Сосенка, зелен плащ твой иглистый,
Плачешь слезой ты горькой, смолистой;
Я подрубаю ствол твой прекрасный,
Сбитые шишки сохнут и гаснут.
Сыплешь, ольха, ты в зной светотени,
Я ж обдираю плащ твой весенний,
Рубит топор мой остро и метко,
Сыплются гнезда, падают ветки.
Сосенка, ствол твой я подрубаю,
Чтобы опутать зеленью с краю
Наши машины с блеском огнистым,
С лбом броненосным, с рогом лучистым.
Режу, ольха, я свежие ветки,
Чтоб от воздушной вражьей разведки,
Скрыть под листвою блеклой, печальной
Светлый прожектор — отблеск зеркальный.
Если стервятник с черных гнездовий
Выплывет в небо в поисках крови,
Если уставят хищно бинокли
С выси на землю зоркие стекла, —
Пусть себе смотрят, крадучись, воя!
Скрыты под чащей листьев и хвои,
Словно лесные пни и вершины,
Дремлют спокойно люди, машины.
Ведь после боя нежит их дрема.
Лежа, не слышат дальнего грома.
Гулко грохочут ввысь батареи,
Явь возникает, сном пламенея.
Видны им в небе яркие взрывы,
Мечет осколки вихрь торопливый…
Хищник воздушный воет шакалом.
Падай на землю в зареве алом!
Вечер настанет, смолкнет пригорок,
Сумрак нахлынет, дымен и горек,
Из-под ольховой, из-под сосновой
Зелени выйдем с силою новой.
Выкатим своры чудищ зеркальных,
Луч вдруг забродит в облачках дальних,
И над врагами, под облаками
В небе размечем белое пламя.
Огненный меч тот грозен расплатой,
Битва то света с черным пиратом,
Звезды так светом тучу пронзают,
Ночь перед солнцем так отступает.
1941 г., июль
Польского мученика-народа
Сын исстрадавшийся, нелицемерный,
Польскою речью вспоен от природы,
Светлому польскому духу верный,
Веря, что Польша не оскудела
И славное ждет ее возрожденье,
Внося свою долю в общее дело,
Пишу настоящее заявленье:
Движутся воины Армии Красной
Маршем победным, сметая преграды.
Честь отдаю их отваге прекрасной,
Мысленно вижу — сражаемся рядом.
Вместе колотим пруссаков проклятых,
Вместе громят их наши ребята,
Звучат приказы, русский и польский…
…Прошу зачислить меня в солдаты
Польского Народного Войска.
Еще на потертой школьной скамейке,
Историю родины нашей читая,
Узнал я о Войтках, Францишках, Матейках,
Чья слава гремела от края до края[38].
Сражались польские батальоны
«За вольность народов ближних и дальних»[39].
Над павшим низко склонялись знамена,
Гремели пушки салютом прощальным.
Где же те странники? Губы их немы,
Но сабель блеск нам радугой светит.
Ужель ни Домбровских нет, ни Бема,
И новый Костюшко нам не ответит?[40]
Дайте оружие! Автоматы,
Чтобы крошить злодеев проклятых!
Мне сердце жжет огонь беспокойства…
…Прошу зачислить меня в солдаты
Польского Народного Войска.
Позор тем, которые нас лупили,
А сами при виде врага сбежали.
Сперва к украинской земле спешили,
Теперь в Ираны, а может, подале.
Того, кто сглаживал им помехи,
Негодные шавки, кусать готовы!
А мы хотим воевать, как чехи!
Грюнвальд поможем создать мы новый![41]
За дедов поруганные могилы!
За жен и сестер, врагом оскорбленных!
За все, что было свято и мило,
Мы острия штыков обнаженных
Воткнем прямо в горло убийцам, катам!
От моря до моря спешит расплата!
Мы вам заплатим с лихвой, по-свойски!
…Прошу зачислить меня в солдаты
Польского Народного Войска.
