Плач

25 Александра 28 июля

Я очень спешу. Хлоя не захотела сегодня идти в школу, и я договорилась с учителями, а потом мне пришлось дожидаться мамы с папой — они должны были приехать, чтобы побыть с ней. Она расстроена после вчерашнего похода в суд. И как-то растеряна. Не знаю, зачем им понадобилось ее свидетельство. Как будто ей и без того мало огорчений.

Опаздываю, на трамвае уже не успеть.

— Верховный суд, на Элизабет-стрит, — говорю я таксисту.

— Случайно не на суд ли над этой Линдси? — спрашивает таксист через несколько кварталов.

— Мм, да.

Черт, мне совсем не хочется говорить об этом с таксистом.

— Вы с ней знакомы, что ли?

— Нет.

— А что, журналист типа?

— Нет, просто интересуюсь.

Я не стану с ним разговаривать. Пошел к черту.

Он на время замолкает, ему так хочется вытянуть из меня хоть что-нибудь.

— Я знаю одного парня, который работал с Алистером Робертсоном, в какой-то пиар-фирме на Сент-Килда-роуд. Говорит, отличный был мужик.

— Кажется, следующий поворот?

— Ага, точно. А вы слышали, что опять кого-то видели с ребенком?

— А тут — второй налево.

— Да я знаю, знаю. Какого-то чувака засняли у автосервиса с орущим младенцем на руках — где-то рядом с Дарвином. Бабник только так и выпить не дурак. Да там так снято, что и не разберешь, что за тип.

— Спасибо, остановите вот тут, пожалуйста.

— Извиняюсь, конечно, но для меня все младенцы на одно лицо. А если он плачет, это еще не означает, что его похитили, правда? Ему сейчас было бы — сколько, месяцев семь-восемь?

Я протягиваю ему пятьдесят долларов и жду, пока он неторопливо отсчитывает сдачу.

— А Линдси-то эта совсем, что ли, поехавшая?

— Спасибо, — говорю я и влетаю в здание суда.

Я встаю в очередь за кофе в местном буфете. У блондинки передо мной — отчетливый шотландский акцент. Когда она оборачивается, я узнаю Кирсти — видела ее в «Фейсбуке», когда следила там за Джоанной. Лучшая подруга Джоанны выглядит неважно, усталая и подавленная — вовсе не такая красотка, как на фотографиях, которые она выкладывала у себя на страничке. Кирсти улыбается мне. Думаю, она меня узнала. Она говорит «простите» и возвращается в зал суда с картонным стаканчиком капучино с обезжиренным молоком. Когда я улыбаюсь ей в ответ, вид у меня, наверное, немного смущенный. Позже она узнает почему, ведь сегодня и меня вызовут для дачи свидетельских показаний. Хлоя была намного спокойнее, чем я, когда шла в суд. Наверное, потому, что она знала, что хотела сказать, а я — понятия не имею.

Вчера Фил был моим осведомителем в суде. Вечером он сообщил мне, что говорили мисс Эймери, миссис Уилсон и водитель грузовика; рассказал, какой уверенный вид был у Хлои, когда ее показания транслировали в зал суда по видеосвязи. После обеда для дачи показаний пригласили стюардессу. Она описала Джоанну как совершеннейшего монстра и, бросая на нее злые взгляды, рассказала, что происходило в самолете: Джоанна сорвалась с катушек, когда ей сказали, что ее орущий ребенок мешает другим пассажирам, — стала бегать по салону, и бросалась на людей, размахивая ребенком, точно пустым мешком, и наезжала на Алистера.

Я узнаю стюардессу по описанию Фила (аккуратное рыжее каре, седина у корней волос). Она шепчется с подругой, пока я иду по проходу к трибуне, и гордится собой после вчерашних пятнадцати минут славы. Как жаль, что я попросила Фила не приходить сегодня. Мне его очень не хватает.

— Мисс Линдси приезжала к вам в то утро, когда произошла авария? — начинает ее адвокат.

