Письма. Рабочие дневники. 1963–1966 гг.

1963

Шестидесятые годы — самые продуктивные у АБС.

С одной стороны — они уже выработали оптимальную методику работы вдвоем. С другой — возраст (а вместе с ним и неизбежные болезни, быстро наступающая усталость) еще не мешает писать, позволяет встречаться очень часто, несмотря на вынужденное сочетание творчества — в первой половине шестидесятых — со службой.

В шестидесятых общественное признание АБС уже присутствует, а давление общественной системы еще не создает серьезных помех для творчества и публикаций.

Что касается самого творчества, то Авторы теперь выработали свой стиль, свое, им одним присущее своеобразие. Их книги уже имеют объем, глубину (второй, третий слой — не только для чтения, а и для перечитывания), но при этом легкость, изящество, которые свидетельствуют: Авторы еще не устали — ни от творчества, ни от жизни, ни от борьбы.

Шестидесятые — это самые популярные произведения АБС. И пусть ХС более ажурна, ГО более глубок, а ЗМЛДКС больше жизнен, — всё равно читатель, предложи ему назвать произведения АБС, первыми вспомнит ТББ и ПНВС.

В самом начале шестидесятых годов Авторы более четко определили свое отношение к интеллигенции. Тому были серьезные причины.

«Трудно быть богом» — непосредственный отклик на изменения окружающей нас действительности. После той знаменитой встречи в Манеже[3] ситуация в стране обострилась, и наше мировоззрение дало некую трещину. Мы поняли вдруг одну вещь: не все люди, говорящие, что они коммунисты, ратуют за коммунизм… совершенно не все они находятся по одну сторону баррикады. Вот и Никита Сергеевич — человек, к которому я отношусь с глубочайшим уважением, человек, который сделал очень много в нашей истории, — при всем при том, коль скоро речь шла о культуре, коль скоро речь шла о роли интеллигенции и интеллигентности, находился по другую сторону баррикады от меня. Я преклоняюсь перед ним, как перед человеком, первым поднявшим руку на репрессивный социализм, на Сталина, переориентировавшим наше мировоззрение. Мы ведь были сталинистами. Отпетыми причем. И этот человек сделал нас во многом такими, какие мы есть сегодня. И в то же время он был по другую сторону баррикады. Он не понимал, какую роль играет Культура в жизни человека. Он не понимал, какую роль играет Культура в становлении коммунизма — самого святого понятия нашей жизни… Понимал это вульгарно, примитивно, с позиций невежественного человека. И «Трудно быть богом» в значительной степени было ответом ему. То, что критик Нудельман в свое время назвал «публицистическими Отмелями», — составляет костяк повести. Это рассуждения об интеллигенции, о том, зачем нужна интеллигенция, почему она необходима в каждом государстве… Вспомните, чем занимается Румата. Он спасает интеллигенцию. Это вообще было время, когда мы начали обожествлять интеллигенцию, считая, что именно она является панацеей от всех бед. Потом от этой идеи мы вынуждены были отказаться, но тогда она вела нас.

В начале 63-го года АН был занят подготовкой нового альманаха в издательстве «Знание». Первоначальное название («Мечта и наука») осталось лишь в проектах. Первые две вышедшие книги, «Новая сигнальная» и «Черный столб», были ненумерованными выпусками, а затем уже стали издаваться привычные любителю фантастики сборники НФ под номерами — от № 1 (1964 год) до № 36 (1992 год). В архиве АБС сохранился список авторов, произведения которых планировалось включать в первые сборники. В списке авторы подразделялись на «РАБОТЯГИ (контролируемые)»: Варшавский, Войскунский и Лукодьянов, Гансовский, Гуревич, Днепров, Емцев и Парнов, Михаилов, Росоховатский, Рич и Черненко, Стругацкие, Чижевский, Шейкин); «СВОБОДНЫЕ ХУДОЖНИКИ (неподконтрольные)»: Альтов, Аматуни, Бердник, Гор, Громова, Ефремов, Журавлева, Казанцев, Колпаков, Лагин, Мартынов, Полещук, Томан, Мееров; «РЕЗЕРВ»: Биленкин, Васильев, Богута, Владко, Долгушин, Забелин, Коптев, Котляр, Миронов, Разговоров, Теплов, Ткачев, Суркис. Намечен также перечень рецензентов: Андреев, Брандис, Дмитревский, Кардин, Нудельман, Рюриков, Травинский. Все — знакомые фамилии по тем временам. Многих помнят до сих пор, иные давно забыты…

Дорогой Борик!

Информация:

1. Выслал девять экземпляров «Стажеров», сегодня вышлю еще восемь и, если повезет, четыре экз. «Фантастики, 1962 год» — уже вышла и на днях пойдет в продажу. Когда раздаришь (имею в виду «Стажеров») — напиши, можешь рассчитывать еще штук на пять, но не больше. А лучше, если обойдешься тем, что есть.

2. Положение с литературой достаточно прочное. Слухи всякие, но в основе — уверенность, что литературы это коснуться не может. Н. сказал, будто бы, что талантливые вещи, как бы остры они ни были, публиковаться будут. Есть также признаки того, что имеет место даже сожаление по поводу происшедшего. Я пишу так неопределенно потому, что информация, коей я располагаю, чрезвычайно противоречива и зашумлена разного рода личными настроениями, симпатиями, предвзятыми мнениями и так далее. Но ясно одно: работать можно и нужно.

3. В «Знании» все непрерывно нетерпеливо подсигивают. Статья Дмитревского и Брандиса здесь не очень понравилась. Андреев требует поставить в первый номер нашу статью, но я не знаю, удобно ли это. Варшавскому передай, что в первый номер идет его серия «В Космосе», а во второй — рассказы, кои он послал дополнительно. Толя Днепров подсунул рассказы старые, плохие, из-за этого возникнут, вероятно, некоторые трения между ним и Андреевым. Мы с Ленкой[4] были у него позавчера на встрече с Борунем, я ему (толе) намекнул, что он теперь должен работать особенно тщательно.

4. Все — и в «Мол. Гв.», и Андреев, и в «Знании», и Север[5] — очень жаждут «Радугу». «Радуга» сейчас на машинке, будет готова в понедельник, я немедленно вышлю тебе экз.

5. Передай Травинскому, чтобы он немедленно начал работу над статьей, ее очень требуют в «Знании» и как можно скорее, ибо время положить перед верхами готовый материал для первых трех номеров неумолимо близится.

Вот пока всё. Теперь предложения по работе. Полагаю по получении «Радуги», чтобы ты тут же сел и набросал последнюю главу от лица Роберта. Ничего не дожидайся. Но это работа на день-два. А постоянно работать давай так: ты правильно говорил при расставании, что надобно попробовать писать по отдельности. Пиши «Магов», а я буду писать «Кракена». У меня уже руки чешутся.

Вот всё. Крепко обнимаю, твой Арк.

Пиши много и часто.

Дорогой Бобка.

Покою мне нет, вожусь с новым альманахом, читаю новые рукописи, ругаюсь с авторами и так далее. Вот еще чума на мою голову. Раньше этим занимался К. Андреев, но нынче он надолго слег в больницу — совсем расклеился старик, его контузило миной в голову, и вот теперь это начало сказываться. Официальные руководители альманаха расползлись в командировки, остались Малинина — женщина глупая — и Олежка,[6] который загружен другой работой.

Статья Дмитревского идет во второй номер, это уже утверждено, на днях ему пришлют письмо. Мне было неважно, я бился за него, но сделать ничего не мог: местные власти объявили, что над статьей надо еще много работать.

Пусть Травинский шлет статью, там видно будет, традиционная она или нет. Джереми[7] написал чудесную рецензию на «Экипаж „Меконга“», я даже не ожидал — такая восхитительно свежая, немного хулиганистая и очень эмоциональная. Она тоже идет в первом номере. А Колпаков прислал рецензию на «Стажеров» — очень хорошая и короткая, тоже не ожидал. Парень он, оказывается, умный, увидел в книге всё, что мы хотели в ней дать, а заодно и вообще во всех наших книгах. Она пойдет, видимо, во второй номер. В общем, если Травинский пришлет свою статью, то я постараюсь настоять на опубликовании во втором номере Травинского, Дмитревского и Колпакова, и таким образом русская часть публицистики у нас собрана, и болеть за нее голова у меня не будет. (Всё сказанное имеет смысл лишь в том случае, если нас не прикроют с первого же номера, а такая опасность всё еще имеет быть.)

Полещук написал повесть «О планете Земля», идея — биография создателя антигравитационного двигателя, то есть самого Полещука, надо сказать, биография очень интересная. Там же действуют летающие тарелки, всякие чудеса и прочее. Читалось с удовольствием.

Лему «С» посылай непременно. Молодежным техникам насчет г… еще не сказал, но скажу непременно и попробую добиться, чтобы прислали тебе официальную просьбу о прощении. А Днепров — не засранец, его здесь не было почти два месяца, и в создании этого номера он не участвовал.[8] Материалы по «Магам» попробую выслать тотчас же.

Ответы:

1. «ДР» читали: Андреев, Ленка и Екатерина Евгеньевна.[9] Андреев сказал, что вещь хорошая, но хватит об этом писать. Ленке не очень понравилось — говорит, что первая часть растянута и загромождена рассуждениями. Е. Е. с нею солидарна, добавила еще, что написано от холодного разума, и нет там ни капли теплоты к описываемому миру.

2. Насчет ССП ничего не слыхать. Насчет секции — тоже.

3. В «Вопли» схожу. Ужо.

4. Про рецензии не напоминай, а то буду матом. Слушай, мама, по-моему, очень больна. Смотри-посматривай. Сходи сам за дровами. Таскай сам продукты. Возможно, на днях приедет Ленка побыть с мамой и поухаживать за нею. А ты смотри, не давай маме пока выходить на улицу. Вот всё.

Жму правое третье щупальце, твой Арк.

Подготовка к составлению сборника — общение с авторами, рецензирование и редактура их рукописей — отнимала немало времени у АНа. Рецензии АНа, а сохранилось их в архиве АБС немало — около ста, — отличаются глубиной и тщательностью разбора. Оценка рукописи, которой позавидует профессиональный критик, и редакторские замечания по улучшению рукописи, которым позавидует профессиональный редактор, — и это в то время, когда рецензии писались большею частью ради легкого заработка или для элементарной отписки! Для примера приводим одну из рецензий АНа того времени.

Фантастический памфлет — довольно популярный среди читателей и авторов вид фантастической литературы. В подавляющем большинстве случаев он имеет дело с нашими идеологическими и политическими противниками, и в этом отношении едва ли не лучшим советским автором является Л. Лагин. К сожалению, у нас в фантастике почти нет (рецензенту, во всяком случае, неизвестны) произведений, решающих в памфлетном, гротесковом плане серьезные проблемы и разногласия, возникающие в среде наших современников и соотечественников в результате свойственного многим убежденным людям стремления занимать по отношению к тем или иным явлениям жизни общества весьма крайние позиции. Повесть Н. Разговорова до известной степени призвана восполнить этот пробел.

Всем памятна дискуссия «физика против лирики», занимавшая одно время серьезное место в сфере интересов советской молодежи. Дискуссия официально окончена, но большинство ее участников, естественно, не было убеждено и удовлетворено ее ходом и исходом. Боюсь, что за немногими исключениями выступления в «Комсомольской правде» звучали весьма наивно и, мягко выражаясь, неубедительно. Для неискушенной жизнью молодежи и для части старшего поколения, отравленной деляческой атмосферой времен культа личности, сама наша эпоха могучих рывков науки и техники представляется неопровержимым доказательством правоты «физиков». К сожалению, мало кто из них отдает себе отчет в том, что искусство, являясь наряду с наукой основным методом познания действительности, призвано совершать поистине титаническую работу в области перевоспитания людей в коммунистическом духе, что без искусства никогда не будет коммунистического человека, а выйдет в лучшем случае добросовестный ограниченный инженер американского типа, не желающий от жизни ничего, кроме развития по своей узкой специальности и на всё остальное взирающий лишь с точки зрения потребительской, самодовольный мещанин без вкуса, без способности к тонкому чувству, без творческого воображения.

Н. Разговоров попытался в памфлетном духе «обыграть» эту тему, доказать, как беспомощна и ограничена мысль, лишенная одухотворяющего влияния «лирики». Действие повести происходит на Марсе, на планете, во всем похожей на Землю (таково допущение автора), но на которой сто тысячелетий назад «физики» разгромили «лириков» и уничтожили все «лирические» традиции, все «лирическое» наследие. Жители Марса — сплошь ученые, даже слово «человек» заменено словом «ученый». Жизнь людей проходит в трудах во славу науки, в научных развлечениях и — это единственная уступка «лиризму», допущенная тысячелетия спустя после разгрома «лириков» — в выдумывании подарков. Существует даже отрасль науки — подарковедение — стоящая по важности на третьем месте после физики и математики. Подарки очень своеобразны: один из героев колеблется, подарить ли жене к дню рождения некий штальпель (?) или очки из метеоритного стекла. На планете давно не существует домашних и иных животных в силу, по-видимому, их полной бесполезности для «физиков». Это обстоятельство и приводит к огромным недоразумениям, когда на Марсе оказывается четвероногий космонавт, запущенный с Земли.

Правильно решить тайну Живого (так ученые Марса назвали собаку) удалось лишь чисто «лирическими» средствами. С одной стороны, «лирически» мыслящий маэстро Кин, отказавшийся от методов строго научных и обратившийся к методам эмоциональным, а с другой стороны, профессор Ир, раскапывавший остатки уничтоженного «лирического» наследия, сделали вывод, что космонавт не является разумным существом, а является приветом, посланным с другой планеты и воплощенным в не допускании иного толкования доверчивое отношение Живого к людям, является собакой, животным, давно исчезнувшим с лица Марса. Эти поиски, с одной стороны даже драматические, а с другой — по-настоящему смешные, и составляют основное содержание повести.

Повесть написана хорошим, крепким языком, на вполне профессиональном уровне, с настоящим большим юмором. Совершенно великолепна в этом отношении (я говорю о юморе) вторая часть повести, в которой речь идет о изысканиях Ира. Весьма поучительна ошибка профессора Бера, который на основании чистой логики построил совершенно неправильную гипотезу. И поистине превосходно изложены мысли Кина, додумавшегося до сигнала из другого мира, не допускающего двояких толкований.

Всё это вместе взятое — и известная актуальность темы, и правильный взгляд автора, и литературные достоинства повести — заставляет рецензента самым решительным образом рекомендовать повесть для напечатания в одном из ближайших номеров альманаха. Повесть не относится к той многочисленной категории произведений, которые можно печатать, а можно и не печатать. Рецензент не знает автора повести, но считает необходимым не терять с ним контакта и поощрять его на новые произведения в том же духе. Слава богу, нерешенных проблем в нашей жизни, а также проблем, относительно которых господствуют неправильные взгляды, у нас не занимать-стать.

В порядке улучшения повести, чтобы скорее довести ее до более высокой литературной кондиции, следует предложить автору следующее:

1. Свести первую главу с четвертой и ее содержание вложить в речь профессора Ира.

2. Вымарать из повести всё, что касается опального положения профессора Ира, это не играет никакой роли в повести.

3. Прямо-таки механически сократить по крайней мере на четверть все речи и выступления, занимающие больше одной страницы.

4. Провести по всей повести тщательную саморедактуру, устраняя стилистические и вкусовые небрежности, а также уточняя мысли и формулировки.

5. Выбросить безграмотные выражения типа «солнечная галактика», «завершение работ по научному изучению Марса», алюминий из метеоритов, никель из созвездия и т. д. и т. п.

Интересно отметить, что после редактирования эта повесть выдержала немало публикаций, была даже включена в «Библиотеку современной фантастики», а ее автор, профессиональный журналист и переводчик, стал известен и как фантаст, написав одну-единственную небольшую повесть.

Дорогой Боб.

Обращаюсь к тебе вот с каким делом:

В № 1 альманаха будут опубликованы 4 (а м. б., и сразу 6) рассказов Ильи Иосифовича. Совершенно необходимо и срочно дать в альманах маленькую, на пол-листа или чуть больше, врезочку о нем — кто, что, почему, зачем; в частности — сообщить, что готовится его сборник, какова его манера и пр. Врезка — предупреждаю — анонимна, будет идти от редакции. Нужна в течение недели. Напиши сам, или пусть Травинский, или сам Варшавский. Пришли мне сюда, я передам. Вот пока всё.

Напиши, как здоровье мамы, что там происходит? Может, действительно, надо Ленке приехать и помочь? Целую, твой Арк.

P. S. Работаю с «Кракеном».

Дорогой Боб.

Только что позвонил мне Илья Иосифович, жду его к себе в 4 часа, после чего вместе пойдем на обсуждение «Мира приключений» в ЦДЛ. Так что об обсуждении специального письма писать тебе не буду, он сам расскажет. Он передал мне, что ты жалуешься, будто я пишу непонятные письма. Черт тебя знает, что ты имеешь в виду. Я человек простой, простодушный, пишу, что чувствую, если нечего писать о том, что знаю.

К делу. Андреев в больнице, и предполагается, что «Мечту и науку» должен вести я. Но я не могу. Все мои усилия разбиваются о ватную непробиваемость штатных работников и вязнут в общей тревожной атмосфере в связи с событиями на культурном фронте. Вообще-то говоря, основной материал уже весь собран, не хватает только так наз. научных комментариев. Это тот самый фиговый листок, которым издательство «Знание» должно прикрыть литературное направление альманаха от зловещих взоров руководства Общества по распространению. Когда создавали и обсуждали альманах, все казалось очень просто: имеем, скажем, рассказ Гансовского «Новая сигнальная». Оглядываемся — кто авторитет по оккультным наукам? Такой-то. Посылаем ему рассказ, и он пишет доброжелательно, что так, мол, может и не быть, но с другой стороны всё возможно. На деле оказалось все гораздо сложнее. Мало того, что ученым не до литературы, и они берутся за это дело с величайшей неохотой. Самое главное в том, что очень немногие вещи поддаются комментированию в принципе. Ну как ты научно прокомментируешь наших «Мигрантов»? А без фигового листка нас не выпустят. В общем, мне надоело это блудословие, и в понедельник я иду туда и ставлю перед начальством ультиматум: либо нас выпустят без комментирования, а в качестве фигового листка мы налепим пару популярных статей за подписями академиков (статьи пишут сами сотрудники издательства), либо я ухожу. Если ультиматум примут, хорошо. Если не примут, я вместе с Толей Днепровым напишу в руководство Общества письмо с разъяснением, что комментарии не нужны, ибо фантастика должна, мол, комментировать сама себя. Нет, безбожно, безбожно затягивается выпуск. Теперь его отложили на 29 января. Т. е. сдачу в производство. Это очень нервирует меня и мешает спокойно работать. Оттяжка привела уже к тому, что «Новую сигнальную» придется выбросить из номера, ибо сборник Севера в Детгизе выйдет раньше. Ну их всех к черту. Начальство в «Знании» хотят иметь шкурку с вареных яиц: только доход от альманаха, а риск на себя брать никто не хочет, и сотрудников на него не дает.

Относительно «ДР» ничего определенного сказать не могу. Есть рецензия Андреева, но я еще не читал. Отнес экзы в «Молодую Гвардию» Беле Григорьевне.[10]

Вот всё. Поцелуй мамочку. Жму тебе, твой Арк.

Дорогой Боб.

Давно что-то ни от тебя, ни от меня нет писем. К делу.

I. В альманахе прежний бардак, ибо большим он быть не может. Едва собрались сдавать, как а) выяснилось, что повесть Бабата недоработана и ее следует перенести в №№ 3,4,5; б) выяснилось, что запрещается давать вещи с продолжением и потому нужно изгильнуться и дать вещи в виде отрывков; в) директору пришло в голову, что для быстроты надобно печатать альманах не на 15 листов, а всего на десять; г) статьи ученых, являющиеся непременным атрибутом издания, никуда не годятся; д) заболел художник, который должен оформлять первый номер. Поскольку Андреев сильно болен, в этой жуткой и гнусной каше варюсь я. Терпения у меня не хватило, я послал всех к чертям свинячим и сказал, что пока издатели сами не разберутся в этих делах, чтобы меня не беспокоили. Статью Дмитревского проталкиваю всеми силами, хотя она не бог весть что, наша гораздо интереснее. А все здесь, кроме Ивана Антоныча,[11] этому сильно сопротивляются. Сегодня полдня сидел с Дмитревским и правил. Сегодня же мне объявили, что в первый номер пойдет «Далекая Радуга». Надо подготовить первую половину. Что именно подготовить? Никто не знает, понеже никто не читал. Читала только Малинина и Андреев. Андреев писал рецензию в пьяном виде, понять ничего решительно невозможно, кроме того, что отдельные образы удались, а отдельные — нет, и что Камилл слишком демоничен, и что вообще-то при коммунизме может быть и такое. Малинина считает, что приготовлять ничего не надобно, а только решительно сократить четвёртую главу, где рассуждают. Ты с нею согласен, посмотри и выскажи соображения, а то и сократи. В общем, напиши свои соображения поскорей, имея в виду, что «ДР» пойдет двумя отрывками самостоятельными, вернее, относительно самостоятельными, конечно. После первого отрывка будет написано: «Очередной отрывок повести см. в одном из ближайших номеров». А сдавать альманах собираются 15-го.

2. Вовсю пишу «Кракена», написал уже тридцать с лишним стр. Прочитал Ленке, ей понравилось. Говорит, что образ уже есть, и кракен введен очень естественно для неподготовленного читателя. Буду работать дальше.

3. Сегодня я первый раз в Детгизе, и мне сразу пришлось решать вопрос о включении нас в план 64-го года. Ты уж извини, но я вставил «Седьмое небо», повесть о нашем соглядатае на чужой феодальной планете, где два вида разумных существ. Я план продумал, получается остросюжетная штука, может быть и очень веселой, вся в приключениях и хохмах, с пиратами, конкистадорами и прочим, даже с инквизицией. Если хочешь, пришлю план. Сегодня же эту повесть вытянул у меня «Искатель» для двух последних номеров года.

Вот пока все новости. Целую, твой Арк.

Дорогой Боб.

Только что написал одному из наших поклонников в Ровно, который облаял нас за выдержку из стенограммы в «Тех. мол.». Я прочитал эту выдержку и за голову схватился. Ну и бл…во! Действительно, на умного человека она может произвести ужасное впечатление. Я написал, что гранки мне показаны не были, и за эту галиматью мы не отвечаем.

Дела:

1. Сашка Горбовский принес мне три номера французского журнала «La Vie Ouriere» (хрен его знает, что это значит), где печатается «Le chemin d'Amalthee» par A. et В. Strougatski. Журналы №№ 950, 951, 952, за ноябрь прошлого года. Там самая середина повести.[12] Журнальчик, впрочем, говенный.

2. Оттиск статьи пришли обязательно. Это смачно. Молодчина, Боб!

3. ВопЛи не посещал, некогда и неинтересно.

4. 4-ю главу попытаюсь выкинуть, во всяком случае — рассуждения.

5. Вчера исполнилось ровно полтора листа «Кракена». Пожалуй, есть уже нормальных сорок страниц, печатаю ведь я с походом. Тебе же рекомендую писать о том, что хочется, гражданская совесть приложится. Пиши и не мучайся.

6. ДР читал Дубровский, зав. редакции, где выходит наш альманах. Сказал, что если бы прочитал раньше, то не ломал бы голову ни над Бабат, ни над Полещуком, а с ходу сунул бы в первый номер. Сейчас читает Этингоф, зам. главного редактора, и ждут позитивных предложений Андреева.

7. Денег из Калининграда не получал.

8. О «Седьмом небе» напишу дополнительно. Можно быстро и легко написать смачную штуку. «Седьмое небо» прочно пошло в план Детгиза на 64. А когда писать — проблема вечная. Вот я скоро освобожусь, будет свободнее, буду тебе слать черновики, а ты будешь править, или еще как-либо устроимся. Главное, не вешай носа.

9. Насчет специального письма ничего не помню, хоть убей.

Пока всё. Всем привет, целую, твой Арк.

Дорогой братик.

Прости, задержал ответ, очень уставал всю неделю, а сегодня я сачкую с утра до вечера, и сесть за машинку приспела охота.

«ДР» идет в первый номер альманаха — первый отрывок по четвертую главу включительно, причем эта глава значительно сокращена и все рискованные рассуждения оттуда выброшены. Кроме того, «ДР» у меня забрал товарищ из харьковского журнала «Прапор», но это было неделю назад, и чем там пахнет, я до сих пор не ведаю. В «Молодой Гвардии» «ДР» еще никто не читал. Но так или иначе сборник мы сделаем, там или в «Знании». Скорее всего, впрочем, все-таки в «Мол. Гв.», не отдадут они сборник.

Я очень мучаюсь с оставшимися моими рукописями в Детгизе, очень хочется поскорее развязаться с ними и освободиться для настоящего дела. А между тем «Кракен» помаленьку продвигается, есть уже пятьдесят моих страниц, значит, страниц пятьдесят пять формального машинописного текста, а то и больше. Закончена примерно треть повести, так я полагаю — та треть, где выводятся все герои и завязываются отношения. Днями приступаю к части, где будет уже настоящее действие. Всё никак не соберусь прислать тебе развернутый план «Седьмого неба».

Войскунский и Лукодьянов прислали наконец мне свою «Операцию „Зубная паста“». Я был несколько разочарован. Это гораздо слабее «Экипажа», хотя в смысле эрудиции и фундаментальности материала очень солидно. И мысль отличная — наука вступила в такую фазу развития, имеет дело с такими объектами, что каждый ее следующий шаг может обернуться мировой катастрофой. И очень смело выполнено, хотя и не очень художественно — в смысле людей. Я бы даже сказал — традиционно. Но вещь солидная, добротная, она, конечно, должна быть напечатана и прибавит славы нашим бакинцам у любителей фантастики.

Был у меня Аматуни, благодарил за «Возвращение», что мы ему послали, гордо и солидно рассказывал, что работает сейчас над третьей и последней частью своей «Гаяны», «где всё должно решиться и где выяснится, стоило ли вообще писать книгу». В Детгиз он прислал повесть-сказку для детского возраста, ее ему забодали, он вне себя от ярости. Между прочим, он, оказывается, написал уже восемь книг и все издал в Ростове. Я не читал; но, зная литературную и идеологическую обстановку в Ростове, не думаю об этих книгах с завистью и восхищением.

Вот всё. Да! Переиздают «Возвращение». Готовь карман для очередной порции денег. По тысяче, вероятно, получим.

Целую, твой Арк. Привет всем и ото всех.

Дорогой Боб.

Пишу наспех, единственно чтобы ответить и чтобы ты не ругался за молчание. Отвечаю на твои призывы.

1. В отношении сценария Травинского и Димки[13] — разумеется. Вне всяких сомнений. Пусть пишут вовсю. Ты их консультируй, чтобы не случилось параши. Об унылых тяжбах по поводу авторского права пусть они не сомневаются. Документы напиши и оформи сам, забей наши подписи и подпишись за меня, сам знаешь как, я за тебя всегда подписываюсь. Они тебе сами помогут составить такой документ, сам с ними и договорись. Процент бери самый маленький, только из приличия, а то и вообще откажись от процентов. Единственное, что мне бы хотелось, это чтобы где-нибудь в титрах было упомянуто: мол, по мотивам повестей Стругацких. Это, я думаю, им не будет обидно.

2. Я задержал ответ потому, что пытался добиться положения с нашим приемом. Ничего не получилось. Концы утёряны, никто этим не занимается, узнать не у кого, все заняты подготовкой к пленуму молодых. В связи с этим я настоятельно советую и требую: подавай в Ленинградское отделение сам, один. Тебя примут в два счета. А когда тебя примут, автоматически решится в Москве и вопрос обо мне. Действуй без сомнений, это я тебе говорю как друг, брат и соавтор. А то в наших краях эти барахольщики от литературы могут тянуть еще бог знает сколько времени. Тебя там хорошо знают, рекомендации тебе могут дать любые и самые уважаемые. Насчет Московского отделения по принципу солидности тоже не сомневайся, сортир везде одинаковый. Что же касается того, что ты раньше отказывался, то можешь сослаться вот на что: в то время нас с тобой уверяли, что вопрос вот-вот решится, и на секции прозы нас приняли, но на президиуме встал вопрос о том, что ты-де ленинградский писатель и должен проходить там, где писательская общественность тебя хорошо лично знает. Действуй, мальчик, и не думай никаких глупостей насчет солидарности и прочего, ты, я знаю, иногда к этому склонен. Помни, в интересах твоих и моих — чтобы ты как можно скорее прошел в ССП. (Я имею в виду интерес стать членами. Говоря откровенно, меня это совсем не интересует, но раз тебе кажется, что это нужно, действуй.)

