Пламя в отсеках

Из бездны вод…

Этот украинский парень, наверное, и сам того не знает, что он единственный в мире подводник, кому удалось спастись с глубины в полтора километра.

История спасения людей с затонувших подводных лодок — это таинственная алгебра судьбы с коэффициентами роковых случайностей и счастливых шансов. Тут никаких формул, никаких законов. Бывало так: лодка тонула у причала и никого не могли спасти. А то в открытом неспокойном море с предельной глубины подводники вырывались на поверхность с криками рожденных заново.

Мичман Виктор Слюсаренко родился не в одной — в двух счастливых рубашках…

Далеко от моря древний город Гнивань, что на винницкой земле, но и туда дошел вкрадчивый зов стихии. Будто кто шепнул гниваньскому школяру: «Быть тебе моряком». Подался Виктор в николаевскую мореходку, да не хватило в метрике двух месяцев. Пошел в техническое училище — на фрезеровщика. Профессия отнюдь не моряцкая, но все же тропку к морю паренек отыскал — акваланг. Увлекся подводным плаванием. Благо в их ПТУ в аквалангистской секции собрались великие энтузиасты. Да и Николаевский клуб подводных археологов гремел на всю страну: чего только не доставали ластоногие искатели со дна морского — старинные якоря, пушки, рынды, штурвалы, пулеметы и каски минувшей войны.

И если разгадывать секрет слюсаренковского счастья, то не в последний черед надо иметь в виду и эту страсть — плавать под водой, и это умение — дышать под водой стальными легкими акваланга.

В военкомате его военный жребий решен был сразу: аквалангист? В подводники.

В Кронштадтском учебном отряде он попал в родную стихию. Ему куда легче, чем другим, давались и всплытия из тренировочной башни, и выходы из затопленного отсека через трубу торпедного аппарата… Не понаслышке знал он, как коварен сжатый водой воздух и как уберечься от подводных недугов.

Он сам искал свою судьбу. Фортуна, словно заботливая тетушка, пристроила его после «учебки» на теплое местечко — секретчиком в штабе дивизии подводных лодок. Лишь один раз использовал он служебное положение в личных целях: одним из первых прочитав директиву о формировании экипажа экспериментальной атомарины, написал рапорт о переводе в плавсостав. Окончил мичманскую школу в Североморске и получил назначение туда, куда добивался. И по сю пору гордится тем, что был первым мичманом, пришедшим в экипаж «Комсомольца».

Жена, швея военторговского ателье, сшила ему морскую форму — с иголочки. Он гордился своей новой флотской профессией — техник электронавигационного комплекса. Это одна из самых сложных специальностей на современном корабле, корнями уходящая в хитроумное искусство компасных дел мастеров.

Кроме Слюсаренко в электронавигационной команде были еще два человека — ее старшина мичман Василий Геращенко и техник мичман Александр Копейка. Это единственное подразделение на подводной лодке, которое по прихоти случая уцелело в полном составе.

В то роковое апрельское утро на вахте у приборов, определяющих местоположение атомарины, стоял Геращенко. С первых же секунд аварийной тревоги примчались к нему Слюсаренко и Копейка, встали рядом. Что бы ни случилось, координаты корабля должны быть известны в любую минуту. В этом залог их общего спасения.

Потом Геращенко, надышавшись угарного газа, уйдет наверх, Слюсаренко отправится страховать разведчиков шестого отсека, а мичман Копейка, самый молодой среди земляков-коллег, останется наедине со сложнейшей электроникой.

Мичман Копейка:

— Сам я с Одесщины, Белоднестровский район, село Бритовка. Там у меня отец с матерью и три брата. Старшой — моряк, в Севастополе служил, средний — курсант Симферопольского политического военно-строительного, третий — под Москвой в стройбате, ну и я, самый младший, — на Севере. На лодку пришел матросом срочной службы, а когда увидел, какой здесь хороший экипаж, то решил остаться в нем навсегда — подал бумаги на мичмана, и вот уже скоро год как на «Комсомольце». Если б не командир, грамотный, толковый, не механик, да и вообще все ребята подобрались что надо, — я бы не остался. У меня ведь специальность на гражданке была золотая — техник-строитель. С руками бы всюду оторвали. Но тут такие люди, такая техника. В общем, решил я жизнь переиграть…

…Я остался с комплексом один на один. Вентиляции не было, приборы от перегрева начали «сыпаться», тогда я стал переводить аппаратуру в упрощенный режим работы. Потом остался только один указатель курса. Я его тоже перевел. До самого последнего момента все работало, я выдавал и широту, и долготу, и курс.

