Плачь, Маргарита

Часть III

Лето оказалось засушливым и тоскливым. Тосковали выцветшие от жары поля и гулкие пыльные улицы, тосковало белесое бесплодное небо, тосковали люди, загнанные кризисом в тупик отчаянья. Сделанное Леем предсказание пятидесятипроцентной безработицы к лету 1931 года полностью сбылось: заводы простаивали из-за дороговизны сырья и закрывались; иностранные банки требовали выплаты накопившихся долгов, но финансы страны и без того трещали под непосильным бременем наложенных на Германию репараций и банки лопались один за другим.

«Суровая реальность должна, наконец, открыть глаза немцам, — говорил Гитлер. — Сегодня я верю в это, как никогда».

Он был прав. Если в 1930-м НСДАП получила только 18 % голосов, выборы 1931 года принесли 35 %. Хитроумный фон Шлейхер все настойчивей донимал престарелого президента Гинденбурга именем Адольфа Гитлера. С другой стороны, канцлер Брюнинг вынашивал собственные планы, в конечном итоге сводившиеся к восстановлению монархии. Нацистский фюрер был ему как кость в горле, бороться с ним можно было лишь отменив выборы и продлив президентский срок. С третьей стороны, газетный магнат Альфред Гутенберг, глава националистической партии и «Стального шлема», собственной армии, состоящей из ветеранов первой мировой войны, также проявлял заинтересованность в «сотрудничестве» с Адольфом Гитлером. Наивный Гутенберг был слишком богат и благополучен, чтобы понять «ефрейтора из Богемии», который ни с кем и никогда не собирался делиться властью.

Но вот ее-то, вожделенной власти, у Адольфа и не было! Все говорили о нем, все желали строить с ним отношения, договариваться, торговаться, даже уступать, но лишь с тем чтобы после половчее его использовать. Никто не делился с ним ни крупицей реальной власти. Власть предстояло завоевать. Выбить, вырвать, выцарапать из цепких рук тех, чье время уже прошло, но чьи пальцы вцепились в нее и не разгибались, окостенев, как пальцы мертвеца.

Из душного Мюнхена Гитлер уехал в любимый Бергхоф, но и там не было отдыха душе. Он тосковал, метался… Он был совершенно один. Гесс увез жену к морю; Ангелика засела в Вене, и он не мог ее оттуда выманить. И хотя Геринг, Геббельс, Рем и остальные часто приезжали к нему за указаниями, его не оставляло ощущение заброшенности и серьезной потери — не то свершившейся, не то ожидающей впереди.

В середине августа наконец пошли дожди, и дышать стало легче. На семнадцатое фюрер назначил политсовет, дав понять, что для решения чрезвычайно важных вопросов желает видеть у себя всех. «Все» оставались все теми же — Гесс, Геринг, Геббельс, Гиммлер, Ганфштенгль, Розенберг, Дарре, казначей Шварц и Гоффман с ассистенткой… Особо были приглашены Рем и Штрассер, нечастый гость в Бергхофе, а также еще ряд лиц, среди которых — Гейдрих и Борман. Этот последний приехал первым, и уже шестнадцатого фюрер испытал некоторое облегчение от той атмосферы подобострастия, которой умел обволакивать его этот незаменимый человек.

«Ненавижу праздники и лето! — пожаловался ему Гитлер. — Пустопорожнее время!»

Под вопросом оставался приезд Роберта Лея, который в апреле, едва добравшись до Кельна, свалился там с жесточайшим воспалением легких и до сих пор не выздоровел окончательно. Болезнь проходила очень тяжело, и если бы не друзья Брандта, приславшие из Англии какой-то сверхновый, толком не опробованный препарат, партия, пожалуй, лишилась бы одного из своих самых верных членов. Сам Лей в разгар болезни уже сказал примчавшемуся в Кельн Гессу что «все это к лучшему» и «теперь все встанет на свои места»…

Рудольф провел на Рейне около полутора месяцев, пока угроза жизни не миновала окончательно, однако Роберт оставался таким слабым и выздоравливал так медленно и неохотно, что в середине июля Гесс снова приехал в Кельн. На этот раз он приехал вместе с сестрой, которая, впрочем, так и не увидела своего возлюбленного. Как ни бунтовала в ней страсть, чувство деликатности победило — ведь все это время Роберт находился в кругу семьи, и именно жена приняла на себя весь ужас последней недели апреля, когда никто не знал, чем все кончится.

И все же близость Греты сделала свое дело. Узнав от Рудольфа, что она в Кельне, Роберт воспрял духом, первым признаком чего стала просьба принести ему свежие газеты.

— Я знаю, что мы едва ли будем вместе, — печально сказала Маргарита Рудольфу. — И все же мы вместе навсегда.

17 августа, когда в Бергхофе у фюрера проводилось совещание, Маргарита и Ангелика встретились в Мюнхене и поразились переменам, происшедшим в каждой за четыре месяца разлуки. Перемены эти обеих не порадовали.

Лето с родными в Вене, безусловно, доконало бы Ангелику, если бы не ежедневные занятия пением, за которые она выслушивала ежедневные упреки от прижимистой матери и не стоившие, впрочем, той ни пфеннига. Но уроки были настолько дороги, что фрау Раубаль просто не могла молчать, зная, какие суммы сжирает «эта дурь».

«Если твоя богатая подруга не находит деньгам лучшего применения, то мне ее искренне жаль, — твердила она дочери. — Но у тебя-то должна совесть быть».

Даже Фри, устав от постоянной «пилежки», вступалась за сестру, но мать это еще больше раздражало. Уроки в консерватории и письма Вальтера из Мадрида, а затем Парижа — вот чем жила душа Ангелики в это знойное, кризисное лето 1931 года.

Внешне Гели сделалась настоящей неврастеничкой — она вздрагивала от резких звуков, сжималась от грубых слов посторонних на улице, часто плакала.

Маргарита, напротив, выглядела самоуверенней, тверже — то ли она нашла наконец внутреннюю опору в виде любви к Роберту, то ли с возрастом проступил в ней непреклонный гессовский характер, способный, подобно струе воды, шлифовать самый твердый гранит. Они погуляли по городу, на набережной спустились к воде и постояли молча, глядя на мелкую рябь, напоминающую несметное множество серебристых рыбешек. Маргарита часто приходила на это злополучное место, где Роберт в тот апрельский вечер подхватил воспаление легких и где было сейчас тихо, мирно и тепло.

Два дня назад он сказал ей по телефону, что, скорей всего, не поедет в Бергхоф из-за плохого самочувствия и слабости («Какой от меня там прок, если я сплю по двадцать часов в сутки?»), а будет в Мюнхене к двадцать второму, когда туда возвратится Гесс.

— А я давно в Мюнхене, — напомнила Маргарита.

Вальтера Ангелика ждала уже сегодня. Едва она заикнулась в письме, что возвращается, как он тут же ответил телеграммой и, бросив все, помчался в Германию. Его экстренный отъезд был понят его новыми друзьями, и Елена-Гала напутствовала его словами: «Любовь всегда побеждает. Даже если не успевает этого осознать».

Чтобы обмануть охрану, Маргарита и Ангелика отправились на квартиру Роберта; потом, спустившись вниз, Маргарита сказала консьержке, что они переночуют здесь, а это значило, что машина с двумя телохранителями будет всю ночь стоять напротив входных дверей, и черный ход останется вне наблюдения.

О местонахождении Ангелики Вальтера уведомил его приятель, безалаберный и ленивый сноб фон Шуленбург, под именем которого Гейм однажды у всех на глазах танцевал со своей возлюбленной. Граф скучал сейчас в Мюнхене и с удовольствием выполнял поручения Гейма, проявляя не свойственный ему энтузиазм, чтобы, как он выражался, «насолить выскочке в коричневых штанах» (должно быть, спутал штаны с рубашкой).

Их план полностью удался. Поздним вечером Вальтер незамеченным проник в квартиру Лея, и Грета тотчас ушла в свою спальню и потушила там свет, чтобы счастливая пара забыла о ее присутствии. Гессовская склонность к суевериям, до того почти не проявлявшаяся, нашептывала ей: «Если у них все сложится, то и у нас…»

Утром Гели призналась ей, что теперь они с Вальтером муж и жена.

— Ты меня осуждаешь? — робко спросила она подругу.

Грета положила ей руки на плечи.

— Мы с тобой самые счастливые! Теперь… этого у нас никто не отнимет.

Гели испуганно посмотрела на подругу.

— Как, и ты?

— Еще весной.

— Значит, он должен привезти тебе развод?

— Нет, не должен. — Маргарита засмеялась. — Господи, какая ты…

Это было непонятно.

— Я думала, что буду ненавидеть его жену, — уже серьезно призналась Маргарита. — Но я уважаю ее и… стыжусь.

— Но ведь он, ведь у него…

— Был легион любовниц?.. — Грета снова рассмеялась. — Все это было до меня! Но его жена и его дети — это теперь для меня почти то же, что он сам.

Нет, это было непонятно. Грета иногда выражалась слишком сложно или чувствовала как-то… чересчур умно.

Они завтракали втроем в огромной столовой простеньким омлетом с ветчиной, казавшимся необычайно вкусным. Вальтер, счастливый до одури, шутил над испанцами и над «немцем в Испании», не сумевшим понять, как он выразился, ни одного местного анекдота.

— Для меня Испания ирреальна, — говорил он. — Поют, чтобы не плакать от голода. Танцуют, чтобы не падать от усталости. Детей рожают и хоронят, не успевая окрестить. Женщины в тридцать лет — старухи… Но никто не кричит, что страна гибнет, нация вырождается… Никто никому не грозит.

— На совести испанцев уже лежит гибель цивилизации инков и майя, — заметила Маргарита, — а также зверства инквизиции.

— Но разве нация не может изжить из себя содеянное зло, собственную дурную кровь? — воскликнул Вальтер.

— Ты о евреях? — вмешалась Ангелика. Они в самом деле противные. Я этих их шляп и бород видеть не могу. И музыка у них противная, хитренькая какая-то.

— Фрау Хаусхофер тоже еврейка, а твой дядя при мне советовал тебе у нее учиться.

— Ну, Грета, я же не знала… Я же не о ней! У нас в Линце жила одна семья… Они были совсем другие… противные. Вечно копошились, сновали… Моя мама так и называла их: «копошисты».

Маргарита пожала плечами.

— Они жиды и копошисты, мы колбасники, итальянцы макаронники, французы — лягушатники… Сначала обзывают, оскорбляют друг друга, потом станут бить и убивать.

— Ты слишком быстро делаешь выводы!

Все вздрогнули. В дверях столовой стоял Роберт Лей, вошедший бесшумно, как кот, и слышавший последние фразы.

— Добрый день, дамы и господа! Как приятно снова видеть вас всех!

Маргарита, едва не бросившаяся ему на шею, все же сдержала себя. Лей пожал руку Вальтеру Гейму, присел к столу. Маргарита налила ему кофе. Она почувствовала, что Роберту что-то не понравилось в ее словах.

— Как хорошо, что ты приехал, — сказала она. — Я так ждала.

— Я соскучился по тебе, — ответил он. У нее отлегло от сердца.

Вальтер и Ангелика, быстро переглянувшись, встали и распрощались. У них были свои планы. Вальтер успел отметить про себя, что Лей, несмотря на явное недомогание и усталость, выглядел, как всегда, безупречно: белоснежный воротничок и манжеты, «костюмчик с иголочки». Вальтер улыбнулся, вспомнив их первую встречу.