3. Выступаешь? Выступай. Это хорошо. Я тоже здесь выступаю. Ну и гнусятина.

Целую крепко, твой брат Арк.

А «Кракен» пошел на пятьдесят восьмую стр. Вовсю использую твои записи.

Первый вариант (64 страницы) незаконченной повести «Кракен» сохранился в архиве БНа и был опубликован в «сталкеровском» собрании сочинений (т. 11).

Дорогой Боб.

Получил твою работу. Молодчина. Буду держать ее на почетном месте. Был у нас Димка Брускин <…>. Но в общем всё было хорошо и приятно. Прочитал я его перевод в «Искателе»,[14] понравилось. Он молодчинка. Сейчас я жду от него «13 путешествие» и еще другие переводы.

Радуюсь, что ты начал действовать в своем ССП. На меня не оглядывайся. Что касается мути с жилплощадью, то просто не знаю, что тут можно делать. Справки мы всякие достанем, это ерунда, в них ли дело? Если у мамы жировка обеих комнат на ее имя, то, по-моему, вопрос о вселении к ней вообще не может возникнуть. В общем, если что-нибудь угрожающее, сразу сообщи, будем драться. Никаких вселений мы, конечно, не допустим так или иначе. В крайнем случае: «Ко мне из Москвы едет сын» и всё.

Повесть Морозову ты обещал опрометчиво, она забита в «Искатель» и в Детгиз, я не говорю уже о «Знамени». Впрочем, потом разберемся. Только писать надо. «ДР» в «Звезду» уже не толкнешь. Она пошла в набор в «Мечте и науке».

Я числа 10-го выхожу вчистую, отвоевался. Вторую рукопись отдал другому редактору. «Кракена» продолжаю писать. Нашел, что первое лицо — плохо, сейчас переделываю на 3-е и попутно многое выбрасываю.

Очень не хватает тебя. На твой день рождения обязательно приеду, поживу немножко, поработаем.

Да, скоро ли Травинский пришлет статью? И вообще все, что найдешь порядочного, спешно высылай мне для «Мечты и науки».

Целую, привет всем, твой Арк.

Дорогой Бобкинс!

Мало, редко пишешь. Ну, что сказать об ССП? Ты понимаешь, я не совсем понимаю, чего ты ожидаешь от этого членства. Если тебе необходимо просто членство в организации, как сепия каракатицы для защиты от обвинений в тунеядстве, то гораздо проще и надежнее сделать так: пойди к Дмитревскому, выясни, где там у вас существует горком[16] литераторов, подай туда заявление и отнеси какую-нибудь книжечку. Тебя примут, и все будет в порядке, будешь платить взносы как в профсоюз, будет тебе идти стаж, бюллетень будет оплачиваться и пр. И это делается быстро, в два-три м-ца. От участкового это нормальная защита, я уже не говорю, что для участкового достаточно показать договоры и готовые книги. И никто тебе ничего не скажет, откозыряет и уйдет. Слава богу, мы с тобой за время нашей деятельности дали государству миллиона два в старых рублях, это мало какая бригада ком. труда дает. А если ты преследуешь какие-либо другие цели — объяснись, чтобы я понял.

Что касается потока макулатуры в фантастике, то пока в Москве мы сдерживаем, у московских фантастов пока хватает авторитета отбивать всякое дерьмо — во всяком случае, в книжной продукции. За журналы ручаться трудно. Ну, опять же, всё в руцах божьих. Да и писать халтуру в фантастике трудновато, почти так же, как настоящие вещи.

Был у Ивана Антоновича. Несколько раз. Он мне первому дал роман «Лезвие бритвы», который пойдет предварительно в «Неве». Вещь колоссальная, на сорок листов. Это будет бомба почище «Туманности». Старик от книги к книге идет к высотам. Прочитал, не отрываясь. Если не считать характерных для него ссылок на груди и бедра, это настоящая энциклопедия современного гоманизма,[17] заключенная в отличный детективный сюжет. Завидовал я желчно.

«ДР» наряду с «ПкБ» идет сборником в «Мол. Гв.» в 1964 году. Не огорчайся, что у нас ничего отдельно не выйдет в этом. Зато в 64-м пойдут две книги — в «Мол. Гв.» и в «Детгизе» «Седьмое небо». А там подоспеют «Дни Кракена» и «Маги». Вот еще «Знание» требует, чтобы мы дали заявку на сборник — можно из старых, но включить несколько новых рассказов.

Теперь о «Седьмом небе» и о Бенни Дурове. Положительно, мы с тобой телепаты. Но за дальностью расстояния моя информация дошла до тебя в очень искаженном виде. Я уже полтора месяца думаю над «Седьмым небом», но всё некогда выдать это в законченном и оформленном плане. А дело там вот в чем. Существует где-то планета, точная копия Земли, можно с небольшими отклонениями, в эпоху непосредственно перед великими географическими открытиями. Абсолютизм, веселые пьяные мушкетеры, кардинал, король, мятежные принцы, инквизиция, матросские кабаки, галеоны и фрегаты, красавицы, веревочные лестницы, серенады и пр. И вот в эту страну (помесь Франции с Испанией, или России с Испанией) наши земляне, давно уже абсолютные коммунисты, подбрасывают «кукушку» — молодого здоровенного красавца с таким вот кулаком, отличного фехтовальщика и пр. Собственно, подбрасывают не все земляне сразу, а, скажем, московское историческое общество. Они однажды ночью забираются к кардиналу и говорят ему: «Вот так и так, тебе этого не понять, но мы оставляем тебе вот этого парнишку, ты его будешь оберегать от козней, вот тебе за это мешок золота, а если с ним что случится, мы с тебя живого шкуру снимем». Кардинал соглашается, ребята оставляют у планеты трансляционный спутник, парень по тамошней моде носит на голове золотой обруч с вмонтированным в него вместо алмаза объективом телепередатчика, который передает на спутник, а тот — на Землю картины общества. Затем парень остается на этой планете один, снимает квартиру у г-на Бонасье[18] и занимается тасканием по городу, толканием в прихожих у вельмож, выпитием в кабачках, дерется на шпагах (но никого не убивает, за ним даже слава такая пошла), бегает за бабами и пр. Можно написать хорошо эту часть, весело и смешно. Когда он лазает по веревочным лестницам, он от скромности закрывает объектив шляпой с пером.

А потом начинается эпоха географических открытий. Возвращается местный Колумб и сообщает, что открыл Америку, прекрасную, как Седьмое Небо, страну, но удержаться там нет никакой возможности: одолевают звери, невиданные по эту сторону океана. Тогда кардинал вызывает нашего историка и говорит: помоги, ты можешь многое, к чему лишние жертвы. Дальше понятно. Он вызывает помощь с Земли — танк высшей защиты и десяток приятелей с бластерами, назначает им рандеву на том берегу и плывет на галеонах с солдатами. Прибывают туда, начинается война, и обнаруживается, что звери эти — тоже разумные существа. Историки посрамлены, их вызывают на Мировой Совет и дают огромного партийного дрозда за баловство.

Это можно написать весело и интересно, как «Три мушкетера», только со средневековой мочой и грязью, как там пахли женщины, и в вине была масса дохлых мух. А подспудно провести идею, как коммунист, оказавшийся в этой среде, медленно, но верно обращается в мещанина, хотя для читателя он остается милым и добрым малым.

Такая вот идея. Ну, жду ответа и письма. Повесть сделать небольшую, листов на восемь, использовать Стивенсона, Дюма, Пьер Мак-Орлана и т. д.

Привет всем, целую, твой Арк.

Да, вот еще что. Найди хорошего критика, хотя бы того же Травинского, и уговори написать для «Знания» рецензию на сборник «Фантастика, 62 год». Нужно быстро, размер не ограничен.

«Вот еще „Знание“ требует, чтобы мы дали заявку на сборник — можно из старых, но включить несколько новых рассказов», — пишет АН. Возможно, именно к этой заявке относится перечень заглавий рассказов, сохранившийся в архиве АБС.

«Шесть спичек»

«Извне»

«Без повязки»

«Дачное происшествие»

«Амазонка»

«Экспозиция»

«Контрамоция»

«Три желания»

«Спонтанный рефлекс»

«Без повязки» и «Дачное происшествие» были опубликованы только в 2005-м в НС-1. От «Амазонки» сохранилось лишь начало (см. публ. в НС-2, раздел УНС). «Экспозиция», «Контрамоция» и «Три желания» — вероятно, лишь неосуществленные замыслы.

Вообще же АБС постепенно отходят от написания рассказов, почему так получилось, объяснил БН.

В. Казаков: Борис Натанович, а почему Стругацкие перестали писать рассказы? Понятно, что они набили руку определенным образом. И с какого-то момента всё это резко прекращается. Резко.

Б. Н.: Очень резко — совершенно верно.

В. К.: А почему?

Б. Н.: Неинтересно стало. Я сам на эту тему задумывался, с Аркашкой мы это обсуждали. Рассказы писать неинтересно. Когда придумываешь некую сюжетную идею, новую, то как-то само собой получается, что ее нужно уложить в сто страниц. А в двадцать страниц — можно, но ты при этом что-то теряешь обязательно. Теряешь какие-то лакомые кусочки. Теряешь какие-то возможности. Вот что происходит… происходило с нами. И, значит, либо придумываешь идею, которая легко, естественно разворачивается в повесть, либо придумываешь сюжет для рассказа, но как-то неохота этим заниматься. Ну, просто время тратишь. Не забывайте, что мы уже в начале шестидесятых годов прочно перешли на способ работы вдвоем: мы печатали только… писали только сидя друг напротив друга. Ради рассказа собираться, съезжаться, писать… Бывали такие случаи, но это было как-то очень… неэффективно. Думаю, что…

В. К.: Принцип экономии усилий?

Б. Н.: Боюсь, что да, хотя никто не формулировал это таким образом. Говорилось так: ну неохота, стоит ли этим рассказом заниматься? Тогда давай вот сделаем повесть. Не получается. Ну и фиг с ним, возьмем другую идею. Вот так вот.

В. К.: То есть идеи для рассказов всё равно появлялись и появлялись?

Б. Н.: Появлялись. Ну конечно, они появлялись. Но, как правило, идею для рассказа можно развернуть в повесть. Как правило. За редким исключением.

Дорогой Бор-Босс!

Тебе, наверное, передали мои возмущенные вопли и мама, и Дмитревский по поводу того, что ты-де не отвечаешь. Так вот, я приношу нижайшие извинения: только что принесли твое письмо от 12-го из квартиры № 16. Сам виноват, пишешь четверку так, что ее приняли за единицу. Да, чтобы не забыть: номер дома нашего сменили, пиши д. 14. Слава богу, ни дома 11, ни дома 41, ни дома 44 в нашем районе нет. Вышлю тебе по экземпляру «Возвращения» и «Стажеров», вышлю по два на всякий случай, а больше у меня ничего нет, да и этого хватит за глаза. Что же до рекомендации Ефремова, то напиши ему сам — вот адрес <…>. Объясни ему, что и как, он тебе сразу ответит, а то я не знаю, когда теперь к нему попаду.

Приехать рассчитываю числа 14, если не возражаешь, привезу «Кракена», хотя уже теперь вижу, что закончить не успею. Но половину привезу. Всего он распухнет, наверное, страниц до 200. У меня готова треть, где расстановка сил закончена, а сейчас, когда начинаются проделки Кракена, у меня застопорило, но как раз сегодня я, кажется, прорвался и надеюсь снова развести пары до трех страниц в день. Уж-жасно жажду тебя видеть, дружище, просто мне даже противоестественным кажется, что на работу не хожу (я отчислен от Детгиза 11-го), а тебя нетути. Всю программу, тобой намеченную, мы выполним за пять дней. Предварительно же мне хочется сказать тебе, бледнопухлый брат мой,[19] что я за вещь легкомысленную — это о «Седьмом небе». Чтобы женщины плакали, стены смеялись и пятьсот негодяев кричали: «Бей! Бей!»[20] и ничего не могли сделать с одним коммунистом.

Образ жизни мой достоин всяческой зависти. Сегодня четвертый день, как я никуда не выходил. Сижу соби[21] и пишу, и перевожу забавный рассказик Абэ Кобо — науч. фант.[22] Одновременно перечитал несколько хороших детективов. Кстати, чтобы не забыть, напомни пройдохе Брускину, что он мне обещал кое-что выслать — Лема и «Пилигримов» Бродского. Что Соколов был пьян <…> — не удивляюсь, что он тебе надоел — тоже. Завтра мне с ним встречаться для переговоров о его книге в изд-ве «Искусство». Он жаждет, чтобы текст к его альбому написали мы. Полагаю, поскольку это не к спеху, можно будет сделать. Деньги я с него взыщу.

Не горюй, что в этом году ничего не дадим. Да это и не совсем так. В журналах пойдет «Далекая Радуга» и «Седьмое небо», в сборнике «Фантастика 1963» пойдут «Мигранты», «Машина времени» и рассказ про молящихся царей, просящих помощи у коммунистов для защиты от врагов унутренних, его бы ты скорее написал, а то Бела уже требует. И потом в апреле или мае выходит второе издание «Возвращения» — что тебе еще надобно, старче?[23]

Были днями у Парнова, спорили за фантастику и перепились. Потом после очередного собрания фантастов (я читал «Машину времени», всем очень понравилось) пошли в ресторан «Москва» и перепились же. Потом встречался я с Макаровым, было скучно, и опять перепились.

Да, Женя Войскунский и Исай[24] прислали письмо, пишут, что «Стажеры» — это свидетельство зрелости, и что оные «Стажеры» понравились даже Альтову, которому ничего, кроме своего, не нравится.

Вот пока всё.

Большой привет Адке.[25] Поцелуй маму. Жму тебе, твой Арк.

АН пишет о Соколове: «Он жаждет, чтобы текст к его альбому написали мы». И действительно: вскоре вышел набор открыток с картинами Андрея Соколова под названием «Космическая фантазия» (М.: Изогиз, 1963) и с предисловием, где АБС, помимо рассуждений о достижениях науки, писали:

<…>

Одной из важнейших задач искусства вообще является отображение окружающего мира во всей его удивительной многогранности. Внешняя Вселенная, несомненно, одна из самых ярких граней этого мира. И поэтому естественно появление фантастики как жанра литературы, поэтому естественно появление фантастики и в живописи. Художник — счастливец. Он способен подарить окружающим мир таким, каким он видит его. Художник-фантаст — счастливец вдвойне. Его мысленный взор видит то, что недоступно никому на свете, видит таким реальным и вещным, что может показать его всем. Его фантазия открывает необычайные миры — яркие и грозные, страшные и радостные, недоступные, но уже покоренные человеческим воображением. Характерно, что одним из первых значительных мастеров в этом жанре является советский художник Андрей Соколов, гражданин страны — родины звездоплавания. Первые же его картины, опубликованные в различных журналах, обратили на себя внимание как у нас, так и за рубежом. Его работы висят в кабинетах крупных советских ученых. Выставки его произведений в Москве и Ленинграде пользовались большим успехом.

Как и писатели-фантасты, Андрей Соколов не ставит перед собой задачу создавать картины-предсказания, изобразить то, что увидят космонавты в ближайшем и отдаленном будущем. Создать свой мир, увидеть хотя бы в воображении гигантское многообразие Вселенной, расширить представление о ней, возбудить воображение, заставить человека задуматься, поразиться, заспорить, представить себя в Мире как частицу, но частицу разумную, покоряющую и познающую — вот задача художника. Его картины вызывают самые разнообразные чувства и мысли. Вот он какой, космос — грозный, величественный, слепящий и — наш! Наш! Наши корабли висят над дикими, нечеловеческими пейзажами, наши машины оставляют следы в кристаллической сверкающей пыли непостижимых планет, мы, люди, стоим на этих скалах и смотрим в зеленоватое марево, таящее загадки.

Чем привлекает нас Соколов как художник? У него великолепно развитое пространственное воображение. Взгляните на диковинные, фантастические конструкции — творения наших потомков. Мы не знаем, что это за сооружения, мы можем только догадываться, каким целям они служат, но как превосходно чувствуется в их странных поворотах, неожиданных формах скрытая целесообразность, мощь, скрытая разумность их создателей. Цветовые контрасты, непривычные и кажущиеся неправдоподобными, подчеркивают странность изображаемых пейзажей, и в их бросающейся в глаза чуждости опять-таки чувствуется богатая фантазия. Соколов широко пользуется цветом, чтобы создать у зрителя впечатление незнакомости материалов естественных и искусственных объектов, которые он изображает. Красноватый отблеск Марса на поверхности его древнего искусственного спутника, зеленый блеск Сатурна, озаряющий скафандры космонавтов, жуткие желто-багровые трещины в коре остывающей звезды, яркий фиолетовый рассвет над неведомой планетой с ее кристаллической растительностью — разве это не будоражит воображение? Не зовет человека туда, «на место»?

Представленная здесь серия репродукций очень характерна для Андрея Соколова. Она как бы утверждает его уверенность в том, что придет время, и коммунистическое человечество будет хозяином во Вселенной. Серия охватывает основные вообразимые этапы освоения космоса: от первых следов человека в лунной пыли до старта экспедиции к следующей галактике.

Дорогой Бобкинс!

Согласие Соколова я протелеграфировал. Он готов и всё такое, и еще бы он не был готов, мы бы его с кашей съели. Но о том, какая именно картина вас там интересует, я не знаю, это уже на совести московских корреспондентов ваших.

О «Наблюдателе» (так я переименовал «Седьмое небо»). Если тебя интересует бьющая кругом ключом жизнь, то ты будешь иметь полную возможность вывалить свои внутренности в «Дни Кракена» и в «Магов». А мне хотелось создать повесть об абстрактном благородстве, чести и радости, как у Дюма. И не смей мне противоречить. Хоть одну-то повесть без современных проблем в голом виде. На коленях прошу, мерзавец! Шпаг мне, шпаг! Кардиналов! Портовых кабаков!

Содержание второго номера альманаха я точно не знаю, давно там не был. А первый том — «Далекая Радуга», большой рассказ Емцева и Джереми, «Новая сигнальная» Гансовского, подборка рассказов Варшавского, подборка рассказов Брэдбери, большая статья о Леме Громовой, рецензия на «Экипаж „Меконга“» Джереми. Второй — ориентировочно — «Возвращение со звезд» Лема, «Далекая Радуга», какие-то рассказы, статья Дмитревского и Брандиса, чья-то рецензия на кого-то. Кстати, нашу статью я снял, там многое устарело, и ее надо очень сильно переделать. А, там еще будет рассказ Днепрова «Разговор с чужой тенью». Но всё там так безобразно и нерешительно тянется, что у меня опустились руки, и я туда просто не желаю ходить сейчас. Оказалось, например, что первый номер ни в каком не в производстве, а вот уже неделю на столе у директора издательства, и он не торопится. Прах с ним. Рассказ о молитве давай скорее. Жду с нетерпением.

Рецензию Травинского жду с нетерпением. Это будет здорово.

Пью я вовсе не так много, как ты, видимо, создал себе впечатление. Я рассказал тебе о вечерах, с кем я встречаюсь, и только. А пью — мало пью. С гомерическими порциями наших друзей не сравнить.

Спасибо за «Пилигримов». Все-таки прекрасная вещь. Люблю. Буду читать в понедельник нашим ребятам.

«Кракена» уделать в этом году надо непременно. И подготовь почву у Травинского, либо у Дмитревского, чтобы дать его в «Звезду» или в «Неву».

Всё. Ленка идет на улицу, опустит.

Целую, привет всем. Твой Арк.

Дорогой Борис.

Для начала подтверждаю то, что ты, вероятно, уже сам знаешь, — что ты скотина. На письма надо отвечать, особенно сейчас.

Засим даю тебе отчет о расширенном совещании секции нфп СП, имевшем место вчера, на котором я присутствовал. Совещание это имело цель, как об этом заявил Тушкан, подготовить материал для выступления Л. Соболева на предстоящем съезде писателей[26] в части нашего жанра. Имели место: Тушкан, Казанцев, Гуревич, я, Жемайтис, Толя Днепров, Забелин, трое ребят из «На суше и на море», Ким, Лейтес, Томан, Ляпунов, Глеб Голубев, Этингоф, Жигарев, две девочки из Дома детской книги и еще какие-то подонки. Да, Колпаков. Странная история получилась с приглашениями. Пригласительные билеты получили все, кроме молодых фантастов (не считая Толи). Меня а день пригласил по телефону Ляпунов. Теперь, после того что там произошло, я начинаю видеть (правда, очень смутно) известный смысл в этом.

Итак. Докладывал Брандис. Обыкновенное брандис-дмитревское библиографическое выступление, с преимущественной оценкой вещей по научности и ненаучности. Впрочем, нас он похвалил, подробно (насколько это можно было в таком докладе) остановившись на «В», «С», и «ПиК» отдельно. Затем выступали:

Ким: заграница ведет в фантастике широчайшее антисоветское и антикоммунистическое наступление. Привел несколько примеров, причем рассказывал с большим вкусом и азартом, как мог бы лакомка рассказывать о китайской кухне. Заявил, что наша фантастика, если не считать Лагина и Томана, не очень-то.

Лейтес: подтвердил Кима, после чего много и долго распространялся, как нехорошо в фантастике опровергать Эйнштейна, развивая мысль Брандиса о том, что «мы не против любой гипотезы и любого допущения, на то и фантастика, но, товарищи, нельзя же так».

Ляпунов: очень интересно рассказал о фантастике в кино, какие у кого планы в этом отношении, что печатают за границей, привел некоторые данные. С 58 года и поныне выпущено у нас советских вещей — 78 отдельных книг и 208 рассказов в периодике, иностранных вещей — 9 отдельных книг и 70 рассказов в периодике.

Днепров: тоже подтвердил Кима и рассказал еще несколько произведений. Вообще он главным образом помалкивал. Между прочим, как раз в эти часы в том же здании шел пленум Московской организации ССП.

Жемайтис: дал оценку книг, выпущенных в «Мол. Гв».

Тушкан: зачитал список книг, которые будут представлены Соболеву как пример лучших в НФП. Я этот список, к сожалению, не слышал, потому мы что меня в это время одолевал Жемайтис, спрашивающий, хорошо ли он выступал, и я встрепенулся, только услышав «Страну багровых туч».

А затем Тушкан сказал, обращаясь к Брандису: «Я не согласен с вашей оценкой „Попытки к бегству“, это плохая повесть». Брандис пожал плечами.

Днепров: реплика. Мы говорили о контрнаступлении против американской антисоветчины, так вот «ПкБ» это пока единственный, может быть еще слабый, пример такого контрнаступления в сов. нфп.

Тушкан: не понимаю конца этой вещи, не понимаю, что в ней происходит. Впрочем, мы попросим Стругацкого самого рассказать. В публике шуточки.

Девочка из Дома ДК: построила выступление на письмах юных читателей, было очень интересно и забавно, потом как-нибудь расскажу, сейчас не до этого.

Жемайтис: реплика: мы ценим и любим Стругацких, у нас бывают разногласия и споры, но мы считаем, что споры — это хорошо.

Стругацкий: сначала в порядке реплики ответ Киму и Днепрову. Западным фантастам очень легко стирать с лица земли целые континенты и создавать эффектные картины вторжения генерала Новикова и маршала Фэна в США. Это легкий путь, а вот выработать столь же эффектные методы контрпропаганды на основе советского гуманизма и разумного оптимизма не так просто, мы не можем позволить себе, чтобы пропаганда ненависти к империализму и фашизму обернулась пропагандой ненависти к целым народам. Теперь о «ПкБ». Мы считаем, что враг не только вовне (империализм), но и внутри нас — мещанство, трусость и прочее. Ретроспективно говоря, мы в «ПкБ» попытались дать бой обоим врагам сразу. Это антифашистская вещь с одной стороны, а с другой — мы показали, что истинный коммунист не может дезертировать в коммунизм, даже когда изнемог в борьбе. Если он не выпустит последних патронов в борьбе с фашистами, коммунизма не будет. Орал я, кажется, ужасно, и Лейтес с опаской на меня поглядывал. Не знаю, Григорий[27] Павлович, сказал я, почему вы не поняли таких простых вещей, может быть, потому, что читали в спешке, готовясь к этому совещанию, а я беседовал о ней в двух школах и трех институтских коллективах (на один я соврал), так там все хорошо поняли.

Тушкан: начал оправдываться, потом махнул рукой.

И вот тут началось самое страшное. Выступил Казанцев.

Первая половина его выступления была целиком посвящена Альтову и Журавлевой. Вторую я уже не слушал, потому что мучился, не зная, как поступить. Вот тезисы того, что он говорил. Альтовское направление в фантастике, слава богу, так и не получило развития. И это не удивительно, потому что в массе советские фантасты — люди идейные. Альтов на совещании в 58 году обвинял «нас с Днепровым» в том, что мы (Днепров и он, Казанцев) присосались к единственной, всем надоевшей теме — столкновение двух миров. Нет, товарищ Альтов, эта тема нам не надоела, а вы — безыдейный человек (стенографистки пишут наперебой. Вообще всё стенографировалось). В «Полигоне „Звездная река“» Альтов выступает против постулата скорости света Эйнштейна. Но в тридцатых годах фашисты мучили и преследовали Эйнштейна именно за этот его постулат. Все вещи Альтова так или иначе играют на руку фашизму (стенографистки пишут! Не думай, я не преувеличиваю, мне самому показалось, что я во сне). Мало того, все вещи Альтова так далеки от жизни, настолько пусты и лишены жизненного содержания, что можно смело назвать его абстракционистом в литературе, это мазила, дегтемаз и прочее.

Дальше я не слушал. У меня холодный пот выступил. Все сидели, как мертвые, уставясь в стол, никто ни звука протеста не проронил, и вот тогда я понял, что в первый раз в жизни столкнулся с Его Величеством Мстящим Идиотом, с тем, что было в 37-м и 49-м. Выступить с протестом? А если не поддержат? Откуда мне знать, что у них за пазухой? А если это уже утверждено и согласовано? Трусость мною овладела страшная, да ведь и недаром, я же боялся и за тебя. А потом я так рассвирепел, что трусость исчезла. И когда Казанцев кончил, я заорал: Разрешите мне! Тушкан, недовольно на меня поглядев, сказал: Ну что вам, ну говорите.

Стругацкий: при всем моем уважении к Александру Петровичу, я решительно протестую. Альтова можно любить и не любить, я сам его не очень люблю, но подумайте, что вы говорите. Альтов — фашист! Это же ярлык, это же стенографируется, мы не в пивной сидим, это черт знает что, это просто непорядочно! (Это я помню, но я еще что-то нес, минут на пять.)

Секунда мертвой тишины. Затем железный голос Толи Днепрова.

Днепров: я со своей стороны должен заявить, что не слыхал, чтобы Альтов обвинял меня в пристрастии к теме борьбы двух миров. Он обвинял меня в том, что действующие люди у меня не люди, а идеи и машины.

Ким: и не абстракционист он никакой. Наоборот, когда был у меня и увидел картину такого-то, очень ее ругал.

Затем все зашумели, заговорили, Казанцев начал объяснять, что он хотел сказать, а я трясся от злости и больше ничего не слыхал. И когда все кончилось, я встал, выругался (матом, кажется) и сказал Голубеву: пойдем отсюда, здесь ярлыки навешивают. Громко сказал. Мы пошли вниз, в кабак, и там выдули бутылку настойки какой-то.

Вот такие дела. Война объявлена, ты огорчишься, но я удержаться не мог. Мне было бы стыдно тебе в глаза глядеть, если бы эти гадости про Альтова остались в стенограмме и были бы опубликованы в выступлении Соболева. Это же верная гибель писателя. Сам ведь Соболев ничего этого не читает. И если бы я не выступил, я бы, наверное, домой не вернулся, не мог бы с Ленкой встретиться. Трус и обыватель сидит во мне, как видно, очень глубоко.

Вот пока всё. Целую, дружище,

твой Арк.

