Пленница былой любви

Муди сказал мне потом, что Маммаль был очень оскорблен этим. Оказывается, я должна была снова освободиться от работы, нанять на ночь няню для детей и проделать четырехчасовой путь в Карсон Сити, чтобы находиться в клинике во время операции.

Десять дней Маммаль пробыл в клинике, восстанавливаясь после операции. Затем Муди привез своего выздоравливающего племянника из Карсон Сити и снова оставил на мое попечение.

– Я не собираюсь заботиться о нем, – запротестовала я. – А если с ним что-нибудь случится? Ты – врач, вот ты и занимайся им.

Муди пропустил мимо ушей мои замечания и вернулся в Детройт.

Злясь на себя, что снова приняла роль послушной жены, я продолжала заботиться о Маммале, приготавливая для него пять диетических блюд ежедневно в соответствии с рекомендациями врача. Он так же откровенно не переносил моей кухни, как я не переносила готовить для него. Но у меня не было иного выхода. Я должна была вооружиться терпением и ждать, пока Маммаль поправится окончательно и вернется в Иран.

Муди считал, что Махтаб должна почувствовать кровное родство с его племянником. Он пытался заставить ее проводить больше времени с Маммалем, но Махтаб реагировала на неряшливого иранца так же, как и я.

– Оставь ее в покое, – вмешивалась я. – Махтаб нельзя принудить к дружбе. Она вот такая, и ты об этом знаешь. Не обращай на нее внимания. В свое время она сама поймет.

Муди не слушал меня и несколько раз отчитывал Махтаб за то, что она испуганно убегала от Маммаля.

На протяжении недели Муди звонил Маммалю из Детройта каждый вечер. Они часами разговаривали по-персидски, и вскоре я поняла, что он использует Маммаля для контроля за мной. Однажды вечером Маммаль вдруг подал мне телефонную трубку, сказав, что Муди хочет со мной поговорить. Муди был взбешен: почему я позволяю Махтаб смотреть некоторые программы по телевизору вопреки его запрету?

Наши приятные выходные остались в прошлом. Муди приезжал сейчас в Альпену, чтобы субботу и воскресенье провести с Маммалем.

Они разговаривали главным образом о проблемах в их семье, рассуждали об аятолле Хомейни, возмущались Западом, особенно американскими обычаями и моралью.

Что мне было делать? На моих глазах мой муж, живущий в Америке уже более двадцати лет, шаг за шагом все больше становился иранцем. Пока Маммаль был с нами, моя любовь к мужу подверглась тяжелому испытанию. Я вышла замуж за Муди-американца; а Муди-иранец был нежеланным иностранцем. И более того, они с Маммалем строили планы, как бы увезти Махтаб и меня в Иран навестить родственников в Тегеране.

Они постоянно закрывались и вели долгие, оживленные и непонятные для меня дискуссии. Даже говоря по-персидски, они приглушали голоса, как только я входила в комнату.

– Как скоро он уедет? – спросила я однажды.

– Когда разрешат врачи, – ответил Муди.

Два события ускорили катастрофу. Во-первых, банк нашел покупателя на арендованный нами дом, поэтому мы вынуждены были выселиться. Во-вторых, почти в то же время я потеряла работу. В этой ситуации Муди заявил, что пришло время, чтобы мы снова стали семьей в полном смысле этого слова.

Мне не хотелось уезжать в Детройт. Я не была уверена, что готова отказаться от своей независимости. Я знала, что Маммаль скоро покинет Америку, и надеялась, что мы сумеем вернуться к прежнему образу жизни, красивому и удобному. Но требования Муди становились все более настойчивыми. И хотя мы об этом не говорили, я чувствовала, что выходом из ситуации был только развод. Итак, я согласилась переехать в Детройт.

Самое худшее, думала я, уже позади. Я верила в это, я молилась об этом. Я должна и, конечно, попытаюсь восстановить нашу семью.

Несмотря на это, я предприняла некоторые предосторожности. Неуверенная в будущем, я боялась забеременеть. За неделю до переезда я пошла к врачу и попросила поставить мне противозачаточную спираль.

Муди жил все время в маленькой квартирке, и поэтому мы отправились на поиски жилья. Я считала, что мы должны купить дом, но Муди настаивал на временной аренде какой-нибудь квартиры. А затем без спешки мы поищем красивый район с землей и построим дом нашей мечты. Все произошло так быстро, что я не успела опомниться. Муди уже полностью подчинил меня себе. Пока я поняла суть происходящего, мы уже сняли дом и переехали в него все: я, Муди, Джо, Джон, Махтаб и… Маммаль.

Я записала Махтаб в школу, находящуюся недалеко от Бирмингема.

Муди купил мне новую машину. Почти ежедневно я возила Маммаля на экскурсии или за покупками, на которые Муди давал ему деньги без ограничения. Маммаль вел себя по-прежнему снисходительно-вызывающе. А я не могла дождаться дня, когда он уедет в Иран.

Маммаль оставался у нас до половины июля и с каждым днем все настойчивее настаивал, чтобы Муди, Махтаб и я навестили родственников в Тегеране. К моему глубокому удивлению, Муди согласился, сказав, что мы приедем в августе на две недели. Джо и Джон поживут это время у своего отца.

Так вот что означали эти тайные перешептывания Муди с Маммалем до поздней ночи! Несколько дней перед отъездом Маммаля Муди проводил с ним каждую свободную минуту. Неужели они что-то затевают?

Однажды я открыто заявила Муди о своих недобрых предчувствиях.

– Каковы ваши планы? – спросила я. – Собираетесь забрать Махтаб и вывезти ее в Тегеран?

– Не смеши, – ответил он. – Если сошла с ума, то обратись к психиатру.

– Я не настолько выжила из ума, чтобы ехать в Иран, а ты поезжай. Мы с детьми останемся здесь.

– Ты с Махтаб поедешь со мной. У тебя нет выхода, – ответил он.

У меня, конечно, был выход. Этот выход, хотя и неприятный, был у меня в резерве. Но я все-таки по-прежнему питала надежду, что мне удастся сохранить нашу семью, если только уедет Маммаль. Мне хотелось оградить детей и себя от обид, какие несет с собой развод, но в то же время я не желала ехать в Иран.

Муди несколько смягчился, пытаясь меня убедить.

– Почему ты не хочешь ехать? – спросил он.

– Потому что знаю: если я поеду с тобой, а ты решишь остаться там, то я не смогу вернуться домой.

– Значит, в этом причина, – нежно сказал он. – Я никогда бы ничего подобного не сделал, потому что люблю тебя.

Потом неожиданно он попросил:

– Принеси мне Коран.

Я достала с полки святую книгу ислама и подала мужу. Он положил ладонь на обложку и произнес:

– Клянусь на Коране, что никогда не заставлю тебя остаться в Иране. Клянусь на Коране, что никогда не заставлю тебя остаться в каком-либо месте вопреки твоей воле.

Маммаль присоединился к этим клятвам.

– Ничего такого не может случиться, – заверил он. – Наша семья никогда бы этого не позволила. Обещаю, что, если нечто подобное произойдет, наша семья защитит тебя.

В тот момент я почувствовала облегчение.

– Хорошо, поедем, – согласилась я.

Муди купил билеты. Первое августа приближалось быстрее, чем я этого желала. Несмотря на торжественную и в то же время драматическую присягу моего мужа на Коране, меня охватывала все возрастающая тревога. И сам Муди все больше возбуждался, часами поглощая любую информацию из Ирана. С нежностью он рассказывал о своих родственниках, особенно об Амми Бозорг. Начал молиться. В очередной раз с ним происходила метаморфоза.

Я тайно встретилась с адвокатом.

– Я должна или ехать, или разводиться, – объясняла я. – Я не хочу ехать в Иран. Боюсь, что он не позволит мне вернуться.

Мы начали обсуждать различные возможности и обнаружили одну опасность. При разводе Муди вычеркнет меня из своей жизни. Но иначе обстояло дело с Махтаб. Если он заберет ее в Иран, я потеряю дочь навсегда.

– У него останется право навещать ее? Нельзя ли убедить судью в опасности со стороны Муди и склонить к тому, чтобы он не позволил встречаться Муди с Махтаб? – спрашивала я.

Адвокат объяснил мне, что американский закон не допускает наказания до совершения преступления.

– Он еще не нарушил закон и нет такой статьи, по которой вы могли бы запретить ему навещать дочь. Мне не очень нравится, что вы едете в Иран, – продолжал он, – но я не вижу в этом ничего страшного. К тому же, возможно, Муди нужна эта поездка. Навестив родственников, он получит приток энергии и тогда вернется, чтобы начать жизнь сначала. Мне кажется, поездка пойдет ему на пользу.

Разговор с адвокатом привел меня в еще большее замешательство. В глубине души я знала, что, если я подам на развод, Муди заберет Махтаб, обрекая ее на жалкое существование в своей стране. У меня не было выбора. Я могла лишь рассчитывать на то, что он не сможет прижиться в Иране. В то время я могла только предполагать, какую печальную жизнь мы будем вести в Тегеране, и все-таки решила рискнуть в надежде, что двух недель Муди будет достаточно.

Единственной причиной, по которой я взяла Махтаб в Иран, была альтернатива: на меня падет проклятие, если я это сделаю, но я потеряю Махтаб, если не сделаю этого.

Этот день наступил. Мы с Махтаб взяли немного вещей, оставляя место в багаже для подарков родственникам в Иране. У Муди было несколько чемоданов, в том числе с лекарствами, которые, как он говорил, он хочет подарить Обществу врачей в Тегеране.

Таким образом, 1 августа 1984 года мы вылетели в Нью-Йорк, а оттуда в Лондон. Там, в промежутке между рейсами, я купила Махтаб несколько кукол. И, может быть, это было предчувствие, во мне медленно нарастал страх.

Пока мы ожидали в аэропорту перед вылетом на Кипр, а затем в Тегеран, Муди разговорился с иранским врачом, возвращавшимся домой после короткого пребывания в США.

– Трудно ли выехать из страны? – обеспокоенно спросила я.

– Нет, – утверждал он.

Иранский врач пообещал помочь на таможне, сказав, что все товары из США облагаются высокой пошлиной.

– Если вы скажете, что собираетесь остаться и работать в Иране, возможно, с вас не возьмут пошлину, – посоветовал он.

Мне это не понравилось.

– Но ведь мы…

– Знаю, – прервал он.

– …не собираемся оставаться в Иране, – продолжала я. – Мы едем только на две недели.

– Разумеется, – ответил он.

Потом они с Муди разговаривали только по-персидски.

Во время посадки в самолет меня била нервная дрожь, вызванная чувством опасности. У меня было желание кричать, вернуться, бежать обратно по эскалатору, но мое тело не хотело слушаться сердца. Вместе с Махтаб, доверчиво державшей меня за руку, мы вошли на борт самолета, нашли места и пристегнули ремни.

Стоянка на Кипре была очень короткой, и стюардесса объявила, что пассажиры до Тегерана должны оставаться на местах.

Прошло несколько минут, и мы снова оказались на стартовой полосе, набирая скорость. Нос самолета поднялся, колеса оторвались от земли, нас окутал мощный гул двигателей.

Махтаб дремала возле меня, измученная длительным путешествием. Муди читал иранскую книгу.

Я сидела оцепеневшая и потрясенная, зная конечный пункт, но еще не ведая, какая судьба мне уготована.

Утро 29 января 1986 года было холодным и хмурым, соответствующим моему настроению. В зеркале я увидела покрасневшее и опухшее лицо – результат ночных слез. Муди отправил Махтаб в школу и сказал, что мы поедем в паспортный стол, чтобы отдать мой паспорт. Он будет там находиться до момента, когда в пятницу я войду на борт самолета.

– Я должна идти с Шамси и ханум Хаким в магазин, – напомнила я.

Он не мог пренебречь обязанностями по отношению к жене «человека в тюрбане».

– Вначале поедем в агентство авиалиний, – решительно заявил он.

Это заняло у нас достаточно много времени, так как нужная нам контора находилась в противоположном конце Тегерана. Пока мы тряслись в такси по разбитым улицам, меня занимала одна лишь мысль: позволит ли Муди нам, трем женщинам, пойти без него? Удастся ли мне позвонить?

Муди все-таки сопровождал меня до дома Шамси.

– Что случилось? – спросила она, увидев меня. Я не ответила.

– Скажи мне, что произошло, – настаивала она.

Нас стесняло присутствие Муди.

– Дело в том, что я не хочу ехать в Америку, – разрыдалась я. – А Муди требует, чтобы я поехала и занялась делами: нужно все продать. Я не хочу ехать!..

Шамси обратилась к Муди:

– Ты не можешь заставлять ее заниматься делами в такое время. Позволь ей поехать на несколько дней, чтобы она только увиделась с отцом.

– И не подумаю, – буркнул он. – Ее отец вообще не болен. Все продумано и спланировано.

– Но это же чудовищно! – кричала я. – Отец действительно болен, ты ведь знаешь это не хуже меня.

В присутствии Шамси и Зари мы кричали друг на друга, переполненные ненавистью.

– Ты попалась в собственные сети! – рычал в приступе бешенства Муди. – Это было вранье, чтобы забрать тебя в Америку. Вот ты и поедешь. Поедешь и пришлешь сюда все деньги.

– Никогда! – крикнула я.

Муди схватил меня за плечо и потащил к двери.

