Пламя в отсеках

«Будем верить…»

— Господи, как я не хотела, чтобы он уходил в этот поход!..

Ей было двадцать четыре — до сообщения о гибели лодки. Сколько же ей сейчас? После всего пережитого?..

— Обычно я всегда его провожала. А тут не получилось: у Саши умерла мама. И он попросил меня уехать с детьми в Ленинград, побыть рядом с отцом.

Переживали они эту смерть оба мучительно. Ольга Сергеевна умирала в одиночестве, в реанимационной палате, перед самым Новым годом. Фронтовичка из медсанбата, она держалась мужественно и, чтобы не омрачать своим близким праздник, никого не позвала проститься… Саша был вне себя от горя. Командир корабля Ванин умудрился выхлопотать ему перед самой «автономкой» десять суток отпуска. Он приехал в Ленинград и очень боялся за отца, который после похорон едва переставлял ноги.

«Ну вот, — признавался он мне, — была мама, чувствовал себя ребенком. А сейчас такая пустота, что и жить не хочется. Когда на мостике один стою, цепью себя привязываю… За борт так и тянет…» — «А мы как же без тебя?!» — «Вот только вы и спасаете». — «Если ты не вернешься, нам тоже не жить…»

Вот в таком состоянии он и уходил. Да, еще написал мне письмо, подробное, распорядительное, как завещание, на двух страницах, и все по пунктам: «Детей береги, лечи на „фазенде“ нашей (дом-развалюха), сетку на забор достать, маме камень поставить…»

Ушли они. А нам, женам, выдали набор «дефицитов»: тушенка, сгущенка, чай, кофе… Мыла, правда, не было.

Ох, им многим не надо бы было уходить. У Смирнова, штурмана, пошаливало сердце. Он на берег собирался списываться. Ткач, боцман, переслуживал свой срок, жена просила — «не ходил бы», вопрос с жилищным кооперативом решался…

Каждый день я ждала беды. Каждый день гадала над любым пустяком: к счастью или к несчастью? Все приметы перебрала, какие есть. Ну прямо как старуха-ведунья стала.

11 марта Юленька, дочка, приносит большой казенный конверт со штемпелем войсковой части. Увидела — помертвела. Пока она ножничками «чик-чик», у меня сердце остановилось. Выпала открытка. Читаю — поздравление с Восьмым марта от командира корабля. У них традиция такая была: оставлять на базе письма ко всяким праздникам. И слова такие душевные: «Спасибо вам, наши боевые подруги, за мужество ожидания…» А я села за стол и заплакала. Вот вам и все мужество…

Свекор утешает: «Что ж ты плачешь, глупая? Все хорошо». — «Дед, я же не знаю, как получают похоронки!»

Тогда, в субботу, я шила на машинке новые шторы. Работало сразу все — и телевизор, и радиоточка. Саша всегда сердился на меня за это. Но сообщение о гибели лодки не услышала. Наверное, машинка шумела. Тут позвонила сестра свекрови. Дед снял трубку. Чувствую, в голосе изменился, все «да», «нет»…

«Дед, что случилось?» — «Нина звонила. Что-то после ремонта звонок не работает».

Вижу, запереживал: ходит, вздыхает, курит, кашляет… Наконец признался: «Нина сказала, какая-то лодка на Севере утонула». — «Но ведь их же много плавает! Почему именно наша?»

Я тут же позвонила тете Нине: «Что вы слышали?» Но она слышала только обрывок сообщения. Только положила трубку — звонок. Жена замполита первого экипажа: «Верочка, слышала сообщение? Василий Иванович обзвонил всех, мы думаем, что это ваша лодка». — «Но почему, почему наша?» — «По всем прикидкам так выходит — и торпедная, и атомная…» — «Все погибли?» — «Нет, есть живые». — «Что мне делать?» — «Мы считаем, тебе надо лететь».