Эти события позже вошли рассказом о Гарике Аганяне в журнальный вариант ХС:

Года два назад Гарик Аганян пробивал в «Космосе» свой сборник научно-фантастических рассказов. Какие-то там приключения на ракете, которая движется быстрее скорости света. Конечно, Гарик знал, что таких ракет нет и быть не может, он мне лично несколько раз это объяснял и притом вполне доходчиво. Но зачем-то понадобилась ему такая вот сверхсветовая ракета. Ну, научная фантастика, у них там свои дела… Сборник и без того проходил туго, и вдруг каким-то неведомым образом рецензентом его оказался Гнойный Прыщ. Тут вообще много загадок. Откуда в «Космосе» взялся Гнойный Прыщ? А если уж взялся, то зачем ему понадобилось топить именно Гарика? А может, и не Гарика, а редактора. Или, скажем, рекомендателей Гарика в наш Союз…

Факт тот, что он Гарика утопил, да так, как никто Гарика до сих пор не тапливал. По всем непредставимым правилам древних пожирателей слонов. Он вывел черным по белому, что наш Гарик — антинаучный мракобес, исповедующий людоедские теории гитлеризма. Причем копию рецензии он подгадал в аккурат к тому самому заседанию нашей приемной комиссии, где должно было разбираться Гариково заявление о приеме. И когда председательствующий зачитал нам Прыщевый этот перл, мы буквально рты разинули, и наступила тишина, хотя все мы гам собрались люди опытные и всякого повидавшие. Гитлеризм-то тут при чем? А вот при чем.

Как известно, максимальная скорость в природе — это скорость света. Кто это установил? Великий ученый Альберт Эйнштейн. А кто преследовал великого Альберта Эйнштейна? Гитлеровские мракобесы. А что утверждает Г. Аганян в своих злобных писаниях? Существование скоростей выше скорости света. Кого он таким образом ревизует — и даже не ревизует, а попросту злобно опровергает? Великого Альберта Эйнштейна. С кем же, спрашивается, смыкает свои ряды Г. Аганян? То-то!

Вот логика гишу, если это вообще можно назвать логикой. Вот почему не желаю я обсуждать с Гнойным Прыщом какие бы то ни было проблемы, кроме как насчет погоды. Кстати, прием Гарика был-таки отложен тогда на несколько месяцев, впредь до выяснения. И понадобилось могучее вмешательство секретариата, да еще не нашего, а всесоюзного, чтобы отбить этот жуткий наскок из палеолита…

Вообще, ХС значительно прочнее связана с реальностью, чем можно заключить из авторского предуведомления; беллетристики, голой выдумки в ней совсем немного. Мы уже вспоминали реальные выдержки из рабочего дневника, описание папки с ранними произведениями… Пожалуй, ХС здесь выступает в одном ряду с «Театральным романом» Булгакова или с «Алмазным венцом» Катаева.

Но и в реальности события на совещании имели продолжение. Альтов, узнав о такой «критике», затеял переписку с Тушканом. Копии этих писем Альтов рассылал писательским организациям и отдельным писателям-соратникам. Таким образом оказались эти письма и в архиве АБС.

Позднее уже сами АБС будут вынуждены вступить в полемику с Альтовым. Дабы читатель не удивлялся, скажем так, недостаточно уважительной манере Альтова в отношении АБС, ниже приводим некоторые фрагменты его же переписки с Тушканом, из которых вполне понятно, что таков попросту был присущий этому человеку стиль ведения дискуссий.

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ КОМИССИИ

ПО НАУЧНОЙ ФАНТАСТИКЕ

МОСКОВСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ

СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ

тов. ТУШКАНУ Г. П.

Уважаемый Георгий Павлович!

27 марта с. г. на заседании Комиссии по научной фантастике А. П. Казанцев выступил с клеветническими выпадами против меня, заявив, в частности, что я — «абстракционист в литературе». Клеветническим нападкам подвергся и рассказ «Понтон „Звездная Река“». Кроме того, А. П. Казанцев утверждал, что на семинаре молодых фантастов (1961 г.) я призывал писателя А. Днепрова не писать «о борьбе идеологий».

Должен отметить, что подобный вздор А. П. Казанцев усиленно распространяет после того, как в ноябре прошлого года в «Комсомольской правде» появилась моя заметка об одном из произведений Казанцева. Будучи беспринципным интриганом, А. П. Казанцев способен — в порядке мести — обвинять меня в чем угодно; если бы сейчас, например, критиковали не абстракционистов, а аквалангистов, Казанцев тотчас же объявил бы, что я — типичный аквалангист…

Бред А. П. Казанцева не заслуживал бы внимания, однако па этот раз есть возможность документально доказать, что Казанцев клевещет и, следовательно, совершает уголовно наказуемое деяние. Я намерен обратиться в суд, чтобы А. П. Казанцев понес должное наказание. В связи с этим мне необходимы некоторые документы. Часть из них я уже имею (копия стенограммы моего выступления на семинаре, показания свидетелей и т. д.). Теперь мне нужна копия протокола заседания Комиссии 27 марта.

Прошу Вас. Георгий Павлович, выслать мне копию этого протокола. Для возбуждения уголовного дела необходимо, чтобы протокол был полностью; то есть нужно не только выступление Казанцева, но и всех, кто высказывался по этому поводу (Л. Стругацкий, А. Днепров, Р. Ким и др.).

Протокол заседания Комиссии не является секретным документом, его нет основания скрывать от меня — коль скоро обо мне на заседании говорилось. Я надеюсь, что Вы пришлете мне копию протокола сразу же по получении этого письма. Чтобы оно дошло быстрее, я посылаю его авиапочтой с уведомлением о вручении.

Заранее признателен Вам

Г. Альтов

P. S. В свое время Вы присылали мне стенограмму моего выступления на семинаре. Я отправил Вам отредактированный текст. Вы хорошо знаете, что — вопреки вздорным утверждениям Казанцева — я, выступая, обвинял А. Днепрова в том, что у него один и тот же сюжет используется и в рассказах, где действие происходит на Западе, и в рассказах о наших людях. В стенограмме сказано: «Фантастика „работает“ только тогда, когда научно-техническая идея не самоцель, а средство для постановки философских, социальных и иных художественно-значимых проблем. Таков вывод из сравнительного анализа рассказов А. Днепрова».

Так написано в стенограмме, которая заверена моей подписью и находится у Вас.

Вы в первую очередь можете изобличить клевету Казанцева. Буду признателен Вам, если — одновременно с копией протокола — Вы пришлете и письмо, отражающее Ваше (как Председателя Комиссии) мнение.

21 апреля, не дождавшись ответа, Альтов повторяет свою просьбу в еще более резком тоне, и Тушкан уже вынужден отвечать:

<…>

«Протокола заседания», который Вы просите прислать, чтобы возбудить уголовное дело против А. П. Казанцева, тоже нет, так как велась не протокольная, а стенографическая запись выступлений. Стенограммы МОСП частным лицам не высылаются, но по запросу суда м. б. выслана.

Ваш «свидетель», на которого Вы ссылаетесь в своем письме, должен был бы информировать Вас более точно. Видимо, он не был на заседании, т. к. иначе видел бы, что ведется стенографическая запись.

И, видимо, только некомпетентностью «свидетеля» (а чем же еще?) можно объяснить его неточную информацию в отношении выступления т. А. Казанцева. Поэтому получилось так, что Ваше главное обвинение с чужих слов в адрес т. А. Казанцева не соответствует духу его выступления.

<…>

Теперь по существу «клеветы» т. А. Казанцева.

Клевета — это приписывание человеку им не сказанного или не совершенного. Но ведь рассказ «Полигон „Звездная река“» вышел под Вашей фамилией.

Тов. А. Казанцев критически анализирует опубликованное Вами со своих литературно-политических позиций и приходит к не утешительному для вашего рассказа, в частности, выводу.

Можно ли это назвать клеветой с позиции Уголовного кодекса? Нет!

<…>

Каждый литератор, а Вам как недавнему члену Союза Писателей надо об этом знать, имеет право на любое суждение о том или другом произведении, даже если это мнение критика не угодно автору произведения. Автор произведения имеет такое же право иметь суждение о критике на его произведения и выступать в защиту своего произведения. Но можно себе представить, во что превратятся наши литературные дискуссии, если и каждое не угодное автору критическое выступление (да еще устное, не опубликованное) автор угрозами и обструкцией будет стремиться заглушить любую критику в свой адрес.

К слову сказать, Ваше провинциально крикливое по стилю и наполненное угрозами письмо произвело весьма невыгодное для Вас впечатление. Были советы опубликовать его с комментариями в «Крокодиле».

Я не буду касаться стиля Ваших странных взаимоотношений с тов. А. Казанцевым, когда вначале Вы писали ему хвалебные письма, а потом, после его критических замечаний в Наш адрес, изменили свое отношение на 180°.

<…>

Отклик Альтова демонстративно фамильярен:

Милый Тушкан!

Благодарен тебе за информацию о Казанцеве. Это верно: когда бог хочет кого-то наказать, он лишает его разума. Но, черт побери, ведь бога нет! Спрашивается: кто же лишил Казанцева разума?!

Да, здорово он свихнулся! Ведь такого нарочно не придумаешь: «Фашисты преследовали Эйнштейна, а Эйнштейн говорил о конечной скорости света, значит — писать о сверхсветовых скоростях — переносить идеи, бывшие на вооружении врагов…» Слушай, Тушкан, может, он бюллетенил, когда его осенила эта мысль?

<…>

Ты прав: пусть Казанцев болтает, демонстрируя свое невежество. Слушай, а что если подбросить ему информацию о том, что я не разделяю взглядов Фрейда? Фашисты преследовали Фрейда, а я — против Фрейда, значит… ну, тут сработает могучая логика Казанцева!

<…>

Ну, вот, вроде всё. Увидишь Казанцева, передай, пожалуйста, что я на него не в обиде. Ты будешь ругать меня за либерализм, но просто по-человечески мне иногда жаль Казанцева. 15–20 лет назад он писал, подавал надежды. Потом переключился на интриги, переиздавался, халтурил… А теперь поздно писать новые вещи. Думаешь, Казанцеву легко смотреть, как люди читают не «Мол Северный», а книги Стругацких, Днепрова, твои новые вещи?..

<…>

Ладно, друг Жора, придется ставить точку. Дела, дела!

Надеюсь, у тебя всё в порядке?

Жму лапку.

Но вернемся к письмам АН а к брату.

Дорогой Боб.

1. Отзыв «Фиксьон» меня мало трогает, и тебя он тоже не должен много трогать, ибо не тот ли это самый «Фиксьон», который, чтобы познакомить французов с лучшим произведением советской фантастики, после долгих колебаний и споров между собой выбрал и опубликовал «Оранжевую планету»?[28] Что до меня, то я считаю, что мы этим специалистам просто не по зубам, и это, заметь, при всей моей известной скромности. Вообще похвала французов… с их Карсаком в качестве эталона! А подниматься до уровня Хайнлайна — тоже невелика честь. Вот до Брэдбери бы…

2. Пусть телевизионщик ставит «ПкБ». Не возражаю против попытки, но это всё моча, ничего у них не выйдет. С телевизионщиками я дело уже имел. Только не давай втянуть себя сам в это дело, это много хуже, чем кино.

3. Строго между нами. Пародия Варшавского[29] — отличная вещь и всё такое. Но имей в виду, что при настоящем положении вещей это может быть сигналом к нападению. А как же! Вот вам сигнал в «Молодом коммунисте» — раз. Вы протестовали. Но вот и толстый журнал за вас взялся, там люди не дураки сидят. И бьют все по одному месту, по запорожцам в космосе. При той травле, которую сейчас Казанцев развернет против молодых, это может оказаться чреватым. Не будешь же ты всем объяснять, что Травинский и Варшавский — наши друзья. Почему-то, скажут, пародий на Казанцева не печатают. И ваших оригинальных вещей не печатают. Скверно, молодые люди, общественность вас осуждает. Имей это в виду, а там поступай как знаешь.

4. Экз «Ф. 62» попробую достать. Сейчас у меня ужасный флюс, сижу обмотанный, с одним левым глазом, печатать трудно, кончаю.

Всем привет, целую,

твой Арк.

Дорогой мальчик!

Прости, что письмо прозвучало сухо. Но прими во внимание, что я еле сидел за столом от зубной боли, обмотанный бинтами и ватой так, что видел только один (левый) глаз, и вообще всё выглядело очень и очень скверно в моем мире. Сейчас, слана богу, всё пришло в порядок, и я готов.

В общем, по твоему слову мы приезжаем утром в пятницу. Мы — это я и Ленка, которая мчится, чтобы избавить маму по хлопотам, могущим возникнуть в связи с твоим днем рождения. Тебе задание: передай маме привет и поцелуй ее, скажи, что отвечать на ее письмо не буду в предвидении скорой встречи, и осторожно выясни, как она относится к приезду Ленки. Все-таки надо походить по магазинам, а маму трогать на это дело я бы не стал, а Ленка сделает всё это отлично. Уедем мы, по-видимому, в понедельник вечером. Постарайся выяснить и отписать поскорее, надо заказать билеты.

Вышло переиздание «Возвращения». Нам выплатили по 50 %, по 513 р. Восемнадцатого выплатят еще по 50. Скоро получишь, а может, уже и получил.

«Кракен» продвигается всё медленнее. Сейчас застыл на 82-й стр. Сказывается, вероятно, усталость и неуверенность, и непривычка работать в одиночку. Очень жажду слышать твое веское. Насчет «Молитвы» или «ТББ» — это ты молодец. Значит, по возвращении сдам для сборника «Фантастика, 63» нашу контрибуцию: «Машину времени», «Мигранты» и «ТББ», всего примерно на лист, но и это неплохо.

Слушай, что за моча? Какой сценарий пишут эти пираты? При чем здесь «ДР»? Я не против, но никак не могу понять, что они затеяли. Ладно, это при встрече.

О МОЕМ продвижении в ССП нет и не может быть речи. Есть НАШЕ продвижение. Если оно есть. Я тут такое узнал… Это, правда, уже в прошлом, но желания стать членом у меня теперь еще меньше. Ох, лезем мы в такую помойку, брат мой, друг мой…[30]

Казанцев, говорят, уже покаялся и даже извинился. Подробностей не знаю. Рафик Шапиро (большой друг Альтова) звонил, Альтов велел ему мне кланяться и поблагодарить. Сам же Альтов собирается подать на Казанцева в суд за клевету и диффамацию.

Привет Адке, целуй маму, жду письма срочно.

Целую, дружище, твой Арк.

Поездка, которую планировал АН в предыдущем письме, удалась. В дневнике приездов АНа в Питер значится: 14.04.63. «Приезжал с Крысой[31] на четыре дня. Составили план „Наблюдателя“».

Дорогой Борик.

Писать особенно не о чем, но для затравки пишу. Приехал, а здесь письмо — опять от коллектива механического цеха, помнишь, я тебе рассказывал. Пишут, что нужны наши фото, а равно сообщают, что они — наши шефы, либо мы — их шефы, не знают, как правильно. Я тоже не знаю, славные, должно быть, ребята, мне так тепло на душе стало, И еще пишут, хотели бы сделать нам что-нибудь хорошее, только не знают — что именно, и чтобы мы написали, что нам нужно. Я хочу написать, чтобы учились и других заставляли учиться, как ты полагаешь?

Был вчера в «Знании» и в «Мол. Гв.». В «Знании» получено письмо от Андреева, Андреев просит не считать его членом редколлегии. Оскорблен, что сняли Лема и статью о Леме. Не знаю, как мне поступить в таком случае. М. б., тоже подать в отставку? В «Мол. Гв.» Жемайтис сказал, что принципиальное согласие секретаря ЦК по пропаганде на встречу с нами имеется. Но он просит, чтобы мы составили предварительно заявление или декларацию своих целей и своего положения, что ли. Думаю, мысль разумная. В понедельник встретимся с ребятами и всё обсудим. Ты тоже поговори с Травинским, Варшавским и Мартыновым, а равно и с Гором. Их мнение, так сказать. А не хочешь, так и не надо, но, по-моему, надо, может быть, они, как люди опытные, что-нибудь подскажут интересное.

Прислали мне стенограмму моего выступления на совещании, только основное выступление, где я опровергал высказывание Кима о том, что наши фантасты не очень охотно обращаются к антиимпериалистической теме. О Казанцеве — ни слова. Вероятно, выступление Казанцева из стенограммы изъяли и, след., все выступления, с ним связанные. Да, Ляпунов звонил, требует наши биографии для японских издательств, где выпускают наши книги (или книгу, не знаю точно).

Жму, поцелуй маму, привет Адке. Твой Арк.

Дорогой Боб,

Опять же новостей никаких особенных нет. В понедельник после собрания фантастов собрались мы — Жемайтис, Днепров, Полещук, Гансовский и я, — набросали планчик мероприятий по подготовке к встрече в ЦК. Толя к след. понедельнику принесет заготовку для нашей докладной, кроме того, мы подготовим короткие выступления отдельно по основной тематике фантастики. Есть слух, что Казанцев перешел в наступление опять. Он написал статью: «Абстракционизм в литературе — возможно ли?», где на примерах Альтова и отчасти нас доказывает, что возможно. Днепров одновременно готовит статью против. Всё это должно решаться в «Литературной газете».

Встречался с Андреевым в «Знании». <…> разговаривать с ним было трудновато, но, кажется, его уговорили сменить гнев на милость. Я сказал, что Ленинград возмущен его намерением, он был очень польщен. В пятницу будет редсовет с участием Толи и Этингофа, там мы будем выставлять свои претензии к администрации. Между прочим, Андреев очень недоволен участием в редколлегии Дмитревского — но это между нами. Он кричит, что нужно Гора.

Наши уезжают в начале июня, так что ты готовься переселяться сюда. Поработаем на славу. Кстати, Север тоже своих отправляет и остается один. Будет писать пиесу. Очень обрадовался, когда узнал, что ты приедешь. Но ты уж изволь, пожалуй, сделать что-нибудь по «Н», чтобы бодро с ходу приступить к письму, не тратя времени на тяжкие раздумья. Я всё радуюсь, какой славный план мы составили. А не включить ли в план еще одну идею? Коммунары облегчают прогресс общества путем сохранения его лучшей части, его совести и разума. А не дать ли им еще функцию устранения самых страшных врагов общества? Напр., ночью хватают такого дона Ребию и в двадцать четыре часа на необитаемый остров. А? Это бы впечатляло. Активное воздействие добра.

Очень славно, что мама поедет отдыхать. Наверное, когда придет это письмо, она уже уедет. А где же ее адрес? Еще неизвестно?

Я много читаю в последнее время. Проштудировал Шкловского[32] — раньше я просто пробежал одним глазом. Молодчина старик. Не знаю, как там в рассуждении оригинальных идей, но с популяризацией он справился великолепно. Таких книг нужно побольше, вот что. Прочитал и Шепли «Звезды и люди».[33] Это значительно слабее и не так интересно. Сейчас читаю Халифмана «Пароль скрещенных антенн».[34] Если не читал, прочти обязательно. Это за жизнь насекомых. И еще читаю Дж. Уиндема — современного Уэллса, о нем почему-то мало пишут даже за рубежом, а фантаст, на мой взгляд, знатный. Помнится, я пересказывал тебе его «Дни триффидов» и «Кракен пробуждается» (не волнуйся, Кракена там нет). Сейчас прочитал еще две его повести: «Куколки» и «Кукушки Мидвича» — очень впечатляющие штуки. Приедешь — расскажу. Для меня он, помимо всего прочего, любопытен как хорошая иллюстрация к моему представлению о том, как ОНИ представляют себе цели существования человечества и как ОНИ думают о нашей стране. Очень поучительно.

Вот пока всё. Привет друзьям, Адке.

Твой верный Арк.

О-о-о-о! Совсем забыл. Зашел я это случайно в издательство диафильмов и подписал договор на диафильм для ребят о межзвездном путешествии на базе «Частных предположений». Так что не удивляйся, когда к тебе придет договор. Написать надо всего восемь страничек, на пятьдесят ± пять кадров. Напишу и пришлю тебе на сверку.

Всё. Целую и жму.

27 апреля 1963 года АБС подписали договор с издательством «Знание» на публикацию ДР. В договоре указаны редактор (Г. Малинина) и название редакции, которая будет делать книгу: «редакция Точных наук и техники». От имени издательства договор подписал главный редактор Иван Георгиевич Зонов. Оговорено условие: «научно-фантастическая повесть для альманаха „Мечта и наука“ для № 1 и № 2».

Тем же днем датирован и договор со студией «Диафильм» на написание сценария «17 лет в космосе». От студии договор подписал директор ее «тов. Жуков Б. Ф.». В договоре говорится: «Автор принимает на себя выполнение работы по написанию сценария (кадроплана) и подбору изобразительного (иллюстративного) материала для диафильма „17 лет в космосе“. <…> Диафильм должен состоять из 50–55 кадров».

В итоге диафильм был озаглавлен «Девятая планета Тайи», выпускался он несколько лет кряду. Его можно увидеть на сайте http://abssf.narod.ru/diafilm/diafilm01.htm

Дорогой Боб.

Ничего пока не узнал, ни о чем новом не слыхал. Возможно, слухи об отказе в приеме еще старые, и речь там не об отказе, а об отложении дела, пока не выяснится вообще судьба всего ССП. Ходят разговоры, что Союз упразднят, будет нечто вроде общего культурно-творческого союза под управлением непосредственно из ЦК и членство там будет считаться заново, то есть сначала всех исключат, а затем начнут принимать снова.[35] Ничего не понять. После праздников постараюсь узнать точнее, хотя мне разговаривать на эти темы с ними — нож вострый. И чего тебе не вступить в горком литераторов? Ей-ей, весьма достойная организация, только что не бренчит так, как ССП.

Насчет возражений по поводу моего предложения в «Наблюдателе» — что же, возможно, ты и прав. Только надо будет поярче дать эту самую ослепительную идею, насчет спасения совести и разума народа. Туда, кстати, надобно будет включить и философов-гуманистов, и вождей восстаний. С названием «ПНвС» согласен, зайду потом и переменю везде.

Был в Ленинграде Джереми, хотел с тобой повидаться, да не смог, удивлялся бабке, с которой говорил по телефону. Север завтра будет у нас, потреплемся. Брандис прислал свою книгу, надписал «Аркадию Борисовичу». Книга ничего, старательная и во многом для меня новая. Ты ужо его поблагодари. Встреча в ЦК будет после десятого, я изо всех сил постараюсь, чтобы тебя тоже пригласили. А вот между прочим, в сегодняшней Литературке печатан отрывок из научно-фантастической повести Тендрякова. Она будет печататься в «Науке и жизни».[36] Отрывок любопытен и показывает, как нужно писать фантастику, чтобы откликнуться на все официально-идейные запросы. Понравилась мне в нем идея: несколько миллионов людей будущего играют в гражданскую войну. Это размах.

Смотрел по случаю в ЦДЛ итальянский фильм «Мафия»,[37] очень впечатляет. Нервы на волоске. А всего-то три выстрела в самом конце. Но здорово. Сейчас читаю Кафку «Судебный процесс»,[38] смешно и страшно. Все-таки странный писатель, ей-ей. Суди сам, манера нарочито нереалистическая, какая-то старомодная, не то Гофман, не то Карамзин, немыслимые в жизни ситуации и герои, а более реалистического впечатления я не получал ни у Толстого, ни у Хемингуэя. Как это делается, ума не приложу.

Ну вот, пока всё. Жму и целую, твой Арк. Привет Адке.

Да, детишки очень благодарят за Дюма.

Дорогой Борик.

Очень и очень удивлен, что ты не получил моего письма. Послано где-то в районе 1 мая. Возможно, задержалось из-за праздников, тогда ты его уже должен получить, а может быть, и что похуже. Мне вообще не нравится эта практика — посылать письма по твоему адресу. Нельзя ли организовать что-либо посолиднее? Почта, до востребования, или что-нибудь в этом роде. Предлагаю вообще переписку вести таким образом, чтобы ответ на каждое письмо отсылался не позднее чем на следующий день. Начинаем с этого вот письма. Отправляю его сегодня, 7-го, след. будет у тебя через день, скажем, 9-го, жду ответ не позже 10-го.

1. О совещании в ЦК. У меня такое мнение, что секретарь ЦК по пропаганде просто хочет ознакомиться с состоянием фантастики в СССР на материалах подведомственного ему издательства. Не забудь, что встреча эта организована по нашей инициативе, как попытка парировать возможные выпады против фантастики со стороны лиц неосведомленных и просто злоумышляющих. Вызов тебе будет организован, я вчера говорил с Жемайтисом, насчет Володи[39] надо будет поговорить. Собираются еще вызвать Женю Войскунского. Относительно того, что для пленума готовится вопрос о фантастике, как смежной форме, ничего не слыхал. Если даже это и так, опять-таки ничего страшного. Будут подняты на щит все мы.

2. Рад, что ты работаешь над «ПНвС». Продолжай и не трусь.

3. Я переделал «Кракена», от 86 стр. осталось 61. Доволен?

4. Пародии в «Звезде» я э…

5. Перестань киснуть. Лично он, видите ли, не верит. Как же не веришь, когда «Мечта и наука» уже печатается в Киеве, мне постоянно напоминают, что в 64 году выйдет наш сборник «Далекая Радуга» со включением «ПкБ», а М. М. Калакуцкая очень беспокоится, что мы не сдадим в срок «ПНвС»? Откуда эти панические настроения? Что за бред? Кстати, я в личной беседе с нею заверил ее, что первый вариант готов, и мы в июне представим окончательный. В смысле, создадим. А положим ее на стол в июле.

6. Статью в «Дружбе»[40] не читал. Пойду искать. Знаешь, я все горевал, что мы не имеем прессы. А ведь в действительности хороших отзывов о нас много больше, чем плохих. О нас писали (упоминали) в «Коммунисте», о нас писала Громова, Абызов и т. д. Нет, есть еще порох.

Вчера на сборе фантастов читал «Мигрантов». Всем очень понравилось. «Мигранты» и «Машина времени» идут в сборник «Фантастики 63».

Льщу себя надеждой, что в первых числах июня ты будешь валяться на нашей кровати, курить и изрекать. А я с машинкой буду раздраженно ругать тебя за твои «надо тщательно продумать».

Всё.

Целую, привет Адке и ребятам, твой Арк.

В статье в «Дружбе народов» киевский литературовед Наталья Черная анализировала советскую научную фантастику конца 1950-х — начала 1960-х гг. Об АБС было сказано следующее:

<…> Их манеру письма можно было бы условно назвать реализмом в фантастике.

Авторы наделяют воображаемый мир множеством реалий и подробностей. В научной фантастике такие детали особенно ценны. Именно они помогают читателю увидеть картины несуществующей, вымышленной жизни. И Стругацкие ищут и находят такие живые, запоминающиеся подробности. Так, когда читатель узнает, что среди выпускников Высшей школы космогации считается позором после окончания школы работать на давно «изъезженных» лунных трассах, эта простая по существу деталь привлекает внимание, вызывает улыбку и мысль о ром, что, вероятно, так оно когда-нибудь и будет. Воображаемая действительность дана Стругацкими как реально существующая, уже привычная нам, будничная, обыкновенная.

<…>

Реалистические по своей манере рассказы А. и Б. Стругацких романтичны «изнутри»: читатель находит в них романтику мужественной борьбы человека с природой, научного поиска и дерзаний, романтику самой жизни. <…>

Критика в этом году благоволит к АБС. 9 июня выходит отзыв о «Возвращении» в «Тюменской правде», где среди прочего говорится:

<…> Авторы удачно нашли сюжетный ход, чтобы показать будущее коммунистическое общество глазами почти наших современников, так необыкновенно попавших в XXII век.

Что же они увидели там, у наших праправнуков, жителей коммунистического общества? Прежде всего, они встретились с людьми, которые по-настоящему счастливы, богатырями духа, для которых нет ничего невозможного. Много открытий уже совершено: люди свободно летают на любые планеты, и космолеты совершают регулярные рейсы на Венеру, которую благоустраивают и превращают во вторую Землю. И счастье людей, жителей земли XXII века, в том, что любой труд они превращают в настоящую поэзию, что в них, как и в наших современниках, живет жажда подвига, чувства их глубоки и богаты.

Читая книгу Стругацких, видишь живую картину того светлого будущего людей земли, когда все они будут жить в едином Союзе Советских коммунистических республик, когда над решением необычайно сложных и увлекательных научных проблем трудятся ученые самых различных национальностей. Трудно рассказать о всех героях книги: они появляются и исчезают, их место занимают другие. Это — как мозаика. Кусочки различных областей жизни — жизни XXII века.

<…>

В книге нет окончательной разгадки Владиславы, как нет решения и других научных, технических, космогонических проблем, о которых в ней говорится. Это и не нужно и, пожалуй, невозможно. Нельзя даже в научно-фантастической книге, какой является «Возвращение» братьев Стругацких, предусмотреть, предугадать развитие науки на два столетия вперед во всех аспектах и деталях.

