Письма. Том III. 1865–1878

1. Два письма Иннокентия, Архиепископа Камчатского, Курильского и Алеутского, к Димитрию Васильевичу Поленову[244]

а) Ваше Высокородие, Милостивый Государь Димитрий Васильевич!

Честь имею свидетельствовать Вам и супруге Вашей и маменьке мою искреннейшую благодарность за Вашу хлеб-соль и за Ваше радушие. Вы честили, угощали и проводили меня ровно как родного. Никогда не забуду я этого, и да воздаст Вам Господь Бог за это своею милостию!

В Москву приехал я благополучно в назначенный час. Завтра еду к Троице, а 4-го февраля думаю отправиться и из Москвы; ранее ехать нельзя: пожалуй, где-нибудь попадешь под блины и просидишь до поста.

Позвольте Вас попросить исполнить некоторые мой поручения, а именно: Гг. Домонтович и Довголевский были у меня с визитами не один раз; а я у них не был ни разу, откладывал все до последнего времени. Сделайте милость, попросите у них за меня извинения, и скажите им от меня большой поклон и благодарность за их внимание ко мне. То же самое прошу сказать и г. Франку, если увидите его в скорости. Прошу также объявить мое искреннее почтение и благодарность всем обер-секретарям и — Александру Петровичу, бывшему моему соседу. Гг. директорам всем (кроме г. Франка) я писал особые письма. Владыкам же не писал ни одному. При свидании прошу поклониться от меня Преосвященному Афанасию, Филофею и Нилу.

Затем, призывая благословение Божие на Вас и на всю Вашу домашнюю церковь, имею честь быть, с совершенным почтением и искреннею любовию, Вашего Высокородия покорнейший слуга

Иннокентий, Архиепископ Камчатский

Января 26, 1858 г.

Москва

Р. S. Потрудитесь сказать Владык Филофею, что Владыка Московский так же, как и я, в Киевском браке признает три рода; следовательно — расторгнут быть не может.

б) Ваше Высокородие, Возлюбленный мой о Господе Димитрий Васильевич!

Искренно благодарю Вас за письмо Ваше от 31 января и паче за любовь Вашу ко мне, будьте уверены, я никогда не забуду Вас и милого Вашего семейства. Да воздаст Вам Господь своею милостию!

Я уже далеко, далеко от Вас — за Байкалом, за Нерчинском, в селе Бянкине; сижу на берегу р. Шилки и жду ее очищения.

Если угодно, расскажу Вам нечто о моем путешествии: из Москвы я отправился 4-го февраля, 12 марта приехал в Иркутск, из Иркутска выехал 1-го апреля и 10 прибыл на настоящее место. На пути моем я видел всех преосвященных — всего 8, со всеми беседовал, и скажу Вам по секрету: годных в Св. Синод из них не более 3-х. Первейший- Евсевий Иркутский-Вам известный. За ним Парфений Томский — человек необыкновенно деятельный, внимательный, рассудительный, опытный (он был семейный и ректор Академии) и истинно благочестивый (он совершенно согласен со мною касательно викариатства и воспитания духовного юношества). За ним по времени и Антоний Нижегородский.

Записку мою о воспитании духовного юношества я представил Московскому Владыке в самый день моего отъезда, и не знаю, что он скажет и скажет ли что-нибудь; и Преосвященный Евсевий во многом, весьма во многом со мною согласен.

Любопытно знать, какия у Вас перемены в Св. Синоде. Что Преосвященный Нил? Не оскорбился ли он, что его обнесли уже двумя чарочками, и Киевскою и Грузинскою? А он на них рассчитывал; да, кажется, и преемник его, Преосвященный Евсевий, жестоко огорчил его своим взглядом на Забайкалье и своими мнениями и сведеньями.

Что Преосвященный Афанасий и Филофей? И кто на место их вызывается? Ничего я не знаю.

Сделайте одолжение, потрудитесь написать мне обо всем подробнее. Письмо адресуйте в Якутск, куда я приеду не ранее половины августа. — Я, слава Богу, здоров, но в Иркутск был нездоров ногою, которую простудил так, что три дня не ходил, и теперь еще прихрамываю, но уже мало; впрочем, продолжаю лечиться. — Новости интересные здесь следующия: Китайское правительство принимает нашу Пекинскую миссию по-прежнему; впрочем, она не отказывала и прошедшего года. Следовательно, Китай не думает с нами ссориться. Ныне я не пишу ни графу, ни Константину Степановичу. Я писал им из Иркутска и буду писать по возвращении в Якутск.

Затем, призывая благословение Божие на Вас и на Вашу домашнюю церковь, имею честь быть, с совершенным почтением и искреннею преданностию и любовию, Вашего Высокородия покорнейший слуга

Иннокентий, Архиепископ Камчатский

Апреля 20 д. 1858 г.

С. Бянкино.

Р. S. Ученому соседу Вашему[245] мой искренний поклон, а также моим бывшим сожителям..

2. Несколько мыслей касательно воспитания духовного юношества[246]

Судя по времени, с которого существуют у нас всякия заведения, учрежденные для воспитания детей, можно бы уже видеть, если не полные, то и немалые добрые плоды от таковых учреждений, стоющих многих усилий и пожертвований. Я разумею здесь часть нравственную. — Что же касается до научной части, то, что ни говори, плоды есть и очень немалые, и в особенности у нас; доказательством тому мо гут служить многия сочинения и лица.

Но что же мы видам в нравственном отношении?

Я не буду говорить здесь вообще о плодах воспитания во всех сословиях; не о том у меня речь. Но что мы видим у нас, в нашем духовном звании, после того как, кроме многих семинарий и училищ, у нас существуют четыре академии?

При всем желании выставить все наше доброе и не обнаруживать наших недостатков, нельзя не сказать, что воспитание нашего духовенства далеко не соответствует той цели, для которой должны существовать наши учебные заведения.

Это видят и говорят почти все, даже начинают писать об этом. Мало этого, даже женщины пересчитывают по пальцам недостатки нашего воспитания. Конечно, благодарение Господу, хотя и редко-редко, но можно найти и из нашего духовенства людей благочестивых, ревностных и даже более. Но если вникнуть в начальные причины сего, то, наверное, окажется, что девять из десяти таковых оттого только благочестивы, набожны и пр., что у них были таковы родители или воспитатели. Следовательно, это отнюдь не от образования в училищах. Напротив того, есть примеры, что дети поступают в училище благонравными и с расположением к благочестивым упражнениям; а из училища выходят с испорченною нравственностью и совсем не с молитвенным духом….

Но положим даже, что и половина из благочестивых сделалась таковыми оттого, что училась в семинариях и академиях. Но зато, сколько есть, из учившихся или из ученых наших, людей, недостойных своего звания по своему духу, и по своим мышлениям и поступкам. Этого мало: к великому несчастию нашему, у нас появились уже вольнодумцы, даже без божники!!! И откуда же? из академий наших, откуда бы, казалось, менее всего надобно было ожидать этого. И этот злой дух проявляется уже и в семинаристах!!! С другой стороны, хотя и стыдно, но справедливость требует сказать, что наши воспитанники, в некоторых отношениях, далеко уступают воспитанникам Западной Церкви. Напр., сколько там было и есть миссионеров, которые не на словах только и не на бумаге, но на самом дел шли и идут на явную смерть с своею проповедью. А у нас, как показывает опыт, крайне трудно найти людей с подобным расположением для занятия миссионерских должностей и в таких местах, где нет никакой опасности для жизни. И отчего это? Конечно, оттого, что там учат этому и умеют приучить, а у нас или не учат, или не умеют приучить.

Да и в самой, так называемой, образованности наши воспитанники далеко уступают некоторым из западных; так напр., много ли у нас из кончивших курс в семинариях наших таких, которые бы, вскоре по выходе в свет, могли вести или поддерживать в обыкновенных беседах разговор сколько-нибудь выше обыкновенного? Много ли из них таких, которые бы свободно могли объясняться или выразить свои мысли, тогда как у нас тоже учат и логикам, и риторикам, и грамматикам, и разным наукам?

Многие ли знают не только устав церковной службы, но даже и самый порядок службы? Тогда как у нас учат этому, и воспитанники каждый праздник бывают в церкви. Этого мало: есть много таких, разумеется, тоже из кончалых, которые и при способностях своих не умеют прочесть в церкви как должно. Есть даже такие, которые не умеют ни молиться, ни креститься!![247] (что крайне блазнит простых людей и, след., очень вредит Церкви)[248], — тогда как наши дети для того и воспитываются, чтобы быть примером во всем и, особенно, в молитв.

Я уже не буду говорить здесь, что очень немногие из кончалых имеют понятие о сельских занятиях и работах, как о предмет, по словам нашим, намь чуждом, хотя и это также необходимо знать, но знать практически, а не теоретически только, потому что самая большая часть воспитанников наших должна поступать и поступает в села.

Принимая во внимание все это и многое другое, нельзя не видеть, что у нас чего-то недостает в воспитании нашего юношества.

Но чего же именно недостает? и главное: как и чем исправить эти недостатки?

