Ведьмак 23го века. Плавные прямые

Интерлюдия Возвращение Бонифация

Интерлюдия. Возвращение Бонифация.

Деревня, мягко говоря, не впечатляла. Вернее, она представляла из себя на редкость убого и печальное зрелище, поскольку не менее половины крестьянских изб представляли из себя руины разной степени целостности и обугленности. А оставшиеся зачастую несли на своих стенах многочисленные следы боев и разрухи. В одном месте на покрытой потрескавшейся белой штукатурной стене темнеет дыра, оставшаяся не иначе как после прямого попадания ядра и ныне кое-как досками забитая или глиной замазанная, в другом следы от огромных когтей, раскроивших подоконник и заливших его чьей-то кровью, впитавшейся в некрашенные доски полуоторванных ставен, в третьем следы от пуль, в четвертом солома на крыше обуглена, поскольку хоть отстоять её у пламени и смогли, но заменить на новую у выживших просто не дошли руки…Да и мало насчитывалось этих выживших. Поля вокруг деревни практически полностью пребывали в запустении и заросли сорняками, редкие прохожие выглядели изможденными и уставшими, кутаясь в покрытую заплатками одежду, удравшая из какого-то загона свинья, у которой ребра просвечивали, сейчас дралась с настолько же тощей собакой за загнанную в угол крысу, с ужасом ожидавшую покуда определится победитель этого турнира голодающих хишников, в силу необходимости ставших воистину всеядными.

Приземлившийся в центре единственной площади поселения небольшой летучий кораблик, чьи бока сверкали на солнце блестящей синей эмалью небесного цвета, а белая шелковая оболочка с горячим паром казалась спустившимся на землю облачком, выглядели несколько неуместно посреди этой деревеньки, которую Четвертая Магическая Война чуть было не смела с лица земли. Сначала поселение посреди ночи мимоходом обстрелял летевший мимо британский рейдер, чьи раскаленные ядра взывали многочисленные пожары. Потом, через несколько месяцев, оттуда выгребли изрядную часть сохранившихся запасов и крепких мужчин, поскольку владельцу этой земли понадобилось снарядить полк крестьянского ополчения и отправить его туда, где даже подобным кадрам нашлось бы применение либо в качестве копателей канав и прочей обслуги при настоящих солдатах, либо в роли пушечного мяса. И когда сюда пришла одна из выращенных вражескими химерологами тварей, то ли специально выпущенная вдали от мест основных сражений, то ли просто случайно сюда откочевавшая, остановить её получилось лишь с большим трудом и многочисленными жертвами, ибо отнюдь не травоядная корова, испускающая ядовитые газы с обоих концов своего тела, до последнего рвала клыками и рогами человеческую плоть, не страшась боли, смерти, огня, крестьянских рогатин и пуль, выпущенных из стареньких самопалов, отыскавшихся в закромах наиболее зажиточных жителей. Впрочем, благосостояние их резко исчезло, когда в порядком обезлюдевшую и частично разрушенную деревню наведались какие-то бандиты, которые разграбили то немногое, что у местных жителей еще оставалось, убив каждого кто пытался сопротивляться им или просто в чем-то перечить. Последним в списке несчастий, обрушившихся на сей населенный пункт, являлся некромант, намеревавшийся как собрать урожай из относительно свежих могил, так и использовать с толком тела и жизненную энергию тех, кто еще населял вопреки всему эту деревню…Только алкавший запретного могущества повелитель смерти, в котором вроде бы узнали младшего сына одного из разорившихся купцов соседнего города, проблем причинил меньше всего, поскольку незадолго до его визита в деревню вернулась часть мобилизованных ранее мужчин. Кто без руки, кто без ноги, кто просто изрядно контуженным…Но зато они привели с собой старенького и едва дышащего на ладан священника, что почти ничего не видел и не слышал, а также постоянно трясся почти как припадочный, но в час нужды силой молитвы поверг во прах или просто упокоил на месте десятки немертвых, а улепетывающему магу смерти чуть ли не начисто снес голову. Трехведерной кадушкой с огурцами, которую явно доживающий свои последние дни служитель Господа метнул очень прицельно и метров на пятьдесят.