Важно другое. Важно то, что Стругацкие на основе научных данных нашего века, вполне приемлемо для научной фантастики затронули целый ряд проблем будущего, приоткрыли для читателя окно в будущий светлый мир — мир научных исканий, космических путешествий, предположительный мир коммунистического бытия. <…>

Дорогой Боб,

По условию отвечаю немедленно, что и тебя делать прошу не оставить. Особых новостей нет. Вчера ездил под Москву в Кудиново, выступал там в школе, где преподает мой приятель Женя Вайсброт, наш поклонник и великий любитель фантастики вообще. Вот любопытная и поучительная ситуация. Чего может добиться один маленький невзрачный учитель астрономии, черчения и труда, горняк по профессии, рыжий и лысый, и невероятно веснушчатый, если он любит ребят, влюблен в фантастику и преклоняется перед наукой. Из ста пятидесяти школьников — сто любителей фантастики, членов Клуба любителей Фантастики, девчонок и мальчишек от шестого до одиннадцатого класса, выпускают свой журнал, строят всевозможные модели. И это при завуче, который фантастику ненавидит и считает вредной, и при всех прочих преподавателях — тупых и отягощенных бытом животных. В этом Женьке возник передо мной некий прообраз нашего учителя Тенина. Правда, знаний у него значительно меньше, и из жизненного опыта у него в основном преследования по пункту 5 и несколько дней завала в руднике, после которого он не может работать под землей. И в жизни я не видел еще таких взаимоотношений между взрослым и ребятами.

Ну вот, если тебе интересно. Не мог не поделиться.

Насчет ССП ничего узнать невозможно. Все ждут пленума 27 мая и высказываются очень неохотно. А со статьей Казанцева такая вещь. Моя разведка доложила мне с полной достоверностью, что он пишет. Я пошел к Толе Днепрову. Он прямо позвонил Казанцеву. «А. П., правда, что выпишете статью, где хотите разгромить молодую фантастику?» — «Кто вам сказал» — «Стругацкий». — «А ему кто сказал?» — «А. П., будем говорить откровенно». — «А для чего?» — «Дело том, что у меня здесь на другой трубке сидит свидетель, который слушает наш разговор. Прошу вас, скажите, правда это или нет?» — «За это не привлекают», — сказал А. П. и повесил трубку. Затем я был у Ефремова, и он рассказал мне, что Казанцев приходил предлагать совместно написать статью, где погромить Альтова и Журавлеву. Иван Антонович отказался и напомнил ему, что он теряет достоинство, это раз, а во-вторых, сейчас время отстаивать фантастику, а не затевать сомнительные дискуссии. Казанцев был разочарован, но от мысли своей, кажется, не отказался.

А «ПНвС» пиши. Подумаешь, скучно ему. Я вот диапозитив пишу, вот где скука. Пиши, пусть будет трижды скучно, нужен скелет и затравка. И мы положим-таки на стол редакции нечто немалых размеров. Напишем отличную повесть. Еще шаг вперед. Кстати, я пока время от времени думаю про магов. Всё лезут в голову мелочи: вошел, не отбрасывая тени, начальник отдела кадров. Или Кащей Бессмертный работает швейцаром, а яйцо с его жизнью хранится в сейфе у нач. секретного делопроизводства. Магов мы напишем обязательно. Нужно только подчитать по философии современной науки.

Парнов и Емцев написали повесть «Душа мира».[41] Сила. Мне страшно понравилось, а тебе, вероятно, не очень бы. Речь идет о дальнейшей эволюции человека.

Умницы, ребятки.

Пожалуйста, не склоняйся перед буднями жизни. Помни, до встречи меньше месяца. Наши уезжают в конце мая, и я тотчас жду тебя к себе. Раздолье иметь будем.

Сообщи, получил ли ты договор из «Знания» и «ДР».

Пока всё, жму и целую,

твой <подпись>

С Ефремовым АН тогда общался часто. БН рассказывал об этом на одном из семинаров «Интерпресскона-94». Тогда Роман Арбитман прочитал исследование Аркадия Данилова «Две тайны советской фантастики» о том, что Ефремов и Казанцев были некогда «подменены» другими людьми, в частности Ефремов — английским шпионом Джоном Энтони (эдакое фантасмагорическое предположение, подкрепленное «доказательствами» — юмористическое, конечно), в обсуждении которого высказался и БН:

БН: Дело в том, что я один из немногих присутствующих, который имел честь все-таки встречаться с Иваном Антоновичем. И хотя я ни в какой мере не могу называть себя его не то что другом, но даже просто близким знакомым… Я виделся с ним буквально два-три раза, провел с ним два или три вечера. Тем не менее, я составил определенное представление об этом человеке. Что же касается Аркадия Натановича, то одно время они были с Иваном Антоновичем попросту дружны семьями и виделись чуть ли не еженедельно.

<…> По тому опыту, который я имею по поводу Ивана Антоновича, я могу утверждать с вероятностью, близкой к единице, что данное исследование Аркадия Данилова пришлось бы ему по душе. Это был человек с ярко выраженным и острым чувством юмора, что, к сожалению, обратите внимание, почти не видно в его произведениях. Он относился к тому странному типу писателей, которые считают юмор, если так можно выразиться, искусством второго сорта. Произведение должно быть серьезно, считал он. Юмор — это для быта, это для беседы за столом, это для друзей, это для прекрасных женщин. Искусство возвышенно, оно находится на пьедестале, и там не должно быть места никакому смеху, естественно. И, тем не менее, чувство юмора у него было прекрасное. Он умел хохотать и любил делать так, чтобы гости и собеседники его хохотали. Всё это получалось превосходно. И, повторяю, вот это произведение ему бы очень понравилось.

Должен заметить, что, конечно, он как скрытый агент держался безукоризненно: ни одного прокола, никакого намека на проколы… Я помню, когда Аркадий Натанович, значит, высказал мнение, что Иван Антонович является пришельцем из другого мира… Мы обсуждали эту тему, но кроме, скажем так, того, что мы увидели в его произведениях, мы не нашли собственно не то никаких не то что фактов, никаких даже логических аргументов в пользу этой гипотезы.

Ну а что касается агентства… Достаточно вспомнить такой эпизод. Я прекрасно помню: Иван Антонович однажды подарил Аркадию Натановичу свой большой письменный стол. Это было гигантское сооружение, по-моему, вот такой вот (показывает) величины. Старинное. Какого-то дорогого дерева. Не помню, с какими там силами Аркадий Натанович перенес это из квартиры Ивана Антоновича в свою квартиру… старую, причем, он еще тогда жил у тестя с тещей, но зато я присутствовал однажды при том, как этот стол разваливался, и мы собирали его. Я должен вам сказать, что никаких потайных ящиков, никаких загадочных надписей в скрытых от прямого взора местах обнаружено не было. Из всего этого я делаю вывод… Тут, повторяю, тут не дураки сидят — я думаю, что вы меня поймете… <…> Я хочу сказать фактически одно: что это был, конечно, чрезвычайно опытный разведчик. Настоящий разведчик следов не оставляет. Поэтому в известном смысле загадка Джона Энтони, я думаю, останется загадкой не только для нас, но и для наших дальних потомков. И может быть, это даже хорошо. Должно оставаться что-то такое, что будоражит воображение и заставляет нас понимать, что на самом деле мир сложнее, чем он нам иногда представляется… Вот так бы я этот вопрос сформулировал. Я был бы очень рад, если бы здесь нашелся такой человек, который вспомнил бы еще какую-нибудь загадку из нашей фантастики. Вот мне сейчас, к сожалению, мучительно вспоминается… Есть что-то? Забыл! Было что-то…

Дорогой Боб.

Опять пишу вне очереди. Позвонил Толя Днепров и сказал вот что.

В Триесте организуется международная выставка научно-фантастической литературы. Захарченке, известному как устроитель международного кворума (так надо полагать), пришла бумага, предлагающая участвовать советским фантастам: Ефремову, Беляеву, Стругацким, Днепрову, Казанцеву и др. Для участия заполняется анкета и посылаются по два экземпляра книг. Один на выставку, другой — издателям на растерзание. Что нужно от тебя? Свяжись с Гором и Мартыновым (это ленинградские др.), пусть они вышлют по два экза прямо Днепрову в «Технику Молодежи» и одновременно вышлют свои адреса, дабы прислать им анкетки. Всё нужно делать быстро. К 30 мая, сказано. В «Технике» книги запакуют в одну бандероль и отправят.

Что сделаю я? Я дам по два экза «Возвращения» и «Стажеров», анкетки заполню сам. Всё.

Целую, твой Арк.

Дорогой Боб.

Срочно узнай у Травинского или Дмитревского, или Зайцева — адрес Агреста и сообщи И. А. Ефремову (Москва <…>)

Целую [подпись]

Зачем Ивану Антоновичу понадобилось связаться с Агрестом — неизвестно. О самом Агресте БН рассказывал так:

Думаю, был только один Агрест, занимавшийся палеоконтактом. Я ничего не знаю о нем. Одно время (самое начало 60-х) было много разговоров о его не то статье, не то брошюре, я уже не помню. Фантасты приняли ее на ура, идеологические шавки бросались на нее со злобой и ненавистью, было много шума, а потом ко всему этому гармидеру подключился еще Вячеслав (кажется) Кондратьевич Зайцев со своей гипотезой «Христос был пришельцем», шума стало еще больше, а потом Оттепель закончилась, и стало тихо.

[Мини-справка: Маттес Менделевич Агрест, который занимался и занимается палеовизитами и который работал в Арзамасе-16 с Сахаровым, проживает сейчас в Чарльстоне, штат Южная Каролина, США. — В. Борисов.]

Дорогой Боб.

Хорошее ты прислал письмо, радостное. Андре Стиль — это сила, брат. Ну, теперь если какие-либо подонки начнут ныть и выть по политической направленности братьев Стругацких… А нельзя ли узнать, какой номер «Юма»?[42] Да еще отыскать бы его? Ну, ладно. Ты попробуй узнать. Хорошо еще, что к моменту получения письма ты, видимо, освободишься от бремени семейного неустройства. А Адочка вернется или останется в Киеве? Наши уезжают двадцать девятого. Я твердо рассчитываю видеть тебя у нас не позже первого июня, имей в виду. Сма-а-ачно!

В награду сообщаю тебе свои отрадные новости.

1. Соколов вернул долг с превышением на десять рублей. Так и дал две пятидесятки, сказавши, что десять при случае пропьем. Я взял, мне-то что?

2. Более интересное. В центральном органе японской фантастики «Эс-Эф магадзин» (что в переводе значит «Журнал научной фантастики») в № 12 за прошлый год имеет место статья «Симпозиум по утопиям советских писателей-фантастов». Это полный перевод отчета в «Неве» о вашей там встрече за круглым столом в обрамлении в общем одобрительных рассуждений автора о советской фантастике. Приятно было прочесть по-японски твое выступление. Суторугацуки. В скобках написано: «Свое творческое кредо излагает Стругацкий, только что подвергнутый критике со стороны Мартынова. Тот, кто присутствует за этим круглым столом, — это тот Стругацкий, который астроном. Он младший брат и 33-го года рождения». Выступление твое, насколько я мог судить, приведено полностью. Но это еще не всё. Да, забыл. Автор очень часто повторяет ту мысль, что советской фантастике надлежит вылезать из детских штанишек. Не знаю, его это мысль или кого-либо из присутствовавших.

Далее. В № 2 этого же журнала за этот год помещен совершенно полный перевод «Шести спичек». В анонсе большими иероглифами набрано: «Было всего шесть спичек. Но они вымотали душу из одного смелого, талантливого ученого! Лучший из шедевров советской научной фантастики!» Затем приведена справка о нас с названиями и кратким содержанием всех наших крупных вещей до «Стажеров» включительно. Приведены наши портреты, причем подписи к ним перепутаны.

Оба журнала мне отдал Ким, они у меня, и по приезде твоем я их тебе покажу. Вот все радостные новости.

3. Вчера был на банкете, который устроил Юра Манин по случаю защиты докторской диссертации. Двадцать шесть лет, доктор, с ума сойти. Впрочем, на банкете было скучно. Понимаешь, это математики ни хрена не пьют. Мы вдвоем с Ленкой одолели бутылку коньяку и бутылку кахетинского, а они всемером не смогли выпить двух бутылок Кахетинского и одной Токая. Манин частенько у меня бывает безо всякой с моей стороны провокации, почему он так к нам привязался — понятия не имею.

4. Встречи в ЦК ВЛКСМ не будет. Точка. Конец. Может, это и к лучшему.

5. Прикупил по случаю пятнадцать экзов «Возвращения».

6. Джереми с Мишкой Емцевым написали новую повесть — «Уравнение с бледного Нептуна». Мне она не очень чтобы. Идея — замыкание макро- и микробесконечностей. Т. е. идя в глубь материи, элементарных частиц, приходишь к метагалактике.

7. Прею над вонючим диафильмом. Трудная это работа. Дрянь получается, вряд ли примут. А вдруг? Тебе посылать не буду, приедешь — почитаешь. Впрочем, и Лева Толстой писал скверные вещи для деревенской детворы. А детворе, по слухам, нравилось. Одновременно размышляю платонически над «Магами» и над «Кракеном».

Всё. Насчет Казанцева — конечно, это были слухи. Я же свечку, как ты понимаешь, не держал.

Целую крепко, твой Арк.

Дорогой Бобель!

Рад за тебя. Свобода, свобода, богиня богинь. Свободным он родился, не гнул ни разу спину.[43] И солнце благоденствия воссияло над восемью углами вселенной.[44] Но делать то, что хочется делать, тебе не удастся долго. Через десять дней ты будешь здесь, на моем месте, и будешь извергать идеи и всё, что положено еще. Требую категорически и бесповоротно: чтобы утром второго июня сего года ты имел свое физическое тело в Москве. Запомнил? Второго июня. Жду, все приготовлено. Телеграфируй номер поезда. Не забудь черновики. Прихвати материалы по «Магам». Второго (2-го) июня (шестого месяца) этого (э-т-о-г-о, а не того) года.

Насчет совещания ты обрадовался рано. В понедельник нас всех — наше объединение то есть — пригласил к себе директор «Мол. Гв.». Это обошлось ему в десяток бутылок газводы (все жаждали, понедельник ведь) и пяток пачек сигарет с фильтром «Новость». Он нам спокойно объявил, что совещание в ЦК ВЛКСМ будет в июне. О том, что было на встрече с директором, расскажу при встрече. В общем, приняты мы были очень благожелательно.

Диафильм — моча, это ты прав. Но я его уже сдал. Будем надеяться, что его не примут. Но вот сценарий написать по нему — гм… Ладно. Это потом.

Какой идиот ругает Германа за безыдейность? Что за чушь? Что ему не до сценариев — это я понимаю. Но! Герман — и безыдейность?

У меня на рецензии новая повесть Гора — «Уэра». Тоже не без Эоэлл.[45] Ты знаешь, мне горовская фантастика чем-то очень симпатична. Вот сейчас буду писать рецензию и попробую определить — чем. Я прочитал с интересом и любопытством. Есть, есть что-то, что-то хорошее, сильное с вот таким смыслом.

Ленка с девочками уезжает 28-го, старики — 1-го. Второго утром ты у меня. Пока всё. Но немедленно пиши, переписки не прерывай.

Целую и жму, твой Арк.

АН пишет: «Он [Мелентьев, директор „Молодой гвардии“] нам спокойно объявил, что совещание в ЦК ВЛКСМ будет в июне». Совещание действительно состоялось в первой половине июня. Но, к сожалению, вместо ожидаемой писателями-фантастами полезной, действенной, встречи, вместо решения вопроса с журналом фантастики, других насущных проблем, прошла очередная культуртрегерская «накачка»… Вот как вспоминает об этом БН:

У АНа никаких записей об этом нет. Но я там тоже был, воспоминания смутные и неприятные: мы, фантасты, старые и молодые, сидим в ампирном зальце и ждем, — распахивается огромная дверь, — все (в едином порыве) встают, — стремительно входит, в сопровождении двух молодых штурмфюреров, тощий, страшный (жуткие отеки под глазами) Лен Карпинский (тогдашний секретарь ЦК ВЛКСМ), и с ходу, без всякого вступления, резко, неприязненно, начинается накачка — как именно надлежит нам, фантастам, исполнять решения партии и правительства и почему наша критика капитализма недостаточно наступательна. Фантасты блеяли в ответ что-то покорно-просительное насчет журнала и нехватки издательств, благодарили за неопределенные обещания. Никаких деталей и эмоций не помню, кроме ощущения стыда и неловкости за себя и за всех. Много лет спустя мне сказали, что Карпинский был из прогрессивных и «левых» (как их тогда называли), и я, помнится, подумал: ну-ну.

О! Раб Машины! Барб аль-Нат эль-Струг!

Отвечаю с некоторым запозданием, потому что только что вернулся из двухдневной командировки в Харьков, где мы — Днепров, Громова и я — выступали перед Харьковским об-вом любителей фантастики. Очень здорово было. Подробности при встрече, но наперед скажу — нас шибко знают и любят. Ну-с, сие письмо последнее, после чего жду твоей телеграммы. Поработаем до пятнадцатого в Москве, затем поедем в Л-д. Жду телеграммы с указанием вагона.

Передай Травинскому, что статью его очень ждут. Нет публицистики, а она вот как нужна. Я всех знакомых поставил на ноги, заставляю писать.

Я очень просил тебя разыскать, в каком номере «Юма» была статья Стиля. Найди, номер только требуется, понимаешь? Хотя бы за какой месяц на худой конец. Статью мечтают в «Мечте» перевести и напечатать.

Ленка с детишками уехала, Ек. Евг. и Ил. Мих.[46] уезжают утром первого. Поработаем смачно. Сма-а-а-ачно! Даешь! Наср… на начальников! На абордаж! Сарынь на кичку, а также на все, что понадобится впредь! Судя по запискам, которые я получил в Харькове, всем очень нравится «Попытка к бегству». Благодарят, просят еще.

Пока всё. Нынче 29-е, след. через три дня увидимся, твой Арк. Целую и пр.

АБС действительно съехались в Москве для работы над будущим ТББ. Следующие два письма — уникальны: они написаны обоими братьями и адресованы матери. Благодарим Анта Скаландиса[47] и Марию Стругацкую за возможность публикации этих писем.

Дорогая мамочка!

Пребываем в трудах, пишем новое наше, уже сорок страниц написали. Всё боимся, что не успеем. В середине месяца приедем, но к 30-му или 1-му мне придется вернуться в Москву, потому что Ленка с детишками вернется из Хосты.

Тогда я съезжу с ними в Прибалтику, поживу с ними недели две и опять вернусь и тогда опять поеду, наверное, к тебе. Мне придется работать над японскими переводами.

Живем мы ничего, регулярно, питаемся неплохо, так что не беспокойся. Ты будь осторожна, веди себя разумно, не перегружай себя разной ерундой.

Вот всё пока.

Твой любящий Арк.

Дорогая мамочка!

Как ты там? Ждешь ли нас? Мы работаем и живем неплохо. Я совсем почти поправился, остался только насморк. Арк вообще здоров как бык. Порядок дня у нас такой: встаем в 9-10 часов, завтракаем чаем с бутерами, работаем до Зх-4х, потом либо готовим обед сами, либо идем в столовую. Возвращаемся, еще часок-другой работаем, и всё. Вечером кто-нибудь приходит из ребят, или мы сами идем в гости. В общем, всё хорошо. Приедем мы к тебе под крылышко числа 17-18-го. У Аркашки стало здорово. Квартира совершенно преобразилась — линолеум, новая современная мебель — блеск. Я этого совершенно не ожидал и вначале даже слегка остолбенел, но теперь уж привык.

Напиши нам тоже, как здоровье и вообще. Адке передай привет, скажи, что жду ее. Впрочем, когда это письмо придет, она уже, вероятно, уедет сюда.

А эликсир я попиваю регулярно. Надо сказать, он не успел настояться — жидковат, мед осел хлопьями, но ничего! Горький, как пиво — значит, хорошо.

Крепко целую, твой Б. Стругацкий.

Дорогая мамочка!

У нас всё хорошо. Жмем вовсю, стараемся закончить черновик к нашему приезду к тебе. Написано уже 57 страниц, работа идет на редкость успешно, делаем по восемь (!) страниц в день, темпы невиданные, ведь раньше нам никогда не удавалось дать больше пяти-шести. И работать интересно, потому что описывается по сути дела некоторое время из современной истории, только замаскированное под средневековье. А ты сама понимаешь, писать про свое время, да еще давать его черты в преувеличенном, концентрированном виде — это очень интересное дело. Отсюда, по-моему, и такая успешность.

Арк сердечно благодарит тебя за апельсинчик, и Боб тоже, и оба сына твоих тебя крепко целуют и обнимают, и скоро опять будут с тобой. Не обижайся, что мало пишем, ведь писать, собственно, не о чем, время проходит за столом, и мы редко-редко ходим обедать в город, а так все больше дома, голубцы, сардельки, яйца, кефир и прочее такое, в основном колбаска. Нынче вот приехала Катерина Евгеньевна с Ильей Михайловичем — у него трехдневная конференция — так вот сегодня и щец с чесночком вдоволь похлебаем для разнообразия.

Из Хосты Ленка пишет, что устроились там хорошо, еды много, но море еще холодноватое, купаются осторожно и понемногу. Но солнца много и загорают вовсю. Переписка тоже идет не шибко, так, здоровы, любим, твои жена и дети, знаешь, что с дачи обычно написать можно. Только чтобы не беспокоиться друг о друге.

Вот все наши новости.

Крепко тебя целуем, твои верные

Арк и Боб.

Вторую половину июня АБС работали в Ленинграде. На этот раз правили первый черновик ТББ. Сохранились хронология правки и подсчеты объема рукописи. Ежедневно с 20 по 27 июня перебелялась одна глава, с первой по восьмую. В чистовом же тексте ТББ — 10 глав. Тогда рукопись составляла 7,5 авторских листов. В окончательном варианте — на 1 лист больше.

Дорогой Боб. Имею сообщить:

1. Ленка прочитала ТББ и очень ругалась. В конечном счете выяснилось, что внушает отвращение Румата как личность, а также глупость авторов, их идеализм. Видимо, не совсем удалось нам показать, что Румата — человек, которого обстоятельства сломали, и что Эксперимент по сути не является средством переделки общества, а только разведкой. Еще Ленку возмущали ссылки — очень открытые — на нынешние обстоятельства.

2. Сдаю сегодня рукопись на машинку.

3. Звонила Малинина, очень возмущалась Травинским. Не может сдать третий номер из-за него. Сообщи, как там дела, либо попроси, чтобы Володька сам написал в «Знание».

4. Вчера Илья Михайлович был на совещании по идеологическим вопросам в АН СССР, делал доклад заместитель президента. Было сказано, чтобы обратили особое внимание на научно-популярную литературу, особенно на некоторых писателей, которые распространяют антинаучные знания, как, например, историю с Тунгусским метеоритом. Имен названо не было, но все поняли, кто имеется в виду.

5. Погода в Москве ужасная, боимся выезжать в Ригу, однако надо, поедем числа восьмого-десятого.

6. Прочел и я ТББ, надо сказать, мне очень понравилось. Но Рэбию придется заменить и кое-что добавить для ясности. Но это ужо.

Пока всё. Привет Адке.

Целую, твой Арк.

Напиши, успеешь застать.

О вынужденной замене Рэбии на Рэбу вспоминает БН:

…в самом первом варианте ТББ он назывался «дон РЭБИЯ». Но Иван Антонович Ефремов, прочитав, сказал: «Эт-то уже с-слишком! Т-такую анаграмму только ленивый не р-разгадает…» Редакторы приняли его сторону, и авторам пришлось пойти на попятный.

Традиционно Авторы давали рукописи только что законченных книг друзьям — своей «референтной группе». БН кратко резюмирует для брата мнения ленинградцев, прочитавших рукопись ТББ.

1. Калецкая:

A. Фашизм изображен поверхностно и нестрашно.

Б. Неясно, сколько времени прошло от пролога до романа. Ссылки в прологе на Вагу и Румату создают ложные впечатления.

B. Сцена с Оканой очень неаппетитна. Вызывает удивление то, что в дальнейшем Румата больше об Окане не думает.

2. Брускин:

A. Как всемогущие земляне за двадцать лет не могут разобраться в обстановке и найти радикальный выход?

Б. Если не могут, пусть убираются к чертям.

B. Почему земляне не стреляют? Почему Румата не перебил Рэбу и его сообщников?

Г. Неужели это так трудно: разобраться в феодальном об-ве?

3. Травинский:

A. Повесть рафинированная, для избранных.

Б. Рэба воспринимается не как агент Ордена, а как кровавый запутавшийся дурак.

B. Удар копьем противоречит намерению властей взять Румату живым.

Здравствуй века, любезный брат наш!

Очень рад и доволен, что лето кончается, снова налаживается между нами нормальная связь, и вообще можно счастливо жить и работать по-прежнему, не стесняясь жарой, комарами и скверной с тобой разлукой. Описывать мой отдых не буду, потом при встрече. Я здоров, похудел и черен, как немытый мунгал.[48] Имел интересные знакомства с рижским литературным полусветом. Всё об этом.

В отношении ТББ согласен с тобой полностью. Травинский — балда, если ничего там не увидел, кроме пустенького исторического романа. Или врет, дразнит. Поделать там кое-что надо, и именно то, что ты пишешь: дать за спиной Руматы гигантскую массу коммунистической Земли да вдохнуть в Румату его биографию, объяснить, как и почему стал он разведчиком, что это был совершенно живой человек, а не безликий сафроновский коммунар, а также выявить могущество коммунизма через размах Эксперимента. Для всего этого прежде всего следует выявить целевую установку: я хочу показать, что для Эксперимента нужны люди, менее эмоциональные, чем Румата, крушение Руматы, как разведчика, но тем самым показать, что идея Эксперимента неправильна! Т. е. что Эксперимент — антигуманистичен по отношению к самим разведчикам. Вот так. Подумай над этой идеей. Мне она представляется плодотворной, ибо вскрывает невероятную сложность и противоречивость задач, кои коммунистическое человечество ставит перед собой, а вот сейчас я понял, что имел в виду Травинский: просто идея коммунаров в Эксперименте потонула у нас в достаточно ярком и пестром обилии средневековых потребностей. След., мы правы: яркость линии Эксперимента нуждается в большом усилении.

Читали: Юра Абызов (прелесть что за человек, по духу похож на Севера, по эрудиции — на Манина в математике, что ли…) — сказал, что очень хорошо, но выпирают руссицизмы, подумать над передачей мещанского лексикона. Тут я, между прочим, с ним не согласен. Читала его жена, пришла в восторг, но это не важно. Первую главу я читал Джереми, Войскунскому, Олежке Соколову, Ариадне.[49] Все рады, всем нравится, а Женька Войскунский сразу же с пол-оборота завелся и стал рассуждать о нужности книги в защиту интеллигенции против серости. Идея серого слова и серого дела ему страшно нравится, и вообще всем нравится. Читала Нина Матвеевна,[50] она в восторге, но сразу сказала, что о Детгизе и речи быть не может. На днях даю повесть Ефремову и Ариадне для прочтения насквозь.

О практике переделки. Настоятельно прошу и предлагаю явиться 28 августа на мой день рождения и пробыть до 1 сентября включительно, чтобы нам обсудить всё и распланировать. Очень прошу. Ты мне сейчас страшно нужен. Там обо всем договоримся.

Теперь о других делах.

1. Детгиз требует возмещения лит. убытков в связи с потерей ТББ. Требуют — и Калакуцкая, и Нина — небольшую веселую и легкую вещь для «Альманаха» (Мир Приключений) к концу ноября. Пусть два-три листа. Это придется выполнить. Видишь, опять нужен разговор.

2. Дела с альманахом «Мечта и наука» — дрянь. Строго конфиденциально. Идиоты настояли на том, чтобы верстку послали академику Семенову. Семенов сам читать не стал, а дал Арцимовичу, которому он совершенно доверяет. Арцимович прочел, пожал плечами и сказал: а при чем здесь наука? И — всё. Альманах как альманах зарубили на корню. Будет он выходить только со следующего года. В редколлегию введен Арцимович. А уже почти готовые четыре номера спешно переделываются в рядовые сборники. Мы-то ничего не теряем. «ДР» идет в первом сборнике целиком. Идут также критические статьи. Но всё равно — обидно. И большая задержка. Теперь сигнал ждать не раньше октября.

3. ССП остался как был. Сливать его не будут. Ариадна уверена, что в октябре-ноябре нас примут.

Вот и всё пока. Я бешено работаю над переводом «Пионового фонаря», сдать нужно к первому октября, выжимая до пяти страниц в день.

Целую, всем привет, твой Арк.

Да, никому про альманах пока не говори. Рассказы Варшавского по-прежнему идут в первом сборнике. А наш молодогвардейский сборник будем устраивать, когда приедет из отпуска Бела.

Всё.