Мичман Слюсаренко:

— Я был в пятом… Металл раскаленный. Обматывали кисти полотенцами, чтобы не обжечься. Выводили ребят, давали ЛОХ в шестой. Потом вылез наверх, на рубку, — отдышаться. Корма уже стала притапливаться. Штурман, капитан-лейтенант Смирнов, велел мне быстро спуститься вниз и поторопить Геращенко, который собирал в нашей рубке «секреты». Я все сделал, а когда услышал чей-то крик: «Всем срочно выходить наверх!» — схватил два спасательных жилета и кинулся в центральный пост. Столкнулся с командиром. «Ты последний?» — спросил он. «Кажется, да». Но внизу, в трюме центрального поста, хлопотал у дизель-генератора, гнавшего электричество в осветительную сеть, командир электротехнического дивизиона капитан 3 ранга Испенков. Должно быть, из-за шума дизеля он не услышал команды покинуть отсек. Я побежал к нему, крикнул: «Срочно наверх!» Но было уже поздно. В центральный пост уже врывалась вода.

Испенков заметил поступление воды первым, к нему в трюм она пошла раньше, чем на верхние яруса. Он бежал за мной и кричал: «В третий поступает вода!»

Лодка уже тонула, Едва я влез в горловину нижнего люка спасательной камеры, как из верхнего люка с десятиметровой высоты на меня хлынул столб воды. Он сбил меня вниз. Я с ужасом понял, что лодка погружается, с открытыми люками. Это конец!

Мичман Копейка:

— Когда лодка вдруг стала быстро погружаться, я был наверху в ограждении рубки. Ребята уже прыгали в воду. В крыше рубки есть прорезь для вахтенного сигнальщика. Я через нее вытолкнул обожженного матроса. Он был совершенно беспомощный и лежал, закутанный в одеяло, у выдвижных перископных стволов. Когда я сам высунулся, вода уже закрыла рубку и хлынула в распахнутый люк ВСК. Бабенко, инженер-механик, заорал: «Задрайте люк! Там внизу люди!»

Я успел только сбросить крышку, и она захлопнулась на защелку. Надо было бы крутануть маховик кремальерного запора, чтобы задраить люк наверняка, как положено, но лодка камнем пошла вниз. Я едва выбрался из ограждения…

Ничего этого Слюсаренко не знал. Он только почувствовал, что водопад прервался и можно снова попытать счастья забраться в спасательную камеру. Лодка вздыбилась почти вертикально. Испенкова отшвырнуло вниз, на переборку отсека, ставшую теперь полом башни, в которую превратилась тонущая лодка. Слюсаренко же удалось вцепиться в горловину нижнего люка, и даже вползти в нее, благо стальной колодец теперь не нависал, а лег почти горизонтально. Но как только мичман пролез в него по пояс, лодка отошла в нормальное положение, и Виктор, уже изрядно обессиленный, застрял на полпути, отжимая увесистую крышку.

— Да вытяните же его! — услышал он голос командира. Чьи-то руки подхватили его под мышки, втащили в камеру и тут же захлопнули нижний люк. Лодка стремительно проваливалась в пучину, Слюсаренко окинул взглядом камеру. Сквозь дымку нерассеявшейся еще гари с трудом различил лица Ванина и Краснобаева — оба сидели на верхнем ярусе у глубиномера. Внизу — командир дивизиона живучести Юдин и мичман Черников тащили изо всех сил линь, подвязанный к крышке люка, пытаясь подтянуть ее как можно плотнее, В отличие от верхнего люка с накидной крышкой, нижняя откидывалась, и потому задраить ее было куда труднее. Сквозь все еще не закрытую щель в камеру с силой шел воздух, выгоняемый водой из отсеков, он надувал титановую капсулу, будто мощный компрессор. С каждой сотней метров давление росло, так что вскоре камеру заволокло холодным паром, а голоса у всех стали писклявыми. Все-таки крышку втянули и стали обжимать кремальеру, чтобы как можно плотнее задраить люк, перекрыть наддув. Сделать это было совсем не просто. Шахта люка метра на полтора заполнилась водой, и Юдину приходилось погружаться с головой, нащупывая гнездо для ключа. Вдруг снизу раздались стуки. Так стучать мог только человек. Это Испенков добрался-таки до входного люка и просился в камеру. Ванин крикнул сверху неузнаваемо сдавленным голосом:

— Откройте люк! Он еще жив. Надо спасти!

Юдин снова окунулся, пытаясь попасть ключом в звездочку кремальеры, но тут камеру сильно встряхнуло еще раз. Еще.

— Лопаются переборки, — мрачно заметил Юдин.

Стуки снизу затихли. Море ворвалось наконец в отсеки, круша все, что заключало в себе хоть глоток воздуха. Лишь капсула спасательной камеры продолжала еще свой стремительный спуск в бездну.

— Товарищ командир, какая здесь глубина? — крикнул вверх Слюсаренко.

— Тысяча пятьсот метров.

Их было пятеро, и они неслись вниз, в пучину, под грохот рвущихся переборок, В такие мгновенья перед глазами людей проносится все, что дорого им было в жизни. Но у этих пятерых не оставалось времени на прощальные воспоминания. Им надо было успеть отдать стопор, чтобы титановое яйцо капсулы успело вырваться из тела титановой рыбины до той предельной черты, за которой тиски глубины расплющат ее.