Включила программу «Время». Приготовила бумагу, карандаш, чтобы все записать. И валерьянку. Но ничего толком не сообщили. Соболезнование родственникам. А каким? Вся страна, наверное, всполошилась, сколько матерей, жен за сердце схватилось. Сколько подводников в походе! Ведь им не сообщить оттуда: «Мама, я жив, это не со мной». Хоть бы фамилию командира сразу сказали, и то стало бы ясно.

Звоню в наш городок. Заказ берут только на понедельник. Линия занята: «Не одной вам нужно». Бегу на телеграф, шлю срочную подруге: «Узнай, чья лодка! Позвони немедленно».

Утром жены побежали в ДОФ — Дом офицеров флота, где заседала правительственная комиссия. Но там еще ничего толком не знали — кто жив, а кто мертв. Позвонила мне на другой день воспитательница из нашего детского садика: «Верочка, ничего толком не ясно. Приезжай».

Всю субботу и до воскресного полудня я проплакала. Дед еле держится, но утешает: «Будем верить. Не должно».

Надо лететь. Собираюсь сама, собираю Славика и плачу, плачу, плачу…

Оделись мы, у самого уже порога — междугородка. Дед снял трубку, мне передает: «Это Североморск». А у меня ноги подкосились. В трубке незнакомый мужской голос: «С кем разговариваю?» Я ни слова в ответ не могу выдавить. «Это жена капитан-лейтенанта такого-то?» — «Да». — «С вами говорит капитан 3 ранга такой-то…» Каждое слово как вечность. Чувствую, упаду, не дослушаю. Уж лучше бы сразу убил. «Ваш муж… — и дальше — имя, отчество, фамилия, — жив».

— Вы правду говорите? Вы меня не обманываете?!

— Ну что вы! Он страшно беспокоится о вас и просил сообщить в Ленинград.

— Как он?

— Все нормально. Приезжайте. Вас всюду пропустят.

Юлька моя, первоклашка, в крик: «Мамочка, только возьми меня к папке, я буду слушаться». В юбку вцепилась, не оторвать. Схватила обоих — и в аэропорт…

В Пулково встретила Любу, жену Смирнова, штурмана. Подошла к ней, смотрим друг дружке в глаза. Боимся спросить. Она первая решилась: «Что с Сашей?» — «В госпитале». — «Мне сказали, что мой тоже, но в тяжелом состоянии». — «Не переживай! Главное, что жив, а там выходят». Откуда я могла знать, что Миша Смирнов погиб вместе с лодкой? Потом рассказывали, что он до последних секунд помогал вытаскивать плотик, а когда лодка пошла вниз, ухватился за носовой руль глубины, улыбнулся на прощанье и ушел в пучину. Высокий, крепкий, светловолосый и очень добрый к людям.

Люба летела со свекровью и двумя сынишками, Толяном и Витюхой (одному — пять, другому — четыре). В аэропорту она была с восьми утра и смогла достать билет только на наш рейс. Летели вместе.

В Мурманске лейтенант со списком в руке выкрикивал: «Кто едет в Энск?» — «Мы». — «Вы по телеграмме?» — «Да». Что за телеграмма, я не знала. Нас посадили в спецавтобус и повезли в военный городок. Оставила детей у друзей и побежала в ДОФ узнавать, как можно попасть к Саше. «Вас к нему сейчас не пустят. Он в особом состоянии. Когда разрешат врачи, отсюда пойдет специальный автобус. Так что запишитесь на поездку…»

Тут увидела Любу. Ей уже сказали, что Миша погиб. Она держалась хорошо: шла прямая, строгая… Я не выдержала, ткнулась ей носом в плечо, зарыдала. Она меня обняла и тихо так говорит: «Вы счастливые. Не надо, Верочка, не надо». Она еще меня утешала. Только один раз простонала: «Ну почему?!» И все повторяла: «Ну как же так? Ну как же так?..»

Перед походом мы собирались прийти на пирс и вместе встретить ребят. Хотели лодку посмотреть. Ведь ни разу не видели, какая она. Так и не получилось.

Потом, когда в ДОФе поставили гробы и портреты, я купила сорок две гвоздики и каждому поклонилась…