Плохая Мари

Иногда Мари немножко выпивала на работе.

Она сидела с Кейтлин, дочкой своей подруги Эллен Кендалл. Кейтлин едва исполнилось два с половиной, но развита она была не по годам. Мари работала у Эллен полный день — у нее была своя комнатушка в подвале. Платили ей наличными.

Она никогда не пила днем. Только вечером. Что тут такого? Мари не видела в этом никакого вреда — немного виски, немного шоколада. Пока Кейтлин спала, Мари смотрела второсортные фильмы по телевизору. Ей нравилось залезать в холодильник — всегда полный — и брать оттуда все, что хотелось. Еда всегда была восхитительная: французский сыр, стейк, оставшийся от обеда, свежевыжатый апельсиновый сок, спелая малина прямо из Португалии… Три недели назад Мари исполнилось тридцать — и ровно три недели назад она вышла из тюрьмы.

Работу можно было бы считать унизительной, будь у Мари хоть какие-то амбиции. Но к счастью, их не было. Абсолютно. Менять подгузники, кормить Кейтлин обедом, водить ее на прогулку в ближайший парк — Мари вполне могла это делать. Ей нравилось жить на Манхэттене. Она любила слушать, как щебечут друг с другом няни из соседних домов, — большей частью это были черные женщины родом откуда-нибудь из Вест-Индии. Мари даже нравились детские передачи, которые они смотрели вместе с Кейтлин. «Улица Сезам» вполне соответствовала ее уровню. И частенько она сама ложилась вздремнуть, пока Кейтлин спала днем.

Мари, которая вообще мало что чувствовала с тех пор, как шесть лет назад ее бойфренд покончил с собой в тюрьме, обнаружила, что без памяти влюблена в двухлетнюю девочку. Ей было даже немного страшно — так сильно она привязалась к Кейтлин. Из еды они обе больше всего любили шоколадный пудинг и макароны с сыром. А еще они обожали купаться. Кейтлин любила командовать, но Мари не возражала. По жизни ей нужен был начальник. Чтобы кто-то говорил, что надо делать.

Мари была навеселе и в ту ночь, когда Эллен и ее муж-француз вернулись домой из театра и обнаружили, что она заснула в ванной. Она уложила Кейтлин и смотрела телевизор. Очередной дурацкий фильм про сексуально озабоченную няню подросткового возраста. Сначала няня опоила снотворным мать семейства, затем соблазнила отца, и в тот момент, когда Кейтлин закричала, девчонка гонялась по всему дому за дочкой, размахивая кухонным ножом.

— Мари. Мари, Мари, Мари!

Мари со всех ног бросилась в комнату Кейтлин. По дороге она налетела на журнальный столик и разбила керамическую вазу. Что случилось? Грабитель с оружием? Ядовитый паук в кроватке Кейтлин? Чудовище в шкафу? Лихорадка? Няня с кухонным ножом?

А ничего не случилось.

Кейтлин хотела купаться.

— Ты не заболела? — Мари, дрожа с головы до ног, пыталась перевести дух.

— Ты забыла меня искупать. — Кейтлин стояла в кроватке, держась за деревянные прутья, как будто собиралась устроить бунт. — Я липкая. Я хочу купаться.

Ее лицо покраснело от рева. Мари разозлилась, но в то же время ощутила облегчение. Она подняла Кейтлин и почувствовала, что ее лицо и ручки в самом деле липкие. И довольно грязные. Щеки девочки были измазаны шоколадным мороженым — они ели его днем. Мари коснулась пальцем пухленького горячего личика.

— Мы забыли тебя искупать?

Хотя Мари получала деньги за то, чтобы присматривать за Кейтлин, часто выходило так, что Кейтлин присматривала за ней. И Мари чувствовала себя виноватой. Каждый день она совершала какую-нибудь крошечную ошибку. Но пока что все обходилось без последствий. Кейтлин обхватила ее крепенькими ножками, и Мари улыбнулась.

— Прости меня, Кит Кат. Тебе и в самом деле нужно искупаться.

— Хочу купаться, — подтвердила Кейтлин.

— Отлично, — сказала Мари. — Я тоже.

Она понесла Кейтлин в ванную, по дороге завернув в гостиную, чтобы прихватить стакан с виски. Сумасшедшая няня, все еще размахивая ножом, уговаривала девочку выйти из шкафа, обещая не убивать ее. Мари не стала задерживаться перед телевизором. Время купаться. Это гораздо лучше, чем кино. Кейтлин что-то напевала и барабанила по ее спине.

