Плавание «Сидрэгона»

Потрясение, чуть не ставшее трагедией

Хорошее настроение почти совершенно исчезло. Мы устали, проголодались, разозлились и даже немного напугались.

Мы не могли всплыть!

Вскоре после десяти часов утра в этот день, 25 августа, мы поздравили друг друга с тем, что находимся на борту четвертой американской подводной лодки, достигшей Северного полюса. Нас не особенно беспокоило то обстоятельство, что в течение последних восьми часов мы встретили только одну полынью в мощном ледяном потолке над нами со спускающимися вниз двадцати-, двадцатипятиметровыми выступами и пиками. Однако проходили минуты и часы, и нам становилось все яснее и яснее, что мы попали в трудное положение.

Поиск пригодной для всплытия полыньи мы начали еще у самого полюса. В одиннадцать двадцать утра вахтенный офицер зафиксировал, что «Сидрэгон» прошел под участком чистой воды шириной триста метров. Мы не сделали полного поворота Вильямсона, потому что были уверены, что легко выйдем под эту полынью. Когда мы подвсплыли на глубину сорок пять метров и должны были находиться в нескольких стах метров от полыньи, я поднял перископ. Вода была бледно-зеленого цвета и едва просвечивалась.

Затем, судя по прокладке, «Сидрэгон» вышел точно в то же место, в котором вахтенный офицер только что обнаружил полынью, но теперь во льду над нами было видно только несколько небольших трещин. На малом ходу мы пересекли это место шесть раз; я разворачивал перископ во все стороны, но по-прежнему никаких признаков полыньи не было. Показания светоизмерительного прибора и телевизионной камеры подтверждали мои наблюдения и выводы: над нами были лишь небольшие участки открытой воды, ширина которых не превышала пятидесяти метров. Той большой полыньи, под которой мы недавно прошли, не было!

Длительные поиски пригодной для всплытия полыньи так и не увенчались успехом. Поскольку давно уже прошло время второго завтрака, я решил сделать перерыв и разрешил штурманской группе отойти от своих мест.

После полудня мы продолжили поиск. Пользуясь перископом, эхоледомером и другими приборами, мы в течение трех часов обследовали бесчисленное множество небольших полыней, но пригодной для всплытия так и не встретили. Распустив штурманскую группу, я поручил дальнейший поиск вахтенному офицеру, а сам направился отдыхать в каюту.

В четыре часа дня мы принялись за работу в третий раз. Теперь над нами была полынья шириной пятьдесят метров, покрытая молодым льдом толщиной, судя по показаниям эхоледомера, не более девяноста сантиметров. Считая полынью вполне пригодной для всплытия с пробиванием льда, я приказал медленно увеличивать плавучесть «Сидрэгона». Но перед самым ударом об лед эхоледомер внезапно показал, что лед над нами значительно толще — около трех метров! Что же произошло? Никаких очевидных причин для неправильных показаний приборов не было, но и искать эти причины было бессмысленно: всплывать в этой полынье явно невозможно. Нам ничего не оставалось, как погрузиться на глубину и продолжать поиск.

Время подходило к девяти часам вечера, а мы все еще не нашли полыньи, в которой можно было бы всплыть. Я уже начал беспокоиться не на шутку, так как истекало время для очередного донесения командованию о нашем положении.

— Давайте попытаем счастья в другом полушарии, штурман, — предложил я Бёркхалтеру. — Дайте мне курс для выхода на другую сторону от полюса.

Через некоторое время «Сидрэгон» перешел в восточное полушарие. К десяти часам вечера нам повезло: мы обнаружили прекрасную полынью шириной двести двадцать метров и длиной четыреста метров, покрытую пятнадцатисантиметровым льдом. В десять часов двадцать минут вечера «Сидрэгон» находился уже в надводном положении на расстоянии двенадцати миль от полюса и всего в пятидесяти метрах от опоясывающей полынью кромки тяжелого льда. Я приказал вызвать на мостик нашего канадского советника.