Для решения сих вопросов и в особенности последнего, — как самаго важнейшего для нас, — много нужно и ума, и наблюдений, и соображений, и опытности, и даже времени.

И так как во всяком важном деле нельзя пренебрегать ничьим советом, и иногда и камень, его же не брегут зиждущие, бывает пригоден к делу, то я представляю себе, что на основании сего, в числе всех прочих моих собратий, предложили или предписали и мне представить мое мнение, касательно сего предмета. И вот я исполняю таковую волю моего начальства! Отнюдь не мечтаю, чтобы все мой мысли, изложенные здесь, были безошибочны и основательны. Счастливым себя почту, если и одна из них хотя сколько — нибудь и как — нибудь пригодится к делу.

Воспитание детей есть самая труднейшая задача для науки. И потому справедливо говорится, что мы не умеем воспитывать детей своих. И точно так! Напр., несмотря на то, что многие и много писали и пишут о сем предмете и некоторые даже весьма основательно и с знанием дела, опытно; но при всем том мы еще не имеем полной системы или точной науки, как воспитывать детей так, чтобы не уничтожая и не извращая никакого характера, данного природою человеку, в то же время всякий из них направлять так, чтобы он при всем развитии своем не был препятствием к достижению главной дели существования нашего на земле, указанной нам Спасителем нашим. Впрочем, это, кажется, и выше сил человеческих.

Но достигнет ли до этого наука или не достигнет, для нас, православных чад Христовой Церкви, почти все равно: мы уже имеем правило, и самое действительное и верное правило, как направлять всякий характер к достижению главной нашей цели- Царствия Небесного, — это страх Божий[249]. Учите и научайте детей бояться Бога всегда и везде; и все они, какого-бы кто из них ни был характера, будут люди благочестивые, честные и проч., и след., люди полезные Церкви и обществу, хотя и всякий на своем месте и своим образом; а без этого, т. е. без страха Божия, никакие науки, никакой метод воспитания не доведет человека до главной цели его существования.

Учить и научить страху Божию (говорят) сказать легко; но как это делать? как приняться за это?..

Для светских людей, или сказать иначе, для людей, по-нынешнему просвещенных, быть может, это точно вопрос неудоборешимый. Но этот, так сказать, секрет узнали наши православные предки давно-давно, — еще ранее, чем появились у нас науки, а именное страх Божий есть один из даров Духа Святаго, а дары Духа Святаго даются всякому христианину. Одно из главных средств к получению даров Св. Духа есть молитва. Следовательно, учите и научайте детей молитве, и они будут иметь страх Божий[250].

Общая цель воспитания детей есть развить в них все способности телесные и душевные и дать понятия о чести и других подобных побуждениях быть человеком, достойным сего имени.

Но цель воспитания детей духовного звания, можно сказать, должна быть еще выше по самому имени духовных. Мы в самом деле должны быть духовные, а не душевные только (I Коринф. II, 14, 15); ибо назначение наше есть: словом, духом и житием руководить других к царству жизни, нетления и славы и проч.

И потому воспитание наше должно быть самое полное; оно, по возможности, должно совмещать в себе все цели доброго и полезного воспитания, т. е. оно должно заниматься не одною душою только, но отчасти и телом, и в особенности духовною стороною человека.

Но в настоящее время у нас, можно сказать, обращено все внимание и все направление только к развитию и образованию одних способностей душевных; и то, конечно, еще далеко не вполне; ибо заботятся только о том, чтобы воспитанники имели сколько возможно более разных познаний и сведений[251]. Прекрасно, но несчастные опыты показывают, что иному лучше бы иметь самые ограниченные познания, чем, имея познания обширные, быть вредным….

Конечно, не забыта в наших воспитанниках и духовная сторона; ее касаются и об ней говорят, можно сказать, каждодневно. Но, к сожалению, все это ограничивается только изучением катихизисов (почти в начале курса) и богословских наук (в конце). То и другое почти без применения к практике. И потому все это имеет ту же пользу, как и все прочия науки. И притом, можно сказать, что катехизис, особенно пространный, преподается очень рано в отношении к возрасту детей, а богословския науки поздно, т. е. тогда, когда в воспитанниках сердце затвердело, воля окрепла, характер принял свое естественное направление, страсти выросли и овладели рассудком, и вследствие этого все духовное остается почти только в памяти, не проникая в сердце, и оно даже кажется тяжким, неудобоисполнимым и более, смотря по степени испорченности сердца, — и главное, едва ли не от того, что воспитанники не видят ни требования, ни понуждения[252] от своих начальников и руководителей к исполнению того, что им преподается.

Посему очевидно, что нам весьма много надобно изменить в системе нашего воспитания, как в отношении духовном, нравственном, так и физическом, даже и научном.

Я не считаю здесь нужным объяснять, почему я к понятию о нравственном воспитании прибавляю еще духовное; потому что первого не отвергали и язычники, а о последнем они и понятия не имели; но у нас, духовных, это должно быть главным предметом.

Ежели цель воспитания детей духовного звания должна быть преимущественно духовная, т. е. мы должны руководить и приготовлять детей к тому, чтобы они мало по-малу соделались жилищем Духа Святаго (а без Него духовный-не духовный), то какие бы мы способы и меры ни изыскивали и ни придумывали к тому, мы не можем найти лучше того пути, которым достигали того святые Божие человеки, т. е. молитвою, трудом, смирением и воздержанием, или сказать иначе: образом иноческого жития. Следовая, духовные училища должны быть преимущественно училищами терпения, молитвы, деятельности и смирения. Только тот и может быть достойным пастырем, кто приучен к молитве, деятельности, смирению и терпению. Без сих качеств, каких бы кто ни был огромных дарований и как бы он ни был учен, он будет не более, как кимвал, искусно звяцаяй, или только красивый столп, казующий дорогу, а сам не с места.

Главное же из упомянутых качеств есть молитва; она есть корень прочих и всего доброго. Без молитвы никто ничего истинно доброго не может сделать, а тем менее пастырь.

И потому, прежде всего и более всего надобно приучать наших воспитанников к молитве и приучать, можно сказать, с самой колыбели; ибо опыт показывает, что из неприучившихся к молитве в детстве редкие умеют молиться в зрелом возрасте. И оттого, если в редком из наших воспитанников мы видим молитвенный дух, несмотря на то, что училища не погашают сего духа, то это есть явный знак того, что многие из них не были приучены к молитв в детстве.

Следовательно, первое начало раскрытия духовной стороны в нашем духовенстве зависит не от училищ (ибо в них поступают дети, уже вышедшие из младенчества), а именно от домашнего воспитания.

Как же этому помочь? Говорят: надобно прежде приготовить добрых матерей. Справедливо.

Но прежде, нежели мы можем приготовить добрых жен и матерей для нашего духовенства, мне кажется, можно постановить правилом: ничьих детей (выключая круглых сирот) отнюдь не принимать в училище, если они не будут уметь молиться, т. е. правильно изображать на себе крест и класть поклоны, как следует, и, если не будут при этом знать и читать с толком необходимые молитвы; а от больших возрастом можно требовать и знания заповедей Господних и нескольких важнейших изречений Иисуса Христа.

Требование очень не тяжкое, ибо кто же из родителей не в состоянии этого сделать? А между тем, это заставит озаботиться о детях своих и самых ленивых к молитве и тем может послужить к пользе и им самим, по пословице: уча, учимся.

Всякия же другия меры к тому, по мнению моему, будут полезны не более, как и обыкновенные внушения, предписания, узаконения. А эта мера волею или неволею заставит родителей приучать детей к молитве и приучат заблаговременно; иначе, они будут рисковать тем, что детей их не примут в училище. Впрочем, несмотря на то, что первое начало развития духовной стороны в воспитанниках не входит в круг действий училищного начальства, и оно должно принять и принимать во возможные меры к улучшению и возвышению духовной стороны в воспитанниках своих.

Но какие именно?

На это могут отвечать положительно только люди опытные в восхождениях сердечных. Впрочем, можно указать на некоторые предметы и нам, напр.:

1) гораздо более надобно назначать времени для молитвы в сравнении с нынешним порядком; 2) строго наблюдать, чтобы ученики во всякое время делали поклоны и крестное знамение, как следует, по-монашески; 3) всякое дело начинали бы, перекрестясь;

так называемыя всенощные в зимнее время решительно запретить (это ни к чеми доброму не ведет, а только питает и укрепляет леность); 5) внимательно замечать в каждом воспитаннике дух молитвы, и тех, в коих заметно будет проявление сего духа, блюсти, руководить и поощрять, и если будет возможно, то таковым давать особое помещение (разумеется, не каждому порознь, а нескольким подобным);[253] но отнюдь их не хвалить много, дабы не питать в них гордости. Ленивых же к молитве и всегда на ней рассеянных непременно исправлять всякими мерами; а неисправимых помещать в последнее отделение, несмотря на то, хотя бы они отлично учились. Словом сказать, воспитаники наши, от самого вступления в первое училище и до окончания курса, даже и в академиях, должны быть точно то же, что были и есть ученики у старцев иноков[254], т. е. должны быть послушниками в полном значении сего слова, ибо и они готовятся точно к великому послушанию и к образу жизни иному — духовному, а не мирскому. Это должно простираться даже до покроя и цвета платья; только в одной пище и упражнениях должно быть отступление от иноческого образа жизни. На это мне могут сказать, что если в послушническое платье одевать всех, и даже академиков, то мы можем через то лишиться людей с отличными дарованиями, ибо не всякий захочет носить такое платье. Я бы сказал на это: туда и дорога таковым; кто не хочет носить смиренного платья, тот, значит, горд; а гордым не дается и не дастся благодать, а без благодати пастырь-не пастырь, а наемник.