– Пойдем! – потребовал он.

– Уважаемый! – вмешалась Шамси. – Возьми себя в руки. Об этом следует поговорить спокойно.

– Пошли! – повторил он.

Грубо вытолкнутая за дверь, я повернулась с мольбой к Шамси и Зари:

– Умоляю, помогите мне! Защитите меня!

Муди с грохотом закрыл дверь.

Судорожно сжимая мое плечо, он толкал меня по многолюдной улице в сторону дома Хакимов. Так мы шли не менее пятнадцати минут. Всю дорогу он оскорблял и проклинал меня. Но глубоко ранили меня лишь слова: «Никогда больше не увидишь Махтаб!».

Когда мы приближались к дому Хакимов, он приказал:

– Приведи себя в порядок. Не лей слез перед ханум Хаким. Она не должна ни о чем догадаться.

Муди поблагодарил ханум Хаким за чай.

– Пойдемте в магазин, – сказал он.

Втроем мы отправились в магазин. Муди ни на минуту не отпускал мое плечо. Мы купили запас чечевицы и вернулись домой.

Во второй половине дня Муди работал в кабинете. Он не сказал мне ни слова, караулил молча. Это должно было продолжаться еще два дня, пока я не сяду в самолет.

Вернувшись из школы и убедившись, что отец занят, Махтаб нашла меня на кухне и неожиданно произнесла:

– Мамочка, возьми меня сегодня в Америку!

Впервые за многие месяцы она сказала мне об этом.

Я обняла ее и крепко прижала. Мы обе плакали, и наши слезы смешивались на щеках.

– Махтаб, мы не можем поехать сегодня. Но я не уеду без тебя в Америку, – успокаивала я ее.

Каким чудом я могла выполнить это обещание? Был ли способен Муди, несмотря на мое сопротивление, несмотря на все мои мольбы и крики, втолкнуть меня в самолет? Конечно же, да. Я была убеждена, что никто и не попытается помешать ему. Он мог даже дать мне какое-нибудь средство, лишающее меня сознания. Он мог сделать все.

К вечеру пришла Ферест проститься со мной. Она знала, что я в отчаянии, и, как могла, старалась утешить меня. Моя игра была закончена. Больше я уже не могла делать вид, что я счастливая мусульманская жена. Зачем?..

Неожиданно появился Муди и попросил чаю. Он спросил Ферест о ее муже, вызвав у нее снова слезы. У всех у нас были свои проблемы.

«О Боже, прошу тебя, – молилась я, – сделай так, чтобы мы с Махтаб смогли убежать от Муди. Прошу, прошу, прошу!»

Не знаю, услышала ли я или просто почувствовала приближающуюся «скорую помощь». Я видела свет фар, который, попадая через окно, отражался на противоположной стене. А может, это мне приснилось? Сигнала не было слышно. Машина подъехала прямо к дому. Это было чудо.

«Скорая помощь»! Муди должен ехать в клинику!

Наши взгляды встретились. Я прочитала в его глазах ненависть, разочарование, озадаченность. Как же оставить меня без охраны? Как я могу поступить? Куда могу сбежать? Он стоял в нерешительности, раздираемый глубоким недоверием ко мне и чувством долга врача. Он не мог отказать в помощи, но также не мог оставить меня одну.

Ферест почувствовала драматизм ситуации.

– Я останусь с ней до твоего возвращения, – успокоила она его.

Не проронив ни слова, Муди схватил медицинскую сумку и вскочил в ожидавшую его машину.

Он уехал. Я не имела понятия, когда он вернется: через пять часов, а может, через полчаса – все это было делом случая.

Мой мозг проснулся от летаргического сна. «Вот он, тот шанс, о котором я молилась, – произнесла я про себя. – Делай что-нибудь! Сейчас же!»

Ферест была моей хорошей приятельницей. Она любила меня и вполне заслуживала доверия. Я могла бы рассказать ей о своей жизни, но ради ее же безопасности не должна была этого делать. Она ничего не знала об Амале. Не знала она и тайных сторон моей жизни. Ее муж сидел в тюрьме за «инакомыслие к властям», и уже одно это создавало для нее опасность. Я не имела права впутывать ее в свои дела.

Размышляя, я потеряла несколько минут имеющегося в моем распоряжении времени, а потом сказала, стараясь придать голосу безразличный тон:

– Мне нужно пойти купить цветы: вечером мы идем в гости.

Нас пригласила соседка Малиха. Она устраивала еще один прощальный прием. Причина звучала правдоподобно: приносить цветы считалось правилом хорошего тона.

– Хорошо, я подброшу тебя, – сказала Ферест. Что ж, это будет значительно быстрее. Я помогла Махтаб одеться, и мы сели в машину Ферест.

Она остановилась за несколько домов от цветочного магазина, а я сказала:

– Оставь нас здесь. Мне хочется немного пройтись. Мы с Махтаб вернемся домой пешком.

Конечно, это прозвучало глупо: кому захочется гулять по снегу и льду.

– Позволь, я тебя подвезу, – не уступала Ферест.

– Нет, спасибо. Мне действительно хочется пройтись, подышать свежим воздухом.

Я наклонилась, чтобы обнять ее.

– Оставь нас здесь, – повторила я. – Возвращайся домой. Спасибо тебе за все.

Она произнесла традиционное «о'кей», а в глазах у нее стояли слезы.

Холодный ветер хлестал по щекам. Махтаб шла молча рядом.

Дважды мы пересаживались из одного такси в другое, чтобы замести следы, пока не остановились на заснеженной улице возле телефона-автомата. Дрожащими пальцами я набрала номер частного бюро Амаля. Он сразу же поднял трубку.

– Это самый последний шанс. Я должна бежать немедленно, – проговорила я прерывающимся голосом.

– Мне еще нужно время. Не все окончательно организовано.

– Я не могу ждать. Если я сейчас не выеду, то потеряю Махтаб.

– Хорошо, приезжайте.

Он дал мне адрес квартиры недалеко от бюро и попросил проверить, не следят ли за нами.

Я положила трубку и поделилась с Махтаб хорошей новостью:

– Махтаб, мы возвращаемся в Америку. К моему изумлению, она заплакала.

– В чем дело? Ведь ты сегодня просила меня об этом.

– Да, – всхлипывала Махтаб, – но я должна вернуться и забрать кролика.

Я старалась справиться со своими нервами.

– Послушай, кролика мы купили в Америке, правда?

Она согласно кивнула головой.

– В Америке купим нового. Ты хочешь ехать со мной или вернуться домой к папе?

Махтаб вытерла слезы. В глазах моей шестилетней дочурки я заметила решимость и в этот момент поняла, что Муди не сумел воспитать в ней покорность. Она не стала послушным иранским ребенком. Она была моей рассудительной американской девочкой.

– Я хочу ехать в Америку, – уверенно заявила она.

– Тогда пошли быстро. Нам нужно поймать такси.

– Бетти? – спросила молодая женщина через приоткрытую дверь.

– Да.

Она впустила меня в квартиру. Более часа ушло у нас, чтобы, несколько раз сменяя такси, пробраться через беснующуюся в Тегеране снежную бурю.

– Амаль предупредил, чтобы я принесла вам еду, если проголодаетесь, – сообщила незнакомка.

Ни я, ни Махтаб не хотели есть. Мы думали сейчас совершенно о другом. Но я понимала, что на пути к свободе нам потребуется много сил. Поэтому я сказала:

– Да, принесите, пожалуйста.

Женщина надела черный платок, скрывая под ним молодое лицо. «Может быть, она студентка, – подумала я. – Что она знает о нас? Что ее связывает с Амалем?»

– Я скоро вернусь, – пообещала она.

Она оставила нас одних. Я подбежала к окну и задернула шторы.

Квартира была маленькой и несколько запущенной. В гостиной стояла старая софа с торчащими пружинами. В спальне не было кровати, на полу лежали свернутые матрасы.

Страх заразителен. Мой отразился в глазах Махтаб. Вернулся ли Муди уже домой? Сообщил ли полиции?

Во взгляде Махтаб я заметила и нечто большее. Возбуждение? Радость? Надежду? Наконец мы что-то совершили! Ведь у нас позади уже были долгие отупляющие месяцы бездействия.

Голова раскалывалась. Что будет, если мы не успеем быстро выбраться из Тегерана? Может, завязнем тут на многие дни и ночи? Столько людей говорили мне, что побег можно совершить, лишь когда все спланировано до минуты. Мы пренебрегли этим.

Я подняла трубку и в соответствии с инструкцией позвонила Амалю.

– Алло! – услышала я знакомый голос.

– Мы на месте, – сказала я.

– Бетти! – воскликнул он. – Я так рад, что вам удалось добраться. Не волнуйтесь, все будет хорошо. Мы займемся вами. Я уже связался со своими людьми. Еще не все окончательно готово, но у меня уже есть одна идея.

– Поторопитесь, пожалуйста.

– Конечно, будьте спокойны, все получится. Потом он добавил:

– Девушка принесет еду и должна уйти. Утром я принесу завтрак. Оставайтесь в квартире. Не подходите к окну. Если вам что-нибудь понадобится, позвоните мне, пожалуйста. Если потребуется, можете звонить и ночью.

– Понимаю.

– Я кое-что вспомнил. Запишите, пожалуйста. Положив трубку, я достала из сумки ручку и листок бумаги.

– Чтобы вывезти вас из Тегерана, мы должны отвлечь вашего мужа. Позвоните ему.

– Меньше всего на свете мне хочется разговаривать с ним, – упиралась я.

– Я знаю, но так нужно.

Он сказал мне, о чем я должна говорить. Я все записала.

Вскоре после разговора с Амалем вернулась девушка с пиццей местного производства: на сухом блине лежал гамбургер, немного томатной пасты и соль. Она выслушала слова благодарности и быстро вышла.

– Я не хочу этого, – сказала Махтаб, глядя на неаппетитную пиццу.

Мне тоже не хотелось ее есть. В это время основным нашим «питанием» был адреналин.

Я посмотрела на свои нацарапанные записи, аккуратно переписала, прочитала еще раз, а затем мысленно побеседовала по телефону. Я понимала, что стараюсь отложить этот разговор, но понимала и то, что он необходим. Решительно подняла трубку и набрала номер. Муди ответил после первого же гудка.

– Это я, – были первые мои слова.

– Где вы? – рявкнул он.

– В доме у приятеля.

– Какого приятеля?

– Я не собираюсь тебе говорить.

– Немедленно возвращайся домой! – приказал он. Тон был агрессивным, но я, руководствуясь указаниями Амаля, невозмутимо продолжала:

– Нам нужно поговорить. Мне бы хотелось разрешить наши проблемы. Конечно, если и ты этого хочешь.

– Да, хочу, – его голос звучал уже более сдержанно и спокойно. – Возвращайся домой, и мы все обсудим.

– Я не хочу, чтобы другие узнали о том, что произошло, – сказала я. – Не хочу, чтобы ты рассказывал Маммалю, Маджиду, сестре или кому-либо еще. Это лишь наше дело, и мы вдвоем должны об этом поговорить. Последние дни Маммаль часто вмешивался в нашу жизнь, и это дало печальные результаты. Если ты не согласишься на мое условие, я кладу трубку.

Муди не был в восторге от моего бунтарского тона.

– Вернись домой, тогда поговорим об этом, – повторил он.

– Если я вернусь домой, ты скажешь Маммалю, чтобы он забрал Махтаб, а меня закроешь на ключ, как обещал.

Муди растерялся. Он не знал в этот момент, как со мной разговаривать. Его голос зазвучал примирительно:

– Ничего подобного не случится. Я отменил завтрашний прием. Вернись. Поужинаем и будем разговаривать всю ночь.

– Я не войду в пятницу в самолет.

– Этого я не могу тебе обещать.

– А я тебе говорю, что не сяду в самолет в пятницу, – повысила я голос.

«Нужно контролировать себя. Ни в коем случае нельзя позволить втянуть себя в ссору. Нужно выиграть время, а не спорить», – корила я сама себя.

На другом конце провода Муди кричал на меня:

– Немедленно возвращайся домой! Даю тебе полчаса, в противном случае я сделаю то, что следует в такой ситуации!

Я знала, что он имеет в виду полицию. Вот и пришла очередь моей козырной карты.

– Послушай, – спокойно произнесла я, – ты занимаешься врачебной практикой без разрешения.

Если ты устроишь мне какие-нибудь осложнения, я сообщу о тебе властям.

Голос Муди тотчас же смягчился:

– Нет, прошу тебя, не делай этого. Нам нужны деньги. Я ведь стараюсь для нас. Прошу тебя, не делай этого. Вернись только домой.

– Я должна подумать, – сказала я и положила трубку.

Я не представляла себе, что Муди сделает сейчас, но уже знала, что он не сообщил до сих пор полиции, и была убеждена, что моя угроза заставит его воздержаться от этого, по крайней мере до утра.

Махтаб внимательно прислушивалась к нашему разговору.

– Ты уверена, что хочешь ехать? – обратилась я к ней. – Ты должна знать, что в этом случае ты уже никогда не увидишь папу.

– Да, я хочу ехать в Америку.

Она вновь поразила меня своей рассудительностью. Решимость в ее голосе придала мне уверенности. Сейчас уже не могло быть и речи о возвращении в дом Муди.