«А я меняю рубашку раз в неделю, и вечный шарф… Гели молчит, но что она думает при этом?» Последнее время он и вовсе стал замечать за собою экстравагантности, вывезенные из Мадрида под влиянием Дали. Здесь, в Германии, они выглядели по меньшей мере странно.

— Давай съездим в какой-нибудь магазин, — робко попросил он Ангелику. — Помоги мне подобрать что-нибудь из одежды, а то я сильно проигрываю… при сравнении.

Ангелика отчего-то развеселилась.

— Ты никогда не будешь похожим на Роберта! Что бы ни надел.

— Да не желаю я быть на него похожим! — обиделся Гейм. — Просто не пойму, как он умудряется при такой занятости всегда выглядеть, как денди!

Гели не знала, что такое «денди», но у Вальтера не стеснялась спросить. Он объяснил.

В магазине они провели три часа, истратив уйму денег и нервов, пока Ангелика наконец не удовлетворилась внешним видом своего возлюбленного.

— Женщины, как политики: сначала говорят своему народу — я люблю тебя таким, как есть, но дай им волю, и очень скоро сам себя в зеркале не узнаешь, — пошутил Вальтер, тайком бросив взгляд на свое отражение в витрине салона. Когда они вышли на свет божий, яростный августовский ливень хлестал так, точно раздавал домам пощечины. Они сразу нырнули в такси, доставившее их к самому дому, а поскольку автомобиля охраны не было видно, тотчас вошли в открытую дверь. И вовремя. Почти сразу вслед за ними у подъезда остановился «мерседес» Лея, и охрана снова замаячила на противоположной стороне улицы. А Вальтер опять поразился, невольно сравнив себя и Роберта — тот оставался вне стихий, а у Вальтера одна манжета спустилась ниже другой, галстук оказался на боку, новые туфли забрызганы…

— Я вас не сразу и узнал, — подбодрил его Лей. — Я вижу, вы приятно провели время.

— Вы, надеюсь, тоже! — огрызнулся Вальтер.

— Выкупался в дерьме по самые уши, — дружелюбно пояснил Роберт.

— Где это?

— В адвокатской конторе.

— Ты сам виноват, — заметала Маргарита, протягивая ему стакан воды.

Лей проглотил таблетку и встряхнул головой.

— Конечно, сам, кто же еще! Хотя порою мне кажется, что за меня действует двойник. Судите сами: месяц назад узнаю, что мой коллега депутат подал на меня в суд за оскорбление личности. Якобы я в кулуарах рейхстага, при дамах, обозвал его «безмозглым головастиком». Как вам понравится? Безмозглый головастик!

— Роберт, какой вы грубый! — фыркнула Ангелика.

— Да! Это грубо, — нахмурилась Маргарита. — Я видела сегодня в адвокатской конторе этого депутата. У него в самом деле большая голова.

— Грета, это не в моем стиле! Но дело даже не в том. Я совершенно не помню такого эпизода. Не помню и все! — Он сел в кресло и закрыл глаза. — Весь этот день помню в деталях — речи, резолюции, отчет комиссии по налогам, помню даже, что ел на обед, а этого не помню!

— И есть свидетели? — спросил Гейм.

— Есть. Хуже всего, что среди них журналисты, и это уже попало в американские газеты. Поэтому оскорбленный и оскорбился вдвойне.

— Чего же он от вас хочет? — спросила Ангелика.

— Публичного извинения, конечно. Кренц предлагал все уладить. Собрать свидетелей и мне в их присутствии принести извинения. Но я еще не выжил из ума, чтобы разыгрывать такие спектакли.

— Суд, по-моему, хуже, — заметил Гейм. — И потом, что вы сможете доказать, если свидетели подтвердят? Разве что собственную кратковременную амнезию? Но это едва ли вам…

Он осекся, поймав на себе быстрый, как будто предостерегающий взгляд Лея.

— Одним словом, забавная история, — констатировал Роберт и встал. — Извините. Пойду. Сил больше нет. Имейте в виду, на первом этаже теперь охрана и у черного хода тоже, так что если захотите выйти, предупредите меня.

— Ты приехал раньше из-за меня или из-за этого дела? — спросила Маргарита, в спальне присаживаясь к нему на постель. — Скажи честно.

— Все, что я делаю теперь, я делаю для тебя, по крайней мере, мне так кажется, — ответил Роберт. — И если ты меня еще не разлюбила, то к черту все дела, потому что я безумно соскучился.

У нее по-рысьи сверкнули глаза, и мир разом опрокинулся.

Роберт, к сорока годам слегка подуставший от страстных любовниц и собственной бесцеремонности, с Гретой придерживал себя, и эта не заметная ей «недосказанность» придавала его ощущениям давно утраченную остроту. Ее попытки сделать ему приятно внешне выглядели беспомощными, но непостижимым образом доставляли столько наслаждения, что он впервые за много лет испытал в постели подлинную «амнезию», сладкие провалы в беспамятство экстаза…

Рудольф с Эльзой прибыли в Мюнхен раньше, чем ожидали их счастливые любовники. Не найдя Маргариты дома, Гесс тотчас поехал на Гюнтерштрассе к Лею и застал там идиллическую картину — Ангелику позирующую Вальтеру Гейму в позе Данаи под золотым дождем. Гели, увидев его, окаменела. Вальтер что-то быстро набросил на нее. Через пару минут Гесса ждал еще один «нокдаун»: сонная сестра с медленной улыбкой и такой же сонный Роберт, оба полуголые, босиком, вышли к нему из спальни, и Лей ничего лучше не придумал, как спросить, какое решение фюрер принял относительно реорганизации партийной печати.

— После поговорим, — буркнул Рудольф и, чтобы не сказать лишнего, быстро удалился.

Дома его прорвало. Он обозвал Лея скотиной, сестру — «драной Клеопатрой», а про Вальтера и Ангелику сказал, что они друг друга стоят. Конечно, самый сильный залп был выпущен по Роберту, этому «природному феномену, всех вокруг себя обращающему в животных».

— И нас с тобою? — тихонько вставила Эльза.

— Да! Да! Меня во всяком случае! — рявкнул муж — Не смей его защищать!

— Не его, а себя, — спокойно возразила Эльза. — За всю свою жизнь я была слепо счастлива только два раза — когда ты признался мне в любви и в эти четыре месяца. А Роберт в моей защите не нуждается. Тем более перед тобой. Вы с Гретой похожи и тем, как сильно любите его.

Гесс ушел, хлопая всеми дверями, что попадались ему на пути, а Эльза подавила тяжелый вздох. Раздражение из-за сестры, оказавшейся в статусе очередной любовницы Лея, было сизым облачком в сравнении с той страшной, черной грозой, что собиралась в сердце Гесса из-за другой грешницы — Ангелики, ибо чувство Адольфа отнюдь не угасало, наоборот.

Провожая Гессов в Бергхофе, он признался, что считает дни, что сразу по приезде в Мюнхен объявит о свадьбе и — пусть его судит весь мир!..

Гитлер вовсе не был уверенным в принятии решений человеком, каким всегда стремился видеть его Гесс, однако это решение полностью в нем вызрело — брак с Гели стал свершившимся фактом реальности, которому предстояло обрести плоть. Спокойно анализируя сложившиеся обстоятельства, Эльза понимала, что пострадают все — Гели, Вальтер, Адольф, ее муж и она сама, — поскольку придется принять чью-либо сторону; пострадают рикошетом и Грета с Робертом, достанется многим другим… Но одно казалось ей недопустимым: чтобы досада мужа на сестру наложилась на то бешенство, которое он уже выказывал по поводу собственной догадки о роли Роберта в счастливом соединении художника с его музой. Лей, на редкость изворотливый в политике, в личных делах шел напролом и из гордости брал на себя все, что на него валили, не говоря уж о безусловных собственных грехах. Так он поступит и на этот раз.

Эльза в тот же вечер позвонила Роберту и назначила ему свидание, предложив встретиться в университетском кафе в Швабинге, где играл студенческий оркестр и никто ни на кого не обращал внимания. Она сказала, что сейчас же выезжает и подождет его там. Только она и Рудольф знали, что Гитлер завтра будет в Мюнхене, о чем она и сказала Лею, едва он появился:

— Рудольф предлагал нам поехать втроем, но я соврала, что мне срочно нужно к врачу, и мы уехали раньше на сутки. Я хотела предупредить Ангелику. И тебя.

— Спасибо. — Роберт сел за столик и равнодушно огляделся. Большой зал был забит непритязательной публикой, молодой, горластой и жизнерадостной. Ели сосиски с тушеными овощами, пили кислое вино, спорили, смеялись и танцевали. Лей не стал ничего комментировать, уважая выбор дамы. Он велел принести им кофе, мороженое и бутылку коньяку и, когда они выпили по рюмке, предложил ей потанцевать. Эльза улыбнулась.

— Только веди меня, я не знаю танго, которое танцуют здесь.

Танцевать с ним было все равно что плыть в лодке по течению — удобно, приятно и легко. Но Эльза вдруг опомнилась.

— Роберт, ты неисправим! Я позвала тебя для серьезного разговора.

— Да? — притворно удивился он. — А я-то обрадовался, думал провести вечер с самой обворожительной женщиной будущего рейха.

— Не слишком ли сложно для комплимента? — заметила она.

— Извини, я, должно быть, еще не проснулся.

— Роберт, тебе придется проснуться и хорошо все обдумать, — сказала Эльза, садясь за столик. — У меня скверные предчувствия.

— У меня тоже.

— Но ты еще не все знаешь. Адольф хочет буквально завтра же поставить Ангелику перед фактом и обвенчаться в конце августа. И это еще не все. Руди догадывается о твоей роли в… нынешних обстоятельствах.

— А ты откуда знаешь?

— Ангелика мне написала.

— Слава богу! Девочка так запугана — я думал, что она и тебя боится.

— Нет, мы трое — союзницы и доверяем друг другу.

— Чего же вы ждете от меня?

— Роберт, я понимаю, как тебе трудно. — Эльза слегка наклонилась к нему через стол. — И я, собственно говоря, хотела сама предложить помощь.

— Спасибо, Эльза, но…

— Подожди, не говори сразу «но». Выслушай меня. Есть одно обстоятельство, точнее, одно мое ощущение, которого я смертельно боюсь. Если вы с Руди потеряете друг друга, — она почти минуту молчала, собираясь с силами, — тогда между ним и Адольфом я останусь одна.

Они долго молчали.

Главное было сказано. Роберт только положил ладонь на руку Эльзы и слегка сжал ее в знак понимания.

— Как же я должен поступить?

— Не брать на себя слишком много. Не бросаться с кинжалом — оставить работу стрелкам. И еще… ответь мне на один вопрос.

Лей покорно кивнул.

— Давай еще выпьем, — предложила она. И, глотнув коньяка, решительно посмотрела ему в глаза. — Роберт, что-то ведь подтолкнуло тебя? Почему ты сделался их союзником? Поверь, это не пустое любопытство. Мне нужно знать!

Лей снова кивнул.

— Да. Ты права… подтолкнуло. Скажу так — Адольф сам безнадежно испортил отношения с Ангеликой, и поправить в них уже ничего нельзя. Но вся беда в том, что Гели нуждается в другом мужчине, а фюрер — пока в ней одной.

— Похоже, она была с тобой откровенней, чем с кем бы то ни было, — поразилась Эльза. — Но я догадываюсь почему. Когда ты говорил с нею, ты думал о своей дочери?

— Да, я думал об Элен. И мысли у меня были кровожадные. — Он слегка рассмеялся, потом сильно потер лоб и виски. — Дурацкое состояние… Никак не приду в себя.

