Письма матери

I

Николай Иванович Боков рылся в шкатулке с письмами и бумагами. Там у него были спрятаны два запасные сторублевые билета, и они теперь, в сочельник, понадобились ему. Утром от Вари Фишер он получил записочку: устраивался пикник на Иматру, елка в лесу, поездка в Гельсингфорс, словом, что-то очень веселое, и Варя просила Николая Ивановича быть ее кавалером. И, конечно, он будет. Эта поездка влетит рублей в триста, но у него еще кое-что осталось, а там... после... после можно будет занять.

По крайней мере это будет настоящий праздник, уедешь от этой серой толпы на Невском, от этих газет, переполненных глупыми рождественскими рассказами с мертвецами и привидениями, -- по крайней мере забудешься на время. И ему рисовалось уютное купе, Варя в соболиной накидке с большими глазами и черными выпуклыми бровями, нежный пушок на щеках и аромат духов и женщины, которым сейчас же пропитается и купе, и номер гостиницы на Иматре.

Он нашел деньги, отодвинул шкатулку и приготовился писать ответ Варе. В это время взор его упал на другое письмо, с загородной маркой, полученное вместе с Вариным, но еще не распечатанное. Он взял его и распечатал. Письмо было от старухи-матери из далекого степного хутора. Мать, извиняясь, просила сына прислать ей двести рублей. Ей предстоят банковые платежи, урожай был плох, школа обеднела, их долг, как единственных помещиков, помочь школе; надо заплатить и ветеринару, а денег нет. Она вернет Николаше, она знает, что ему там, в столице, нельзя без денег; она вышлет сейчас же, как продаст шерсть, оставшуюся с осени, и получит арендные; но ей только бы теперь перебиться. "Особенно школа, -- писала старуха, -- меня беспокоит. Ты знаешь как я скучаю зимою в одиночестве, только школа меня и развлекает. Я живу тобою и ею. Но ты, мой милый, далеко, а школа меня хоть немного да развлекает. Если не можешь двухсот, пошли хоть полтораста -- я, право, постараюсь вернуть". Затем шли пожелания, благословения и поздравления. Их Николай Иванович уже не читал. Он швырнул письмо в сторону и прошелся по мягкому ковру холостого кабинета.

О! Эта деревня! Ей вечно подавай деньги... И ему представилась большая низкая комната с глинобитными стенами, стол, накрытый пестрой скатертью, самовар и перед самоваром морщинистая полная старуха. Ему вспомнились ее радостные глаза, подернутые слезами, ее улыбка, полная какого-то неземного счастья, когда она встречала его в дни редких приездов в деревню... Как там теперь должно быть скучно! Эта толстая учительница Ольга Михайловна торчит вечно в доме. А эти разговоры, сетования, возгласы радости и надоедливые ухаживания! Нет, Бог с ними, с этими старухами! Надо пользоваться жизнью, пока молод. А там наступит старость, и будет не до наслаждений. На что им двести рублей! На школу! Скажите, пожалуйста, какие меценатки выискались! А он из-за этого должен киснуть у себя в квартире и знать, что Варя уехала с другим. Нет, милая мамаша, я не могу вам послать этих денег... Да и поздно... Письмо залежалось в благословенной Туровке. Были мамаша и вы молоды, и вы так думали...

Николай Иваныч подошел к окну и посмотрел на улицу. Погода стояла чудесная. Небо сверкало мириадами звезд, снег искрился при электрическом свете. Санки неслись, всюду сновал радостный народ. В противоположном доме зажигались огни елки, дети веселым хороводом кружились. Погода, оживление улицы манили на воздух...

Написать отказ, холодный, вежливый, немного чувствительный, и идти к Варе. Сидеть у ней на мягком пуфе, смотреть в ее синие глаза и любить!..