На протяжении нескольких последующих часов мы взволнованно вспоминали Америку. Мы так давно там не были! Наш разговор прерывался телефонными звонками Амаля. Он интересовался, все ли в порядке, и очень расплывчато информировал, что дела подвигаются.

Очередной звонок раздался за полночь:

– Я больше не буду беспокоить вас в эту ночь. Вам нужно выспаться: у вас впереди тяжелые дни. Ложитесь спать, я позвоню утром.

Остаток ночи мы провели в молитвах. Махтаб удалось заснуть. Я бодрствовала до самого рассвета, который медленно входил в комнату. Рано утром снова позвонил Амаль и сказал, что скоро приедет к нам.

Он появился около семи. Принес сумку с хлебом, сыром, помидорами, огурцами, яйцами и молоком, а также мешок с запасной одеждой и вещами, которые я оставила у него во вторник. Он подарил Махтаб альбом для рисования и цветные карандаши, а мне – дорогой кожаный рюкзак.

– Всю ночь я работал, разговаривая с разными людьми, – сообщил он. – Решено, вы бежите в Турцию.

Турция! Я испугалась. Турция с точки зрения Амаля была самым плохим вариантом: очень трудным физически, да и на контрабандистов нельзя было полностью положиться.

– Поскольку сейчас вас считают пропавшими, вы не можете лететь самолетом, – объяснил он. – Придется покидать Тегеран машиной. До турецкой границы дорога длинная, но это сейчас единственная возможность.

– Они потребовали тридцать тысяч долларов, – сообщил он. – Это нереальная сумма. Я торгуюсь с ними. Договорились мы уже на пятнадцать, но и это много.

– Хорошо, пусть будет так, – сказала я.

Я понятия не имела, сколько осталось на наших счетах, но меня уже это не волновало. Когда вернусь, как-нибудь добуду эти деньги.

Амаль покачал головой.

– Это все-таки много, – не соглашался он.

Я сообразила, что мы ведь говорим о деньгах Амаля, а не о моих. Это он должен будет заплатить сразу, не имея гарантии, что мне удастся добраться до Америки и вернуть ему долг.

– Я буду пытаться снизить цену, – говорил он. – Сегодня у меня много работы. Если вам что-нибудь понадобится, звоните, пожалуйста, мне в бюро.

Мы с Махтаб провели целый день в напряжении, прижавшись друг к другу, разговаривая и молясь. Пару раз она взяла альбом для рисования, но не смогла сосредоточиться. Я ходила взад-вперед по вытертым персидским коврам, снова и снова анализируя свой поступок. Руководил ли мной эгоизм? Подвергала ли я риску жизнь моей девочки? Может быть, для нее лучше вырасти здесь со мной или без меня, чем вообще не вырасти?

Амаль пришел около полудня и сообщил, что окончательная цена нашей свободы двенадцать тысяч долларов.

Потом начал меня успокаивать:

– Эти люди не обидят вас, я обещаю. Это хорошие люди. Если бы они были опасны, я не послал бы вас с ними. Правда, я бы выбрал иной путь, но нам нужно действовать как можно быстрее.

Ночь с четверга на пятницу показалась мне бесконечно длинной. Диван был такой неудобный, что мы с Махтаб, разложив матрасы, перебрались на пол. Махтаб уснула, а я всю ночь не сомкнула глаз. Я понимала, что не смогу обрести покой, пока не довезу дочурку до Америки. Или я сделаю это, или погибну.

Ранним утром в пятницу приехал Амаль. Он снова принес еду: курицу, завернутую в газету, и редко встречающиеся в Иране кукурузные хлопья для Махтаб. В свертке были еще несколько альбомов для рисования, плед и манто для Махтаб, черная чадра для меня и пачечка жевательной резинки немецкого производства.

– Днем и ночью я занимаюсь нашим планом, – сказал он. – Это нелегко и непросто, потому что большинство людей не имеет телефона.

– Когда мы выезжаем? – нетерпеливо спросила я.

– Еще не знаю, – признался он. – В связи с этим я хотел бы, чтобы вы снова позвонили мужу, но только не отсюда. Я вернусь позже и побуду с Махтаб, а вы сможете выйти и позвонить из автомата. Я напишу вам, что нужно ему сказать.

– Хорошо.

Мы с Махтаб верили Амалю безгранично. Она не согласилась бы остаться ни с кем другим, а сейчас лишь кивнула головой и улыбнулась, жуя жевательную резинку.

В полдень я покинула относительно безопасное укрытие в квартире Амаля и вышла на улицу Тегерана. Впервые за полтора года я была довольна, что могу спрятаться под чадрой. Ледяной ветер пронизывал насквозь, когда я брела к автомату. Вынув из сумки карточку с инструкцией, замерзшими руками я подняла трубку и набрала номер Муди. Ответил Маджид.

– Где ты? – спросил он. – Скажи, где вы? Проигнорировав этот вопрос, я спросила:

– Где Муди? Я хочу поговорить с ним.

– Муди нет дома. Он уехал в аэропорт.

– Когда вернется?

– Часа через три…

– Я как раз хочу поговорить с ним по этому вопросу.

– Он тоже хочет поговорить с тобой. Приезжай, прошу тебя.

– Хорошо, я завтра приеду с Махтаб и моим адвокатом, тогда и поговорим. Я не хочу, чтобы при этом кто-нибудь присутствовал. Передай ему, что я могу приехать между одиннадцатью и двенадцатью или между шестью и восемью. Мой адвокат может сопровождать меня только в эти часы, – солгала я.

– Приходи между одиннадцатью и двенадцатью, – посоветовал Маджид. – Муди отменил на завтра прием. Приходи без адвоката.

– Это исключено. Без адвоката я не приду вообще.

– Приходи одна с Махтаб. Обсудим все вместе. Я буду тоже.

– Я боюсь, – сказала я. – Когда Муди избил меня и закрыл, ни ты, ни кто-либо другой из ваших родственников не помогли мне.

– Не бойся, я буду здесь, – повторил он.

Мне захотелось посмеяться над этим человеком, и я сделала это.

– Много мне от этого пользы, – прыснула я. – Я уже один раз прошла через это. Передай ему мое мнение.

Меня охватил ужас. Я знала, зачем Муди поехал в аэропорт: он хотел забрать мой паспорт. Он не мог допустить, чтобы я опередила его. А что если следующим его шагом будет обращение в полицию?..

Даже в гарантирующей анонимность чадре я чувствовала себя нагой. Везде были полицейские с оружием наготове. Мне казалось, что все смотрят на меня.

Для нас существовал единственно возможный выход из ситуации – побег. Я понимала, что даже контрабандисты менее опасны моего мужа, который уже обворовал и похитил меня, надругался и, без сомнения, был способен и на убийство.

Когда я вернулась, Амаль объявил:

– Сегодня ночью вы уедете. Если кто-нибудь обратится к вам за какой-либо информацией, ничего не отвечайте, – предупредил Амаль. – Обо мне ничего не говорите. Не рассказывайте, что вы американка и что с вами произошло.

Контрабандисты должны были вывезти нас из Тегерана до границы, переправить в Турцию в санитарной машине Красного Креста и сопровождать до Вана, города в горах восточной Турции. Там мы уже будем предоставлены сами себе, но по-прежнему должны быть очень осторожны. Мы не сможем пересечь границу официально, потому что в наших американских документах не будет соответствующих печатей. Это может вызвать подозрение у турецких властей. В таком случае они хотя и не вернут нас в Иран, но могут задержать и скорее всего разлучат. В Ване мы должны сесть на самолет или автобус до Анкары, столицы Турции, где сразу обратиться в посольство Соединенных Штатов. И только тогда мы будем в безопасности. Амаль вручил мне горсть монет.

– Я прошу вас звонить мне из каждого автомата по дороге. Будьте внимательны к тому, что говорите мне.

Он ненадолго задумался, глядя в окно.

– Исфахан, – произнес он название иранского города. – Так мы зашифруем Анкару. Когда доберетесь туда, сообщите, что вы находитесь в Исфахане.

Мне хотелось задержать его, поговорить, уточнить детали, потому что рядом с ним я чувствовала себя в безопасности. Однако он ушел.

Неужели это последняя моя пятница в Тегеране?! Я молила Бога, Аллаха, чтобы это стало реальностью.

Я огляделась вокруг. Что следует забрать? Я посмотрела на тяжелый гобелен, который во вторник притащила к Амалю на работу. «И как это мне такое пришло в голову?! – спрашивала я с возмущением у самой себя. – Мне ведь это не нужно. Мне ничего не нужно, только добраться до дому. Гобелен должен остаться, а вместе с ним и шафран».

Часы, несомненно, нужны. А бижутерию можно будет по дороге поменять на наличные деньги. Я положила украшения в сумку вместе с ночной рубашкой Махтаб и сменой белья для себя. Махтаб упаковала печенье и кукурузные хлопья, а также несколько книг в свой школьный ранец, и мы были готовы, ожидая только сигнала.

Около шести позвонил Амаль.

– В семь вы должны быть готовы.

Оставался только час. После многих дней, недель, месяцев оставался только час! Я чувствовала себя, однако, неподготовленной. «Милосердный Боже! – молилась я. – Что я делаю?! Прошу тебя, не покидай нас. Прошу тебя, храни мою девочку, что бы ни случилось».

В десять минут восьмого приехал Амаль с двумя мужчинами, которых я никогда прежде не видела.

Нельзя было терять ни минуты. Я помогла Махтаб надеть манто, сама надела свое, а лицо почти полностью закрыла чадрой. Она была как нельзя более кстати.

Я повернулась к Амалю, и от него не ускользнуло мое сильное волнение.

– Вы уверены, что действительно хотите осуществить это? – спросил он.

– Да. Я хочу ехать, – подтвердила я. В его глазах я увидела слезы.

– Я правда люблю вас обеих, – сказал он. Потом он обратился к Махтаб:

– У тебя чудесная мама, береги ее.

– Я буду беречь ее, – торжественно обещала она.

– Я бесконечно благодарна вам за то, что вы сделали для нас, – голос мой дрожал. – Я верну вам эти двенадцать тысяч долларов, как только доберусь до Америки.

– Все хорошо, – сказал он.

– Я знаю, вы делали все это от чистого сердца, – добавила я. – Я должна отблагодарить вас.

Амаль посмотрел на мою девочку.

– Единственной благодарностью и платой для меня будет улыбка Махтаб, – сказал он.

Потом он отодвинул край чадры и осторожно поцеловал меня в щеку.

– А сейчас в путь! – скомандовал Амаль.

Вместе с Махтаб и молодым человеком мы вышли из квартиры.

Он подвел нас к машине неизвестной марки. Я забралась в салон и посадила Махтаб на колени. Мы двинулись в густеющие сумерки пятничного вечера, навстречу неизвестности. «Свершилось! – думала я. – Удастся или нет? Удастся только тогда, если на то будет воля Божия. А если он не захочет, значит, его приговор был иным». Но, когда мы продвигались среди сигналящих машин, кричащих водителей и гневных, возмущенных пешеходов, я не могла поверить, что Бог желал бы для нас такой жизни.

Мы ехали около получаса. Внезапно водитель резко затормозил, сделал крутой поворот и поехал по узкой улочке.

– Поспешите! – лаконично приказал мужчина.

Мы вышли и нас сразу же втолкнули на заднее сиденье другой машины. Для вопросов не было времени. Вслед за нами в машину вскочили еще несколько незнакомых людей, и мы помчались дальше.

Я стала присматриваться к нашим спутникам. Мы с Махтаб сидели за водителем, мужчиной лет за тридцать. Рядом с ним сидел парнишка лет двенадцати, а ближе к дверям – мужчина постарше водителя. На заднем сиденье расположилась девочка, по виду ровесница Махтаб, одетая в дождевик, рядом с ней женщина. Они разговаривали по-персидски слишком быстро, чтобы я могла понять, но догадалась, что это семья.

Мы все составляли одну семью! И в этом наша сила.

Кто были эти люди? Что они знали о нас? Собирались ли они бежать?

Водитель гнал машину на запад, за город. На окраине Тегерана мы остановились у контрольного поста полиции. Инспектор заглянул в машину, направляя дуло карабина в наши лица, но увидел типичную иранскую семью, которая в пятницу вечером покидает город. Он махнул нам рукой.

Женщина пыталась завязать со мной разговор, переплетая английские слова с персидскими. Откуда ей было знать, что мы американки? Но она явно знала это. Я делала вид, что не понимаю, а вскоре закрыла глаза, будто задремала. Махтаб спокойно спала.

От Амаля я знала, что Тебриз находится на расстоянии четырехсот пятидесяти километров от Тегерана, а оттуда было еще около ста пятидесяти до границы. Пассажиры, успокоившись, спали на своих местах, а ко мне сон не приходил.

Украдкой одним глазом я посматривала в окно, чтобы увидеть, как далеко мы уехали. Часы отсчитывали бесконечные секунды. Я прикинула, что при такой скорости с каждой минутой мы приближаемся почти на два километра к границе.

После полуночи, где-то между Зиаабадом и Зенджаном, водитель стал притормаживать. Машина остановилась около маленькой придорожной кофейни. Попутчики жестами приглашали меня зайти, но мне не хотелось рисковать: а вдруг меня там кто-нибудь поймает? Показав на спящую у меня на коленях Махтаб, я дала понять, что мы останемся в машине.

