Письма без марок

Из старых жителей деревни мы отыскали лишь двоих: пенсионерок Елену Фёдоровну Волкову и Евдокию Ивановну Цветкову.

Они рассказали нам о страданиях, перенесённых ими во время фашистского нашествия.

Почти целый год деревня находилась на передней линии обороны.

Враг окопался тогда в двух километрах от Старше-виц, в деревне Дешёвка, и беспрестанно забрасывал красноармейцев снарядами и минами, посыпал бомбами с самолётов.

Я показал пенсионеркам фронтовые письма и довоенные фотокарточки отца.

— Смотри-ка, Фёдоровна, да это, будто, жилец твой? — неожиданно воскликнула Евдокия Ивановна. — Обличьем точь-в-точь…

— Не может того быть, — не поверила Елена Фёдоровна и, взяв из её рук снимок, поднесла поближе к глазам, взглянула пристально. — Вроде бы он и есть, постоялец мой…

— Это мой дедушка, — сказала Наташа. — Он вашу деревню защищал.

— Значит, он самый. Кому ж ещё быть! На постой его и ещё двух солдатиков к нам определили. Да редко мы их видели. День-деньской они на позиции — в окопах, значит.

— Всё же, наверное, кое-что запомнилось? — допытывался я, надеясь узнать что-то новое об отце. — Каким он был? Что делал, что говорил? Вспомните, пожалуйста.

— Говорил-то он мало. Не любил словами разбрасываться. А выглядел он обыкновенно, как и все прочие солдатики. Забежал как-то к нам под вечер. На дворе пурга. Думала, обогреться в избу пришёл. А он, минуя печурку, сразу же за стол. Ножичком быстробыстро карандашик заточил и стал писать.

Спросила его — не письмо ли домой?

А он мне ответил, что от сынишки хорошую весточку получил. Сына-то, вишь, пионеры своим вожаком избрали. С нежностью он это сказал. Гордился сыном-то.

Вот и выкроил свободную минутку, чтобы ответ ему отписать.

Среди треугольничков, что вы с собою принесли, возможно, и этот сохранился…

А может, и не дошло то письмо до вас, кто знает! Заваруха у нас тогда случилась.

Самолёты, как саранча, на деревню налетели и давай бомбы кидать. Всё вокруг тряслось от взрывов.

Он — письмо в карман, автомат — в руки — и за порог. В окопе и заночевал.

Ну, а потом мы сами к ним на позицию зачастили. Помогали солдатикам как могли: траншеи в промёрзлой глине копали, раненых бинтовали, гимнастёрки и портянки стирали, на кухне солдатскую похлёбку готовили.

А в конце января фашисты так по деревне ударили, что ни одной избушки не уцелело. До основания разбомбили.

Попрятались мы, жители деревенские, от стужи в сарай. Он вон по ту сторону стоял, за ветлой одинокой.

Елена Фёдоровна вздохнула тяжело и смолкла.

— Вас фашисты сжечь хотели, да наши солдаты помешали, — сказала Наташа.

— Откуда знаешь? Уж не от детишек ли, что минувшим летом со своей учительницей нас навестили? — спросила Елена Фёдоровна. — Они мой рассказ в тетрадку записали. Что правда, то правда — погибли бы мы, если бы не красноармейцы. А первым пришёл на выручку знаешь кто? Твой дедушка, спаситель наш!

— Как хорошо, что мы с вами встретились! — с признательностью посмотрела на неё Наташа.

— С кем же ещё и встретиться! От той лихой военной поры мы только вот с ней, подружкой моей, Дуней Цветковой, и задержались в Старшевицах. Остальных жизнь разбросала. Кто в соседний колхоз подался, кто во Ржев или Калинин, а кто ещё дальше. А мы вот на прежнем месте себе новые гнёзда свили. Не жалуемся. К нам то и дело посетители заглядывают. И все, как и вы, с расспросами — не помним ли тех, кто в наших краях бился, кровь проливал за город Москву.