— Робертсон, как вы думаете, сможем ли мы пробиться через этот тонкий лед и подойти к кромке полыньи, не повредив обтекателя гидролокатора? — спросил я его.

— Я полагаю, что это вполне возможно, но на всякий случай разрешите мне спуститься на палубу, чтобы наблюдать за форштевнем, — предложил он и отправился на нос.

Робертсон растянулся на палубе и свесил голову за борт. Поднятой рукой он делал мне знаки. Осторожно я дал электромоторами самый малый ход вперед. Лед начал трескаться и разламываться на мелкие кусочки. В этот момент меня позвали в радиорубку — со мной хотел говорить какой-то адмирал. Посмотрев на стоявших на палубе и начинавших мерзнуть людей, которые не могли отойти от своих мест, пока корабль не пришвартуется, я сказал радисту, чтобы он извинился за меня и передал, что я подойду к микрофону несколько позднее. «Сидрэгон» медленно продвигался вперед, надавливая на большие льдины и разламывая их на мелкие кусочки.

Вскоре расстояние между кромкой полыньи и носом «Сидрэгона» сократилось до тридцати метров. Лед перед нашим форштевнем поломался, и нас разделяла почти чистая вода. Но подходящего места для швартовки не было; подходить к округлой кромке полыньи лагом было опасно из-за большой уязвимости винтов и руля. Пришлось остановить корабль в таком положении и оставить на мостике ходовую вахту. Однако машинами подрабатывать пришлось лишь изредка, несмотря на то что дул довольно сильный ветер. Температура воздуха была около минус 3 градусов.

Здесь, почти у самого полюса, мы организовали еще одно «увольнение на берег» и даже провели на льду бейсбольный матч между матросской и офицерской командами. Группа легководолазов произвела еще одно погружение под лед и осматривала его в течение сорока минут. Но на этот раз между соленой водой океана и тонким льдом, покрывавшим полынью, был примерно метровый слой сравнительно пресной воды, который значительно уменьшал видимость из-за различных коэффициентов рефракции. Да и соленая вода была здесь менее прозрачного темно-зеленого оттенка, что препятствовало качественному подводному фотографированию.

Пока выполнялись различные корабельные работы в надводном положении, а свободные от вахты были увлечены различными играми на льду, я решил отдохнуть.

Я не без тревоги бросил последний взгляд на группу фотографов на льду, перед тем как спуститься с мостика в центральный пест, чтобы погрузиться. С фото — и кинокамерами на льду остались Брюер, Ситон и Хэммон. Они должны были запечатлеть на пленку погружение «Сидрэгона» и, самое главное, всплытие с пробиванием льда. Я надеялся получить таким образом полезные данные по механике излома льда под давлением снизу.

Маневрирование, которое мы должны были выполнить, казалось несложным. Нам нужно было погрузиться на глубину сорок пять метров, развернуться влево, продвинуться немного вперед по продольной оси полыньи и всплыть, пробив тонкий лед над собой. Брюер знал место, в котором мы должны были всплыть, и даже направил на него свои кинокамеры.

Не успел прозвучать второй сигнал ревуна, как послышался шум вытесняемого из цистерн воздуха и врывающейся в них воды. Стрелка глубиномера начала отклоняться вправо. Когда «Сидрэгон» погрузился на определенную глубину, Мэлоун начал откачивать из цистерн воду, чтобы остановить корабль на заданной глубине. Однако на этот раз «Сидрэгон» оказался почему-то тяжелее обычного. Мы прошли глубину сорок пять метров, но корабль продолжал погружаться. Когда глубиномер показал шестьдесят метров, я опустил перископ, чтобы не перегружать гидравлическую систему излишним давлением и с беспокойством перевел взгляд на Мэлоуна. Он делал все возможное для того, чтобы остановить погружение. Падение вниз прекратилось только тогда, когда мы оказались на глубине семьдесят метров. На несколько минут «Сидрэгон» повис в неопределенном положении, а затем начал медленно перемещаться вверх.