Заботиться об этом много нечего. Господь, правящий Своею Церковью, будет воздвигать людей смиренных и вместе даровитых. Только надобно нам более верить Его слову, нежели своей учености. Да и притом таких людей надобно немного, ибо скорее можно ожидать беды для Церкви от того, если каждый из окончивших курс в академиях будет человек с большими дарованиями: тогда умствователей и прожекторов не оберешься; а известно, что где много таковых, тут зависть и рвение неизбежны; а где зависть и рвение, ту нестроение и всяка злая вещь.

Можно сказать, велика была бы милость Господня для нашей Церкви, если бы каждая из наших академий в каждый курс свой давала бы ей хоть по одному только мужу, который бы был силен действовать и десными, и шуими, т. е. и духом, и ученостью. А такого числа весьма достаточно для управления Церковью во всех отношениях и для охранения оной от всяких прилогов вражиих.

Нам надобно заботиться более о том, чтобы у нас как можно более было пастырей благочестивых, смиренных, деятельных и терпеливых, хотя иногда и немного ученых.

Для сельского священника довольно, если он может объяснить то, что читает, и с толком прочесть готовую проповедь. Не всякому же придется состязаться с еретиками и раскольниками.

И потому можно принять за правило: отнюдь не исключать из семинарий и училищ учеников, кои хотя и слабых способностей, но в которых замечаются дух молитвы, деятельность, кротость, опрятность и проч. Подобные люди для Церкви дороже, можно сказать, золота. Они, зная свои недостатки по учености, не будут заноситься; будучи деятельны, они непременно будут исполнять все то, что требуется от них по должности и исполнять со тщанием; будичи притом опрятны и бережливы, они и при малых доходах не будут терпеть недостатка; будичи кротки и исполнительны, будут любимы своими прихожанами и даже врагами; а имея молитвенный дух, они всегда будут назидательны и без слов; молитвою же и смирением они могут достигнуть духа любви, а с любовью чего они не сделают и чего не перенесут?

Напротив того, каких бы огромных способностей ни был ученик, но если в нем заметно явное небрежение к молитве, если он недеятелен, дерзок и т. п., то лишь только можно увериться, что он не исправим, непременно исключать такового, даже из духовного звания.

Совершенная правда, что какия бы мы ни предпринимали меры к лучшему воспитанию детей нашего духовенства и как бы строго ни отлучали добрых от сомнительных, всегда в окончивших курс будут люди недостойные; это совершенно неизбежно, и к этому надобно всегда готовиться[255]. Но чтобы сколько возможно лучшие узнавать людей и в пастыри выбирать достойнейших, надобно восстановить соборное правило (которое давно уже возможно и исполнять), т. е. по 14-му правилу VI Вселенского Собора, не посвящать никого в иереи ранее 30-тилетнего возраста, аще и весьма достойного. Возраст между 20–30 летами есть самое бурное, самое непостоянное время для каждого, по причинам естественным. Мне кажется, что если навести справки, то окажется, что все преступления между духовными совершаются, или получается к ним наклонность, именно между 20–30 годами.

Но преимущественно обязывает нас к исполнению упомянутого правила Вселенского Собора пример Великого Пастыреначальника нашего, Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Который не только 12-ти лет, но и гораздо ранее мог вступить в служение Свое; но Он изволил сделать это по достижении 30-ти- летнего возраста. И мы не можем указать примера в первых веках, кто ранее сего возраста был учителем и пастырем Церкви. Указывают на Иоанна Богослова; но надобно вспомнить, что он, по поручению Своего возлюбленного Учителя, почти безотходно находился с Его Пречистою Матерью; а если мы где и видим его на поприще служения, то не одного, а с Петром.

Конечно, мы по неразумию и самонадеянности на свою ученость, так далеко отступили от такового правила и обычая, что возвратиться к тому очень трудно, и отступили притом без крайней нужды. Стоило бы только при учреждении духовных школ потерпеть 7–10 лет священников старого учения и, вместо молодых, кое-как и кое-чему поучившихся в школах, производить в священники пока еще из пожилых причетников. И тогда бы дело пошло, как следует. Но мы судили иначе. И Бог знает! Выиграли ли мы что через это? А потеряли многое…. Но прошедшего не возвратить; надобно думать и заботиться о будущем. У нас теперь иного кончалых и ищущих место по нескольку лет и немало священников, не имеющих, по обстоятельствам, мест. Следовательно, мы можем обойтись без того, чтобы не производить во иерея или производить только по крайней нужде 20-тилетних старцев.

При приведении в исполнение вышеозначенного предположения представляются следующие вопросы:

1) Куда девать оканчивающих и окончивших курс?

1-ое правило. Определять в дьячки или чтецы непременно всех и каждого (выключая, может быть, академиков); ибо чтецами были и не стыдились быть Василий Великий и Иоанн Златоуст — люди ученые, не хуже нынешних академиков. Ежели наши православные охладевают к Церкви, то этому не малою причиною есть то, что мы очень мало имеем хороших чтецов (и то случайно). И в самом деле, надобно иметь большое терпение выстоять в Церкви, например, за часами в великий пост, два часа, и ничего не понимать, что читают наши дьячки.

С началом определения студентов в дьячки, этот недостаток мало по-малу исправится.

2-ое правило. Следует поставить также правилами: в звании или должности чтеца должен прослужить всякий студент не менее как до 25-ти-летнего своего возраста. И до того времени не позволять им вступать в брак (а причетникам из исключенцев не позволять жениться и дальше сего возраста). В З-4 года службы в должности чтеца почти всякого можно увидеть, что из него будет, и главное, имеет ли он наклонность и способность к высшему служению в сан иерея или диакона. Оказывающимся же малоспособными к тому, по своему поведению или по своему духу, не обинуясь можно советовать и предлагать искать какой-либо другой род службы или жизни.

Быть может, скажут: как же студенту быть причетником на равне с исключенцами?

По снисхождению к таковой слабости, мне кажется, можно дозволить студентам, занимающим должность дьячка и подающим надежду к дальнейшему служению Церкви, носить рясы. В монастырях есть же рясофорные, даже совсем безграмотные; во вторых, если студент, достигший 25-ти-летнего возраста (но не ранее) вступит в брак и в то же время не будет иметь возможности поступить во диаконы, то можно представить ему это право, каким пользуются наставники во всех наших училищах, т. е. дети их пользуются правами детей священнослужительских.

NB. В отношении предположения не дозволять студентам жениться ранее 25-летнего возраста, я слышал такия возражения: если дьячкам студентам не дозволять жениться ранее означенных годов, то очень может быть, что в священство может быть допущен, по неведению, и нарушивший целомудрие?!!

На это можно отвечать: кто может утверждать, что нет таковых в числе студентов, допущенных в священство и женившихся очень рано? И притом, сколько у нас кончалых, по нескольку лет не могущих получить место и потому остающихся неженатыми. Ужели всех их надобно считать нарушившими целомудрие? и если это так, то придется поставить за правило-всякого кончившего курс и не получившего тотчас священнослужительского места не допускать до священства, яко подозреваемаго в несохранении целомудрия……….

Куда же девать нынешних дьячков, если на их места определять студентов?

а) Предоставить им свободу выходить из духовного звания на вышеозначенных правах, т. е. заниматься всякими ремеслами и промыслами без платы податей на известное время. б) Поступать в сельские граждане (как сказано выше). Тех же из них, кои были под штрафами, или худо знают свое дело, кажется, можно уволить в сельские граждане и без их желания, только с некоторым денежным пособием из процентов на капитал, для сельского духовенства составляющийся, в) Престарелых можно увольнять за штат с производством им некоторых окладов из тех же источников. NB. То и другое денежное пособие можно допустить в вид временной меры, пока в большей части церквей чтецами будут студенты.

3) Куда девать ислюченцев?

Отчасти туда же, куда и причетников; кроме того: а) в низшие церковные должности, как то в пономари, звонари, сторожа и проч.; б) некоторых из них назначать в келейники к преосвященным и ректорам человека по три и более, взамен служителей, даваемых архиереям и настоятелям от казны. Должность очень не низкая, ибо исправляющими должность келейников часто бывают семинаристы, что не совсем удобно; а у некоторых преосвященных бывают келейниками, хотя и молодые служители, но честимые иногда выше других многих через это, между тем, казна и общества крестьян будут иметь у себя лишних работников или платящих подати.

Поступающим в низкие церковные должности из детей священнослужительских можно предоставить право отдавать детей своих в духовные училища наравне с другими.