— И вы хотите мне сказать, что он здесь⁈ В этом сарае⁈ — Думный дьяк Белослякин с выражением искреннего недоумения уставился на строение, в котором находилась цель его длительных поисков. Приземистое, крохотное, слегка покосившееся, сложенное из потемневших от времени и въевшейся копоти бревен, с единственным крохотным оконцем, где вместо стекла стояли куски мутной слюды и рассохшейся дверью, висящей на одной единственной ржавой петле и короткой закопченной трубой…Оно не внушало. Мягко говоря. Сотрудник канцелярии его императорского величества и, по совместительству, сотрудник канцелярии патриарха, сильно подозревал, что любой из его носков может стоить дороже, чем подобное сооружения. В разы или даже на порядки. — Да что он там делает⁈

— Ну так это… — Почесал в затылке староста деревушки, куда царедворца, пусть одного из самых незначительных и исполняющих для истинных владык мира сего лишь роль мальчика на побегушках, но все же, привели его поиски. — Умирает.

— Умирает⁈ — Исказилось в недоумении лицо Белослякин, но спустя буквально пару секунд удивление его сменилось яростью. Гибель того, ради кого он покинул столицу и отправился в это убогое захолустье, что даже до начала очередной войны с Австро-Венгрией представляло из себя ту еще дыру, грозило сорвать все его планы! А может даже и карьеру разрушить, ведь обстоятельства начальству не интересны, ему важен результат…На любой из двух его работ. И гибель разыскиваемой персоны стала бы не просто неудачей, а самым настоящим провалом! — Как умирает⁈ Почему⁈ Кто разрешил⁈

— Ну, так время его пришло… — Вжав голову в плечи, староста попытался попятиться назад…Но был остановлен руками обоих телохранителей думного дьяка, синхронно опустившимся на плечи этого крестьянина. — Там сам отец Бонифаций сказал! Еще две недели назад! И тогда же он последний раз кушал! А позавчера так и пить отказался наотрез, да в баню эту ушел! Сказал, не может больше…

Думный дьяк ворвался в закопченную покосившуюся баню быстрее, чем во времена своей далекой молодости мог бы заскочить в дверь спальни, распахнутую женщиной специально для него…И сначала врезался головой в слишком низкую притолоку, почти её оторвав от дверного косяка, а потом этой же головой стоящую прямо напротив входа печку протаранил, заставив отпечататься у себя на лбу герб Союза Орденов. Отопительная система маленького и потому легко нагреваемого помещения, по какой-то причине плохо подходящего для скоростных забегов на дальние дистанции, была явно старше Возрожденной Российской Империи. Ни время, ни внешняя сырость, ни внутренний жар так и не смогли заставить растрескаться её кирпичи или покрыть ржавчиной заслонку, слегка погнувшуюся лишь после знакомства с наиболее твердой частью тела сотрудника двух канцелярий.

— Ууу! — Болезненно простонал Белослякин, оглядываясь в царящем вокруг полумраке и держась за пострадавшую часть тела. Положенной ему в соответствии с церковным рангом шапки он не носил, ибо дизайн и лишнее напоминание о собственном положении внизу иерархии священников не нравились придворному категорически, а за использование головных уборов иного типа в канцелярии Священного Синода могли и спросить…Там вообще за многое могли спросить, особенно тех, кто пытался в эту самую канцелярию пристроиться хотя бы краешком, а потому вынужден был не если и не совершать подвигов веры, так по крайней мере демонстрировать верность идеалам церкви абсолютно во всем. — Ух, Бонифацииий…

Объект поисков царедворца страдания высокой персоны, ради него соизволившей заявиться в полумертвую деревеньку у черта на рогах, полностью проигнорировал. Как и собственное имя. Облаченный в поношенную черную рясу старик, устроившейся у окна на широкой лавке, занимающей всё пространство от стены до стены, как лежал без движения, закрыв глаза и скрестив руки на груди, так и продолжил лежать. Годы так и не смогли ни убивать толком его могучий рост, ни заставить выпасть на голове седые волосы, аккуратно зачесанные в разные стороны. И даже маленькая клинообразная борода казалось будто лишь пять минут назад вышла из-под рук опытного парикмахера…Но обтягивающая кости плоть мужчины высохла, заставив заостриться черты лица.Кожа не евшего уже половину месяца священника стала пергаментно бледной. Грудь не вздымалась…Почти. Если очень-очень хорошо присмотреться, то можно было заметить, что иногда она все-таки шевелится. Едва-едва и явно намного реже, чем это положено здоровому человеку.

— Ещё жив, — с облегчением вздохнул Белослякин, а после попытался вспомнить хоть что-то из полузабытого им арсенала целительских чар. А когда вспомнил, то применил. К себе. Голова царедворца стала болеть немного меньше, а потому следом он попытался привести в чувство Бонифация небольшим разрядом электричества, которым обычно добавлял резвости слугам, которые либо слишком медленно выполняли свою работу, либо не успевали вовремя скрыться с глаз их хозяина, находящегося в дурном настроении.

