Планета для робинзонов

1

Начинаю этот дневник, не надеясь, что кто-либо когда-нибудь будет его читать. Просто у меня в голове слишком много мыслей, которым надо дать какой-то выход, а поделиться ими пока что не с кем.

А началось так: я был в библиотеке, когда услышал голос профессора:

— Экстренный старт! Команде занять места в полётных креслах!

На борту «Ласточки» команды не было. Все работы по подготовке полёта были окончены, мне оставалось только припаять несколько контактов, да в кают-компании, она же — центральный пост управления, играли дети, — профессор считал, что их надо приучать к обстановке будущего путешествия.

По этому поводу ему пришлось выдержать целую баталию. Миссис Мандер, мать двоих ребятишек, сказала примерно так:

— Как можно пускать детей к кораблю? А вдруг они что-нибудь сломают или, упаси боже, включат что-нибудь?

Но профессор был неумолим:

— Поскольку дети полетят с нами, они должны заранее привыкать к кораблю. Сломать они ничего не сломают. За этим проследит Март. А кнопки? Кнопки пусть нажимают — управление кораблём пока заблокировано.

В последние дни профессор часто устраивал такие проверки: автомат по радио подавал подготовительную команду к старту, а профессор проверял, кто и как выполняет. Во всяком случае, дети привыкли, услышав команду, занимать места в раскладных креслах. Им даже нравилось: они воспринимали всё это как игру. Мы все работали с большим напряжением, и поэтому я обрадовался возможности передохнуть минуту. Выключил паяльник и уселся в кресло перед автобибом — это хитрое устройство я собирал уже второй месяц.

Ремнями я пристёгиваться не стал и даже не лёг в кресло, а просто сел, несмотря на то, что профессор, если бы поймал меня на этом, прочитал бы мне длиннейшую нотацию.

Неожиданно на меня навалилась какая-то тяжесть, положила в кресло, сдавила грудь и живот — ни вздохнуть, ни охнуть. Руки и ноги налились свинцом, голову стянули обручи, в глазах поплыли разноцветные круги, и я потерял сознание.

Очнулся я с ощущением странной лёгкости во всём теле. Я лежал лицом вниз, уткнувшись носом в мягкую материю, которой были обшиты все стены корабля. В голове что-то звенело, тонко, по-комариному. Двигаться не хотелось. Потом пришла мысль: «Почему я лежу на стене? Наверное, «Ласточка» упала на бок».

Я приподнял голову, чтобы осмотреться, и сразу же необычное явление привлекло моё внимание: в воздухе неторопливо, нацелившись мне прямо в лицо своим острым жалом, плыла отвёртка. Самая обыкновенная отвёртка с длинным тонким стержнем. Никогда в жизни мне не приходилось сталкиваться с летающими отвёртками, так что я даже растерялся немного, а она неуклонно приближалась ко мне, намереваясь «клюнуть» в нос. Я резко выкинул руку вперёд, пытаясь поймать её…

В тот же момент всё вокруг завертелось колесом. Кресло вдруг оказалось у меня над головой, потом — далеко внизу, сбоку, снова над головой. Я вращался в воздухе и теперь уже не мог сказать, где верх и где низ: тяжести не было.

Да, сила тяжести исчезла. В воздухе плавали вещи, которым в обычных условиях полагалось бы спокойно лежать на своих местах: листы бумаги и карандаши, монтажные провода и шурупы, мой шарф следовал за электропаяльником.

Из обшивки в разных местах торчали ремённые петли. Я протянул руки в надежде уцепиться за какую-нибудь из них, но все они были за пределами досягаемости. Некоторое время я продолжал вращаться на месте.

«Так можно крутиться до бесконечности», — подумал я.

Мне даже стало страшно. Вдруг я вспомнил инструктаж, как вести себя в условиях невесомости. Мы изучали его на прошлой неделе. А профессор (дословно) сказал так:

— Чтобы сдвинуться с места, надо что-нибудь бросить в противоположную сторону. Это основывается на третьем законе Ньютона — действие равно противодействию.

Сунул руку в карман — ничего, заслуживающего внимания. Хотя стоп — зажигалка! Достал её и швырнул за спину, но, по неопытности, не так как нужно, потому что поступательного движения своему телу я не сообщил, и, если до этого я вращался только вокруг вертикальной оси своего тела, то теперь стал ещё кувыркаться через голову. К тому же проклятая зажигалка летала в разных направлениях, отталкиваясь от стен, и уже раза два пролетала мимо меня. Наконец, сам не знаю как, совершив в воздухе несколько умопомрачительных переворотов, я уцепился-таки за петлю.

Несколько минут провисел у стены неподвижно, собираясь с мыслями. Затем снова обратил внимание, что кресло у меня над головой. Не долго думая, повернул своё тело так, чтобы ноги были направлены к полу, и всё стало на свои места.

Перебирая руками петли, я почти опустился на пол. Мешанина в голове стала чуть-чуть проясняться.

Так как я не был уверен, что смогу вернуться к стене, если оторвусь от неё в погоне за зажигалкой, то некоторое время ещё обдумывал способ поимки её, как вдруг возникла совсем иная мысль:

«Дети! В корабле, кроме меня, были дети! Что с ними?»

По петлям добрался до двери. Хотел резко её толкнуть, но побоялся, что оторвусь от стены и не смогу выйти. Тогда я легонько надавил на неё плечом и прополз в образовавшуюся щель.

Коридор обшит не был, вместо петель в стенах металлические скобы. И здесь я услышал тишину. И в библиотеке была тишина, но там я не обращал на неё внимания.

На Земле никогда не бывает такой тишины. Всегда раздаются какие-то звуки. Здесь же была полная тишина. Так и хочется написать её с большой буквы: «Тишина».

«Неужели дети погибли? Почему их не слышно? Или они лежат без сознания?» — эти мысли не давали мне покоя всё время, пока я медленно продвигался вдоль коридора: я ещё боялся резких движений.

Первое, что я услышал, открывая дверь кают-компании (по-видимому, мягкая обшивка до сих пор не пропускала звуков), — взрывы хохота. Смеялись все — и маленький Джек, и Сабина, и Мария. Так же, как и я несколько минут назад, прямо посреди кают-компании в воздухе висел Мартин, стараясь достать до ближайшей петли. Несмотря на своё очень неприятное положение, он тоже хохотал во всё горло.

Остальные были прикреплены ремнями, Мартин же отцепился и теперь ничего не мог сделать.

Особенно заразительно смеялся Джек — заливисто и звонко. Он весь скорчился от смеха, глаза полузакрыты, маленькие кулачки размазывают слёзы по лицу. Глядя на него, невозможно было не рассмеяться, и я с удовольствием присоединил свой бас к их звонким голосам. Смеялся и радовался, что они не плачут, и мне не надо объяснять им всё и возиться с ними, чего я, кстати сказать, делать не умею.

Зацепившись ногою за петлю, я дотянулся рукой до Мартина и оттолкнул его в сторону ближайшего кресла:

— Держись за него!

В этом кресле лежал маленький Джек. Его голубые глазёнки с любопытством и интересом следили за нашими манипуляциями. И вдруг в тот момент, когда Мартин уже дотянулся до кресла, он с громким криком: «Я тоже хочу так!» выскользнул из ремней и взмыл вверх. Мартин ухватил его за туловище, они вместе понеслись к потолку, оттолкнулись от него и полетели к полу. Я испугался, что они ударятся, и оттолкнулся от двери с таким расчётом, чтобы оказаться между ними и полом. Они обрушились на меня, я ухватил Мартина за ногу, а Джек — меня за плечо, и мы все трое завертелись в воздухе, пока нас не донесло до стены, где мы, уцепившись за петли, смогли остановиться. Вся эта сцена сопровождалась раскатами хохота. Смеялись все — и зрители и участники.

Потом я оттолкнул Мартина от стенки, он довольно удачно доплыл до кресла и закрепился. Тогда я послал к нему Джека. Мартин поймал его в воздухе и водворил на место.

Теперь наступил мой черёд отталкиваться от стены, что я и сделал. Однако поплыл совсем не туда, куда хотел. Мартин поймал меня, когда я проплывал над ним. Наконец-то, перебираясь от кресла к креслу, я добрался до свободного и с удовольствием растянулся. Собственно, «растянулся» — не то слово, я повис над креслом, удерживаемый ремнями.

Теперь можно было разбираться, что случилось.

— Мартин, это не ты запустил «Ласточку»?

Я не зря спрашивал Мартина: профессор очень любил этого расторопного и способного парня, таскал его с собой по всему кораблю и много с ним занимался. Мне казалось, что старик собирался сделать из него космонавта.

— Нет, сэр, я не подходил к пульту.

— А может, кто-нибудь из вас?

— Мы тоже не подходили к этому… — Мария никак не могла найти нужное слово, — шкафчику, сэр. Сабина укладывала куклу в кресло, а Джек всё время был около меня.

— Но, чёрт возьми, надо же разобраться, где мы находимся? Март, как здесь открываются иллюминаторы?

— Кнопка жёлтая на пульте, справа от вас, сэр.

Я и не обратил внимания, что занял кресло командира корабля, не до того мне было. Справа и слева около кресла стояли маленькие пульты. На правом около жёлтой кнопки была надпись: «Обзор».

Иллюминаторы открылись бесшумно. В верхнем была чернота и звёзды, в правом боковом — огромный голубой шар.

— Внимание! — раздался откуда-то голос профессора, — всей команде отправиться в столовую на завтрак. Пища находится в шкафу № 1. Завтрак на человека: одна туба № 1, две тубы № 2, две тубы № 4.

«Значит профессор в корабле, — подумал я. — Тогда не страшно».

Сознание, что есть кто-то, кто может решать за нас, немедленно меня успокоило.

— Я хочу есть, — захныкал Джек.

Очень не хотелось покидать уютное кресло и снова заниматься эквилибристикой, но голод — не тётка, пришлось вставать. Я отцепился и перебрался к креслу Мартина:

— Март, ты двигайся сам. Это не трудно. Держись за петли и скобы. Ну, смелее, если что — я тебя поймаю.

