Плато

Глава вторая

Легко поступив в университет по славянскому отделению, в конце августа Сюзанна навсегда уехала из родительского дома. Отец, ссылаясь на отечественные традиции, без лишней настойчивости предлагал остаться дома, но до Города ездить каждый день было далековато (официальная причина отказа), да и не хотелось жертвовать положенной студенческой свободой (настоящая причина). Выбора дочерью профессии он, как и следовало ожидать, не одобрил, однако в помощи не отказал. Годом раньше в Город уехал учиться на естественном факультете брат Николай, и мать, двусмысленно вздыхая, уже во второй раз бережно укладывала в багажник автомобиля пропахшую подвальной сыростью разрозненную утварь с гаражных распродаж. Впрочем, Сюзанна зря воротила нос - и застиранные скатерти, и некомплектные сервизы, и поцарапанные столовые приборы сразу ожили, стоило распаковать их в комнатке на Плато, близ самого Фонтанного парка, и разложить по кухонным и стенным шкафам. Кухню и ванную она делила с двумя соученицами, к которым хаживали длинноволосые дезертиры из Федерации. Особенных оргий никто не устраивал, однако над невинностью Сюзанны подшучивали, и нередко, нередко сиживала она в оскорбленном одиночестве одиночестве у окна с видом на обсаженную платанами улицу, слушая через наушники музыку, чтобы заглушить нестерпимый шум и визг из остальных комнат. Конечно же, в такие минуты она неожиданно принималась тосковать по своей комнате в Маячном поселке, смиряясь даже в выбранными отцом обоями в цветочек и недорогой мебелью шестидесятых годов. Но возврата не было, как не бывает его никогда.

В тот год она слишком много для своего возраста думала о беспощадности времени, о том, каких невероятных трудов стоит если не поворотить, то хотя бы замедлить его течение. Сказывалась, конечно же, мало-помалу открывавшаяся ей унылая, с сильным креном в философию литература Отечества, а кроме того - в марте месяце порядочный участок Плато, к западу от бульвара Святого Себастьяна, обнесли дощатым забором и согнали со всей Аркадии стадо ревущих оранжевых бульдозеров - уничтожать. Размахивая подаренным матерью портфельчиком из сыромятной кожи, сутулясь, ёжась под сырым ветром, брела она домой, в нетронутую часть Плато, и всякий раз заглядывала в одно из зарешеченных окошек, проделанных строителями в заборе на радость зевакам.

В считанные недели весь квартал превратился в кучу пахнущего влажным тлением мусора, бульдозеры сменились экскаваторами и на месте домиков с задними дворами стал на глазах расти котлован - такой глубокий и огромный, что жуть охватывала при взгляде в зарешеченное окошко.

Грустно было, когда железная лесенка или резной балкончик с грохотом валились на землю, густо посыпанную щебнем и обломками кирпича.

И еще грустнее, когда на месте кукольных домиков с покрытыми медной окисью крышами начала громоздиться красноватая пирамида нового жилого комплекса с бассейном, сауной и винным магазином. Но такая страшная сила чувствовалась в экскаваторах, такой рокот стоял в округе, что - коли уж ломать неизбежно, то (ловила она себя на странной мысли) пусть хотя бы строят, лучше эта увесистая громада, чем пустырь или автомобильная стоянка.

Но стройка - стройкой, а в пяти минутах ходьбы от стройки жизнь на Плато текла своим чередом, не ведая о будущем и едва ли помня прошлое. Там обитало столько апатридов - ассирийцев, португальцев, эллинов, что среди толстоногих женщин и грузных мужчин в расстегнутых рубахах, говоривших на темном языке, она и сама вдруг чувствовала себя переселенкой, с корнем вырванной из своего пространства и времени. В булочной на бульваре Святого Себастьяна хлебы в печь загружали на библейских деревянных лопатах. Стройные мальчики с осторожными глазами, обнявшись друг с другом, заходили в высокие двери бани. Из иных окон с облупившимися рамами струился тонкий запах курящейся травки. Возле угловых бакалейных лавок продавали с фургонов покрытый восковым налетом виноград в деревянных ящиках, дубовые прессы и бочонки для виноделов-любителей. Распускались острозубые кленовые листья в Фонтанном Парке, где еще не построили одноэтажного кирпичного хлева под безошибочным названием РЕСТОРАН. Значительная часть небоскребов центра еще не сошла с чертежей. Только обширное кладбище по дороге с Плато на Королевскую гору было так же густо покрыто однообразными серыми памятниками, как пятнадцать лет спустя.