Туда, где в поле лупин пламенеет,
В соломенных кровлях ласточек много,
Где яблони яблочным цветом белеют,
Уставлена виселицами дорога,
Туда, где в развалинах пепелища,
Селенья обрубками черными встали…
Приду в этот край, и далекий и близкий,
Моя отчизна
в беде и в печали.
Я встречной крестьянки ладони сухие,
Как сын, поцелуями жадно покрою,
Венки возложу на могилы родные,
И стану я строить, и строить, и строить…
Туда… где пастуший костер дымноватый,
Где речка свергается с горного ската…
Туда, к родной деревушке польской…
…Прошу зачислить меня в солдаты
Польского Народного Войска.
1943 г., май
Прощай, прощай, страна могучих кедров
И чащ березовых, где глухари
Токуют, где малиновки трепещут
И гул зверья подобен гулу крови!
Я уезжаю. Так прощай, страна,
Где в реках много рыб, в лесах — грибов,
Страна пшеницы и овса, и пасек,
Пронзенная дыханьем суховеев,
Безмерная! Ведь здесь круги пространства,
Как жнивья, горизонт за горизонтом,
Раскинулись, не ведая границ.
В пустыне снежной здесь шагают гулко
Столпы сияний северных. Бой сердца
Чуть заглуши — и ты услышишь: полюс,
Скрипя, вращается вокруг оси,
А льды потрескивают и сверкают.
Но человечьим оком взглянет солнце —
И почернеет серебро зимы,
И розою ветров все закружится,
И грянет лето, словно некий взрыв
Благоуханий, зелени и жара
В стране сухой, в стране тугой и крепкой!
Таков и твой народ, простой и цельный,
Как будто вырубленный весь из камня,
То тяжеленный, словно глыба угля,
То блещущий, как слиток золотой,
То весь прозрачный, как алмаз граненый,
Как слезы — чистый, свежий как роса,
Тугой и терпкий, твердый и упорный,
Как северная яблоня, что в иней
Зимою одевается, как в шубу,
И убрана хрустальными плодами.
Я видел парня: из тепла избы
Он выбежал на искрящийся холод
С пылающим, смеющимся лицом,
В распахнутой рубахе, с голой грудью,
И бросился за девушкой румяной —
Жемчужиной здоровья, зимним маком.
Я видел старика: отменный плотник,
Носил он кедры на плечах столетних,
Пил за двоих, работал за троих,
За четверых ругался, а болтал
И сыпал шутками за восьмерых
И правнуков учил стрелять искусно.
Я видел бездны шахт, где человек,
Рукою твердой ухватясь за выступ,
Приподнимал твердыни антрацита.
Я видел пекло фабрики, где стены
Растрескались от пламени. Снаряды
Блестели штабелями гладких ампул,
Насыщенных любовью, жаром, гневом,
Презреньем к голоду и к утомленью,
И мукою, и гордостью, и смертью.
Сибирь, прощай! Тебя и твой народ
Ценить я научился. Уезжаю
Я не без сожаленья, и не раз
Я тайно буду по тебе томиться.
Я еду, а зеленый горизонт
Накидывает на меня арканы,
Как будто удержать меня он хочет.
Но еду, и во всем своем величье
Является мне мощь твоей земли,
Ее животворящие глубины…
Где некогда безмолвие снегов
Пронзал лишь посвист бешеной кибитки
И на дорогах жалобно звенели
Под суховеем только кандалы,
Теперь гудят заводы и плавильни
И мчатся поезда с тяжелым грузом —
Сырьем или рудою — на восток,
Или на запад — с рыбой, солью, рисом,
Железом, каучуком, частями моста,
Орудиями, сахаром, стеклом,
Снарядами, винтовками, взрывчаткой,
Зерном ячменным, бомбами, людьми.