Март сверкнул белками глаз, казавшимися голубыми на фоне тёмной кожи лица, и оставил своё кресло. Видимо, предыдущие уроки пошли на пользу, потому что он довольно мягко вспорхнул к потолку и поплыл вдоль него к выходу.

Следом за ним отцепился Джек и с громким криком: «Я сам!» пулей полетел к потолку, потом пробрался к выходу.

Лучше всех управилась Мария, она тихо оттолкнулась от кресла и медленно всплыла к потолку. Сабина сама боялась, пришлось мне отцеплять её и нести на своих плечах. Когда мы вплыли в столовую, профессора там не оказалось, чем я был очень огорчён.

Начали завтрак, не ожидая дополнительной команды. Туба № 1 содержала какую-то жидкую смесь, по вкусу похожую на овощной суп-пюре, туба № 2 — что-то мясное, паштет-не-паштет, но что-то вроде этого. Туба № 4 — ананасный сок.

Не обошлось без приключений: Джек надавил на тубу, не взяв конец в рот, жидкость вылетела из неё, свернулась в шар и поплыла в воздухе. Пришлось дать ему другую.

Удивительный это был завтрак, если посмотреть на нас со стороны! Представьте себе: посреди комнаты головой вниз висит здоровенный дядя (это я) и что-то сосёт из большого тюбика, рядом с ним, головой вверх, примостилась белокурая девчонка в белой кофточке и чёрной юбочке и тоже высасывает тюбик.

Несколько в стороне от них, держась рукой за стену и подогнув одну ногу под себя, почти опершись на спину, сидит-лежит ещё одна девочка постарше, черноволосая, в такой же одежде.

Мальчишка висит посреди комнаты, растопырив руки, а около шкафчика параллельно полу плавает подросток-негритёнок, засунув свою курчавую голову в шкафчик так, что её почти не видно, — ни дать, ни взять, корюшка, заплывающая в гнездо.

Видел я когда-то такой рисунок. Кажется, в учебнике зоологии.

Сразу же после завтрака, в том же порядке (Сабина у меня на плечах) мы двинулись в кают-компанию. Маленькому Джеку страшно понравилось, как путешествует Сабина, и он вцепился в Марта.

После завтрака дети быстро уснули, да и меня клонило ко сну. Голос профессора приободрил меня и успокоил. Раз профессор в корабле — ничего страшного не произошло, он сумеет посадить «Ласточку» на Землю. Почему-то я был уверен, что мы сядем, ведь с нами нет ни одного человека команды! Только почему он от нас прячется?

Джек во сне всхлипнул, позвал маму, и почти сразу после этого я уснул.

Разбудил голос профессора:

— Внимание! Внимание! «Ласточка» находится на круговой орбите на высоте 38802 километра над землёй. Период обращения — 24 часа 22 минуты. Начальная программа выполнена. Через четыре часа пятнадцать минут включаются основные двигатели. Всей команде пообедать и занять амортизационные камеры. Ускорение — пять «ж», оставаться в креслах — опасно для жизни. Обед — туба № 2, две тубы № 3, две тубы № 6. Камеры должны быть заняты за час до включения двигателей.

Сразу же после этих слов включился метроном, во всех помещениях корабля слышно было его мерное тиканье.

Я надеялся, что появится профессор. Но его всё не было и не было, а метроном торопил.

С обедом управились быстро.

Я медлил, всё ждал профессора, но времени оставалось мало.

«Будь что будет», — решил я, и мы отправились в отсек амортизационных камер. Каждая камера представляла собой ванну, герметически закрывающуюся специальной крышкой. Ванна заполнялась какой-то жидкостью, в которой человек должен был плавать в скафандре. Кабель в толстой оплётке и несколько трубочек соединяли скафандр со стенками камеры.

Первым уложили Джека. Мария раздела его, а я и Мартин засунули в скафандр. Сабина, Мартин и Мария в свои скафандры влезали сами. Я только подсоединял кабель и трубочки и закрывал крышки.

И тут я растерялся: всех я уложил, а как быть самому? Кто подсоединит мне кабель и трубки, закроет крышку? И где профессор? Хотя, может быть у него есть отдельное помещение, и там тоже есть камера? В ответ на мои мысли прозвучал голос:

— Внимание! До включения двигателей остаётся час. Командиру корабля проверить работу камер и занять свою.

Как проверять камеры, я не знал. Огляделся. Справа на стене находился большой пульт. На нём светились четыре зелёные лампочки. Они горели возле номеров камер, в которые я уложил детей. Многочисленные приборы показывали разные отсчёты. Над ними были надписи: «Пульс», «Дыхание», «Давление» и т. д. Может быть специалист сумел бы в них разобраться, но мне они ничего не говорили. Возле лампочки № 1 — надпись «Командир».

Я осмотрел все камеры. Камера № 1 отличалась от всех остальных. Во всяком случае, все трубки и кабель подсоединены к скафандру, ванна была пустой. С правой стороны, около того-места, где должна быть правая рука, маленький пульт с тремя кнопками «Включение камеры», «Связь с командой», «Разгерметизация».

Я ждал профессора. На всякий случай, поискал другую камеру, выполненную по типу командирской. Нет, не было второй такой камеры, в которую я мог бы влезть без посторонней помощи.

«Почему нет профессора? Зачем он от нас прячется?»

Единственно правильную мысль, что профессора в корабле нет, я упорно отгонял от себя.

— Внимание! На занятие камер остаётся пятнадцать минут!

«А вдруг профессор ранен и не может сам прийти в отсек?»

Холодный пот прошиб меня. Я бросился к выходу из отсека. Надо найти профессора, помочь ему! Дверь не открывалась. Я дёрнул ручку — всё напрасно, напирал плечом — безрезультатно. И тут только разглядел на дверях надпись: «Перед стартом закрывается автоматически при отсутствии людей в отсеках».

— Профессора на борту нет! — мысль, которую я до сих пор отгонял от себя, но которая всё время жила где-то в глубине, всплыла теперь как наиболее реальная.

— Внимание! На занятие камер остаётся пять минут! Дальнейшее промедление опасно для жизни!

Я влез в скафандр, улёгся в ванну. В рот взял кончик трубочки питания, запястья охватили датчики, прикреплённые к скафандру. Окинул ещё раз взглядом пульт: все четыре лампочки светились ровным зелёным светом. Откинулся на спину и нажал кнопку «Включение камеры». Открылся какой-то кран, жидкость стала заполнять камеру, одновременно крышка пришла в движение и опустилась на ванну. Я лежал в тёмном гробу.

— Внимание! — раздался в ушах голос профессора. — До включения двигателей остаётся пять минут.

Нажал кнопку «Связь с командой». Снова раздался голос профессора (позднее я убедился, что все автоматы на корабле говорят голосом профессора):

— Камера № 25 («Джек», — отметил я про себя) — электросон включён. Физиологическое состояние в норме.

Точно так же автомат доложил о камерах № 8 (Мартин) и № 16 (Мария), по-видимому, он докладывал в порядке заполнения камер. А потом неожиданно для меня:

— Камера № 1 — электросон включён, физиологическое состояние — в норме. Выход из камеры разрешается сразу после пробуждения.

Спал спокойно, без сновидений.

Проснувшись, какое-то время не мог понять, где я, и только ощутив на губах вкус какао, вспомнил всё.

— Внимание! Внимание! В камере № 25 человек не принимает пищи.

Лихорадочно вспоминаю, какая кнопка соответствует выключению камеры:

«Первая — включение, вторая — связь, третья!»

Крышка камеры поднялась, вылилась жидкость.

Вылезаю из скафандра.

«Что же случилось с Джеком?»

Подошёл к его камере и попытался открыть крышку руками, совсем забыл, что надо включить подъём крышки на пульте. Только теперь заметил, что невесомость исчезла.

Выключил все четыре камеры. Крышки поднялись. Подбежал к Джеку, вынул его из камеры, снял с него скафандр. Малыш спал, крепко стиснув зубами трубку подачи пищи. Пришлось его срочно разбудить и сбегать в столовую за тубой с соком. Пока бегал, проснулись и оделись остальные.

Пообедали в этот день тоже из туб, хотя в этом не было необходимости, так как невесомости уже не было. Правда, и сила тяжести была невелика. Гораздо меньше, чем на Земле, так что передвигаться приходилось осторожно.

Здесь я и потерял счёт времени, потому что не знаю, сколько мы пролежали в камерах.

В иллюминаторах уже не было голубоватого шара Земли. Либо он остался далеко позади, либо его просто не видно. Кругом была только иссиня-фиолетовая чернота, усыпанная яркими звёздами.

Только теперь у меня появилось время обдумать наше положение. Раньше я просто плыл по течению, вынуждаемый обстоятельствами или голосом профессора принимать то или иное решение.

Итак, «Ласточка» летит. Куда? Неизвестно. Какое-то время и я, и дети находимся в безопасности. А потом? Рано или поздно мы куда-нибудь прилетим. А может быть, мы будем летать десятки лет? Тоже возможный вариант. Есть ли на корабле запас продуктов? Должен быть. Профессор собирался вылететь с большим количеством людей, значит, пищи должно быть достаточно. Но ведь корабль стартовал раньше срока. Почему? На этот вопрос тоже нет ответа. Правда, профессор как-то говорил, что он предусматривает возможность отправить «Ласточку» с Земли в любое время.

Всё-таки надо решать, что нам делать. Я занимался только библиотекой, устройства корабля не знаю. Где-то должны быть чертежи и расчёты профессора. Я в них, наверняка, сразу не разберусь, я ведь не инженер и даже не техник. Значит, надо найти эти чертежи и расчёты и выучить основы точных наук, которые необходимы, чтобы разбираться. На это нужно много времени.

Да, утешительного мало. Слишком много неизвестных в этом уравнении, которое надо решить. А от правильности решения зависит жизнь всех пяти невольных пассажиров «Ласточки».

Итак, на борту космического корабля нас пятеро.