— Москва от вашей деревни далеко, — сказала Наташа. — Мы долго ехали и шли…

— Не скажи, внученька! До Москвы от нас рукой подать. В былые-то годы, в молодость свою, я туда нередко за покупками езживала. Быстро оборачивалась. В субботу уедешь, а в воскресенье уже дома! Разве это далеко? Наш Ржев аккурат перед Москвой стоит, дорогу к ней сторожит. А Старшевицы охраняют дорогу на Ржев. Вот и получается, мы с Москвой рука об руку живём. Воины нашу деревеньку обороняли, а чувствовали за спиной Москву, всю нашу землю огромную, от края до края. Оттого и бились яростно, себя не щадя.

Я достал из пачки одно из отцовских писем:

— Правду говорит Елена Фёдоровна. Вот послушай, Наташа, что в те дни писал отец с фронта:

"Мне, может, не придётся вернуться, потому что, знаете, каково здесь… По-прежнему воюю около города Ржева, Калининскои области.

Вокруг — разрушенные сёла, танки и пушки, отвоёванные у немцев, а также трупы убитых гитлеровцев…

Слышна стрельба.

Жизнь у нас, конечно, понятно какая.

Но наш долг — не допустить врага к Москве, уничтожить кровавый фашизм… Волков бояться, так и в лес не ходить. Жив буду, то не помру…

До скорого свидания, до возвращения с победой!..

У нас здесь начинается весна, начинает снег понемногу таять…"

— Начинается весна, — задумчиво повторила Елена Фёдоровна. — Уж как все мы ждали ту весну — и представить не можете. В холодной землянке прятались.

Да разве упрячешься — снаряды, как град, падают. И ветер над обугленным пустырём злым волком гуляет, ревёт со страшной силой.

А бойцы — так те круглые сутки, в мороз и пургу, в окопах, на стуже лютой, в наспех вырытых блиндажах. Мучение одно!..

Как оттепель наступила, думали, полегчает немного. Да фашист тут с новой силой залютовал…

Слушая Елену Фёдоровну, я держал перед собой отцовские треугольники, и она время от времени просила меня прочитать то одно письмо, то другое.

"Жизнь моя, — написал отец 13 апреля 1942 года, — протекает, конечно, не так легко, потому что война, и всё это создаёт трудности, их надо переносить.

Вот скоро победим фашизм и тогда займёмся мирным строительством.

Враг держится упорно, но его надо выбить! И мы выбьем!"

А в следующем письме, последнем в своей жизни, отец написал о приближении радостного весеннего праздника.

"Поздравляю вас с Первомаем!

Желаю вам хорошо встретить и проводить его!

Я, конечно, оторван от вас на далёкое расстояние и должен быть готов отразить немецких захватчиков, не считаясь со своей жизнью. Жив буду — не помру…

Здесь стало тепло. Растаял снег. Подсыхает.

Бои идут. Враг цепляется за всякий кустик. Трудности большие. Но настанет час, и враг будет уничтожен…

У нас здесь, на фронте, очень весело — гром днём и ночью".

— Гром без молнии, — со вздохом объяснила Елена Фёдоровна. — Это боевые орудия громыхали. Сколько наших в бою пало — не счесть. Но фашиста красноармейцы в деревню не пустили, сдержали оборону.

Потом, когда врага погнали дальше, мы вздохнули облегчённо, новую жизнь стали налаживать…

А совсем недавно — подумать только, столько лет прошло! — ребята сельские разыскали в песке на берегу ещё двух погибших за Старшевицы.

По солдатским жетонам узнали фамилии и домашние адреса героев.

На похороны приезжали родственники — школьники их пригласили…

Наташа раскрыла нашу путевую тетрадь и прочитала Елене Фёдоровне стихотворение бывшего фронтового фельдшера Владимира Нажимова "Боец упал на поле боя".

Когда она произнесла последнюю строчку стихотворения —

Елена Фёдоровна смахнула слезу с глаз и сказала:

— Хоть и не довелось мне видеть, внученька, как погибал твой дедушка, но сердце подсказывает — про него стихи эти! Про подвиг его. И про жизнь его.

— Всё собираюсь спросить у вас, Елена Фёдоровна, да никак не решусь, — сказал я. — Боюсь, что и вы этого не знаете… Несколько лет тому назад писал я письмо в Старшевицы, просил сообщить, где могилка отца, а мне ответили, что её в деревне нет.