Я стал разворачивать корабль, положив руль лево на борт и дав малый ход левой машиной назад, а правой вперед. «Сидрэгон» подвсплыл на глубину сорок пять метров, и я поднял перископ. Когда появившиеся в поле зрения медузы начали перемещаться к корме, я застопорил правую машину, чтобы остановить корабль и занять правильное положение в полынье для всплытия. Но в этот момент я увидел с левого борта темную бугристую массу тяжелого льда, означавшую, что «Сидрэгон» находится не под средней частью полыньи, а под ее кромкой.

— Нас отнесло, Стронг! — воскликнул я. — С левого борта рядом с нами кромка тяжелого льда. Чтобы всплыть, придется развернуться еще правее.

— Судя по прокладке, мы находимся в середине полыньи, — мрачно заметил Стронг.

Но мы оба понимали, что при таких незначительных перемещениях корабля прокладка не может быть точной и что мы оказались в таком положении, по-видимому, из-за того, что лед над нами под действием ветра движется.

— Над первым лед толщиной два с половиной метра! — доложил вахтенный у носового эхоледомера.

Нос корабля был под кромкой тяжелого льда. Я с отчаянием увеличил скорость разворота корабля. Нос начал выходить из-под кромки льда, но вдоль всего правого борта по-прежнему была видна стена тяжелого льда. С левого борта льда не было.

— Прокладчик полыньи показывает лед прямо над носом, командир, — испуганно доложил Стронг.

Я не на шутку встревожился.

— Мы медленно погружаемся, командир. Я откачиваю балласт, — доложил Мэлоун.

Оторвав глаза от окуляра перископа, я быстро взглянул на глубиномер: он показывал пятьдесят пять метров. Крутой поворот вызвал быстрое погружение корабля; мне пришлось замедлить поворот, иначе мы стали бы проваливаться на глубину.

Не успел я дать соответствующие команды на руль и машины, как увидел прямо по носу темную линию тяжелого льда. «Сидрэгон» медленно двигался прямо под этот лед.

— Правая стоп! Левая средний назад! — крикнул я, стараясь погасить ход корабля по инерции.

— Над четвертым и пятым лед толщиной три-четыре метра, — послышался доклад вахтенного акустика.

— Стронг, проверьте прокладку; так мы можем потерять полынью совсем, — приказал я.

Лицо Стронга побледнело. Положение становилось кошмарным. Оба мы хорошо помнили, как вчера наша попытка найти обнаруженную полынью не имела никакого успеха. Наших трех товарищей, оставленных на льду, ожидала смерть, если мы не сможем снова всплыть и взять их. Каждый, кто находился в центральном посту, прекрасно сознавал это.

Я не рисковал сильно отрабатывать машинами назад, потому что мы не удержались бы тогда на глубине и могли бы удариться о свисающие ледяные выступы или погрузиться на такую большую глубину, что перископ не выдержал бы забортного давления. Тяжелый лед со стороны носа подходил все ближе и ближе, несмотря на то что корабль слегка двигался назад по инерции. Ледяные торосы уже прошли над перископом и поползли дальше к корме.

— Обе стоп, руль прямо, обе средний вперед! — приказал я охрипшим голосом и с досадой заметил, что по моему лицу и по шее скатываются капельки пота.

— Мы сделаем поворот Вильямсона и зайдем сюда снова, — сказал я, обращаясь к Стронгу.