Семья зашла в кофейню и сидела там целую вечность. Я завидовала Махтаб: когда спишь, время проходит быстрее. Если бы можно было закрыть глаза, заснуть и проснуться в Америке!

Наконец один из мужчин подошел к машине. «Неска», – пробормотал он, подавая мне чашечку кофе. В Тегеране почти невозможно было достать этот напиток, а тут в такой глухомани, в кофейне-развалюхе – и вдруг горячий кофе.

Спустя какое-то время все вернулись в машину, и мы снова двинулись в сторону границы.

Вскоре к стеклам машины стали прилипать хлопья снега. Водитель включил «дворники». Снежная буря набрасывалась на нас все сильнее. Дорога покрылась твердой ледяной коркой, но наш водитель не снижал бешеного темпа. «Если чудом полиция нас не остановит, то мы определенно погибнем в катастрофе», – думала я с грустью и тревогой.

Усталость все же взяла свое. Я погрузилась в беспокойный сон, пробуждаясь при каждом толчке.

Наконец над морозным горизонтом взошло солнце. Вокруг нас из мрака выплывали покрытые снегом горы. Далеко на западе вершины были выше и казались совершенно недоступными. Мы по-прежнему мчались по обледеневшей дороге.

Видя, что я уже не сплю, женщина снова попыталась завязать со мной разговор. Она говорила о том, что хочет поехать в Америку.

– В Иране так плохо, – бормотала она, – но мы не можем получить визы.

Махтаб рядом со мной потянулась и зевнула.

– Делай вид, что не понимаешь, – прошептала я ей на ухо. – Не переводи.

Она согласно кивнула головой.

Мы приближались к Тебризу. У полицейского поста водитель сбросил скорость. Сердце мое готово было выскочить из груди при виде нескольких солдат, которые одни машины пропускали, другие – задерживали. Нашу задержали. Дежурный офицер пасдаров всунул голову через окно. Я обмерла: у нас с Махтаб были только американские паспорта. А вдруг мы уже в списке беглецов? Пасдар коротко поговорил с водителем, а потом, махнув рукой, позволил нам отъехать, не проверив документы. Все в машине с облегчением вздохнули.

Мы въехали в Тебриз, чистый и более современный, чем Тегеран. Возможно, такое впечатление у меня сложилось потому, что все вокруг было покрыто белым пушистым снегом. А может быть, тут я уже ощутила дуновение свободы?! Тебриз находился в стороне от революционных событий. Отделы пасдаров и иранской армии были везде, но мне казалось, что население Тебриза в большей степени чувствует себя дома, чем жители Тегерана.

Водитель долго кружил окольными улицами, пока вдруг не остановил машину. Женщина приказала парнишке выйти. Я понимала по-персидски настолько, чтобы уяснить, что он приехал навестить тетушку. Его проконсультировали, что он не должен ничего говорить о нас. Подросток вышел и направился в боковую улочку, но спустя несколько минут вернулся. «Тети нет дома», – сообщил он. Женщина вышла из машины, намереваясь удостовериться лично. Не знаю почему, но меня это обеспокоило. Позже я поняла, что, хотя она была совершенно чужой, ее присутствие в машине придавало мне уверенности. Мужчины были вполне симпатичные, но у меня не было желания остаться с ними наедине.

Махтаб посмотрела на меня и прошептала:

– Мне плохо.

У нее горела головка. Она жаловалась, что болит живот. Я успела открыть дверцу, когда Махтаб вытошнило. Она тоже чувствовала напряжение. Наконец женщина вернулась одна.

Тетя оказалась дома, но не слышала, как стучал мальчуган. Я приободрилась, поняв, что эта женщина будет нас сопровождать. Мы поехали дальше.

Спустя две-три минуты мы остановились на перегруженном перекрестке. Это была центральная площадь города. Наш водитель стоял перед регулировщиком.

– Быстро! Быстро! – торопила нас женщина.

В этот момент мы молниеносно пересели в оказавшуюся рядом машину. Если все это было запланировано, то вполне удалось. Пока кто-нибудь сумел сориентироваться, мы с Махтаб были уже надежно спрятаны в другой машине. Муж, жена и дочь втиснулись за нами, и снова мы двинулись в путь.

Женщина, указав на нашего нового водителя, мужчину лет шестидесяти, сказала:

– Не разговаривай с этим человеком, не говори, что ты американка.

Водитель производил впечатление вполне благопристойного человека, однако, вероятно, не был посвящен в суть операции.

Мы пересекли Тебриз и направились в сторону другого города. Мы видели ужасающие следы войны – разрушенные бомбами здания, изрешеченные осколками стены которых напоминали соты. Везде было много военных патрулей. Спустя какое-то время мы остановились в боковой улочке за голубым «пикапом», внутри которого сидели двое мужчин. Один из них вышел и медленно направился к нашей машине. Он поговорил о чем-то с водителем на незнакомом мне языке, который я приняла за турецкий. Затем вернулся в «пикап», и автомобиль уехал.

Наша машина последовала за ним, но вскоре мы потеряли его в уличном движении. Несколько минут мы кружили по городу. «Почему это так долго?» – нетерпеливо думала я. Была суббота, день, когда я должна была вместе с адвокатом встретиться с Муди. Как скоро до него дойдет, что его обманули? Когда его гнев достигнет такой степени, что он сообщит в полицию о моем побеге? А может быть, он уже сделал это?

Я подумала об Амале. Он так просил связаться с ним. Но это оказалось невозможным.

А что с Джо, Джоном и моими родителями в далеком Мичигане? Звонил ли Муди им? Возможно, они сообщили что-нибудь об отце? Что Муди мог им сказать? Волнуются ли они по-прежнему за нашу с Махтаб жизнь? Неужели мою семью в ближайшее время ждут три смерти?

«Поспешите, пожалуйста!» – хотелось мне кричать.

Наконец мы покинули город и направились на запад. Часы проходили в полнейшем молчании, которое было прервано единственным незначительным инцидентом.

– Не делай этого! – проворчал водитель, оглянувшись на Махтаб.

– Ты стучишь в его сиденье, – сказала я Махтаб и подтянула ее повыше.

Путешествие продолжалось. В полдень мы подъехали к заброшенному дому возле полевой дороги. Сразу же за нами остановился знакомый «пикап». Нам с Махтаб велели пересесть в него. Машина тронулась, и мы остались с двумя мужчинами.

Хмурое выражение лица одного вселяло тревогу.

Другой оказался более приветливым. Высокий и худощавый, в нем было что-то властное. Он улыбнулся мне и сказал по-персидски:

– Меня зовут Мосейн.

Мы проехали не более сотни метров и повернули на полевую дорогу, ведущую в маленькую деревню. В ней было лишь несколько разбросанных то здесь, то там домов. Несмотря на поземку, дети бегали без обуви, почти раздетые. Мы резко остановились, а водитель, подбежав к кирпичной стене, взобрался на нее, видимо, проверить, что за ней. Дорога была свободной. Кивком он велел подъехать. Мосейн проскользнул на место водителя и медленно подогнал машину. Мы въехали в железные Ворота, которые тотчас же захлопнулись за нами.

– Быстрее! Быстрее! – подгонял Мосейн.

Мы с Махтаб выскочили из машины прямо в болото посреди двора. Спотыкаясь, мы тащились за Мосейном, который вел нас к напоминавшему сарай дому. Несколько животных сопровождало нас.

Цементные стены дома усиливали и без того пронизывающий холод. Нас била дрожь. Мое дыхание зависало в воздухе ледяным облачком, когда я шептала Махтаб:

– Сейчас лучше не отвечай никому, ничего не переводи, пока я тебя не попрошу об этом. Не признавайся, что ты понимаешь, о чем идет речь. Притворись уставшей и сонной.

Я обняла свою девочку, стараясь таким образом согреть ее и себя. Я осмотрелась вокруг. На полу были расстелены плахты с ярким рисунком. Сшитые, они выглядели, как одеяла без ваты. Вдоль стен лежали шерстяные одеяла. Мужчины принесли печку, которую топили мазутом, разожгли ее, подтянули плахты поближе к огню и жестом пригласили нас сесть.

Мы сели как можно ближе к печи, укрываясь настывшими влажными одеялами. Маленькая печурка едва грела.

– Я скоро вернусь, – пообещал Мосейн и вышел.

В курдийском национальном костюме, очень отличавшемся от бесцветных одежд женщин в Тегеране, в сарай вошла женщина. На ней было несколько слоев юбок ярких расцветок, достигающих пола и сильно собранных в талии. К спине ее был привязан, видимо, годовалый ребенок с выразительными, как у нашего водителя, чертами лица. Я догадалась, что это его сын.

Женщина была невероятно подвижна. Сначала она чистила сабзи, потом вышла. Я наблюдала за ней через открытые ворота. Она поливала двор водой. Вскоре она вошла снова и стала собирать с пола тряпичные половички и одеяла, сворачивая и складывая их. Потом подмела голый пол метелкой из сухой травы.

«Что будет дальше? – думала я. – Действительно ли Мосейн вернется за нами?»

Вскоре женщина ушла, но тут же вернулась с хлебом, сыром и чаем. Хотя мы были очень голодны, сыр есть было невозможно: он был очень острым. Мы попили чаю и пожевали немного твердого хлеба.

Вечер принес с собой гнетущую тишину. Мы с Махтаб дрожали от холода и страха, чувствуя себя беззащитными и бессильными. Если бы этим людям пришло в голову расправиться с нами, у нас не было бы никаких шансов на спасение.

Наконец вернулся Мосейн. Увидев его, я вздохнула с облегчением. Что-то в его поведении вызывало доверие.

– Что у тебя в сумке? – спросил он.

Я высыпала все на каменный пол: альбомы для рисования Махтаб, сменную одежду, бижутерию, деньги, монеты для телефона-автомата, которые дал Амаль, наши паспорта.

– Дай мне это, – сказал он.

«Неужели он просто вор? – подумала я». Все, кроме часов, я отдала ему.

Мосейн, рассортировав вещи, сложил их в маленькие пакеты.

– Завтра, – сказал он по-персидски, – наденете все, что сможете, на себя. Остальное оставите.

Он перебирал в руках две мои цепочки и перламутровый браслет, затем положил их в карман.

Желая как-то его ублажить, я достала свою косметичку и также подала ему.

– Подари это своей жене, – сказала я. Была ли у него жена?

Он завернул также деньги, паспорта и золотую цепочку.

– Оставь это на сегодняшнюю ночь, но перед тем, как мы выедем, я заберу эти вещи, – предупредил он.

– Хорошо, – поспешно согласилась я.

Он осмотрел школьный учебник персидского языка, который Махтаб взяла с собой. Когда он заталкивал книгу в карман плаща, в глазах Махтаб заблестели слезы.

– Я хочу это взять, – всхлипывала она.

– Я отдам тебе потом, – пообещал он.

Этот человек с каждой минутой казался мне все более загадочным. Он держался очень мило, но его слова и действия не оставляли нам выбора. Он улыбался по-отечески, а карманы набил моими драгоценностями.

– Я вернусь сюда утром, – сказал он и вышел в темную холодную ночь.

Было поздно. Мы с Махтаб закутались в плахты, прижавшись друг к другу возле печи. Махтаб наконец погрузилась в неспокойный, неровный сон.

Изнуренная до предела, дрожащая от холода, голодная, почти в бессознательном состоянии от напряжения и беспокойства, я лежала рядом со своей девочкой. У меня все сжималось внутри от мысли, что Муди уже мчится по нашим следам. Я страшилась полиции, солдат, пасдаров. Я боялась завтрашнего дня, опасностей, связанных с пересечением границы. Как они это сделают?

Я волновалась об отце, маме, Джо и Джоне.

Переполненная тревогами и страхом, я то забывалась в полном кошмаров сне, то просыпалась. Так прошла ночь.

К утру сарай казался еще холоднее, чем с вечера.

Женщина принесла нам чай, хлеб, а также сыр, но еще более острый, просто несъедобный. Когда мы пили чай и жевали твердый хлеб, женщина вернулась с настоящим лакомством – семечками подсолнуха на маленьком подносе. Как обрадовалась моя Махтаб! Мы были голодны, и я была уверена, что она проглотит все сразу. Но Махтаб разделила семечки на две маленькие порции.

– Мама, мы не должны съесть все сегодня. Нужно немного оставить, – сказала она. – Вот эти съедим сегодня, а те оставим на завтра.

Она поразила меня своим совсем не детским рационализмом.

Женщина суетилась во дворе, разжигая маленький костер. Она готовила курицу, одну из тех, которые бегали по двору.

В воздухе стоял аппетитный аромат отварного мяса. Женщина вернулась и стала приготавливать сабзи. Я села рядом, чтобы помочь ей.

Еда была готова, на полу расставили тарелки, и мы только сели обедать, как внезапно появился Мосейн.

– Зад баш! Зад баш! – распорядился он. Женщина тут же встала и вышла на улицу, а какое-то время спустя вернулась с ворохом одежды. Она быстро нарядила меня в тяжелый яркий четырехъярусный курдийский костюм. В моем одеянии были длинные рукава с почти восьмисантиметровой ширины полоской ткани, свисающей у запястья. Внешний слой юбки был сшит из тяжелой шелковой парчи апельсинового, голубого и розового цветов.

Голову мне плотно обернули длинным куском ткани, концы которой с одной стороны свисали. Таким образом, я стала курдкой.

На Махтаб по-прежнему было манто.