И еще: писарския должности по военному ведомству прежде занимали обыкновенно кантонисты, которые ныне уничтожены почти совсем. Нельзя ли будет открыть дорогу на эти должности нашим исключенцам не только причетническим, но и священнослужительским детям?

И нельзя ли также испросить какия-либо особенные привилегии детям духовных, поступающих в военную службу? Напр., по выслужении 5–10 лет выходить в отставку, хотя бы желающий того и не имел офицерского чина, а имеющих чины наделять землями.

3-е правило. Студентов, прослуживших дьячками до 25-летнего возраста, производить в диаконы (но не в священники). В этом сане он должен прослужить не менее, как до 30-летнего возрастаи уже тогда посвящать его во иереи.

Но чтобы студентам была возможность служить диаконами хотя 2–3 года, необходимо возстановить прежний порядок в клире церковном[256], т. е. дозволить быть диаконам везде, где только можно, если не на диаконских доходах, то на причетнических.

И после сего можно сказать, что если будет принято за правило студентов семинарии определять сначала в дьячки, потом производить во диаконы и затем уже в священники, и не ранее 30-летнего возраста, тогда, при тех мерах воспитания, надзора и разбора учеников, какие выше предполагается иметь в училищах и семинариях, можно надеяться, что мы будем иметь священников вообще благонадежных, и если не всех, то многих из них — благочестивых и ревностных на всякое доброе дело.

Но пора возвратиться к главному нашему предмету о воспитании духовного юношества.

Выше сказано, что воспитанников наших пре имущественно надобно учить и научать молитве.

Но кто же будет их учить? Или от кого они будут учиться молитве?

Вопрос, по-видимому, странный и противоречащий даже самому званию нашему. Но на самом деле выйдет действительно так, что немного найдется у нас таких, которые могут взяться за это дело даже из тех самых, которые избраны и приставлены к делу воспитания.

Стоит только взглянуть на наших наставников; и вы увидите, что редкий из них умеет молиться…. а учить этому надобно не словом, а делом.

Но как этому помочь?

Выше сказано, что было бы полезно и даже необходимо иметь в училищах наших особого духовника, который тут бы и жил, разумеется, в особой келье.

Вот на это лицо и обратить все внимание. Надобно найти и находить, и определять в духовники старцев истинно духовных, не степенных только, но в самом деле духовной-святой жизни; которых и поставить в зависимость отнюдь не от училищного начальства, а непосредственно от самого Архиерея. Дело таких старцев будет состоять, кроме духовничества, в отправлении службы в училищных церквах, которые должны быть под их настоятельством, и вообще они должны присутствовать при молитвах[257].

От пребывания таких старцев при училищах, хотя бы они были самые неученейшие, можно ожидать много духовной пользы. Одно присутствие таких людей при училищах многих из учеников, да и из учащих, будет удерживать от вольностей; а пример их будет сильною подкрепою для тех из них, в коих проявится дух молитвенный.

После этого сам собою просится вопрос: но можно ли будет найти таких старцев для всех училищ? по крайней мере, для всех семинарий?

Вместо всякого ответа, скажу только: Боже милосердый, помилуй нас!..

К сему можно присовокупить еще одно. Для возбуждения и питания духа св. ревности в воспитанниках, между прочим, было бы полезно: каждодневно в известное время читать им житии святых и особенно так или иначе подвизавшихся в проповеди слова Божия; также можно прочитывать статьи и из повременных духовных издании о трудах и дей ствиях миссионеров древних и новых.

После сего по порядку надлежало бы сказать кое-что собственно о нравственной части воспитания, касающейся преимущественно души человека. Но поелику я говорю о развитии духовной стороны в воспитанниках, то высказал кое-что и касательно душевной; и потому я о сем предмете, как известном всем и каждому, говорить много не стану, тем более, что правила и постановления по сей части у нас довольно удовлетворительны. По мнению моему, необходимо только улучшить инспектуру. Частая перемена инспекторов и назначение в сию должность не по качеству и способностям, а по ученым рассчетам, если и не вредит много делу, то и пользы приносит мало; а между тем, на рекомендации инспекторов, точно так же, как и на рекомендации благочинных, основывается и решение участи рекомендуемаго, иногда навеки. И потому надобно обратить внимание на то, чтобы инспекторы как можно реже менялись. А как этого достигнуть, будет сказано ниже. Весьма желательно, чтобы сверх старших учеников были особые комнатные надзиратели, и, разумеется, люди если не особенно набожные, то степенные.

Мне кажется, можно постановить правилом: учеников жестоких, сварливых, слишком упрямых и строптивых, а также замеченных в употреблении хмельных напитков, наприм. 8–10 раз, и неисправимых по принятии известных мер к исправлению, отлучать от прочих, и сначала помещать в исправительное отделение, а своекоштных исключать из списков с дозволением слушать лекции.

Употребление табака в училищах можно считать преступлением такой же важности, как и предыдущия.

На это могут сказать, что при таком строгом разборе учеников у нас немного останется в училищах воспитанников. Что же? Пусть будет и так. Зато оставшиеся будут благонадежны, и честь и украшение наших учебных заведений, Свято место не будет пусто. По мнению моему, лучше допустить на время принимать в причетники и даже в училища из других сословий людей с потребными качествами, нежели определят своих — худых неблагонадежных, которые рано или поздно, но, наверное, будут только в тягость начальству и в нарекание духовному званию.

С недавнего времени завелось в семинариях называть учеников вы вместо ты. Младшие старших и равные равных именовать так могут и должны, ибо это служит к смягчению нравов. Но называть учителю учеников своих вы решительно не должно никогда. Это крайне вредно (как я это видел на опыте). Ибо это только питает и усиливает гордость. По мнению моему, всякий учащийся, пред наставником и начальником своим, есть ничто иное, как дитя. Только тогда следует молодого человека называть вы, когда он вступит в какую-либо должность, или, по крайней мере, окончит курс.

Развивая и укрепляя в воспитанниках духовную сторону и душевные способности, в то же время не обходимо обращать должное внимание на развитие и укрепление их телесного организма. Разумеется, посколько то прилично званию нашему. Ибо только in corpore sano mens sana.

A у нас эта часть воспитания почти совсем забыта; и оттого так часто мы видим в нашем звании людей способнейших и отличных, и потому могущих быть весьма полезными Церкви, но хворых и болезненных; и, большей частью, именно оттого, что при воспитании их не было обращено должного внимания на правильное развитие и укрепление их тела.

Эта необходимость понята в светских училищах, и теперь уже во многих заведениях и у многих родителей и воспитателей назначено особое время для гимнастических занятий. Остается желать только, чтобы это было заведено везде и у нас, и чтобы эти упражнения не были одним только средством к развитию сил и способностей тела, но чтобы были по возможности применяемы к делу так, чтобы впоследствии они могли послужить воспитанникам основанием или пособием к каким-либо полезным занятиям или ремеслам.

При физическом воспитании прежде всего предоставляются три главных правила:

а) Устранять и приучать воспитанников избегать всего того, что может вредить здоровью их.

б) Приучать воспитанников к соблюдению правил, служащих к сохранению здоровья.

в) Иметь постоянную заботу о правильном развитии и укреплении телесных сил, а отчасти и способностей, поскольку то (последнее) прилично нашему званию.

Составить полное и определительное наставление по всем сим предметам может только человек опытный.

Я же в отношении этого позволяю сказать себе только следующее.

Развитие сил телесных и укрепление тела должно начинаться от самой колыбели и продолжаться до возмужалости. Следов., начало этой части воспитания находится вне курса действий духовных воспитателей, и духовное начальство в этом отношении может только содействовать родителям: а) сообщением им для руководства хотя кратких, но верных правил касательно сего предмета[258] и б) внушением им, чтобы они заботились об этом, как следует, под опасением, что если дети их по принятии в училище останутся хворыми, а именно от пренебрежения правил, на этот предмет преподанных, то они будут исключены из училища.

Надобно также, между прочим, постановить непременным правилом: а) чтобы воспитанники ложились спать и вставали бы как можно ранее, ибо, на прим., долгое спанье утром, между прочим, сильно питает и укрепляет леность, б) непременно каждый день заставлять воспитанников делать какия-либо движения до поту, которым проходит много болезней, а чтобы это движение не всегда было праздно и бесполезно, то для этого можно заставлять учеников, например, пилить дрова, а где можно, то и стругать стружью (столярным инструментом); то и другое сильно и довольно правильно укрепляет грудь.

Вакационное время, особенно летнее, я полагаю, было определено именно с тою целью, чтобы в это время ученики занимались полевыми и другими работами, т. е., оставляя умственные занятия, переходили бы к телесным, и тем, между прочим, развивали бы и укрепляли свое тело. Так это или не так, но надобно учредить так, чтобы и не в одну только летнюю вакацию, но и в другие каникулярные дни ученики непременно занимались бы какими-либо работами или подольями, как для укрепления тела, так, между прочим, и для того, чтобы они не предавались праздности, всегда и для всех вредной. В это время преимущественно можно обучать детей ремеслам, особенно находящихся в исправительном отделении, где это может быть делаемо и в учебное время, особенно для тех учеников, кои оказываются неспособными к служению в сане священника или диакона. Самое лучшее, здоровое и для нашего звания полезное и приличное ремесло есть древоделие или столярное, которое благоволил избрать для своего занятия Спаситель наш; затем иконопись, портняжное или сапожное ремесло, последнее, впрочем, очень не безвредно для здоровья, если оно будет неумеренно.