— Роберт, а у меня еще кое-что. Но если ты плохо себя чувствуешь…

— Да, нет, просто все время сонливость.

— Ты принимаешь что-нибудь?

— Кофеин, но редко. И обрати внимание на бутылку — мы уйдем, а она останется.

Эльза улыбнулась.

— Тогда я выступлю в качестве лазутчицы. В Бергхофе принято решение, что тебе следует, по сценарию Кренца и Франка, как можно скорее извиниться перед Зендлером и это дело закрыть.

— Так решил фюрер?

— Он не возражал.

— Спасибо, Эльза. Мне важна эта… деталь. Потому что извиняться я не намерен.

— Будешь настаивать на версии лжесвидетельства?

— Нет, на версии амнезии.

— Роберт!

— Эльза, говорю тебе, я был пьян. Кратковременное выпадение памяти в таком состоянии обычное дело.

— Роберт, зачем тебе это?

— Зачем позориться на всю страну? А я мазохист.

— Боюсь, тебе не позволят…

— Я потому и спросил, есть ли приказ фюрера.

— Нет — так будет! Хотя…

— Вот именно! Знаешь что, давай еще потанцуем. Ну его ко всем чертям!

Эльза вернулась домой заполночь с огромным букетом из белоснежных роз. Муж читал в постели и ждал, когда она скажет, где была. Когда она легла, он повел носом.

— Ты еще и пьяна?

— Две рюмки коньяка.

— А цветы откуда?

— Я была на свидании.

— Кто-то из старых друзей?

— Угу.

— Как его зовут?

— Роберт.

— Из университетских? Я знаю его?

— Конечно.

— Он что, влюблен в тебя?

— Он влюблен в твою сестру Маргариту.

— Тьфу! — Рудольф с досадой отвернулся и погасил лампу Потом снова зажег. — А цветы откуда?

— Ты уже спрашивал. Мы танцевали.

— На заседание политсовета у него сил нет, а на танцы хватило? Все-таки по какому поводу цветы?

— По такому, что я женщина, зануда! Он обнял ее и поцеловал.

— И где же вы провели вашу тайную вечерю?

— В Швабинге. Ты сам понимаешь, что я должна была его предупредить. Ты же не догадался.

— Да он спит, как барсук! Ты бы их видела! Убил бы.

— И Грету?

— Обоих. Ты ему все рассказала?

— Все.

— И, конечно, извиняться не желает?

— Ты бы извинился?

— Только по приказу фюрера.

— А приказ будет?

Рудольф вздохнул. Гитлер уже сказал, что приказывать Лею не станет. «Не хочу ломать его волю, — пояснил он. — Поговори с ним. Попытайся убедить».

— Все-таки где он нашел такие розы? Вот что я желал бы знать! — продолжал Рудольф, снова целуя ее. — Спи. Спокойной ночи.

Утром, открыв глаза, она некоторое время лежала с ощущением счастья. Так она просыпалась, когда он был рядом с ней. Сейчас его не было, зато на столике рядом с букетом Роберта стоял почти такой же букет влажных полураспустившихся белых роз.

Гитлер приехал 21 августа поездом в 14.30; вместе с ним и остальные. Фюреру не терпелось вернуться в Мюнхен — плохие предчувствия тяготили его и подталкивали. Как всегда в сильном раздражении, он готов был рвануть напролом, но страх окончательно потерять Ангелику заставлял хитрить и сдерживаться.

Он знал, что во всем мире лишь четверо могут повлиять на нее; и эти четверо были близки ему, были союзниками (кроме разве что Маргариты, внутреннее сопротивление которой он постоянно ощущал). Сейчас Рудольф, Эльза, Роберт и Маргарита сидели вокруг него за обеденным столом, и он со смиренным видом, а то и просительно глядел в их строгие лица, избегая лица Ангелики, причинявшего слишком сильную боль. Адольф чувствовал, что все они уже приняли какое-то решение, но пока не угадывал его. Интуиция, впрочем, шептала, что решение принято не в его пользу, но все внутри сопротивлялось этому, и поверить в предательство он не мог. Однако когда после обеда, с молчаливого согласия остальных, к нему для разговора подошла Эльза, он похолодел — если выбрали ее, значит, все кончено.

Гесс и Лей вышли покурить. Грета отправилась за лекарством, Гели — за нею, и наконец они остались с Эльзой одни в тягостной тишине ожиданья.

— Ты хочешь мне что-то сказать, дорогая? — начал Адольф, с трудом выравнивая дыханье. — Я готов. Я перенес столько ударов, что сам удивляюсь, как еще не разучился чувствовать боль.

— Помнишь, как четыре года назад ты спросил меня: «Что с тобой, дорогая? Отчего ты грустишь?» И сам же ответил: «Я знаю отчего. Но мы, мужчины, так устроены, нас иногда нужно подтолкнуть…» Но тогда ты подтолкнул меня к счастью.

— Это когда ты сказала Рудольфу, что уезжаешь в Италию, и он тотчас сделал тебе предложение? Он сделал бы его и без этой невинной выдумки.

— Но тогда я впервые задумалась, что значит для меня остаться без него. Я попыталась почувствовать это и… Какое счастье, что не успела! что эта оказалось не нужно! Не знаю, могу ли я понять, какой это ад — утратить самого близкого человека, и можно ли вырваться из этого ада…

У него опять похолодело в груди и онемели ноги. Она взяла его руку в свои и погладила ладонь. Как мало таких мягких и бескорыстных прикосновений дарила ему жизнь. Он зарыл глаза, пережидая приятную слабость, и без стыда ощутил во рту соленый вкус пролившихся слез. Ему хотелось, чтобы она снова и снова ласково гладила ему ладони, как это в детстве делала мать, утешая его, избитого отцом, плачущего от горя и боли. Как редко руки женщины приносили ему такое наслаждение, как дружеская ласка милой жены Руди. Он открыл глаза, почувствовал, что лицо его мокро от слез, покачал головой и улыбнулся. Боль уже не резала так остро, хотя сконцентрировалась в одном сверлящем мозг вопросе: «Кто он? Кто?»

Спросить Эльзу он не захотел, видя в этом унижение для себя. Чувствовал он себя уже сносно. Неизвестность угнетала, но он верил, что узнает имя своего врага, и жизнь снова исполнится смысла.

За завтраком Ангелики не было — она не решалась показаться Рудольфу на глаза. Еще сильнее было опасение встретиться с дядей. Но сколько ни пытайся перехитрить судьбу, она все равно выведет тебя в нужное место именно тогда, когда тебе меньше всего этого хочется. Судьба настигла Ангелику в, казалось бы, безопасном месте — квартире Роберта Лея, где визит Адольфа никак не ожидался. Сам Лей уехал с адвокатами, Маргарита отправилась за покупками, а Гели с увлечением изучала обширную библиотеку Роберта. Она как раз разглядывала иллюстрации к «Потерянному раю» Мильтона, жалея, что книга на английском языке, когда приехал Гитлер.

Фюрер приехал по делу. Ему и в голову не приходило разыскивать Ангелику здесь. Когда охранник сказал, что дома одна фройлейн, Гитлер решил, что это Маргарита, и поднялся наверх кое-что у нее уточнить. Увидев Ангелику, он испытал не меньший шок, чем она. Эмоционально он не был готов к встрече и, может быть, поэтому особенно остро осознал, что терять Ангелику не намерен.

Как всегда, начиная борьбу, он ясно определял для себя главные направления атаки. Сейчас их было два — Ангелика и тот, имени которого он пока не знает.

— Ты что, избегаешь меня? — спросил он, присев к столику, где лежали стопкой отобранные ею книги. — Напрасно. И… неудобно. Всем. Ты ставишь своих друзей в неприятное положение.

— Я не избегаю… Я искала Мильтона…

— Нашла?

— Только на английском.

— Мне языки никогда не давались, — заметил он. — Послушай, я кое-что знаю, правда, от других, не от тебя. Ты могла бы и сама признаться. Было бы честней.

Она молчала, трогая пальцем корешок книги.

— Кто он такой? Чем занимается? Мне любопытно. Наверное, неплохой парень. На дурака бы ты меня не променяла?

Она быстро вскинула глаза и снова опустила. Он почувствовал, как под сердцем начало жечь.

— Ты давно его знаешь? Как его имя?

— Вальтер.

— Вальтер… — Он вздохнул. — Ну и что он делает, Вальтер? Работает? Учится?

— Он художник.

— Художник? Надо же! И он уже писал тебя?

— Да.

— Покажешь? Хочется взглянуть.

— У меня нет с собою.

— Да, понятно. Приходи сегодня домой. Поговорим.

Под сердцем жгло все сильнее, но взгляд его был спокоен. Она смелей заглянула в его глаза и не увидела в них никакой опасности для себя — только горе. Гели растерялась. Она не верила ему, не могла верить. Но он сидел, устало сгорбившись, и глядел прямо перед собою.

Не было никакой угрозы ни в его словах, ни в этой позе человека, со всем примирившегося. Нет, она не верила ему, но чувствовала жалость…

В это время домой вернулся Лей, раздраженный и обессиленный, в насквозь мокрой от пота рубашке. Он надеялся увидеть Маргариту, чтобы пожаловаться на весь мир, но вместо нее застал в библиотеке сцену, свидетелем и участником которой меньше всего хотел стать. Лей сделал попытку тихонько отступить за полуоткрытую дверь, но Гитлер проворно встал и протянул руку.

— Здравствуйте, Роберт! Я говорил с Франком по поводу ваших неприятностей. Он считает… Но что с вами? Попали под дождь?

— Да нет, я устал немного, — смутился Лей.

— Вы совсем еще больны. — Гитлер печально покачал головой. — С вами, как и с Рудольфом, нужно действовать решительно. Кого бы вы рекомендовали вместо себя на Рейн? Вы лучше знаете своих людей. Может быть, брат покойного Вебера вас заменит?

— Да, он… пожалуй… — начал растерянный Лей.

— Отлично. Я его вызову. Можете передать ему дела. Я вас отстраняю. На два месяца. Сентябрь, октябрь… Золотой сезон! Только решите как-то эту проблему с Зендлером. Газеты готовят большую шумиху. Социалисты намерены на вас отыграться. Как бы вы ни решили проблему, я вас поддержу.

— Я только что встречался с Зендлером у Франка, — отвечал Лей. — Я сказал ему, что… не стану извиняться, потому что не помню… самого факта. Может быть, я чересчур резко говорил с ним… Если вы считаете, что мой отказ повредит делу, то я, конечно, готов…

— Переломить себя, а затем проклинать и дело и меня? Нет, Роберт! Вы мне нужны таким, какой вы есть, а не тем, что от вас останется после извинений перед всякими ничтожествами! И потом, сейчас не двадцать пятый! У нас достаточно сил, чтобы… Одним словом, мы решим эту проблему!

Гитлер уже давно заметил появившуюся в дверях Маргариту, но продолжал говорить, видимо, отчасти и для нее. Наконец он снова протянул Лею руку и, попрощавшись, повернулся к дверям.

— А! Вы вернулись! Очень кстати. На два слова, фройлейн! — Он кивнул Ангелике и, взяв Маргариту под руку, вышел с нею из библиотеки.

Лей некоторое время стоял, глядя в окно, как будто обдумывая что-то. Лицо его постепенно мрачнело, и когда вернулась Грета, он уже выглядел как человек, только что получивший от судьбы довольно чувствительный удар. Маргарита и Ангелика, почти одновременно приблизившись к нему с двух сторон, переглянулись. Взгляд Греты был вопросительным — Гели в ответ пожала плечами.

— Роберт, ты весь мокрый. Переоденься, — сказала Маргарита, тронув его за плечо.