Оставшись на льду, Брюер и его товарищи быстро засняли погружение «Сидрэгона» и развернули свои камеры в новое положение, чтобы запечатлеть на пленку, как он будет пробивать лед. Только после этого, стоя в молчаливом ожидании, они почувствовали себя совершенно одинокими в этой бескрайней ледяной пустыне. О том, что они не одиноки, говорили лишь мощные звуковые сигналы гидролокационной станции «Сидрэгона». Они с улыбкой обменялись несколькими фразами по поводу того, что сигналы гидролокатора так хорошо проникают через воду и лед. Писк гидролокатора, казалось, становился все более громким и близким к тому месту, где они находились, затем, к их ужасу, он прошел под ними и с каждой минутой становился все более слабым. Постепенно улыбки на их лицах сменились недоумением. Сигналы становились все более и более слабыми и наконец совершенно пропали.

Наступила гнетущая тишина. Ветер несколько усилился, пошел мокрый снег. Каждый из них понимал угрожающую опасность; они были живыми свидетелями вчерашних безуспешных поисков полыньи. Потянулись долгие минуты ожидания. Линзы аппаратов начали покрываться льдом, несмотря на усилия людей не допустить этого. Когда холодный ветер стал пронизывать до костей, они начали серьезно думать над тем, чтобы воспользоваться оставленными на всякий случай на льду спиртовыми плитками и запасами консервированной пищи.

Тем временем, находясь на глубине сорок пять метров и на расстоянии полумили от полыньи, «Сидрэгон» описывал широкую циркуляцию. В центральном посту стояла гнетущая тишина, нарушаемая лишь лаконичными докладами вахтенных и шуршанием и щелканьем регистрирующих приборов гидролокаторов и эхоледомеров. Каждый старался выполнить свои обязанности наилучшим образом, так как сознавал, что жизнь находящихся на льду товарищей зависит от правильного маневрирования и действий корабля. Я чувствовал себя так, как будто на моих плечах лежал многотонный груз. Что я скажу семьям этих трех человек, если нам не удастся их снять?

Развернув корабль на обратный курс, мы снова приступили к поиску полыньи. Через короткое время справа и слева по носу появилось по одному небольшому участку открытой воды. Какое-то непостижимое чувство подсказало мне, что начать надо с правого. Увеличив скорость хода, я направил «Сидрэгон» к этому участку. Освещенность воды впереди по курсу увеличилась. Если эта полынья не та, в которой мы всплывали, нам придется искать другую где-нибудь рядом. А что, если та полынья начала закрываться? Каждая минута была на счету.

Штурманская группа быстро определила границы полыньи. Как только я убедился, что над кормой льда нет, я сразу приказал всплывать, несмотря на то что корабль еще двигался по инерции вперед. С ужасным скрежетом и грохотом рубка пробила десятисантиметровый лед. Шум разламывающегося льда продолжался некоторое время и после всплытия в результате медленного, затухающего движения корабля вперед. Подняв перископ, я увидел самое радостное зрелище за весь наш переход: три одинокие фигуры и аппарат на треноге.

После пятнадцатиминутного напряженного и молчаливого ожидания Брюер и его товарищи услышали слабые, но постепенно усиливающиеся звуковые сигналы гидролокатора. С огромным облегчением и радостью они заметили, что звук, несомненно, приближается к полынье.

После того как мы всплыли и приняли на борт группу фотографов и их аппаратуру, я спустился в свою каюту, чтобы окончательно успокоиться. Вскоре я вышел в кают-компанию выпить чашку кофе. Но до меня не доходили шутки по поводу происшедшего, а вечером я долго не мог заснуть, так как все время думал о том, что мне было бы легче умереть самому, чем отвечать за гибель на Северном полюсе трех человек, в случае если бы нам не удалось снять их со льда.

А насколько подобная трагедия была близка, мы убедились в течение последующих трех часов. Погрузившись на глубину для испытаний специального оборудования, мы отошли от полыньи на одну милю, а затем попытались возвратиться к ней. После двухчасового поиска нам пришлось признаться, что полынью мы найти не можем.

