Плавающая Евразия

XVI

Анна Ермиловна ждала сына у ворот, напряженно всматриваясь в темноту, и, увидев его, встрепенулась и в отчаянии заломила руки.

— Боже! — воскликнула она. — Они… ты прав, тысячу раз прав! Действительно убили! Жестоко и бессмысленно! Мелиса забрали прямо на площади, у всех на виду… Но я уверена, его вынудили дружки, сам он на такое неспособен.

— Так быстро забрали? — Почему-то больше всего это поразило Дав-лятова.

— Они пошли и сами на себя заявили, — Анна Ермиловна ухватилась за косяк ворот, почувствовав головокружение. — Ах, как я нервничаю! Я побежала за машиной и кричу: «Мелис, Мелис, почему ты это сделал? Скажи, что это не ты, тебя вынудили…» А он улыбается, довольный, прижатый с обеих сторон милиционерами, и отвечает: «Так надо было, дорогая Анна Ермиловна, во имя спасения города. Жертвоприношение земле для ее успокоения… Земля не приняла кровь той меченой верблюдицы… Нужна была человечья… Спите теперь спокойно, граждане! — махнул он толпе. — Спите спокойно и помните Мелиса… пророка нового времени, спасшего всех вас…»

— Позер! — недовольно проворчал Давлятов, ступая за матерью во двор. Хороший подарочек получил я от Мирабова, век буду помнить.

— Ну при чем здесь доктор? — Анна Ермиловна, обессиленная, опустилась в кресло, поежившись от прохлады. — Ты бы видел, как рыдала его дочь Хури, побежав вместе со мной за машиной… безутешными слезами… «Я чувствовала, что это мой родной брат — его мой папа-принц потерял у моря. Теперь я обязательно найду своих настоящих родителей», — заявила она ошарашенному Мирабову.

— У каждого свои заботы, — неопределенно выразился Давлятов. — Ну, почему ты здесь расселась? Пойдем в кабинет и обсудим, как нам вести себя в этой ужасной истории…

— Ты всегда боялся брать на себя ответственность, — с недовольным видом поднялась с места Анна Ермиловна. — И сейчас, не бойся, выкрутишься…

— А при чем здесь я? — удивился Давлятов. — Он у меня всего две недели… и как бы я ни пытался его воспитывать…

— Две недели и двенадцать лет, — загадочным тоном перебила его Анна Ермиловна, будто что-то вспомнив наконец. — Да, да, друг мой, — именно столько времени ты знаешь Мелиса.

— Что за чушь?! Что за аллегория?! — возмутился Давлятов.

— Скоро! Очень скоро ты поймешь, что это за аллегория, — ответила Анна Ермиловна, закрывая за собой дверь спальни и оставив Давлятова в растерянности. Он постоял возле двери, чтобы сказать что-нибудь примирительное, но не решился и просидел в своем кабинете в оцепенении до самого рассвета.

А на следующий день он узнал от следователя Лютфи (как потом выяснилось, родного брата посредника Бюро гуманных услуг) все подробности, детали и всю тонкость жертвоприношения. Из свидетельства очевидцев, признания самих подростков, а также из тщательного осмотра места происшествия и трупа мужчины средних лет вся картина той ночи сделалась такой выпуклой, что слепила глаза.

Эти трое подростков, старшему из которых, Равилю, только что исполнилось шестнадцать лет, покружившись с криками вокруг костра, как они делали это каждый вечер, с наступлением темноты незаметно отделились от компании и, подавленные, поплелись в сторону лесопилки.

Угонять сейсмочувствительных овец или коз у доверчивых шахградцев становилось все труднее, сегодня же вообще вся компания довольствовалась лишь двумя крадеными курами, которые были общипаны и зажарены на жертвенном огне. Набросились, выхватывали каждый по куску, этим же троим вообще ничего не досталось, потому они весь вечер были угрюмы, танцевали вяло, выкрикивали что-то хриплое и все время норовили лезть в драку. Мелиса даже в огонь толкнули, брови у него опалились. Отпрянув назад, он упал, пополз на четвереньках, Равиль и Петро — второй из этой тройки — с разбега прыгали через его спину, свистя и улюлюкая. В каждом слове и жесте чувствовались скованность и отчаяние. Так и простились, разошлись небольшими группами, уходя в Шахград переулками, через пустыри, мимо лесопилки, а свернули, чтобы помыться в душевой.

На лесопилку они всякий раз проходили свободно, минуя железную калитку недалеко от больших ворот, и охрана, ослабленная напряжением этих дней, не очень-то отличала своих от чужих, только вскакивала она, когда у ворот останавливалась машина с грузом. Охранники махали руками, требуя документов, затем лениво возвращались в сторожку. Так совпало: всякий раз, когда подростки приходили на лесопилку, вторая смена заканчивала работу, и им приходилось мыться в душевой вместе со взрослыми. Взрослые принимали их за своих, и подростки, особенно старший, Равиль, рады были оказывать им знаки внимания: одному натирали спину, другому подавали с вешалки одежду, и старая душевая, дыры которой были забиты наспех фанерой, оглашалась веселыми криками, смачными шутками, анекдотами.