И великан войны, в плечах могучих
Почувствовав отлив богатых соков,
И привкус утомления во рту,
И непреодолимую сонливость,
Оглянется недаром на Восток
И, вскормленный истоком вечной силы —
Широкой грудью Азии раскосой,
Омоет ноги в синем Иртыше —
И снова в бой! Рывком великолепным
Стряхнет врага он со своей спины
И бросит наземь, разобьет о камни.
Здесь я нашел приют, кус черствый хлеба,
Рукопожатье жесткое людей,
Товарищеский труд. Тебе, Сибирь,
Обязан обновленьем я. Тебя
За радостный мой шаг благодарю я.
Униженный боец, упавший здесь
Под первыми ударами войны,
Я думал, что я ранен в лоб навылет.
Но оказалось в сердце. В этот час
Своей водой ты мне глаза промыла,
Своею солью кости пропитала,
Натерла мышцы иглами сосны,
Узлы всех сил мне закрепила, грозно
Сожгла остатки выдуманных чувств
И мне вернула выправку солдата,
Способного не покоряться смерти
И выполнять и отдавать приказы.
О, в снежной разлетающейся шубе,
С лохматым чубом злой тайги, из недр
Сверкающая черным оком угля
И машущая палицей Урала,
Прощай, Сибирь-воительница! Ты
На ледяной громаде океана,
Как на вспененном, на седом коне,
Качаешься, а стремена и ноги
Согреты солнцем тропиков, и вся
Готова ты к прыжку через века
Истории, над кручею последней!
Мы едем, чтоб сражаться за свободу
Страны не столь большой. И в стан врагов
Внесем мы страх уж именем твоим:
«Сибирь». И в сердце угнетенных братьев
Мы жар вольем одним названьем: «Польша»
И два непримиримых этих слова,
Доныне исключавшие друг друга,
Враждебно скрежетавшие зубами,
Теперь сольются наконец в одно
Звучанье радости, победы, воли:
«Сибирь и Польша, Польша и Сибирь».
1943 г., май
Для вас почетней звания нет в мире,
Вы честь его должны в боях беречь
И помнить в трудный час о командире,
Что саблею коснулся ваших плеч[42].
Я видел, как с горящими глазами
Присягу принимали вы в строю,
И эту песнь вручаю вам, как знамя,
О вас — надежда родины — пою!
Был передан прикосновеньем сабли
Вам поцелуй отчизны дорогой,
Чтоб никогда вы духом не ослабли,
В сраженьях были для врага грозой!
Вы, офицеры юные, — та сила,
Что кандалы неволи разобьет.
Отчизна вам солдат своих вручила,
Ведите твердо, смело их вперед.
Учитесь отдавать приказ! Учитесь
Сердца горячим словом зажигать,
Чтоб шел солдат на бой, как древний витязь.
С лица земли сметая вражью рать.
Дерзайте — и пойдут в огонь и воду
Бойцы!
Растает дым пороховой —
И снова небо ясное свободы
Увидите над польскою землей.
Вперед! Готовы к бою батальоны.
Орудия в рядах пехотных рот
Глазами жерл обводят бастионы…
Летят ракеты? Иль заря встает?..
Вперед! Томиться в узах рабства больше
Народу изможденному невмочь!
Гоните призрак прочь! В свободной Польше
Прекрасны будут каждый день и ночь.
Цветы детей подняв как можно выше,
Слезами счастья встретит вас страна;
Народ-строитель на знаменах вышьет
Прославленные ваши имена!
1943 г.
Следы полозьев замело,
Зальдели яблоки навоза.
Травинок хрупкое стекло
Крошится в лапищах мороза.
И пруд, корой покрытый плотно,
И за изгибами сугробов
Передвиженья горизонта —
Рубеж безмолвия степного.
Заиндевела на щеке
Слеза — и не спешит растаять,
А в оловянном далеке —
Ворон медлительные стаи.
И в распахнувшемся безлюдье,
В просторе беспредельной тверди
Вздымается заросшей грудью
Равнина всемогущей смерти.