«Первую главу я читал Джереми, Войскунскому, Олежке Соколову, Ариадне», — пишет АН. Вероятно, читал он на встрече неформального кружка, сформировавшегося в те годы из единомышленников — любителей фантастики.

Об этом объединении (группе, кружке и т. п.) вспоминают по-разному:

Как и все в нашей группе, я называл его Аркадием — это соответствовало возрасту и отношениям. То была, действительно, группа — небольшой коллектив единомышленников, сложившийся на базе общего понимания фантастики, да и общественной ситуации вообще. Таких неформальных групп в 60-е было много. Просуществовали они недолго — до чешских событий 68-го года. Наша тоже распалась тогда же. А возникла она еще до моего появления в Москве — я застал ее уже сформировавшейся, с неким планом действий. Я приехал в Москву из Ленинграда, где учился в аспирантуре, усердно читал фантастику, особенно Лема и начинающих Стругацких, и пробовал силы в переводе. Один из переводов взяла для публикации редактор тогдашнего отдела научной фантастики в издательстве «Молодая гвардия» Бела Клюева, и по приезде в Москву я отправился первым делом к ней. Выпал именно тот день, когда, как оказалось, в редакции проходил семинар фантастов, и на нем-то я впервые увидел Аркадия. Выступал Полещук, прочно забытый сегодня автор, присутствовали Гансовский, Ариадна Громова, кажется, Емцев с Парновым, кто-то еще; мне, новичку, каждый был по-своему интересен, но Аркадий оказался интересным вдвойне — как живая половинка самого интересного, как мне тогда казалось (и думается сейчас), автора, — и как человек. Он был каким-то большим, по-доброму шумным и по-доброму насмешливым, очень приятельским и очень ярким. В нем чувствовалось что-то крупное и значительное; проще говоря, в нем чувствовался талант. По-моему, Полещука ругали: рассказ, который он читал, был скучный и затянутый, — но ругали как-то по-деловому, без злости, слегка подсмеиваясь. Аркадий же, энергично обхватывая руками воздух и жмурясь улыбкой, рассказчика защищал, упирая, в основном, на его искреннюю преданность жанру. Потом Клюева заговорила о делах, и тут-то я понял, что существует некая группа и даже какие-то планы — создать издание «Библиотеки всемирной фантастики», протолкнуть через злобно-настороженное молодогвардейское начальство «своих», сделать семинары при редакции регулярными и многое другое.

Потом семинар как-то незаметно распался на группки, и обнаружилось, что Аркадий и несколько других едут к Громовой; взяли и меня. По дороге «заскочили» в большой магазин на Краснопресненской, взяли коньяк и колбасу, прошли на Большую Грузинскую, и с тех пор так оно и пошло на долгие месяцы — встречи на семинаре или в редакции у Клюевой, возбужденные разговоры о делах и очередных планах, а затем — магазин, Большая Грузинская, допоздна у Громовой, коньяк и колбаса. Водку не пили подчеркнуто — Аркадий убедительно доказывал, что у интеллигентов ныне в моде коньяк. Громова пылко теоретизировала, Аркадий шумно витийствовал, заполняя собою весь четырехугольник между стеллажом с книгами и стеной, к которой был приткнут накрытый стол, язвительный худолицый Мирер подавал едкие реплики, улыбаясь тонкогубым, умным ртом, Файнбург (часто наезжавший из своей Перми, где он докторствовал — подумать — на кафедре марксистско-ленинской философии) пил и слегка матерился, добрый Миша Емцев просто пил, Рим Парнов (Еремеем его именовать было как-то неприлично) пил, быстро пьянея; я прислушивался, разинув рот на правах новичка. Это и была «группа». Был, правда, еще Борис Стругацкий, вторая половинка автора, он незримо присутствовал на этих коньячных бдениях, хотя и был далеко, в Ленинграде. Аркадий то и дело говорил: «А вот Борька думает… а вот Борька сказал…» — и чувствовалось, что «Борька» для него — интеллектуальный авторитет. Он вообще, слегка наигрывая, всячески подчеркивал свое уважение к «интеллектуалам», начиная со знакомых физиков и кончая теми же Громовой и Мирером. Его талант был куда более художнического, чем интеллектуального свойства, это обнаруживалось, едва он начинал что-нибудь рассказывать. Но он был и очень умный человек, в этом я позже много раз убеждался. По-моему, он здорово забавлялся, когда почтительно именовал нас с Громовой «теоретиками жанра». Впрочем, Громову он, кажется, искренне уважал — за самоотверженную преданность общему делу и пропаганду ее взглядов, не только как хозяйку дома. Мирера он уважал несомненно, это было видно.

В большом доме у Бородинского моста жили тогда Нелли Евдокимова, впоследствии известная переводчица, и ее муж Саша Евдокимов, автор ряда статей по библиографии фантастики. Они решили создать настоящий салон — чтобы к ним приходили писатели, критики, а то и просто интеллигентные ценители фантастической литературы, и чтобы всем было интересно. Салон просуществовал некоторое время, и, по-моему, это единственный случай такого рода.

Бывал в том салоне и я. Я тогда уже поступил в аспирантуру, но о литературной деятельности и не помышлял, а если и помышлял, то шепотом.

И вот однажды туда пришли сразу несколько звезд тогдашней фантастической Москвы. И я их лицезрел.

Во-первых, в кресле сидел Аркадий Стругацкий и пил вино.

Во-вторых, напротив него в кресле сидела Ариадна Громова. А за спиной Ариадны как ее адъютанты стояли Александр Мирер и Рафа Нудельман.

Аркадий, должен вам сказать, совсем не казался главным. Царицей бала была, без всякого сомнения, Ариадна Громова, самым умным — Рафа Нудельман, самым ярким и остроумным — Александр Мирер. Я всё это понимал, и в то же время вел себя как мальчик, знающий страшный секрет, мой собственный, никому не скажу! Я-то знал, что специально для меня судьба привела в ту комнату Стругацкого и потому я ни с кем, ни о чем не намерен спорить.

Дорогой Боб!

Прежде всего, о твоем приезде. На день рождения мне, сам понимаешь, с высокой горы. Как говорил Абызов, я на него облокотился. Жду тебя утром в пятницу, решено. Хотелось бы, конечно, больше, однако же ничегё не поделаешь.

О трех наших заданиях.

1. ДР доделаем, а может быть, и кое-где изменим акценты. Есть мнение, что мы испортили вещь детским столпотворением в конце. Да опять эта слюнявая ерунда на тему «дети в период реконструкции решают всё».[51] Надо так изменить конец, вернее, речи и рассуждения, чтобы стало понятно: не потому детей спасают, что дети — надежда и прочее, а потому их спасают, что человек, который отказался спасти детей, — не человек. Дети — не самоцель, но этакая лакмусовая бумага на человека.

2. Насчет веселой и легкой вещи для Детгиза. Срок у нас увеличился: аж до января. Понятия не имею тоже. Но придумаем. На элементарную тему. Героизм и жизнерадостное ржание. А? Неужто не придумаем? Только не надо проблем. Напишем вещь без проблем. Как в старину. Надо только задаться такой задачей: без проблем.

3. Отработка ТББ. Тут многое. Очень многое. ТББ Громова считает лучшей нашей вещью. Она предлагает дать это в «Новый мир» без ручательства, впрочем, за успех. Я уже забил для нее место в сборнике «Фантастика 64». Бела охотно приняла. Надо исходить из этого. Но делать там надо еще много. Да об этом и поговорим. Для того и приедешь. Срок ТББ — не очень мал, но и не велик. Я вообще думаю опять схитрить: мы дадим первый вариант, он будет считаться сданным, пока рецензия, пока что, а мы тем временем будем работать. Полагаю, при таком положении у нас будет по меньшей мере полгода.

4. Пока не забыл: нет ли у тебя верстки «Попытки»? Надо будет сдавать наш сборник Беле, а у нас нет «Попытки». Нужно либо расклеивать, либо перепечатывать. Расклеивать — книги рвать жалко. Две книги, шутка сказать! И еще пока не забыл: была верстка «Фантастики 63», там наши «О странствующих и путешествующих», бывш. «Мигранты».

5. Тайну судьбы альманаха не хранить. Везде распубликовывать о низости и трусости «Знания», хотя кому до этого дело?

6. А разве Травинский еще не написал? Конечно, пусть пишет. Неужели не найдем, куда поместить? А если и не найдем? Статья нужна!

7. Рукопись «Радуги» привези непременно. Остальное есть.

8. Что будет с «Мечтой» — никто не знает.

9. «Искатель» решением ЦК сделан был отдельным журналом, но вмешалось министерство финансов, и всё осталось по-прежнему.

Насчет пристанища, видимо, плохо. Журнал фантастики опять остался розовой мечтой. Всё.

Привет всем, целую, твой Арк.

Жду письма до приезда. Сообщи, как реагируют ребята. А кстати, не привезешь ли статью Травинского?

Примерно тогда же АН пишет письмо матери.

Дорогая мамочка!

Когда ты получишь это письмо, мне исполнится уже тридцать восемь лет. Вымахал парень, ничего не скажешь. А что событий произошло за эти тридцать восемь лет! Давеча читал я книгу генерала Фуллера «Вторая мировая война».[52] Странно читать такие книги. Вот рассказывается, как немцы вошли в Чехословакию — а я тогда учился в седьмом классе. В Ливии английский генерал разгромил итальянского маршала, а я тогда учился в девятом классе. Японцы обрушились на Пирл-Харбор, а мы тогда доедали последних кошек в осажденном Ленинграде. Под Сталинградом горят горы железа, в Коралловом море, черт-те где японские и американские флоты гоняются друг за другом, а мы в вонючей хатенке в Ташле получаем из Военкомата призывную повестку для меня. И так далее и тому подобное. В общем, тридцать восемь лет. Много я тебе беспокойств и огорчений причинил за эти тридцать восемь лет, но льщу себя надеждой, что были у тебя от меня и минутки радости. Все-таки вырос я человек ничего, был щенком, сопляком, а потом стал в кость входить, и уже понемножку учусь сопротивляться обстоятельствам, сам создавать обстоятельства пытаюсь, то есть все-таки стал человеком, а не грязной тряпкой, и в том твоя, мамочка, большая заслуга, и я тебе за это на всю жизнь благодарен.

Прости, что долго не писал. Гоню сейчас вовсю перевод для Гослитиздата. Со временем я малость просчитался, вот и приходится сейчас делать по шесть страниц в день, чтобы поспеть к сроку и выиграть дни для свидания с Борькой. А перевод — это очень утомительно, потому что принципов художественного перевода с дальневосточных языков не создано, вот и приходится быть в некотором роде пионером в этой области. Предвижу, что, как всякого пионера, будут меня поругивать или даже бить, но линию свою держу твердо: читатель должен читать как по-русски, а ощущать как японец. А текст-то старый, пушкинских времен, тогда японцы еще понятия о европейской литературе не имели, да он еще вдобавок исторический, автор описывает времена отдаленные, да всякий обиход тогдашний, да буддизм, о котором никто в Союзе представления не имеет, да мало ли всякого там. Вот и кряхчу! Однако же, думаю поспеть к сроку. Из двухсот страниц восемьдесят уже сделано. Сегодня вот только что добил восемьдесят вторую.

У нас всё благополучно! Дети, слава богу, здоровы, родители пока в Звенигороде, вернутся в начале сентября. Ленка готовит и читает, жду 30-го Борьку к себе, надо сдавать в Молодую Гвардию новую книгу и нужно договориться кое о чем.

Что же до твоей поездки на юг, то это дело хорошее. Но лучше поехать в конце сентября, когда будет прохладнее. Напиши. Когда ты собираешься, я вышлю тебе сотенку, чтобы ни в чем ты там не нуждалась. А получим аванс за новую книгу, вышлю еще.

Ну вот и всё. Расписался я зело что-то. Очень хочется к тебе, да пока это немыслимо, буду, вероятно, в ноябре, поживу у тебя, поработаю, если позволишь.

Крепко тебя целую и обнимаю,

Твой любящий сын Арк.

Ленка и дети тебя обнимают и целуют тоже.

Дорогой Боб!

Новостей нет особенных. Слухи расскажет И. Варшавский. Коротко говоря, в ЦК просмотрели наши сборники, им понравилось, они обязали «Знание» работать дальше и выпускать двухмесячный альманах. Что до «Искателя», то оказалось, будто за него дерутся сейчас «Комсомольская правда», «Техника — молодежи» и Днепров. Каждый дерется за себя, а не в том смысле, что отстаивают его. Толя сказал, что есть вполне отчетливые шансы, что мы будем иметь этот журнал, как орган своего литобъединения.

Доклад Севера был. Ничего нового. Только раздолбал он Гора. Когда бил Колпакова, тот обиделся и взревывал. Потом была небольшая драчка между Севером и Полещуком. Андреев был противу обыкновения трезв, однако вполне здоровым его назвать нельзя, Джереми ему ужасно сочувствует и предлагает всякие благотворительные проекты.

Я по-прежнему в трудах. Жму на всю железку, льщу себя надеждой к двадцатому все-таки закончить и сдать. Тогда договоримся о встрече. Кстати, у меня к тебе громадная просьба. Сними с книжки двести рублей и, когда вернется мама, передай ей от меня, скажи, это, мол, я переслал с тобой, чтобы не тратиться на почту. Ладно? А то мне не хочется говорить ей, что я в стесненных обстоятельствах. Сделай милость.

Вот всё пока. Жду писем, целую и жму, твой Арк.

Дорогой Боб!

Спасибо за богатую посылку.

Вставки твои вставил, немного подредактировал.

Статью прочитал. И все ее прочитали. Впечатления разные. Лично у меня — я не совсем удовлетворен. Сейчас могу дать себе отчет только по частным вопросам. Во-первых, нечего Володьке сверху вниз критиковать наш взгляд на коммунистическое об-во. Это уже спор, и свою точку зрения надо доказывать. Для меня (да и для тебя тоже) коммунизм — это братство интеллигенции, а не всяких там вонючих садовников. На солженицынских матренах[53] коммунизма не построишь. Во-вторых, насколько я понимаю, мы и не собирались внушить читателю ненависть к Маше Юрковской. Это он за нас домысливает нашу задачу. В-третьих, еще что-то. Я должен прочесть еще раза два, а потом отпишу подробно. Большое спасибо за деньги. Мог бы и не посылать сразу все. Да ладно. Хотя у тебя они были бы целее.

Эпизод с доной Оканой пиши. Я за. Вообще я за всё. Сейчас бешено работаю над переводом, числа двадцать второго закончу и сдам. Как там насчет перспектив поездки в Л-д? Удастся нам недельку поработать и покончить с ТББ? Пока всё. Крепко тебя целую, дружище,

твой всегда [подпись]

Привет ото всех. Кланяйся ребятам, поцелуй Адку.

Дорогой Боб.

Получил письмо с вставкой, вставка хороша. Здесь встает вопрос: а так ли необходимо нам сейчас встречаться? Вставочный опыт показывает, что ты делаешь всё, как надо. Спешить пока некуда. Я заканчиваю перевод двадцатого и тоже могу подключиться. Только нужно распределить роли. А? И еще мама требует, чтобы я приехал в ее присутствие, иначе она обидится. Может, действительно, одолеем ТББ на расстоянии? По крайней мере, подождем до тех пор, пока вам дадут гостиницу. Помни, на нас висит «Суета вокруг дивана». Пришли, что ты об этом думаешь.

Статья Володьки. Уловил я, что мне там не понравилось. Наверное, это субъективно. Не люблю снисходительного тона. А это ужасно чувствуется в последних страницах. Всё впечатление портит. Судьба статьи такова. Я передал ее Громовой. Громова от нее в восторге, хотя и со многим не согласна, в частности с оценкой ДР. Она ее вообще презирает. Статья сейчас у Малининой. Оценка Малининой никого не должна интересовать, главный вопрос в том, как теперь, при неясном положении с альманахом, опубликовать эту статью. Видимо, ее впихнут в четвертый сборник. Будем стараться это сделать. А Громова говорит, что она добивается в «Молодой Гвардии» сборника статей о научной фантастике. Туда она тоже хочет эту статью. Но первый прицел, конечно, это четвертый сборник. К сожалению, Дубровский сейчас в отпуске, но мнение Малининой, если это кого-нибудь интересует, я узнаю и отпишу.

Сборник в «Знании» с ДР: обещают сигнал к 5 октября. Эти сроки мне до лампочки, не верю я им ни на грош. Еще меньше верил бы, если бы обещали сигнал к 13.36 пятого октября. Что касается нашего сборника в «Мол. Гв.», то я перепечатал «ПкБ», всё собрал и отнес. Больше обязательств у нас перед «Мол. Гв.» нет, разве что дать ТББ для «Фантастики 64», но это пока ждет. Дубровский терзал уже меня насчет нашего сборника в «Знании». Я сказал, но не пообещал, о ТББ. Он запылал и вскричал, что это дадут отдельной книгой. Посмотрим. Деньги из «Знания» получил. Вообще больше о моих финансах не беспокойся. Что касается моей сберкассы, то она вот: Сберкасса № <…>. А вот твою сберкассу я забыл, отпиши.

Теперь так. Льщу себя надеждой, что с работы ты удерешь. И вот почему. Как мы ни крутились, а нам придется заняться кино. При студии Довженко волею министра культуры и члена ЦК КПСС Романова создается объединение научно-фантастических фильмов. К традициям студии оно никакого отношения не имеет, не беспокойся. Руководить им будет некий Карюков Михаил Федорович, который еще в 39 году пострадал за попытку наладить производство научной фантастики в кино. Дело солидное. Этот Карюков пришел ко мне от Ефремова с просьбой принять участие в работе объединения, быть одним из его создателей. Ефремов согласен быть шефом. Льготы сногсшибательные. Полное невмешательство в авторский замысел. Безредакционность. Контроль только со стороны таких людей, как Шкловский и Ефремов. Сама задача: создать такие фильмы, которые будут смотреть не менее ста миллионов людей и которые купят не менее ста зарубежных стран. Мы на этой студии будем хозяева. В случае успеха, отдают целую фабрику с присоединением Одесской студии в более далекой перспективе. В ЦК ему сказали: мы вас всем обеспечим, а вот о сценариях заботьтесь сами. Карт-бланш.

Что здесь нужно конкретно? А. Завтра мы еще раз встречаемся у Ефремова и договариваемся о формах контроля (нашего) над работой (их). Б. Им для начала, чтобы показать способности, необходимо пять-шесть сценариев. Ефремов дает к ноябрю сценарий «Туманности Андромеды». Я предложил киносборник из трех-четырех киноновелл с участием фильмов Стругацких, Днепова, Гансовского и кого-нибудь из ленинградцев. А как со сценарием «Далекой Радуги»? И еще я задумал набросать на пробу сценарий по «Попытке к Бегству». Я его вижу.

Мы образуем худсовет этого объединения. Карюков божится, что наше мнение в переговорах с высшими будет его мнением. А здорово, ведь наш гигант, когда к нему обратились за рекомендациями, сказал: «Прежде всего Стругацкие. А об остальных подумаем». Между прочим, выяснилось, что Ефремов очень авторитетен для всех там. Суди сам, мог ли я отказаться? И смотри, если сценарий Травинского и Брускина еще не принят, надо непременно один экземпляр послать им в Киев.

Вот пока всё. Крепко целую, твой Арк,

привет всем. Жду письма.

Дорогой Боб.

Суббота, пишу, как обещал. Дела такие:

1. Заявку на «Понедельник» сдал в Детгиз.

2. Отнес и заявку на «Хищные вещи». Бела и Жемайтис первый вариант ТББ прочитали, говорят, им не очень понравилось, но на своем мнении не настаивали, Бела даже сказала в том смысле, что она, возможно, просто заелась. Но меня утешает то, что никто из них не увидел в вещи крамолу. Хуже вот что. Бела сейчас уезжает в отпуск и вернется только в конце месяца. Так что придется еще ждать. Впрочем, Жемайтис обещал прочитать новый вариант сразу, как только я ему дам.

3. ТББ сдал на машинку, машинистки обещают сделать в среду. В среду же сразу тебе пошлю экз.

4. В «Знании» без перемен. Наблюдал затейливую картину: как директор Айдинов бранился с Этингофом, они сваливали вину за создавшееся положение один на другого, поочередно апеллируя ко мне. Жаль, что МЫ с Малининой были единственными свидетелями. Понятно стало одно: Андреев опять наврал, и альманах закрыл своей рукой не Айдинов, а Этингоф. Но больше ничего нового нет. И платить зарплату «Знанию» теперь нечем — прибыль от альманахов не поступила, банк счет закрыл, а Киевская типография, где печатаются сборники, в порядке мести за сорванный план не дает ни сигнала, ни тиража сборников.

5. Собираюсь связаться с Ариадной, чтобы она отнесла ТББ в «Москву».

6. При сем прилагаю письмо из Одессы. Нам прислали по персональному. Ответишь от себя. Я думаю, мы, конечно, поедем. Только в ответе предложи им, чтобы послали приглашения Травинскому и Брускину, а также Илье Иосифовичу, сообщи им адреса, куда посылать. А я в своем ответе дам им адреса наших ребят. Идет?

Вот всё пока. Буду ждать твоего письма и соображений об обстановке. Привет Адке, поцелуй маме.

Целую, твой Арк.

В письме из Одессы сообщалось о следующем:

Уважаемый товарищ Б. Стругацкий!

Одесская киностудия художественных фильмов предполагает во второй половине ноября с. г. провести творческую конференцию писателей, ученых, кинематографистов страны по ряду вопросов, связанных с созданием фильмов научно-фантастического жанра.

Ориентировочная повестка дня конференции следующая:

1. Июньский Пленум ЦК КПСС и задачи научной фантастики в деле коммунистического воспитания трудящихся.

2. Человеческие характеры и взаимоотношения в произведениях художественной фантастики.

3. Материал и сюжет в фантастических произведениях.

4. Советские научно-фантастические фильмы.

5. Научная фантастика в зарубежном кино.

6. Конфликт, его характер и воплощение в научно-фантастическом художественном произведении.

7. Изображение будущего в художественной фантастике.

8. Техника и технология производства фантастических фильмов.

9. Фантастические произведения и горизонты науки.

Просим Вас в ближайшее время сообщить Ваши соображения и замечания по поводу этой тематики, а также просим Вас сообщить, сможете ли Вы принять участие в этой конференции и на какую тему Вы смогли бы сделать доклад или сообщение на конференции.

Окончательную дату проведения конференции сообщим дополнительно.

Ждем Вашего письма.

С искренним уважением,

Директор Одесской киностудии художественных фильмов

В. Федоров

О первом впечатлении сотрудников «Молодой гвардии» от рукописи ТББ БН рассказывал «люденам»:

Б. Н: Я помню, например, что в первом варианте, в самом первом чистовом варианте главы с Аратой Горбатым не было вообще. И когда мы эту повесть понесли Беле Григорьевне Клюевой, она прочитала и, надо сказать, без восторга к этой повести отнеслась. Она сказала так. «Ну, ребята, вы знаете, мне эта вещь не нравится, — сказала она. — Но я понимаю, что ее надо опубликовать. Единственное вот что, мне кажется, надо сделать, — это все-таки подпустить туда марксизма. У вас там марксизмом даже и не пахнет. Ну, что-нибудь такое вот… Ну, что-нибудь, вроде там… какое-то рабочее движение». — «Да нет там рабочих», — говорили мы. «Ну, крестьянское движение, — говорила она. — Надо же показать, что, так сказать, это общество само как-то к чему-то стремится, а не только привносят извне». И вот… Ну, мы, конечно, страшно… Как всегда, все замечания редактора, естественно, даже самого доброжелательного, встречаются в штыки. Нам было страшно неприятно всё это слышать. Мы пришли, шипя сквозь зубы, ругаясь. Аркадий пил водку, я пил чай. Мы были раздражены: опять, какого черта! Но вот, знаете, так — слово за слово стали прикидывать: а может, действительно… А действительно, это ведь задача — вот Емелька Пугачев победил бы, дошел бы до Петербурга или до Москвы. Или Стенька Разин… Любопытно, что было бы… И мы поняли, что это интересно. И вот так вот возникла целая глава с Аратой Горбатым, которого мы очень любили. Полюбили потом. Потом уже нам говорили: «А зачем эта глава? Ну, зачем это надо? Кому это?» Но уже так осталось. Времена были либеральные тогда. Вот это я помню.

Дорогой Борик.

1. Насчет реакции на ТББ не огорчайся. Не видал еще ни одного произведения, о котором Бела бы сказала определенно, что оно ей нравится. Напечатают за милую душу. Тут я читаю, и у меня самого сомнения появились. Не слишком ли много бутафории? Не наивны ли описания сцен во дворце? Или я уже того?

2. Сегодня высылаю тебе на Пулково один экз.

3. Вчера говорил с Ариадной, договорились, что один экз. я передаю ей 14-го, она читает и несет в «Москву». Господи бла-слави.

4. Я в Одессу уже написал, сказал, что сделаем сообщение на тему «Фантастика как метод». Черт с ними, кто-то должен им рассказать, что такое современная фантастика, а читать можно по нашему докладу, помнишь?

5. Письма Володьке из «Знания» я не видел, но могу себе представить. Постарайся объяснить ему, что самолюбие надо в данном случае отодвинуть на второй план, здесь дело важно, а если он согласится, пусть перешлет это письмо мне, и я поговорю с Малининой и компанией. У меня давно руки чешутся посбить спесь с этих паразитов, вот и удобный случай. И еще Ариадну можно натравить на них вдобавок. Она редакторов не любит, а Малинину в особенности.

6. Попроси Володьку еще раз насчет сценария, ведь время поджимает.

7. Я сценарий написал, Днепров тоже, Джереми с Емцевым тож. Север не хочет писать, пока режиссер не прочтет оригинальный рассказ.

8. Конечно же, предлагай Одессе всех, кого захочешь. Чем больше нас будет там, тем лучше.

9. Прочитай в № 7 «Звезды» «Возвращение к горизонту».[54] Сила! Передай Володьке мои поздравления. Как-никак это его журнал.

10. Насчет полуставки встречусь с ребятами 14-го, возможно, удастся провернуть ходатайство не от Объединения, а от Президиума ССП. Так вот лучше будет.

Пока всё. Насчет того, ехать женам с нами или нет — не знаю. А где жить там? В общем, это всё потом.

Привет всем, целую, твой Арк.

Дорогой Бобка!

Надеюсь, ты уже получил бандероль. Я послал ее через канцелярию Детгиза, и Нина Матвеевна уверяет, что ее отнесли на почту в тот же день, что я написал тебе прошлое письмо.

Пусть директор твой подпишет! Пусть директор твой подпишет! Пусть директор твой подпишет! Пуссау! Куссау! Муссау! Динк! А? Если подпишет… У нас перспективы просто громадные. По получении сего письма немедленно отпиши, каково положение — в Пулкове и дома. Жду, как никогда не ждал. Немедленно пиши.

Что у нас?

А. ТББ отнес Жемайтису. Но он ленив, как мимикродон, прочитает не сразу.

Б. Передал экз. Громовой. Она прочла еще раз, восхитилась и как раз сегодня несет в «Москву». О, томленье, ожиданье, и сортирное сиденье…[55] Надо, однако, ждать.

В. Из «Мира книг» позвонили, попросили, чтобы я написал рецензию на «Лезвие бритвы». Я написал. Отнес Ивану Антоновичу показать, ему понравилась, хотя он и упрекнул меня в некритичности. Я возразил, что рецензия эта не имеет целью облаивать его за литературные недостатки, это представление читателю его книги. По обычаю ставлю обе наши фамилии. Не трусь, «Мир книг» — это не такой журнал, который все читают.

Г. Отнес в «Знание — Сила» (по их настоятельной просьбе) «Машину времени». Пущай печатают, если хотят. Расчет на № 12.

Д. Приехал наш режиссер — будет работать с Ефремовым над сценарием «Туманности». Мы уже встречались, отдал ему сценарии для сборника короткометражек — наш, Джереми и Емцева, Толи Днепрова. Отвел его к Гансовскому, пусть снюхаются. Кстати, Север написал изумительный рассказ — «День гнева». Или я уже писал тебе об этом?

Е. Передай большой привет и искреннюю любовь Володьке. И пусть скорее присылает сценарий мне. Режиссер будет здесь еще дней десять. Я ему отдам.

Ж. Все-таки старайся настроиться на «Суету». «Крысы» от нас не уйдут при любых обстоятельствах.

3. Сочувствую Брандису в его болезнях <…>.

И. Большой привет Владимиру Ивановичу.[56] Читал в № 9 «Невы» отзыв читателя о «Возвращении»?[57] Первый отзыв на книгу, надо же!

К. Сегодня отношу исправленный сценарий на Диафильм. Поправок, собственно, никаких. Попросили только сократить на три кадра.