Небольшой разряд колдовского электричества впился в темную рясу, мгновенно прожигая в ней дыру размером примерно с ноготь, а лежащее на лавке тело дернулось…Но не более. Глаза Бонифация так и остались закрытыми, руки сцепленными, а дыхание — исчезающее слабым, да к тому же очень редким. Второй удар электричеством дал аналогичное отсутствие результата в виде пробуждения старого священника. От третьего Белослякин все-таки сумел удержаться, поскольку одно дело приводить в себя подобным образом пьяных или просто уснувших слуг, а второе — пытаться вернуть в сознание умирающего. Тут требовались иные методы…И иные исполнители, ибо одной из причин по которой сотрудник двух канцелярий вообще занимался этой работой, а не чем-то более престижным и менее напряжным, являлась прискорбная слабость его магического дара, который ну никак не удавалось развить несмотря на регулярные тренировки. Ежевечерние. Ну, почти. Исключая те дни, когда он в это время стоял на службах в церкви, участвовал в каких-нибудь рабочих заседаниях на правах секретаря, был приглашен в гости, смог попасть на праздничный пир к представителям по-настоящему знатных боярских родов или просто слишком уж уставал от своей основной работы, чтобы еще часик ещё и на работу с заклинаниями выделить.

— Никодим, собери всех детей, которые только есть в этой дыре, — отдал приказание Белослякин своему наиболее полезному телохранителю, который происхождением ну совсем не вышел, да еще и в юности парочку слишком уж опрометчивых магических клятв дал, а потому теперь был вынужден прислуживать думному дьяку до конца жизни. Чьей конкретно, правда, сказать было довольно тяжело, ибо этот боевой маг, ритуалист и темный целитель на здоровье не жаловался, недавно достиг звания истинного мага вопреки малость подтасованным испытаниям, и потому имел довольно неплохие шансы дождаться окончательного завершения карьеры придворного, так и застрявшего в подмастерьях. Причем его экзамен на третий ранг тоже был не совсем честным, только звание одаренного третьего ранга будущему сотруднику двух канцелярий выдавали не нехотя, а с большой натяжкой. — И девок, если моложе двадцати и не брюхатые, тоже сюда гони. Обряд наделения силой юности проводить будем.

— Эээ…Барин, да как же это? — Подал голос староста, который в баню не зашел, ибо там бы он вдобавок к слугам церкви попросту не поместился, но на за спиной у высоких гостей маячил исправно, будучи готовым выполнить любой приказ. Ну, или почти любой. — Неможно это! Смилуйся! Мы же ж уже и рекрутов в армию дали, и налоги заплатили, и даже ж от отправки людей работных на труды освобождены в связи со скудностью да разорением, кое враги учинили…Ежели ещё девок да ребятишек лишимся — вымрет деревня, как есть вымрет…И потом, ежели ж вы обряд могучий над людьми православными творить хотите, то разрешение хозяина нашего нужно, городового начальника с города звать надо, да лицензия потребна…

— Умолкни, смерд, пока плетей не получил! — Шикнул на него другой телохранитель думного дьяка, для большей доходчивости взглядом поднимая в воздух судорожно захрипевшего крестьянина. За шею, конечно же. — Ничего с ними не будет! А если и будет чего, то не бойся, компенсацию твой хозяин получит и будет доволен, ибо нельзя ему нами недовольным быть.

— А может действительно лучше что-нибудь другое придумать? В храм ближайший его перенести по быстрому, там дружно молебном о здравии жахнуть, а после припечатать торжественным обетом воздерживаться от смерти, покуда есть ещё на это свете дела… — Засомневался Никодим, ожесточенно царапая свой покрытый пробивающейся щетиной подбородок. — Наделение силой юности я конечно делать умею…Но раньше выполнял его только как помощник, а не как ведущий ритуала! А еще для такого правильно подготовленный зал нужен! И подготовка доноров предварительная! Плюс последующий уход за ними после, чтобы не окочурились невзначай, сил да праны чуть не подчистую лишившись…

— И ты тоже не умничай! — Припечатал его гневным взором думный дьяк. — Количеством доноров компенсируешь отсутствие ритуального зала и прочие мелочи! Этот пока еще не успевший остыть полутруп, что уже одной ногой в могиле стоит и вторую занес для последнего шага, нормальными средствами оттуда нам уже не вернуть, а нам его не только вернуть надо и на ноги поднять, но еще и потом в Москву доставить так, чтобы он в канцелярию патриарха своими ногами вошел! Ну а на здлоровье смердов наплевать, даже если потом и издохнет кто на следующей день или там через пару месяцев от общей утомленности организма — не страшно, бабы их еще нарожа…

