Письма матери

II

Николай Иванович спустил портьеру, сел за стол и быстрым движением отодвинул ящичек с письмами. Некоторые выпали от этого движения и остались на столе. Николай Иванович взял их: это были старые письма его матери к ее подруге, покойной Анне Тестовой. Наследники Тестовой передали их Николаю Ивановичу, он много месяцев собирался их переслать матери и все не собрался. Машинально он взял одно из них. Оно было писано двадцать лет тому назад, -- писано бойким молодым почерком. Писали о нем, о Николае...

"...Как ни соблазнительно мне твое предложение, милая Нюточка, я не могу им воспользоваться. Да, я люблю Петербург всем сердцем, я не живу без него и вне его, мне скучно в Туровке, итальянская опера мой кумир, но, Нюта, я -- мать! На кого я оставлю моего сына, кому поручу уход за ним! Я слишком люблю его, слишком дорожу его воспитанием -- вся моя жизнь в нем, и ради него я остаюсь"...

Николай бросил это письмо и взял другое.

"Ты упрекаешь меня, милая Нюта, что я бросила свет, что я не рисую, не пою, не танцую... Мне некогда... Весь день мой берет наш Коля. Моему мужу нельзя с ним заниматься, и я весь день вожусь с милым ребенком. Он не говорит еще, но все понимает. Ты смеешься, бездетная моя подруга, ты не веришь, но, уверяю тебя -- это так. У него свой язык маленького дикаря, ряд отдельных восклицаний, в которых только интонация меняется. Но я его понимаю. Когда он увидит, что чего-нибудь нет, он так мило разводит ручонками и удивленно говорит: а-а! А когда что-нибудь его поразит своей величиной, он даже басит. Нынешним летом у нас гостил дядя Петя с женой. И мы возили Николеньку смотреть, как он стреляет птиц на охоте. Звук выстрела крайне поразил Колю: он подымает ручку вверх и преуморительно говорит пу!. И теперь зимой -- дядя Петя умер, и о нем позабыть успели, а спросишь Колю: где дядя Петя? -- он подымет ручку, скажет пу?, а потом разведет ручками -- дескать, нет!.."

Николай Иванович бросил и это письмо и взял следующее.

"Я не писала тебе, Нюта, два месяца; но эти два месяца я провела в тоске, без сна. Коля был болен. О, зачем эти детские болезни, зачем нужно постоянно трепетать за жизнь своего кумира! Теперь он, слава Богу, поправился. Но что это было за время! Ты не узнала бы меня, дорогая Нюта. Я стала совсем старухой. Что делать! Зато, кажется я облегчала его страдания во время болезни. Сколько раз, ворочаясь в жару, он спрашивал: Мама, ты здесь? И я брала его ручку в свою, и он тихо засыпал. Я отстояла его и у тифа, и у скарлатины, я как часовой, берегла его от смерти, и он мне еще дороже, еще милее..."

Николай Иванович глубже уселся в кресло. Он не кидал уже письма, но бережно складывал их и подбирал одно к другому.

"Ты не понимаешь, Нюта как я могла так скоро потерять красоту. Да, я не берегла ее. Красота нужна самой себе, нужна мужчинам, которые ею играют, а ребенку нужен уход и ласка. Ты говорить: этот маленький эгоист. Мой маленький бог, отвечу я! А, как приятно сознавать, что ты для него все!.."

"Нет, Нюта, -- писалось в следующем письме, -- я не на песке строю здание. Тот фундамент любви и правды, который я вложила в него, крепок. Коля один у меня, и когда я останусь одна -- я буду его, и он не покинет меня -- я тоже эгоистка, я берегу свою старость!.."

Быстро сложив это письмо, Николай Иванович взялся за следующее. Вся жизнь его и его матери проносилась перед ним. Когда он худо себя вел, когда он нехорошо учился -- мать на него не жаловалась.

"Счастье ли в ученье, Нюта, -- не знаю. Ну, что делать. Наверно, к нему придрались, его оскорбили неправильными замечаниями. Мне жаль Колю. Пусть изберет военную карьеру. И так, он слишком занят. Все реже и реже пишет мне. Наука его замучила. Ты все та же, -- пишешь ты мне, Нюта. Да, все та же. Я живу им. И как я жалею, что не знаю латыни и не могу помогать ему. Вот когда поплачешь, что женщины плохо образованы. Я учу за него уроки, я готовлюсь, чтобы объяснять ему то, чего он не понимает. Зато по Закону Божьему, по русскому языку, по французскому и по истории у него -- пять. Я летом учу его на всю зиму!.."

"Боже, Нюта! Целый год от него не было ни одного письма! Жив ли он, здоров ли? Сходи, милая, узнай! У них в училище так тяжело. Он, может быть, болен... Я так исстрадалась!.."

Этот год Николай Иванович превесело проводил время, и ему было не до писем. Кровь ударила ему в голову, и на лбу проступили мелкие капли пота.

Вот и последние письма.

"Я получила два письма. Как все у них дорого! Нужно две тысячи на лошадь и тысячу на экипировку. Я думала, он выйдет в наш город, в драгунский полк, поближе ко мне. Он вышел в гвардию. Что делать! Помоги ему Бог! Но как это страшно дорого! Я заложила, скрепя сердце, Туровку..."

* * *

"Он приехал, Нюта, он приехал!.. Я не могу писать! Мне некогда. Я не знаю, была ли в жизни моей более счастливая минута, как та, когда я увидела его и приняла в свои объятия. Какой он большой, какой красивый!.. Я не могу писать... Волнуюсь, да и некогда. Бегу на кухню: он сказал, что любит грибы, надо посмотреть, чтобы Захар их не пережарил... Их отпустили на полтора месяца. Какое блаженство! Целых шесть недель мы будем вместе. Во мне столько силы. Я помолодела на десять лет, Нюта!.."

Следующее письмо уже было полно грусти.

"Нюта, ему скучно со мной, -- я это вижу. Мы разные люди, мы друг друга не понимаем. Что же делать: он молодой, а я -- старуха. На днях он едет к соседям, там много барышень, звал и меня, но разве я не понимаю, что буду там только помехой -- я решила остаться. Иногда мне становится тяжело -- мне не того хотелось... Ждала, мечтала... Видно, наша доля женская такая..."