— Да. Сейчас. — Он вышел, двигаясь, как автомат.

Маргарита снова посмотрела на Ангелику.

— Ничего не было, — отвечала та. — Адольф только сказал: «Вы еще больны, с вами нужно действовать решительно, как с Рудольфом, передайте дела Вернеру или Веберу, а вас я отпускаю на два месяца отдыхать, на сентябрь и октябрь, на золотой сезон». А дальше ты вошла и сама слышала.

— Ты еще побудешь у нас? — вздохнула Маргарита.

— Если можно. Я почитаю…

Маргарита застала Роберта в спальне, перед зеркалом, с бутылкой коньяка, уже пустой на треть. Она не испугалась и не огорчилась. Она просто вспомнила, что все это ей теперь предстоит принимать как есть.

— Ты еще любишь меня? — глухо спросил он свое отраженье.

Она не ответила.

— Не думай, я не пью. Это так, чтоб не свалиться опять.

— Я могу тебе помочь?

— Поди сюда.

Она подошла, обняла сзади и принялась, глядя в зеркало, расстегивать ему рубашку.

— Грета… ты можешь страшно потом пожалеть.

— Успокойся. Какой вздор тебя мучает. Я родилась для тебя. Разве ты этого не понял? Просто тебе нужно поправиться. Пойдем в ванную. Я все сделаю как в прошлый раз — тебе будет лучше.

— Грета…

— Знаешь, я была об Адольфе худшего мнения. Он благородный человек. И он любит и ценит тебя.

— Грета… — Он, повернувшись, долго смотрел ей в глаза, морщась, как от боли. Потом сильно встряхнул головой. — Принеси мне рубашку и галстук, пожалуйста. Я поеду к судье.

— Сейчас? — Она не поняла.

— Грета, я хочу сделать официальное заявление о временной амнезии в связи с длительным употреблением алкоголя. Тогда меня, возможно, освободят от ответственности… — Он запнулся. — Но это будет предано огласке. Ты понимаешь меня?

— У тебя в самом деле с памятью?..

— Нет! Нет! С Зендлером я все выдумал! Я прекрасно помню, как обозвал его. Но слова сорвались глупые, и мне стыдно и противно за себя. Тем не менее я буду настаивать на амнезии.

— Почему?

Лей прошелся по комнате, взял было бутылку, но поставил ее.

— Потому что потом я сделаю второе заявление. Я попрошу освободить меня от всех партийных обязанностей в связи с… невозможностью их выполнения.

— А потом? — еле слышно спросила она.

— А потом мы с тобой уедем. Я еще не знаю, как мы будем жить. Еще не решил. Я химик, экономист; у меня диплом юридического факультета. Я летчик, наконец! Родители оставили мне состояние, в котором я до сих пор почти не нуждался… Одним словом…

— Роберт! А ты сможешь так?

— Я хочу, чтобы ты была со мной, а другого выхода не вижу. Я попробую. Я люблю тебя.

— А Руди знает? — Она все еще боялась обрадоваться.

— Я ему говорил. Возможно, когда-нибудь он простит меня. Если ты будешь счастливой. Но вот Эльза…

— Эльза все поймет! Она будет рада! Он вздохнул.

— Главное — нам с твоим братом не рассориться, с остальным справимся как-нибудь.

— Конечно, справимся! — Она обняла его и принялась целовать с жадностью и страстью, постоянно прорывавшейся в ней со зрелой женской силой.

Лей минуту отдавался этим ласкам, закрыв глаза, потом пробормотал что-то насчет галстука и рубашки. Она поняла, что сейчас не нужно возражать. Сейчас ему нужна была помощь.

Он возвратился довольно скоро, часа через полтора, сообщив, что сделал лишь полдела: побывал в суде.

— Но обратной дороги нет, — сказал он Маргарите. — Мне назначат психиатрическую экспертизу, и вообще меня ждет, по-видимому, много такого, что тебе едва ли понравится. Франк, конечно, уже знает и сообщил… Кому он сообщил, не могу точно сказать, но — Боже, сделай так, чтобы не Рудольфу!

Но именно Гессу адвокат фюрера Ганс Франк позвонил прямо из здания мюнхенского муниципального суда, и первыми его словами были:

— Я в растерянности. Лей настаивает на амнезии. Похоже, это серьезно. Кто-то должен его переубедить.

Рудольф поздно вечером заехал к Лею, настроившись на неприятный разговор. Маргарита, приоткрыв дверь спальни, показала ему бесчувственного Роберта, иронически предложив поставить какую-нибудь пластинку.

— Тогда ты мне объясни, что за фантазия весь свет оповещать о своих пороках, — накинулся на нее брат. — Он предупредил тебя о последствиях?

— Да, — отвечала Маргарита, потупившись. — Психиатрическая экспертиза и прочее. Но другого выхода нет.

— Есть. Единственный выход — извиниться!

— Но он ведь не помнит тех слов…

— Другие помнят!

— Другие пусть и извиняются. Гесс попытался взять себя в руки.

— Грета, если вы с ним об этом говорили, пожалуйста, объясни мне разумно, откуда такое странное поведение. Это не похоже на него. Я знаю Роберта! Он практик, он всегда все просчитывает. Он лишен лжепринципов! Наконец, он просто умен! Но сегодня вечером сделал глупость. Почему?

— Он сказал, что если хотя бы раз позволит себе отвечать за то, чего не в состоянии осознать как вину, то… то этим могут воспользоваться и он сделается марионеткой.

Гесс минуты две походил по комнате, размышляя. В словах сестры слышалась какая-то фальшь; но по сути он принимал логику Лея, она была понятна ему. О том же, по-своему, говорил и Гитлер, не желавший ломать внутренние устои человека, на которого в ближайшем будущем рассчитывал опереться.

И все-таки…

— Чувствую, врет девчонка! — сказал он Эльзе, вернувшись домой. — Логично, разумно, но… врет.

— Что ж, если и так, — отвечала она. — Соврать, но спасти мужа и ребенка — это простительно.

Уезжая от Лея, Гесс захватил с собой Ангелику. Он отвел ее к Гитлеру, который не спал, дожидаясь ее возвращения и результатов беседы с Робертом.

— Ладно, — сказал фюрер, выслушав Гесса. — Я прошлой осенью за тебя боялся так же, как теперь — за него. Ты сам видишь — он на пределе. Я не удивлюсь, если снова напишет рапорт об отставке. Вот что меня беспокоит по-настоящему! Пусть ведет себя в этом деле как считает нужным. Ситуацию исправим без него.

Уже ночью Адольф толкнул дверь в комнату Ангелики, и дверь эта оказалась незапертой.

Гели ждала визита и приготовилась. Она понимала, чего потребует дядя, и стиснула зубы, твердо решив вытерпеть все.

— А потом… ты меня отпустишь? — сказала она, когда он молча расстегнул первую пуговицу на ее блузке. — Поклянись?

— Ты любишь его? — глухо спросил он, продолжая расстегивать пуговки.

— Да. Мы поженимся.

— Ты пожалеешь… ты…

Она удержала его руки.

— Поклянись!

— «Отпустишь». А что мне еще остается?

— Нет! Поклянись!

Он рванул на ней блузку, но она снова удержала его руки.

— Поклянись!

— Ладно. Обещаю.

Она не думала, что придется выдержать такое…

Смерть казалась ей облегчением. Она и была уже мертвой, ничего не чувствовала, лишь остатки сознания цеплялись за милое имя Вальтер. Вальтер, Вальтер, спаси меня! Внезапно душившая ее тяжесть отвалилась прочь; холодные руки схватили ее и с силой швырнули на постель. Первого удара она почти не ощутила; второй и третий пришлись в грудь, четвертый — в голову; потом ее снова схватили и приподняли.

— Ты, ты… девка! Дрянь! Дрянь, дрянь!

Он бил ее уже как-то вяло, сам обессилев, захлебываясь от рыданий, потом повалился рядом и застыл.

Рассвет был теплый и солнечный. Светлая полоска легла вдоль постели, перечеркнув Адольфа. Она не помнила, как уснула, а теперь, проснувшись и вспомнив все, поразилась своему равнодушию. Только одно запечатлелось в памяти — обещание отпустить ее.

Повернув голову, она долго разглядывала спящего Адольфа. Он лежал, обхватив обеими руками подушку и уткнувшись в нее так, что она даже забеспокоилась, дышит ли он. Но плечи чуть заметно приподнимались. Полоска света неуловимо смещалась к голове. Должно быть, Гели слишком пристально смотрела на него, потому что он вздохнул, повернулся на спину, закрывшись от солнца рукой. Было рано. Сам он обычно не просыпался в такое время. Гели, накинув что-то на себя, вышла, чтобы принять душ. Но она не успела сделать и нескольких шагов, как он вышел следом.

— Куда ты?

— Умыться, — ответила она, не обернувшись. Он сам повернул ее к себе и осторожно ощупал плечи, грудь.

— Больно?

— Нет.

— А где больно?

— Нигде. Ты совсем бить не умеешь.

— Дура! Как же ты могла? Или… он сам, силой?

— Нет. Я люблю его.

— Заладила. Я тоже тебя люблю, но разве я себе позволил?

— Люблю — значит позволяю.

— Что?

— Я позволила ему, потому что люблю. Она хотела идти, но он снова ее удержал.

— Куда?

— Умыться. И… и ты обещал отпустить меня.

— Куда? К кому! На обесчещенных не женятся. Для этого нужно быть или ничтожеством, или очень крупной личностью.

— Ты обещал!! — закричала Ангелика.

— Прежде я выясню, какие у этого типа намерения. Я это быстро выясню, если ты мне поможешь. Где его найти? Я все равно его найду, ты знаешь! Так не скажешь? Предпочитаешь, чтобы я узнал у других? Хорошо. Но это будет дольше.

— Ты обещал… — прошептала она, медленно отступая. — Ты же обещал мне…

Через час он уехал, оставив охрану у запертых дверей и отключив телефон. Она поняла, что все возвращается на круги своя и ей вновь предстоит сделаться затворницей. Но он не учел одного обстоятельства — она была теперь уже не та, что год назад. Она много увидела, узнала, почувствовала; наконец, она встретила Вальтера, который запретил ей бояться. Однако кое-что Адольф учел. В тот день он сказал Эльзе, что у него состоялся с Ангеликой откровенный разговор.

— Она задумалась о некоторых вещах, многозначительно произнес он, — но ей нужно время и относительное одиночество. Я решил дать ей возможность побыть одной.

Эльза ничего не отвечала. Ей не понравились его слова. Подразумевалось, что они все должны обеспечить Гели одиночество. К сожалению, она не сразу задумалась над тем, что в действительности стояло за этими словами. Она была занята Рудольфом, собиравшимся по делам в Берлин. Эту поездку, планировавшуюся давно, Гитлер просил ускорить. Когда муж спросил, поедет ли она с ним, Эльза, подумав, отказалась. Лей тоже уезжал — ему нужно было до отпуска представить своему штату в Кельне Отто Вебера, которому предстояло временно исполнять обязанности гауляйтера на неспокойном Рейне, и Эльзе не хотелось оставлять сейчас Грету одну.

Час назад Маргарита позвонила брату и поделилась беспокойством за Роберта, которого приходилось постоянно будить — он буквально засыпал на ходу. Рудольф обещал ей проводить Лея до Дармштадта или Франкфурта, смотря по его состоянию.

Увидав Роберта на вокзале, Гесс решительно предложил ему не валять дурака и отложить поездку, но тот отвечал, что фюрер звонил ему утром и попросил все вопросы решить в ближайшие дни.

