Письма Ю. К. Терапиано В. Ф. Маркову (1953–1972)

54

7.VIII.60

Дорогой Владимир Федорович,

Получил на днях «Новое русское слово» со статьей С. Рафальского «Кукушка и петух»²⁹¹. – Поздравляю: мы с Вами, оказывается, были в заговоре и я злостно старался сделать вид, обманув читателя, что «Гурилевские романсы» лучше якобы поэм и стихов самого гениального Корвин-Пиотровского! Тут уж просто мания преследования!

А, кстати, ведь даром же кукушка петухом не восхищается, как же так? – Вы ведь никогда в печати не хвалили меня – за что же я с таким рвением, по Рафальскому, хвалю «Гурилевские романсы»?

Он не заметил главного, того, что «Гурилевские романсы» действительно много лучше поэзии, а тем более плохих стихов Корвин-Пиотровского, и что если у меня так вышло, то безо всякого намерения, просто истина обнаружилась сама собою.

Удивлен, что «Новое русское слово» настолько сейчас «печатает все», что даже такая «статья», неприличная по тону, по содержанию, по гнусным намекам на какой-то «заговор» и по выраженьицам вроде «вышеупомянутой вдовы» и проч., в нем нашла место. В доброе старое время такого произведения не поместила бы ни одна приличная газета. Главное же – это скрытая подоплека всей этой «полемики».

Казалось, какое отношение к спору с Вами о поэзии И. Одоевцевой имеет то, что я писал о Корвин-Пиотровском и о «Гурилевских романсах»?²⁹² Ведь в полемике я не участвовал, Корвин-Пиотровский тоже.

Но дело в том, что настоящие «кукушка и петух» – это сам С. Рафальский и Корвин-Пиотровский, друзья закадычные, как все это знают здесь, а на фоне (уже не против меня, а против Ирины Владимировны) – Кирилл Померанцев.

История полемики такова. Вначале Рафальский вдруг вдохновился идеей «уничтожить» Ирину Владимировну и для этого написал для «Граней» большую статью обо всех эмигрантских поэтессах вообще, но эта статья не была напечатана Тарасовой, понявшей, что «вселенская смазь» всех, кроме Алексеевой, – вызовет протесты отовсюду. Тогда Рафальский, подстрекаемый Померанцевым, решил часть статьи, касающуюся И. Одоевцевой и Л. Алексеевой, послать в «Новое русское слово».

Почему так старался Померанцев? Это и для меня мистерия.

При жизни Г. Иванова Померанцев считался другом Иванова и Одоевцевой, восторгался ими, писал о них даже слишком уж восторженно – послал, например, в «Опыты» такую хвалебную статью об И. Одоевцевой, что Иваск не мог ее напечатать.

Когда умер Г. Иванов, узнав, что Ирина Владимировна переводится в наш «Дом», я думал: ну вот, теперь все же Кирилл будет заботиться о ней. Первое, что поразило меня на другой день по приезде Ирины Владимировны в Gagny: – «Где Ваши вещи?» – «На вокзале». – «А почему Кирилл не привез их?..» Дальше – Кирилл не только не заботился об Ирине Владимировне, но ни с того ни с сего устроил ей грубую сцену при всех в одном литературном доме – и с той поры началась вражда его к ней.

Почему – понять не могу! Но его друзья – Пиотровский, Рафальский – тоже вдруг заняли отрицательную позицию в отношении ее поэзии и ее как человека. Корвин-Пиотровский дошел до того, что как-то заявил при всех, что Иванов – плохой поэт, что он, Пиотровский, якобы говорил ему это в лицо. Зная характер Георгия Владимировича и его репутацию «Жоржа опасного» (как написал Дон-Аминадо в шуточных стихах на его статьи о Сирине, Ходасевиче²⁹³ и т. д.), могу себе представить ясно, что бы ответил Корвин-Пиотровскому Г. Иванов! Да и посметь-то Пиотровский не решился бы! А теперь – все позволено.

Я не терплю в Пиотровском того, что он, прежде всего, пошлый и плоский человек. Будучи действительно артиллерийским прапорщиком военного времени после революции, он держит себя, как «боевой офицер». Будучи (как все давно его знающие утверждают) евреем, он сфабриковал себе громкую фамилию и постоянно докучает всем, рассказывая о древности рода Корвин-Пиотровских, «потомков славы европейской, венгерской и иных корон». Кроме того, во всем он пошл, не воспитан, нахален. Его стихи мне лично говорят мало. «Умеет писать», ловко закручивает ямбы (40 лет все одно и то же – ямбы!), способный стихотворец, но всюду – общие места, приблизительные строки, а порой – чисто еврейские словечки, например: «банкир гуляет напролом», «древесный шепот» и проч. безвкусицы. Поэтому всегда я пишу о нем кисло, отдавая должное его способностям, но все время тыкая его «мордой» в стилистические оплошности. Он, естественно, меня терпеть не может. После моей статьи он горько жаловался на меня всем, кого встречал, а Рафальский (я выбранил²⁹⁴ к тому же недавно его поэму²⁹⁵ в «Гранях», книга 43) решил отомстить мне за него и за себя. К тому же Кирилл воображает, что якобы Ирина Владимировна «повлияла» на меня, чтобы я вознес «Гурилевские романсы» и «ниспроверг» Корвин-Пиотровского. – Воистину, жалкое зрелище литературных нравов! – мог бы воскликнуть какой-либо персонаж начала XIX века, но такова наша «литературная атмосфера».

Пишу Вам всю эту историю как комментарий к событиям, как необходимое пояснение: Вашей благородной защитой Ирины Владимировны Вы нажили себе злых врагов – впрочем, Вы вряд ли пожалеете об этом. Полемизировать с ними я не собираюсь, но в какой-то мере рад, т. к. их нападки развязали мне руки. Могу теперь, не поддаваясь сентиментальным соображениям (все-таки коллеги, вместе пьем в кафе чай), говорить «то, что думаю» (по выражению З. Гиппиус) об их произведениях. – И какое самомнение! – «Даже вообразить нельзя, что какой-то Марков может идти в сравнение с Корвин-Пиотровским» – таков смысл «метафор» г. Рафальского!

Ирина Владимировна напишет Вам с своей точки зрения о сем предмете.

У нее к тому же есть интересные планы о преобразовании «Возрождения» опять в приличный журнал, – но это ее предприятие, и я об этом рассказывать не буду – это величайший секрет пока.

Был у моря, сейчас опять возврат к работе – до будущей весны, до лета, если увижу их.

Желаю Вам и супруге Вашей всего доброго

Ваш Ю. Терапиано