Плато

Глава третья

Много-много лет тому назад Столица задыхалась от такого же душного лета, как сейчас - Город.. Я одурел от запаха раскаленного асфальта, устал от незваных гостей, страдал от небеспричинного страха перед тайной полицией. К концу июня, раздобыв случайный заказ на технический перевод, я снял второй этаж полуразвалившегося деревянного дома в получасе езды от города, чтобы с радостным озлоблением дописывать антирежимный роман (из тех, какие в последние годы десятками появляются в отечественных ежемесячниках). Многие откровения этой книги, увы, устарели еще до того, как она появилась на свет в захолустном апатридском журнальчике. Теперь я даже боюсь раскрыть ее снова (хотя, справедливости ради, были у романа и благодарные читатели). Но кто же запретит мне заново переживать те предутренние часы, когда я убирал с колен машинку (у нас с Гостем есть общие привычки), шлепал на кухоньку к портативной газовой плитке, наливал очередной стакан белесого от крепости чая и садился, счастливый, на скрипучую табуретку - а в раскрытое окно толкались тяжелые яблоневые ветки и задувал ледяной ночной ветерок. Я прятал экземпляры рукописи от тайной полиции (времена стояли недобрые), перечитывал их, запирая двери на хлипкий проволочный крючок, всхлипывал над судьбами героев - каждый из них был чем-то похож на меня самого, каждый был воплощением упущенных возможностей, чаще всего - невеселым. Конечно, горевал я зря, но по врожденной сентиментальности мне никогда не давалась та невозмутимость, которой требует писательское ремесло.

В том романе много говорилось о железном занавесе. С детских лет в утопическом парадизе я не мог смириться с существованием невидимой преграды, за которую пускали только избранных. Спустя годы Господь Бог - любящий, как верно заметил мой Редактор, искусство пародии, - наградил меня домом в часе езды от самой длинной неохраняемой границы в мире. Я стоял у покосившегося бетонного столба, широко расставив ноги, так, чтобы находиться одновременно в двух странах, и хохотал над выцветшей табличкой, которая предписывала обратиться в ближайший пограничный пункт, в десяти милях отсюда. Даже если жители со стороны Федерации доносили о замеченных чужаках - миф был разоблачен. Границы, установленные людьми, оказались преодолимы. Остались другие - но ни литературе, ни самой жизни не справиться с ними.

Гость и Хозяином выехали из Города на шоссе. На горизонте равнина уже начинала морщиться, вздымаясь невысокими холмами, зазывные объявления приглашали собирать клубнику прямо на полях.

"И все же мне не по себе,"- сказал Гость. "Я думал, на этой границе только машут платочком. А мне визу давать не хотели. Две недели промурыжили. И какие порядки в консульстве Федерации, - он оживился, - охранник с пистолетом, обыскивают при входе, чемоданчик мой отобрали! Ничего себе оплот демократии."

"Террористов боятся, - отвечал Хозяин. - Семь лет тому назад не обыскивали. Правда, я тоже ждал две недели, но на второй раз мне поставили постоянную визу в отечественный паспорт. Но я тебя понимаю. У меня раньше тоже сердце сжималось - а вдруг не пустят. С аркадскими бумагами проще. Только вместо паспорта я им обычно показываю свидетельство о гражданстве, пластиковую такую карточку."

"Почему?"

"На моем паспорте слишком много штампов европейских пограничников, - смеялся Хозяин, - так много путешествуют только террористы и торговцы наркотиками, дорогой мой Гость. К тому же я говорю по-английски с акцентом отечественного шпиона из дешевого боевика. А пограничники - народ незамысловатый."

"Значит, и эта граница не такая уж несерьезная," - подытожил Гость.

"Смотря для кого, - рассеянно сказал Хозяин. - Упаси тебя Бог пересекать ее на автобусе - испортишь настроение на весь день. К пассажирам таких машин, как эта, они благосклоннее."

Мимо них проносились тихие поселки Новой Галлии, пустые придорожные забегаловки, захламленные автомастерские, плакаты "продается" на фермах и особняках, острые сдвоенные шпили церквей. Бойкие горожане, перекликиваясь, собирали в лукошки клубнику на перегретых, дымящихся полях. Осталась позади местная достопримечательность - сорокафутовая деревянная скульптура деревенского простака в синих штанах, зазывающего к прелестям гамбургеров и пепси-колы. Граница приближалась.

"Полно трепаться, - сказал вдруг Гость, - не на увеселительную прогулку едем. Послушай, ты случайно не собираешься застрелить Когана, или Сюзанну, или их обоих? Не делай глупостей."