Оба летчика не переносили поездов, считая их невыносимой тратой времени, однако теперь это был наилучший вариант — Лею требовалось время, чтобы прийти в себя, а Рудольф подумал, что в дороге у них будет время поговорить.

История с «головастиком», до сих пор вяло кочевавшая по страницам газет, получила мощную поддержку в сегодняшней статье «Берлинер цайтунг» о «вызывающем поведении в берлинском рейхстаге депутатов от НСДАП». Назывались имена; в особенности досталось гауляйтеру Берлина доктору филологии Йозефу Геббельсу, Герингу и Штрайхеру. Выдумка Лея с «провалом памяти» в связи со статьей выглядела совсем неуместно и даже опасно. Гесс надеялся вынудить Роберта это признать.

Поезд тронулся… Эльза и Маргарита остались на перроне. Грета стояла неподвижно, не отрывая глаз от улыбающегося ей из дверей вагона Роберта. Эльза, сделав несколько шагов, помахала им рукой.

Роберт и Рудольф, привыкшие к постоянным разъездам, проводам и разлукам, в тот вечер оба испытывали странную печаль, причин которой не находили. В глазах Лея бродило откровенное беспокойство — как будто он опять слышал навязчивую, тревожную ноту в несущемся навстречу будущем.

— Погоди укладываться, — сказал ему Гесс, увидев, что тот уже снял ботинки и пиджак. — Ты, может быть, рассчитывал избежать разговора со мной? Но тебе это не удастся. Я еду с тобой до Франкфурта… Не смотри так — сестра просила. Но затягивать это удовольствие я не намерен. Пойдем в ресторан, выпьем чего-нибудь покрепче и поставим все точки. А потом спи хоть до второго пришествия.

Лей почти минуту глядел на него, видимо, собираясь возразить, но потом молча оделся и поплелся за сердитым Рудольфом в вагон-ресторан, где уже собиралось изысканное общество коммерсантов-евреев и светских дам, возвращающихся в столицу к открытию сезона. В этом году их съезд был ранним по причинам метеорологическим — циклоны заволокли Юг бесконечными тучами, на Севере же, напротив, стояла солнечная погода. К тому же биржа вела себя настолько непредсказуемо, что солидным людям сделалось не до отдыха — приходилось все время быть начеку.

Гесс и Лей сразу привлекли живейшее вниманье. С недавних пор Гесса это начало раздражать.

— Ты знаком с теми дамами слева? — спросил он у Роберта, глядящего в пустой бокал. — Такое впечатление, что ты забыл с ними поздороваться.

— Ни с кем я здесь не знаком, — проворчал Лей, — разве что с тем равви справа. О чем ты хотел говорить?

— Фюрер считает, что тебе следует принести извинения.

— Я знаю. Я уважаю мнение фюрера, но поскольку решение он оставил за мной, то я его уже принял.

— И не изменишь?

— Нет.

— И объяснить тоже не считаешь нужным? Лей молчал.

— Вообще-то я твои объяснения знаю, — продолжал Гесс. — От сестры. Но хотелось бы услышать от тебя.

— Едва ли ты услышишь что-то новое. Они некоторое время глядели друг другу в глаза. Официант принес вино и закуски. За это время у Роберта несколько прояснилось в голове, и он понял, что Грета не могла рассказать брату всю правду о его намереньях.

— У каждого человека есть самолюбие, невозмутимо отвечал он Рудольфу. — Субстанция это, безусловно, неоднозначная. У меня оно вот такое. Ну так что ж?

— И ты надеешься, что я поверю в эту чушь? В самолюбие? Откуда оно у тебя вдруг взялось?

— У тебя есть другие вопросы? — спросил Лей.

— Прости, — смутился Гесс. — Я зол на тебя.

— Это чувствуется.

Вино слегка подрагивало в бокалах, пить не хотелось. В ресторане работали кондиционеры, было прохладно, но лицо Лея мокло от пота, веки опухли; он с трудом сидел, чувствуя резкую боль в позвоночнике. Рудольфу давно было жаль его, но он никак не мог свыкнуться с мыслью, что самый близкий, единственный его друг, сидя сейчас перед ним лицом к лицу, лжет ему.

— Роберт, я тебе не верю, — спокойно произнес он. — Наша дружба все может вынести, но не ложь. Ты не согласен?

Лей не ответил. Через четверть часа они возвратились в вагон. Гесс молча прошел к своему купе, но едва он взялся за ручку двери, Роберт его окликнул.

— Зайди ко мне на минуту, пожалуйста, — попросил он, не глядя в его сторону.

В купе он сел на диван, вытер платком мокрое лицо, потом, открыв саквояж, достал оттуда свернутый вчетверо листок и усмехнулся.

— Я написал это еще в Кельне. Теперь вожу с собой как свершившийся факт биографии.

«Это» было очередное заявление об отставке, не такое краткое, как первое, и менее нервное. Лей мотивировал его состоянием здоровья, а именно нарушением памяти и, как следствие, невозможностью полноценно исполнять свой партийный долг.

Гесс перечитал несколько раз и протянул обратно. Это было то, что он предчувствовал, правда, которой он добивался от друга и которую получил.

— Значит, вот так! Дезертируешь?

Лей снова вытер лицо и шею и вопросительно посмотрел на Рудольфа. Он слышал в его голосе совсем не то, что ожидал услышать, и невольно поразился, не поверив себе. А Рудольф, похоже, и впрямь испытывал облегчение.

— Ну и черт с тобой! Отправляйся в свою Америку Все равно пожалеешь потом!

Лей кисло улыбнулся.

Гесс полночи просидел в своем купе у окна, предаваясь горьким размышлениям. Оставшись наедине с собою, он пытался «расставить все точки». Лей раздражал его теперь еще больше, потому что намеревался сделать то, чего он, Рудольф, сделать не решался. Он ведь тоже собирался «дезертировать». Он хотел сделать это ради Эльзы и ребенка, но не смог и потерял сына. Вот правда, которой, впрочем, от него никто не домогался. Даже Эльза. Зачем? Она ее и так знает.

Из Дармштадта Гесс позвонил в Мюнхен Гитлеру, сказал, что отказ Лея окончателен и ничего нельзя поделать.

— Я говорил с ним, — объяснил Рудольф. — Но он стоит на своем, на амнезии. Я склонен ему поверить. С ним уже бывало такое. Думаю, он нуждается в длительном отдыхе. Более длительном, чем ты можешь предполагать. У меня есть кое-какие соображения. Я их тебе выскажу, когда вернусь, через три дня. А пока хорошо бы, чтоб никто не делал резких движений. С Зендлером, возможно, удастся поладить. Но мы это обсудим, когда я вернусь.

Гитлер ничего не ответил. События последних дней сильно на него повлияли. Он был настроен во всем действовать решительно.

27 августа вечером, за день до возвращения мужа, Эльза прочла в газетах сообщение, показавшееся ей поначалу лишь чудовищным совпадением. В то утро в своем загородном доме в окрестностях Мюнхена при оказании сопротивления вооруженным грабителям депутат-социалист Зендлер был тяжело ранен. Его жену и двух дочерей полиция нашла связанными в одной из комнат. Грабители основательно перерыли дом, взяли все ценности. Как показала фрау Зендлер, нападавших было четверо, все в черных масках, целиком скрывавших лица.

Эльза, скорее интуитивно, чем преследуя определенную цель, позаботилась, чтобы в доме не оказалось свежих газет. Ей очень не хотелось, чтобы Грета прочла о Зендлере, хотя то, о чем догадывалась Эльза, едва ли пришло бы в голову неискушенной Маргарите. Было и еще обстоятельство. Вчера Грета призналась ей, что находит у себя признаки беременности, а сегодня утром они вместе были у Брандта, который, тщательно осмотрев ее, все подтвердил.

Грета, бездумная и счастливая, бродила по квартире, то и дело хватала телефонную трубку, но так и не решилась позвонить в Кельн. Она не говорила с Эльзой о своих чувствах, видимо, страшась задеть незажившую рану от потери сына. Эльзу же волновало другое. Этот случай с Зендлером… Он таил в себе нечто, вглядываясь в которое, она начинала испытывать совершенно не свойственный ей, беспричинный страх. И почему-то мысли ее вдруг обратились к Ангелике, одинокой затворнице. Эльза подумала, что давно уже следовало ее навестить.

Квартира Гитлера сейчас охранялась так, точно там шло тайное совещание, однако за дверями стояла глухая тишина. Охранникам, конечно, было приказано никого не впускать, но перед фрау Гесс ни один из них не посмел и заикнуться об этом.

Ангелика бросилась к ней, как помешанная. Неистовство бродило в ее глазах, то и дело прорывалось в объятиях и восклицаниях, но Эльза не делала попыток успокоить ее. Наконец Гели разрыдалась злыми слезами и угрожающе сказала, что больше не станет подчиняться, что выпрыгнет в окно, что…

— Мы сделаем по-другому, — прервала ее Эльза. — Вам с Вальтером нужно увидеться. Мы с тобой переоденемся, и ты выйдешь в моем платье.

— А потом? — замерев, спросила Ангелика.

— Вы это решите сами.

— Эльза, ты позволяешь мне вот так… сбежать? Ты…

— Тебе не нужно ничьего позволения, чтобы поступить так, как вы решите вдвоем.

— Я не о ком-то, я о тебе!

— Гели, я в свое время тоже сбежала с любимым. Теперь это предстоит сделать тебе.

— А Адольф? Ты сейчас не думаешь о нем?

— Я думаю… У него хватит сил. Гели уже расстегивала платье.

— Здесь кроме охраны из СС еще люди какого-то Мюллера, — сказала она, выглядывая в окно. — Они появились два дня назад. Такие хитрые… Это они все подстроили с тем депутатом. Я слышала…

— Что слышала? — вздрогнула Эльза.

— Как Адольф с ними договаривался. Были еще Гиммлер и Борман. Я не знаю подробностей, поняла только, что Мюллер должен найти его, а потом «убрать», чтобы этот депутат «не дергал Роберта». Подлец!

— Кто?

— Адольф! Чем этот Зендлер виноват? Они бы с Робертом сами между собой разобрались, правда?

Она надела платье Эльзы и погляделась в зеркало, потом надела ее шляпку и пониже опустила маленькую вуаль.

— Хорошо, что ты в шляпке, а то как бы мы?.. — Она поправила на себе платье. — Какая я толстая!

— Гели, о том, что ты слышала, никому ни слова. Даже Вальтеру!

— Что ты! Я бы со стыда умерла!

— Как только выйдешь, сразу садись в нашу машину — она стоит прямо под окнами. Вуалетку ниже опусти. И держись уверенно, неторопливо. Если потребуется что-то мне передать, то пусть нас навестит Шуленбург. У него уже есть опыт, — инструктировала Эльза.

Ангелика, кивнув, пошла было к двери, но остановилась. Постояв, она вернулась и обняла Эльзу.

— Как же ты? Я знаю Адольфа… Если я исчезну, он устроит истерику, и все нападут на тебя.

— Все, чего я боялась, уже произошло. Поторопись, Рудольф сегодня возвращается, и скоро у нас будет много людей. — Она поцеловала Ангелину. Та на несколько мгновений прижалась к ней и замерла.

Эльза из окна видела, как Гели вышла упругим шагом, высоко держа голову, удачно копируя ее манеру, как села в «мерседес» и захлопнула дверцу. Автомобиль отъехал и резко свернул за ближайший поворот. Теперь нужно было подождать некоторое время, чтобы не вызвать подозрений у охранников. Порученцы Адольфа едва ли успели разыскать Вальтера Гейма; вполне возможно, они вообще еще не получали такого указания, и если влюбленные смогут действовать быстро, то, скорее всего, исчезнут без следа. А потом… потом все успокоится, встанет на места, как это обычно и бывает в жизни — людям свойственно привыкать к свершившемуся факту, каким бы чудовищным он поначалу ни казался.