Студенческая бедность казалась восхитительной. К ежемесячному чеку с крючковатой отцовской подписью прибавлялись понемножку выбираемые деньги из летних заработков, и соседки по квартире живо обсуждали, имеют ли жители Аркадии право вообще употреблять слово "бедность", если ежегодный студенческий бюджет равен доходу шести или семи гаитянских семей. (Нищета стран третьего мира, война в Сиаме и право на однополую любовь обсуждались в квартире едва ли не чаще, чем побочные эффекты противозачаточных таблеток).

В Маячный поселок она наведывалась нечасто, да и то после ужина неизменно поднималась к себе (вся мебель осталась на месте) и выгружала из портфельчика кипы бумаг, учебников и тетрадей. Собственно, вся ее учеба была одним затянувшимся поединком с отцом, поединком упорным, немым, ожесточенным. Даже теперь, когда в ней зрели и взрывались шипящие звуки его родного языка, он продолжал разговаривать с дочерью на своем тяжелом английском.

Когда Сюзанна была на третьем курсе, отец потерял работу.

Фирма, перепуганная призраком прихода к власти Патриотической Партии Новой Галлии, переводила штаб-квартиру в Метрополис. Кое-кого из верных служащих брали с собой. Перед отцом извинились и предложили довольно щедрое выходное пособие, в сущности, почти досрочную пенсию. Но отец не мыслил себя без работы. Дом в Маячном поселке, по всей видимости, следовало продать, а семье - переселиться на Запад, в те края, где нашлось бы место для пятидесятипятилетнего инженера-строителя, изредка страдающего ревматизмом и не владеющего галльским языком.

Они сидели вчетвером с братом Николаем у электрического камина, не слишком убедительно изображавшего лепестки настоящего пламени. Мать уверяла, что с отцовскими талантами и стажем ему решительно не о чем беспокоиться, в крайнем же случае она пойдет на работу сама, не говоря уж о том, что - вот совпадение! - на днях ей пришел из федеративного издательства сочувственный отзыв о последнем романе. Отец был мрачен и молчалив. Никогда раньше не посвящали Сюзанну в вещи, угрожавшие самому существованию семейства в Маячном поселке, и ссориться родители старались тайком от детей. Правда, типовой дом из сухой штукатурки на алюминиевом каркасе не был рассчитан на семейные сцены, и не одну ночь провела девочка Сюзанна, в слезах прислушиваясь к выкрикам на первом этаже. Лающими фразами на славянском осыпал отец ничего не понимавшую мать, визгливо и суетно отвечала она ему, а наутро все было тише воды, ниже травы, и мать помогала отцу завязывать галстук и пододвигала к нему запотевший стакан с томатным соком (апельсинового он не признавал). Вдумчивый брат Николай по дороге в школу объяснял Сюзанне, что родители таким образом освобождаются от стресса, и если б они не любили друг друга, то давно бы разошлись. После школы заплаканная мать просила ее разогреть обед и продолжала твердить что-то жалобное в телефонную трубку. А Сюзанна продолжала вспоминать сердитую скороговорку отца (мне завтра на работу, кормить тебя и детей, твои глупости меня не интересуют, и денег на издание за свой счет у меня нет...) и тонкие выкрики матери (мне надоело от тебя зависеть, меня губит, ты понимаешь, губит эта жизнь, и все это - по твоей вине). Дети весь день голодные, цедил отец, зачем мы покупали этот проклятый пылесос, если пыль и под кроватями, и ковер Бог знает когда... даже коллег пригласить стыдно... Лучше бы пошла на службу, добавлял он, и не морочила голову себе и домашним. Ночные скандалы, к слову сказать, почти всегда начинались после того, как почтальон приносил очередной пакет с возвращенной рукописью - а еще через несколько дней мать оживала и снова чуть ли не круглые сутки стучала на электрической пишущей машинке, спроваживала мужа и детей из дома по выходным, и соломенная корзинка у ее письменного стола переполнялась измятым, разодранным на мелкие кусочки печатным текстом.