Мари пустила воду. Кейтлин сидела рядом. Они смотрели, как наполняется ванна.

— Пузырики, — потребовала Кейтлин.

— Хорошо. Пузырики. Мари щедро плеснула под кран лавандовой пены для ванны. Это был их с Кейтлин секрет: Эллен считала, что пена вредна для детской кожи. Когда вода почти достигла краев, Мари сняла с Кейтлин влажную ночную рубашку и отхлебнула виски. Потом, держа Кейтлин под мышки, подняла ее вверх и опустила ее ножки в воду.

— Горячо, — сказала Кейтлин.

Мари кивнула. Это тоже было частью ритуала.

Она закрутила кран горячей воды, оставив только холодную. Потом снова дала Кейтлин попробовать ванну.

— Лучше? — спросила Мари.

— Да.

Кейтлин широко улыбнулась. Когда все делалось так, как она хотела, малышка была счастлива. И в большинстве случаев именно так и получалось. Вполне вероятно, она вырастет и станет жуткой железной леди. Уверенной в себе, высокомерной, пробивной. В точности такой же, как Эллен. Может быть, подумала Мари, это не так уж и плохо.

— Давай попробуем еще раз, Кит Кат.

Мари опять опустила Кейтлин в ванну. Теперь уже целиком. Через некоторое время придется добавить горячей воды. Она уже научилась обманывать Кейтлин подобным образом. Кейтлин схватила желтую резиновую утку и со всей силы ударила ее по голове другой уткой. Ванна была наполнена резиновыми игрушками.

— Жестоко, — оценила Мари.

Она сняла с себя одежду и тоже залезла в ванну, устроившись на другом конце. Взяла стакан с виски, сделала большой глоток. Закрыла глаза.

— Кря, — сказала Кейтлин. — Кря-кря-кря.

Мари вдруг подумала, что счастлива. В этот самый момент, здесь и сейчас, она была счастлива. В ее жизни это случалось не так уж и часто. Всего несколько раз. Когда они с Хуаном Хосе плавали в океане в те короткие и прекрасные несколько месяцев в Мексике. Занимались любовью. Гуляли под звездами. Говорили о будущем. О детях, которых хотели родить. Тогда Мари чувствовала, что все в ее жизни происходит именно так, как и должно происходить.

Мари была счастлива. И для этого требовалось совсем немного. Всего-навсего ванна. И Фасолинка.

Она открыла глаза и посмотрела на голенькую Кейтлин.

— Привет, Кейтлин.

— Эта утка такая плохая, Мари, — пожаловалась Кейтлин.

— Разделайся с уткой, — посоветовала Мари. Веки ее отяжелели.

— Плохая утка, — стояла на своем Кейтлин.

— Плохая, — повторила Мари. — Очень плохая.

Должно быть, Мари задремала. Она не слышала, как вошли Эллен и ее муж-француз. Но они стояли здесь, в ванной, полностью одетые, и молча смотрели на нее. Эллен даже приоткрыла рот. Зубы у нее были великолепные; результат многолетней и дорогостоящей работы ортодонтов.

Вместе они выглядели очень стильно. Бенуа Донель был одет в темный костюм в тонкую полоску. Его синий галстук был точно такого же оттенка, что и блестящее платье Эллен. Бенуа Донель смотрел на Мари. На ее обнаженное тело. Бенуа Донель. Мари нравилось повторять про себя его имя. Бенуа Донель. Бенуа Донель. Бенуа Донель. У этого имени был чудесный вкус. Словно шоколад. Шоколад, который обмакнули в виски.

С тех пор как Мари стала работать у Эллен, ей удавалось избегать любых контактов с ее мужем. За три недели она даже ни разу не встретилась с ним взглядом. Бенуа Донель не был красавцем. Но он был довольно милым и сексуальным. И очень забавным. Казалось, он не принимает себя всерьез. Он был невысокого роста, скорее даже маленький. Мари возвышалась над ним, как башня. Светло-каштановые волосы все время лезли ему в глаза. Он написал книгу, которую Мари любила больше всего на свете, — «Вирджини на море»; о девочке-подростке, одержимой мыслью о самоубийстве, которая влюбляется в больного морского льва в зоопарке.

Свою страстную любовь к книге Бенуа Донеля, которая больше не издавалась, Мари хранила в секрете. Она нашла книгу в тюремной библиотеке и зачитала до дыр. Иногда она заставляла себя подождать день, иногда два и потом начинала сначала.