И кажется, что шар земной
На полдороге к солнцу замер,
Покрыв бронею ледяной
Пространство между полюсами.
Но в глушь степную прибыл полк
И сразу вгрызлись в снег лопаты,
Приклады счистили ледок,
Дошли до почвы мерзловатой.
И вот железные кроты,
Сломив упорство глыб стеклянных,
В тепле под слоем мерзлоты
Укрыли города землянок.
В лес, где буран заколесил,
За бревнами тащились сани,
Но кони выбились из сил, —
Тогда впряглись солдаты сами.
И топором взмахнул солдат,
В столетний дуб врубился грубо —
Так раскроил он сердце дуба,
И на землянку лег накат…
Вы вторглись в сердцевину зим,
И сумрак отступил пред вами,
Над очагами — серый дым
Пустыми машет рукавами.
Кипит вода в седом сугробе,
В подземных стойлах кони ржут,
Живет вооруженный люд,
Военный люд в земной утробе!
Уже над раскаленной печью
Развешаны портянки косо,
Попыхивают папиросы,
Льнут к стенкам тени человечьи —
Повыше стриженых голов
Они очерчены неловко.
Во мгле повисла тяжесть слов,
Простых и метких, как винтовка;
В землянке, освещенной слабо,
Как бы вместился целый свет:
Мечты огромного масштаба —
Сто тысяч мест, сто тысяч лет.
И вот уж различает око
Балконов поднебесный хор,
Дома — подобье светлых гор,
Мост, взгромоздившийся высоко,
И капителей с небом спор…
Здесь в снежной мгле, где смерзлись травы,
В степях, закованных зимой,
Для нас струят величья влагу
Сосцы истории самой.
И если преступлений цепь
Влача до самого Берлина,
Враг превратит наш дом в руины,
Отчизну — в выжженную степь,
И если мы в краю родимом
(А до него уж не далеко)
Увидим только клубы дыма
Да пепел теплый и белесый,
То мы своей рукою сильной,
Привыкшей к молотку и сваям,
Свободной, светлой и обильной
Поднимем Польшу из развалин.
1943 г., ноябрь
Низина и мрак между ними и нами,
Холмами бугрится земля.
Вдали винокурня чернеет камнями,
Как будто скелет корабля.
Окопы молчат, лишь порой в отдаленье
Сверкнет самоходная пушка-виденье.
Там немцы! Наверное, настороженно
Глядят они в стекла сейчас,
А может, со страха свернули знамена
Пред славою, ждущею нас.
Разведать — что скрыли туманные тропы!
И вот батальон покидает окопы.
У горнов уральских железные брызги
Ловили они на ладонь,
В лицо им дул ветер студеный, сибирский,
А грудь закалял им огонь.
В руках их двуручные пилы скрипели,
Ложились на плечи им кедры и ели.
Не слышно в их голосе нотки тревожной!
Без страха идут они в бой,
Увидев, что так мимолетно и ложно
Затишье пред жуткой грозой.
А небо за ними слегка розовеет,
И эхо шаги их по ветру развеет.
Навстречу из мрака ракетные взлеты,
Прожекторов белых мечи.
В три яруса сыплют огонь пулеметы
И бьют, как стальные бичи.
Огнистые иглы в тумане и дыме
Строчат, словно нитками кровяными.
Вдруг сразу все стихло, и только Мерея[43]
По топи журчит ручейком.
И мертвые спят, а живые теснее
Смыкаются, штык за штыком.
Один только ксендз в тишине голосисто
Хорал распевает средь жуткого свиста.
Уж видны убитых тела на рассвете,
И вот, оглушая, подул
Грозою смертельной стремительный ветер
Из тысячи огненных дул.
Грохочут, гремят, надрываются пушки…
И вновь батальон поднялся у опушки.
Ляхович майор[44], с револьвером, высокий,
Идет впереди напролом:
«В атаку, товарищи! Там недалеко,
В восьми километрах, — мой дом.