— Верно ответили, — сказала Елена Фёдоровна. — Была, а ныне нет. Прах героев, павших в нашей деревне, после войны вон туда, на другой край поля, в село Полунино перенесли. Там братское кладбище. Место приметное, высокое. И деревья вокруг. Не то, что у нас… Я точно знаю — Ваш отец там. Сама хоронила…

Елена Фёдоровна повела нас с Наташей в палисадник перед домом.

Там, под деревьями, цвели георгины, пышные и яркие, похожие на розы.

Хозяйка нарвала огромный букет алых цветов и, вручив его мне, сказала:

— Пусть это будет от всех нас ему, защитнику нашему. Подвиг его никогда не забудется!

*

Вечером мы с Наташей побывали на братском кладбище.

Здесь в земле покоятся те, кто погиб под Старшевицами.

Мой отец похоронен под одним из холмиков между белоствольных берёзок, вставших, как солдаты, в траурном карауле возле надгробных плит.

А чуть подальше, рядом с ивами, что плакуче свесили ветви к земле, поднялся скорбный памятник — окаменел от горя одинокий воин. Крепко сжав автомат в руке, безмолвно склонил он голову над могилой. Словно прощается со своими боевыми друзьями, которым не суждено было дожить до победы, но которые своей кровью, пролитой на полях сражений, приблизили этот победный час.

Ещё не увяли венки, положенные у ног каменного солдата. На широкой ленте — золотые слова:

"Дорогому сыну от мамы".

Рядом венок поменьше. А вот ещё один. И ещё…

Наташа читает вслух надписи на лентах:

"От учащихся — воинам, павшим в боях за Родину", — выведено неуверенной детской рукой.

"Дорогому отцу Ванину Ивану Михайловичу с глубокой скорбью и благодарностью. Дочь Ольга, Соликамск".

Чуть пониже — новые слова на лепте:

"Милому дедушке Василию от внука Пети Симакова. Буду таким же отважным, как ты, дедушка!"

А вот ещё два венка. Их только что принесли сюда работницы совхоза, в котором трудятся теперь жители деревни Старшевицы:

"Погибшим воинам от совхоза "25 лет ВЛКСМ"…

"Героям, павшим в боях за Родину, от граждан Образцовского сельсовета".

К братскому кладбищу, вдоль берёзовой аллеи, протянулась ровная дорожка.

Она аккуратно расчищена, посыпана песком.

По бокам — цветочные клумбы, а на могильном холмике ало пламенеют бутоны роз.

Я спросил у женщины, что принесла к памятнику венок от сельсовета, чьими заботливыми руками наведён вокруг такой порядок, кто посадил эти цветы?

— Сообща уход ведём, милок, — ответила она. — Но пуще всех, пожалуй, ребятишки стараются.

Они хотя и маленькие, но тоже понимают, кому обязаны своим счастьем, кто им радость и мир добыл…

Беспрестанно приезжают к нам из далёких мест родные и близкие погибших.

С одним из них — фамилия его Иванченко — каждый год встречаюсь вот у этой могилки. Отец у него здесь похоронен. И сын, не считаясь с дальним расстоянием, поклониться ему приезжает. Говорил он мне, что приезжает сюда, как в дом родной, душой чувствует, будто с отцом своим встречается.

По весне — третьего марта, когда Ржев был освобождён, и в майский День Победы — у нас здесь, у братской могилы, всякий раз митинги устраиваются. Со всего Союза прибывают люди. Рассказывают о сыновьях, отцах и мужьях своих, что в наших местах сражались. Спокойных речей не бывает.

Сыновья клятву дают — не посрамить чести отцовской…

Приезжайте весной сюда, и сами увидите, какое великое множество народу на поклон к солдату приходит…

Я опустился на колени и положил на гранитную плиту венок, сплетённый из красных, пламенеющих, как костёр, георгинов.

А Наташа побежала на поле и нарвала там много-много белоснежных ромашек, положила их рядом с нашим огненным венком у памятника солдату.