Пройдя еще раз точно через Северный полюс, «Сидрэгон» взял курс на юг, к Берингову проливу. На следующее утро мы попытались произвести теперь уже привычное для нас всплытие в полынье шириной триста метров. Но, как только «Сидрэгон» подошел к полынье, из главного циркуляционного насоса правого борта вырвалась сильная струя воды, которая начала заливать нижнее помещение турбинного отсека. Вахтенный машинист быстро перекрыл соответствующий клапан, и поступление воды прекратилось, но «Сидрэгон» лишился в результате этого половины мощности своих двигателей. К счастью, это произошло в момент, когда мы были на незначительной глубине. Если корабль находился бы на большей глубине, струя воды была бы намного сильнее, вода попала бы на электрооборудование и почти неизбежно возник бы пожар. На ремонт насоса потребовалось около семи часов.

Следующие пять суток перехода оказались очень хлопотливыми. Мы проходили те районы Северного Ледовитого океана, глубины которых все еще оставались неизвестными.

В воскресенье 28 августа меня разбудили ранним утром, чтобы взглянуть на подводный хребет, возвышавшийся над дном океана более чем на тысячу двести метров, однако между его вершинами и «Сидрэгоном» все еще оставалось более тысячи восьмисот метров.

Настало время заканчивать отчет о переходе, который составил теперь машинописный том толщиной сантиметров пять. Каждый офицер написал свою часть в этот отчет в соответствии с выполняемыми им функциями. Писарь отпечатал отчет сначала начерно, а теперь, после правки, перепечатал его начисто.

Вспоминая разговор с Робертсоном в начале арктического плавания «Сидрэгона», я задумался над тем, что идея использования подводной лодки для борьбы с подводными лодками противника кажется странной для многих, знающих о подводных кораблях по рассказам о первой и второй мировых войнах, когда основными противниками лодок были надводные корабли и самолеты. Что касается меня лично, я был теперь абсолютно уверен, что атомная подводная лодка представляет собой несравненно большую опасность для себе подобных подводных кораблей противника, чем любой противолодочный надводный корабль. Атомная подводная лодка способна совершать переходы на высокой скорости в таких гидрометеорологических условиях, которые являются почти непреодолимыми для надводных кораблей, а в условиях Арктики атомная лодка — это единственное средство борьбы с подводными кораблями противника. Она может использовать свою гидролокационную аппаратуру на таких глубинах, которые лучше всего способствуют прохождению звука в воде; атомная подводная лодка демаскирует себя шумами меньше, чем любой надводный корабль; она способна обнаруживать подводные цели и применять против них оружие на значительно больших расстояниях. Кроме того, атомная лодка может действовать вблизи баз и портов противника, то есть в таких районах, которые почти недоступны для надводных сил.

В целях освоения Арктики мы тренировались во всплытии ежедневно. Всплытие 29 августа прошло очень гладко. Мы быстро оказались в надводном положении, имея с трех сторон от корабля не более чем по двадцать пять метров до границы полыньи, максимальная ширина которой составляла сто тридцать пять метров, а длина — сто сорок метров.

В ночь на 2 сентября моя работа над отчетом о переходе была внезапно прервана сигналом аварийной тревоги:

— Пожар в торпедном отсеке! Пожар в торпедном отсеке!

Схватив свой аварийный дыхательный аппарат, я стрелой помчался в центральный пост.

— Последняя полынья? — спросил я вахтенного офицера, быстро надевая маску.

— Метровый лед, две мили назад, — ответил он четко.

— Вы свободны. Право на борт! Глубина сорок пять метров! Обе средний вперед! — быстро подал я команды и натянул на лицо маску.

Хотя воздух в центральном посту был еще чистым, я подумал, что достаточно будет сделать один вдох ядовитого дыма, чтобы потерять сознание; возможно, нам придется в течение нескольких часов жить и работать в дыму.