"Не собираюсь подбрасывать твоему Татаринову сюжет для мелодрамы, - отозвался Хозяин. - Помнишь, в его романе тоже парочка друзей едет к границе, правда между Отечеством и Турцией? Бежать хотят от утопизма. А нам бежать некуда и незачем. Я еду не выяснять отношения, а вернуть Когану должок по одному недавнему поручению, и при этом полюбоваться на свою женушку. Семь лет висеть камнем у меня на шее, и вдруг польститься на старого клоуна. Который, между прочим, воплощает все ненавидимые ею прелести Отечества куда ярче меня. Ты видел, какого цвета у него зубы? Это он, а не я, неделями не моется и напивается теплой водкой, словно последний скот. Это не я, а он сначала пресмыкался перед властями, потом взбунтовался, а теперь снова валяется у них в ногах, лишь бы откушать бубликов с маком на столичной улице. Ну и хрен с ним. Я-то знаю, что бубликов там больше нет, утописты все повывели. На кой черт ты устроил его в свой пансион?"

"Ты предпочел бы, чтобы Сюзанна покатила за ним в Новый Амстердам? - возразил Гость. - А в этом нет сомнения, потому что она, извини, влюблена в старика, как кошка. Я же видел их в дворницкой. Ни дать, ни взять голубки. Занавесочки на окнах появились, бельишко чистое. Из ресторанов на Сквозной вечерами не вылезали, за ручки друг друга держали."

"Но почему? - взорвался Хозяин. - Почему, во имя всего святого? Я бы понял, будь она той, прежней Сюзанной. Стишки, смысл жизни, несуществующая загадка славянской души. Но она же обо всем этом забыла. Она вбила себе в голову, что отец сошел с ума из-за того, что она уехала с Столицу и вышла за меня замуж. Каким образом, с ее ненавистью к Отечеству..."

"Не к Отечеству, - Гость пожал худыми плечами, - а к самой себе. Коган оказался отменным психологом - задел одну струну, другую, и вот тебе урок."

"Не нужны мне уроки, - огрызнулся Хозяин. - И не нужна мне твоя Сюзанна. Мне принцип важен. У бабы было все, и она брезговала. Появляется шут гороховый, умеющий рифмовать, и на тебе. Ничего, я этим твоим влюбленным устрою веселую жизнь."

"До Федерации один километр", - прочел Гость надпись на зеленом щите.

"Готовь документы, - буркнул Хозяин. - Только сначала заедем в беспошлинный магазин. Я этой идиотке хоть духов куплю. От Когана она дождется разве что средства для освежения воздуха в сортире."

С беспошлинными сумочками на заднем сиденье (Гость, пораженный неслыханными скидками, купил литровую бутыль коньяку и сколько-то сигарет) они подъехали к американскому пограничнику. Набор стандартных фраз (произносить которые Хозяин нарочно тренировался, чтобы акцент был слабее) не сработал - поразмышляв над пластиковой карточкой водителя и серой беженской книжечкой Гостя, чиновник все-таки попросил их свернуть и подождать. Подошедший чин постарше взял документы и удалился. За окном пограничной станции суровая девица в форме положила их перед собой и начала стучать по клавиатуре компьютера.

- Не дрожи, - сказал Хозяин. - Если у кого из нас двоих есть причины бояться, то уж точно не у тебя.

- Зачем ты сказал пограничнику "для собственного удовольствия"?

- Это официальная формула. Мы с тобой можем пересекать границу либо по делу, либо ради развлечения. А никаких дел в Федерации я в данный момент не веду. Я торгую в европейских странах аркадскими товарами, скажем, бобровым мехом и дранкой. Запомнил? Ну вот, уже несут. Спасибо. До свидания. Поздравляю тебя, Гость. Признайся мне теперь, - он вырулил на шоссе и набрал бешеную скорость, - только честно, тебе, как и всем подросткам в Отечестве, часто снились сны о Федерации? О Новом Амстердаме?

Гость вздохнул. На первый взгляд ничего не изменилось, разве что вместо галльских надписей появились английские. (Тут замечу, что одна из главных забот аркадцев, особенно англоязычных - выискивать в себе черты, отличающие их от южных соседей. Кто-то даже пошутил, что аркадский национальный характер состоит в непрестанных поисках такового. Но эта тема заслуживает особых трактатов, к которым я и отсылаю читателя, за недостатком места.)

- Почему на домах аркадские флаги?

- Дачи. Для жителей Города сюда рукой подать, а для федерации - медвежий угол.

- Почему вы с Сюзанной здесь дома не купите? Дорого?