– У меня нет брюк, – сказала я.

Мосейн тут же принес длинные мужские брюки. Я подвернула манжеты, пытаясь натянуть брюки под многочисленными слоями курдийских юбок. Затем Мосейн вручил нам с Махтаб толстые шерстяные носки, на которые мы надели обувь.

Только сейчас мы были готовы.

Мосейн попросил деньги, цепочку и паспорта – все ценное, что оставалось у нас, за исключением часов. Не имело смысла переживать о них, если речь шла о нашей жизни.

– Побыстрее! Побыстрее! – подгонял он.

Мы вышли за ним из сарая, оставляя нетронутым обед, и забрались в голубой «пикап».

– Ты не беспокойся, не беспокойся, – повторял Мосейн.

Он объяснил мне, как умел, свой план: какое-то время мы будем ехать «пикапом», потом пересядем в другую машину и наконец в машину красного цвета.

Детали я так и не смогла уяснить.

По-прежнему у меня были к Мосейну смешанные чувства. Его поведение часто таило в себе что-то зловещее. У него были мои деньги и драгоценности. О паспортах я не беспокоилась: без виз они все равно были бесполезны. Если нам только удастся добраться до посольства США в Анкаре, наверное, нам выдадут новые.

С другой стороны, он был заботливый и доброжелательный. Я ожидала от него защиты и помощи. Будет ли он сопровождать нас всю дорогу?

– Я никогда еще и ни с кем не переходил границу, – сказал он по-персидски. – Но ты моя сестра, и я перейду границу вместе с тобой.

Оригинально. Я сразу же почувствовала себя увереннее.

Спустя какое-то время мы увидели мчащийся нам навстречу автомобиль. Поравнявшись, машины внезапно затормозили. Мосейн торопил нас.

Мы вышли на шоссе. Я повернулась к Мосейну, уверенная, что он присоединится к нам.

– Отдай это мужчине в другой машине, – сказал он, подавая мне паспорта.

Я быстро потеряла его из виду, потому что водитель нажал на педаль газа до отказа. Голубой «пикап» исчез, а вместе с ним и Мосейн.

«Значит, он не поедет с нами, – убедилась я. – Я никогда больше не увижу его».

Очередная машина развернулась и затормозила прямо возле нас. Мы забрались в кабину.

Это была открытая машина вроде «джипа». В кабине сидели двое мужчин. Одному из них я подала паспорта. Он взял их осторожно, точно они обжигали. Ни у кого не было желания быть пойманным с американскими паспортами.

Затем он сказал нам пересесть наверх. Я не знала, для чего это нужно, но выполнила его распоряжение. Мы тотчас же двинулись с бешеной скоростью.

В прошлую ночь в каменном сарае мне казалось, что холоднее уже не может быть. Но я ошибалась. Мы с Махтаб прижались друг к другу на открытой платформе. Ледяной ветер пронизывал нас насквозь, но ни Махтаб, ни я не жаловались. Мы ехали по ухабистой дороге, вьющейся серпантином в гору.

«Сколько испытаний уготовано судьбой еще на нашу долю?» – спрашивала я себя.

Проехав около километра, водитель остановился и пригласил нас в кабину. Мужчина, которому я отдала паспорта, указал рукой на вершину горы. Я посмотрела в ту сторону и увидела силуэт стоявшего там человека с карабином через плечо. Это был часовой. Мы ехали дальше, и мужчина все время показывал мне все новых и новых часовых.

Вдруг тишину разорвал резкий выстрел из карабина. Второй разнесся эхом от горных откосов.

Водитель тотчас же остановился. Оба мужчины побледнели от страха. Их страх усилил мой. Махтаб прижалась ко мне, точно пыталась забраться внутрь меня. В напряженном молчании мы ждали приближающегося солдата. На нем был мундир цвета хаки, стянутый в талии ремнем. Внезапно в моих руках оказались паспорта. Не зная, что с ними делать, я всадила их в сапог и ждала, прижав Махтаб еще крепче к себе.

– Не смотри на этого человека, – прошептала я ей, – ничего не говори.

Солдат осторожно подошел к окну машины, а дуло карабина направил на водителя. Сердце у меня остановилось.

Солдат что-то сказал на непонятном мне языке. Махтаб сжала свою ручонку у меня на ладони. Я боялась дышать.

Наконец спустя несколько минут, которые показались мне вечностью, солдат отошел. Наш водитель взглянул на своего товарища с явным облегчением. Видимо, он сумел наговорить солдату нечто правдоподобное.

Снова тряслись мы по ухабам, пока не выехали на автостраду. Нас то и дело обгоняли военные машины. Впереди показался контрольный пост, но, прежде чем мы к нему подъехали, водитель свернул на обочину и жестом приказал выйти. Речь явно шла о том, чтобы обойти пост.

Мы последовали за мужчиной по открытой местности – плоскогорью, покрытому снегом и льдом. Мы все время находились в поле зрения поста. Я чувствовала себя мишенью на стрельбище. Несколько минут мы брели по полю, пока не добрались до следующей автострады.

Я надеялась, что здесь нас заберет «джип» или та красная машина, о которой вспоминал Мосейн. Но вместо того, чтобы ждать на обочине, наш проводник повел нас по откосу вдоль дороги. Замерзшие, несчастные и дезориентированные, мы продолжали идти за ним. Махтаб топала своими маленькими ножками, и я ни разу не услышала от нее жалобы.

Так тащились мы около часа, пока у подножия крутой горы наш проводник не нашел ровное место в снегу. Он кивнул нам, чтобы мы сели и отдохнули. Жестами он приказал нам остаться здесь и дал понять, что вернется, а затем исчез.

«А, собственно, зачем ему было возвращаться? – подумала я с горечью. – Амаль заплатил этим людям с лихвой. Чего ради, скажите, этот мужчина должен возвращаться?»

Я не знаю, как долго мы находились там, ожидая, полные недоверия, волнения и отчаяния.

Вдруг я увидела «джип». За рулем сидел тот же человек, который разговаривал с солдатом. Он посмотрел на нас, но не подал виду, что узнал.

Махтаб молчала, но лицо ее выражало еще большую решительность, чем раньше: она возвращалась в Америку.

Этот человек не вернется. Сейчас я уже была уверена в этом. Подождем до наступления сумерек, а потом надо что-то предпринять. Но что? Двигаться самим на запад? Мать и дочь, самостоятельно пытающиеся пробраться через горы в Турцию! А может быть, лучше найти обратную дорогу на пост, сдаться, теряя иллюзии и даже жизнь? Или просто замерзнем здесь ночью и умрем.

Этот человек не вернется…

Я вспомнила рассказанную мне Элен (как давно это было!) историю об иранке и ее дочери, которых бросили так же, как и нас. Девочка умерла. Женщина едва выжила, но в результате этой трагедии потеряла все зубы. Я утратила покой.

Я была совершенно парализована холодом и паническими мыслями и поэтому не смогла заметить приближающийся красный автомобиль.

Этот человек вернулся! Он быстро посадил нас в машину и приказал водителю трогаться.

Спустя четверть часа мы приехали в какой-то дом возле центральной магистрали. Это было белое кирпичное здание с плоской крышей. Во дворе лаяла большая грязная дворняга, а едва одетые, босые дети бегали по снегу.

Везде было развешано белье. Оно свисало с веток деревьев, столбов и оконных фрамуг, напоминая жесткие замерзшие гирлянды.

Женщины с детьми откровенно разглядывали нас. Они все были хмурые, грязные и плосконосые. Курдийская одежда делала их почти квадратными.

– Поторопитесь! – сказал «человек, который вернулся».

Мы вошли в дом. Несколько женщин жестами показали, чтобы мы оставили там свою обувь. Голод и страх давали о себе знать. Все вокруг казалось нереальным, теряло контуры.

Потом нас провели в большое холодное и пустое помещение.

Мы сели на твердом полу, молча и настороженно присматриваясь к курдийским женщинам, которые, в свою очередь, смотрели на нас не очень доброжелательно.

Одна из женщин натопила печь и приготовила чай. Другая подала нам несколько кусочков твердого, замерзшего хлеба. Третья принесла одеяла. Мы плотно завернулись в них, но так и не смогли согреться.

«О чем они думают? – спрашивала я себя. – О чем разговаривают? Знают ли, что мы американки? А может быть, у курдов нет ненависти к американцам. Может быть, мы союзники, враги шиитского большинства?» «Человек, который вернулся» молча сел возле нас. Я не имела представления, как узнать о дальнейших планах.

Вскоре в комнату вошли мальчуган лет тринадцати и женщина в такой толстой юбке, какой я еще никогда не видела. Женщина подошла к нам и что-то сказала резким голосом парнишке. Я поняла, что она приказала ему сесть рядом с Махтаб. Он подчинился и смотрел на женщину, стыдливо ухмыляясь. Женщина, видимо, была его матерью. Она стояла над нами как часовой.

Мною овладевал страх. Что здесь происходит? Я была близка к панике.

Навалились воспоминания… Муди! Я видела его злую усмешку в мерцающих тенях на стене. Огонь в его глазах, когда он бил меня, когда ударил Махтаб, сейчас сверкал в пламени печи. Голоса курдов становились все громче, и я слышала в них полный бешенства омерзительный визг Муди.

Муди!

Это он вынудил меня бежать. Я должна была забрать Махтаб. Но, Боже мой, что, если ее встретит несчастье?

Неужели эти люди что-то замышляют? Неужели собираются отнять у меня Махтаб? Кто этот паренек и его злая мать? А может, они выбрали Махтаб невестой? Прошедшие полтора года убедили меня в том, что в этой причудливой стране все может случиться.

«Не стоило!» – кричала моя душа. Если они собираются продать ее или использовать для чего-нибудь иного, то не стоило убегать. Лучше я бы до конца жизни оставалась в Иране. Как я могла втянуть Махтаб в такую авантюру?!

Я старалась взять себя в руки, обуздать свое взбудораженное сознание, убеждая, что этот страх лишь результат мрачных видений, усталости и напряжения.

– Мама, мне не нравится здесь, – Махтаб тоже чувствовала странную атмосферу.

Время от времени мальчуган пытался отодвинуться от Махтаб. Сидящий возле меня «человек, который вернулся» в молчании отдыхал.

Так мы сидели не менее получаса. Вдруг в дом вошел еще один мужчина, и его появление вызвало оживление среди женщин. Ему тотчас же подали горячий чай и хлеб, суетясь вокруг него и проверяя, наполнен ли у него стакан. Он сел на полу, не обращая на нас ни малейшего внимания. Достал сверток папиросной бумаги и начал разрывать что-то вроде пакетика, из которого вместо табака посыпался какой-то белый порошок. Марихуана, гашиш или опиум? У меня не было представления, как это выглядит, но что бы это ни было, оно не похоже на табак. Вероятнее всего, он был хозяином дома. Может быть, эти женщины – его жены? Что ждет нас?

– Когда мы отсюда уедем? Мне не нравится здесь, – шептала Махтаб.

Я посмотрела на часы. Приближался вечер.

– Я не знаю, на что надеяться и чего ждать. Будь готова ко всему, – ответила я.

Комнату постепенно окутывал мрак. Кто-то принес свечи, и в окружающей нас темноте дрожащее пламя создавало еще более сюрреалистическую картину. Монотонное гудение печи отупляло нас.

Мы находились здесь уже четыре часа.

Из напряжения вывел нас лай собаки. Все мгновенно вскочили.

В комнату вошел пожилой мужчина. Ему было около шестидесяти. На нем был костюм цвета хаки, добытый, наверное, в армии, лохматая шапка и военного покроя оливково-коричневая куртка. Хозяин дома что-то сказал нам, видимо представляя его.

Пожилой человек буркнул «салам!» или что-то в этом роде. Потом быстрым шагом пересек комнату, с минуту грел ладони у печки. Он был оживлен, энергичен, готов к действию.

Одна из женщин принесла нам новую одежду, жестом приказывая снять многочисленные слои курдийского наряда. Потом помогла мне надеть четыре других платья, немногим отличавшиеся от предыдущих. Когда женщина закончила, я была так закутана, что едва двигалась. Мужчина жестом приказал нам обуться.

Махтаб не могла сделать это самостоятельно, а я, в свою очередь, с трудом согнулась, чтобы помочь ей. Быстро! Быстро! Пожилой мужчина все время подгонял нас.

Наконец мы были готовы. Махтаб отважно схватила меня за руку. Мы не имели представления, куда идем, но все-таки с радостью покидали это место. Наверное, этот человек отведет нас в санитарную машину Красного Креста. Молча мы шли за хозяином дома и нашим новым проводником. «Человек, который вернулся» тоже вышел. Дверь за нами тотчас же закрылась.

Яростный лай собаки эхом разносился по околицам вместе с порывами ветра. Пес подбегал к нам, тыкался носом.

Послышалось ржание лошади. Звезды ярко горели, но почему-то не освещали землю. Зато свет их окрашивал небо в удивительный серо-белый цвет. Мы едва различали нашего проводника.

Он жестом объяснил нам, чтобы мы сели на лошадь. Седла не было. Пожилой помог мне, а «человек, который вернулся» поднял Махтаб, усаживая ее впереди меня.

– Держи голову ниже, потому что очень холодно, – посоветовала я Махтаб.

Я обняла ее и ухватилась руками за гриву. Лошадка была небольшой и напоминала своих американских соплеменниц.