Договорить думный дьяк не успел, поскольку внезапно понял, что летит. Затем ему стало очень больно, словно бы прямо в подбородок кто-то вонзил огромный раскаленный кол. А потом он о потолок стукнулся, рухнул вниз, вновь получил по морде, из которой что-то брызнуло во все стороны, и Белослякину стало еще хуже, поскольку не успел он упасть изувеченным лицом на грязные доски бани, как снова оказался отброшен в сторону мощнейшим ударом, чтобы врезаться в своего телохранителя, причем каким-то образом врезался он наиболее пострадавшей частью своего тела, из-за чего какое-то время лишь скулить в агонии и мог, ползая по полу.

— Ах, вы! Псы шелудивые! Иуды проклятые! Семя врага рода человеческого! — К тому моменту, когда думный дьяк хоть немного проморгался от непрерывно текущих по его лицу слез, сплюнул из разнесенной на части челюсти десяток выбитых зубов вместе с парой пригоршень собственной крови и начал хоть чего-то соображать, рядом с ним уже вовсю происходило форменной избиение, причем избиение с точки зрения Белослякина небывалое и невозможное. Его телохранители были отлично обученными и снаряженными бойцами, а благодаря многочисленным благословениям, полученным от сотрудников Святейшего Синода, они могли сразиться с угрозой, превышающей их официальный ранг…И теперь обе этих машины разрушения просто не могли вытащить свое оружие или использовать боевую магию.Потому как их били. Сильно, больно, ежесекундно, превращая воинов церкви в настоящее кровавое месиво, лишь каким-то чудом сохраняющее прежнюю человекоподобную форму. — Вы чего удумали, твари смердящие⁈ Чернокнижничать⁈ Не прощу!!!

Валявшийся ранее на скамейке полутруп, к которому и эпитет: «полу» был не слишком-то уместен, ныне стоял во весь свой немалый рост, скребя затылком потолок бани и превращал обоих защитников думного дьяка в настоящее кровавое месиво. Тонкие словно сухие ветки руки Бонифация буквально размазывались в воздухе от скорости, оставляя светящийся след за будто сделанными из чисто света шипастыми кастетами, прикрывающими его пальцы. И оружие это пусть и казалось не слишком-то серьезным, но было вполне себе действенным. Рука Никодима, схватившаяся было за эфес его сабли, после удара в запястье согнулась не в том направлении, куда сгибаться была должна. Вторая верхняя конечность этого бойца уже висела без движения и капала алым, поскольку была сломана в плечевом суставе достаточно сильно, чтобы острый обломок кости изнутри проткнул одежду. В распахнувшемся рту его коллеги, чей нос уже оказался свернут на бок, а оружие валялось отдельно от хозяина, вылившись из скрюченных и разможженых пальцев, заплясали огненные искры, свидетельствуя о готовности выдохнуть пламя, и рот тот был закрыт принудительно, когда чудовищной силы апперкот чуть не вбил нижнюю челюсть в верхнюю, заставив воина церкви подавиться собственными зубами и собственной же магией. Защитные барьеры? Какие еще барьеры! Для чудом вставшего обратно на ноги Бонифация здесь и сейчас никаких барьеров не существовало!

— Мы исполняем поручение Синода! — Кое-как прохрипел Белослякин, силясь вспомнить то ли целительную, то ли боевую магию, но вспоминая почему-то только тексты молитв о пощаде.

— Не слышу! — Рявкнул в ответ Бонифаций, продолжая молотить своими кулаками обоих телохранителей сразу так, словно он всю свою жизнь провел на боксерском ринге, откуда ушел лишь потому, что соперников там ему ну вот совсем не осталось. Пожалуй, оба воина церкви и хотели бы упасть, прикрыв сломанными руками пока еще не настолько избитые части тела, но они просто не успевали это сделать. Их ударами старика в вертикальном положении держало. — Я уже два года как оглох! И ослеп! Спасибо тем английским придуркам, которые запулили свой снаряд прямо в гранатный склад моей роты, подорвав к чертям пятнадцать тонн обычных и магических боеприпасов!!!

Защитники думного дьяка наконец-то рухнули, словно подрубленные деревья, а старый священник развернулся к царедворцу, привычными уверенными движениями рук стряхивая кровь с кастетов. Правда, руки его непрестанно тряслись, практически вибрируя, а суставы щелкали от малейших движений чуть ли не громче винтовочных выстрелов, и подобная активность должна была причинять телу Бонифация нешуточную боль…Но то ли не было её, то ли уже успевший отказаться от еды и воды священник просто не обращал внимания на подобные мелочи.