Эльза вернулась в свою квартиру через час, стараясь не глядеть на растерянные лица охранников, дежуривших на лестнице. Переодеваясь в спальне, она нащупала что-то тяжелое в кармашке, пришитом к подкладке костюма Ангелики. Она достала револьвер и убрала его в ночной столик, потом постучалась к Маргарите, которая сидела на постели в окружении десятка семейных альбомов и разглядывала детские фотографии — свои и братьев.

— А вот это кто, угадай! — показала она Эльзе карапуза в беленькой кружевной сорочке.

— Это ты, наверное.

— Это Альфред. Ему здесь полтора года. А это кто?

— Наверное, Рудольф.

— Нет, это я. А это?

— Не знаю, — улыбнулась Эльза. — Вы все так похожи, и не разберешь.

— В детстве да, были похожи, а потом сделались очень разные. Руди — в деда по отцу; Альфред — в бабушку по матери, а я на папу похожа.

— Девочки всегда похожи на отцов.

Грета ничего не ответила, продолжая листать альбом. Эльза подсела к ней, и обе так увлеклись, что Эльза едва успела выйти в прихожую, чтобы встретить вернувшегося Рудольфа. С Гессом прибыли Рем, Геббельс и Пуци. Ждали еще нескольких человек. Предстояло согласовать систему мероприятий на ближайший период, сразу после выборов, поскольку обстановка снова поменялась и действовать теперь предстояло очень быстро. Гитлер давал сегодня прием в Коричневом Доме; к его возвращению нужно было успеть устранить все разногласия, которых фюрер, как известно, терпеть не мог.

Гесс явился с корабля на бал — с самолета прямиком в объятья дискутирующих коллег, но Эльза все же сумела устроить для него полчаса отдыха. Пока она поила всех кофе, муж полежал в ванне и немного расслабился. Эльза зашла к нему на минутку, оставить полотенце и белье, — ей не хотелось сейчас ему мешать, но он сам, протянув руку, удержал ее.

— Подожди. Как у нас дела?

— После, милый. В общем, все хорошо.

— Роберт не звонил?

— Нет, я с ним не говорила. Грета, кажется, тоже.

Она хотела выйти. Его слова настигли ее уже у двери:

— Пуци мне сказал… Сегодня утром в больнице умер от ран Зендлер.

— Зачем ты мне это говоришь? — резко обернулась Эльза.

— Я же не знаю, что этому бешеному придет в голову… Ты могла бы…

— После, Руди. — Она ушла.

Она едва сдержалась, чтобы не закричать: «Что? Что я могла бы?! Черт вас всех подери!»

Совещание проводилось у Гессов. Гитлер приехал из Коричневого Дома и зашел к себе на несколько минут, но задержался там. Когда он наконец появился, все заметили на его лице необычную растерянность.

Эльза сама шла на объяснение. У него на глазах она вошла в распахнутую дверь библиотеки, так что, проходя по коридору к кабинету Рудольфа, где собрались остальные, он не мог не увидеть ее. Она сидела лицом к входу. Гитлер остановился в дверях. Они молча смотрели друг на друга. Взгляд Адольфа редко кто выдерживал. Эльза чувствовала, как мурашки ползут по ее телу, и ей нестерпимо хотелось опустить глаза. Но то, чего не выдерживали сильные мужчины, выдержала она, на вид такая хрупкая. Он первым потупился и тяжело вздохнул.

— За что ты так со мной, дорогая? Я боролся… Я хотел… Но я не могу без нее жить.

Он ушел. Эльза с трудом перевела дыханье. Рядом с мужем она и сама почти сделалась атеисткой, но сейчас пальцы сами тянулись ко лбу, а губы шептали:

— Господи, помоги им.

Ночь была темна и беззвездна. Новенький «мерседес» Гесса тускло поблескивал внизу хорошо промытыми стеклами. На нем можно было к утру пересечь границу Германии.

— Но почему мы должны бежать? — упрямо спрашивал Вальтер. И она уже этого не хотела. Страх боролся в ней со злостью и гордостью, еще слишком слабой, чтобы победить. Одно она знала точно и сказала любимому:

— Не хочу бросать Эльзу, не хочу терять Грету и Роберта. Не хочу, чтобы Рудольф возненавидел меня. Я люблю их. Не хочу, чтобы он их у меня отнял.

Вальтер понял, о ком она говорила. «Он» был ее единственным родственником и главной бедой. «Что ж, пора нам встретиться, — сказал себе Гейм, — и поговорить, как подобает мужчинам».

— Завтра явлюсь к твоему дяде и попрошу твоей руки. Возможно, это и жестоко, но все же честней, чем все, что бы мы с тобой ни предприняли.

Три дня назад она закричала бы снова: «Нет! Только не это! Ты не знаешь его!»

Но три дня затворничества и то, что предшествовало этому, растревожили, разбудили в ней ту диковатую стихию, что природа оставила в крови ее рода, словно в насмешку над теориями об избранности и цивилизованности европейской расы.

И она ничего не ответила, не сказала ни да ни нет, только пальцы как будто сами потянулись к потайному кармашку, где всегда теперь лежал ее любимый браунинг. Ни кармашка, ни оружия не было с нею, и это огорчило ее больше, чем необходимость вернуться в пугающий дом.

Утром Вальтер привез ее на Принцрегентштрассе. Они вдвоем вышли из машины, поцеловались под пристальными взглядами охраны, затем Ангелика вошла в дом, а Вальтер сел в машину, подогнал ее под окна квартиры Гессов, вылез и отправился на остановку трамвая. Он предполагал, что за ним тут же установилась слежка, но демонстративно плевал на это.

В квартире было совсем тихо, но Адольф не спал; Гели догадалась об этом по дверям, открытым в спальню и кабинет. Она прошла к себе, но успела только снять шляпку, как он уже стоял за ее спиной.

Она обернулась, хотя не хотела этого делать. Его лицо сияло счастьем.

— Ты вернулась!

— Нет, я…

— Делай что хочешь! Уходи, встречайся, люби кого хочешь, только…

Он отвернулся. Она тоже.

— …только возвращайся, хотя бы изредка.

— Ты уже успел обидеть Эльзу? — глухо спросила Ангелика.

— Я только сказал ей, что не могу без тебя жить.

— Лучшего упрека не придумаешь.

— Гели…

— Если ты обидишь кого-нибудь из них — ты знаешь, о ком я говорю, — то никогда больше меня не увидишь.

— Я никого не обижу, я обещаю тебе.

— Извини, мне нужно переодеться.

Он покорно вышел и сел в гостиной. Гели сняла платье Эльзы, погладила и поцеловала. От него пахло чудесными духами, и Гели снова прижала его к лицу. Пока на ней было это платье, она ничего не боялась — оно защищало ее. Вдруг она вспомнила, что в ее собственном костюме, в том, что остался на Эльзе, лежит браунинг Лея. Нужно было поскорей его вернуть. Ангелика вышла, сказав Адольфу, что скоро возвратится, только отнесет платье.

У Гессов тоже не спали. Рудольф еще не возвращался. Он вместе с Герингом, Геббельсом и остальными занимался подготовкой парада частей СА и СС и ночного факельного шествия, которое должно будет состояться 1 сентября. Маргарита ждала Роберта. Лей уже вернулся из Кельна, но присоединился к коллегам, поскольку в параде принимали участие рейнские штурмовики, отличившиеся в подавлении штеннесовского путча. Он приехал за полчаса до появления Ангелики, и она застала их троих за завтраком в столовой. Гели показалось, что Эльза глядит на нее разочарованно и с осуждением, и она что-то пробормотала по поводу платья. Грета, не знавшая всех обстоятельств, переводила пытливый взгляд с Эльзы на Ангелику, а Лей усадил Гели за стол и, похоже, не собирался анализировать ситуацию. Он был голоден, устал и от последних новостей пришел в некоторое отупение. После завтрака Эльза с Ангеликой прошли в спальню Эльзы. Гели увидела свой костюмчик, висящий на спинке стула, и быстро, цепко оглядела его.

— Гели, я вернула его Роберту, — услыхала она.

— Но он мой!

Эльза в ответ ничего не сказала, считая вопрос решенным. Она тоже выглядела усталой, расстроенной, и Ангелика потихоньку вышла, чтобы не огорчить ее еще сильней. Решимость вернуть свой браунинг была отчаянной, и она пошла в столовую, где Роберт находился один — он открыл окно и пытался выгнать в него дым рукой. Минуту назад, привычно закурив, он вынужден был потушить сигарету, так как Грета внезапно почувствовала тошноту.

— Роберт, пожалуйста, отдайте мне то, что вам дала Эльза, — попросила она для начала жалостливо.

— Не отдам, — ответил Лей.

— Но он мой!

— Вы на нем надпись читали?

— Все равно он мой! Отдайте!

— Нет.

— Нет? — Она подошла к нему близко и уставилась в глаза. — Тогда я пожалуюсь дяде.

Лей сначала удивился, потом улыбнулся.

— Вы мне все равно его отдадите, — сказала она, — потому что не можете оставить меня без него. Вы это сами знаете.

— Я знаю, фройлейн, что девушкам в Германии еще не время ходить с оружием. Извините.

Ему сильно хотелось курить, и он отправился на балкон. Гели вышла следом.

— Роберт, мне его подарили. Он мой! Я от вас не отстану.

Лей даже не ответил, по-видимому, задумавшись о своем.

Гели применила испытанный с Адольфом прием — она принялась всхлипывать. Он спокойно докурил, потом, став спиной к решетке балкона, оглядел ее с ног до головы.

— Гели, браунинг я вам не отдам. Но взамен, если хотите, кое-чему научу.

Он взял ее под руку и повел в гостиную, застеленную огромным персидским ковром с масонскими знаками. За ними туда явилась и Маргарита.

— Сядь и посмотри, — велел он ей. — Тебе это тоже может пригодиться.

Вернувшийся Гесс с удовольствием наблюдал, как Лей обучает Ангелику довольно редкому, но чрезвычайно действенному приему самозащиты, владея которым, женщина оказывалась в состоянии справиться одновременно с двумя мужчинами. Со стороны все это выглядело устрашающе — возбужденная, раздосадованная Ангелика действовала решительно.

— Видишь, какой удар я получаю, — говорил Лей Маргарите, — если я к нему не готов. Теперь еще удар… С вашим темпераментом, Гели, вы сделаете меня инвалидом.

Гесс появился очень кстати, и Ангелика сумела в полной мере реализовать вновь приобретенный навык. Она уже поняла, что с Леем ей не справиться и любимого браунинга не вернуть, но — странное дело! — полчаса тренировки придали ей не то чтобы уверенность в себе, а непривычное ощущение, словно у нее выросли рога, когти и зубы и мир вокруг обратил на это внимание.

Гели все же решила попытаться еще раз и пожаловаться Гессу, от которого и получила браунинг в подарок, но не успела. Пришел Гитлер, и она сделалась свидетелем сцены, смысл которой был ей хорошо понятен.

Лей, поздоровавшись с фюрером, тут же и распрощался, так как собирался ехать куда-то, но Гесс резко сказал, что ехать ему туда незачем.