Пища у наших воспитанников должна быть самая простая, но здоровая; равным образом — одежда и вся обстановка; потому что от черствого хлеба к пище порядочной, и с рогожки на пуховик, — переход всякому приятен и приятно действует на дух человека, а противный переход с первого раза может убить дух в человеке, иногда и навеки.

В наше время, кроме обеда и ужина, ничего не давали ученикам, и нелегко было нам переносить это по утру; но я того мнения, что это полезно: ибо, во-первых, благодетельно для здоровья, как диетическое средство, а во-вторых, это приучает к воздержанию и терпению.

Для многих, в том числе и для меня, непонятно, для чего в нынешних новых семинариях делается столько разных комнат для учеников, а именно: особая для спальни, особая для занятий и особая для классов? У нас прежде была одна комната для всего этого. Говорят, это для того, чтобы воздух был всегда чист во всех комнатах, что для здоровья крайне необходимо. А разв нельзя освежать его форточками?

У нас в Якутске, где мороз нередко бывает до 40 градусов, некоторые из жителей среди самой зимы открывают маленькия форточки для освежения воздуха, без всякого ущерба тепла и без вреда для здоровья. Если это возможно в Якутске, то в других местах еще возможнее, и если к тому воспитанники каждый день будут выходить на воздух и делать движения до поту, то они без всякого для своего здоровья вреда могут даже жить и учиться в одной комнате. Если не находится возможность строить обширные здания для помещения учеников, то лучше делать как можно больше комнат для размещения учеников для жительства, нежели, напр, делать особые занятныя, в которых тоже есть свои неудобства, так напр., необыкновенное слово, сказанное одним шалуном, может остановить или смешать всех. Положим, что подобные вещи могут быть устраняемы присутствием начальствующих. Но все-таки, кажется, можно обойтись без особых занятных комнат, определив для этого т же классы.

Хорошо, если бы воспитанники, выходя в свет, могли иметь в своих помещениях по несколько комнат, тогда, конечно, можно допустить и в училищах различные помещения. Но как самая большая часть из наших семинаристов по выходе в свет должны будут жить в простой избе с одной кухонною печью, то не лучше ли и в училищах давать им помещения по-теснее и по-проще на том же основании, что переход с худшего на лучшее положение всегда приятен, а обратный даже вреден.

Дозволяю себе сказать кое-что и об научной части наших семинарий.

Я слышал, что в академиях наших некоторые науки преподаются в том же самом объеме и даже по тем же самым запискам, по которым преподаются они в семинариях. Почему это так? Я понимаю, что одну и ту же науку можно преподавать там и тут и даже начать в училищах, но не иначе, как в каждом учебном заведении для каждой науки должны быть свои известные границы. Значит, у нас такое разграничение еще не совсем учреждено.–

Многие из наших говорят, что некоторые предметы учения, введенные в семинариях наших в позднейшее время, как чуждые для нас, надлежит исключить, как-то: медицину, сельское хозяйство, землемерие и проч. Мне кажется, что нельзя совсем согласиться с таковым мнением. Землемерие и другия подобные точно можно исключить, потому что, напр., первое может быть полезно нашему духовенству не долее того времени, пока будут размежеваны все земли. Сельское же хозяйство исключить совсем, мне кажется, ненужно, потому что многим из наших воспитанников приходится и придется служить в селах и след., так или иначе, заниматься сельским хозяй ством. Но учить этому предмету надобно не теоретически, а практически и преимущественно в летнее вакационное время, заставляя учеников, напр. копать, садить и ухаживать за огородными овощами и проч. Теорию же они, если захотят, узнают современем сами и без наставников.

Что же касается до медицины, то, по мнению моему, эту науку не только не исключать, но напротив надлежит вместо учения оной по лечебникам учить прямо анатомии, как следует, и затем отчасти и другим предметам медицинским так, чтобы всякий священник, имея достаточные и основательные понятия о составе человеческого тела и некоторых врачествах и способах врачевания, мог бы подавать правильные советы и пособия нуждающимся. Ибо врачи у нас не везде, а, между тем, это может быть весьма полезно и для священника, и для прихожан его не в одном отношении. И кроме того учившийся таким образом медицине в семинарии воспитанник, в случае неспособности или невозможности поступить в духовную службу, с большим удобством может поступить в медики, дослушав медицинскую науку в университете. Следов., это может служить новым способом пристраивать к местам наших воспитанников.

Воспитанник, выучивши анатомию, может познать только самого себя (cognosce te ipsum); но, по мнению моему, этого еще мало, ему надобно еще достигать познания о Творце Своем из Его творений. Я хочу сказать, что кроме медицины в семинариях наших нужно преподавать и некоторые предметы из естественных наук, прибавив для сего два года к курсу семинарскому. Иначе воспитанники наши с обыкновенными познаниями, приобретаемыми в семинариях и даже академиях, всегда людям светским будут казаться мало образованными, если еще не хуже; и это так и должно быть, потому что в нынешнем свете почти никогда не заводят речи и не желают слышать о предметах духовных и религиозных, которые воспитанники наши знают иногда превосходно. Следовательно, им негде показать себя, кроме проповеди, которые также слушаются очень немногими.

Но когда бы воспитанники наши, при своих познаниях о духовных предметах, имели достаточные и верные познания в науках естественных, тогда они не только могли бы поддерживать в обществах многие интересные разговоры, но и могли бы иногда направлять их в духовную пользу, особливо если притом сердце их будет избыточествовать, если не любовью, то, по крайней мере, желанием добра беседующим.

Увеличение курса в семинариях двумя годами будет полезно, между прочим, и потому, что иногда у нас слишком молодые оканчивают курс, а через это они будут выходить из семинарии двумя годами постарше. А, между тем, при таком учреждении, т. е. когда будет сделано распоряжение повсюду вместо 6 лет держать учеников в семинарии 8 лет, в течение этих прибавочных двух лет весьма многие из кончалых (если не все) получат место. Самая же большая невыгода от этого будет только своекоштным ученикам и их родителям. Но зато дети их двумя годами менее будут в причетнической должности или в диаконском сане.

И если уже начать исключать из предметов учения в наших училищах так называемыя чуждыя нам науки, то можно и надобно исключить некоторые и из наших собственных, которые тоже без пользы отнимают время и мучат учеников. Напр., преподавание Церковного Устава, изучение которого должно быть на практике, и учения о богослужебных книгах, да и самые языки, как мертвые, так и живые, могут быть преподаваемы не везде. Напр., для чего учить французскому или немецкому языку семинаристов Сибирских и других внутренних епархий? Лучше эти заменить или местными языками или чем- либо другим. Тоже можно сказать и о еврейском язык. Для чего преподавать его во всех семинариях?

Заставлять лучше вместо языков выучивать наизусть все изречения Иисуса Христа, находящияся в Евангелии, и если не все, то важнейшие тексты из Деяний и Посланий Апостольских, и выучивать не иначе, как по-славянски. Это будет богатым и драгоценным запасом и великим пособием для воспитанников наших и при сочинениях проповедей, и при обыкновенных беседах и наставлениях.

Спрашивается: нужно ли преподавать русскую грамматику в училищах наших? Конечно, нужно, но только не так и не тогда, когда она преподается у нас ныне[259]. Напр., для чего мучить детей над изучением всех правил и исключений о родах, падежах, временах и проч., когда каждый из детей наших, даже малых, не ошибается ни в том, ни в другом? и сколько убивается времени над этим почти совершенно напрасно? А, между тем, ученики могут получать понятие о различии частей речи русского языка и о их главных принадлежностях при изучении латинской грамматики, которая везде преподается не на латинском, а на природном языке. Следовательно, говоря напр. о падежах или родах латинского языка, можно сказать, да, кажется, и нельзя обойтись без того, чтобы не сказать, о падежах или родах русского языка. Русскую грамматику, по мнению моему, надобно проходить тогда, когда придет время учить детей риторике.

У нас мало хороших чтецов и то случайно, а это оттого, что у нас, можно сказать, не учат чтению; тогда как для служителей алтаря и Церкви этот предмет весьма важен и необходим, и ему надобно учить не в одном классе, а именно: сначала надобно учить так, как теперь у нас учат, т. е. уметь читать печатное и рукописное. Затем, спустя год или два, надобно учить читать с соблюдением всех знаков ударений и препинаний с соразмерным понижением голоса пред последними, не входя, впрочем, много в смысл речи; наконец, и не ранее класса словесности, надобно учить читать с надлежащим выражением каждого слова и каждой речи, как того требует дух или смысл речи, и вообще учить декламации, т. е. чтению книг и сказыванию проповедей с искусством.