Жена там, и сын на руках ее плачет…
Вы знаете, что для отца это значит!»
И вот под огнем так бесстрашно и просто
В атаку повел батальон
На проволоку, пулеметные гнезда,
На дзоты, на смерть… и вдруг он
Качнулся, и в сердце, что жило отчизной,
Граната метнулась, осколками брызнув.
Солдатские руки его подхватили,
Быстрей наступленье пошло,
И Гюбнер[45] доносит, от ран обессилев:
«Захвачено с боем село…»
Вот пал и Пазинский[46]. И в жажде расплаты
Всех павших уже не считают солдаты.
Ловя каждый треск в полевом телефоне,
За боем следит генерал:
«Резервы и танки!» — и быстро на склоне
Овражистом в огненный шквал
Проносятся танки, проходят резервы.
И вновь батальон поднимается Первый.
Стреляет и колет, дорвавшийся к бою.
Вперед и ни шагу назад!
Под яблонями, под осенней листвою,
В Тригубовом[47] павшие спят.
Их сон охраняют столбы да пороги,
На дальней, ведущей к отчизне дороге.
1943 г., октябрь
Мать-землю оросил солдат горячей кровью,
Разбитой грудью к ней приник в тоске сыновней,
Как воин, принял смерть — без страха и сомненья,
Под блузой у него хранилось донесенье.
Да, Калиновский пал!
В день грозной нашей славы
Погиб и сердцем вновь обрел свою Варшаву.
Он, видевший в мечтах иные очертанья, —
Возникшие в садах фасады светлых зданий,
Веселый детский смех, в тиши аллей тенистых
Звенящий, словно шум потоков серебристых,
И площадей размах, что снилися порою
В цветении знамен, рукоплесканьях, гуле,
Стеклянные цеха, проспекты, труд героев,
И санатории, что к склонам гор прильнули,
И многооких школ задумчивые своды,
Театр, несущий мысль и ясность чувств народу,—
О солнечных делах мечтал он, но решетка,
Насилья черный знак, вдруг перед ним вставала,
И зубы скалила дверей перегородка,
Что под ударами мечты не отступала
И лишь скрипела зло.
Нет, он пророком не был,
Но то, что произнес, — как колокол звучало.
Он созревал, искал, вторгался мыслью в небо
И передумывал всю жизнь свою сначала.
Он твердый путь избрал и не свернет с дороги —
Ведь всюду мрак царит, везде народ убогий,
Повсюду человек другого угнетает,
А имя — Человек — повсюду унижают,
Повсюду Труд — позор, Любовь — везде бесчестье,
Повсюду власть в руках у подлости и лести,
Повсюду дремлет Мощь, себя не сознавая,
И стоязыкое Отчаянье стенает.
Но на истории тесьме, в веках развитой,
Есть надписи порой, что не стереть обманом,
Года, когда на сейме рядом с гордым паном
Простолюдин, умом — не родом — знаменитый,
Решал о судьбах Речи Посполитой[48].
Рабочий, коммунист — он был прямым потомком
Килинских[49]! В боевых традициях былого
Искал для новой жизни родине основу
И счастлив был, что видит новый свет с Востока
В Стране Советов он увидел мир широкий,
Чудесный звездный план народа-исполина,
Сметающего прочь седую паутину
Отживших навсегда проступков и пороков.
Его на подвиг звал шагов народных топот
И правда, что огнем сверкала на знаменах.
Да, он перенимал великий русский опыт
И мужество людей, в сраженьях закаленных.
Не устрашится тот ни топора, ни плети,
Кто новую зарю несет своей планете.
Под виселицу тот шагнет без сожаленья,
Кого овеял бой свободы дуновеньем.
Повсюду, где борьбу с врагом ведут народы,
Он в их ряды идет сражаться за свободу,
Все посвятив борьбе, не требует награды, —
Ведь он из тех, что всё отдать за правду рады —
И молодость, и жизнь,
взойдя на баррикаду.