Сегодня Мелис почему-то был смущен, ему казалось, что все обращают внимание на его обгоревшие брови. Собственное лицо ему казалось одутловатым, с неестественным выражением. Он все всматривался в запотевшее зеркало, ругая себя за то, что не ответил по достоинству шутнику, толкнувшему его прямо в огонь. И в глазах собственных друзей казался теперь слабым, и эта слабость как будто размягчила его тело. Струя душа не бодрила, наоборот, сковывала движения, и Мелис в беспокойстве то заходил под душ, то снова выходил из-под струи и садился на скамью возле вешалки. Равиль и Петро смеялись, толкали друг друга, отпуская остроты. Рабочие подхватили их шутки, и в этой общей атмосфере шума Мелис вдруг задел ногой кого-то, лежащего под скамьей. Нагнулся и в полумраке увидел спящего мужчину, видно заползшего сюда пьяным. С одного взгляда было видно, что это бездомный спившийся, опустившийся человек, ночующий где попало. Мелис пнул его ногой, но мужчина не проснулся…

Мелис вскочил вдруг, возбудившись, и бросился под прохладную струю душа. Взрослые один за другим покидали душевую, и Мелису было интересно: заметил ли кто-нибудь из них лежащего под скамьей. Рабочие садились на скамью, надевали обувь, переговаривались; хотя рука лежащего, словно согнутая в судороге, выглядывала из-под скамьи, никто не обратил внимания на него.

Подростки поплескались от души, довольные тем, что остались одни. Только Мелиса тревожила обида, чувство ущемленности. Так и хотелось ему вытащить спящего из-под скамьи под струю душа и насмехаться над ним, чтобы показаться сильным.

— Смотрите, гость, — сказал он и наступил пяткой на руку лежащего под скамьей. Нажал сначала легко, затем с силой.

Мужчина еле слышно застонал, но не проснулся.

— Сладко спит, сурок! — вымученно засмеялся Равиль и пошел к выходу. Петро даже не посмотрел на спящего.

Равнодушие Петра больше всего и задело Мелиса. И когда они вышли на пустырь слева от лесопилки, Мелис вдруг остановился и сказал решительным тоном:

— Это же он! Я узнал… Это он зимой с меня шапку сорвал — и скрылся! — И бросился обратно к душевой, зная, что и друзья, хотя и без особого желания, пойдут за ним, понимая, что это какая-то причуда Мелиса, — ведь не мог даже разглядеть лицо лежащего в полумраке под скамьей, а тем более узнать его.

Мелис забежал в душевую и какую-то секунду стоял возле скамьи в нерешительности. Но когда Равиль спросил: «Это он, ворюга? Не обознался?» Мелис изо всех сил пнул лежащего ногой в бок, приговаривая: «Он! Будет знать, как шапки срывать! Он, конечно!»

Мужчина застонал и забился дальше, к стене. Мелис второй раз достал его ногой, и тогда все втроем схватились за край скамьи и отодвинули ее в сторону. Мужчина с трудом сел, обхватив голову руками.

— За что, ребята? — спросил он с ужасом в голосе.

Мелис размахнулся и ударил его по рукам изо всех сил, приятно чувствуя упругость своих мышц.

— Посмотри на меня! Если узнаешь — поймешь за что! Не узнаешь напомним!

Мужчина мутным взглядом посмотрел на Мелиса и повалился со стоном на бок.

— Берем его под руки — и на пустырь! — скомандовал Мелис таким тоном, что Равиль и Петро, хотя и были старше его, обхватили лежащего, стали поднимать на ноги. На ногах он не стоял, и они поволокли его по освещенному двору, мимо работающих. Взрослые посмотрели в их сторону, но ничего не спросили.

— Помогите, братцы… невиновен я, — слабым голосом позвал мужчина кого-то, чувствуя, как злая сила в образе этих трех подростков вцепилась ему в горло, чтобы вытрясти душу.

Последний раз он попытался звать на помощь, когда волокли его мимо охранников. Но те даже с места не сдвинулись, глянули из окна: выводят из лесопилки пьяного бродягу, значит, так надо, сказали охранники друг другу. Взять с него нечего, одежда засаленная, ведут не грабители…

Оттащили подростки и бросили почти бесчувственное тело на камни пустыря. И едва мужчина ударился головой об землю, сразу ожил и попытался бежать на четвереньках из последних сил. Петро, чтобы не показаться пассивным, решил не отставать в удальстве от товарищей. Двумя прыжками он догнал и бросился со всего маху тяжестью тела на пьяного и прижал его к земле.

— Лежать! — скомандовал он. — Не шевелиться! — И, сидя на нем верхом, ударил кулаком по затылку.

Равиль помог, пнул лежащего ногой в бок. Мелис прыгнул на него со всего маху. И так втроем били лежащего, бессловесного, притихшего, до тех пор, пока он еще шевелился, еще стонал… а потом притих…

От ударов по его телу, ставшему плоским и совсем как ватным, уже не чувствовали удовольствия. Били все слабее, все мимо…

Тяжело дыша, первым отошел Равиль, за ним Петро с чувством выполненного долга. Мелис еще постоял над телом, повернул его ногой на бок, но при свете слабой луны не разглядел, жив ли он. Ничто в его душе не защемило, ничто не откликнулось. Только мысль мелькнула: «Я — сильный, я заставлю себя уважать…» Видя, что друзья удаляются в темноту, Мелис побежал за ними, но вдруг остановился и попросил:

— Подождите меня… — И побежал обратно, повернул лежащего на спину и только теперь по каким-то еле уловимым признакам понял, что мужчина мертв…

— Земля… прими его кровь и успокойся, — прошептал Мелис, чувствуя, как вместе со страхом за содеянное в его душу вкрадывается облегчение, будто это должно было возвысить его над серым и будничным…

Вот то общее, что узнал Давлятов у следователя, и сразу же решил, что эта история касается его лишь постольку, поскольку Мелис — его приемный сын, и история эта локальна, без далеко тянущихся связей. Именно в этом как раз Давлятов ошибался, ибо в истории, как потом выяснилось, оказалось столько связей во времени и пространстве и так причудливо переплетенных, что распутывать их мог только такой многоопытный следователь, как Лютфи…