Плагиат Хоффмана

5

У графа Хеллерупа собрался избранный кружок эстетов, меценатов, законодателей литературных мод. Единственным исключением был опустившийся, спившийся критик Лаупгейм. Когда — то известный своими острыми статьями, любимец читающей публики, он растерял всех своих бывших друзей и покровителей, и граф Хеллеруп был одним из последних, чьим расположением Лаупгейм еще пользовался. Оживление, вызванное в начале вечера появлением Августа Хоффмана, к концу сменилось тупой, бессмысленной скукой. Молодой граф нес околесицу о смысле искусства, двое-трое гостей уныло слушали его. Довольно пьяный Лаупгейм с мрачным видом подошел к Хоффману:

— Вы написали прекрасную поэму.

Хоффман кивнул с вялой улыбкой. Он давно уже искал благовидный предлог для того, чтобы уйти. Несколько слов полусумасшедшего критика, кажется, могли помочь ему в этом.

— Выбранная тема, сюжет… — пробурчал Лаупгейм, — все свидетельствует о недюжинном таланте.

Хоффман поклонился и раскрыл было рот, чтобы громко сослаться на головную боль, но следующая фраза старика поразила его.

— Что же касается стиля… То, сдается мне, вы повторяете одного малоизвестного поэта.

— Вот как?

— Да. Монбризона, если вам известно это имя.

— Нет, я не слышал о нем.

— Странно. Его история наделала тогда много шума. Он вызвал на дуэль маркиза Делакура и смертельно ранил его. Маркиз умер на руках короля.

— Я всегда был далек от суеты света… — пробормотал Хоффман.

— Возможно, эта история прошла мимо меня… Я слишком много времени и сил тратил на литературные занятия.

Лаупгейм молчал с прежней мрачностью, но под его пронзительным взглядом Хоффман слегка похолодел.

— Этого поэта, конечно, казнили? — спросил он, торопясь прервать паузу.

— Нет. Ходили слуги, что он то ли отравился, то ли тайно покинул пределы королевства. Его стихи еще долгое время ходили в списках…

Хоффман пробормотал что-то вроде "благодарю за беседу" и хотел откланяться, но появление новых лиц снова задержало его: вошли Лефевр и Марианна Леви.

— Вот и наш гений, Мари! — громко сказал Лефевр, приближаясь. Хоффман почувствовал, что может попасть сейчас в неприятную ситуацию, но отступать было поздно.

— Вы, кажется, о чем-то беседовали? — спросила фаворитка, взглянув на Лаупгейма и — с интересом — на Хоффмана.

— Мы… да, о… — начал было Хоффман.

— Мы вспоминали Монбризона, — заявил Лаупгейм очень некстати: ему, как, впрочем, и Хоффману, было хорошо известно об истинных причинах ссоры между маркизом и Монбризоном. — Представьте себе, нашему мэтру ничего не известно об этой истории.

— Неужели? — Марианна Леви повернулась к Хоффману.

— Увы, — ответил тот. — В то время мне было не до историй, точнее, не до светских ссор, а тем более сплетен.

— Вы неудачно выразились, дорогой мой, — поспешно вставил Лефевр. — Следовало просто сказать: я ничего не знал.

— А я слышала… — проговорила Марианна, глядя Хоффману в глаза, но тут же замолчала, но окончание фразы как бы передалось Хоффману без слов: "…что вы были не только знакомы с Монбирзоном, но даже дружили с ним". К счастью, опять вмешался Лефевр:

— Старая и дурацкая история! Не понимаю, почему вы ее вспомнили.

— Господин Лаупгейм заметил, что стиль моей поэмы напоминает поэзию Монбризона, — натянуто улыбнулся Хоффман.

— Очень напоминает, — мрачно подтвердил старый критик.

— Возможно, — смягчилась Марианна. — Но еще более возможно, и даже очевидно, что наш старый друг Лаупгейм — как это? — "чертовски пьян".

Лефевр воспользовался возникшей разрядкой и сказал Хоффману несколько слов, которые были как бы прелюдией к аудиенции с принцем. Принц прочел поэму. Принц очень доволен. Вольферману пора уступить свое место у трона. Хоффман немного успокоился: на Лаупгейма после слов фаворитки перестали обращать внимание. Хоффман впервые увидел Марианну Леви так близко. Она ему не понравилась. В ней не было утонченной светской красоты, не было, кажется, вообще ничего особенного, кроме, может быть, выражения лица — равнодушного и холодного; губы неуловимо меняли это выражение, придавая лицу то насмешливость, то презрительность, то — и Хоффман заметил это — беззащитность и усталость. Чем дольше Хоффман глядел на нее, тем привлекательнее и недоступнее она казалась. К концу вечера у него закружилась голова — как тогда, в день триумфа, — но не легко и приятно, а почти болезненно. Ради этой женщины, подумал он, Монбризону стоило рисковать головой. В один из моментов Марианна Леви бросила на него такой взгляд, что Хоффман почти поверил в себя, но Лефевр завладел всеобщим вниманием, заговорив о спорных вопросах поэзии. Граф Хеллеруп снова понес чепуху и Хоффман наконец раскланялся.