Хотя это была первая тревога после учений, проведенных 9 августа, экипаж «Сидрэгона» занял свои места очень быстро. На учениях в июле некоторых матросов приходилось заставлять надевать маски, теперь же все было по-иному: не потребовалось ни одного понукающего слова. Когда «Сидрэгон» подходил к полынье, покрытой метровым льдом, штурманская группа была уже на месте, а пожар потушили. Загорелась проводка в электрической торпеде в результате замыкания проводов, идущих от аккумуляторных батарей. С дымом легко справилась та же вентиляционная и воздухоочистительная система, которая предназначена для поглощения дыма от курения. Я дал отбой аварийной тревоги и приказал лечь на прежний курс. Эта пожарная тревога подо льдом оставила неизгладимые следы в памяти каждого из нас, однако самое серьезное испытание для экипажа «Сидрэгона» было еще впереди.

Предполагалось, что мы пройдем мимо дрейфующей полярной станции «Т-3», находившейся в мелководном Чукотском море, к северу от мыса Барроу на Аляске. Выполнить эту задачу было бы совсем не трудно, если бы не тот факт, что льдина, на которой находились полярники, разделилась на шесть частей, и как раз та из них, на которой был раскинут лагерь, сидела на тридцатипятиметровой мели. В одиннадцать пятнадцать утра мы прошли под одной из частей льдины «Т-3» длиной сорок пять метров, со свисающими вниз двадцатиметровыми шпорами и пиками. Глубина моря постепенно уменьшалась, и вскоре мы были вынуждены маневрировать между свисающих подводных ледяных гор, имея всего по десять метров чистой воды под килем и над рубкой. Когда эхоайсбергомер показывал, что впереди по курсу лед с такой подводной частью, что нам пройти под ним невозможно, мы изменяли курс и обходили лед стороной.

После обеда с полярной станцией «Т-3» была установлена двухсторонняя связь при помощи радиостанции с одной боковой полосой. Затем мы попытались приблизиться к ней, однако всплыть на поверхность удалось только после полуночи. Бёркхалтер считал, что «Сидрэгон» находился на расстоянии нескольких миль от дрейфующей станции «Т-3». Видимость для полярной летней ночи была хорошей, но обманчивой. Когда я осмотрелся вокруг через перископ, мне показалось, что я вижу на льду двух моржей, но позднее, при более тщательном осмотре, оказалось, что это просто потемневшие ледяные бугры. Далеко на горизонте едва просматривались какие-то небольшие возвышенности; это могли быть или ледяные торосы, или постройки полярной станции «Т-3».

Чтобы воспользоваться радиолокационной антенной, пришлось снять противоледовое ограждение из стальных брусьев. Радиолокатор показал цель на расстоянии пяти миль по пеленгу 310 градусов. Радисты «Сидрэгона» и полярной станции установили очень четкую связь. Однако, чтобы быть полностью уверенным, я приказал выстреливать сигнальные ракеты до тех пор, пока полярники не сообщат, что видят их. Итак, «Сидрэгон» установил связь с «Т-3», но подойти к станции ближе, не рискуя удариться об лед или зацепить дно, было невозможно. Разочарование по поводу невозможности обменяться рукопожатиями с персоналом станции компенсировалось тем, что теперь нам предстояло проложить курс в Ном на Аляске, а затем и домой, в Пирл-Харбор на Гавайских островах.

Мы снова погрузились и стали осторожно пробираться подо льдом. Глубина продолжала уменьшаться, но дно было сравнительно ровное, что позволяло нам маневрировать между свисающими ледяными выступами и пиками.

Ранним утром меня разбудил встревоженный голос рассыльного, который торопливо передал мне просьбу стоявшего на вахте Бёркхалтера.

— Сэр, вахтенный офицер просит вас прибыть в центральный пост как можно скорее.

Вскочив с койки, я, спотыкаясь, быстро примчался в освещенный слабым красным светом центральный пост.

— Эхоайсбергомер вышел из строя, сэр. Доктор Лайон пошел вниз за Роусоном, — доложил поспешно штурман.