— Я поеду, — ответил Лей. — Едва ли, конечно, я стану сейчас навязываться ему в посетители, но… ему передадут. А дня через три извинюсь. Вы ведь сами этого хотели, — напомнил он глядящим в сторону Гитлеру и Гессу. Гели и Грета находились тут же. Эльза застыла в дверях. Лей, кивнув, снова направился к выходу, но она остановила его.

— Роберт, тебе незачем ехать в больницу. Пострадавший скончался.

Она произнесла это отчетливо, не пощадив и Грету, ничего до сих пор не ведавшую.

— Скончался? — переспросил Лей. — Когда?

— Вчера вечером.

— Да, тогда нет смысла…

— Роберт, мы все ценим ваши благородные намеренья, — сочувственно произнес Гитлер, — но что поделаешь? Эта власть не справляется с преступностью. Она не справляется ни с чем! Ничего! Скоро мы им покажем.

Лей, снова кивнув всем, вышел. Маргарита хотела последовать за ним, но ее опередила Ангелика. Гели подумала, что сейчас она вернет свой браунинг! Она догнала Лея на лестнице, и он этому не удивился. Вместе они спустились и сели в пустую машину.

— Я сейчас уйду, — сказала она. — Только отдайте.

Он молча покачал головой.

— Роберт, он нужен мне! Я хотела отдать его Вальтеру. Он сегодня придет к дяде просить моей руки.

— И для этого ему нужно оружие?

— Да. Нужно. Вы же видите!

— Что?

Она молчала. Лей резко повернулся.

— Что? — Он смотрел на нее с такой ненавистью, что ей захотелось защититься. И она нанесла удар совсем так, как он только что научил ее:

— Это он приказал напасть на Зендлера! Он дал поручение Гиммлеру. Я это слышала сама. Он убийца.

За первым ударом последовал второй:

— Он убьет и Вальтера. Если вы не отдадите мне…

Лей глядел на нее, часто и тяжело дыша. Ему как будто не хватало воздуха, и он распахнул дверцу.

— Идите домой, Ангелика. Пистолет я вам не отдам. Ступайте.

Тогда она нанесла третий удар, к которому не был готов даже он, Роберт Лей:

— Вы знали, что так будет с Зендлером. Вы и сейчас знаете, что я права. Скажите, что мне делать. Я всегда верила вам. Я и теперь…

Лей захлопнул дверцу и дал газ. Машина на бешеной скорости проскочила несколько улиц и остановилась у бульвара. Оба испытали облегчение, точно ветром их отнесло с тлеющих углей. Лей снова приоткрыл дверцу и закурил.

— Хорошо, — сказал он, — давайте рассуждать здраво. Подумайте, фройлейн, о чем вы меня просите! Чтобы я вооружил вашего жениха для встречи с фюрером. Как вообще вам обоим пришла в голову эта глупость — просить руки? Вы что, в средневековой Испании? Хорошо, допустим, я вас понимаю. Вам надоело прятаться. Вы хотите всему миру заявить о ваших намерениях. Вы стремитесь быть честной, наконец! Но в любви честность подобного рода часто оборачивается жестокостью. Если вы хотите причинить Адольфу боль…

— Нет, не хочу! — воскликнула Ангелика.

— Тогда не нужно вызовов, заявлений, колющих и режущих ударов. Особенно на словах. Ничего кроме боли и отчуждения это не принесет. Заметьте, не того отчуждения, что помогает людям постепенно отпускать друг друга, а того, что толкает их на поступки непредсказуемые… Я бы дал вашему Вальтеру совет, который, впрочем, уже пытался дать. Кстати, где он?

— Мы расстались утром. Он здесь снял квартиру, в Швабинге.

— Мы сейчас поедем к нему, и я попытаюсь его убедить, — констатировал Лей.

— А в чем убедить? — спросила Ангелика, когда они уже ехали по Шеллингштрассе.

— В том, что вам обоим нужно уехать отсюда, и как можно скорей.

— А это разве не причинит боли?

— Фюрер — сильный человек Он справится. Роберт хотел добавить: если вы прекратите наконец маячить у него перед глазами каждый день с вашими чувствами. Но промолчал.

Хозяйка пансиона, в котором остановился Вальтер Гейм, дама бдительная и с хорошим зрением, несколько настороженно отнеслась к появлению Ангелики, которую только утром господин художник вывел из своих комнат; однако едва Лей заговорил с нею, она растаяла и все рассказала. Она даже проводила их в пустой номер, объяснив, что утром к постояльцу пришли трое молодых людей. Они вели себя тихо, о чем-то беседовали, а потом все четверо вышли из пансиона, сели в машину и уехали.

— А как выглядели эти трое? — спросил он хозяйку. — И как бы вы, с вашим опытом и наблюдательностью, определили род их занятий, например?

— Выглядели они как молодые люди из хороших семей, аккуратные такие. Вежливо со мной поздоровались и попрощались тоже, — отвечала она. — У одного в руках был такой, как его… вот, что ставится на ножках.

— Этюдник, — подсказал Лей.

— Он самый. У другого — бутоньерка в петлице. Веселые, любезные, шутили, пока шли.

— Господин Гейм тоже шутил?

— Он хмурый шел и на часы поглядывал. Видно, торопился, да они настояли.

Лей поблагодарил. Когда они спускались, Ангелика споткнулась на лестнице и едва не упала.

— Только не надумывайте себе ничего лишнего, — рассердился Лей. — Когда я в двадцатом году решил жениться и сказал об этом друзьям, они тоже явились ко мне накануне и вытащили в кабак. А мне в тот день еще нужно было посетить семейный обед, купить цветы будущей теще и так далее. Так что я тоже шел хмурый и на часы глядел.

Ангелика не ответила. Она не выглядела ни бледной, ни испуганной, ни слишком встревоженной, скорее задумчивой и усталой. Лей отвез ее домой и проводил до дверей ее комнаты. Она не нравилась ему, очень не нравилась. На прощанье он взял ее руку и заглянул в глаза проникновенными темно-серыми глазами, что всегда неотразимо действовали на впечатлительных женщин.

— Гели, успокойтесь. Я постараюсь отыскать Вальтера и позвоню вам. Ничего с ним не случилось! Пьет где-нибудь, прощаясь с холостяцкой жизнью. Вам тоже не помешала бы рюмка коньяку. Постарайтесь поменьше думать. До пяти я вам позвоню.

В квартире никого не было. Прислуга ушла по случаю выходного. Адольф, видимо, все еще находился у Гессов или уехал по делам. Ангелика медленно прошлась по всем девяти комнатам. Она несколько раз останавливалась, открывала шкафы, выдвигала ящики столов. В кабинете Адольфа она открыла все ящики и долго глядела в каждый. Она понимала, что ищет что-то, но не могла вспомнить что. Голову как будто набили ватой. В баре она отыскала коньяк и выпила две рюмки. Потом снова вернулась в кабинет. Присев на корточки, принялась шарить в ящиках руками и скоро нащупала большой холодный пистолет с длинным стволом и широкой рукоятью, совсем не похожий на ее изящный браунинг. Этот был тяжелый, неудобный и резко пах сырым металлом. Гели взяла его в обе руки и, прижав к животу, унесла к себе. Она положила его в кресло, заперла дверь, села в кресло напротив и посмотрела на стенные часы. Эти часы всегда немного отставали, минуты на три. Сейчас на них было без четверти три.

Давайте рассуждать здраво, предложил Роберт. Что ж, давайте рассуждать именно так. Вальтера увели… Если друзья, Роберт быстро найдет его в одном из кафе Швабинга. Если враги, он тоже найдет. Он сумеет. В первом случае он позвонит, как и обещал — до пяти. Во втором, возможно, тоже позвонит, но возможно, и — нет. Итак, если он не звонит до пяти, что тогда делать? Бежать к Адольфу и умолять? Зачем? Он все пообещает. Даже клятву какую угодно даст. Но он все равно убьет Вальтера. Не теперь, так потом. Как странно, что кто-то может этого не понимать! Как странно, что они все не видят того, что ясно видит она, — он убийца. Кто же тогда они? Эльза, Роберт, Рудольф, Маргарита… И почему они так накрепко связаны с ним?.. Чем? Нет, ей этого не определить, потому что она сама связана, и пока жива эта связь, она тоже убийца. Да, это так! Это не Адольф, а она, Ангелика, убьет Вальтера, если останется жить…

Гели поглядела на часы — пять минут пятого. Как бежит время! Ей нельзя опоздать.

Она взяла пистолет и положила на колени. И сразу ощутила холод. У нее на коленях лежала смерть. Если выпустить ее из ствола, она сделается большой, но останется такой же холодной и гадко пахнущей. И, в сущности, никому не нужной. «Разве Вальтеру нужна моя смерть?» — спрашивала она себя, наблюдая, как скачет секундная стрелка. И беспощадно отвечала: «Но разве ему не нужна его жизнь?»

Она даже улыбнулась. У него столько планов! Дали сказал про него: талантлив, как бестия, но чересчур рационален. Почему чересчур? Она не поняла… Она вообще многого не понимает, видимо, так и оставшись глупенькой… Милый Вальтер! Нет, не нужно, нельзя… Милая Эльза!.. Руди, Маргарита… Как в «Фаусте»: «Плачь, Маргарита, плачь, дорогая…» Господи! Она вся напичкана цитатами, как Геббельс, тоже убийца. Без четверти пять. Она открыла затвор и проверила, заряжен ли пистолет. Конечно, заряжен. Готов. Зазвонил телефон. Она кинулась опрометью.

— Гели, мы с Гретой одни, — сказала Эльза. — Все уехали. Ты придешь?

— Да, попозже. Трубку взяла Маргарита.

— Гели, Эльза мне все рассказала. Приходи поскорей.

— Я приду.

Она положила трубку. У нее задрожали губы. Но она снова повторила себе: «Не нужно, нельзя…» Нет, она не расплакалась, потому что было уже без пяти пять…

Лей позвонил в половине шестого, но в квартире фюрера ему никто не ответил. Он позвонил Гессам. Маргарита сказала, что очень его ждет, что они вдвоем — все уехали. Лей снова позвонил к Гитлеру. Он отыскал Вальтера всего полчаса назад, с помощью Бормана и пятерых агентов СС, на квартире одного из друзей-художников, как он и предполагал, справлявших последнюю холостяцкую вечеринку. Гейм был совершенно пьян. Увидав Лея, объявил, что никого не боится, сейчас отправится к Коричневому Дому и плюнет в него десять раз. Лей не стал с ним разговаривать, а сразу отыскал телефон и позвонил Ангелике. Потом позвонил второй раз. Любопытно, что сколько он ни вслушивался в долгие гудки, интуиция ничего не подсказывала ему. Он решил, что Ангелика, не выдержав ожидания, сама отправилась на поиски, а может быть, глотнув коньяку, попросту спит. Ему нужно было ехать в штаб СА, затем — в КД, где находились фюрер и Гесс. Примерно через полчаса после его приезда к нему подошел Борман и, извинившись, попросил на пару слов. Борман сообщил, что вернувшаяся около восьми вечера прислуга обнаружила в доме необычный беспорядок: многие дверцы шкафов были открыты; ящики выдвинуты… Кухарка Гитлера сообщила об этом дежурившей внизу охране, которая тут же вошла в дом, зная, что фройлейн Раубаль находится в квартире. Дверь в ее комнату оказалась заперта. Шофер фюрера Эмиль Морис, в это время заехавший за документами, долго стучал в дверь спальни, а не найдя в ящике письменного стола хранившегося там оружия, выставил из квартиры всех и позвонил Борману. Борман приехал, вдвоем они взломали дверь.

Гели сидела в кресле, откинув голову, с простреленной грудью. Пистолет лежал на ковре. Она выстрелила себе в сердце и сделала это очень точно, твердой рукой, потому что, судя по спокойному выражению лица, смерть наступила мгновенно.