Он каждый спор решал, смирял любую ссору,
Он слабого умел уверить в общей силе,
Он был душой полка, командовал которым,
И совестью солдат, что с ним в бои ходили.
Он был одним из тех, кто начертал крылатый
Путь в будущее нам. Он — офицер Освяты[50]!
Попробуй на ладонь взять родника биенье
Иль ветер задержать, чтоб не швырял волною!
Я с Калиновским был. Я знал, с каким терпеньем
Он подчинял себе иных людей. Не скрою,
Приказывая, он страдал за них, и часто
Превозмогал себя он лишь усильем воли,
Наказывая, сам страдал двойною болью,
Но если награждал — в глазах сверкало счастье.
Нас общие пути свели в солдатской жизни,
Делились мы водой, делились папиросой.
Когда летела песнь солдатская по росам,
Мы верили — ее услышат и в отчизне.
И как сверкание чудесной той планеты,
Что, первою взойдя, угаснет лишь с рассветом,
Так в памяти моей все ярче возникает,
Чтоб вечно в ней сиять, весь облик твой знакомый:
Лукавые глаза, что радость излучают,
Морщинки на лице, фигура друга-гнома.
Ты выполнял свою солдатскую работу,
Вез донесенье то, что стало завещаньем.
Вдруг потемнело — ты увидел очертанья
Варшавой проклятых германских самолетов.
О воин доблестный, что некогда в отчизне
Свой голос называл «Раскаяньем» порою[51],
Ты снова первым в бой пошел во имя жизни,
Которой стала смерть лишь частию второю.
О вы, что в тишине мечтаете о счастье,
Зажгите впереди огонь великой цели!
Ведь если в жизни вы лишь жизнь найти сумели,
Вам лучше в тьму запасть, рассыпавшись на части.
Учитесь пламенеть! Проверьте год за годом
Всю жизнь свою сейчас, и если в ней найдете
Огонь священный тот, что вас сроднил с народом, —
Жить будете, а нет — вы в бездну упадете,
Истлеют имена и кости побелеют.
Лишь тот умеет жить, кто умирать умеет,
Но так, чтоб от его прямой судьбы солдатской
Осталось на века прекрасное горенье, —
Не только пепла горсть в простой могиле братской, —
А пламенный огонь — народа вдохновенье.
Нет Калиновского — но я не верю в это,
Хочу пожать ладонь, что тянется из мрака,
Руками пустоту хватаю я, однако,
Как будто вместе с ним исчезла правда света.
Солдаты молча ждут — суровы и угрюмы,
Как будто вместе с ним и радость схоронили.
Где он? Где радость их? В солдатской спит могиле.
Спит, никому его не разбудить — он умер!
Домбровский[52]! Пусть цветы могильный холм накроют.
Кончай салют — у нас еще работы много.
Вперед, друзья! Трудна и далека дорога.
Погибшего почтим еще не раз — борьбою!
Еще не раз нам в грудь ударит пуля вражья,
Не одного из нас, друзья, оставить надо,
Не мало впереди сражений и снарядов,
Пока за эту смерть убийцу мы накажем.
Пехоты нашей цепь среди кустов укрыта,
Холодные кусты шуршат листвой осенней,
А ночь октябрьская слепою мглой повита,
Прожекторных лучей качается сплетенье,
Светлеет горизонт пожарища громадой.
Метнулся сноп ракет. Крепчает канонада…
Огонь! Пускай гремит орудий шквал могучий!
Вперед! Пускай солдат навек врага отучит
Нести нам смерть! Пускай пехоты батальоны
Сметут с лица земли чужие бастионы!
Пусть реки закипят, пусть сносит лес железом —
Мы по земле врага промчимся полонезом,
Войдем в его гнездо, карающей рукою
Раздавим грудь его, кровь потечет рекою,
И вырвем из груди мешок, налитый ядом,
Чтоб никогда земля не называлась адом,
Чтоб снова все поля ее зазеленели,
Чтоб звал нас труд вперед к заветной нашей цели.