Я сам, Роберт Лоусон, двадцати четырёх лет. Без специального образования, профессия — монтаж электронного оборудования. Работал на заводе. Уволен. В Нью-Йорке познакомился с Паркинсом, тогда он тоже был безработным и отзывался на кличку «Профессор». Он получил наследство, не знаю, после кого, и истратил его на строительство «Ласточки», привлекая к работе только тех, кого знал лично. Я работал па монтаже библиотеки.

Второй пассажир — Мартин — я даже не знаю его фамилии, — двенадцатилетний нью-йоркский Гаврош, но поразительно способный. Негр, что не мешало профессору любить его за быстроту ума. И мне цвет его кожи не мешает. Среди нас он лучше всех знаком с кораблём.

Сабина и Джек — восьми и четырёх лет — дети профессора геологии Мандера, собиравшегося лететь на «Ласточке» со всей своей семьёй.

Мария — тринадцатилетняя девочка из индианского племени ланкадонов, шесть лет прожила в семье профессора Мандера на правах няньки. Подобрана им в джунглях около своих мёртвых родителей. За шесть лет научилась говорить по-английски, писать не умеет.

У меня не было детей, безработному и бродяге они ни к чему. Своих братьев и сестёр я тоже не помню, так сложилась моя жизнь. И теперь у меня голова идёт кругом, что я с ними буду делать? А если они заболеют? Почему-то это пугает меня больше всего.

Дети уже спят, пора и мне на боковую, сегодня пришлось писать долго, сразу за несколько дней. Потом я буду писать более регулярно, а то рука с непривычки устала. Завтра с утра будем делать осмотр и разберёмся, что у нас есть и на что мы можем рассчитывать.

Думаю, что с момента старта прошло пять дней. Я уже писал, что потерял счёт дням, пока лежал в камере. Сейчас отсчёт времени веду по чагам в кают-компании, двадцать четыре часа — сутки.

2

Осмотр начали с кают-компании. Чтобы ребятишки не скучали, распределил обязанности: Джек следит за тем, чтобы ни одна дверь не была пропущена, Сабине выделил блокнот и карандаш для записей. Я и Мартин производим осмотр корабля, Мария следит за самыми младшими членами экспедиции — Сабиной и Джеком.

Кают-компания расположена в носовой части «Ласточки». Передняя её часть отгорожена застеклённой перегородкой, за которой находятся приборы. В перегородке — дверь, запертая на замок. Чтобы открыть её, надо набрать на диске, укреплённом в двери, кодовое слово, которого мы не знаем.

По обеим сторонам перегородки расположены два иллюминатора, позволяющие осматривать пространство впереди и немного сбоку ракеты. Рядом с ними — экраны локаторов.

Большую площадь кают-компании занимали кресла, расставленные полукругом так, чтобы сидящим в них были видны и иллюминаторы, и приборы за перегородкой. Как и вся постоянная мебель на корабле, кресла эти намертво прикреплены к полу.

Кроме того, кресла можно было поворачивать вокруг оси, тогда они образовывали круг из шести кресел, а между ними поднимался из пола столик. Только кресло командира корабля не поворачивалось, потому что с двух сторон были установлены пульты управления.

В задней стене кают-компании — двери. Средняя ведёт в коридор, правая — в отдельную каюту, предназначенную для командира. Здесь мягкий диван, стенной шкаф, совершенно пустой, и запертый стол, к крышке которого наглухо прикреплена пишущая машинка. Каюту осматривали бегло, так как она казалась абсолютно пустой.

Левая дверь заперта. Так же, как в дверь перегородки, в неё был вделан диск для набора кодового слова.

После осмотра кают-компании вышли в коридор. Джек останавливался около каждой следующей двери и кричал:

— Вот ещё одна!

Следом за ним шёл Мартин и открывал дверь. Дальше шёл я, держа за руку Сабину, которая со страшно важным видом сжимала в руке блокнот и карандаш. Мария замыкала шествие.

В коридор выходят двери кают. По правой стороне — шесть, затем помещение библиотеки и кухня-столовая, по левой стороне — три каюты, помещение амортизационных камер и входная дверь, запертая на замок. На ней надпись: «Открывается только при выключенных двигателях».

Двигатели, очевидно, были включены, потому то мы всё время слышали непрерывный гул, настолько тихий, что очень скоро он стал привычным, и мы его перестали воспринимать.

Каждая каюта рассчитана на четырёх человек, в каждой — двухярусные полки с мягкими матрацами как в поезде, стол и два стенных шкафа. За маленькой дверью, в глубине каюты — душевая и туалет.

Библиотеку я знаю очень хорошо — ведь это детище моих рук, если выражаться «высоким стилем». В большой просторной каюте так же, как и в кают-компании, расставлены 36 кресел, тоже полукругом. Прямо против них в стену вделан большой экран. Кроме экрана, перед каждым креслом стоит пюпитр с маленьким экранчиком. Вдоль стен — «библиотечные» шкафы — автобибы. В них нет книг, они сверху донизу забиты кристаллами. На каждом таком кристалле записано какое-нибудь произведение.

В самом помещении библиотеки стоят далеко не все автобибы. Свободное пространство между жилыми каютами и наружной обшивкой также забито ими. Я хорошо это знаю, потому что сам их монтировал. Профессору пришлось затратить много сил, чтобы получить кристаллы или магнитные плёнки из различных научных учреждений. Кроме того, мы и сами делали записи.

Это был титанический труд, несмотря на то, что на кристаллозапись средней книги, так страниц на 300, уходило всего 10–15 минут. Книгу укладывали на смотровой столик авторидера. Фотоглаз в считанные секунды прочитывал страницу, информация поступала на внешние устройства электронной машины, которая перерабатывала её в свои коды и передавала процессору записи.

Автомат авторидера переворачивал страницу, и вот уже готов очередной кристалл. И всё равно на весь этот труд ушло около двух лет!

— Но зато нашей библиотеке может позавидовать даже Британский музей! — говорил профессор.

Каталог библиотеки помещался в особом шкафу.

Человеку, сидящему в кресле, достаточно набрать на диске, вделанном в правый поручень, шифр автобиба и произведения, чтобы на экране появилось изображение текста, если это была книга, или кадры видеозаписи.

Большой экран предназначался для коллективных просмотров, маленький — для индивидуального чтения. На маленький экран можно заказывать только книги, у него нет звуковой части, на нём появляется текст в виде страницы книги. «Переворот» страницы производится кнопкой в левом поручне.

После библиотеки осмотрели кухню-столовую. Отделкой она напоминала скорее лабораторию — сплошной никель и стекло. Здесь мы увидели электрическую плиту, которая включается простым выключателем, в шкафу рядом с ней — набор кастрюль, и простых, и с герметическими крышками и мешалками внутри — специально для условий невесомости.

Тут тоже стоит экранчик, такой же, как индивидуальные в библиотеке… Чтобы повар мог вызвать рецепт любого блюда из автобиба на экран и не бегать каждый раз в библиотеку.

Кроме того, здесь же стояли два холодильных шкафа, набитых тубами. Других продуктов мы на кухне не нашли.

Посреди кухни — длинный стол, наглухо привинченный к полу, и табуретки вокруг него.

В конце коридора была ещё одна дверь. Когда мы её открыли, то очутились в холодном помещении, уставленном стеллажами, на которых в проволочных ящиках хранились всевозможные консервы в банках. Даже на первый взгляд было видно, что этих запасов нам хватит на долгие годы.

— А рыбий жир здесь есть? — спросила Сабина.

— Ты любишь рыбий жир? Сейчас попробую найти.

— Я не люблю, но мама говорила, что он очень полезен для маленьких детей. — С этими словами она посмотрела на Джека, себя она явно не причисляла к маленьким детям.

— Не хочу рыбьего жира! — закричал Джек.

— Успокойся, Джек, — сказал ему Март, — здесь его нет. В космосе рыбий жир не пьют!

В конце склада вертикальная лесенка вела наверх к квадратному лючку, который не запирался.

Мы попали в длинный коридор, по обеим сторонам которого шли двери с различными надписями. Например: «Орудия труда. Ручной инструмент», «Медицина. Препараты», «Медицина. Инвентарь».

Несколько отсеков содержали лёгкие механизмы, начиная от двухколёсного садового трактора и кончая небольшой дождевальной установкой. Мы долго ломали головы, как доставать их оттуда, если «Ласточка» сядет на какой-нибудь планете, пока не решили отложить это «на потом». Мы уже многие вопросы откладывали «на потом», и Сабина записывала их в специальный «напотомный» блокнот.

Кроме того, здесь же находились два отсека с надписями: «Регенерация воды и воздуха», в которые попасть мы не смогли, потому что двери запирались шифрованными замками, да наверное, нам и не следовало заходить в эти помещения. И ещё были два отсека, набитые возможными швейными изделиями и просто материалом, а в одном даже электрические швейные машины.

Во всех помещениях потолок постепенно снижался от коридора к задней стенке. Это говорило о том, что мы находимся в верхней части цилиндра ракеты.

Больше осматривать в верхнем ярусе было нечего, и мы спустились в склад. Когда уже собирались выйти из склада, Джек неожиданно закричал:

— Дядя Роб! Дядя Роб! Вот ещё одна дверь!

И мы все увидели за стеллажами дверь с решёткой.

«Ну вот, — подумал я, — ещё одна дверь с секретным замком».

Но оказалось, что я ошибался. За дверью была лестница, ведущая куда-то вниз.

Мы снова очутились в коридоре, который был гораздо короче, чем в верхних ярусах. На обоих концах его были двери с надписью: «Входить до конца полёта опасно».

Из-за дверей доносился шум работающих двигателей.

По сторонам коридора размещались камеры, битком забитые семенами различных растений.

Судя по надписям над ящичками, здесь были собраны почти все растения Земли, начиная с обычной редиски и кончая саговой пальмой.

Вот уж никогда не думал, что человек использует столько растений. Мои познания в этой области вряд ли насчитывали больше двадцати-тридцати названий.