Я смотрю прямо на него, чтобы не видеть никого другого — особенно Джоанну, чей взгляд я чувствую на себе. У адвоката такое лицо, что хочется подойти и вмазать ему как следует: молодой, одетый с иголочки, определенно выпускник частной школы.

— Да, приезжала.

— Зачем?

— По ее словам, хотела убедиться, что у Хлои все хорошо и что со мной она в безопасности.

— Она сказала, зачем ей это понадобилось?

— Она сказала, что не хочет, чтобы Алистер забирал у меня Хлою. Сказала, что поможет мне.

— Как бы вы описали ее поведение в то утро?

— Она выглядела абсолютно нормальной.

Я говорю это не для того, чтобы задеть Джоанну. Нечаянно глянув на нее, я вижу, что она мне улыбается. Встретившись со мной взглядом, она едва заметно кивает. Молодого адвоката зовут Мэтью Маркс, он подходит к своему столу и роется в бумагах, делая вид, будто что-то ищет.

— Прошу прощения, миссис Робертсон, я не понял — у вас диплом психиатра?

— Мисс Донохью, — поправляю я его.

Он поднимает глаза на судью, и тот отвечает именно так, как Марксу и хотелось бы:

— Замечание опротестовано. Мисс Донохью не обладает соответствующей медицинской квалификацией, чтобы судить о психическом состоянии подсудимой.

Я говорила о вменяемости Джоанны не для того, чтобы помочь стороне обвинения истребовать для нее наказание посуровее. Я сказала то, что сказала, потому что это правда.

— Так как же она вела себя в то утро, когда приехала к вам? — спрашивает защитник.

— Она прекрасно формулировала свои мысли. Говорила здравые вещи.

Джоанна улыбается — так же широко, как и обвинитель. Это сбивает с толку. Если бы защитник спросил, что я думаю о состоянии Джоанны сейчас, я бы сказала, что она определенно не в себе. Но в то утро с ней все было в порядке.

— Итак, Джоанна Линдси приехала к вам в десять часов утра и сказала, что не хочет, чтобы ее муж забрал у вас Хлою, и что она попытается вам помочь. Она говорила что-нибудь о своих отношениях с Алистером Робертсоном?

Я пытаюсь припомнить. Что там она говорила?

— Ну, она сказала, что прошлой ночью звонила своему психологу в Глазго и что та, возможно, сочла ее сумасшедшей… Я думаю, она была в состоянии аффекта, и это вполне объяснимо.

Я сказала именно то, что было нужно этому кретину из частной школы.

— Я бы хотел обратиться к показанию, данному вышеупомянутым психологом, миссис Энн Докерти из Рутерглена в Южном Ланаркшире, — читает он с листка, взятого со стола. — Она утверждает, что мисс Линдси позвонила ей в ночь накануне предполагаемого убийства и ее слова показались психологу — я цитирую — «странными и бессвязными».

— Ну, когда она приезжала ко мне, ее речь была совершенно нормальной, — говорю я.

— Понятно, миссис Робертсон, но было бы странно, если бы вы назвали мисс Линдси душевнобольной, правда? Было бы странно, если бы вы захотели признать ее сумасшедшей после того, как она увела у вас мужа, а потом убила его, лишив вашу дочь отца. Конечно, вам хочется, чтобы наказание было суровым. Конечно, вам хочется, чтобы ее обвинили не в непредумышленном убийстве, а в убийстве преднамеренном!

— Протестую!

Я не поняла, кто именно это выкрикнул. Пот течет с меня градом, меня колотит. Я хочу домой. Джоанна выглядит так же, как я: она рассержена и расстроена. По ней видно, что она ненавидит своего адвоката не меньше, чем я. Прежде чем судья успевает ответить на протест, адвокат садится с победным видом, захлопывает свою папку и говорит:

— Больше вопросов нет.

Пока я иду по проходу, чтобы занять место где-нибудь в задних рядах, в зале стоит гробовая тишина. К моему удивлению, Кирсти, подруга Джоанны, понимающе улыбается, когда я прохожу мимо. Повисает пауза. Все ждут, что скажет секретарь. Наконец он произносит:

— Для дачи показаний приглашается Джоанна Линдси.