Наши воспитанники плохо умеют объясняться в разговорах и в особенности вскоре по окончании учения; а это оттого более, что у нас вообще, как учат уроки по книге, так н сказывают или читают их без всякого пояснения своими словами; но надлежало бы так делать, чтобы ученик, прочитавши урок наизусть точно так, как написано в книге (без этого память его будет не совсем развита), потом рассказал бы его своими словами.

Такой способ мало-помалу приучит его к выражению своих мыслей правильно, ясно и даже красноречиво.

Выше сказано, что частая перемена инспекторов не полезна для училищ. То же можно сказать и о ректоре и в особенности о наставниках.

Одна из причин тому, что наши воспитанники знают менее и плоше, чем другие, есть то, что у нас часто меняются наставники. Кончившие курс в академии и в семинарии по заведенному порядку поступают прямо в наставники. Само собою разумеется, что первый год, а пожалуй и более, эти учители только учатся, как учить (исключений немного); но ученикам и училищам от этого мало пользы. И лишь только они нависнут к своему делу, их отводят или совсем увольняют. При первоначальном заведении училищ это неизбежно и может быть терпимо, но теперь этого надобно стараться избегать тем более, кто имеет всякую возможность к тому.

По мнению моему, надобно поставить правилом: ректорами семинарий определять протоиереев кафедральных соборов, которые обыкновенно чреду служения не правят так же, как и ректоры-архимандриты, и которые большею частью заняты только делами Консисторий, от которых их можно также уволить, как уволены ректоры-архимандриты.

Что же мешает этому? Можно сказать, решительно ничего, потому что ученых священников теперь не менее, как и ученых монахов; степень учености тех и других одинакова. Но собственно для семинарии: ректор — протоиерей (разумеется, способный, избранный) гораздо полезнее, чем ректор-архимандрит. Во-первых, потому, что он, поступив на сию должность уже женатым, не может ни желать, ни мечтать о переводах или повышении в сане. При обыкновенном ходе дел только смерть или продолжительная тяжкая болезнь может прекратить его служение при семинарии. А чем он долее будет служит ректором, тем он будет опытнее и, следовательно, полезнее. Во-вторых, он, будучи отец семейства, вполне и практически понимает, что такое дети и сами по себе, и для родителей. Монахи знают об этом только из книг.

Куда же девать архимандритов? Посадите их первоприсутствующими в Консисториях: пусть они там, в качестве председателей, занимаются административною частью, которую им знать необходимо, дабы впоследствии, когда они будут епископами, не учиться уже у секретарей или не действовать по своему разумению.

То же, что сказано выше о ректоре, можно сказать и об инспектор и наставниках, т. е. надобно менять их как можно реже.

И для этого на должности сии тоже можно определять священников, не имеющих приходов, напр. соборных или других.

Куда же девать кончающих курс в академиях? Определять помощниками инспекторов и наставников в семинарии. От этого польза будет та, что они, под руководством опытных наставников, научатся своему делу и впоследствии могут поступать на их места уже опытно знающими свое дело. Здесь затруднение представляется только со стороны экономических расчетов, т. е. им нужно будет дать помещение и жалованье….

Первое они могут иметь в семинариях, где они могут быть за то комнатными надзирателями, а жалованьем с ними отрасти могут поделиться наставники, коим они будут помогать, т. е. часть их окладов положить на помощников с добавлением к тому из капиталов духовно-учебных.

По существующему ныне Уставу и по положениям об училищах, епархиальные архиереи в отношении к ним и не отчуждены и не приближены совсем, а поставлены в каком-то неопределенном положении, тогда как им вручены суть людис, т. е. вся паства; и когда они имеют полное право рукополагать, кого хотят. И если они уполномочены в самом главном деле пасения паствы, то можно ли их отчуждать, хотя в чем-нибудь от училищ и в особенности от воспитанников — их будущих помощников и сотрудников в деле пастырства?

И потому и справедливость, и польза, и необходимость самые каноны Церкви требуют, чтобы все духовные училища, находящияся в епархиях, вполне и во всех отношениях были подчинены епархиальным архиереям так, чтобы они имели полное право определять и увольнять не только наставников и инспекторов, но даже самих смотрителей и ректоров. И только в случае неимения людей способных к училищным должностям, они должны обращаться к Свят. Синоду с просьбою о присылке таковых. Отчетность же о суммах училищных, пожалуй, может оставаться и в нынешнем порядке; ибо деньги — средство, а не цель существования училищ.

Еще одно: у нас нет ученого духовного Общества, нет высшей цензуры. И потому, мне кажется, необходимо учредить таковое Общество из ученых, трудолюбивых, любознательных и, главное, благо честивых монашествующих лиц, которых вся и единственная обязанность, кроме молитвы, должна состоять только в занятиях ученых: в рассматривании таких книг и сочинений, которые ныне рассматриваются Св. Синодом. Общество это должно находиться здесь, или не далее как в Новгородском напр. Юрьевском монастыре, от которого члены Общества могут получать и часть окладов. Службу их можно считать наравне с ректорами даже академий, и потому они могут служить даже до самого поступления в сан архиерейский.

При существовании такового Общества не будет вопроса и затруднения, кому дать сочинение на рассмотрение, и можно надеяться, что не проскользнет никаких двусмысленных или сомнительных мнений и мыслей, потому что всякое, сколько-нибудь важное, сочинение Общество будет читать в полном присутствии. И для этого не надобно их обременять рассматриванием тех сочинений, которые предоставлены ныне Цензурным Комитетам.

Конец

и

Богу слава!

Аминь.

3. Касательно переводов священных книг на Якутский язык и о прочем по сему предмету[260]

Во исполнение Указа от 27-го сентября 1855 года касательно Якутских переводов, честь имею покорнейшие донести Святейшему Правительствующему Синоду следующее:

1) Согласно 4-му пункту определения Святейшего Синода, в упомянутом указе изложенного, ныне же препровождаются в Хозяйственное Управление при Святейшем Синоде 4 рукописи означенных переводов, заключающия в себе перевод трех первых Евангелистов и 3 канона: Спасителю-повседневный, Божией Матери-Параклисис и Ангелу Хранителю; и вслед затем будут препровождаемы по мере приготовления и прочие переводы.

2) На основании того же определения, на днях отправляется в Москву и священник, а ныне протоиереи Димитрий Хитров[261] для корректуры Якутских переводов; и так как, по количеству и объему всего предполагаемаго к напечатанию, одному ему держать корректуру будет нелегко, то в помощь ему и для скорейшего окончания дела, отправляется с ним дьячек его, Александр Мальцев, также очень хорошо знающий Якутский язык, который, в случае болезни протоиерея или других обстоятельств, вполне может заменить его в этом деле.

3) Кроме вышеупомянутых книг и канонов переведены, и желательно, чтоб были напечатаны, еще следующие книги: Евангелие от Иоанна, Деяния Апостольския, все Послания, книга Бытия, Псалтирь, Часослов, из служебника Литургия, из требника молитвы родильниц, чин крещения, исповеди, брака, елеосвящения и проч., всенощная воскресная, молитвы: утренния, вечерния, по причащении и ко причащению с каноном, благодарственный молебен, Указание пути в Царство Небесное с несколькими поучениями и, наконец, якутско-русский букварь.

4) Относительно же того, чтобы переводы были сколько возможно верны с русским текстом и понятны для Якутов, с нашей стороны сделано все, что мною предполагалось и что впоследствии оказалось для сего необходимым и полезным, и поколику дозволял самый язык, на котором, как известно, до сих пор не было не только никаких писаний и сочинений, но даже грамоты. Следовательно, нет никакого авторитета, на который бы можно было опираться при переводах и особенно при разборе и оценке равнозначащих слов, предлагаемых знатоками. Всякий из них в доказательство своего предмета обыкновенно ссылается только на то, что так говорят Якуты. Но кто говорит? Где? И почему так, а не иначе? На зто никто ничего не может сказать.

Лучшими и, как оказалось и после бывшего собрания (о коем будет сказано ниже), надежнейшими ценителями и истолкователями Якутских слов были и есть самые члены Комитета, составленного для окончательного пересмотра переводов, которые, занимаясь сим делом столько времени постоянно и столь усердно, и зная грамматики, кроме русской, латинскую и греческую и внимательно вслушиваясь в Якутский состав речи, наконец, кроме того, что узнали настоящее значение многих слов Якутских, опытно и совершенно постигли, каков должен быть состав и оборот Якутских периодов или мыслей, чтобы он были понятны и ясны для всякого слушающего, кроме, разумеется, мыслей и выражений, требующих размышления ж на всяком языке. А между тем, и составленная протоиерем Хитровым Якутская грамматика, — будучи поверяема и отчасти исправляема самыми переводами, — указывала им: где и в каком, напр., падеже и залоге должны быть поставлены имена и глаголы; ибо многие из обыкновенных знатоков Якутского языка, не исключая иногда и самых членов Комитета, в обыкновенных разговорах, следуя общему употреблению, не всегда строго различают залоги, времена и падежи, как бы следовало по грамматике; точно так же, как напр. и многие из русских, даже очень не безграмотных, в обыкновенных разговорах употребляют вместо крещенный ребенок — крестивший. И посему после окончательного пересмотра переводов в таком Комитете нельзя сомневаться в верности, возможной точности и понятности оных.