Пожилой человек быстро пошел вперед через ворота и исчез в темноте. «Человек, который вернулся» схватил нашу лошадь за узду и повел за ним.

Много лет я уже не передвигалась верхом, тем более без седла. Плед подо мной скользил. Изо всех сил, на какие было способно мое измученное тело, я пыталась удержаться на спине лошади. Махтаб трепетала в моих объятиях.

В открытом поле мы двигались не очень быстро. Иногда нужно было объезжать замерзшие лужи: лед проламывался под копытами животного. В этой горной стране каждый звук отдавался эхом, точно выстрел. Шум был нашим врагом.

Дорога постепенно поднималась к подножию гор, за которыми возвышались другие, более высокие.

Когда мы добрались до одной из вершин, лошадь неожиданно закачалась на крутизне, и мы, неподготовленные, съехали с ее спины. Падая, я судорожно прижимала к груди дочурку, стараясь уберечь ее от удара. Мы тяжело упали в заледеневший снег. «Человек, который вернулся» моментально помог нам подняться, стряхнул с нас снег. Махтаб, несмотря на то, что лицо у нее обветрилось, тело болело, что она была голодна и измучена, по-прежнему проявляла решимость и спокойствие. И сейчас, после падения, она даже не заплакала.

Ночь стала еще холоднее. Мрак сгустился. Звезды померкли. Колючий ледяной ветер обжигал наши лица.

Мы брели дальше, по-прежнему то поднимаясь в гору, то спускаясь вниз, пока возвышенности не уступили место горным вершинам, из которых каждая следующая была более неприступной, чем предыдущая. Дорога под гору казалась легче; мы хотя бы были защищены от порывов ветра. Под гору лошадь бежала быстрее, изредка спотыкаясь и цепляясь за ветки кустарников. Зато спуск по склону был опаснее. Как только мы поднимались на вершину, тотчас же нас хватал в свои объятия вихрь, бросая в лицо снегом, который ранил, как дробь. Кроме того, снег там был очень глубокий. Мы брели по таким высоким сугробам, что путник проваливался в них до самой макушки.

У меня болели руки. Я не чувствовала пальцев ног. Мне хотелось кричать, упасть с лошади и лежать, погрузившись в небытие. Я боялась обморозиться. Бедную Махтаб непрерывно била дрожь.

Время и пространство потеряли для меня смысл. Мы были затеряны навеки в темной морозной пустыне.

И вдруг до меня донеслись голоса сверху. Сердце перестало биться: это – пасдары! Неужели после всего, что нам пришлось пережить, именно сейчас нас схватят?

Но «человек, который вернулся» никак не отреагировал, а спустя несколько минут мы наткнулись на стадо овец. Странно было встретить животных в таком месте. Как они могут жить в этом страшном климате? Их мясо, наверное, очень жесткое. Я завидовала их толстой шерстяной шубе. Чуть позже показался пастух.

Он тихо поприветствовал «человека, который вернулся». Взял у него узду и молча повел нас дальше, оставив овец. Я оглянулась, инстинктивно отыскивая моего опекуна, однако он исчез, не простившись.

Пожилой человек по-прежнему шел впереди как разведчик.

Снова и снова продвигались мы вверх и вниз через очередную гору. Мне чудом удавалось держаться на лошади. «Нам не выдержать этого! – кричала моя душа. – После всего этого мы не сможем жить». Махтаб в моих объятиях не переставала дрожать, и это было единственным признаком, что она еще жива.

В какой-то момент я посмотрела вверх и увидела картину, отчетливо вырисовывающуюся на фоне мутно-белого неба: несколько лошадей и всадники на их спинах.

«Пасдары…» – прошептала я. Из всех несчастий, какие могли на нас свалиться, самое худшее было бы попасться в их лапы.

Через какое-то время мы снова услышали голоса, на этот раз уже отчетливее, как будто кто-то ругался. Я судорожно сжимала Махтаб, готовая стать на ее защиту. Слезы боли и отчаяния замерзали у меня на щеках.

Пастух остановил лошадь.

Ветер доносил до нас голоса нескольких мужчин. Они явно не старались скрыть свое присутствие. Но голоса их уже не выражали злобы.

Мы ждали возвращения нашего «разведчика». Прошло еще несколько полных напряжения минут.

Наконец пастух сообщил, что мы можем не опасаясь двигаться дальше.

Когда мы подъехали, лошадь застригла ушами на фырканье трех других лошадей. Мы въехали в центр группы из четырех мужчин, разговаривавших так спокойно, точно это была обычная экскурсия.

– Салам, – тихо приветствовал меня один из мужчин.

Даже среди рева ветра я узнала этот голос. Это был Мосейн!

– Никогда еще и ни с кем я не переходил границу, – сказал он. – Но сегодня я сделаю это для вас и переведу вас на другую сторону. Слезайте с лошади.

Сначала я подала ему Махтаб, а потом и сама спустилась на землю, убеждаясь, что ног я не чувствую так же, как и рук. Мне с трудом удалось удержаться.

Мосейн рассказал мне об изменениях в планах. В тот день, когда наш «пикап» был обстрелян и задержан солдатом, мы избежали ареста только благодаря изобретательности водителя, который правдоподобно объяснил наше присутствие в приграничной зоне, где проводились военные учения. Сейчас Мосейн считал, что было бы слишком рискованно воспользоваться санитарной машиной. Значит, дальше мы отправляемся на лошадях и пересекаем границу вдали от дорог через безлюдные неприступные горы.

– Махтаб должна ехать с одним из мужчин на другой лошади, – сказал Мосейн по-персидски.

– Нет, я не хочу! – внезапно запротестовала Махтаб.

Спустя пять дней после побега, после непрерывного голодания, мучений, хаоса она в конце концов взорвалась рыданием. Слезы текли у нее по щекам, тотчас же замерзая на платке.

– Я хочу ехать с тобой, мама, – всхлипывала она.

– Тише, тише, радость моя, – успокаивала я. – Мы уже столько проехали, нам осталось чуть-чуть и мы сможем полететь в Америку. Иначе придется вернуться к папе. Прошу тебя, постарайся сделать это для меня.

– Я не хочу ехать одна на лошади, – снова расплакалась она.

– С тобой будет один из этих дядей.

– Я не хочу ехать на лошади без тебя!..

– Но так нужно. Они знают, как лучше. Я прошу тебя, поверь им.

Где-то в глубине своего существа моя девочка нашла источник силы и мужества. Она вытерла слезы и снова стала самостоятельной и решительной. Она сделает, что говорит Мосейн.

– Махтаб, мне очень больно, что так вышло. Я не предполагала, что будет так трудно. Я не знаю, как ты это выдержишь. Я вообще не знаю, возможно ли это выдержать, – сказала я.

– Выдержу, – твердо произнесла она. – Я сильная. Я сделаю все, чтобы вернуться в Америку. – Задумалась, а потом добавила: – Я ненавижу папу за то, что из-за него нам приходится делать все это.

Она позволила посадить себя на колени мужчины, оседлавшего свою лошадь. Мосейн помог мне сесть на другую, а узду взял новый проводник. Остальные шли пешком, провожая меня и Махтаб.

Итак, мы снова двинулись в путь. Я обернулась, чтобы посмотреть, как чувствует себя Махтаб. Я слышала стук копыт, но самой лошади не могла увидеть. Не видела я также и своей девочки.

«Будь мужественной, моя дорогая», – обращалась я в душе к ней и к себе тоже.

Казалось, что бесконечно длящаяся страшная ночь приближается к своему концу. И давящее однообразие пейзажа: вверху горы, внизу тоже горы. Когда же наконец мы пересечем границу? А может, уже пересекли?

Я обратилась к мужчине, ведущему мою лошадь.

– Турция? Турция? – прошептала я, указывая на землю.

– Иран, Иран, – ответил он.

Дорога стала такой плохой, что мы вынуждены были спешиться. Путь наш лежал по-прежнему вверх и по льду. Мои ноги подкосились. Длинные юбки мешали, обувь скользила по обледеневшей земле. Один из мужчин схватил меня как раз в тот момент, когда я падала. Он поставил меня, а затем, держа под руку, помогал подниматься по откосу. За мной другой мужчина нес Махтаб на плечах. Я старалась изо всех сил, но все-таки задерживала группу, скользя, спотыкаясь, путаясь в юбках.

– Турция? Турция? – время от времени спрашивала я того, кто держал меня под руку.

– Иран, Иран, – отвечал он. Спускаясь, мы снова сели на лошадей.

У подножия горы мы наткнулись на овраг. Мой проводник повернулся, придвинув лицо к моему так близко, чтобы я его хорошо видела, и приложил палец к губам. Я задержала дыхание. Мужчины ждали молча несколько минут. В горах мы были закрыты возвышенностями. Но сейчас перед нами простиралось плато, покрытое снегом, освещенное блеском неба.

Наконец один из мужчин быстро двинулся вперед. Я видела серый контур его фигуры, когда он проходил по плато. Потом он исчез.

Через несколько минут он вернулся и шепотом что-то сказал Мосейну. Тот, едва слышно, обратился ко мне.

– Мы вынуждены проводить вас по одной, – сказал он по-персидски. – Дорожка вокруг оврага очень узкая и опасная. Ты пойдешь первая, а потом переведем ребенка.

Он не оставил мне времени на возражения и пошел вперед. За ним отправился мой проводник, схватив узду моей лошади. Я молилась, чтобы Махтаб не заметила моего отсутствия.

Мы вышли на плато, преодолевая открытое пространство так быстро и так тихо, как только могли. Потом мы пробирались обледеневшей тропинкой по краю обрыва вдоль распадка, затем дальше по противоположной стороне плато. Минут через десять мы были на другой стороне.

Мой сопровождающий остался со мной. Мосейн вернулся за Махтаб. Я молча сидела на лошади, дрожа и высматривая свою девочку. Я пыталась взглядом пробиться сквозь темноту. «Быстрее, быстрее, быстрее», – умоляла я в душе. Мне было страшно, что Махтаб может расплакаться.

Но вот появилась и она, сгорбленная в объятиях одного из мужчин, вся Дрожащая, но притихшая.

Как раз в это время проводник заметил мой вопросительный взгляд. Указывая на землю, он прошептал:

– Турция, Турция.

– Альхамдулилах, слава Богу! – произнесла я с облегчением.

Несмотря на страшный мороз, я почувствовала прилив чудодейственного тепла. Мы были в Турции! Мы выбрались из Ирана!

Но еще далеко было до настоящей свободы. Если заметит нас турецкий пограничный патруль, он может открыть огонь по группе нарушителей. Если нам удастся избежать этого, нас могут арестовать турки, и тогда придется отвечать на множество неприятных вопросов. Однако, по крайней мере, я знала (об этом меня предупреждал Амаль), что турецкие власти не отошлют меня обратно в Иран.

Снова налетел ледяной ветер. Символическая линия на карте ни на йоту не изменила погоду. Мы снова поднимались по слишком крутой горе. На этот раз я сползла с лошади и постыдно зарылась в снег. Мосейн поставил меня на ноги. «Как долго может человеческий организм держаться благодаря лишь собственному адреналину? – спрашивала я себя. – Наверное, я скоро упаду».

Мне казалось, что моя душа на какое-то время покинула тело.

– Сколько еще этих гор? – спросила я Мосейна.

– Уже близко, – ответил он.

Я старалась найти утешение в этой лаконичной информации, ибо отчаянно нуждалась в тепле и отдыхе.

Я взглянула на грозный силуэт: гора была выше и более недоступна, чем все те, которые уже остались за нами. А может быть, мне так уже просто казалось?

– Это последняя вершина, – прошептал Мосейн.

В очередной раз, когда я сползла с лошади, ноги совершенно подвели меня. Я бессильно барахталась в снегу, но не могла встать даже с помощью мужчин. Я не могла с уверенностью утверждать, принадлежат ли мои ноги мне. Несмотря на жестокий мороз, я чувствовала себя так, точно меня охватывает пламя.

– Только десять минут, – сказал мой проводник, показывая рукой в гору.

– Позвольте мне отдохнуть, – умоляла я.

Но проводник поставил меня на ноги и потащил дальше. В какой-то момент я качнулась так сильно, что проводник выпустил мое плечо, и я упала на спину. Съехав несколько метров по обрыву, я задержалась в сугробе. Проводник подбежал ко мне.

– Не могу, – простонала я.

Проводник тихо позвал на помощь Мосейна.

– Махтаб, – прошептала я, – где она?

– Она чувствует себя хорошо. Наш человек несет ее на руках.

Мосейн вместе с проводником стали поднимать меня. Забросив мои руки себе на плечи, Мосейн тащил меня по крутизне. Мои ноги бессильно свисали, волочась по снегу.

Несмотря на тяжесть, мужчины легко поднимались в гору, даже не переводя дыхания.

Неоднократно они пытались поставить меня, но всякий раз мои ноги тотчас же сгибались в коленях, и они снова вынуждены были подхватывать меня, предотвращая падение.

– Умоляю… дайте отдохнуть, – стонала я.

В моем голосе звучало отчаяние. Мосейн помог мне лечь на снег, потом приложил холодную ладонь к моему лбу, проверяя температуру. Его лицо, насколько я могла рассмотреть, выражало сочувствие и обеспокоенность.

– Не могу больше, – шептала я, будучи уверенной, что умру в эту ночь.