Л. Передай привет Илье Иосифовичу, да скажи ему, пусть пришлет свой сценарий. Или новый пусть напишет.

Засим всё. Целую тебя, брат мой, помни, жду с нетерпением ответа. Привет Адочке. Маме сейчас напишу.

Твой Арк.

Да, «Знание» родило первую фантастику: крошечный сборничек Лема «Формула Лимфатера».[58] Купил для тебя, надеюсь увидеться, а потому слать не буду.

«Отзыв читателя о „Возвращении“» — как читатели, так и пресса продолжали жаловать творчество АБС. Благожелательные отзывы, положительно-критические разборы, упоминания со знаком «плюс»…

Своеобразный мир будущего создали в своих книгах писатели-фантасты братья Стругацкие. Урановая Голконда на Венере. Марс, населенный мирными мимикродонами и хищными летучими пиявками, страшная Пандора, таинственная Владислава, благоустроенная Леонида и, наконец, родная Земля, преображенная человеческим трудом, — вот «Вселенная» Стругацких.

<…>

Юмор этой веселой и остроумной книги [ «Возвращения»] — полемическое оружие писателей, их ответ спорщикам и скептикам, видящим будущее как сухой и холодный, рационалистический мир, где живые человеческие чувства будут вытеснены бездушным кибернетическим разумом.

В «Возвращении», разумеется, немало кибернетики. Только нет, не сочинением поэм и симфоний заняты «киберы», а например, уборкой улиц и стрижкой газонов… Кибердворники и киберсадовники, ветврачи, пастухи, повара, они же посудомойки. Появляется и Великий КРИ — Коллектор Рассеянной Информации, счетно-логическая машина, способная даже предсказывать будущее. И что же? Это умное сложное устройство пасует перед не поддающимся программированию молодым задором, неиссякающим любопытством людей. Подлинное творчество и фантазия остаются за человеком.

Человечность мира будущего и есть, в сущности, главная тема творчества Стругацких, в том числе и повести «Возвращение». <…>

Эта светлая, оптимистическая книга глубока и серьезна по мысли. Повесть начинается встречей двух звездолетчиков со своими праправнуками на Земле и заканчивается «притчей» о встрече людей двадцать второго века со своим отдаленным потомком. Путешествие пришельцев по новой для них Земле и движет сюжет (стоило бы, кстати, сказать о некоторой разрозненности впечатлений, которые оставляет такой сюжет-обозрение, хотя он по-своему и выигрышен). Дорогая авторам идея преемственности поколений, неразрывность звеньев бесконечной жизни человечества, осваивающего Вселенную, взята в основу повести. «Возвращение» — один из этапов развития большого замысла писателей: рисуя картины будущего, приблизить его, представить воочию духовный облик людей «полдня XXII века». Тема большая и благородная, и хорошо, что Стругацкие с каждой новой книгой пишут об этом всё более молодо, умно, талантливо.

Дорогой Борик!

Все-таки ты не придерживай ответы, а то я уж не знал, что и подумать. Есть новости, нет новостей — пиши немедленно по получении письма. Понимаешь, как только выбиваешься из нормы — сразу возникает беспокойство.

Поздравляю нас с тобой с твоей полставкой. Это смачно, лихо, великолепно! Теперь поработаем. Я готов отбыть к тебе в любую минуту. Скорее получайте номер.

1. Об альманахе. Существование его утверждено, будет называться «НФ». Третий сборник (останки третьего номера неродившегося альманаха) спешно переделывается в первый выпуск нового «НФ». Там идет Гор, «Бунт 30 триллионов» Емцева и Парнова и другие мелочи, а также, видимо, статья Травинского. Тебя норовят сделать членом редколлегии, я не протестовал. Будешь вместе с Дмитревским представлять альманах в Л-де. Больше об «НФ» ничего конкретного сказать не могу.

2. Сведения о рецензии в «Фиксьон»[59] — любопытны. Непонятно, что имеется в виду, когда говорят о влиянии американской фантастики? Азимов считает «Шесть спичек» самым американским рассказом в сборнике «Кор серпентис». Это потому, что там такой хохмаческий конец. А в чем видит влияние «Фиксьон» — не приложу ума. «БКА», например, — какое же там влияние? Или Альтов-Журавлевская вещь — с ее восторженностью, мажорностью — где там влияние? А уж насчет уровня и тем более странно. Если уровень Брэдбери — это лестно. А если уровень какого-нибудь Блиша — это хамство.

3. Отзыв на «Возвращение» — см. «Нева», 9, 1963, стр. 189, «Будущее человечно», научн. сотр. Акимова. Что же касается пародии в ЛГ, то не знаю, что ты называешь этапными происшествиями, но я-то хорошо знаю, что такое пошлятина и простой обывательский здоровый юмор (см. А. Блок. «Незнакомка», первое видение, строки: Первый (берет юмористический журнал): «А теперь пришло время нам повеселиться. Ну, Ваня, слушай…» и т. д.).

4. Относительно ТББ. Знаешь, я как-то не удивляюсь, что твоя пулковская пятерка не высказала особых восторгов. Если бы мне, например, читали десять листов машинописи до трех часов ночи, я бы чтеца просто убил, независимо от того, что он читает. И если им все-таки «вещь в общем понравилась», то это только из любви к тебе. Непременно и незамедлительно отпиши, что сказали Илья и Володька, высоси у них подробно их мнение, это мне очень важно. И еще очень важно твое собственное мнение.

Понимаешь, я здесь по случаю задаром еще раз размножил ТББ[60] и сейчас сижу и правлю машинисток, скверно работают, мерзавки. Так у меня все растет впечатление, что эта вещь какая-то неуклюжая, что ли, лишнего в ней нет с одной стороны, а с другой — впечатление громоздкости. Нет изящества, понимаешь? Или это мне кажется? Я уже одурел от нее. Не помню, писал ли тебе, что давал читать ее Северу. Этот сноб сказал, что ТББ не хватает очень малого, чтобы она встала на его полку самых любимых книг. Но это вот малое мы дать всё равно не сможем, потому что у нас другие взгляды, чем у него. Так что друзьям нравится. А я, вероятно, просто от нее утомился.

В общем, пиши незамедлительно.

Жду с нетерпением середины ноября. Поработаем. Я тоже сижу над СВД, пишу обстоятельства, которые верно в повесть и не войдут, но стараюсь всё себе хорошо представить.

Привет всем, целую и жму, твой Арк.

Пародия в «Литературной газете» от 19 октября была такой:

Мчорта проснулся от чьего-то сопения. Рядом лежало тело. Мчорта толкнул его в бок.

— Эй, кто там?

Тело молчало. Серая шелковистая ткань на его спине мерно колыхалась. Мчорта просунул руку вперед и наткнулся на три ряда кнопок, точь-в-точь застежек на скафандре.

— Свой брат, космонавт. — Мчорта успокоился. — Вот так встреча! Откуда, друг? Эпсилон Эридана? Тау Кита? Ферштеен?

Тело молчало. Мчорта перевернул его и отшатнулся. Перед ним лежало чудовище, вдоль брюха которого тянулись три ряда сверкающих выростов величиной с пивную пробку. Из выростов шлепались на землю чужой планеты капли жидкости цвета крепкого чая. Мчорта повел носом, затем подставил ладонь, набрал полную пригоршню жидкости и выпил.

— Тьфу, — сказал подошедший Архиреев.

— Коньяк! — шумно выдохнул Мчорта.

— Побожись, — удивился Архиреев и тут же подставил кружку. — Точно, — сказал он, отхлебнув, потом без колебаний проглотил остальное. — Точно! Настоящий коньяк! Армянский! Минимум пять звездочек!

Тогда же АН пишет письмо матери, где радуется переходу брата на работу на полставки (больше будет возможности работать вместе), переживает по поводу трудностей БНа с жильем и оправдывается в собственной «разбросанности»: дает обоснование, почему писатель помимо творчества должен заниматься другими делами.

Дорогая мамочка!

Какое печальное твое письмо, я прямо расстроился. Ты не принимай всего этого так близко к сердцу. Конечно, ребятам трудно жить вот так — таскаться дважды в сутки в чертову даль, да что поделаешь! Борик писал мне, что к середине ноября дадут ему номер в гостинице, тогда и им легче будет, и я тогда сразу приеду — мы уже там условились. А поработаем-то теперь как хорошо, раз он на полставки устроен! Ты только вот не болей и не огорчайся.

Я, получив твое письмо, сразу отправился к тете Мане. Она чувствует себя хорошо, ты не беспокойся, очень похожа на тебя, тоже всё торох-торох. Мы славно посидели, попили кофейку, пришел Валентин, в общем, я у нее пробыл часа три. Конечно, с негодованием отвергал ее предположения, что это ты меня попросила сходить. Свинтус я все-таки порядочный. Когда уходил, попросил ее тебе незамедлительно написать.

Что до моей разбросанности, так ведь как же иначе? Нельзя же работать исключительно по своей линии. Все настоящие писатели и переводами занимались, и за других хлопотали, и в разных областях себя пробовали, и участвовали в общественной жизни. Вот и я тоже… участвую. Да ты не думай, это ведь все на пользу. А что я жалуюсь, что времени нет, так я этим втайне доволен, признаться. Полная жизнь и интересная. Вот так вот.

Все тебя любят и низко кланяются.

Целую крепко, любимая мамочка,

скоро увидимся,

твой Арк.

Дорогой Борик!

1. О судьбе «Новой сигнальной». Сборник, как тебе известно, делает Киевская типография. Все они отпечатали и стали уже переплетать, но тут выяснилось, что обложки они заготовили по старому образцу — с громадным заголовком «Альманах „Мечта и Наука“, выпуск 1». Едва успели их остановить. Сейчас Малинина и Дубровский уехали в Киев, вернутся числу к 4-му, привезут сигнал сборника и верстку второго сборника — «Черный столб».

2. Что до «НФ», то вокруг него идет какая-то неопрятная возня страхов, взаимного недоброжелательства и открытой глупости. Статья Травинского редактируется Соколовым — Малинина гордо отказалась, — и Соколов, возможно, числа 11 приедет в Ленинград говорить и работать с Володькой. Кроме того, Малинина ненавидит Громову и всемерно тормозит ее статьи о Леме и о советской утопии. Гнусность. Заказали статью о Леме, упрашивали, торопили, Ариадна бросила дела, отказалась от поездки в Чехию — написала, и вот пожалуйста. Затем опять заказали статью об утопии — опять торопили и упрашивали и опять тормозят. Как только вернутся они из Киева, буду говорить на басах. Хочу пригрозить, что уйду из редколлегии.

3. Получил от Володьки «Черные судьбы»[61] и сценарий. «Черные судьбы» проглотил в два часа. Отлично написано. В лучших традициях прекрасных книг моей юности, пардон: помнишь — «Навстречу любви» о Лаперузе Чуковского,[62] «История одного неудачника» Шпанова о Папене[63] — единственная шпановская вещь, которую можно назвать литературой без натяжек. В общем, поздравь Володьку и поблагодари. Никогда не думал, что о рабстве можно так сильно написать. Сценарий вовремя не подоспел. Придется посылать его в Киев почтой.

4. О затее Кана сообщу Дубровскому по приезде из Киева оного.

5. Пародия может считаться доброжелательной, если ей предшествует серьезная оценка вещи. А это — так, бесцветное хихиканье.

6. Я не согласен с Ильей и Сашкой[64] насчет лишнести прологоэпилога. Во-первых, они, вероятно, читали пролог в качестве «Дорожного знака», и это могло повлиять. Во-вторых, это обрамление Я не могу рассматривать иначе, чем необходимое звено, связывающее Румату «небесного» с Руматой «земным». Без него повесть теряет в привязанности к Земле. Или что-то в этом роде. А что касается нашего с тобой отношения к ТББ, то я спрашивал тебя вовсе не для того, чтобы еще раз переделывать. Просто у меня больше не осталось о ней никаких впечатлений, и я хотел узнать твои.

7. О судьбе ТББ в «Москве» ничего пока не известно. А в «Мол. Гв.» — Бела еще в отпуске, приедет к праздникам, но Сергей Жемайтис прочел и говорит, что всё в порядке. Что до нашей судьбы в ССП — не знаю. Даже о судьбе ССП не знаю. Сейчас идет колоссальная реорганизация издательств, вероятно, все этим заняты.

8. Север написал еще одну неплохую вещь — «Шесть гениев». О том, как парижская шансонетка познакомилась с пришельцами, и что из этого вышло.

9. Планы свои я рассчитываю из того, что попаду в Л-д не раньше двадцатого. Правильно ли? Хочется а) как-то закончить работу над СвД, б) дождаться тиража «Новой сигнальной» и в) запустить в дело сборник в «Мол. Гв.».

10. Я говорил с Дубровским. Наш «знаниевский» сборник будет иметь основой «ПкБ», к нему присовокупим «О странствующих» и еще два-три рассказа. Один — обработаем твой рассказик «Трудно быть богом» — помнишь? Я его привезу. Он очень в жилу пойдет, как одна возможная иллюстрация к ТББ.

11. Оно конечно, СвД будет вещь достаточно легкомысленная. Однако мне мнится другая легкомысленность — серьезная, на прочно-добротном фундаменте космических перелетов и прочего. Чтобы детишки читали и писали от волнения. Ну, об этом при встрече.

Вот пока всё.

Привет всем, целую, твой Арк.

Дорогой Борик!

Ну, как водится, во первых строках поздравляю с Великим Праздником. Передай поздравление также Адке, а равно большие приветы всем нашим друзьям.

Теперь о деле. Последние три дня я был сильно занят. Дело в том, что приезжал из своего Мурома Рафка Нудельман и привозил свою статью о творчестве Стругацких. Довел он ее опять только до «Стажеров» и на «ПкБ» споткнулся. Хотел проверить свои взгляды на эту вещь из первоисточника. Разговаривали у Ариадны, было интересно, да ты его знаешь. Я ему вручил ТББ, взял у него статью, и мы на день разошлись. Статью я перепечатал. Вдвоем с Ленкой. В жизни не видел такого похабного почерка. Получилось 18 страниц через один интервал. Ужо привезу, почитаешь, а пока скажу только, что Володьке Травинскому до нее далековато. Конечно, они просто разными методами пользовались, Рафка дает холодный логический анализ, а Володька — эмоциональный, но все же… Так вот, вчера с трепетом отправился опять к Ариадне на встречу с Нуделем. Он давал свою оценку ТББ. Первое, что он сказал, — было: «Великолепно». Затем он объявил, что любит нас так же, как Лема. (А за день до этого, когда мы возвращались от Ариадны, он сказал, что надеется, что мы станем так же сильны, как Лем.) Затем сказал, что рад, что не писал о ТББ — только теперь понял нашу концепцию. После этого три часа продолжался спор, правы мы или нет. В конце спора он махнул рукой и объявил, что лет через триста увидим, а пока плевать ему на идеи, он видит перед собой изумительную по мощи литературу, которую ощущаешь всеми органами чувств. Критиковал он вот что: декларации — это где Румата рассуждает о роли интеллигенции (но тут же, впрочем, объявил, что для нашего читателя это позарез нужно, и пусть так остается), сцена с Оканой непонятно для чего всунута (но тут же оговорился, что она необычайно смачна), усомнился в хронологии и не стал развивать свою мысль. Потом опять начался спор на общие темы, и он сказал: «Лем умно и безжалостно разрушает все мифы нашего века, а Стругацкие слабой логикой и отличной литературой ведут защиту этих мифов». На том мы и разошлись. Сейчас он будет «несмотря ни на что» писать продолжение статьи по «ПкБ», «ДР» и «ТББ». Как видишь, создается подпольная литература о нашем творчестве.

В «Знании» и «Мол. Гв.» без перемен. Малинина не вернулась из Киева, а Бела — из отпуска. После праздников пойду по ним. В «Москве» тоже всё тихо. Зам. гл. редактора, приятель Ефремова, подался в отъезд, а предварительно запер в свой стол ТББ и не велел никому прикасаться. Так что несогласованные действия Ариадны и Ивана Антоновича помешали друг другу. Ну, будем ждать.

Толя Днепров разродился в «Искателе» повестью «Тускарора». Это ужасно.

Рецензию на Травинского в «Правде» читал, очень рад за него. А человек этот — какой-то правдист, Ариадна его не знает.

Теперь о моем приезде. В общем, очень рад, что вас, наконец, устроили. Победа над клопами, чаю, будет одержана своевременно, и у нас с тобой открытое время. Т. о. приезд мой ограничивается теперь только делами в Москве. Ты работай спокойно над рассказами, я буду здесь дожидаться исхода со сборником «Новая сигнальная» и, главное, судьбы «ТББ» в «Мол. Гв.» А пока потихоньку писать СвД. Но в самом крайнем случае приеду не позже 20-го. А если освобожусь раньше, просто дам телеграмму и приеду. Согласен?

Вот и всё пока.

Целую, твой Арк.

Статья Нудельмана о творчестве АБС сохранилась в архиве АБС. Ознакомившись с нею, понимаешь, почему АБС считали критические статьи Нудельмана о своем творчестве лучшими.

Прежде всего — необходимые пояснения. Можно ли говорить о фантастике Стругацких? Почему не о фантастике вообще или о молодой фантастике хотя бы?

А может быть, ворота стоят настежь, и незачем в них ломиться? Перелистаем страницы статей и обзоров. В меру нахвалив Жюля Верна и Алексея Толстого, критик торопливой скороговоркой перечисляет: Стругацкие пишут о кибернетике… Днепров тоже пишет о кибернетике… а вот Журавлева не пишет о кибернетике… В солидных статьях ломаются копья в поисках общих определений фантастики — и непременно всей сразу.

Вопросы ставятся так, будто фантастика представляет собой некое безликое и массовидное явление, интересное в целом и неинтересное в частностях.

Методы изучения целого сведены к примитиву — сопоставление имен и выискивание сходства. Диапазон оценок поразителен: от синтеза науки и искусства до их дурного гибрида. Время от времени, когда фантастика дает научный и литературный крен: вслед за романами-справочниками и рассказами на соискание ученых степеней косяком идут слащавые сказочки и околофилософские циклы — тогда критики толпятся у накренившегося борта, оживленно дискутируя: «Потонет или не потонет», торопливо стряпаются модно зауженные определения предмета: «Научные изобретения, открытия, еще не осуществленные в действительности…», «Не только и не столько завтрашняя техника, сколько завтрашний человек…». Зигзаги сложного пути насильственно распрямляются в безоблачно-ясную прямолинейность: «Фантастика опережает науку…», «Фантастика идет к литературе…».

Если бы все обстояло так просто… Но в том-то и дело, что предсказания не сбываются. Определения лопаются по швам, границы «жанра» расползаются до бесконечности, охватывая чуть ли не всю литературу.

Значит, что-то важное потеряно. Что же? «Фантастика, — говорит Шкловский, — противоречива и разнообразна. Может быть, это самый разнообразный из видов литературы».

И может быть, добавим, — и самый противоречивый. Противоречивость и есть источник ее разнообразия. Она — разнообразие в потенции. Сходство существовало лишь как мгновенный, статичный момент развития фантастики, как сходство исходных позиций: писатели «молодой смены» принадлежат общему времени — времени пересмотра оценок и поиска героев. Развитие фантастики — это выявление различий, его зигзаги порождаются скрещиваниями творческих путей, ведущих к различным целям. Вот почему поиски общих определений неминуемо приводят лишь к общим местам. Специфический «секрет» состоит в том, что и фантастики нет, как единого направления. Единство ее — это единство метода, а не жанра. Период отроческих сходств миновал. Новый этап развития начинается именно там, где отчетливо проступают различия, где возникает фантастика Стругацких, не менее отличная от фантастики Казанцева или Днепрова, чем книги Тендрякова от романов Бабаевского. Это противопоставление не искусственно — оно необходимо. Оно выражает собой зрелость фантастики, от уровня коллективной литературы поднявшейся до индивидуального видения мира.

Первая большая книга Стругацких — «Страна багровых туч» — появилась в 1958 году. Первая книга писателя — всегда своеобразная декларация идейной позиции и творческих принципов.

Говоря о «СБТ», критика сопоставляла ее с другими романами, сходными по замыслу. «По сравнению с другими, — пишут Брандис и Дмитревский, — Стругацкие с большей серьезностью подошли к описанию подготовки полета, тренировки космонавтов… и пренебрегли дешевыми приключенческими приемами». Это, правильное, в общем, наблюдение ничего не раскрывает по существу. Метод сопоставлений и поисков сходств дает явную осечку.

Книга Стругацких — заявка на будущее. Это заявка на новый стиль. Стиль, по существу, — это метод решения проблемы. Стремление к новому стилю означает вызревание новых проблем. Невозможно понять первую книгу Стругацких, не вскрыв эти качественные сдвиги. Не поняв «СБТ», нельзя понять закономерность творческого пути.

Фантастическая литература 30—40-х годов была преимущественно литературой о будущем, была социально-технической фантастикой. Сходство последних произведений А. Беляева с произведениями Владко, Долгушина, Казанцева, Немцова и др. очевидно при всем различии индивидуального почерка. В центре книги всегда — научное открытие, позже — грандиозный технический проект. Это, по существу, единственная фантастическая идея придает роману характерные признаки моноромана — железная прямолинейность композиционных конструкций, суровая логичность сюжетного движения. Умозрительная конструкция моноромана внутренне статична. В значительной мере это ощущение связано с отсутствием развития характеров. На входе и выходе книги и герои, и действительность почти тождественны. Нет ощущения, что произошли какие-то изменения, сдвиги, развитие. Из фантастики исчезает чувство времени как исторического и психологического процесса. Понятно стремление писателей к внешнему оживлению сюжета. Почти всегда это обострение достигается введением элементов классовой борьбы, упрощенной до примитивного шпионажа и диверсий. Внутренний накал книг Казанцева, Кандыбы, Мартынова («Каллисто») возникает не в столкновении сложных характеров и противоречивых мнений, а по чисто цветовому контрасту черных и белых идеологических красок.

Всё это в достаточной мере дает представление о том схематичном, унифицированном понимании будущего, которое присуще фантастике 30-х и особенно 40-х — начала 50-х годов. Но для книг этого периода характерно и прямое воплощение будущего как неизменного фона действия. Внутренняя статичность, отсутствие живой, ищущей мысли сказываются в этих картинах, быть может, наиболее выразительно. Единственный метод познания будущего — метафизическая экстраполяция настоящего на завтрашний день. Отсюда — невозможность заглянуть вдаль, покорное подчинение лозунгу «ближнего прицела». Мертворожденное будущее — монументально-величественное, непогрешимо-добродетельное, лишенное мысли — не может органично определять характеры героев. Лишенное конфликтов — не может порождать столкновений характеров. Оно несовместимо с живыми людьми, допускает лишь существование ходячих схем. Поэтому оно остается безликим равнодушным фоном, своеобразной декорацией сценической площадки. Это обуславливает неизбежность общих, перечислительных, декларативных, в конце концов, статично-описательных картин будущего, которые столь характерны для фантастики 30 — начала 50-х годов.

Воображение фантаста, деформированное прессом культа личности, столь же деформированно воплощало будущее как набор иллюстраций к предвзятым схемам. Засилье космических романов в 56—57-х годах было связано не только с наступлением космической эры, с первыми запусками ракет. Такое объяснение вполне очевидно: космический этап в истории человечества со своей экономикой, психологией и моралью впервые приоткрывался в зримых очертаниях — как некая закономерность в истории, и роман о будущем в той или иной мере неизбежно превращался в роман о космической эпохе. Но объяснение это также недостаточно. Самое любопытное состоит в почти полном и одновременном исчезновении из фантастики этого самого будущего.

Космический роман почти сразу возник как роман о Приключении, и в этом подчеркнутом игнорировании социальных проблем кроется, по-видимому, еще одно объяснение его популярности у фантастов. То была первая реакция на высвобождение из-под мертвящего пресса схем. Прежние представления о будущем во многом оказались несостоятельными, догматично-умозрительными, а новые еще не улеглись в стройную картину, и в образовавшийся вакуум ринулось Его Величество Приключение.

Но в эти же годы складывается новое понимание мира. Рушится теория человека-винтика, заново открывается простой человек во всей его сложности и неповторимости, человек — творец истории. Становится необходимым возврат от монументальности к простоте, даже будничности. Героическое переосмысляется — оно уходит в подтекст повседневности, это не снижение пафоса, а высшая, сдержанная страстность его. Непогрешимость уступает место праву на поиск, сомнение, ошибку, унылое единогласие ходячих добродетелей вытесняется многоголосием сложных морально-этических конфликтов. Грубо говоря, основной проблемой становится глубинное, мотивированное утверждение пафоса нашей жизни, ранее утверждавшегося голым лозунгом и высокой фразой. Новая эпоха заново ставит «вечные проблемы» — проблему героизма, самопожертвования и долга, взаимоотношений человека и общества, высших ценностей и принципов человеческого существования.

Смена проблем диктует смену стилей. Нарочито сужается поле зрения, пристально исследуются нравственные механизмы человеческого поведения, сложное угадывается в простом, стоки великого ищутся в малом. Появляется будничность, боязнь высоких фраз, иронический контраст ситуаций (обытовление героического).

На контрасте подтекстного пафоса и внешней будничной (и по контрасту — чуть иронически окрашенной) простоты держится новое сюжетное развитие: контрасты оборачиваются неожиданным и потому напряженным, зачастую трагедийным — ибо это порыв пафоса, извержение героизма — развитие действия. Это — глубоко мотивированная неожиданность.

Стругацкие принесли в фантастику это новое видение мира, отнесенное к будущему. Их первая книга продиктована страстным стремлением утвердить свое видение: простое, земное, даже буднично-ироническое — и в то же время сдержанно-патетическое и в высшем смысле слова человеческое.

Появление замысла «СБТ» закономерно. И в то же время замысел этот невольно и глубоко полемичен. Полемичен сам выбор маршрута. Его традиционность насмешливо и резко подчеркивает контраст новых представлений с традиционным содержанием космического, венерианского романа. На страницах книги возникает незримый и страстный спор со старыми, застывшими представлениями о будущем.

Напрасно искать это новое видение в развернутых описаниях. Голословным декларациям не под силу выразить этот сложный, подвижный и изменчивый мир. Приметы будущего рассеяны в мимоходом брошенных фразах, в деталях тщательно выписанного быта, в оттенках человеческих отношений. Новое видение будущего — в самом духе книги, это ее пафос.

Образы героев — концентрированное выражение нового взгляда на мир. Это закономерно — в центре мира, каким его видят Стругацкие, — не дворцы из стекла и стали. Мир — на плечах человека.

Технология образа у Стругацких напоминает технологию живописного портрета. Штрих к штриху, мазок к мазку — так лепится живое лицо из тщательно и экономно отобранных деталей. Подчеркнуто-внимательно вглядываются Стругацкие в то, как человек повернулся, вздохнул, посмотрел — из штрихов складывается психологически достоверный портрет.

Так же складывается и характер. От события к событию он проясняется, приобретает новые черты, все более усложняется. Быков входит в роман смущенно и угловато. «Я — и вдруг небо! Невероятно!» Трогательно жмется к единственному знакомому человеку в экипаже «Хиуса» — к Дауге, распрямляется и словно оттаивает под дружелюбными взглядами Богдана и Крутикова, становится уверенней под испытующим взглядом Ермакова. Почти приоткрывается в полный рост, когда делает дело, которое умеет. Но и это оказывается еще недостаточным в трудном испытании. В мысленных спорах с Юрковским постигает Быков всю сложность мира, в который вошел. Тогда только он становится равным среди равных. Быков — «специалист по пустыням» — мог бы сломаться еще легче, чем сломался Юрковский после гибели Ермакова. Новый Быков не просто хочет жить, когда тащит свое полумертвое тело через лес, когда волочит за собой Дауге, заставляет идти Юрковского. Он знает, что должен жить. В эти минуты он становится межпланетником, потому что понял страсть Ермакова, надежды Краюхина, романтику Юрковского и цену жизни Спицына.

Письмо Юрковского курсанту межпланетной школы Быкову — почти ненужная сюжетная роскошь. Становление характера, самоопределение личности произошло на наших глазах — зримо и достоверно.

Так переосмысляется Приключение. История покорения Голконды становится историей воспитания чувств и мыслей, историей развития характера, судьбой человека.

И в то же время это судьба человеческих конфликтов. Истинная драматичность сюжета — не в преодолении опасности, а в том, во имя чего преодолеваются они. Этого вопроса нет и не могло быть в прежней фантастике, где космические приключения заполняли идейную пустоту.