Остановившись перед ящиком с надписью «картофель», Сабина спросила у меня:

— Дядя Роб, а разве картошка не испортится, пока мы прилетим?

Я открыл ящик, ожидая увидеть обычные клубни картофеля, а увидел круглые шарики картофельных плодов.

— Не знаю, Сабина, что из этого получится. Наверное, нет.

Я заметил, с каким напряжением Мартин ожидает моего ответа на этот, казалось бы, такой простой вопрос, и понял, что он прекрасно видит всю сложность нашего положения.

Однако пора уже было думать об ужине, да и температура в этом ярусе не располагала к длительному пребыванию, тем более, что одеты мы были по-летнему.

Эту ночь мы провели в библиотеке. Спали в библиотечных креслах. С утра осваивали кухню, учились готовить.

Я говорю «день» и «ночь», а ведь на самом деле мы не различали дня и ночи. В кают-компании на приборной доске есть табло, на котором появляются красные цифры часов, минут и секунд. Через каждые двадцать четыре часа все цифры исчезают, и табло высвечивает шесть нолей — «000000» — значит, начался новый день.

3

Наш нехитрый быт постепенно налаживается. Разместились мы в двух каютах, в одной я и Мартин, в другой Мария, Сабина и Джек.

Я хотел забрать мальчика к нам, но он важно заявил:

— Не хочу с вами жить, я хочу с Марией и Сабиной.

— Но ведь ты же мужчина!

— Я ещё маленький мужчина, вот когда я стану большой, как Март, я перейду к вам.

Ну, это и неплохо. Мария возится с ними с утра и до вечера. Удивительно замкнутая девочка. За все десять дней я только два или три раза слышал её голос.

День начинается с умывания. Точнее, мы растираемся мокрыми полотенцами — экономим воду. Правда, я не очень уверен, что это необходимо, но всё-таки… Кто его знает, как там с системой регенерации?

Потом мы завтракаем. Пьём кофе со сгущённым молоком. Молока у нас много: по весьма скромным подсчётам, около двадцати тысяч банок.

После завтрака идём в библиотеку. Джек, Мария и Сабина с удовольствием смотрят всевозможные детские мультфильмы. Мне и Мартину тоже иногда это интересно, но чаще мы играем в шахматы или читаем. Потом обед, снова библиотека, ужин и сон.

Каждый день Джек задаёт нам новые загадки. Вчера был такой разговор:

— Дядя Роб, а чего Сабина врёт, что мы летим?

— Она не врёт, мы действительно летим.

— А почему же, когда мы с мамой летали в самолёте, был большой шум и качало, а тут ничего этого нет. Сабина врёт, мы просто стоим на месте.

Сегодня:

— Дядя Роб, а куда мы летим?

— Далеко, малыш, искать новую Землю.

— А зачем?

Хотел бы я сам знать: зачем? Но ему я сказал:

— Будем там жить. Построим домик в лесу и будем сажать огород. А ещё надо ходить в лес за дровами…

— А волки там будут?

Сегодня совершенно неожиданно Джек расплакался:

— Я хочу к маме! Где моя мама? — и размазывал кулачками слёзы по щекам.

Я взял его на колени и долго утешал. Он никак не мог успокоиться, пока я не сказал, что мама скоро догонит нас, а пока папой ему буду я. Он страшно обрадовался:

— Сабина! Сабина! Слышишь, теперь дядя Роб будет мой папа! Папа Роб! Папа Роб! — Он соскочил с моих колен и запрыгал вокруг моего кресла.

— Если он твой папа, то и мой тоже! — обрадовалась Сабина и тоже запрыгала вокруг меня, выкрикивая:

— Папа Роб! Папа Роб!

У меня даже слёзы на глазах выступили, такая волна нежности поднялась вдруг откуда-то из глубины и охватила меня.

Мартин улыбался, глядя на бурное веселье. Мария же, как всегда, была невозмутима.

Джек скоро устал бегать и прыгать, забрался ко мне на колени и снова заплакал:

— Чего ты, глупый? — спрашивал я, обнимая его маленькое тельце и неумело пытаясь приласкать его.

— Я хочу на солнышко, я хочу на травку, я хочу играть, — плакал Джек. — Папа Роб, давай окончим летать?

Что я мог ему сказать?

И вот сейчас, когда все уже спят, я думаю о том, что к нам исподволь подкрадывается самый страшный враг — скука.

Ребятишкам невозможно целыми днями смотреть и слушать эти сказки, да и мне уже становится скучновато. А что говорить о Марии? Ведь за её внешней невозмутимостью тоже скрываются человеческие чувства.

Кроме того, появилась одна мысль: мы живём в мире искусственной малой тяжести. На свои перемещения тратим гораздо меньше усилий, чем на Земле. Если так будет продолжаться, наши мускулы и внутренние органы быстро атрофируются, и если мы когда-либо куда-нибудь прилетим и сможем высадиться на поверхность планеты, то не сможем там и дня прожить: нормальная тяжесть нас убьёт.

Выход один: ежедневные физические упражнения. Но какой вид спорта избрать? Прыжки в высоту? Так мы давно уже побили бы все мировые рекорды… Если бы не мешал потолок! Тяжёлая атлетика? Да в наших условиях Джек запросто поднимет двухпудовую гирю, как яблоко!

Помню, в юности, когда я занимался плаванием, тренер заставлял нас тянуть резиновые жгуты для развития мышц. Надо поискать в медицинском инвентаре. Может быть там есть такие жгуты? И ещё одно. С завтрашнего дня начинаю заниматься с ними школьной премудростью. Хватит ребятишкам лодырничать и скучать.

Теперь наш день начинается с обшей зарядки. Мартин отыскал-таки в медицинском отсеке резиновые эспандеры, их прицепили к скобам в стенах коридора, и каждый, даже Джек, делает определённый комплекс упражнений.

Я на себе почувствовал их пользу — первые два-три дня у меня страшно болели мышцы во всём теле, даже душ не снимал боль. Кроме того, мы с Мартином крепко повозились и убрали тридцать амортизационных камер, оставили только шесть ближайших к пульту и освободили громадную площадь для игр.

Среди инвентаря нашли и мячи, и сетки, и даже комплект для настольного тенниса.

Всё время до завтрака — два часа — посвящено спортивным играм.

На Земле Джек, несмотря на то, что для своего возраста он довольно крупный мальчик, просто не смог бы играть в настольный теннис, он ведь чуть-чуть только носом достаёт до стола. Здесь же он, делая головокружительные прыжки, достаёт мяч и иногда выигрывает у Мартина (если тот поддаётся).

Девочки тоже играют в теннис, но их больше привлекает гимнастика с элементами акробатики (в нашей библиотеке обнаружилось руководство) и игры с верёвочкой, так называемой скакалкой.

После завтрака начинаются занятия. Книг у нас мало, зато нашлись большие запасы бумаги и письменных принадлежностей.

Джек ещё мал, поэтому он в часы занятий что-нибудь рисует и пытается писать буквы. Я же занимаюсь с Сабиной и Марией. Хотя Мария гораздо старше, уровень их знаний примерно одинаков, если иметь в виду, конечно, школьную программу, а не жизненный опыт, его-то у Марии, наверное, хватило бы на двух городских девочек её возраста. Однако я удивляюсь профессору Мандеру — он взял девочку в семью и не позаботился чему-нибудь научить её. А может быть он, несмотря на свои прогрессивные настроения, в душе считает «цветных» низшими людьми?

Потом я даю им «домашнее задание» и начинаю заниматься сам, помогаю Мартину, если это бывает необходимо.

Конечно, учитель на Земле в классе долго вталкивает ребятишкам в голову арифметику и другие вещи, а у нас нет времени: вдруг завтра (конечно, в переносном смысле — впереди по курсу нет ни одной звезды) нам придётся садиться на какую-то планету, а мы даже не знаем, как, к примеру, включить тормозные двигатели. Поэтому я начал сразу с алгебры, считая, что арифметика освоится сама, как частный случай. И занятия идут ускоренным темпом. Основной упор делается на решение задач.

После двух часов делается большой перерыв — два часа спортивных игр. После обеда — час отдыха и снова учёба. В нашей библиотеке нашлись записи лекций для школ и колледжей по математике и английскому языку, и мы с Мартом внимательно их штудируем. А ещё есть физика, химия, биология и уйма других предметов.

Не знаю, правильно ли я сделал, но я исключил из программы обучения географию и историю, считая, что они нам не понадобятся.

С лёгкой руки Джека меня все зовут «папа Роб», даже Март. Я всё больше и больше привязываюсь к этому смышлёному негритёнку.

Меня беспокоит только Мария. Правда, она стала разговорчивей. Тоненьким, срывающимся голоском отвечает свой урок. Видно, что она старается, но… То ли стесняется меня, то ли я со своим обучением сильно опоздал. Шутка ли, обучать почти взрослую девочку, которая никогда в жизни не училась. Математика, правда, даётся ей легче, чем английский язык.

Конечно, у Марии есть определённый запас знаний, но они все относятся к тому периоду её жизни, который прошёл в джунглях. На днях Сабина вдруг спросила девочку:

— Мария, а какой самый страшный зверь в джунглях?

Ответ был неожиданным даже для меня:

— Летучие крысы-кровососы. У нас одна женщина забыла хорошо укрыть ребёнка на ночь, так они высосали из него всю кровь!

Пришлось после этого включать общую лекцию о животном мире Южной Америки. Сабина никак не хотела поверить, что такие звери действительно существуют. И тут же задаёт вопрос Джек:

— Папа Роб! А там, куда мы летим, такие будут?

Кто его знает, какие там будут! Успокаиваю его:

— Нет, таких там не будет.

— А какие будут?

Вчера перед сном, раздеваясь, я обратил внимание на мой костюм. И рубашка, и брюки сильно потёрлись, кое где даже порвались. С утра осмотрел одежду ребятишек и пришёл в ужас: она была не в лучшем состоянии. Шутка ли, почти три месяца мы носим одну и (ту же одежду. Конечно, мы её стирали примерно раз в десять дней, так что грязнулями нас не назовёшь, но она просто износилась…

Поэтому вместо занятий мы отправились на верхний ярус, чтобы произвести ревизию в складе одежды.