Мне уже не вернуться домой, но я вырвала Махтаб из Ирана. Она вернется. И этого достаточно.

– Оставьте меня, – сказала я Мосейну. – Поезжайте с Махтаб. Вернетесь за мной завтра.

– Нет! – отрезал Мосейн.

Его тон поднял меня быстрее, чем удар в лицо. «Как ты можешь говорить нечто подобное? – укоряла я себя. – Ты ведь так долго ждала этого дня. Ты должна идти дальше».

Но у меня не было сил. Я не могла двигаться. Двое мужчин снова поставили меня на ноги и тащили дальше в гору. Местами сугробы были по колено. Втроем мы несколько раз падали в снег, но после каждого падения мои спутники поднимались, хватали меня под руки и тащили дальше.

Я впала в оцепенение. Наверное, я потеряла сознание.

Несколько минут спустя в этом, как мне казалось, туманном и иллюзорном мире я услышала шепот Махтаб: «Мамочка!».

Она была рядом со мной. Мы достигли вершины.

– Остаток дороги поедете на лошадях, – сказал Мосейн.

Одну руку он положил на мое бедро, другую подставил под мою ногу. Мой проводник сделал то же самое с другой стороны. Таким образом они подняли мое закаменевшее, затвердевшее тело и посадили на лошадь. Мы двинулись вниз по склону. Мне как-то удалось удержаться на лошади до самого подножия горы. По-прежнему нас окружала темнота, но я знала, что скоро будет светать. Я едва видела лицо Мосейна, который стоял передо мной, пальцем показывая на едва мерцающие вдалеке огоньки.

– Мы едем туда, – сказал он. – Наконец мы найдем убежище.

Требовалось последнее усилие.

Мы ехали еще минут десять, пока я не услышала лай собаки. Скоро мы добрались до дома, спрятавшегося в горах. Во двор вышли несколько мужчин. Видно, они ждали нас. При ближайшем рассмотрении дом оказался полуразрушенной хибарой. Это был уединенный рай контрабандистов на восточной границе Турции.

Мужчины окружили Мосейна и поздравляли с успешной экспедицией. Мужчина, который вез Махтаб, осторожно поставил ее на землю и присоединился к остальным. Забытая всеми, не имея возможности соскочить с лошади, я отпустила ее гриву и, как и прежде, хотела сползти по ее спине, но упала на низкую цементную веранду. Я лежала неподвижно. Махтаб подбежала ко мне. Мужчины, даже Мосейн, и не подумали прийти на помощь. Одни занялись лошадьми, другие исчезли в тепле дома.

Собрав остатки сил, я поползла на руках, волоча за собой обессилевшие ноги. Махтаб пыталась тащить меня. Я царапала локти о твердый холодный цемент. Взгляд мой был устремлен на спасительную, как мне казалось, дверь хибары.

Кое-как мне удалось добраться до порога. Только тогда Мосейн обратил на меня внимание. Он и еще кто-то втащили меня в дом. Я кричала от боли, когда Мосейн стягивал сапоги с моих ног. Мужчины положили меня и Махтаб перед гудящей печью.

Прошло много, очень много минут, прежде чем я смогла пошевелиться. Я неподвижно лежала, стараясь впитать как можно больше тепла от огня.

Тепло медленно возвращало меня к жизни. Я могла уже улыбаться Махтаб. Удалось! Мы были в Турции!

Наконец я смогла сесть. Начала двигать пальцами рук и ног, чтобы восстановить кровообращение. Наградой была сильная, жгучая боль.

Приходя постепенно в себя, я осмотрелась. И снова мной овладело беспокойство. Дом был полон мужчин. Да, мы были уже в Турции, но снова сданные на милость презирающих закон контрабандистов.

Возможно, почувствовав растущий во мне страх, один из мужчин принес нам с Махтаб горячий чай. Я взяла в рот несколько кусочков сахара и цедила чай через сахар на иранский манер. Обычно я пью чай без сахара, но сейчас мне нужны были силы. Я уговорила Махтаб, чтобы она тоже подкрепилась таким образом. Помогло.

Прошел еще час, пока я наконец почувствовала, что могу подняться. Я неуверенно встала на ноги. Увидев это, Мосейн кивнул головой, пригласив нас пойти за ним. Он снова вывел нас в морозный серый рассвет.

Мы вошли в помещение, где были женщины и дети. Одни разговаривали, другие, завернутые в одеяла, спали на полу.

Когда мы появились, к нам подошла одна из женщин. Мосейн сказал мне по-персидски:

– Это моя сестра.

Он подложил дров в огонь.

– Завтра мы забираем вас в Ван, – предупредил он и ушел.

В Ване контрабандисты покидали нас. Нам уже надо будет рассчитывать только на собственные силы.

Сестра Мосейна принесла толстые пуховые одеяла и нашла для нас место на занятом уже полу возле стены и в отдалении от огня. Хибара была сырой. Мы с Махтаб прижались друг к другу под одеялами.

– Мы в Турции. Мы в Турции, – повторяла я. – Ты можешь в это поверить?

Махтаб уснула. Она была счастлива в моих объятиях, а я искала в этом доверчивом спокойном сне силы для себя. Голова по-прежнему гудела. Каждая клеточка тела болезненно пульсировала. Я была голодная как волк. Иногда я забывалась тревожным сном. Большую часть времени я провела, молясь и благодаря Бога за то, что он привел меня сюда. Я просила его о дальнейшей помощи. «Прошу тебя, Боже, будь с нами остаток дороги, – умоляла я. – Только с твоей помощью мы сможем все выдержать».

Около восьми часов утра пришел Мосейн. Он выглядел отдохнувшим после нескольких часов сна. Махтаб просыпалась медленно. Наконец вспомнила, что мы в Турции, и тотчас же вскочила, готовая отправиться дальше.

Я тоже почувствовала себя новорожденной. Мы были в Турции. Махтаб была рядом со мной. Все мое тело болело, точно было избито, но при этом пальцы рук и ног вернулись к жизни, я их ощущала. Мосейн вывел нас из дома к совершенно новому виду транспорта – с цепями на колесах. Мы забрались в кабину.

Мы ехали по узкой горной дороге, вьющейся серпантином по краю крутых обрывов. Там не было никаких балюстрад, предохраняющих от падения в пропасть. Мы все время спускались, углубляясь в территорию Турции и отдаляясь от Ирана.

Вскоре мы остановились у двора, уткнувшегося в горный склон. Мы вошли внутрь, где нас ждал завтрак, состоящий из хлеба, чая и снова острого елкого сыра. Хотя я была голодна, но съела совсем немного, выпив зато несколько стаканов очень сладкого чая.

Женщина принесла для Махтаб кружку горячего козьего молока. Махтаб попробовала и сказала, что хочет чаю.

Появилась очень толстая женщина, седая, беззубая, вся в морщинах. На вид ей можно было дать около восьмидесяти лет. Она принесла одежду для меня и Махтаб.

В бездействии снова ко мне пришло беспокойство. Я поинтересовалась, не случилось ли что-нибудь, и узнала, что Мосейн пошел в «город» за машиной. Мне также объяснили, что старая женщина, которая помогла нам одеться, это мать Мосейна. Здесь была и его жена. Это объясняло одну из загадок: Мосейн был турком, а не иранцем. А на самом деле, как я убедилась, не был ни тем, ни другим, потому что принадлежал к курдам и не признавал границы, которую мы пересекли ночью.

Возвращение Мосейна вызвало оживление. Он вручил мне небольшой пакет, завернутый в газету, и позвал нас в машину. Я быстро втолкнула пакет в сумку и поблагодарила мать Мосейна за гостеприимство, но она, к моему удивлению, забралась вслед за мной на заднее сиденье, подав знак отъезжать.

Один из контрабандистов сел за руль, а рядом с ним – молодой парень. Женщина практически закрыла Махтаб. Возможно, так все и было задумано. Мать Мосейна явно воспрянула духом за время этого бешеного спуска. Она беспрерывно курила турецкие папиросы.

У подножия горы водитель сбросил скорость. Перед нами выросло здание поста. Я обмерла. Турецкий солдат заглянул в машину. Поговорив с водителем, проверил его документы, но нас уже ни о чем не спрашивал. Мать Мосейна дохнула ему в лицо дымом папиросы. Часовой махнул рукой, разрешая нам свободный проезд.

Мы двинулись по двухполосному асфальтовому шоссе, бегущему по высокогорной равнине. Почти каждые двадцать минут мы должны были останавливаться на очередных постах. Всякий раз у меня замирало сердце, но нас без проблем пропускали дальше. Мать Мосейна чудесно прятала нас своим телом.

На одном из перекрестков парень молча вышел и направился в видневшуюся вдалеке деревню.

Я вспомнила, что в спешке не попрощалась с Мосейном и не поблагодарила его. Мне стало совестно.

И еще я вспомнила о пакете, который Мосейн вручил мне перед отъездом. Тогда я, не открывая, запихнула его в сумку. Сейчас я вынула его и развернула газету. Здесь было все: и наши паспорта, и деньги, и украшения. Были там все мои доллары; иранские риалы были обменены на толстую пачку турецких лир. Мосейн вернул все, за исключением золотой цепочки. Таким был конец нашего короткого и необычного знакомства. Я была бесконечно благодарна этому человеку за свою и Махтаб жизнь.

Мы снова остановились. Мать Мосейна прикурила следующую папиросу и вышла не простившись, а в машине остались только мы с Махтаб и водитель.

На безлюдной околице одной из деревень водитель обернулся и жестом показал нам снять национальные костюмы. Мы разделись, оставаясь только в американской одежде. Сейчас мы были американскими туристами, хотя и без соответствующих печатей в паспортах.

Я заметила, что деревни, через которые мы проезжали, становятся все более ухоженными. Вскоре мы оказались в предместье Вана.

– Аэропорт, – объясняла я водителю.

Махтаб перевела, и его лицо просветлело: он понял. Машина остановилась у бюро, окна которого были испещрены рекламами путешествий, а сам водитель вышел. Спустя минуту вернулся и с помощью Махтаб проинформировал меня, что ближайший самолет до Анкары вылетает через два дня.

Это слишком долго. Мы должны добраться до Анкары как можно быстрее, прежде чем кто-нибудь начнет нами интересоваться.

– Автобус? – спросила я с надеждой в голосе.

Он кивнул головой и, включив двигатель, помчался на автовокзал. Снова жестом показал нам оставаться на местах, а сам пошел в здание вокзала. Спустя минуту он вернулся и попросил лиры.

Я вытащила из сумочки пачку турецких денег. Он выбрал несколько банкнотов и исчез. Вскоре он уже был в машине и, широко улыбаясь, размахивал билетами до Анкары. Он разговаривал с Махтаб, с трудом подбирая персидские слова.

– Он говорит, что автобус уходит в шестнадцать часов, – объяснила она. – До Анкары доедем в полдень на следующий день.

Я посмотрела на часы. Был лишь первый час пополудни. Мне не хотелось томиться в ожидании на вокзале, поэтому я произнесла единственное слово, которое для меня и, я была уверена в этом, также для Махтаб было сейчас самым важным.

– Хаза,[15] – сказала я.

С момента, когда мы покинули опасное убежище в Тегеране, мы ели только хлеб и семечки, запивая чаем.

Водитель проводил нас в ближайший ресторан. Усадив нас за стол, он сказал:

– Тамум, тамум,[16] – и хлопнул в ладоши. Всё. Его задача была выполнена.

Мы могли только поблагодарить.

Заказывая незнакомые кушанья из меню в чужой стране, мы с Махтаб понятия не имели, что нам принесут. Мы были приятно удивлены изысканным блюдом: это был рис и цыпленок барбекью. Все это имело божественный вкус.

Мы ели медленно, наслаждаясь каждым кусочком, убивая время и возбужденно разговаривая об Америке.

Махтаб вдруг улыбнулась.

– Ой, мама, посмотри. Это тот дядя, который с нами приехал! – воскликнула она.

Оглянувшись, я увидела водителя, возвращающегося к нашему столику. Он сел и заказал еду и чай для себя. Ему явно было неловко, что он оставил нас одних до того, как мы сядем в автобус.

Покончив с едой, мы втроем пошли на вокзал. Там наш опекун нашел какого-то турка, возможно, директора вокзала, и поговорил с ним о нас. Мужчина тепло нас приветствовал. И снова хлопок в ладоши и слова:

– Тамум, тамум.

Турок пригласил нас присесть возле печки. Мальчик лет десяти подал чай. Мы продолжали ждать.

Когда стрелки часов приближались к четырем, турок подошел к нам.

– Паспорт? – спросил он.

Сердце у меня учащенно забилось. Я смотрела на него пустым взглядом, делая вид, что не понимаю.

– Паспорт! – повторил он.

Я открыла сумку и рылась внутри, пытаясь тянуть время. Мне не хотелось показывать ему наши паспорта.

И тут он остановил меня жестом. Я старалась понять, что ему было нужно. Видимо, его обязанностью было проверить, у всех ли есть документы. Он догадался, что у нас есть паспорта, и больше его ничего не интересовало. Как бы я хотела знать, что ему сказал наш водитель.

Служащий сообщил какую-то информацию, из которой я поняла только слово «Анкара». Мы с Махтаб встали и пошли за пассажирами, садящимися в современный дальнего следования автобус.