У Стругацких человеческие споры, возникающие уже в первой книге, — едва ли не самое главное. Главный спор, в подтексте проходящий через весь роман, — это спор Краюхина с незримым, стоящим за страницами книги противником. Для Краюхина главное в экспедиции — даже не Голконда. Главное — «Хиус». Доказательство возможностей фотонных кораблей. Победа «Хиуса» — ключ не только к Голконде, это открытый путь к планетам, это планомерное покорение Системы. Позиция Краюхина диктует: высшая храбрость — вовремя отступить. Мудрая осторожность мучительно сложна и трудна. Она труднее и сложнее не только романтической позы Юрковского, но и по человечески понятной храбрости Ермакова. Быков угадывает истинные глубины Краюхинской невозмутимости. Столкновение Быкова с Юрковским — внешнее неизбежное отражение главного идейного конфликта книги.

Споры героев принципиально важны для понимания идейной позиции Стругацких. Прежде герои космических одиссей не размышляли. Высшей их доблестью было Дело. Так в причудливо искаженном виде фантастика утверждала теорию нерассуждающего «винтика». Споры героев Стругацких — это не только и не столько споры о деле, сколько о смысле его, о том, во имя чего жить и как жить.

В споре сталкиваются не отвлеченные мысли, а живые люди во всей их сложности. Эта сложность преследует Стругацких. Чтобы выразить ее, они идут на подчеркнутое повторение парадоксальных психологических «поворотов»: Краюхин, отменяющий свои осторожные наставления Ермакову; Юрковский, восторгающийся организованным натиском «производственников» на Голконду; Быков, восхищенный «пижоном» Юрковским. Эти «повороты» углубляют не столько образы, сколько спор. Это уже не столкновение добра со злом, а — словами Стругацких — добра с добром. В противоречивости характеров кроется основа противоречивости решений: правота каждого несомненна и ограниченна, нет окончательного и непогрешимого вердикта.

В этом нет ни грана кокетливого психологического релятивизма. Это лишь отражение противоречивости изменяющегося мира. Действительность — вот кто спорит устами героев, многоликая, движущаяся действительность, которая знает множество ответов на один вопрос и в развитии своем закономерно сменяет эти ответы.

Так намечается новое понимание существа идейных конфликтов будущего мира. В незавершенности спора отгадывается вечная незавершенность жизни.

Новое содержание врывается в старую форму космического романа и взрывает ее изнутри. Традиционно-приключенческий сюжет превратился в историю характера, в историю «вечной проблемы». Вот почему исчезли «прекрасные венерианки» и венерианские джунгли. Разламывание старой формы идет еще дальше. Стругацкие начинают многозначительно «таинственные» эпизоды, чтобы тут же, с размаху, обрубить их самым прозаическим объяснением — как в начале романа, как в истории потери радиоприема, истории «загадочных» ракет. Они иронически демонстрируют отказ от загадочности, таинственности, бросая на полпути нарочито подхваченные приемы прежней фантастики.

Печальные следы внутренней борьбы несет на себе и композиция романа. Она вся перекошена в сторону первой, «земной» части. И это не случайно. Здесь, на Земле, — главное для Стругацких, здесь их новый мир, в который они влюблены, который они не устают восхищенно рассматривать.

В этом глубоком противоречии форм и содержания — ключ к пониманию просчетов «СБТ». Традиционный штамп то и дело вторгается на ее страницы — начинаются слегка беллетризованные лекции о скафандрах, фотонном зеркале и т. п. фантастических вещах, появляются расплывчато обобщенные описания снаряжения корабля и сцены полета. Но подлинное свое торжество традиция празднует в последней части книги. Фейерверочные взрывы и картонные ужасы Голконды — это общее достояние прежней фантастики, ее коммунальный фонд. Он условен и безлик. Роль деталей в нем извратилась. Детали и нюансы, вроде розовой слизи, собирающейся у очага радиации, — оригинальны, но не органичны. Они уже не работают на главную мысль, их очевидная цель — создать непохожесть Венеры Стругацких на Венеру Мартынова или Владко. Возникает ощущение произвольного фантазирования в видении чужого мира. И сами герои воспринимаются уже неестественно в условной обстановке придуманного мира. Их действия стандартно-героичны, их реакции можно предугадать. Возникает конфликт отдельных линий романа, отдельных его частей — частично продолжая друг друга, они в основном лишь сосуществуют. Дух Приключения побеждает мысль.

Космонавтика — как Приключение и космонавтика — как Экономика — это частности общей проблемы нового этапа в истории человечества. Это отдельные стороны будущего, грани нового мира с его особыми конфликтами, героями, мыслями. Узел этой проблемы в человеке будущего. Стругацкие уловили узел, но не смогли раскрыть проблему. Не нашли способа создать широкую картину будущего мира в его необычайной — коммунистической и космической — новизне. Обе частности, оторвавшись от общего, потеряли взаимную связь.

Противоречия нового содержания и старой формы, отчетливо проявившиеся в первой книге, стали источником развития творчества Стругацких. Поиск нового стиля — вот сущность и итог их сложного пути с 58 по 60 год.

Рассказы этого периода столь же отчетливо демонстрируют противоборство двух традиций. Стругацкие все еще не видят своего мира в целом, детально и точно, он — в становлении, расплывчат и хаотичен. Поэтому фон рассказов и повестей преимущественно условен и нереален. Но условный фон и живые герои взаимно исключают друг друга. Там, где побеждает «фон», герои сами становятся условными — внешние приметы нового героя уже не связаны ни с действием, ни с мыслью автора. Закономерно, что это происходит в собственно «научно-фантастических» рассказах — «Извне», «Частные предположения», «Чрезвычайное происшествие», «Шесть спичек», отчасти — «Забытый эксперимент». Научное предвидение фантаста не связано с каким-либо определенным представлением о будущем. Оно замкнуто в логическом круге причин и следствий и не способно давать цепную реакцию открытия будущего мира. Только став человеческой проблемой, фантастическая идея может открыть путь художественному познанию мира, как это было у Беляева. Но Стругацкие, подобно другим молодым фантастам, увлечены в этих рассказах самим движением мысли, их пафос — пафос очередной научно-фантастической сенсации: фантастика овладевает еще одной научной проблемой. Рассказы становятся художественно статичными, романтика будущего сползает до шаблона: чудовищные ускорения, опасности, эффектный героизм.

Одновременно возникают рассказы совершенно другого рода, такие как «Глубокий поиск», «Поражение», «Испытание СКИБР», «Ночь на Марсе», «Почти такие же». При желании можно и в них докопаться до н.-ф. первоосновы, можно перечислить: кибернетика, космонавтика и т. д. Важнее другое — увидеть, как переосмыслена в них роль фантастического допущения, гипотезы. Гипотеза предстает уже осуществленной. Научная первооснова — глубоко вошедшей в быт человечества. Ее уже не нужно раскрывать и «доказывать», рассказ перестает быть иллюстрацией к ней, иллюстрацией, сконструированной «под тезис» вопреки художественной логике.

Теперь перед нами — фантастическая, растворившаяся в будничной жизни, глубоко, органично и незримо определяющая сам уклад жизни, деталь действительности, а следовательно — психологию и поступки людей.

Подчеркивая эту будничность, Стругацкие намеренно и эпизодично строят рассказ. Вот эпизод из жизни колонии на Марсе, вот рядовое погружение глубоководной субмарины Китовой Охраны, вот одна из сорока семи групп, испытывающих эмбриомеханический зародыш. Эпизоды, по существу, не имеют ни начала, ни конца. Их предыстория, их продолжение угадываются где-то за рамками рассказа, в большом мире фантастических свершений. Стругацкие намеренно отказываются от панорамного осмотра своих владений. Их рассказы — случайно пробитые, узкие окна в ослепительный новый мир. Сжав историю до эпизода, время — до нескольких часов, заключив мир в узких стенах лаборатории или субмарины, фантасты усиливают звучание каждой детали, каждого штриха. Каждая деталь представительствует от лица всего мира.

Воображение Стругацких — необычайное, яркое, точное, реалистическое — превращает фантастические эпизоды в почти достоверные сцены где-то существующей действительности. В рассказах открывается своеобразие их воображения — способность видеть фантастическое в быту, в отдельных сценах, в конкретных локальных ситуациях, столь же ощутимо и пластично, как непосредственно чувственную достоверность.

Из этих эпизодов складывается более широкая, чем в первой книге, более детальная и многообразная панорама будущего. Возникают какие-то устойчивые повторяющиеся признаки будущего, образ героя — человека будущего — уточняется в различных конкретных ситуациях.

Незримо следящий за каждым эпизодом Большой Мир сообщает этим сценам не только какую-то типичность и скрытую в подтексте общность, но и главный признак достоверности — движение.

Движение — уже в самой незавершенности сюжетов, обрывающихся каждый раз словно на пороге главного, того, что свершится завтра. «Господин субмарин-мастер, можно завтра я опять с вами?» — спрашивает Званцева Акико. «Поищем завтра, на обратном пути», — говорит следопыт Опанасенко. «Приходи, — зовет Валя Петров. — Может быть, пригласить Чэня?» — «Нет, — сказал Ермаков, — Чэня еще рано. Сначала сами». Этот обрыв, остановка перед завтрашним днем — внешнее выражение назревающих в мире Стругацких перемен. Еще гремит слава планетных перелетов Быкова, знаменитый Ляхов только что отправился в первую звездную, а в Школе космогации несколько мальчишек, «почти таких же» как остальные, тренируются а восьмикратных перегрузках и штудируют работы по ускорению мезонов на субсветовых скоростях. Они «почти такие же», о в них уже зреет дерзкая мечта о проверке «частных предположений» теории тяготения, утверждающих возможность звездных перелетов за несколько земных месяцев вместо сотен земных лет. «Почти такие же» уже несут в дни Быкова и Ляхова мечту о новом звездоплавании, из них вырастут герои нового времени, которое они сами создают — времени Горбовского и Валькенштейна из «Возвращения».

Так в фантастическом мире намечается движение от будущего настоящего к будущему будущему. С отдалением будущего от настоящего мир этот обретает свою хронологию, свою историю. Покорение Венеры где-то в прошлом у героев новых рассказов. Их время — время обжитого Марса, освоенной Венеры, станций у Юпитера.

Появляются возможность и желание вернуться к старым героям, к их будущему, контуры которого, намеченные в мечтах Краюхина, теперь очерчены уверенно и четко в рассказах. Вернуться, чтобы вскрыть еще неиспользованные сюжетные и проблемные возможности.

Вторая встреча с Быковым, теперь уже командиром «Тахмасиба», и его друзьями происходит в повести «Путь на Амальтею». Повесть возникает на скрещении двух линий поиска Стругацких — в фантастике «научной» и «бытовой». Она — своеобразный итог поиска, своего рода антитеза к «СБТ». Может быть, в этом внутреннем споре, который Стругацкие ведут со своей первой книгой, — еще одна причина возвращения к ее героям. Отталкиваясь от найденного в рассказах, Стругацкие создают мир в космическую эпоху с помощью излюбленного приема — через типичную, крохотную его частицу — научную станцию на Амальтее, спутнике Юпитера. Для людей, собравшихся здесь, уже немыслимо давешнее восклицание Быкова: «Я — и вдруг небо!» Небо стало обжитым, космос вошел в быт, мысль людей движется в иных масштабах и категориях. Их будничная работа — изучение Юпитера — кажется им такой же рядовой, как Быкову — его рейс на «Тахмасибе» с продовольствием для станции.

Давнишнее Приключение стало лишь одной из сторон этого незаметно героического быта. Недаром повесть открывается прологом «Амальтея. Джей-станция» — именно он задает тональность книги. Мысль о задыхающейся от голода станции ведет повествование. Поэтому так неожиданно в историю катастрофы «Тахмасиба» вдруг врезана сценка на Амальтее — очевидный, кажущийся чем-то исключительным героизм Быкова становится рядовым, хотя и не менее ярким, на фоне повседневного будничного героизма работников Амальтеи. Приключение перерастает в романтику непрерывной борьбы с природой, идущей во всем Большом мире, героизм укрупняется до морального закона эпохи. Напряженная внутренняя красота нового мира утверждается в главном — в человеке и его труде. Поэтому не умилительной картинкой, а естественным завершением еще одного трудового и трудного дня выглядит рапорт Быкова директору станции.

Совершенно переакцентирована научная линия повести. Легко можно представить себе повесть или рассказ, заданный фантастической гипотезой о строении внутренних слоев Юпитера, сюжетом которого была бы та же история «Тахмасиба». Это была бы искусственно сконструированная иллюстрация гипотезы. В повести Стругацких научный (фантастический) элемент упрятан в толщу происходящего. Где-то в гуще событий звучит диалог Крутикова и Дауге: «Если верна общепринятая теория строения Юпитера, мы не сгорим». — «Какую теорию ты считаешь общепринятой?» — «Теорию Кангрена».

И в самом конце книги: «Быков отнял руку и сказал: „Товарищ Кангрен, планетолет „Тахмасиб“ с грузом прибыл“».

Что-то от шутливого поддразнивания читателя есть в этой впервые на последней странице произнесенной фамилии директора станции: «Смотри-ка, тот самый Кангрен! Ты думал — теория Кангрена это обычный придуманный термин, фантастика. А он и „в самом деле“ существует, Кангрен».

Но за этим скрывается и более серьезная мысль. То, что Быков сделал сейчас для Кангрена и его станции, оказалось возможным потому, что Кангрен создал свою теорию — для Быкова и его друзей. Они связаны незримыми нитями общего дела, каждый из них — солдат на своем — самом важном для него и для дела — посту, каждый — создатель великой героической летописи своих дней.

В «Пути на Амальтею» намечаются уже основные элементы нового, индивидуального стиля Стругацких.

И в то же время в чем-то она — остановка в пути. Мир Стругацких, обретая движение, историю, обретает и черты художественной реальности, начинает подчиняться внутренним законам саморазвития. Действительность будущего не исчерпывается уже повторениями. Между тем герои «Пути на Амальтею» повторяют себя. Их мир повзрослел — они не изменились. Та же расстановка героев, тот же — приглушенный — спор Быкова и Юрковского, вторично решаемый в том же плане, что в первой книге — это топтание на месте, повторение уже открытого, просчеты содержания.

Неудача «Амальтеи» — предвестник нового возвращения к героям — в «Стажерах».

«Стажеры» рождаются на совершенно новой постановке проблем будущего мира. Но прежде чем могло возникнуть это новое понимание проблем, видение более глубоких конфликтов, должен был стать реальностью сам новый мир. Так возникает «Возвращение», книга с многозначительным подзаголовком «Полдень. XXII век».

Стиль Стругацких получает в ней законченное воплощение. Их видение мира находит свое полное и чистое выражение.

Эпизодический пунктир рассказов перерастает в «Возвращении» в хронику жизни целого поколения. Произошло исподволь подготовлявшееся: казавшиеся отдельными эпизоды оказались заготовками большой вещи, кусками своеобразной летописи эпохи. Еще в рассказах у Стругацких появляются переклички имен, событий, примет эпохи. Валька Петров из «Почти таких же» становится героем «Частных предположений», предыстория полета Быкова-младшего, упомянутого в «Частных предположениях», — содержание «Испытания СКИБР». В этой перекличке уже намечается историческая последовательность, внутренние связи, присущие какому-то почти реально существующему целому. Этим целым оказывается мир «Возвращения». Подобно Грину, создавшему точную, выверенную перекрестными ссылками, географию своей страны, Стругацкие создают реалистически достоверный мир будущего на скрещениях судеб одних и тех же героев, на воспоминаниях и упоминаниях разных людей об одних и тех же событиях прошлого и настоящего, на общих технических и научных приметах времени. Развернутый в ширину, в пространстве, этот мир обретает необходимую для жизненности глубину в своей хронологии. Психологическая убедительность этой хроногеометрии неотразима.

Как и у Грина, у Стругацких — это открытие-прозрение влюбленного. Для большинства фантастов перенесение действия в будущее оборачивается чистой условностью. Будущее — только фон их книг и рассказов. Они не нуждаются в особой достоверности фона, стремясь к максимальной достоверности развития мысли, к логической точности причинно-следственной цепи. Каждый роман Лема, каждая книга Уэллса происходят в своем, определенном времени, а еще точнее — вообще вне его. Даже там, где появляются циклы, они держатся стержнем общей мысли, общей идеи (такова трилогия Ж. Верна, «Звездные дневники» Лема, «Марсианские хроники» Брэдбери).

Будущее для Стругацких — главный герой их книг. Они видят его отчетливо как нечто устойчивое в воображении — поэтому их рассказы, даже когда в них не обозначено время, невольно соотносятся в воображении читателя с миром других, локализованных во времени рассказов. Поэтому время в творчестве Стругацких — органически необходимый компонент. Более того — время отделяет не только будущее от сегодняшнего дня, но и один рассказ-событие от другого. И это позволяет ощутить само движение времени, его реальное существование. Будущее у Стругацких — менее всего условный фон неких открытий, а осуществленное время, некий временной факт.

Когда временные интервалы отчетливо подчеркнуты тщательно расставленными и свершенными фактами разных книг, хроника приобретает подлинность летописи реальных событий. Когда герои одних книг становятся чем-то реально существовавшим в прошлом других, мир получает память, прошлое и будущее. Возникает ощущение бесконечной дороги, идущей от нас к отдаленным потомкам нашим и в то же время будущее становится чем-то необыкновенно близким, детально знакомым, обжитым, населенным знакомыми людьми. Мы приобщаемся к романтическому пафосу человеческих деяний, образующих нить веков, и кажется, будто свершилась затаенная меч-га: мы узнали, что будет после нас.

Многозначительно начало «Возвращения», давшее название роману, на искалеченном звездолете «Таймыр» на Землю 22-го иска возвращаются космонавты, родившиеся в 20-м, сверстники Быкова и Юрковского. Это образует тот непрерывный переход, по которому воображение из мира «Хиуса» и «Тахмасиба» устремляется в мир Горбовского. Непрерывность эта обеспечивает психологическое единство восприятия — основу ощущения хронологической цельности нового мира. Исключается раздражающая, рвущая непрерывность времени «переброска» современника в будущее с помощью летаргического сна и аналогичных затасканных приемов. Мир, воспринимаемый впервые, кажется еще поверхностно упрощенным, таким, как его воспринимают дети. В этом месте в рассказ о людях с «Таймыра» вклинивается история отважной четверки обитателей 18-й комнаты Анъюдинской школы. Новый мир впервые предстает перед нами таким, как его видят они, выросшие в нем, но еще не видящие всей его глубины и сложности. Это мир грандиозных героических дел, В которые им не терпится тотчас окунуться. И рядом — мудрая и осторожная рука Тенина, учителя четверки, раскрывающая перед ними увлекательность менее громких, но не менее интересных дел на Земле.

И лишь теперь, увидев контуры этого мира, мы вместе с Кондратьевым, штурманом «Таймыра», впервые воочию видим его.

Мир начинается с дорог. Это символично — он открыт настежь, он весь в пути.

Мир покоится на технических китах. Рассказы «Самодвижущихся дорог» — это рассказы о быте, техническом, рабочем быте мира, о его повседневном, примелькавшемся чуде, увиденном заново.

С техникой у Стругацких особые счеты. Они остроумно, весело и откровенно очеловечивают ее. В этом последовательном техническом антропоморфизме скрыта глубокая мысль. Такая техника, как кибердворник, не может устроить «бунт машин» — это было бы смешно. Такая неуклюжая вещь, как универсальная кухонная машина, не может поработить человека — это было бы нелепо. Человек будущего свободен от гнета вещей, от суеверного преклонения перед сложнейшей техникой — он их господин и слегка подшучивает над своими умными созданиями.

Очеловечивание машин создает ироническое отрицание техницизма в фантастике, полемическое утверждение человека прежде всего, везде и во всем.

В то же время мир, населенный этими забавными роботами, не отпугивает непонятностью сверхсложных конструкций, кажется уютным, домашним, простым — человечьим.

Он действительно прост. Запросто входят в дом незнакомые люди, узнав, что здесь человеку нужна помощь, и так просто, дружелюбно предлагают ее, что это выглядит чем-то естественным — нормой поведения. Просто встречаются незнакомые люди и минуту спустя уже кажутся старыми друзьями. Откровенно делятся мыслями, сомнениями, радостью. Просто возвращаются из звездного полета, чтобы, с тоской глядя на кушетку, спросить: «Можно, я лягу?» и так же просто встают, чтобы отправиться на штурм Венеры. Простота и естественность — некое внутреннее органическое свойство нового мира. Он не терпит красивых и высоких фраз, звонких и пустых речей, разговоров о долге, о самопожертвовании.

Он удивительно сложен, этот простой мир. И глава о сложности мира называется «Люди, люди…».

Его сложность — это и сложность человеческой души, неслыханно обогатившейся, раскрывшейся, но вечно неуспокоенной, и противоречивость человеческих стремлений и столкновения различных пониманий жизни, главного в ней.

Но главная сложность этого мира — это мысли людей, это их поиски, смятения чувств и их возвышенное кипение, их страдания, гнев, боль, радость, любовь — и всегда и во всем необыкновенное жизнеутверждающее ощущение мира. Различны люди — различны их мысли и чувства. «Томление духа» Поля Гнедых, у которого в голове лишь звенящая пустота и какой-то идиотский голос твердит: «Извлечем из чего-нибудь квадратный корень…» — и скорбное молчание охотника Харина перед черепом разумного существа, первого и единственного, встреченного человеком в Космосе и по нелепой случайности погибшего от Харинской пули, нетерпеливый героизм Сидорова — и мудрое бесстрашие Горбовского, и их неизбежный спор, спор двух людей, равно преданных своему делу, но разно понимающих жизнь. Всё это — случайные страницы жизни, но на каждой из них — спор, спор, спор. Великий, нескончаемый спор о том, как жить, как понять свой мир, как найти свое место и свое главное дело.

Люди, разные люди, но нет среди них равнодушных, душевно сытых, успокоившихся. Их споры не окончены — прерваны делом, бегущим временем, которое задает новые вопросы. Их споры не окончены, потому что сами они — в поиске, потому что их мир спорит с собой, отрицая себя, вчерашнего, во имя завтрашнего себя.

Завтрашний мир уже проступает в сегодняшнем контурами грандиозных экспериментов, надвигающихся проблем, дальних горизонтов науки.

Он входит, завтрашний день, резко, контрастно, тревожно-зовуще в успокоенный на миг, задыхающийся от счастья сегодняшний мир. Поэтому глава о нем называется иронически: «Благоустроенная планета» — это название одного из рассказов как нельзя кстати оказалось там, где речь зашла о дерзком, беспокойном поиске, рвущемся из сегодняшнего благополучия. Поэтому глава начинается рассказом о полноте жизни, о беспокойном счастье, погоне за вечной мечтой.

Здесь познается движение этого мира, и в самой грандиозности стоящих перед ним задач — исполинский размах его свершений. Проблема этих рассказов — на самых пределах сегодняшних наших знаний: Великое Кодирование человеческого мозга, расшифровка рассеянных следов информации прошлого, поиск взаимопроникающих пространств и, наконец, первый в истории человечества контакт с миром разумных существ. Но уже и на этих пределах вырастают еще более далекие цели, еще более величественные перспективы — полумифический человек из будущего с подчеркнуто обыкновенным именем «Петр Петрович» приотдергивает завесу времени — «смотрите, какими вы будете».

Притча словно подводит итог. Она, конечно, излишня. Объяснения не нужны этому живому и сложному миру. Он не подводит итогов, он перешагивает за их черту.

Так новое видение будущего, впервые и робко провозглашенное еще в «СБТ», кульминирует в «Возвращении» в картинах прекрасного и величественного мира, где люди подлинно и впервые свободны — свободны творить добро, свободны быть благородными, свободны следовать безошибочным движениям души. Воинствующий гуманизм этого мира обращен против всякого порабощения человека — несправедливостью, ложью, грязью быта и догмами навязанных схем.

В мире этом Стругацких подстерегала опасность — сделать его слишком прекрасным и слишком величественным, потерять в нем живого человека и живую жизнь.

Но особое, иронически-веселое понимание сложности жизни, в высшей степени присущее Стругацким и создающее неповторимо-привлекательную окраску их стиля, пронизало собой этот мир и оживило его. Исполинский повседневный труд человечества, грандиозность событий, опасности — всё это ушло в подтекст, стало дальним планом происходящего. На переднем плане — подвиг-будни, готовый в любую минуту кульминировать в подвиг-событие. Дальний план служит своеобразным психологическим, романтическим подтекстом жизни, он создает высокую приподнятость, предощущение подвига. Но без переднего плана с его отепляющими, снижающими пафос озорными, насмешливыми, ироническими тонами дальний был бы вымученно-героичен, как у Ефремова, или ложно-патетичен, как у Альтова; в любом случае, он был бы декларативен. Эта двуслойность мира пронизывает образ каждого героя, придавая им жизненную правдивость: в подлинной жизни подлинное и великое скрыто в простом и малом.

Этот, новый в фантастике, путь создания живого человеческого образа до сих пор неправильно понимается и оценивается критикой. «Запорожцами в космосе» назвал сердитый критик молодых и насмешливых смерть-планетчиков из «Стажеров». Критик разгневан шутливым жаргоном научных лабораторий, подобно Ильф-Петровскому персонажу, хмуро вопрошавшему: «Что это за смешки в реконструктивный период? Над чем смеетесь? Над собой смеетесь!» Гнев его проистекает от предвзятых схем, с которыми он подходит — нет, даже не к завтрашней, а уже к сегодняшней жизни.

«Возвращение» — это гимн человеку, земному, простому, великому, вдохновенной радости свободного мира, прекрасному будущему свободного человечества.

Как всякий гимн — немного восторженный и обобщенный.

Обобщенность — в бесконечной размноженности, по существу, одного героя. Собранный из Горбовского, Кондратьева, Сидорова и многих других персонажей образ человека будущего — действительно живой и полнокровный образ, но повторяемый многократно он вызывает ощущение однообразия — Горбовский в чем-то повторяет Юрковского и Быкова, но Горбовскому повезло больше других, другим героям негде развернуться в тесной клетке мозаики эпизодов. Они статичны и, может быть, именно поэтому так похожи. То, что было достаточным в рассказах, где только намечались черты человека будущего, стало ограниченностью в том сложном мире, каким должен был бы быть мир «Возвращения». Сложный, движущийся и непрерывно изменяющийся мир требует сложного, непрерывно развивающегося образа и характера.

Восторженность сквозит в том внешнем, по существу, характере конфликтов, которые намечены в романе, в молчаливом ощущении каких-то центральных, основных конфликтов времени, и прежде всего непрерывной борьбы за становление и обновление человеческой души. В спорах «В» сталкиваются разные люди и разные мысли, но споры их не меняют, не заставляют задуматься, они расходятся — каждый со своим, как ЭТО было уже в «СБТ», «ПнА».

Отсутствие главных, определяющих конфликтов эпохи удачно маскируется мозаичностью формы, а может быть, эта мозаичность даже вызвана этим отсутствием.

Можно сказать, что, едва разрешив противоречие нового содержания и традиционной формы, Стругацкие оказались перед новым противоречием — угаданный в воображении сложный мир выдвигал свои глубинные проблемы, не умещавшиеся в мозаичной, хроникальной форме повествования. Но дело не только и не столько в форме. Стиль определял неизбежность поверхностного — в сравнении с истинной глубиной мира — раскрытия его. Вызревали новые проблемы и требовали нового стиля, нового метода их постановки и решения.

В «Стажерах» намечается новый круг тем фантастики Стругацких. Это, по существу, старая тема становления характера, но звучание ее теперь изменилось. Тема переосмысляется, как воспитание в человеке человека, борьба за человеческую душу. Эта борьба понимается теперь как главное условие возможности осуществления мира «Возвращения», как главное содержание исторического переходного этапа к коммунистическому обществу 22-го века. Тема из узко-психологической стала исторической и социальной. В этом выразилось новое, более сложное понимание будущего и путей к нему. Понятно возвращение назад по хронологической лестнице, ко времени Быкова, Юрковского и их смены — инженера Ивана Жилина, стажера Юры Бородина. Соответственно новому, углубленному пониманию задачи, основная тема «С» сразу ставится на широком фоне, ей сразу задается социальное звучание. Оно задается заставкой повести, внешне не связанной с сюжетным развитием событий, но в действительности определяющей ее внутренний идейный лейтмотив.

Заставка — это спор Дауге и бывшей его жены, Марии Юрковской. Спор о том, как жить. Но теперь против Дауге выступает не друг, не соратник, а откровенно мещанское мировоззрение.

Вынесенная в композиционный эпиграф декларация нового, социалистического мещанина звучит как главная угроза, ожидающая человечество в случае поражения в битве за души растущих поколений.