Для себя и Мартина я выбрал два отличных комбинезона, удобных и лёгких. Попытался найти платье для Сабины, а потом решил, что ей тоже будет удобнее в комбинезоне, но все они были большие, и тогда я спросил у Марии, умеет ли она шить.

— Да, папа Роб, миссис Мандер научила меня, — впервые я услышал её нормальный голос. Как он отличался от того, который я привык слышать во время занятий.

Нагруженные швейной машинкой, разной материей и одеждой, мы спустились в жилой ярус. Одну из пустых кают превратили в «ателье мод», и Мария уселась за шитьё.

Наверное, она шила всю ночь, потому что утром она и Сабина оказались одетыми в одинаковые ярко-оранжевые комбинезоны.

Теперь Мария казалась совсем маленькой девочкой, она была чуть выше Сабины. Ланкадоны вообще малорослые, хотя кое-кто считает, что только из-за плохого питания, а тут ещё комбинезон сильно скрадывает рост.

Но зато нас ждал другой сюрприз. Сегодня Мария впервые взялась играть в теннис с Мартом. До сих пор она играла только с Сабиной или Джеком и играла слабо, а тут вдруг начала бить и справа, и слева, так что Март с трудом ушёл от поражения.

Видимо, её стеснительность, воспитанная годами жизни в зависимом положении, постепенно проходила. Она почувствовала себя равной среди равных, стала держаться свободнее. И с учёбой у неё пошло гораздо лучше. Она перегнала Сабину и занимается уже по специальной программе, которую я для неё составил.

Если считать, что мы вылетели с Земли 12 августа, то сегодня Новый год. Чтобы внести какое-то разнообразие в наше размеренное житьё, решили устроить праздник.

Был пир горой. Даже бисквит я ухитрился сделать, используя указания «поваренного кристалла». Только вместо яиц пришлось класть в тесто яичный порошок.

Даже цирк был, почти как настоящий. Лев ходил по канату (по спинкам кресел), крутил сальто в воздухе и прыгал в обруч, только обруч не горел, потому что, во-первых, нельзя допускать излишний расход кислорода, — кто его знает, что там за система регенерации, — а во-вторых, лев мог сильно обжечься. Как и полагается царю зверей, он иногда останавливался, поднимал голову и начинал громко рычать, тогда укротительница начинала щёлкать воображаемым бичом и приказывала: «Тубо, Цезарь!» — это мы подсмотрели в одном из фильмов про цирк. Лев — его изображал Март — успокаивался и продолжал программу.

А потом по арене поскакал конь, а на нём стояла наездница и тоже щёлкала бичом и выделывала всякие коленца. Вдруг она сорвалась со спины коня как раз в тот момент, когда посылала воздушный поцелуй, и, наверное, сильно бы ударилась, если бы верный «конь» не подхватил её на руки.

Коня тоже изображал Март, укротительницей свирепого льва и по совместительству наездницей выступала Сабина, которая под руководством Марии сшила себе специальный цирковой костюм.

А потом я взял банджо, и мы все пели.

Было очень весело.

4

Давно уже мы не заходили в кают-компанию, проводя всё время в спортивном отсеке и библиотеке. Правда, я время от времени захожу сюда, чтобы посмотреть в иллюминаторы и определить день по часам. Сегодня неожиданно встретил здесь Марию. Она стояла перед дверью с дисковым замком и сосредоточенно на неё смотрела.

Мы с Мартином несколько раз обсуждали вопрос о том, что именно скрыто за этой дверью. Он говорил, что профессор там работал, и мы оба были уверены, что там находятся его чертежи и расчёты. Мы даже пытались открыть дверь, набирая имя и фамилию профессора и порознь, и вместе — всё было бесполезно. Тогда решили пока не трогать её, а позже, когда немного разберёмся в науках, просто взломать её. Поэтому я очень удивился, увидев Марию, стоящею перед этой дверью:

— Мария, что ты хочешь? — спросил я. — Открыть эту дверь?

— Да, — ответила она, — я думаю… Я раза два видела как профессор открывал эту дверь. Он при этом напевал себе под нос: «Фью-фью, фью-фью-фью»… Не свистел, а… Как-то так: «Ю-ий… га-га-ия»…

— А ну-ка, повтори! — мне показалось в этих словах что-то очень знакомое, где-то я слышал это сочетание звуков!

— Ю-ий га-га-ин…

— Юрий Гагарин!

— Да, да! — радостно закивала Мария. Поистине профессор был самый настоящий «красный»!

— А ты знаешь, кто это Юрий Гагарин? Это… — Впрочем, я потом всё вам расскажу. Давай-ка попробуем, как подействует на замок это магическое имя.

О, подействовало оно прекрасно! Как только я набрал эти буквы, в двери что-то щёлкнуло, я потянул за ручку и она легко открылась. Это действительно был кабинет профессора. В каюте обычного размера стоял громадный письменный стол, на котором в специальных зажимах лежат чертежи и напечатанная на машинке рукопись с надписью: «Расчёты к «Ласточке»».

Кроме того, на полке, прикреплённой к стене, были книги. Часть их при взлёте выпала, и теперь они валялись в самых неожиданных местах.

Первым делом я схватил рукопись и стал листать. Должен признаться, что символы, написанные в ней, были для меня китайской грамотой. То есть, написано-то всё было по-английски, и буквы, и значки — всё это было мне знакомо, а прочесть я ничего не мог.

— Март, — закричал я на весь коридор, — Март, иди сюда!

Он не заставил себя ждать и примчался, за ним вприпрыжку неслись Сабина и Джек, страшно довольные, что можно сделать перерыв в занятиях.

С чертежами было немного легче, чем с расчётами, тут мы хоть кое-что поняли.

«Ласточка» представляла собой длинный цилиндр с закруглённым носом и кормой. По высоте она делилась на четыре яруса. Кроме того, что уже видели при осмотре корабля, мы узнали, что по торцам нижнего яруса там, где располагались склады семян, размещены машинные отделения, а в самом нижнем ярусе, который никак не сообщался с жилым, — ёмкости для хранения горючего и двигатели. Все остальные чертежи, так же как и расчёты, были нам непонятны.

Во всяком случае, мы все были рады. Я радовался тому, что появилась какая-то ясность, пусть минимальная, появилась цель: надо разобраться в расчёте. Мартин — тому, что за дверью не оказалось мёртвого профессора, чего он сильно опасался. Сабина и Джек радовались потому, что радовались все, а Мария просто ходила гоголем.

Таким образом, одна из задач «напотомного» блокнота разрешилась.

Сегодня неожиданность преподнёс нам Джек.

Он подвернул ногу во время игры и ушёл в библиотеку.

Пока мы играли, он решил посмотреть мультфильм. Почему-то думал, что мультфильму соответствует буква «М» на диске.

Когда он набрал код, мощные аккорды разнеслись по всему кораблю. Мы бросили игру и примчались в библиотеку. На экране огромный оркестр извлекал из своих инструментов музыку, да такую, какой я никогда не слыхал.

Раньше я не представлял себе, что музыка может быть такой красивой. До сих пор я, об остальных и говорить нечего, сталкивался только с джазом. Сам неплохо пел под банджо песенки, особенно хорошо мне удавалась «Кроха Мэри». И танцевал неплохо, не только твист, но и новомодный «Уа-уа». Конечно, я слышал, что есть «серьёзная» музыка, но не имел представления, что это такое. Мы с удовольствием прослушали всю вещь, а потом спросили у Джека, как она называется. Он не помнил.

Около часа набирали код, пока с экрана не полились торжественно-праздничные аккорды. Это был первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Играл Ван Клиберн. Мы решили каждый вечер слушать музыку.

Прошёл год полёта. Много это или мало? Не знаю. На Земле — немного. Для нас — огромное количество времени. Изо дня в день мы прожили этот год: занимались, играли, смотрели фильмы и слушали музыку.

Эти ребятишки действительно стали моей семьёй, я к ним сильно привязался и полюбил их. Если теперь что-нибудь случится с кем-нибудь из них, мне будет очень больно.

Раньше я боялся, что вся эта история кончится плохо. И теперь боюсь, но уже гораздо меньше. Чувствую, что Мартин (он обогнал меня в математике и скоро примется за астрономию) уже в недалёком будущем будет в состоянии разобраться в чертежах профессора…

Пока что нам ещё не известно, ни куда хотел лететь профессор, ни правильно ли мы летим, так как старт был преждевременным, а мы с Мартом уже знаем, что ошибка в одну десятитысячную градуса отклоняет звездолёт на сотни тысяч, если не на миллионы километров.

Чтобы развлечь детей, устроил праздник. Тот Новый год, который праздновали раньше, объявили недействительным и отпраздновали снова. Теперь у нас будет собственный Новый год — «ласточкин». Я всё время стараюсь устраивать такие праздники. Надо же как-то веселить ребятишек!

В основном мы празднуем дни рождения всех.

Началось это так. Сабина подошла ко мне и сказала:

— А знаете, папа Роб, если бы мы не улетели, то сейчас праздновали бы мой день рождения. Пришли бы гости, мои знакомые девочки, мама испекла бы пирог, а мне подарили бы новую куклу, потому что моя Катрин уже совсем-совсем никуда не годится.

— А какого числа твой день рождения?

— Двадцать первого декабря.

Это было за несколько дней до того, как мы праздновали Новый год. Мы тогда не отмечали день рождения Сабины, он уже был пропущен. Но все остальные дни рождения были отпразднованы, кроме именин Марта, которые тоже были пропущены.

Праздновали их в таком порядке.

Джек — сто шестьдесят девятый день полёта.

Я — двести сорок шестой день.

Мария — триста второй день полёта.

Кстати, Мария не знала, когда её день рождения, и я просто назначил ей день, чтобы между праздниками были примерно одинаковые расстояния во времени.