5) Ход дела поверки Якутских переводов бы таков. После первого пересмотра оных цензорами (впрочем, очень несовершенного по неопытности самих цензоров) они были очень немалое время и не однажды рассматриваемы Комитетом (и более в отсутствие мое на Амуре); потом, по возвращении моем в Якутск, Комитет в присутствии моем еще раз рассматривал и разбирал некоторые спорныя и неудобовразумительные слова и мысли. И, наконец, 20-го числа минувшего декабря были приглашены в мою домовую церковь очень многие и, можно сказать, все известные сколько-нибудь в г. Якутске знатоки Якутского языка с поручением им пригласить с собою и природных Якутов, более других разумных и смыслящих. И в присутствии такого собрания были читаны (по пропетии священниками Царю Небесный по-якутски) великая ектения с пением Ай Тоён Абра (Господи помилуй) и некоторые главы из Евангелия от Матфея. Затем предложены были на окончательое решение по большинству голосов несколько слов равнозначащих, например: которое из трех слов, выражающих жениха (но из которых, между тем, ни одно не соответсвует значению русского слова), можно и должно употребить в священных переводах. Наконец, по пропетии Достойно есть, тоже по-якутски, собрание распущено.

Относительно читанного и петаго в собрании на Якутском языке все единогласно отозвались, что переводы весьма удовлетворительны, а напев Царю Небесный (на 6-й глас) понравился и не одним Якутам.

После всего этого можно сказать, что для проверки переведенных на Якутский язык книг с русским и славянским текстом сделано все, что только в настоящее время и при настоящем состоянии языка возможно: далее идти некуда, ибо хотя татарский язык и много сходен с Якутским, но знаток первого не может быть ценителем и цензором последняго. Также, наприм., как знающий только русский язык не может быть цензором славянского и наоборот.

Правда, остается еще одно: собрать разумных и смыслящих Якутов со всей Якутской Области и предложить им на рассмотрение и рассуждение. Но если бы и была возможность сделать такое собрание, то, как я видел на бывшем собрании, кроме прибавки к Якутскому словарю нескольких новых слов и названий, еще неизвестных ни переводчикам, ни членам комитета, никакой особенной пользы для самых переводов не будет, по причине самой простой: чтобы уметь ценить подобные вещи, надобно прежде узнать их, по крайней мере, сколько-нибудь поучиться им. Что же касается до слов, еще неизвестных членам Комитета, и быть может, очень важных, то, вместо того, чтобы собирать для этого в одно место всех разумных и смыслящих Якутов и на время известное, им предложатся печатные переводы, которые они могут слышать всегда, когда пожелают, и рассуждать о них, сколько угодно и во время нескольких лет; следовательно, они могут узнать основательнее то, что им передается на их языке и сообщит все, что они знают. И потому то:

6) Хотя я вполне уверен и, по отзывам слышавших и читавших наши переводы и по доказательствам, какия были представляемы при разборе слов и мыслей, совершенно убежден, что переводы в грамматическом отношении правильны и для Якутов понятны как нельзя лучше, и что в них не допущено ничего не только противного вере и христианским правилам, но даже и двусмысленного; но при всем том переводы эти, по необразованности языка и недостатку в нем важных слов, далеки еще от совершенства; и потому, по мнению моему, они могут и должны быть названы не иначе, как только опытом или предначинательным делом переложения священных и других книг на Якутский язык, что и следует высказать в предисловии к первой книге. И следовательно, все ныне переведенные книги впоследствии непременно должны быть пересмотрены и исправлены по замечаниям, какия будут сделаны и собраны, о чем епархиальное начальство должно иметь постоянную заботу, а также и о том, чтобы Якутам было внушаемо, чтобы они отнюдь не привязывались к словам; и для сего все слова, не вполне выражающия значение русского или славянского слова печатать курсивом.

Но с другой стороны, я в то же время уверен и вполне убежден, что переводы сии, при всем их несовершенств, при содействии всемогущей благодати Божией, могут принести неисчислимую пользу; и потому они в настоящее время, по мнению моему, совершенно необходимы для Якутов, сколько (и главное) для научения их истинам веры христианской, столько же и для введения между ними собственной грамотности и и письмености, крайне необходимых для усовершенствования языка и, следовательно, необходимых и для усовершенствования самых переводов. И кроме того нет сомнения, что появление книг на Якутском язык возбудит в Якутах (доселе крайне мало учащихся русской грамате) охоту учиться читать и затем писать на своем родном язык, как это было и есть между Алеутами. Иначе, т. е. если не напечатать сделанных нами переводов и не печатать ничего подобного на Якутском языке, по причин несовершенства сего языка, то, конечно, никогда на нем не будет никакой письменности и даже грамоты. Следовательно, Якуты останутся навсегда или очень надолго тем, чем они были и есть, если только не сделаются еще хуже.

Изложив все, что я считал необходимым для доказательства и пояснения дела, затем приемлю смелость покорнейшие ходатайствовать пред Святейшим Синодом явить новую милость мне, трудившимся в сем деле и пастве, вверенной моему недостоинству, благословить сделанный нами перевод книг на Якутский язык напечатать и употреблять в церквах при богослужениях и в домах для чтения.

Касательно же того, в каком количестве экземпляров должны быть напечатаны Якутские переводы, я полагал бы, так как это делается, по вышесказанному, как бы в вид опыта или предначинательного дела, то напечатать сии книги в небольшом числе; а сколько именно? О том я ныне же отнесся к г. директору Хозяйственного Управления.

С сим вместе честь имею ходатайствовать пред Святейшим Синодом и о нижеследующем.

Так как предполагается и я считаю совершенно необходимым впоследствии сделать второе издание Якутских книг исправленное, то дабы сие второе издание можно было сделать своими собственными средствами, не прибегая уже к пособию казны, дозволить нам имеющияся у нас в настоящее время на сей предмет собранные деньги до 2000 руб, оставить у нас, без требования оных для восполнения издержек, имеющих быть ныне понапечатанию переводов, как это следует сделать по силе третьего пункта вышеупомянутаго Указа, и затем, когда выйдут из печати Якутския книги, дозволить продавать их по умеренной цене и выручаемые за них деньги приобщать к той же сумме и с тою же целью.

4. Нечто об Алеутский-Лисьевском языке и в особенности о буквах оного[262]

Составляя Алеутский букварь, я имел в виду только то, чтобы как можно вернее выразить звуки Алеутского языка и в то же время чтобы легче и удобнее можно было писать ими и понимать писанное, но не заботился о том, чтобы в употребление ввести только необходимые буквы, тем более, что я употребил для алфавита буквы не иностранных языков, но языка русского, столь богатаго буквами.

Но ныне, когда многие Алеуты сами начали писать на своем языке, я вижу, что многие из пишущих не употребляют некоторых букв, как-то: ш, ю, я, ь там, где я употребляю их (что, в особенности, я замечаю из писаний их ко мне). И хотя, правда, не следует выводить правила грамматики из употребления людей, не знающих правил грамматики, но и не всегда должно отвергать это, если употребление сие есть почти общее, и тем более, если оно не будет противно общим правилам. И потому в правилах Алеутской грамматики, я думаю, надобно нечто исправить.

Первое замечание о буквах сделал о. Иаков Нецветов (Атхинский священник), который, во-первых, доказывал мне, что в Алеутском алфавите надобно прибавить новую букву, которая бы могла выразить звук, средний между в и г, и он изображал сию букву так: ɣ̮ Но я убедил его, что сия буква, которая. употребляется всегда только перед а и никогда перед другими буквами, не нужна и излишня; потому что ее весьма удовлетворительно заменяет буква ɣ̮ с краткою (ᴗ), т. е. ɣ̮. Но чтобы слышен был звук буквы г над последующим а можно писать приды хательный знак (э), т. е. а. Так напр., я пишу £ая, Ѵ40;&кЯн, и можно Хая, ХакУн. А о. Иаков писал 'вая,’вакйн; Алеуты почти все пишут вая, вакен.

NB. Но что в Алеутском язык нет буквы в, это очевидно; иначе, Алеуты не говорили бы вместо Иван — Иман.

Во-вторых. О. Иаков доказывал, что в Алеутском алфавите буква ш не нужна, потому что, как он говорит, «хотя в разговорах Алеутов очень заметен звук буквы ш; но сей звук не есть чистый звук русской буквы ш, а несколько похожее на о жди среднее между с и ш». Таковое называние его справедливо, потому что и я это замечал (как отчасти это можно видеть в § 17 моей грамматики), и тем более, что буква ш ныне только почти в одном русском язык употребляется. И потому

1-е) мы положили букву ш из Алеутского алфавита исключить и вместо оной писать с с какимнибудь надстрочным знаком. И я ныне пишу вместо шюк, шалиган-слюк, салиган. Алеуты же почти все пишут вместо ш простое с.

После сего следует прибавить к § 17 следующее замечание: когда буква с имеет над собою знак (-), произносится среднее между ш и с.