Повесть сделана еще в прежнем, хроникальном стиле Стругацких. Внешнее сюжетное движение следует перипетиям полета генерального инспектора Юрковского по станциям Солнечной системы. Один за другим проходят эпизоды, сцены, лица — международный ракетодром Мирза-Чарле, Марс — будни астрофизиков, облава на «летающих пиявок», находка следов Пришельцев (Стругацкие, словно по инерции, продолжают прочерчивать новые линии связей и перекличек с «Ночью на Марсе», со следопытами «Возвращения»), Эйномия — полигон для изучения гравитационных волн, Бамберга — последние, жалкие могикане частнособственнического сектора — и дальше, дальше.

Но, как это обычно бывает, в непременной еще оболочке прежнего стиля уже вызревает новый. И в действительности не внешний ход событий ведет сюжет и организует хронику в единое целое. Теперь это делает внутреннее движение главной мысли. Путешествие генерального инспектора оборачивается странствием в поисках главной истины времени, путешествием к Оракулу Священной Бутылки.

Поиски истины начинаются сразу же, в первой встрече Бородина и Жилина в кафе у старого Джойса, «свободного предпринимателя», умного и убежденного защитника теории личного обогащения. Это другая, грубо-фактическая сторона индивидуализма, утонченно-эстетский вариант которого исповедует и проповедует Мария Юрковская. Что может противопоставить им стажер Бородин? «Я постараюсь умереть раньше, чем не смогу работать. И вообще я считаю, что самое важное в жизни для человека — это красиво умереть». Не очень глубоко и не очень умно, хотя и мужественно, если за такими словами стоит честная готовность — у стажера она есть.

По существу, это позиция Юрковского. Есть в ней что-то от рецидивов индивидуализма, теории «героя-одиночки, энтузиаста-мечтателя», с которой Юрковский прошел по «СБТ» и «ПнА». И если порыться еще глубже, фраза Бородина напоминает лозунги, призывающие «животы положить», «погибнуть, но дело сделать», «любой ценой».

Так погибает Юрковский — мужественно, прекрасно, на посту.

Но самое сложное в истории Юрковского, — в словах Жилина: «В наше время история жестко объявила Юрковским: „Баста. Никакие открытия не стоят одной-единственной человеческой жизни“. Рисковать жизнью разрешается только ради жизни. Это придумали не люди. Это продиктовала история, а люди только сделали эту историю. Но там, где общий принцип сталкивается с принципом личным, там кончается жизнь простая и начинается сложная».

История откровенно говорит с Юрковским, и в последний свой рейс он идет не геологом-первооткрывателем, а довольно бестолковым администратором, беспомощным генеральным инспектором МУКСа. Идет грузный, обрюзгший, в роскошном халате, способный на личную храбрость, на самопожертвование, но неспособный понять сложность нового времени.

Спор, начатый в «СБТ» и нерешенный в «ПнА», в «Стажерах» решает жизнь.

Где же все-таки истина? Что противопоставить реальной угрозе омещанивания душ?

Может быть, Быков? Быков знает цену человеческой жизни, он мудро осторожен. В нужную минуту Быков может быть решительно смел, но где эта нужная минута Быкова? Она в прошлом. Быков проходит по жизни величественный, монументальный и, если вглядеться, — чуточку стороной, немного равнодушно. У него свое дело, и главное для него — делать свое дело, и пусть другие также делают свое. Быков застыл, он не меняется, а жизнь идет вперед. И «жизнь заставляет Жилина, который целиком согласен с железной линией Быкова, сочинять сказочку о гигантской флюктуации, чтобы хоть так выразить свой протест против самой непоколебимости этой линии».

Скоро жизнь объявит свое «баста» и Быковым, чья непоколебимость незаметно превращается в чувство непогрешимости, в душевную черствость, неумение замечать, понимать и доверять «движениям души своего ближнего».

Внутренний спор развивается в контрастных сопоставлениях: Мирза-Чарле — марсианская колония, Эйномия — Бамберга. Прекрасные люди, чистые и хорошие люди живут и работают на Марсе и Эйномии, но как же незащищены они от равнодушия Джойса, от честолюбивых интриг Шершня и Кравца! Мысли, мысли о цели своего дела, о месте его в судьбах мира, о самих этих судьбах — вот чего не хватает этим прекрасным людям, исповедующим культ Дела. Прекрасны героические будни созидания нового мира, радостна и полна жизнь людей, освобожденных от страха старости, от забот о желудке — но как легко уйти в эти будни и перестать видеть Большой Мир и Большое Дело, как просто полнота превращается в односторонность, а потом — в самоцель, как у Юрковского.

Не гибелью Юрковского кончается книга. Ведь жизнь идет вперед. Быков пойдет в новый рейс — к Трансплутону. А Жилин — первый думающий герой Стругацких — Жилин, герой Юпитера, космонавт с десятилетним стажем, останется на Земле. Он остается, чтобы растить людей. «Главное — на Земле. Главное всегда остается на Земле».

Это — не парадокс. Это закономерное завершение спора. Определение главного узла эпохи, ее главной проблемы.

Впервые у Стругацких «в спорах родилась истина». Раньше они рождались «попарно». Это было первое приближение к сложности действительности. Теперь свершилось приближение второго порядка.

Не потому ли так современно и остро звучат «Стажеры»? «Главное — на Земле». Случайно ли сегодняшнее звучание этих слов, только ли о будущем говорит фантастика?

Эти вопросы очень важны для понимания фантастики Стругацких, но для ответа на них необходимо глубже заглянуть в природу фантастики вообще.

До сих пор в определениях фантастики бытует полный разнобой. БСЭ, например, определяет предмет фантастики как «изобретение, открытие, еще не осуществленное в действительности». Это определение, восходящее к Ж. Верну и справедливое для многих книг, сделанных в его традиции, совершенно не объясняет сущности фантастики Лема, Брэдбери. И разве в «Машине времени» Уэллса предмет изображения — машина времени? Иные критики считают предметом фантастики «не только и не столько завтрашнюю науку и технику, сколько завтрашнего человека». Но как подогнать под это определение фантастику Днепрова?

Фантастика тесно связана с действительностью. Этот очевидный факт имеет для фантастики первостепенное значение. Ведь перед писателем-фантастом, по справедливому замечанию Блонского, нет того сопротивляющегося живого материала, каким действительность является для реалиста. Фантаст конструирует свой мир. В произведении, лишенном материала, могущего сопротивляться, воображение лишено точки опоры. Плечо прилагаемой силы равно нулю, ее действие иллюзорно.

«Сопротивляющийся», т. е. живой материал фантастика берет из действительности. В этом — условие ее реальной познавательной ценности. Фантастика, лишенная этой связи, обращается в пустое фантазирование, и тому есть масса примеров.

Линий соприкосновения, связи с действительностью существует, по-видимому, множество. Так, Ефремов отталкивается от сегодняшних социальных дискуссий, конструируя мир «Туманности Андромеды»; Лем идет от сегодняшних философских проблем. Стругацкие, как мы видели, избрали для себя живой, человеческий образ.

Не следует оценивать воображение фантаста только по умению увидеть небывалое — не меньшую роль играют точность и глубина анализа существующего. Ведь именно это, по существу, позволяет нам ощутить степень психологической, жизненной достоверности фантастического произведения. Именно этот и никакой иной смысл вкладываем мы в выражение «реалистическая фантастика». Всякий иной смысл был бы, очевидно, противоречив. Ведь фантастика — нечто совершенно иное, чем реализм в узком смысле слова. Недаром традиционный реалистический роман не сумел вобрать в себя одну из вершин человеческой мысли — достижения современной науки, которыми свободно распоряжается фантастика. И недаром многие новые проблемы, возникающие в космическую эпоху, не могут быть поставлены в рамках реалистического романа.

Беглая ретроспекция еще ближе подводит нас к пониманию существа различия. Фантастика родилась из сказки, мифа, с их перенесением реальных отношений в вымышленный мир. Сказка издавна стремится к сверхтипизации, храня не просто исторические и национальные типы, но и общечеловеческие сущности. Это сообщило фантастике стремление к обобщениям общечеловеческого, общеисторического масштаба. Но вместе с тем фантастика уже с зарождения отказывается от ясной и непринужденной сказочной морали, преследуя свои особые цели. Но Апулей и Свифт, и Гофман — это еще не фантастика в нашем понимании. Точно так же лишь подходом к современной фантастике была социальная утопия прошлого.

На скрещении этих путей в творчестве Ж. Верна и особенно Уэллса рождается подлинно научная фантастика. Заслуга Верна в том, что он открыл для фантастики область технических идей. Слишком прямое следование традициям Верна породило собственно техническую и ее продолжение — собственно научную фантастику наших дней. Если это и литература, то какое-то особое, находящееся еще в мучительном становлении ее ответвление. Читая многочисленные рассказы, которые можно представлять на соискание ученых степеней, трудно отделаться от впечатления, что их отношения с литературой — чисто официальные, внешние.

Самое важное для фантастики открытие было сделано Уэллсом. «Мне пришло в голову, — пишет он, — что обычное интервью с дьяволом или волшебником можно с успехом заменить искусным использованием положения в науке». И дальше: «Интерес во всех историях подобного типа поддерживается не самой выдумкой, а нефантастическими элементами… Фантастический элемент, страшное свойство или страшный мир используются только для того, чтобы оттенить и усилить наши естественные реакции — удивления, страха или смущения… Когда писателю-фантасту удалось магическое начало, у него остается одна забота: все остальное должно быть человечным и реальным. Необходимы прозаические детали и строгое следование гипотезе».

Уэллс несколько односторонен — второе, обращенное к будущему лицо фантастики почти не замечается им.

Развитие собственно фантастического, имеющего самостоятельную познавательную и художественную ценность, гипотетического элемента фантастики было проделано Лемом.

Мы можем теперь подытожить.

В отличие от романа реалистического, вымысел которого непосредственно связан с первичной действительностью, фантастический роман, отталкиваясь от первичного, создает вымышленный вторичный мир. Он как бы вторично воспроизводит действительность. Контуры реального мира просвечивают сквозь аллегорическую толщу фантастики. Фантастический мир становится — по праву происхождения — невольным зеркалом проблем реального мира.

В этом главная познавательная ценность фантастики как части человековедения.

Можно понять, что фантастика — не жанр литературы с его специфическим предметом изображения. Фантастика — это метод познания действительности (сегодняшней и завтрашней), метод познания человека (исторического, реального и будущего).

Возможность анализа будущего — отнюдь не привилегия одной лишь фантастики. Движение действительности вскрывается с не меньшей силой и реализмом.

Отличия, порождающие различные возможности и устремления, лежат в ином: в противоположном подходе к действительности — в одном случае настоящее познается через будущее в его развитии, в другом — будущее угадывается в сегодняшних его тенденциях.

Дорогой Борик.

Ответа на мое письмо я не дождался, да это не страшно. Дела обстоят таким образом. Кончились эти зас…е праздники, наконец, и вчера я обошел издательства. В «Знании» дела такие. Ждут сигнала числа пятнадцатого-двадцатого. Тьфу, надоело уже. Первый номер НФ почти готов, застопорило у них только со статьей. Сейчас гадают, поставить Травинского в первый выпуск или перевести его во второй, который пойдет сразу после первого. Несмотря на мои настояния, они считают, что там надо что-то еще подправить. В последнем случае в первый выпуск пойдет статья Громовой об утопиях (от Морриса до Стругацких). Я потребовал от Дубровского, чтобы меньше рассуждали и обсуждали, а скорее сдавали альманах в производство, всё равно с какой статьей. Иначе никогда это дело с мертвой точки не сдвинется. Вообще там имеет место некоторая растерянность, вызванная тем, что Андреев в больнице. Кстати, я в праздники у него был и отвез ему ТББ. Есть уже слух, что он назвал повесть превосходной. Скоро уточню. В субботу мы договорились встретиться с Этингофом и Дубровским, и они обещали мне твердо сказать, какие приняты решения и что дадут в альманах. Дубровский ТББ не читал, но горит уже желанием занять им большую часть второго альманаха, сразу весь, целиком. Полагаю, когда прочтет, — поостынет.

Был я и в «Мол. Гв.». Бела очень огорчилась, что я уезжаю. Двадцатого она сдает Полещука и сразу принимается за наш сборник. Мы договорились держать связь по телефону, а в случае надобности — либо она приедет в Л-д (что было бы лучше всего), либо мне придется на день-другой вернуться в Москву. В общем, терпение. Из «Москвы» тоже пока ничего нового.

Короче говоря, я свободен и могу приехать сразу после субботы. Скажем, в воскресенье утром. Если ты согласен и позволяет обстановка — немедленно дай знать. Хоть телеграммой, хоть письмом. Что же до «СвД», то я написал четыре главы, одна — собственно «Суета» — у нас и так есть, остаются три. Полагаю, сумею набросать их до отъезда. А не сумею — и так сойдет. Всего пока имеют место 37 стр. Две главы по 12 и две по 6 стр. Все материалы по магам у меня, я их привезу.

Вот и всё пока. Целую, твой Арк.

Поцелуй маму, посоветуйся с ней насчет приезда.

Дорогой Боб!

Получил письмо и телеграмму. И еще одну телеграмму. Справку высылаю. Правда, она 61-го года, но это никого не касается. Да и не заметят.

Я последнюю неделю мучился флюсом, сегодня выздоровел, завтра иду за билетом,

В «Мол. Гв.» нам сообщили, что встреча в ЦК ВЛКСМ состоится не то 25-го, не то 27-го, если нам пришлют приглашения — съездим в Москву на день-другой.

В «Москве» ТББ прочитала первая инстанция, сказали, что очень хорошо, только боятся. В «Знании» тоже прочитали, ухватились и требуют 2-й экземпляр. Завтра еду в «Знание» и всё узнаю подробно, а то мне передавали это по телефону и по необходимости коротко и неясно.

Ну вот и всё пока.

Больше писать не буду.

Привет всем, до встречи.

Твой [подпись]

На Одесской киностудии продолжают готовить конференцию по кинофантастике.

Уважаемый Борис Натанович!

Очень рад, что наша идея — провести конференцию по производству научно-фантастических, приключенческих фильмов и фильмов-сказок с широким применением комбинированных съемок — и ее ориентировочная повестка дня нашла у Вас одобрение и поддержку.

Аркадий Стругацкий сообщил нам, что он и Вы сделаете доклад на конференции — «Фантастика как метод». Надеюсь, что Вы сможете принять участие в конференции и выступить с этим докладом.

Сейчас окончательно установлен месяц проведения конференции — январь 1964 года. Как только станет известна точная дата — я сразу же Вам ее сообщу.

Прошу прислать краткие тезисы Вашего выступления, а также список Ваших основных работ, связанных с научной фантастикой.

С искренним уважением

Редактор Г. ОСТРОВСКИЙ

О совместной работе АБС в Ленинграде можно узнать из дневника приездов.

Приехал 21.11.63 писать СВД. Нынче 27.11.

28.11. Сделано 8 стр. III главы СВД. Спор о беспокойном коммунизме. Кровавые конфликты против розовости.

4.12. Бебс приехал из Пулково.

5.12. СВД — осталась последняя глава.

6.12. «Козара».[65]

7.12. СВД окончена.

13.12. После 3-дневн. побывки в Л-де Гор читал про кольцо. Написали главу про Арату.

14.12.63. Начата чистовая работа СВД.

19.12.63.

20.12.63. Пирушка: И. И.,[66] Брумсы, Травинские.

23.12.63. Остался рассказ «1-е люди на 1-м плоту».

24.12.63. Работа закончена. Завтра отъезд.

25.12.63. Конец.

1) Суета

2) Арата

3) БЗЛ

4) КВоЦ

5) ПЛнПП

Итог внушителен: черновик и чистовик первой части ПНВС, чистовик ТББ и три рассказа — за месяц с небольшим. Хотелось бы, конечно, экстраполировать такие результаты на все годы совместного творчества АБС и вообразить, сколько осталось ненаписанного… сколько могло быть написано, живи АБС в одном городе и не отвлекайся они на постороннюю работу… Увы, такие штурмы возможны, видимо, только при накоплении желания «встретиться и писать» и при совпадении десятка прочих факторов. Это как любовь. Вспомним ПНВС: «Общение с девушками доставляет удовольствие лишь в тех случаях, когда достигается через преодоление препятствий…» Общение с Музой, вероятно, тоже…

Дорогой Бобка!

У нас всё благополучно. Завтра Новый Год, ожидаются толпы гостей, наши готовят всё в изобилии, а главным образом китайский чифань. Ошанину подкинули новые компоненты китайского пайка — сушеных каракатиц, грибы муэр, калужью тешку, сычуанскую капусту и прочее. Каракатиц мелко нарезали, сейчас они набухают в теплой воде и ждут жарения с ростками бамбука. Пахнут. Гм.

Ну, о делах.

1. СВД и рассказы сдал на машинку, готово будет после праздников.

2. У Нины Матвеевны неприятности: в «Крокодиле» обругали морские легенды Смурова, а «Комсомолка» набросилась на очерк Горбовского, всё это в последнем «Мире Приключений». Вдобавок выяснилось, что в «Дебрях времени» много фактических ошибок.

3. Бела Григорьевна выходит после праздников, съездит на два дня в командировку в Ленинград и тогда возьмется за наш сборник.

4. Сборник «Фантастика, 64» поручили составлять какому-то мальчишке из «Тех. Мол.». Он приценивался к нам, спрашивал, не можем ли мы что дать. Я сказал, что мы подумаем.

5. В Детгизе мне передали пришедшую на мое имя бандероль из Японии. Журнал «Эс-Эф магадзин». Там добросовестный и скрупулезный перевод «Частных предположений» под названием «Первая попытка». На заставке изображена красивая девочка лет пятнадцати (судя по лицу), с арбузообразными титьками, в трусах и бустгальтере и с вот такими бедрами — японский вариант Ружены Кунертовой. В том же журнале статья японского фантаста Комацу Сакё — ответ на статью Ефремова, что в «Фантастике 62».

6. Виделся с Ариадной. Она уже говорила с Бабаевским и с юристами, перевод нашего дела в Комиссию СП РСФСР вполне реален, возможно, как она надеется, нас примут в феврале — марте. Я написал от нашего с тобой имени заявление под ее диктовку и отдал ей. Я спросил, не нужны ли еще специально рекомендации на тебя от ленинградцев, она сказала, что не помешают. Попробуй взять у Гора и еще кого-либо.

7. Ленка попросила написать, что она тебя очень любит. Да, читал я здесь в семье СВД. Всем очень понравилось. Дети плакали от смеха. Взрослые тож. Но семья, сами понимаете, не редакция.

8. Сейчас иду в Детгиз и Знание. Всех поздравлю.

Взялся за Винера — читаю «Кибернетику и общество»,[67] — начал третий раз конспектируя. Плохо все-таки старик пишет. Простому человеку понять трудно. Или уж очень плохой перевод.

Вот всё. Поздравляю, желаю и т. д.

Привет и поздравления всем, Адке особенно.

О «китайском чифане» вспоминает БН:

Люблю жареное и острое (бедная моя печень). Более всего люблю китайское. Готовить не люблю и не умею (разве что — яичницу с помидорами). Впрочем, АН даже яичницу не умел. Он вообще был довольно равнодушен к еде, хотя к китайскому приучил меня именно он. О, эти прекрасные обеды в ресторане «Пекин» — знак окончания очередной работы и награда за нее! Салат из вермишели из гороха маш. Маринованная капуста с красным перцем. Консервированные яйца. Вырезка из свинины с грибами сянь-гу… АН еще очень любил трепанги, а я так и не сумел к ним пристраститься.

В канун Нового года к АБС приходит очередное письмо о подготовке творческой конференции по кинофантастике.

Уважаемый Борис Натанович!

Посылаем Вам информационный бюллетень о ходе подготовки к нашей творческой конференции.

Пользуемся случаем от души поздравить Вас с наступающим Новым годом. Желаем, чтобы он принес Вам только здоровье, счастье, успехи в творчестве.

Верим, что большой разговор о судьбах научной фантастики, приключенческих и сказочных фильмов, начатый нашей студией, явится, с Вашей помощью и дружеским участием, принесет пользу развитию советского кинематографа.

Директор Одесской киностудии художественных фильмов

В. Федоров

Год выдался поистине удачным. Вышли переиздание (спустя год) «Возвращения» и три публикации в сборниках: ДР в «Новой сигнальной», «Извне» в «В мире фантастики и приключений», «О странствующих и путешествующих» в «Фантастике, 1963 год».

Переводы АНа еще только готовятся к печати и выйдут в следующем году, а вот статей по астрономии, коллективных, с участием БНа, в «Трудах 15-й астрономической конференции СССР» вышло целых три. Это:

Д. Д. Положенцев, Б. Н. Стругацкий. О вычислении эфемерид Солнца и планет земной группы на счетно-аналитических машинах с целью обработки меридианных наблюдений;

Е. И. Крейнин, Д. Д. Положенцев, Б. Н. Стругацкий. О составлении таблиц для астролябии Данжона с использованием современных вычислительных машин;

X. И. Поттер, Б. Н. Стругацкий. Применение счетно-аналитических машин для решения некоторых задач астрофотографии.

Критика в этом году также благоволит к АБС. Помимо статей в прессе, появились статьи о фантастике и в различных сборниках. Там неизменно упоминались АБС и обязательно — в положительном ключе.

В. Травинский в сборнике «Черный столб»:

<…> В отличие от Г. Гора братья Стругацкие не пытаются найти научного сюжетного объяснения тому факту, что герой повести «Попытка к бегству» Саул перенесся из XX века вперед чуть ли не на тысячелетие. Он перенесся — и всё. Как? Об этом не говорят авторы, об этом не знают ни Антон, ни Вадим, спутники Саула, в их совместном путешествии на страшную планету Саулу. Больше того, Вадим и Антон почти до самого конца и не подозревают, что имеют дело отнюдь не с кабинетным ученым, «книжным червем», историком, изучающим далекий XX век. Саул кажется им немного странным — и только. <…>

Савел Петрович Репнин, командир Красной Армии, военнопленный, взятый немцами в плен под Ржевом, заключенный № 819360, использовал свою последнюю обойму. Попытка к бегству в будущее не удалась. Саул слишком честен для того, чтобы спасти только себя. Он возвращается из будущего на свое место доделывать свое горькое, но необходимое дело. И гибнет. И труп его сапогом переворачивает на спину эсэсовец. И жирный дым валит из труб лагерных печей… Надо, чтоб Саул погиб. Надо, чтоб он стрелял даже тогда, когда это заведомо безнадежно. Попав в будущее, Саул убедился, что если такие, как он, не сделают всё, что они могут сделать сегодня, то завтра не наступит. <…>

«Попытка к бегству» — сложное произведение. В нем Стругацкие впервые уходят от дорогого их сердцу мира добрых камерных коллизий и своеобразных, но частных проблем науки в мир острых социальных конфликтов, дерзких контрастных всечеловеческих обобщений — в большой мир большой литературы. И туда им удалось принести все скопленное на подходе: индивидуальность стиля, добротный естественный юмор, сюжетную остроту, энергичный «сценарный» диалог. И если повесть Г. Гора «Странник и время» продолжает и развивает уэллсовские традиции фантастики («Когда спящий проснется», «Машина времени»), хотя и внутренне полемизирует с идейной позицией Уэллса, то. «Попытка к бегству» Стругацких ассоциируется с яростной повестью Бруно Ясенского «Я жгу Париж».

«Попытка к бегству» не только самое интересное произведение сборника, но и лучшее из всего, что до сих пор написано Стругацкими.

К. Андреев в сборнике «Фантастика, 1963 год»:

<…> Одной из интересных книг года нужно считать фантастическую повесть А. и Б. Стругацких «Возвращение», имеющую подзаголовок «Полдень. XXII век».

«Возвращение» братьев Стругацких никак не отнесешь в разряд утопий. Это даже не повесть, а серия рассказов, связанных несколькими проходящими героями и общей темой: Земля в XXII веке, в эпоху полного расцвета коммунистического общества. Авторы нарисовали яркую картину чудесного, светлого мира, где жить и работать чертовски весело и интересно, где чем дальше, тем больше нерешенных проблем. Но ведь именно в этом и есть бесконечная прелесть нашей суматошной и неповторимой жизни!

1962 год для А. и Б. Стругацких плодотворен. Три произведения, опубликованных в этом году и не «проходных», а принципиально новых, — своеобразный литературный рекорд! Одна книга уже была названа. Две другие — повести «Стажеры» и «Попытка к бегству».

Последняя повесть ставит новую, очень важную проблему: мещанство как социальная база фашизма, проблема перехода к коммунизму отсталых народов и племен. То, что действие перенесено в XXII век и одновременно герой находится в заключении в немецком концлагере, придает повести братьев Стругацких необыкновенную современность и остроту. <…>

Е. Брандис и В. Дмитревский в двух статьях и одной книге также хвалят произведения АБС. В сборнике «Новая сигнальная»:

<… > Обратим внимание читателей лишь на некоторые идеи, характерные для их последних фантастических повестей «Возвращение (Полдень. 22-й век)» и «Попытка к бегству».

Речь идет о формировании человека будущего. Отдельные черты этого человека писатели находят в наших лучших современниках, и поэтому они вполне сознательно переносят на своих героев, живущих в 22-м веке, многие признаки, свойственные представителям научно-технической интеллигенции наших дней, вплоть до лексики. Поначалу это может вызвать у читателя недоумение и даже чувство протеста, но потом, когда входишь в динамический ритм повествования, внимание переключается на куда более важные вещи. Как будет вести себя человек, поставленный в чрезвычайно трудные условия? Выдержит ли он проверку делом?

<…>

«Возвращение» — вещь неровная, излишне фрагментарная, она распадается на отдельные малосвязанные между собой эпизоды и по своей направленности занимает в творчестве Стругацких, как нам кажется, переходное положение. Во всяком случае, такое впечатление создается, когда сравниваешь «Возвращение» с новой повестью тех же авторов «Попытка к бегству». Здесь еще более отчетливо и углубленно вырисовываются высокие нравственные качества человека будущего, и авторы как бы отвечают на ими же поставленный вопрос, каким должен быть человек, достойный получить «визу» в коммунизм.

<…>

В альманахе «В мире фантастики и приключений»:

<… > Полностью отвечает идеям Циолковского об освоении всего околосолнечного пространства повесть А. и Б. Стругацких «Стажеры». Ближайшие планеты уже обжиты, на дальних, вернее на их спутниках, работают научно-исследовательские станции. Инспекционный звездолет, на борту которого находится знаменитый исследователь космоса Юрковский, знакомый читателям по повестям «Планета багровых туч» и «Путь на Амальтею», поочередно посещает уже завоеванные человечеством планеты и астероиды. <…>

Трудно, конечно, сказать, понадобится ли когда-нибудь уничтожать пояс астероидов и сдвигать планеты со своих орбит. Но то, что людям придется обживать околосолнечное пространство, — это несомненно.

<…>

В книге-исследовании «Через горы времени», посвященной творчеству И. Ефремова, несколько слов сказано и об АБС:

<…>

Последняя по времени книга на ту же тему — фантастическая повесть братьев Аркадия и Бориса Стругацких «Возвращение (Полдень. 22-й век)» — представляет собой цикл рассказов, связанных общими героями. Всем им приданы черты, которые, по мнению авторов, проявляются уже в полной мере в передовых людях нашего времени и будут обычной «средней нормой» для членов всепланетного коммунистического содружества. Достоинство повести — в стремлении раскрыть внутренний мир наших потомков и пробудить у читателей живую творческую мысль. Книга, правда, написана неровно, и психологические портреты молодых людей 22-го века представляются нам нарочито упрощенными, но тем не менее она покоряет романтической страстностью и верой авторов в свою мечту.

<…>

О похожести антуража повестей о будущем Ефремова и АБС рассказывал БН:

Ну, начнем с того, что спорамин — это не наша выдумка. Мы с Аркадием Натановичем позаимствовали его у Ивана Антоновича Ефремова. То было время (конец 50-х — начало 60-х), когда мы носились с идеей создать общий для всех советских фантастов Мир Светлого Будущего. Чтобы там использовались одни и те же элементы антуража, одна и та же терминология, — чтобы там были и «скафандр высшей защиты», и «самодвижущиеся дороги», и «кохлеарное исчисление», и «прокол пространства», и «флаеры» с «птерокарами»… Оттуда родом и спорамин — вещество, стимулирующее жизненные силы на гормональном уровне, делающее (причем очень быстро и надолго) слабого — сильным, усталого — бодрым, больного — здоровым. В общем-то, ничего такого уж фантастического в спорамине нет: мне приходилось читать о вполне современных препаратах, способных давать соответствующий эффект. Правда, ценой последующей расплаты, чего за спорамином, помнится, не водилось.