На следующий год полёта будем снова праздновать все эти дни, и ещё пропущенные, Сабинин — сто тридцатый день и Марта — шестьдесят восьмой.

Джек всё реже вспоминает маму. Только вот сегодня перед ужином стал дёргать меня за рукав:

— А вот, когда мой папа, тот, земной, уезжал далеко, он присылал письмо или звонил по телефону. Папа Роб, давай позвоним маме, пусть она скорее нас догоняет.

Милый малыш! Я не обнаружил в кают-компании ничего хотя бы отдалённо напоминающего радиостанцию, так что сообщить кому бы то ни было мы ничего не можем, да и вряд ли радиоволны дошли бы до Земли, если бы я её сейчас и обнаружил. По-моему, мы от неё очень далеко. Да и как отыскать её в этом безбрежном мире? И что это за звездолёт без средств связи?

После ужина мы с Мартином засиделись ещё в библиотеке, разбираясь с уравнениями профессора. Мы знали, что Мария сама справится с малышами. Некоторое время они ещё шумно играли в кают-компании, потом всё стихло.

Когда мы тоже отправились спать, в коридоре стояла тишина. Неожиданно из приоткрытой двери до нас донёсся приглушённый гортанный голос Марии. Мы остановились, прислушиваясь.

— И вот люди с огненными волосами решили срубить столб, на котором держится небо, чтобы солнцу некуда было подниматься. Они принялись долбить и строгать, работали целый день, так что подпорка стала совсем тонкой. Тогда они решили бросить работу, потому что очень устали. Отдохнули немного и вернулись к работе. Однако, пока они отдыхали, обтёсанная часть подпорки выросла снова, и столб сделался такой же толстый и крепкий, как был раньше. Они и сейчас его рубят, а он снова вырастает.

— Мария, а если они его срубят, тогда что?

— Старики говорят, что тогда будет конец света.

— А это что — конец света? — не унимался маленький Джек.

— Это когда всё время темно и не бывает утра, — ответила Мария.

— Как в иллюминаторе?

— Спи, глупый, — вмешалась Сабина.

— А за иллюминатором конец света? — добивался ответа Джек.

— Папа Роб говорит, что мы скоро прилетим к другому солнцу, — сказала Сабина.

— А там будет начало света?

— Вот глупый!

— Ну, если есть конец, должно быть начало?

Я тихонько посмеивался: железная у малыша логика! Как дорого дал бы я, чтобы знать, каким оно будет — наше «начало света»!

Сегодня мне стало известно, почему мы так неожиданно отправились в полёт.

В рабочем кабинете профессора я обнаружил кнопку, вделанную снизу в крышку стола. Поэтому мы её не заметили.

После недолгих раздумий я решил, что вряд ли здесь находится управление какими-либо механизмами, и нажал её.

С лёгким шелестом прямо над столом разошлась обшивка, открыв дверцу в стене, которая оказалась незапертой. За дверцей я увидел барабан, на котором были закреплены знакомые мне кристаллы.

Вечером, когда Мария и младшие уснули, я вложил один кристалл в считывающее устройство.

Всё, что говорилось в кабинете профессора в его доме у подножья Тахумулька (это гора, на которой была установлена «Ласточка» до взлёта), было записано на этом кристалле.

Я услышал и свой голос, и Мартина, и геолога Мандера, и его жены, и многих других, оставшихся далеко позади, тех, кого мы уже никогда не увидим и не услышим.

Но самой интересной оказалась последняя запись. По голосу я решил, что собеседником профессора был Селби, его старый товарищ по нью-йоркским трущобам. Начала разговора мы не слышали, видимо, он происходил в другом помещении. Вот хлопнула дверь, профессор сказал что-то неразборчивое, наверное, конец какой-то фразы.

— Вы меня не поняли, сэр, — произнёс голос, в котором я узнал голос Селби.

— Нет, нет! Я прекрасно вас понял, — с ударением на слове «вас» произнёс голос Паркинса, нашего профессора. — Да вы садитесь, Селби, садитесь, ведь даже с врагом надо говорить вежливо.

— Кто сказал, что я ваш враг? По-моему, я всегда был вашим лучшим другом… Вспомните то время, профессор, когда вас лишили кафедры: кто присоединился к вам? Селби… Кто вместе с вами оставил университет? Селби. Кто, наконец, делил с вами последний кусок хлеба в нью-йоркских ночлежках? Опять-таки Селби… Нет, я всегда был вашим искренним другом…

— В том-то и дело, что был… Мне часто казалось, что вы не искренни… Теперь я убеждён в этом. Почему это вдруг, перед самым стартом, вы захотели увидеть чертежи «Ласточки»? И эти разговоры, что надо оставить на Земле дубликат! Кому и зачем? И ваше намерение уехать завтра на несколько дней? Вы ведь не случайно связали вместе эти обстоятельства: желание увидеть чертежи «Ласточки» и ваш отъезд? Не так ли?

— Ну, не совсем так…

— Не юлите, Селби, это всегда у вас плохо получалось! Скажите прямо: вы летите со мной, вернее с нами, или хотите остаться?

— Как вам сказать…

— Вы уже сказали. Я всё понял. Чертежей вы не увидите. Так же, как свои уши… А теперь можете идти на все четыре стороны, я вас не держу более. Ну, что же вы не идёте? Я вас не задерживаю… Или позвонить, чтобы вам помогли выйти?.

— Назад! Ни с места! Или я выстрелю!

— О! Вы совсем иначе заговорили, Селби! Вот уж не ожидал от вас такой прыти! Стреляйте! Что же вы не стреляете?

— Мне нужны чертежи!

— Вам? Не думаю… Скорее всего кому-то другому, кто купил вас со всеми вашими потрохами… Так вот, ни вы, ни ваши хозяева, ни кто другой — ни один человек на Земле их получит этих чертежей! Это вам говорю я, профессор Паркинс! Эти чертежи были готовы много лет назад, когда у меня была кафедра… И тогда я не стал кривить душой, а теперь и подавно. А вашего пистолета я не боюсь…

— Зато есть кое-что другое, чего вы побоитесь!

— Например?

— Солдаты полковника Армаса! Стоит мне подать сигнал, и они будут здесь. Профессор Мандер уже в моих руках. А через полчаса — и все остальные. Все подходы к этой проклятой горе окружены, никому не вырваться! Посмотрю я, что вы запоёте, когда люди Армаса в вашем присутствии возьмутся за этого, черномазого, вашего любимца, или за эту симпатичную девчушку, дочь Мандера!

— Как? Вы хотите сказать?.. Они же дети!

— Ну и что, что дети? Тем более вы не позволите, чтобы по вашей вине они остались калеками на всю жизнь! А не вы, так Мандер, ваша правая рука, выложит всё, как на исповеди! Ну, что вы теперь скажете? Или позвоните, чтобы мне помогли выйти?

— Нет, звонить, я не буду…

— Вот видите, дорогой профессор, и вы уже иначе заговорили!

— Хорошо, а чем вы мне докажете, что всё то, что вы мне наговорили, — правда? Ну, про полковника Армаса и прочее?

— Очень просто! Подойдите вот к этому окну. Я сейчас взмахну платочком… Смотрите вон на тот пригорок. Видите человека, привязанного к дереву! Видите?

— Вижу.

— Это ваш друг, Мандер. А видите — вон там двинулись вперёд ещё человечки? Это солдаты Армаса.

— Армас не посмеет… Есть же международные правила…

— Армас чихал на всякие правила, хоть и международные, а права он берёт сам себе, лишь бы ему платили… А заплатили ему достаточно!

— Да, Селби, вы привели веские доводы… Я должен обдумать всё это.

— Думать нужно было раньше! Теперь уже надо решать!

— Хорошо! Но пятнадцать минут вы мне дадите?

— Только в моём присутствии.

— Пусть будет так. А вы можете сделать так, чтобы эти солдаты остались там, где они сейчас?

— А я получу чертежи?

— Получите. Сразу же, как только солдаты остановятся.

— Верю вам. Даю сигнал. Только вы сидите на месте!

Пауза.

— Селби, откройте вон тот шкаф… На верхней полке возьмите большую серую папку. Нашли? Так… А на второй снизу должен быть коньяк и рюмки… Есть? Тащите всё это сюда, мне надо подкрепиться на всякий случай.

— Где же чертежи?

— А вы прочитайте заглавие книжки.

— Так это же Годдард! 1935 год!

— Вас хорошо учили читать в школе, Селби! Это действительно Годдард, и эта книга действительно издана в 1935 году! И всё-таки, за небольшими исключениями, это чертежи «Ласточки»! Вы дурак, Селби, дело совсем не в чертежах! Мы изменили только двигатель, вернее, двигатели… Всё дело в топливе… Наливайте себе коньяк, он совсем не плох. Не думаю, чтобы вам когда-нибудь пришлось ещё пить такой… Так вот, стартовые двигатели работают за счёт реакции сгорания фтора в молекулярном кислороде, а маршевые — это уже мой секрет… Пейте коньяк, Селби! Вы знаете, за что вы пьёте?

— За мой успех!

— Нет, вы пьёте, да и я тоже, оба мы пьём на собственных поминках! Не правда ли остроумно — пить коньяк на собственных поминках?

— Какие поминки? Что вы городите, профессор?

— Обыкновенные поминки. Пока вы доставали коньяк, я нажал вот эту кнопку. Автоматика сработала, и через… Теперь уже через несколько минут «Ласточка» стартует… А весь этот дом и мы с вами сгорим в пламени стартовых двигателей. Куда же вы, Селби? Всё равно ведь от судьбы не убежать…

Пауза.

— Убежал… Как будто можно успеть… Ну, хватит о нём… Простите меня, бедные мои ребятишки! Как мне жаль вас, оторванных от привычного мира, от родных и близких, просто от мира взрослых. Вам трудно будет одним, но иначе я поступить не мог… Счастливого вам…

И тишина. Больше на кристалле записей не было…

Так вот почему «Ласточка» стартовала преждевременно! В последнюю минуту своей жизни профессор отправил её в полёт, нажав кнопку в своём доме у подножья Тахумулька, спасая и корабль, и нас, находящихся в нём, от страшного врага!..