Джоанна нервно одергивает платье.

— Мисс Линдси, пройдите, пожалуйста, на свидетельскую трибуну.

Голос у секретаря ласковый — судя по всему, она уверена, что имеет дело с сумасшедшей. Речь теперь вообще лишь об этом — о ее безумии, — и не стану отрицать, что сегодня она правда выглядит не вполне адекватной.

— Да, конечно, — отвечает Джоанна.

Художница принимается чиркать карандашом в блокноте. На Джоанне наряд антихриста. Она как будто намеренно вызывает раздражение публики. Вчера на ней была черная мини-юбка и обтягивающая белая майка без рукавов. А сегодня она надела короткое красное платье с открытыми плечами и разрезом на юбке, да к тому же немного порванное на боку. Художница с упоением зарисовывает женщину-убийцу в развратном платье. Джоанна встает и, оглянувшись, улыбается — специально для художницы. Затем поворачивается к судье и объявляет:

— Я могу делать все, что сочту нужным.

Журналисты передают сообщения в «Твиттер» в открытую, обычные зеваки делают это тайком. Мне становится любопытно, и я заглядываю в группу сообщений #joannalindsay, пока Джоанна медленно подходит к трибуне и приносит присягу.

Fiona Mack@Fionamack

Ограниченная вменяемость, елки #joannalindsay

Harry Dean@Hdean

Тетка-то с придурью #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

Она улыбается #joannalindsay #joannalindsayisevil

Bobblypops@bobblypops

Выеживается #joannalindsay #joannalindsayisevil

ABC News@ABCNews

Следите за нашими обновлениями по делу #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

Непонятно, с какой стати бабка из самолета ее выгораживает — она ведь размахивала младенцем #joannalindsay

Jennnifer Weston@jenniferwritesbooks

@bobblypops И мужа убила #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

@jenniferwritesbooks А то, что призналась, еще не основание скостить срок. #joannalindsay

Fiona Mack@Fionamack

@jenniferwritesbooks @bobblypops и если она умалишенная, тоже не основание

Bobblypops@bobblypops

@fionamack Не ума лишенная, а совести. # joannalindsay #joannalindsayisevil

Jonathon Mitchell@johnnyonthepress

Был с ней на борту. Она НЕ В СЕБЕ! #joannalindsay

Jane McDonald@janexmacker

Она из моей группы по грудному вскармливанию #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

@janexmacker Правда, что ли? ну и как впечатление? #joannalindsay

Jane McDonald@janexmacker

@bobblypops Ну, чокнутая, что тут скажешь. #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

Говорят, она содрала объяву о розыске ребенка. С какого перепугу? #joannalindsay

Jonathon Mitchell@johnnyonthepress

@bobblypops С такого, что психованная. #joannalindsay

Taniadoeshair@taniadoeshair

Все равно думаю, это она убила ребенка.

Позорище, сайт www.lonniebabytheevidence.com закрыли. #joannalindsay

Jonathon Mitchell@johnnyonthepress

Ясно, что и младенца она убила, виновна нах #joannalindsay

NonnaAngela@nonnaangela

Она убила малыша Ноя. Похищение, блин. Виновна нах. #joannalindsay

Miketheteacher@MikeWilkes

Да ладно вам. Отстаньте от нее — человек сына потерял. #joannalindsay

Bertiebeans@bertiebeans

RT @nonnaangela Ясно, что и младенца она убила, виновна нах #joannalindsay

Jim Groves@JimmyChews

В чем разница между Ноем Робертсоном и приколами про Ноя Робертсона? Приколы стареют. #joannalindsay

Bertiebeans@bertiebeans

@JimmyChews Агррх! Так у нас на полуострове Белларин водятся шакалы — не знал! #joannalindsay

Bobblypops@bobblypops

ОМГ! Видели, во что она одета?!! Черная вдова в красном. #joannalindsay #joannalindsayisevil

Bobblypops@bobblypops

Нет, вы видели? Приносит присягу и ухмыляется. Ухмыляется! #joannalindsay #joannalindsayisevil

Эти твиты меня бесят. Я убираю телефон как раз в тот момент, когда обвинитель спрашивает, понимает ли Джоанна, почему она здесь. Она страшно похудела, в ней килограммов пятьдесят, не больше. Волосы зверски стянуты на затылке. На лице переизбыток косметики, включая жирную черную подводку на веках. Более непристойного платья я в жизни не видела. Она улыбается, или даже нет, не просто улыбается — ухмыляется. Она прочитала пособие о том, как нужно выглядеть и вести себя в суде, и делает все с точностью до наоборот. Да, ухмыляется, иначе это не назовешь.