Тогда румянец вновь лицо земли осветит,
Тогда к ее груди опять приникнут дети!
Вы, волны Вислы, песнь тогда мне прошумите
О всех, кто жизнь отдал отечества защите!
1943 г., октябрь
Гюбнер[53], просим сердечно приехать к нам в гости!
Мы тебя угостим не водицы стаканом,
Пусть струится вино в несмолкающем тосте
За здоровье, и славу, и жизнь капитана!
Над тобой уже реяли ворона крылья,
Словно алый шиповник, цвели твои раны,
Когда вырвался ты героической былью,
Как дыхание боя, из траурных рамок[54].
Не остыв от борьбы, оно к нам долетело,
Сквозь печальные гимны и траура лавры.
Снова с нами ты в битве за правое дело,
По-солдатски простой, не стареющий, храбрый.
Жить, сражаясь, — я лучшей награды не знаю,
Смерть придет — так настигнет в бою, а не в креслах.
Жить, как ты, — своей грудью Мадрид заслоняя[55],
Воскресая из мертвых, как нынче воскрес ты.
Такова твоя жизнь — и постичь ее в — силах
Лишь идущий бок о бок с тобой в наступленье.
Будешь драться ты в каждой из войн справедливых
С первых выстрелов до баррикады последней.
Если мужество уподобляют броне,
Если с этой бронею и пуле не сладить,
Если сердце бойца — это угли в огне,
Я хочу твое жаркое сердце прославить.
Прославляю твой голос, прямой и правдивый,
Славлю руку, не дрогнувшую в бою,
Пыл бойца, хладнокровный расчет командира,
Беспокойную, чистую душу твою.
Брешь зияла в рядах — ты явился, воспрянул,
Вновь шеренга полна — нерушима броня,
Для меня это значит, что зажили раны,
Нанесенные в битве вчерашнего дня.
Значит — вновь через воду и через огонь,
Через вражьи тела, через смертные броды
Настигать побелевших от страха врагов
Ради нашей отчизны и нашей свободы.
Так позволь же мне, Гюбнер, до дна осушить
Искрометным вином озаренную чашу
За живых — чтобы жить вам и жить вам и жить,
За тебя и за светлую родину нашу.
1943 г., декабрь
Защитница свободы! Правды свет!
Звезда на шлемах ярче всех планет,
И солнцем на шинелях кровь искрится!
Верна, как смерть! Дороже, чем десница!
Когда, сметая все нещадною рукой
И попирая все ногой чугунной,
Враг шел, как шли в средневековье гунны.
Страна Советов поднялась стеной,
Преградой мощной от земли до неба.
Здесь залпов огненных пронесся шквал,
И заблестел штыком здесь каждый стебель,
И каждый пень мортирой зарычал.
Враг шел, но перед ним зияла бездна,
Тела взрывались под дождем железным,
Пылали реки, дыбились мосты,
Вонзались факелом живым кусты,
Ощерились сады и огороды…
О армия, несущая свободу,
Теперь идешь лавиной грозной стали,
Хребет врага дробишь на позвонки!
С горящим взором, с гневными устами
В сияньи славы движутся полки.
Ты городами вновь овладеваешь,
От черной крови землю очищаешь.
О краснозвездная, прими благословенье
За то, что ты даришь освобожденье!
Я слышу твоего похода шум,
Твоих стратегов мудрых славлю ум,
Бойцов твоих упорство воспеваю,
В твоих победах мужество черпаю!
Какая радость, честь для нас и гордость,
Что вместе гнали мы фашистов орды,
Что наша кровь лилась струей одной,
Что из одной мы фляги воду пили!
Оружие, что вы нам в дар вручили,
Мы сложим разве в мавзолей святой.
И будут приходить в благоговеньи
Туда, как в храм чудесный, поколенья.
Там наши будут изучать сыны
Историю своей родной страны!
1944 г.