5

Я проснулся рано. Взглянул со своей полки вниз. Март спал на спине, широко раскинув руки. Джек забился в угол, укутавшись в одеяло. Вот уже неделя, как он живёт с нами в «мужской» каюте.

Я решил, что он ещё спит, и уже хотел снова лечь, как вдруг он поднял голову и спросил:

— Папа Роб, что такое деньги?

— А зачем это тебе? — удивлённо спросил я.

— Я читаю книги и смотрю кино, там всё деньги и деньги, а я не знаю, что это такое.

— Деньги, это… — сказал я и запнулся. А правда, что такое деньги? Я никогда раньше не задавал себе такого вопроса. Что же я мог сказать ему?

— Знаешь, Джек, я скажу тебе позже.

— Сегодня?

— Нет, наверное. Через несколько дней. Мне надо самому разобраться, что это такое.

— Деньги. Это такая штука, — подал голос Мартин, — которой всегда не хватает. Сколько я помню, у нас в доме их никогда не было. Всегда мама говорила: «Опять денег нет». Или: «Подожди, сейчас нет денег».

— А почему у нас нет денег?

— Нам они ни к чему, — ответил я.

— Почему?

— Джек, я же сказал тебе: отвечу позже.

Вот уже две недели я ищу ответ на вопрос Джека. Провожу в библиотеке «вечера» и даже прихватываю часть «ночи». Ответ я нашёл там, где не ожидал, — у социалистов. Начинаю понимать не только, что такое деньги, но и что такое эксплуатация, и кризис, и почему бывает безработица и т. д. Раньше я думал, что если человек без работы — значит ему просто не повезло. Теперь же я знаю, что всё в мире подчиняется определённым законам. Теперь уже смогу ответить на вопрос Джека… когда он немножко подрастёт.

Праздновали день рождения Сабины.

Мы с Мартом сообразили манный пудинг с подливкой из ананасного сока. Мария обиделась, что ей не доверили приготовление этого блюда. Она постепенно оттаивает и из замкнутой, хмурой девочки, какой она была в начале полёта, для которой мы все были чужими, непонятными людьми, превращается в полноправного члена коллектива.

Зато она отыгралась во время преподнесения подарков. Потому, что я подарил Сабине куклу, найденную на складе, Мартин — бич, сплетённый из разноцветных проволочек (они всё ещё изображают на всех наших праздниках цирк, и надо признать, что в своих номерах достигли высокого мастерства), Джек — свой рисунок, а Мария… Мария подарила Сабине платье — точно такое они видели в каком-то фильме. Белое, воздушное платьице, с пышной юбкой, собранной такими гармошечками, кажется, на Земле такая штука называется не то плиссе, не то гофре или ещё как-то иначе.

Сабина была в восторге и прыгала до потолка, что в наших условиях не так уж трудно.

Потом был праздничный обед, мы пили вишнёвый сок и говорили, что это вино, а ведь эти дети не представляли себе, что такое вино. Да и я сам уже почти забыл вкус алкоголя и табака: на складах «Ласточки» их не было, а те несколько штук сигарет, что были у меня в кармане, кончились в первые же дни.

Сейчас я со смехом вспоминаю свои «муки», а тогда мне было не до смеха.

Профессор был прав, высоко оценивая способности Мартина! Я думал, что он так же, как и я, занимается началами анализа бесконечно малых, как вдруг оказалось, что он ушёл гораздо дальше меня и свободно оперирует такими понятиями, как «правило Лопиталя, теорема Ролля» и т. д.! И когда он успел? Я только приступил к высшей математике!

Ему же принадлежит честь раскрытия тайны нашего горючего. Он наконец-то разобрался в расчётах профессора. Оказывается, наши маршевые двигатели работают на молекулярном гелии! Только за счёт разрыва молекулы высвобождается огромное количество энергии, он мне называл цифры — около 200000 килокалорий на грамм вещества, а по скорости истечения газов наше горючее не уступает ядерному! Теперь понятно, как профессору удалось поднять такую махину — без малого 200 тонн.

Мартен определил скорость (тут я не совсем его понял) по смещению звёзд. Какие-то параллаксы замерял… Слаб я в этих вещах… Скорость наша 0,8 с. Март говорит, что это очень много. Может быть и так, может быть и не так — я должен ему верить.

Я придумал дело для Марии! Вернее, «придумал» — не то слово. Придумать можно дело такое, которое никому не нужно, только для того, чтобы человек был занят. Нет. Я нашёл! Тоже не то. Впрочем, какая разница, как сказать.

Я предложил ей разузнать, какие у нас есть семена, и что нужно растениям для нормального роста. Конечно, имеются в виду земные условия. Но я уверен, что рано или поздно мы куда-нибудь прилетим, и тогда у нас будет готовый агроном.

Мысли мои идут дальше. Я уже слишком стар (относительно, конечно), чтобы изучать что-либо заново, да и возни будет много со всякими устройствами. Мартин — прирождённый инженер. Честно говоря, когда я думаю о конце полёта, то только на него и надеюсь.

А из Марии выйдет прекрасный агроном и биолог — недаром большую часть своей жизни на Земле она прожила в лесу, ей близок мир природы.

Сабину же придётся приучать к медицине. Врач будет нам необходим. Уже сейчас я или Мартин стараемся незаметно подсунуть ей какой-либо рассказ про врача или больного, спрашиваем её, не помнит ли она, что такое аспирин, мол, нам надо составить препарат.

Джек? О нём думать рано, он ещё мал, склонности его пока не проявились. С ним решать будем позже.

Перечитал свою запись и удивился: впервые в моём дневнике появились надежды и планы на будущее.

Мартин давно обогнал меня в работе. У парня просто талант. Он уже свободно владеет категориями высшей математики и решает любые задачи по астрономии, а я всё ещё «плаваю» в двойных и тройных интегралах. Частенько приходится просить его разъяснить мне тот или иной раздел. Если бы он мог учиться в любом университете на Земле, из него вышел бы большой учёный.

А вообще, в последнее время я немного охладел к математике, меня больше занимают социальные науки. Всё своё библиотечное время я трачу на эти труды и ещё прихватываю по вечерам. Как жаль, что на Земле я не был знаком с коммунистами. Они теперь мне гораздо понятнее и ближе. Хотя, с другой стороны, на Земле, у меня просто не нашлось бы времени, чтобы изучить все эти книги, а, значит, они не были бы мне ближе и по… Фу ты, совсем запутался.

Этот день я запомню на всю жизнь — день рождения Марии.

Когда был готов праздничный обед, она вдруг вышла к нам не в обычном своём комбинезоне, а в прекрасном белом платье. И тут я заметил впервые, что это уже не ребёнок! Нет, передо мной была вполне сложившаяся девушка. До сих пор я думал, что она совсем девчонка. Теперь я понял, как я ошибался.

Впечатление было неотразимое. Даже Март, который всегда относился к ней как к товарищу, — как если бы она была мальчишкой, вдруг стал скованным и необычно почтительным. Сабина безудержно радовалась успеху старшей подруги. Теперь мне понятно, зачем они вдвоём уединялись.

Чёрные, как смоль, волосы Марии, аккуратно уложены вокруг головы, блестящие от волнения глаза, чуть приоткрытый рот, белоснежные зубы — всё говорило о том, что она очень довольна впечатлением, произведённым на нас.

Я даже поймал себя на том, что несколько раз обратился к ней как к незнакомой девушке, встреченной впервые…

Никак не идёт Мария у меня из головы.

Я стал интересоваться, чем она занимается в свои библиотечные часы, то есть я и раньше знал, что она делает, но сейчас стал уделять ей особое внимание.

Оказалось, что она, кроме собственных занятий по растениеводству, занимается вместе с Сабиной домашними делами — шитьём и приготовлением пищи, а также изучением биологии. Это их увлечение и обрадовало меня, и удивило.

Я спросил её, зачем она уделяет биологии столько времени. Сабина была не в счёт — она просто следует примеру старшей подруги.

— Когда мы прилетим, — ответила Мария, — я буду заниматься растениями, вы ведь сами поручили мне это, папа Роб.

Я сидел в библиотеке и читал «Капитал». Настолько увлёкся, что не слышал, как вошла Мария.

— Папа Роб, — сказала она. — Можно, я отвлеку вас на минутку?

— Да, пожалуйста.

— Папа Роб, я обидела вас чем-нибудь?

— Что за странный вопрос, — ответил я, — откуда ты это взяла?

— А почему вы не так со мной говорите, как раньше? Как-то сухо и казённо. Я в чём-нибудь провинилась?

Я резко повернулся к ней. Её широко раскрытые глаза смотрели прямо в мои. Я смотрел и смотрел в её глаза. В них были слёзы и скорбь, и… Я не знаю, что ещё в них было, но я забыл про всё на свете и никак не мог оторвать свой взгляд от этих широко раскрытых карих глаз. Я хотел ей сказать, что она совсем не та, что была раньше, что «гадкий утёнок» из старой Андерсеновой сказки превратился в ослепительно красивого лебедя… Но ничего этого я не сказал, а, напротив, нахмурил брови:

— Не придумывай глупостей! Я тебя люблю, как и раньше… — я не смог удержаться и добавил — даже ещё больше!

Я не понял, как это случилось, но ока вдруг оказалась в моих объятиях, губы наши слились…

Я счастлив, как никогда в жизни!

Отпраздновали Новый год.

Почти год не брался за дневник. Скоро будет четыре года нашего полёта. Жизнь течёт без изменений. До сих пор я очень боялся, что кто-нибудь из детей заболеет. Теперь этого уже не опасаюсь. По-видимому, мы не захватили с Земли болезнетворных бактерий, ведь «Ласточка» строилась в высокогорной местности, и, кроме того, мы ведём правильный, размеренный образ жизни. Нам не приходится опасаться сквозняков и изменений температуры, да и регулярные занятия спортом дают о себе знать.