Джоанна садится.

— Мисс Линдси, вы уже признались в том, что убили Алистера Робертсона, — заявляет обвинитель.

Молодой адвокат Джоанны вскакивает на ноги.

— Протестую! Мисс Линдси призналась в том, что совершила непреднамеренное убийство в состоянии ограниченной вменяемости. Заключения психиатра, которые вчера были представлены суду, свидетельствуют о том, что в момент совершения преступления подсудимая была психически нездорова — как, собственно, и сейчас.

— Возражение принято, — произнесла судья. — Пожалуйста, переформулируйте свое заявление, госпожа Мэддок.

— Хорошо, ваша честь. Мисс Линдси, мистер Маркс только что проинформировал нас, что ваше поведение может быть оправдано психическим расстройством, из-за которого вы не в состоянии нести полной ответственности за совершенное преступление. Как насчет того, чтобы прилюдно признать себя сумасшедшей?

Мэтью Маркс снова вскочил, но Джоанна качает головой.

— Я знаю, что говорит мой адвокат и какие заключения выносят психиатры, — что в момент преступления у меня было посттравматическое стрессовое расстройство, которое началось у меня сразу после… после Ноя… после того, что произошло с Ноем. Врачи говорят, что у меня тяжелая форма депрессии, навязчивые воспоминания, галлюцинации и что я вообще веду себя очень странно. Да, возможно, все это так, но это не имеет никакого отношения к делу. Я убила Алистера не из-за посттравматического стрессового расстройства. А потому что так решила. По-вашему, у меня и сейчас галлюцинация? Нет. Я хочу быть наказана за совершенное преступление. Я хочу понести кару. Вынесите мне обвинение в предумышленном убийстве, потому что я совершила именно его. Приговорите меня к пожизненному заключению, потому что я заслуживаю именно этого. Во всем виновата я — и только я одна. Ной не виноват в том, что постоянно плакал, и сотрудники «Эмирейтс» не виноваты в том, что не пожелали мне помочь, и служба безопасности аэропорта тоже ни в чем не виновата.

— Служба безопасности аэропорта? — переспрашивает обвинитель. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что я принимаю всю ответственность на себя. Чего же тут непонятного? Не слушайте моего молодого умного адвоката. Не слушайте никого, кроме меня. Я убила его! Заберите меня! Отправьте меня за решетку!

Джоанна, дрожа от бессилия, кричит на весь зал:

— Господи, ну я прошу вас!

В зале беспокойно заерзали. Всем неловко, и, думаю, это не потому, что Джоанна абсолютно не в себе (хотя она, безусловно, не в себе), а потому, что ее желание признать свою вину лишает ядовитых наблюдателей возможности поглумиться.

Адвокат Джоанны улыбается, сидя в первом ряду. Слава богу! Его подзащитная производит впечатление сумасшедшей, как он и рассчитывал.

— То есть вы утверждаете: вы понимали, что делаете, когда его убивали?

— Да!

От злости у Джоанны даже слезы высохли.

— Почему я должна столько раз повторять одно и то же? Неужели это так трудно — просто взять и вынести человеку приговор? Я знала, что он не застегнул ремень безопасности. Я знала, что мы едем на скорости сто сорок километров в час. Я хотела убить нас обоих. Я схватилась за руль. Я направила машину прямиком на дорожный знак.

— Но ведь ваш ремень безопасности был пристегнут?

— Такая уж, видно, была моя судьба — и мне нести этот крест до конца дней. Я забыла отстегнуть ремень. Я многое забываю. Я — идиотка.