Они не решились ее трогать, только прикрыли простыней, пистолет тоже прикрыли. Морис остался в квартире, а Борман поехал в Коричневый Дом.

Мартин пересказывал события подробно и обстоятельно, постепенно подойдя к сути дела, но Лей все понял с первых слов. Пока Борман говорил, он живо представил себе Ангелику, ждавшую его звонка до пяти часов, а потом решившую, что все кончено — нет звонка, значит, нет и Вальтера.

Он даже не успел осознать как следует, что произошло, поскольку его захлестнула бешеная злость на бестолковую девчонку, так и не понявшую, что она натворила.

Лишь когда они с Гессом приехали на квартиру к фюреру и Рудольф снял с тела белую простыню, они словно очнулись оба.

В кресле сидела смерть, мало знакомая им, солдатам кайзера, прошедшим ад мировой бойни, но, может быть, самая чудовищная из всех, что пересекала их путь своей неумолимой тенью.

— Когда вы вошли, она была уже мертва? — спросил Лей ждавшего в дверях Бормана.

— Да. Я только послушал пульс. Рука была уже холодная.

— А пистолет… Вы его трогали?

— Нет, только накрыл платком.

— Нужно вызвать полицию, — сказал Лей, мельком глянув на Гесса, стоящего у окна. Плечи Рудольфа судорожно вздрагивали.

— Позвоните Генриху Мюллеру. Вы знаете его? Борман кивнул. Он все понял. Сейчас только его собственная проворность и выдержка Лея могли нейтрализовать ситуацию и обезопасить фюрера. (Нацистское руководство сделало все возможное, чтобы скрыть подлинные обстоятельства гибели Ангелики Раубаль. Этим объясняется огромное количество разнообразных, часто абсурдных версий, которые появились после ее смерти и ходят до сих пор: здесь и зверское убийство Гели самим Гитлером, и ликвидация ее «блондинами из СС», и версия неосторожного обращения с оружием… Эта последняя версия была принята как официальное заключение баварской полиции о смерти фройлейн Раубаль. Нацистам не удалось, однако, перекрыть поток домыслов и сплетен, так или иначе затрагивающих имя Гитлера, поэтому Мюллер (будущий шеф гестапо) представил телохранителя фюрера Эмиля Мориса в качестве соперника Гитлера в амурных делах с Гели, что несколько отвело в сторону этот поток измышлений. (Нужно отметить, что сделано это было с согласия самого Мориса, за что после он был щедро вознагражден: получил возможность открыть собственное дело.) На постоянно повторяющийся вопрос историков, как и почему молодая, красивая, жизнерадостная и одаренная девушка могла неожиданно покончить жизнь самоубийством, автор предлагает ответ, основанный на материалах трофейного архива Генерального штаба СССР.)

Борман вышел. Лей прикрыл Ангелике лицо. Ее полузакрытые глаза глядели мимо него за окно, куда уставился и Гесс. Лей понимал, что Рудольф плачет. Он с облегчением разрыдался бы сам, если бы мог.

— Адольф может вернуться в любую минуту, — сказал он. — Нужно как-то подготовить его. И сказать остальным.

— Да… сейчас, — пробормотал Гесс. Он несколько раз глубоко вздохнул, затем, сцепив пальцы рук, сильно сдавил их. Потом попытался сделать еще что-то, но снова не помогло. Лей придвинул к двери тяжелое кресло и сел в него.

— Я сейчас, — снова повторил Гесс. — Почему ты молчишь?

— Что говорить? Несчастный случай. Я отобрал у нее свой браунинг, она решила раздобыть себе другой и… доигралась. Помнишь ту ночь в Бергхофе? Ее всегда тянуло позабавиться с оружием. Наверное, решила поупражняться и нечаянно нажала на спуск.

Гесс некоторое время глядел на него, медленно и глубоко дыша. Потом опустил голову.

— Да, но что мы скажем остальным?

«Остальные» — Вальтер, Эльза и Маргарита — едва ли нуждались в словах, которые теперь ничего не значили. Предстояло сообщить родным.

— Руди! Нам сейчас придется держать себя в руках, — тихо сказал Лей. — Я хочу, чтобы ты знал, как это вышло в действительности. Я это расскажу только тебе и… Гейму. Девочка просто испугалась. Я должен был ей позвонить в пять, сказать, что Вальтер жив и здоров. Но я позвонил позже. У нее сдали нервы. После смерти Зендлера она решила, что то же будет и с ее женихом. Господи! Если даже я, старый циник, «бульдог», срываюсь, то чего ждать от такого цветка? Руди. — Он подошел к Гессу, все еще стоящему у окон, и крепко положил ему руку на плечо. — Я сейчас позвоню Штрассеру… Вдвоем вы подготовите Адольфа и женщин. А я должен… Я должен заняться Геймом. Этот дурачок начнет охоту на главного обидчика или полезет в петлю. Это я предчувствую. Гесс молча кивнул.

Фюрер приехал через полтора часа. То, что произошло с ним у тела Ангелики, до конца выдержал только Грегор Штрассер. Он оставался в обращенной в усыпальницу комнате все двадцать четыре часа запертым вместе с Гитлером, мечущимся от кровати, где лежала Ангелика, к дверям, чтобы вырваться и достать оружие. Гитлер твердил одно: что жить не будет. Грегор запер дубовую дверь и выбросил ключ в окно, где его подобрали охранники.

Все это время мюнхенский следователь Генрих Мюллер, успевший составить протокол еще до приезда фюрера, терпеливо ждал, аккуратно занимаясь сбором свидетельских показаний и готовя ясную картину несчастного случая.

А на следующее утро им всем предстояло принимать парад частей СА, чеканивших шаг по мостовым Мюнхена. Рем и Гесс стояли в открытом автомобиле фюрера, плечом к плечу, вытянув руки, и глядели на коричневые ряды. Зрелище не было красивым — оно было устрашающим. Озабоченность на круглом, загорелом лице Рема невольно сменялась гордостью, и он снова и снова выкидывал правую руку так, что швы форменной рубашки трещали на его сильно располневшем торсе.

Гесс держал руку вытянутой и уже не чувствовал ее. Он сам не мог понять, как она держится. Рядом с автомобилем находились Геринг, Геббельс, Гиммлер, партийный судья Бух. Справа стояли Штрайхер, Розенберг и остальные — и среди них, опершись о крыло «мерседеса», тяжело пьяный Роберт Лей, глядевший куда-то мимо, в собравшуюся поглазеть на парад толпу. Пуци, напившийся с ним за компанию, давно свалился без чувств, а Лей все стоял, хотя охранники были наготове, чтобы в случае чего успеть подхватить тело. Роберт пил с ночи: начал после разговора с Маргаритой и пока не закончил. Именно теперь, когда Грета стала так нужна ему, когда он думал о ней постоянно, она сказала, что уезжает к родителям в Александрию.

Она, не глядя ему в глаза, объясняла, что это ненадолго, что она вернется, но он понял — она сбегает от него.

В те дни начиналась очередная предвыборная кампания. Утром позвонил из Берлина великий манипулятор Курт фон Шлейхер. Он сообщил Герингу, что канцлер Брюнинг вскоре пригласит Гитлера для личной беседы, на которой будет присутствовать и сам «старый господин» Гинденбург.

Восьмидесятичетырехлетнему Гинденбургу оставался год президентства. У Брюнинга на этот счет были свои планы, у Шлейхера — свои, те и другие в корне отличались от планов партии и фюрера.

— Телеграмму от канцлера вы получите через месяц, — закончил разговор фон Шлейхер. — Готовьтесь.

— Теперь они у нас в кармане! — ликовал Геринг. Он уговорил Гесса все рассказать Гитлеру, но тот оставался замкнут и невосприимчив, постоянно проваливаясь в свои бездны.

Наступила ночь, и началось факельное шествие — еще более грозное зрелище, чем парад военизированных колонн. Казалось, в темном Мюнхене движется и дышит невидимое гигантское существо с тысячами огненных глаз. Колоссальная махина двигалась сама по себе, никем не управляемая, хотя ни она сама, ни окружающие не догадывались об этом. Все думали, что фюрер вызван в Берлин и его нет в Мюнхене. Все видели твердое выражение на лице Гесса, его вскинутую руку, видели внушительный торс Рема, слышали мощный голос Лея, которому с восторгом вторили тысячи молодых глоток. Но это были не они, а скорей их тени, их бравые двойники. Настоящий фюрер скрывался в своей «усыпальнице» и не хотел жить. Гесс не мог унять приступов постоянно душивших его слез. Лей пил и становился все более невменяем.

А мощное чудовище двигалось без цели и смысла, полыхая огнем, смущая и устрашая души, ожидая, когда во главе его вновь встанет чья-либо воля.

И снова наступило утро, ветреное, с капризным дождем и высоким, отливающим сталью небом. Гитлера сумели ненадолго вывести из «усыпальницы». Рудольф был с ним — вместе со Штрассером и Пуци. Роберт уехал на вокзал проводить Грету, и Эльзе удалось немного побыть с Ангеликой наедине.

…Она поцеловала холодный лоб, погладила уже тронутую синевой руку, потом села у ног. В спальне были приоткрыты окна, и тени от шевелящихся на ветру гардин медленно плавали по стенам и потолку, окружая обеих причудливой мистической игрой света.

Квартира была полна людей. На похороны Ангелики приехали из Вены мать, сестра и брат покойной, без конца твердивший, что он непременно разберется, что же здесь на самом деле произошло. Лео не верил в несчастный случаи, а мать, кажется, поверила. Она почти не пролила слез, только жалась по углам и молчала.

Эльза тоже долго молчала. Только сейчас ей захотелось говорить, сказать подруге обо всем, что мучило ее. Но ей казалось, что душа Ангелики рядом с ней, такая же робкая, как при жизни, и эту душу нельзя больше напугать.

Порою Эльзе чудилось, что это не тени, а душа Ангелики скользит бесшумно вдоль знакомых стен, ласково касаясь их, и она следила глазами, пытаясь поймать ее очертанье. Где души, где тени — так трудно понять живым.

— Вот так и мы будем ползать, как тени, пока кто-нибудь не раздвинет штор, — сказала она вошедшему к ней Рудольфу, которому ее слова не понравились. Он боялся за Эльзу.

Она покачала головой, успокаивая его.

— Я еще должна родить тебе сына. Мы с Гретой никогда не оставим вас.

— Вы с Гретой? — Он опять с испугом посмотрел на нее.

— У нее будет ребенок. Вот теперь и вы с Гели знаете.

Он сел рядом с Эльзой и долго смотрел на мертвое лицо Ангелики.

— Это все, что мы можем для вас, — тихо продолжила свою мысль Эльза. — А Гели была другая. Она похожа на Адольфа. Она пришла, чтобы дать нам урок.

— Так вот почему она… — вслух подумал Рудольф, и Эльза догадалась, о чем он.

— Да, Грета сказала, что хочет сохранить его дитя.

— Неужели она ему не скажет?

— Тогда скажешь ты. Роберту нужно помочь…

— Если бы знать, как помочь Адольфу… Он ушел.

Эльза закрыла глаза, чтобы снова увидеть живую Ангелику. Ей хотелось говорить с ней, и она говорила — то вслух, то про себя. Ей почудилось, что в комнату вошел Адольф. Нужно было оставить их наедине, и Эльза встала.

Тени плыли по стенам и потолку…

Эльза подошла к окну и раздвинула шторы. А когда обернулась, увидела, что они с Гели по-прежнему одни.

2000–2001