Мартин полностью разобрался в расчётах профессора и попытался составить программу для электронной машины, управляющей кораблём. В машине, расположенной за стеклянной перегородкой, оказался блок просмотра программы. Когда Мартин ввёл в этот блок свою пробную программу изменения курса, машина голосом профессора сказала:

— Программа составлена правильно, но принята быть не может в связи с несоответствием внешним условиям.

6

Мы сейчас редко бываем в кают-компании. Всё время делим между спортивным залом, кухней-столовой, библиотекой и личными комнатами.

Но вот несколько дней назад Мартин сообщил, что мы находимся неподалёку от какой-то крупной звезды. Все бросились к иллюминаторам.

Я занял было командирское кресло и приготовился нажимать кнопки по команде Мартина, а потом, неожиданно для самого себя, поднялся и сказал:

— Нет, Март, ты это сделаешь лучше меня.

Мартин, ни слова не говоря, занял кресло, положил руки на пульт и начал действовать. На экране появились надписи и цифры.

Все прочитали эти надписи, а потом дружно повернулись к Мартину, ожидая пояснений.

— Ну, вот, — сказал, он, эта звезда чуть-чуть больше и активнее нашего Солнца. У солнца спектральный класс — G2, а у этой — F9. Первые три цифры — масса, светимость и радиус — даны просто в отношении к Солнцу, об этом говорит вторая буква в размерности — S. Температура поверхности… — он тут же вызвал из автобиба данные по Солнцу. — Вот видите, у Солнца чуть поменьше — 5545°К. А что такое «экосфера»… Сейчас посмотрим… — и он начал набирать код.

— Экосфера — это область обитания! — закричала Сабина, успевшая набрать код раньше. — От греческого слова «экос» — обитель, дом!

— Да, — подтвердил Мартин. — Это означает, что та планета, которая подойдёт для жизни человека, должна быть не ближе к звезде, чем расстояние Д — один, и не дальше, чем — Д — два.

Я посмотрел на эти цифры. Они мне ничего не говорили.

— А что такое «ае»?

— Это «астрономическая единица» — расстояние от Солнца до Земли. Грубо можно считать её равной ста пятидесяти миллионам километров. Точнее — сто сорок девять и шесть десятых.

Я успокоился немного: звезда была ещё далеко. Относительно планет машина ничего сообщить не смогла, слишком большое расстояние отделяло нас от звезды, но исследование её поля тяготения, проведённое Мартом с помощью кибера, говорило о том, что планеты должны быть.

Но выяснилось другое обстоятельство.

— Мы должны начать торможение не позже, чем через семьдесят часов, — сказал Март после многочасовой работы с машиной, — иначе мы пройдём мимо звезды и снова уйдём в космос, и неизвестно, выйдем ли мы когда-нибудь к какой-либо другой.

— Хорошо, а если у неё нет подходящей планеты?

— По мнению многих учёных, труды которых я проштудировал, Солнечная система — вовсе не феномен во Вселенной, а скорее наоборот, феноменом должна быть звезда, не имеющая планет… Так что планета должна быть!

— Ну, а вдруг, чем чёрт не шутит? Мы сможем улететь дальше, к другим звёздам?

— Мы ничего не сможем сделать, — ответил Март, — горючего у нас хватит только на торможение, манёвр и посадку.

— Это страшный риск, — заметил я.

— Если продолжать полёт, то мы рискуем ещё больше, — ответил Март, — вероятность, что мы найдём ещё звезду с планетами, почти равна нулю. Мы состаримся и умрём в корабле, а звезды не будет. Запас продуктов тоже не бесконечен…

— А всё-таки, если нет планеты, что будем делать?

— Мы останемся на круговой орбите около звезды. Не всё ли равно, где находиться в космосе! Построим оранжерею — солнечной энергии звезды более чем достаточно. Если не будет естественной планеты — превратим «Ласточку» в искусственную!

Я хотел возразить Мартину, что при полёте у нас есть какая-то цель, но не успел, перебил Джек:

— А травка на планете будет?

— Может быть, а может и не быть, — ответил я.

— Хочу на травку, мне надоело в космосе, — заявил Джек.

— Мне тоже, — в один голос сказали Мария и Сабина.

Мне тоже надоел космос, но я ничего не сказал.

До самого последнего часа меня терзали сомнения, но всё-таки я решился. Лучше рискнуть один раз, чем медленно умирать и проклинать себя за то, что не использовал этот единственный шанс.

Те двое с половиной суток, которые оставались в нашем распоряжении до начала торможения, затратили на подготовку: собрали и закрепили все наши личные вещи, которых накопилось очень много, навели порядок на складах, осмотрели все крепления мебели, ящиков и т. д. Мартин проверил амортизационные камеры и нашёл, что они в порядке.

Так прошло шестьдесят пять часов из тех семидесяти, что были до начала торможения. В конце этого периода все собрались в кают-компании. Март занял командирское кресло.

— Ну, что? — обратился он к нам.

— Будь что будет. Давай!

Он тут же ввёл программу.

— Внимание! — раздался из динамика голос профессора. — До начала торможения остаётся пять часов, команде поесть и занять места в амортизационных камерах.

Мы уже почти успели забыть, как лежали в камерах в начале полёта. Особенно Джек.

— А что там делать? — спросил он.

— Спать будешь, — ответил я.

Камеры заняли без всяких осложнений. Командирскую занимал теперь Март. Наверное он навсегда останется самым молодым командиром космического корабля — ему только-только исполнилось шестнадцать лет!

Сон пришёл сразу.

Мы снова потеряли счёт времени — отсчёт на приборной доске начался с ноля, и даже Март не знает, как долго мы пробыли в камерах.

— Около десяти суток, — говорит Март.

Снова мы попали в невесомость, но теперь она нас уже не пугает. Во-первых, мы с ней знакомы, во-вторых, все стали старшие и опытней.

Ещё несколько дней мы двигались по прямой, но постепенно притяжение звёзды искривляло нашу траекторию, пока не замкнуло её в эллипс.

Первая планета попала в поле зрения приборов «Ласточки» почти сразу же.

Данные были неутешительны.

Размеры — 0,91 Земли, время обращения вокруг собственной оси — 6 суток 18 часов. Расстояние от звезды — 0,6 расстояния от Земли до Солнца, средняя температура поверхности — 70–80 °C, в составе атмосферы много углекислого газа, есть даже фтор.

— Эта планета нас не устраивает, — сказал Март, — прежде всего, она внутри нижнего предела экосферы.

Так как «Ласточка» на круговой орбите летела против движения планет, — кстати, манёвр довольно опасный, ибо он увеличивал вероятность столкновения с метеоритами, — следующую планету мы увидели через несколько дней.

Эта была немного лучше.

Размеры — 1,08, время обращения вокруг оси — 26 часов 18 минут, расстояние от звезды — 1,2, средняя температура — 15–20 °C, в атмосфере — азот, кислорода — 18 %, углекислого газа — около 0,08 %, инертные газы.

— Лучше не будет, — сказал Март.

— Будем высаживаться! — решили мы.

Ещё две планеты не порадовали нас. Обе были за пределами экосферы.

Почти два месяца мы пробыли на круговой орбите, пока не пришли к выводу, что искать больше нечего.

За это время планета ушла очень далеко от нас, потому что мы шли встречным курсом. Планета обращалась вокруг своей звезды примерно за четыреста дней, — мы не смогли точно определить все элементы орбиты сразу, и Март как раз занимался вычислениями, — мы же обходили звезду по орбите, расположенной внутри орбиты планеты, и нам на полный оборот необходимо около двухсот двадцати дней. Таким образом, при неизменной орбите мы должны были снова увидеть планету через три месяца.

Март подсчитал, что при изменении орбиты «Ласточки» таким образом, чтобы мы пересекли все орбиты ближе к звезде, мы сможем подойти к нашей планете через семьдесят дней. Причём звезда будет действовать своим притяжением в качестве тормоза, её притяжение будет гасить нашу скорость при встрече с планетой, что очень важно.

Мне, да и всем остальным тоже, кажется, что те четыре с небольшим года, которые мы провели в полёте, прошли скорее, чем эти злополучные семьдесят дней.

Как бы там ни было, а они позади.

Март выполнил манёвр сближения блестяще. На этот раз в камеры мы не ложились, все нормально выдержали перегрузки в креслах.

И вот мы примерно на высоте 16000 километров вращаемся над планетой. Два больших материка, много воды, правда, меньше, чем на Земле, — водой занято всего две пятых площади планеты. Окраска тоже не радует глаз — мало зелёных тонов.

— Папа Роб, — это, конечно, Джек, — а откуда мы узнаем, как она называется?

— У неё ещё нет имени, — ответил я, — для нас это «терра инкогнито» — неизвестная земля.

— Вот её и назвали, — сказал Март, — пусть она будет называться Терра.

Мы ещё неделю крутились вокруг Терры, выбирая место для посадки. Март хотел посадить «Ласточку» на материке, но я воспротивился.

— Для высадки нам нужен остров, чтобы мы хоть немного были оторваны от животного мира материка. Но остров не должен быть слишком удалён от материка, чтобы мы могли легко туда добраться. Он должен быть расположен в зоне умеренных субтропиков, чтобы не было холодов и чтобы не очень жарко. И размеры его не должны быть маленькими, иначе он нас не прокормит.

В конце концов мы нашли остров, более или менее удовлетворявший всем этим условиям.

— По местам! — скомандовал Март. — Пристегнуть ремни! Все готовы?

— Готовы!

— Внимание! Включаю!

Снова на грудь навалилась тяжесть. Руки, ноги не чувствуются, откуда-то из желудка поплыла тошнота, в глазах — разноцветные круги. Последнее, что я помню, — напряжённое лицо Марта, борющегося со слабостью.

Толчка я не почувствовал. Когда пришёл в себя, ощутил тяжесть во всём теле и удовлетворение — тяжёлый путь окочен.

Как-то ты нас встретишь, Терра?