Каждая ее фраза вызывает все больше нервозности в зале.

— И вы признаетесь в том, что умышленно убили своего мужа? — спрашивает обвинитель.

— Господи! Я что, говорю с вами на суахили?! Да! Я всем в этом признаюсь!

Очередной шквал эсэмэсок и твитов. Художница переворачивает страницу и начинает новый набросок.

— Но почему, Джоанна? Почему вы убили его? — спрашивает обвинитель.

Она ненадолго задумывается, тщательно взвешивая слова, прежде чем произнести.

— Я убила его потому, что больше не могла находиться с ним рядом ни одной секунды.

— Ваша честь, я хотел бы попросить о небольшом перерыве. — Адвокат Джоанны снова вскакивает, лицо встревоженное. Перерыва он требует явно не из сочувствия к ней, а потому что это добавляет убедительности «психиатрической» версии. — Как вы все видите, моя подзащитная в расстроенных чувствах — ей необходим отдых.

— Не настолько они расстроены, чтобы я не могла говорить! — кричит Джоанна.

Судья внимательно смотрит на Джоанну и в конце концов, видимо, приходит к выводу, что подсудимая и в самом деле чувствует себя не лучшим образом.

— Объявляется перерыв до четырнадцати ноль-ноль.

Я не могу ждать до двух. Мне нужно быть рядом с Хлоей. Да и вообще, оттого, что я сижу здесь, ни мне, ни кому-либо другому никакой пользы. Пора двигаться дальше.

Джоанну еще не увели из зала суда. Мисс Эймери — пожилая дама, которая давала показания вчера, — подошла к Джоанне и разговаривает с ней, взяв за руку. Джоанна говорит что-то и смотрит на мисс Эймери умоляюще. Я читаю по губам: она говорит «спасибо». Потом обнимает старушку, и вот уже та целеустремленно проходит мимо меня.

Надо отсюда выбираться. Действовать дальше. Хочется поскорее увидеться с Хлоей и мамой, с папой и Филом.

Хочется перестать чувствовать то, что я уже чувствую: жалость к ней.

Хочется снова в полной мере ощутить то, чего я уже не ощущаю: гнев.

Едва я вышла из здания суда, как меня окликнул женский голос.

Женщина нагнала меня, с трудом переводя дух.

— Александра, — снова произносит она мое имя. — Я — Кирсти Макникол, подруга Джоанны. Я пойму, если вы не захотите со мной разговаривать, но я подумала, вдруг у вас найдется немного времени, чтобы выпить со мной кофе?

Я смотрю на запястье, чтобы оттянуть принятие решения, вспоминаю, что уже много лет не ношу часов, и говорю:

— Да, конечно.

Мы сидим в закутке старомодного кафе на Бёрк-стрит.

— Джоанна попросила меня передать вам кое-что, — говорит Кирсти и достает из сумки сверток. — Я не знаю, что это, но обещала, что передам.

Я беру сверток и удерживаюсь, чтобы немедленно его не развернуть. Ума не приложу, что она могла мне прислать.

— У вас, конечно, больше причин ее ненавидеть, чем у кого-либо, — говорит Кирсти. — Но…

Она начинает плакать, хватает салфетку из подставки и аккуратно вытирает потекшую под глазами тушь.

— Да нет, что там, — говорит она. — Вы имеете полное право ненавидеть ее. Она сваляла такого дурака!

— Что вы собирались мне сказать?

— Она была такой хорошей до него!

Теперь тушь уже не спасти — она льется с густых ресниц верной подруги черными ручьями.

— Я знала ее всю жизнь — с ясельной группы. Она такая солнечная! Мы всегда были вместе, неразлучны, если не считать того времени, когда она стала тайком встречаться с ним. И ее мама — она была точно такой же. Добрейшей душой. Я знаю, что в это трудно поверить, но она совсем не такая, какой ее все считают. Она вовсе не плохой человек. А этот чертов козел… Совсем как ее отец. Простите.

— Ничего-ничего. — Я протягиваю ей новую салфетку — она ей совершенно необходима.