На экране эхоайсбергомера было все наоборот. Темная зона, которая в нормальных условиях указывала на то, что впереди по курсу «Сидрэгона» на расстоянии тысячи метров чистая вода, теперь светилась и была усеяна мутноватыми пятнами, которые означали, что на курсе очень близко от корабля есть глубоко сидящий лед и поэтому в любую секунду может произойти столкновение с ним. За пределами же тысячеметровой зоны экран был непривычно затемненным; в нормальных условиях мы привыкли здесь видеть белые пятна и линии, указывающие или на айсберги, или на глубоко свисающие подводные ледяные хребты и горы, которые нам следовало обходить, чтобы не столкнуться с ними. Положение было катастрофическое. «Сидрэ-гон» как бы ослеп.

Это был, пожалуй, самый опасный момент всего перехода. Впереди нас почти наверное ждала опасность; всплыть мы не могли, потому что полыньи поблизости не было. Даже в том случае, если мы повернем на обратный курс, далеко нам не уйти, так как путь преградит дрейфующий лед. На малом ходу «Сидрэгон» не удержался бы на заданной глубине и на курсе и мы неизбежно ударились бы об лед или зацепили грунт. Но зато наш подводный корабль мог лечь на грунт и приступить к ремонту прибора, или с этой же целью мы могли подвсплыть, коснуться льда и остаться в таком положении без движения. Что-то нужно было предпринимать без промедления.

В первые же секунды нахождения в центральном посту я успел бросить взгляд на все важнейшие приборы, при этом от моего внимания не ускользнул тот факт, что, судя по показаниям батитермографа, «Сидрэгон» только что пересек границу между слоями воды с различной температурой. Такие температурные слои преломляют звуковые волны и обычно создают преимущества для подводной лодки, когда она вступает в единоборство с надводным кораблем. Одни температурные слои отклоняют гидролокационный пеленг в сторону дна, другие — к поверхности, и в итоге такие искажения приводят к тому, что надводный корабль теряет контакт с подводной лодкой. Может быть, такой слой температурного скачка, как мы его называем, отклоняет луч нашего эхоайсбергомера вверх и прибор показывает нам только верхний близ расположенный лед? Бёркхалтер высказал такое же предположение.

— Глубина тридцать семь метров! — приказал я решительно.

Я увеличил глубину погружения «Сидрэгона» только на три метра; под килем оставалось еще семь метров чистой воды.

Опасность была столь большой, что время, которое потребовалось на увеличение глубины, показалось мне вечностью. С напряженным вниманием мы продолжали следить за экраном эхоайсбергомера. В этот момент появился Роусон. Он не обнаружил никаких видимых неисправностей прибора. «Сидрэгон» перешел наконец на заданную глубину тридцать семь метров. И сразу же, как бы по взмаху волшебной палочки, эхоимпульсы на экране переместились за пределы тысячеметровой окружности. Следовательно, звуковые сигналы нашего эхоайсбергомера действительно искажались слоем температурного скачка. Теперь я вздохнул облегченно.

— Вот это да! — воскликнул невозмутимо молчавший до этого Лайон. — Слава богу, пронесло!

— Спрашивается, зачем вы меня разбудили, штурман? — шутливо упрекнул я Бёркхалтера. — Счастливо достоять вахту, — пожелал я ему и отправился в свою каюту.

К девяти часам вечера 3 сентября «Сидрэгон» вышел из района паковых льдов. Нам встречались теперь лишь отдельные плавающие льдины и мелко битый лед.

Отдавая приказ подготовить корабль к всплытию, я не мог не вспомнить то, что пришлось пережить нам всего шестнадцать часов назад, когда мы избежали катастрофы лишь тем, что увеличили на три метра глубину погружения.

В Номе нас встретили очень радушно. Навстречу «Сидрэгону» вышел ледокол береговой охраны «Норт-винд», на борту которого находилась большая группа наблюдателей и корреспондентов.

Из Нома мы вышли на юг и всплыли только в теплых водах севернее Гавайских островов. Утром 14 сентября 1961 года «Сидрэгон» вошел в гавань Пирл-Харбор.