Мы нашли два свободных места. Несколько пассажиров уже сидели, и вскоре почти все места были заняты. Двигатель работал, внутри было тепло и уютно.

Двадцатичасовое путешествие до Анкары – это последний этап в цепи наших страданий. Потом будет уже безопаснее.

Вскоре мы уже были за городом, двигаясь по узкой горной дороге. Водитель часто балансировал на краю пропасти, автобус опасно наклонялся на крутых поворотах.

«О Боже, – думала я, – неужели мы преодолели столько опасностей, чтобы сейчас свалиться в бездну?»

Нервное истощение давало о себе знать. Измученное тело болело, но боль не могла отогнать сон. Я погрузилась в тяжелую дремоту.

Проснулась я среди ночи от толчка. Водитель автобуса резко нажал на тормоза, и мы какое-то время двигались по инерции, а потом машина остановилась. За окнами бушевала метель. Впереди стояли другие автобусы. Я заметила на повороте дороги огромный сугроб. Несколько автомобилей увязли в снегу, блокируя дорогу.

Вблизи находилось какое-то здание – гостиница или ресторан. Увидев, что придется долго ждать, многие пассажиры покинули салон.

Была почти полночь. Махтаб крепко спала рядом со мной, а я, точно в тумане, наблюдала этот зимний спектакль и незаметно опять заснула.

Почти рассвело, когда в очередной раз меня разбудил шум снегоочистителя. Махтаб дрожала во сне.

Наконец после шестичасового опоздания мы двинулись по заснеженной дороге.

Махтаб зашевелилась возле меня, протерла глаза, с минуту смотрела в окно, прежде чем вспомнила, где мы находимся, и задала вечный вопрос ребенка в дороге:

– Мамочка, когда мы приедем?

– Мы приедем в Анкару очень поздно, – объяснила я.

Автобус мчался с бешеной скоростью среди слепящей метели. Я стала беспокоиться. На каждом повороте обледеневшей горной дороги я была уверена, что это уже конец. Казалось невероятным, что автобус еще удерживается на колесах. Страшно глупо было бы погибнуть таким образом.

Около полудня автобус внезапно затормозил: впереди перед нами перевернулись шесть автобусов. Вокруг на снегу лежали раненые стонущие люди. Другие помогали им.

Трудно поверить, но, когда мы выбрались из пробки, наш водитель опять выжал газ до отказа. Я все время молилась, чтобы мы благополучно доехали до Анкары.

Снова сгустился мрак – вторая ночь путешествия, которое должно было уже давно закончиться. Сейчас я сама себе задавала вопрос Махтаб: когда же мы наконец доедем до Анкары?

Мы погружались в неспокойный, не приносящий облегчения сон и снова пробуждались. Тело мое превратилось в сплошную рану, оно болело при каждом движении и без него. Каждый мускул сводило от боли. Я вертелась на сиденье: любое положение казалось мне неудобным.

Был второй час ночи, когда мы наконец въехали на великолепный современный автовокзал в центре Анкары.

Была среда, 5 февраля, неделя после нашего отчаянного побега из западни, в которую загнал нас Муди. Я подумала, что вот сейчас мы уже действительно спасены.

Удобно расположившись в салоне такси, я попросила отвезти нас в гостиницу «Шератон», хотя понятия не имела, есть ли такая в Анкаре.

– На.[17]

– Гостиница «Хият».

– На.

– Хорошая гостиница, – нашлась я.

Кажется, он понял. Спустя несколько секунд он притормозил, указывая на погруженный в темноту дом.

– Амрика, – сказал он.

Остановил машину перед элегантным фасадом здания, на котором было написано по-английски «Гостиница «Анкара».

Сделав нам знак подождать, таксист вошел внутрь, через минуту вернулся с администратором, говорящим по-английски.

– Да, у нас есть свободные номера. Ваши паспорта при себе? – спросил он.

– Да.

– Входите, пожалуйста.

Я вручила таксисту щедрые чаевые. Мы с Махтаб вошли за администратором в прекрасно оборудованный холл. Там я заполнила бланки прибытия, вписав адрес родителей в Мичигане.

– Ваши паспорта, – попросил администратор.

– Пожалуйста.

Я рылась с минуту в сумке, затем решила воспользоваться советом Амаля. Подавая паспорта, я вложила в них сто пятьдесят долларов.

– Это за комнату, – сказала я.

Администратор скорее заинтересовался деньгами, а не паспортами. Он одарил меня улыбкой и вместе с гостиничным мальчиком сопровождал нас до нашего номера, – как нам показалось, самого прекрасного номера в мире. Там были две двуспальные кровати с плюшевыми покрывалами, раскладывающиеся кресла, большая современная ванная. В комнате был телевизор.

Мы с Махтаб бросились друг другу в объятия от счастья.

– Можешь ли ты поверить в это? – спрашивала я. – Почистим наконец зубы, примем ванну и… спать.

Махтаб сразу же отправилась в ванную, чтобы навсегда смыть с тела грязь Тегерана.

Вдруг раздался громкий стук в дверь. Я поняла: дело в паспортах.

Я открыла дверь и увидела администратора с нашими паспортами в руке.

– Где вам выдали эти паспорта? – спросил он строго. – Здесь нет ни виз, ни печати, позволяющей вам въезд в Турцию.

– Я согласна, – ответила я. – Но утром я все улажу. Я сразу же утром пойду в посольство.

– К сожалению, вы не можете остаться здесь. Эти паспорта недействительны. Я должен сообщить в полицию.

О Боже! Только не это! После того, что мы пережили!

– Прошу вас, – умоляла я. – Мой ребенок в ванне. Мы страшно измучены, голодны и замерзли. Разрешите нам остаться здесь только на одну ночь, а утром мы сразу же пойдем в посольство.

– Мне очень жаль, но я обязан вызвать полицию, – повторил он. – Вы должны покинуть номер.

Он держался вежливо, но не оставалось никаких сомнений в его намерениях. Хотя ему и было нас жаль, он не мог рисковать своей работой. Он ждал, пока мы собирали свой жалкий багаж, а затем сопроводил нас в холл первого этажа.

«Мы были в безопасности аж целые две минуты», – с горечью подумала я.

Спускаясь по лестнице, я снова пыталась его убедить:

– Я дам вам еще денег. Прошу вас, позвольте нам остаться здесь только на ночь.

– К сожалению, не могу. Наша обязанность сообщать полиции обо всех иностранцах, которые у нас останавливаются. Я не могу разрешить вам остаться здесь.

– Позвольте нам остаться хотя бы в холле до утра. Я не получила ответа.

И вдруг мне пришла в голову мысль!

– А вы не могли бы позвонить в посольство? Возможно, нам удастся поговорить с кем-нибудь, кто урегулирует наши проблемы?

Он согласился. Спустя минуту он уже с кем-то разговаривал, а потом подал мне трубку.

– В чем дело? – голос дежурного звучал недоверчиво.

– Мне не разрешают остаться здесь, поскольку наши паспорта не проштампованы. Нам нужно где-то остановиться. Мы не могли бы приехать к вам?

– Исключено! – отрезал он. – Сюда вы не можете приехать.

– Так что же нам делать? – простонала я в отчаянии.

Голос профессионального стража стал ледяным:

– Каким образом вы попали в Турцию без печатей в паспортах?

– Я не хочу об этом говорить по телефону, поймите меня.

– Как вы добрались до Турции? – повторил он вопрос.

– На лошади. Дежурный рассмеялся.

– Послушайте, сейчас три часа ночи. Я не настроен на шутки. Ваши проблемы не касаются посольства. Это вопрос полиции. Обратитесь туда.

– Как вы можете говорить подобное?! – кричала я. – Я уже целую неделю избегаю полиции, а вы мне советуете обратиться в полицию. Вы должны мне помочь!

– Ничего мы не должны.

В отчаянии, в шаге от свободы, я положила телефонную трубку. Я снова умоляла администратора, чтобы он разрешил нам переночевать в холле.

– Я не могу позволить вам остаться здесь, – сказал он.

Говорил он решительно, но тон его смягчился. Возможно, у него тоже есть маленькая дочурка. Его поведение подсказало мне еще один маневр:

– А вы не смогли бы заказать разговор с Америкой за счет абонента?

– Да, конечно.

Когда мы ждали связь с Банистером, администратор дал кому-то распоряжение, и спустя несколько минут нам принесли небольшой чайник чаю, стаканы и настоящие салфетки. Мы медленно пили горячий напиток, наслаждаясь минутным покоем и надеясь, что нам не придется выходить в эту морозную черную ночь.

В Анкаре была среда, а в штате Мичиган еще вторник, когда я сказала маме:

– Мы с Махтаб в Турции!

– Слава Богу! – воскликнула она.

Плача от радости, мама рассказала, что вчера вечером моя сестра Каролин позвонила в Тегеран, и Муди со злостью сообщил, что мы пропали и он не имеет понятия, что с нами случилось.

Страшась ответа, я все-таки спросила:

– Как папа?

– Держится, – услышала я. – Он даже вышел из клиники. Он здесь. Я отнесу ему телефон в постель.

– Бетти!!! – кричал папа в трубку. – Я так счастлив, что вы сбежали. Приезжайте домой как можно скорее! Я буду… крепиться, пока не увижу вас, – добавил он слабеющим голосом.

– Я знаю, папочка, что ты дождешься нас. Хотеть – значит мочь!

Трубку снова взяла мама, и я попросила, чтобы она связалась с сотрудником Департамента штата, с которым когда-то работала. Нужно, чтобы из Вашингтона кто-нибудь позвонил в посольство в Анкаре и объяснил мою ситуацию.

– Как только я приеду в посольство, я тотчас же позвоню вам, – пообещала я.

Закончив разговор, я вытерла слезы и вернулась к действительности.

– Что вы мне посоветуете? – спросила я администратора. – Я не могу среди ночи идти с ребенком на улицу.

– Лучше всего, если вы сядете в такси и поедете по гостиницам, – посоветовал он. – Возможно, где-нибудь вас примут. Старайтесь не показывать паспортов, если только в этом не будет острой необходимости.

Он вернул нам документы и мои сто пятьдесят долларов, а потом вызвал для нас такси.

Он явно не собирался сообщать в полицию. Ему просто не хотелось ввязываться в неприятности. А когда приехало такси, он сказал водителю отвезти нас в гостиницу «Дедеман».

Там администратор оказался более сговорчивым. Когда я убедила его, что на следующий день решу все формальности с паспортами, он спросил:

– Но у вас нет проблем с полицией?

– Никаких, – заверила я.

– Тогда порядок, – сказал он.

Администратор посоветовал, чтобы я зарегистрировалась под вымышленной фамилией. Я записала в карточку девичью фамилию: Бетти Ловер.

В номере мы с Махтаб приняли горячую ванну и погрузились в глубокий и благословенный сон. Утром я позвонила Амалю.

– Бетти! – воскликнул он радостно. – Где вы?

– В Исфахане! – ответила я, переполненная до краев счастьем.

Послышался удовлетворенный возглас.

– Как вы себя чувствуете? Все было хорошо? Как они относились к вам?

– Хорошо, – убежденно ответила я. – Спасибо. Тысячу раз спасибо. О Боже, я благодарна вам от всего сердца!

За завтраком мы объедались яйцами и жареным картофелем, политым кетчупом, пили апельсиновый сок и настоящий кофе.

Сразу же после завтрака мы поймали такси и поехали в посольство Соединенных Штатов. Когда я расплачивалась с таксистом, Махтаб уже визжала от радости.

– Мамочка, посмотри, посмотри! – она пальцем указывала на американский флаг, развевающийся на ветру.

Войдя, мы назвали свои фамилии сотруднице в кабине из пуленепробиваемого стекла и вручили ей наши паспорта.

Спустя минуту появился мужчина. Он представился вице-консулом Томом Марфи. Ему уже позвонили из Вашингтона.

– Мы приносим извинения за то, что произошло ночью. Я обещаю вам, что этот дежурный будет наказан. Не хотите ли вы остаться в Турции на несколько дней и познакомиться со страной?

– Спасибо, нет! – воскликнула я. – Первым же самолетом мы хотим лететь домой.

– Хорошо. Мы уладим формальности с паспортами и сегодня во второй половине дня посадим вас на самолет, – пообещал он.

Он попросил, чтобы мы подождали несколько минут в холле. Мы сели в кресла. Я увидела еще один американский флаг, который висел на вертикальной мачте в холле, и вдруг почувствовала, как мое горло сжалось.

– Махтаб, ты можешь поверить, что мы едем домой? Можешь ли ты поверить, что наконец мы едем домой?!

Мы просто помолились, поблагодарив Бога: «Спасибо тебе, Боже, спасибо!».

Пока мы ожидали, Махтаб нашла или кто-то дал ей карандаши. Она стала рисовать. В голове у меня все смешалось от переживаний и возбуждения, и я не обращала на нее внимания, пока она не показала мне свой рисунок. В верхней части листа сияло золотистое солнце на фоне четырех рядов коричневых горных вершин. На первом плане находилась лодка – воспоминание о доме в Альпене. С одной стороны она нарисовала самолет, а возможно, птицу. Черным карандашом был нарисован типичный курдийский дом, один из тех, которые мы видели по дороге. Она нарисовала даже пробоины от пуль в стенах. А в самом центре был изображен красно-бело-голубой флаг, развевающийся на ветру. И на этом полотнище четко вырисовывалось слово «АМЕРИКА».