— Это не просто слова — она действительно была очень хорошим человеком. По-моему, до встречи с ним она за всю жизнь ни разу никому не соврала. Она была веселая. Счастливая. Я так ее любила. — Кирсти улыбается и вытирает глаза. — Ладно, отпущу вас домой. Я, правда, не знаю, что в этом свертке, но, если вы захотите со мной поговорить, вот моя визитка.

Убирая руку со стола, она опрокидывает стакан.

— Я всегда такая! «Ты вазы крушишь и ломаешь фарфор», — говорит она и ставит стакан на место.

— Что? — удивляюсь я.

— Да это так, из одного стихотворения, которое мне очень нравится.

Ну да, точно, его цитировал Фил. «Ода к Ал».

— А, из того, про растяпу? — говорю я.

— Нет-нет. Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Кирсти вручает мне визитку, оставляет на столе десятидолларовую купюру за два кофе и протягивает руку, чтобы пожать мою. Когда она скрывается из виду, я смотрю на визитку: Кирсти Макникол, менеджер по организации мероприятий, и адрес в Ислингтоне. Я кладу визитку на стол и спешу на трамвайную остановку, улыбаясь ее последним словам и думая о Филе.

Это про любовь. Стихотворение о том, как он ее обожает.

Мне не терпится посмотреть, что там, в свертке, и я, конечно, не могу ждать до дома. Отыскав в девятнадцатом свободное место, я открываю пакет, пока трамвай дребезжит по городу и въезжает в Карлтон. Внутри — плюшевый медвежонок Эдвард из мультфильма «Бананы в пижамах», записка от руки и распечатка на листе А4.

Записка гласит:

Распечатка — это письмо. Я говорю себе, что мне совершенно необходимо прочитать его прежде, чем оно попадет в руки к Хлое, — а вдруг в нем есть что-то такое, из-за чего она может расстроиться?

От письма за милю веет Алистером: узнаваемые обороты, композиция и вся та пафосная чушь, от которой у меня когда-то вырастали крылья. И характерно ведь, что письмо напечатано, а не написано от руки: то есть он провозился с этим текстом на компьютере, вылизал его, прежде чем пустить на принтер.

Но что-то меня смущает. Не могу понять, что именно, но мне не по себе.

Я перечитываю письмо еще раз, когда из школы приходит Хлоя.

— Как прошел суд? — спрашивает дочь.

Она плакала. Вид у нее такой грустный. Она и в самом деле горюет, тоскует и злится. Я вспоминаю, что я чувствовала когда-то давным-давно, читая письма Алистера: какое ликование, какой восторг. Жаль, что однажды пришлось осознать, что все это — полная чушь.

— Солнышко, — говорю я. — У меня для тебя кое-что есть. От папы.

26 Джоанна Два года спустя

Настало время послушать Ноя.

До прибытия в Глазго Джоанна понятия не имела, что у нее осталась его запись. «Прибытие» — это красиво сказано. На самом деле ее депортировали и поместили в учреждение для душевнобольных — таких же, как она. Вот такое было прибытие. Поначалу в клинике она слушала Ноя с утра до вечера, каждый день. Слушать его было мучительно, и они забрали у нее телефон Алистера.

Психологиня оказалась не такой уж и идиоткой, но Джоанна не видела смысла в дальнейших сеансах. Ходила к ней на прием, просто потому что ее обязали это делать. Так же как встречаться со своим куратором из уголовной юстиции, посещать врача и принимать антидепрессанты.

На последнем приеме психологиня объявила, что Джоанна уже готова к тому, чтобы получить телефон обратно.

— Но не слушайте ту запись, — сказала она. — Не стоит бередить рану. А если никак не сможете без этого обходиться, установите себе ограничение: прослушивать не больше определенного количества раз. Выделите полчаса в день на оплакивание сына и в этот промежуток времени позвольте себе послушать запись не больше одного раза, ни в коем случае не делайте этого все полчаса, не прокручивайте снова и снова, как в Леверндейле.

— Я больше не испытываю боли, — сказала Джоанна.

Психолог посмотрела на нее недоверчиво.