— Бонифаций! Ты же больше не гренадер! Ты сан принял! Ты — лицо духовное! — Заорал Белослякин при виде грозно надвигающейся на него высокой фигуры, пытаясь уползти…Но за спиной вдруг обнаружилась предательски закрытая дверь. Видимо староста, оставшийся где-то снаружи бани, её захлопнул. — Тебе нельзя меня бить!!!

— Я и не буду, — заверил его высохший едва ли не до состояния мумии старик, чьи глаза были белыми-белыми, ибо зрачок в них практически полностью выцвел. Однако взгляд Бонифация думный дьяк всё равно чувствовал! Он словно обжигал его! — Я буду наставлять тебя на путь истинный и к раскаянию склонять…Как умею, да…

— Ты не можешь! Тебе не по рангу! — Заскулил Белослякин, которого сгребли за шиворот и начали поднимать обратно на ноги. Пинать лежащего Бонифаций считал видимо ниже своего достоинства. Или просто не знал как вылепить из света подобие сапог или хотя бы лаптей для своих босых конечностей.

— Старый я стал совсем, — вздохнул отправившийся умирать в баню священник, чьи сделанные из света кастеты тем временем меняли форму. Они уменьшались в размере, теперь хуже скрывая под собою сухие дрожащие пальцы, но зато обзавелись взамен длинными шипами, на концах острыми словно иголки. Подобным оружием людей уже не били, а потрошили… — Не помню рангов! Помню, что ещё на Третьей Мировой обещал завязать со всей этой дурью и грехи свои замаливать, если выживу, а тут уже Четвертая кончилась, и давно пора бы мне на Суд Божий отправиться, ибо время пришло и не нужен я тут теперь так сильно больше, но разве ж можно просто взять и наконец-то преставиться, пока рядом такие уроды как ты очерняют…

— Четвертая Мировая Магическая Война еще не кончилась! Мирного договора не было! Все еще может начаться вновь, если импертор, кайзер и королева английская между собой не договорятся! — Отчаянно выкрикнул Белослякин, который сейчас твердо знал только одно: «пока его слушают, его этими страшными световыми кастетами не бьют». — И ты нужен, чтобы нейтрализовать темного магистра! Темного магистра, которого ты же и помог создать, многие души человеческие тем погубив!

— Я⁈ — Поразился якобы глухой священник, который почему-то когда надо все прекрасно слышал, а потом даже на секунду замер, словно бы прислушиваясь к себе. Но потом он ощутимо расслабился, и начал демонстративно замахиваться для удара. — Лжешь, собака!

— Коробейников! Олег! Тот, который высшего демона призвал и, которого ты в Североспасское магическое училище отконвоировал, вместо того чтобы в церковных казематах сгноить пусть вопреки закону, но зато всем достойным людям на радость! — Белослякин сам не понял, как успел все это произнести раньше, чем превратился в издырявленную боксерскую грушу. Чудом, наверное. — Он стал магистром! С другими чернокнижниками да божками языческими сдружился! В Думу вошел! И теперь его без судебного вердикта той Думы тронуть нельзя, а сам он в любой момент может претензии Святейшему Синоду предъявить за устроенные против него диверсии! И если Коробейников крови потребует, эту кровь бояре ему дадут, чтобы в угоду своим низменным интересам власть истинной веры ослабить!

— Коробейников? Кажется, я помню этого искалеченного мальчишку, за которым не чувствовалось ни грехов, ни силы магической… — Озадачился Бонифаций, переваривая услышанное. — Это что же…Я помереть все-таки успел и пару сотен лет в этой бане пролежал нетленным? Ладно…Разберусь. Но сначала предам тебя, овца ты заблудшая, анафеме!

Белослякин закричал, когда острые шипы кастетов принялись с ювелирной точностью вырезать на его лбу, все еще украшенным отпечатком печной заслонки и гербом Союза Орденов, это жуткое слово, погибельное для сотрудника двух канцелярий. И кричал он даже не столько от боли, сколько от страха, поскольку помнил несколько подобных случаев. Случаев, когда ничем не примечательные рядовые священники творили такое, что творить были не должны, не могли, не имели права…Да только они это всё равно делали. И отметины на телах или аурах, которые они оставляли, не стирались. Ничем. Никогда. А вердикты этих людей — не оспаривались.