Закомплексованные неудачники, злилась Сюзанна на родителей, ничего в жизни не добились, и вымещают теперь свои расстройства друг на друге.

Мать твоя достойный человек, сказал ей как-то отец со вздохом, только сказать ей нечего. Знаешь, сколько таких, как она, по всей Аркадии зря переводят бумагу? Ну, поведает она миру о том, как наша соседка изменяет мужу, пока тот зарабатывает деньги, или о том, как хороша бесплатная медицина, которой никак не введет наш парламент, а то - об отличиях аркадской души от федеративной. На этом континенте живут одни подростки, заключал он с горечью, а мир состоит из взрослых людей. Он улыбался, и морщины на его худом лице становились еще глубже. Я неправ, впрочем, добавлял он, весь мир состоит из подростков, и литература - одна из многих игр, которыми они тешатся.

Он любил рассуждать о том, сколько свободы и независимости дала ему Аркадия, а сам жил как бы вполсилы, будто превозмогая постоянную внутреннюю муку. Слишком поздно приходил с работы, редко играл с детьми, оживая только с приходом в дом гостей-славян. Теперь же - и вовсе сник, и выглядел лет на десять старше своих лет. Какие уж там поиски работы. Слава Богу, что закладная за дом почти целиком выплачена. Ну, сказал брат Николай, тебе же будут платить досрочную пенсию. Вам с мамой хватит, а мы с Сюзи как-нибудь обойдемся. Сюзанна молчала. Бедность была восхитительной при условии чека, в противном случае становясь унизительной. Поджав ноги в любимом кресле (алые розы на черном сатиновом фоне) она мысленно вела сложные подсчеты. Летних заработков едва хватало на плату за квартиру, за учебу, на макароны с сыром. Придется искать вечернюю работу, обходить рестораны, недосыпать, страдать от боли в ногах.

Ладно, отец, сказала она неожиданно взрослым голосом, не тоскуй ты так. Велика ли беда - с работы поперли. Мне всего полтора года осталось, а в аспирантуре дадут хорошую стипендию. Николай будет программы для компьютеров писать. А сейчас знаешь что? Давай-ка посмотрим кино, которое ты снимал с нами на юге. Ты его уже лет пять, по-моему, не крутил.

Отец - в красной клетчатой рубахе и вытертых домашних джинсах - склонился вперед, обхватив колени руками, словно писатель Достоевский на известной картине. Сюзанна же переводила взгляд с него на мать, на расстроенное пианино (на котором и сама умела играть простенькие пьесы), на кадки с пальмами, на раскрашенные литографии давно взорванных церквей Отечества. Потрескивал и пощелкивал электрический камин, и брат Николай нес утешительную чушь о каком-то объявлении по специальности отца, на которое он наткнулся в провинциальной газете со Среднего Запада. Я не поеду на Средний запад, пробормотала мать с непонятной решимостью. А если бы я был кадровым военным, возразил отец. Да-да, мать посмотрела на него злым взглядом, это и есть твое призвание, ты думаешь, я не знаю. Форма, скрипучая портупея и учения на полигоне. Слава Богу, что тебя тогда не взяли в армию, я никогда, ты слышишь, никогда не могла бы жить с военным, это самые тупые люди в мире. Отец молчал, и Сюзанна понимала, что он мучается больше всех остальных - но себя жалела еще больше. И виноват был в этом он, отец, который загубил талант матери, заперев ее в доме из сухой штукатурки на алюминиевом каркасе, отец, который, словно миллионы других, хотел прожить жизнь тихо и спокойно, в парадизе на краю света, ради будущего детей, - не подозревая, что вся эта жизнь может развалиться, как развалился бы дом в Маячном поселке от дальнего разрыва фугасного снаряда.

Спустя еще три года, когда Сюзанна была уже в Столице, отца поместили в психиатрическую лечебницу с крайне неблагоприятным прогнозом.