— Неужели?

— Вы читали «Анну Каренину»? — спросила Джоанна.

— Нет.

— Там главная идея — что на чужом несчастье счастья не построишь.

Психолог кивнула, ожидая, что Джоанна продолжит свою мысль.

— Месяц назад Александра вышла замуж за Фила. Хлоя была подружкой невесты. В Сети есть фотографии со свадьбы.

Психолог снова кивнула.

— Они счастливы! — произнесла Джоанна, радостно улыбнувшись.

— К чему это вы? — растерялась психолог.

— Я хочу сказать, что на этом я могу построить свою жизнь.

Какое-то время назад Джоанна посадила два деревца лилли-пилли. Одно уже достигло высоты в шесть футов посреди ее странноватого, обнесенного каменной стеной садика, расположенного в районе Поллокшилдз на юге Глазго.

А второе дерево, по правде говоря, она посадила не сама. Но купила участок земли, на котором оно теперь растет, и попросила мисс Эймери посадить сизигиум за нее. Мисс Эймери не стала спрашивать зачем, а просто выполнила просьбу.

Это второе дерево вымахало уже на все двенадцать футов. Наверное, дело в австралийском солнце. Джоанна узнала, каким высоким стало дерево, потому что страничка Фила в «Фейсбуке» была доступна всем. Месяц назад он выложил там две фотографии со свадьбы, состоявшейся в Хилсвиллском приюте для животных, а на прошлой неделе — снимок, сделанный на заднем дворе его дома в Пойнт-Лонсдейле.

«Знаменитое воскресное барбекю от Фила!» — гласила подпись.

Фил и Александра дружно хохочут, он наливает жене шампанского, и барбекюшница наполнена сосисками и бургерами. В садовом кресле на площадке, посыпанной щепой, лежит Хлоя, и на животе у нее свернулся клубочком симпатичный терьер. Небо — ярко-голубое, и дерево, которое посадила мисс Эймери, перегибается через забор с соседнего, заброшенного участка. Его ветви увешаны роскошными темно-розовыми ягодами.

Джоанна скопировала фотографию и увеличила, чтобы получше рассмотреть дерево.

Ну да, как она и предполагала, на одной из веток сидит ярко-красная розелла с сине-желтыми крыльями.

Она назначила себе для оплакивания полчаса, с пяти до половины шестого утра. В это время в Австралии обедают. В Шотландии стояло лето, поэтому к пяти уже рассветет.

Джоанна съела восемь ложек натурального йогурта и двадцать минут занималась йогой у себя в гостиной. Потом прочитала семнадцать страниц — больше, чем осилила в прошлый раз, это был хороший знак.

Она взглянула на часы: 4:53. Огонь для барбекю уже вовсю пылает.

Она постелила одеяло на земле под деревом лилли-пилли. Вставила в уши наушники и снова посмотрела на часы.

Запись была голосовым сообщением, которое Джоанна оставила Алистеру. Когда, точно уже не вспомнить, но, кажется, за день или за два до поездки.

— Звоню, просто чтобы узнать, в котором часу тебя ждать, — говорила Джоанна. — Позвони мне. Я тебя люблю.

А потом она неудачно нажала кнопку отбоя, и после ее слов в сообщении оказалось записано целых две минуты Ноя. Его плач.

Джоанна ждала, пока часы на телефоне покажут 5:00, и вспомнила вдруг слова мамаши из группы поддержки грудного вскармливания: «Твой малыш пытается что-то тебе сказать. Постарайся его услышать».

Она была неуравновешенной. Когда он был жив, его плач выводил ее из себя. Она думала, что ему плохо, что он ею недоволен, что он кричит на нее: Ты все делаешь не так! Но теперь она полагала, что та мамаша из группы поддержки была права. Он просто хотел до нее докричаться.

Джоанна легла на землю и посмотрела наверх — сквозь темно-зеленые листья.

Она закрыла глаза и сосредоточилась: вот Фил и Александра, они смеются. Вот Хлоя — в кресле на площадке, посыпанной щепками, в тени лилли-пилли. Вот розелла.

И нажала Play.