Мичман Черников читал вслух инструкцию по отделению камеры от корпуса. Она висела в рамочке, и мичман читал ее, как чудотворную молитву: «…Отдать… Открыть… Отсоединить…» Но стопор не отдавался. Юдин в Слюсаренко в дугу согнули ключ. Скорее всего, сильное обжатие корпуса заклинило стопор.

Разумеется, спасательная камера должна была легко и быстро отделяться от субмарины при любых обстоятельствах. Однако на одном из учебных погружений стопор ВСК отдался сам по себе, и камера всплыла. После этого крепление усилили. И, видимо, перестарались… Гибнущая атомарина цепко держала последнее прибежище жизни на ее борту. Глубина стремительно нарастала, а вместе с ней и чудовищное давление. Щипцы, сжимающие орех, рано или поздно сломают скорлупу. Спасательная камера превратилась в камеру смертников, Законы физики обжалованию не подлежат…

Глубиномер испортился на 400 метрах. Стрелка застыла на этой оставшейся уже далеко наверху отметке, будто прибор смилостивился и решил не страшить обреченных в их последние секунды жуткими цифрами. Так завязывают глаза перед казнью…

Корпус лодки содрогнулся, вода ворвалась в последний отсек.

Падение в тартарары продолжалось.

— Ну вот и все, — промолвил Ванин. — Сейчас нас раздавит.

Все невольно сжались, будто это могло чем-то помочь. Камеру вдруг затрясло, задергало.

— Всем включиться в аппараты ИДА! — крикнул Юдин. На такой глубине они бы никого не спасли, родные «идашки». Но Слюсаренко и Черников, скорее по рефлексу на команду, чем по здравому разумению, навесили на себя нагрудники с баллончиками, продели головы в «хомуты» дыхательных мешков, натянули маски и открыли вентили кислородно-гелиевой смеси. Это-то их и спасло, потому что в следующую секунду Юдин, замешкавшийся с аппаратом, вдруг сник, осел и без чувств свалился в притопленную шахту нижнего люка. Оба мичмана тут же его вытащили и уложили на сиденья нижнего яруса, обегавшие камеру по кругу. Комдив еще был жив — хрипел.

— Помогите ему! — приказал Ванин.

Слюсаренко стал натягивать на него маску, но сделать это без помощи самого Юдина было весьма непросто. Вдвоем с Черниковым они промучились с маской минут пять, пока не поняли, что пытаются натянуть ее на труп. Тогда они подняли головы и увидели, что командир, Ванин, сидит ссутулившись на верхнем ярусе и хрипит, как только что бился в конвульсиях Юдин. Рядом с ним прикорнул техник-вычислитель мичман Краснобаев.

Аппаратов ИДА по счастливой случайности оказалось в камере ровно столько же, сколько и людей, «Идашки» вообще не должны были здесь находиться. Просто доктор, готовясь использовать ВСК как барокамеру для кислородной терапии, велел перетащить сюда пять аппаратов.

— Один из них я тут же раскрыл, — рассказывает Слюсаренко, — и попытался надеть на командира. Но опять подвела неудобная маска. Очень плохая конструкция. Сам на себя и то с трудом натянешь, а на бездвижного человека — и говорить нечего.

Позже медики придут к выводу, что все трое — Юдин, Ванин, Краснобаев — умерли от отравления окисью углерода. Камера была задымлена, а угарный газ под давлением умерщвляет в секунды.

И все же чудо случилось: ВСК вдруг оторвалась и полетела вверх, пронзая чудовищную водную толщу, представить которую можно, поставив друг на дружку три Останкинские телебашни. То ли стопор отдался при ударе лодки о грунт, то ли не выдержал сам по себе, но камера неслась ввысь, как сорвавшийся с привязи аэростат.

— Что было дальше, помню с трудом, — продолжает свой рассказ Слюсаренко. — Когда нас выбросило на поверхность, давление внутри камеры так скакнуло, что вырвало верхний люк. Ведь он был только на защелке… Я увидел, как мелькнули ноги Черникова: потоком воздуха его вышвырнуло из камеры. Следом выбросило меня, но по пояс. Сорвало об обрез люка баллоны, воздушный мешок, шланги… Камера продержалась на плаву секунд пять — семь. Едва я выбрался из люка, как она камнем пошла вниз. Черников плавал неподалеку лицом вниз. Он был мертв.

Я не видел, как наши садились на плотик, и вообще не знал, куда они все подевались. Просто плыл себе, и все, пока не наткнулся на свой собственный дыхательный мешок.

Да. этот парень родился не в одной, а в двух счастливых рубашках. Рыбаки, заметив в волнах оранжевую точку (дыхательный мешок), подобрали Слюсаренко из воды.

ВСК — всплывающая спасательная камера — предназначалась для выхода с глубины всего экипажа. Из 69 человек она спасла одного. Но и в этом случае ее строили не зря…