- Я не люблю Федерации, - сказал Хозяин. - Здесь меня рано или поздно съедят со всеми потрохами. Хотя Зеленые Холмы, конечно же, прекрасны. Представляешь - два или три миллиона человек, и все шьют лоскутные одеяла или целый год собирают по сараям разное старье, а потом торгуют им на лужайке перед домом. Зимой толпы лыжников - видишь, на горах просеки с подъемниками. А летом почти никого. Для моего бизнеса здесь мертвая зона. Промышленности никакой. Бывшие хиппи пасутся стадами. Горы. Реки. Водопады. В озере водится доисторическое чудовище. Рай для пенсионеров с наклонностью к прекрасному. Когда-то мы с Сюзанной, - он глубоко вздохнул, - ездили сюда кататься на лыжах, и наткнулись на гостиницу, полную жизнерадостными старичками. Знаешь полное презрение к времени, написанное на лицах местных старичков и старушек из среднего класса? Старость для них что-то вроде законного бессрочного отпуска.

- Отечественные старики тебе милее, - полуутвердительно сказал Гость.

- С чего ты взял? Я старости боюсь точно так же, как десять лет назад, а может, и больше. Ни в отечественного старичка, ни в федеративного превращаться не желаю. Твоей Елизавете в этом смысле повезло.

Он в первый раз за все прошедшие месяцы назвал это имя.

- В каком смысле? - вздрогнул Гость.

Они неслись по извилистой дороге, проходящей берегом озера. Справа мелькали то хутора, совсем как в Новой Галлии, то деревушки с вывесками, нарисованными масляной краской. У белых, обшитых гонтом домов, как и предсказывал Хозяин, молчаливо пили сладкую газированную воду пожилые хозяйки, провожая автомобиль долгими взглядами из-под ладони. На траве перед ними была разложена старая утварь - кресла-качалки, побитые электрические чайники, плюшевые игрушки со свалявшимся мехом. Аркадских флагов становилось все меньше, зато множились гордые полотнища с могучим толстоногим орлом на фоне звездного неба. В одной лапе он сжимал оливковую ветвь, в другой - пучок молний. На иных лужайках розовели пластиковые фламинго, на иных - особой конструкции павлины из полиэтиленовой пленки надувались и поворачивались под легким ветерком. Горы уже начинали спускаться к дороге, громоздясь темно-коричневыми и черными обнажениями скальных пород. Сразу над шоссе начинались еловые леса. Было ветрено, ясно, прохладно.

Хозяин медленно повернулся к пассажиру и снизил скорость.

- Пристегни ремень, - сказал он, - тут полиция ничуть не добрее, чем в Аркадии.

- Ты не ответил.

- Что я должен тебе ответить?

- Почему Елизавете повезло.

- Будто ты не понимаешь.

- Не понимаю.

- Что ты притворяешься, - сказал Хозяин мрачно, - до Столицы такие вести доносятся быстро. Вся Америка об этом писала. Или ты радио не слышал?

- Не слышал я радио, и вестей никаких не слышал, не пугай ты меня, ради Христа! Что с Елизаветой? Она что, больна?

Хозяин, видимо побледнев, резко нажал на тормоз. Оба они едва не стукнулись головами о лобовое стекло. Машина отрулила на обочину, под знак "Площадка отдыха", к зеленому столу, двум скамейкам и жестяной кабинке портативного туалета. Гость, так хорошо державшийся все полгода, дрожал мелкой дрожью. Хозяин расстегнул ему привязной ремень и взял за руку.

- Нет твоей Елизаветы, - сказал он почти шепотом. - Мы с Сюзанной думали, что ты сам знаешь, не говорили, чтобы тебе душу не бередить. Уже два года, как нет. Ну, - он тронул друга за плечо, - прости меня. Я действительно не знал.

- Она уехала?

- Она умерла, Гость. Погибла. Она жила в Северопольске, сбывала туристам тряпичных кукол, держала маленький детский сад, а летом преподавала в славянской школе при военном колледже. Муж работал там же водопроводчиком. У меня есть пачка газетных вырезок, я дам тебе прочесть. Когда осенью позапрошлого года сбили тот самолет на Дальнем Востоке, ты не можешь себе представить, что творилось в Федерации по милости нашей (?) державы. В воскресенье вечером они с Юсуфом сидели в баре и говорили по-славянски. Ее застрелил пьяный курсант. Она умерла мгновенно. Курсант получил пожизненное заключение. Президент прислал скорбное письмо мужу и дочери. Колледж оплатил похороны и принес Славянской школе официальные извинения. Под соболезнованием Юсуфу подписался весь Северопольск. Ее любили там, Елизавету.

Гость молчал, покусывая невесть откуда взявшуюся толстую соломинку. Боком выбравшись из автомобиля, он спустился сквозь ежевичные заросли в овраг и неторопливо улегся лицом вниз на сырую, покрытую истлевшей прошлогодней листвой землю. Хозяин не стал его поднимать. Когда он так же неторопливо встал, вокруг было уже черно. Огромные звезды толпились над пустынной дорогой, и в отдаленной долине стучали колеса редкого в этих местах поезда, пустотелым эхом отдаваясь от зеленых холмов.