2-е) Известно, что буквы ю и я состоят из букв иу — иа, и употребляются только в русском языке. И потому, по всей справедливости, он не нужны для Алеутского алфавита; ибо в нем есть буквы и. а. У, и потому, что звук сих букв (ю и я) в соединении с согласными слышен только после л и е, в средине-после гласной и или безгласной ь (которая есть, так сказать, полу и у и в некоторых весьма немногих словах — сначала. Но буква л (как мною сказано в § 15) произносится мягко; и если сему же самому правилу подчинить и букву с, тогда ю и я, после л и с совсем будут ненужные. Что же касается до слов, начинающихся с ю и л, и тех, которые имеют сии буквы в средине, можно писать и? иа или йѴ40;, йа. Так напр., вместо ёлюК, алямаГС можно писать ал^ГС, алатаГС: вместо еюсягйаъ-с^сагЬн; вместо юкѴ40;н, яхтада-й^к^ьг, йаˆтада, вместо тайник, атьюгниКъ- тайаг^К атй^гниК. И принявши сие правило, сам собою уничтожится § 13-й.

Алеуты же ю и я употребляют только сначала и в средине, а после л, с почти никогда.

NB. Впрочем, о уничтожении букв ю и я, я ныне писал к о. Иакову и некоторым Алеутам и спрашивал их мнения; я же в своих писаниях еще употребляю оныя, но уже как можно реже.

3-е) В § 1-м мною сказано, что буквы ь и ь не суть буквы Алеутского языка и проч. Но если и привычку принять за правило, то и тогда буква ь не будет нужна (если вместо ья, ью писать йа, й$.); по тому что буква ь на конце никогда не употребляется, а в средине может быть заменена буквою й, и по тому что Алеуты ее не употребляют. И потому вместо кьяг^сяКа, писать кйаг^саКа; вместо югьянъ-й^гйан.

NB. Конечно, при введении сих правил будет та невыгода, что через то надобно увеличить количество надстрочных знаков. Так напр., в вышеозначенном слов й^гйан по настоящему употреблению только два знака нужны: — югьян, а тогда нужно будет четыре: изгнан. Но впрочем, строгое употребление надстрочных знаков нужно только для начинающих учиться чтению; а знающий написанное просто изгнан произнесет югьян.

В рассуждении вышесказанных замечаний мнение мое таково: при напечатании грамматики и словаря нигде не употреблять букв ш, ю, я, ь, — а при на печатании книг для Алеут употреблять их только там, где они сами употребляют или где необходимы: для того, дабы они, читая книги, не могли затрудняться. — Но и в сих Алеутских книгах употреблять их только в Катихизисе, как первоначальной книге.

4-е) Бесспорно, что буква к. состоит из к и х (§ 16): но замечая употребление оной Алеутами, я убедился, что она состоит не из к и ±, но наоборот из х и к, или даже из хкх. Потому что в том случае, когда она употребляется между гласными, пред нею явственно слышен звук буквы х., почему я и писал хГС, напр. ахГСада, ахГСатак^ГСиН; но все пишущиеь по-алеитски пишут аКада, аГСатак^ГСиЬГ. И также если принять, что буква It состоит из хкх. пли х. к, то сим разрешится и то недоразумение, что на конце слов там, где бы по правилам грамматики надлежит писать к, многие пишут и произносят х или х. Так напр., я пишу тайник, дГС, ахГСаГС, а весьма многие и почти все не знающие грамматики пишут тащил, дх, дКах или тайнах, ах, игсих. Но известно, что правильному употреблению на конце однозвучных букв можно научиться только из правил грамматики (которая говорит, что какая бы буква ни была слышна в произношении в конце слова, но писать надобно ту, которая слышна при изменении сего слова в другое значение). Точно так и означенные слова в изменениях своих удерживают букву It, а не х, напр., не говорится никогда тайяг^хасин, ахам и аКлхиИТ, но всегда-тайяг£басишь, аКам, аКаИШГ,

Здесь кстати заметить, что бывший мой помощник при первом перевод Катихизиса, Иван Паньков, вместо одной буквы It нынепишет и старается доказать, что надобно писать пять букв, а именно: It, к, К, к и к, первую и вторую он пишет перед а, третью- перед V, четвертую-перед и, а последнюю на конце и вообще почти без разбору, особенно вторую. И также он вместо г пишет х (с тремя точками наверху). Очевидно, что таковое мнение его не может иметь места в грамматике, и тем более, что он, и зная очень хорошо русский язык, и читая книги русския, пишет весьма неправильно по-русски.

Касательно же прочих частей грамматики, я заметил ошибки свои только в распределении падежей неопределенных. Так, по моим правилам выходит, что все существит. имена, кончающияся на гласную, суть падежи имен. усеченные, — а кончающияся на ханъ- предложные. Но окончания имен на гласную и на слог хан суть окончания падежей притяжательных третьего лица, потому что они всегда почти заключают в себе местоимения его — их так, как и окончание №ин. А по тому в неопределенных падежах именительный усеченный надобно исключить, а предложный соединить с родительным.

Других же ошибок и особенно значительных еще не замечено: но можно прибавить еще несколько правил и особенно в словосочинении.

Вениаминов.

Апреля 30 дня 1837 года Ситха.

NВ. Все пишущие по-алеутски вместо кѴ40;ан или к^&н везде пишут кѴ40; ган и наган, — а потому и я думаю писать таким же образом: везде вместо а-писать га, но только в средине слова и не после S (с краткою) — в начале же каждаго слова а остается в прежнем значении, напр. асх^ГС, аниГС и проч.

5. Памяти Исидора, Митрополита Новгородского и С.-Петербургского

«Теперь восхвалим славных мужей и отцов нашего рода: много славного Господь являл чрез них, величие Свое от века; тела их погребены в мире, и имена их живут в роды; народы будут рассказывать о их мудрости, а церковь будет возвещать их хвалу.» (Сирах. 44 1, 14)

Жизнь русских святителей слита с жизнью народа, следовательно, и память о них должна быть священною для потомства, что дает нам повод при заключении нашего собрания «Писем Иннокентия, Митрополита Московского и Коломенского», принести почившему святителю Исидору, Митрополиту Новгородскому и С.-Петербургскому, скромную дань признательности за то милостивое внимание его к нашим трудам, какое он оказывал нам при своей жизни. С 1878 года уделяя свободное от служебных занятий время на изучение жизни и творений приснопамятного святителя Московского Иннокентия, я, по отпечатании первых двух книг его «Творений», поставил своим непременным долгом представить их предстоятелю Русской Церкви, высокопреосвященноми Митрополиту Исидору, тогда уже 87-летнему старцу, что и было исполнено мною в 1886 году, в последних числах декабря.

В феврале же 1887 года я имел счастие получить от святителя в благословение образ Пресвятыя Богородицы Иверския, с собственноручною его надписью:

«Ивану Платоновичу Барсукову в благословение от Исидора, Митрополита Новгородского и С.-Петербургского» а также следующее собственноручное письмо:

«Милостивый Государь, Иван Платонович! Примите искреннюю мою благодарность за присланные две части „Творений“ покойного преосвященного Митрополита Иннокентия и простите мне неисправность и медленность в исполнении долга признательности. Вы знаете нашу хлопотливую жизнь. Прибавьте к тому мою старость, которая удвояет труд и требует больше времени.

Посылаю при сем в благословение семейству Вашему Святую икону Иверской Пресвятой Богородицы, с молитвенным призыванием, чтобы Небесный Покров Ея и благословение пребыло над Вами во вся дни жизни Вашей.

С истинным почтением и преданностью, честь имею быть Вашим, Милостивый Государь, покорнейшим слугою

Исидор, Митрополит С.-Петербургский.

Февраля 16.

1887 г.

Р. S. Потрудитесь прислать мне форму объявления о выход творений М. Иннокентия, с назначением цены их».

Это драгоценное начертание Митрополита Исидора вместе со священным приложением я почитаю высшею для себя наградой за долголетние труды мой и ободрением для продолжения оных.

Жизнь Митрополита Исидора ознаменована в Русской истории двумя событиями: открытием мощей угодника Божия Тихона, Задонского Чудотворца, и помазанием на Царство Благочестивейшего Самодержавнейшего Великого Государя нашего Императора Александра III, того Царя, который был воплощением лучших свойств русского духа, истинным могучим носителем русской идеи. «Душа народная», пишет К. П. Победоносцев, — «слилась с его душой и, утратив его, сама растерялась. Чувство это живо и поныне. — Кто хочет уловить его, и ощутить его, и слиться с ним, — пусть идет в Петропавловский собор и на эту орошенную слезами могилу — и увидит, как и ныне, и завтра наполняет его, торжественно с утра до вечера, тихою молитвой, безконечная толпа народная, стекающаяся к этой могиле со всех концов России».

Имя же Великого Государя нашего Императора Александра III поставлено во главу угла нашего Общества Ревнителей Русского Исторического Просвещения, под знаменем которого изданы «Письма Иннокентия, Митрополита Московского».

Иван Барсуков.

Село Яринское-Ртищево тож.

Тверск. губ. Колязинск. уезда.

28 июля, 1899 г.