Именно поэтому она оставалась в этом доме. Когда Мари приехала в Нью-Йорк и появилась у Эллен на пороге, она понятия не имела, за кого та вышла замуж. Поэтому она лежала сейчас в ванне, выставляя свое тело напоказ для Бенуа Донеля. Мари была счастлива не из-за Кейтлин, а из-за близости к Бенуа Донелю, французскому писателю.

И сейчас она наконец-то позволила себе посмотреть на него. По-настоящему посмотреть. Она не могла оторвать от него глаз. На щеке у Бенуа Донеля темнела маленькая родинка. Его нижние зубы были неровными. Глаза у него были карие. Мари не знала этого раньше. Фотография автора на обложке была маленькая и черно-белая. Он тоже смотрел на Мари и улыбался — ситуация его явно забавляла. И тоже не мог оторвать от нее глаз. Каким-то чудом Эллен удалось выйти замуж за этого потрясающего человека, но в данную секунду он смотрел только на Мари. Жизнь в конце концов преподнесла ей подарок.

— Привет, Мари, — сказал Бенуа Донель.

— Бенуа. — Мари потерла глаза. В первый раз она произнесла его имя вслух. — Привет.

— Мамочка и папочка пришли! — закричала Кейтлин. Она заколотила ногами по воде, подняв фонтан брызг.

Эллен все еще стояла как громом пораженная, но Кейтлин, похоже, вернула ей способность двигаться и говорить. Она выхватила девочку из ванны и прижала ее к груди. Прямо к своему роскошному синему платью. Платье тут же намокло.

— Господи боже мой, Мари! Я плачу тебе за то, чтобы ты присматривала за моей дочерью, а не за то, чтобы ты плавала с ней в ванне! И тем более не за то, чтобы ты в этой ванне засыпала! Господи. Поверить не могу.

Только сейчас Эллен заметила стакан с виски, стоящий рядом с мыльницей. Положение показалось Мари интересным. Она понятия не имела, как поступит Эллен. Эллен всегда считала, что она полностью контролирует свою жизнь.

Мари немного раздвинула ноги. Совсем чуть-чуть, но достаточно.

— Ты пила? Ты пьяна? Ты заснула в этой гребаной ванне. Ты могла утопить мою дочь! Ты что, совсем мозги потеряла в своей тюрьме?

— Вниз, — потребовала Кейтлин. — Опусти меня вниз.

Мари и Бенуа Донель смотрели друг на друга.

Сейчас он уже откровенно пялился на нее. Он даже откинул волосы со лба, чтобы лучше видеть. Мари не понимала, как его угораздило жениться на Эллен Кендалл. Как автор «Вирджини на море» мог сделать это? Он ведь писал про нее, шестнадцатилетнюю Мари. Он прочел ее самые потаенные, самые сокровенные мысли и изложил их на бумаге. Слово в слово.

— Вылезай из ванны, Мари.

Мари удивилась. Эллен еще здесь? И кажется — хотя Мари не была в этом уверена, — Эллен кричала. Ее голос был гораздо громче, чем обычно. Чем нужно.

— Вылезай из этой сраной ванны! Вылезай! Вылезай!

— Мамочка сказала «сраной», — прокомментировала Кейтлин.

Мари знала, что нужно вылезти из ванны. Она понимала: еще немного — и Эллен взорвется. Но была поглощена моментом. Она словно видела картинку глазами Бенуа Донеля. Как будто это была сцена из фильма. Мари была высокая и худая. У нее были длинные темные волосы и неожиданно большая грудь. Грудь всегда казалась непропорционально большой по сравнению с ее стройным телом. Мари решила, что помедлит еще немного. Она встанет, но не сейчас. Ей хотелось продлить эту сцену настолько, насколько возможно.

На следующий вечер Эллен, вернувшись с работы, пригласила Мари поужинать.

От облегчения у Мари даже закружилась голова.

Если Эллен хочет поговорить с ней, если они собираются вместе поужинать и выпить, то, возможно, все еще можно уладить. Сделать вид, что вчера ночью ничего не случилось. Хорошенько все обдумав, Мари решила, что она пока не готова. Пока еще не хочет принимать важные решения и брать на себя ответственность за собственную жизнь. Она могла подождать Бенуа Донеля. Мари видела, как он смотрел на нее. Он тоже подождет. Они будут не спеша флиртовать. Торопиться некуда. Эллен не простит ее до конца, но попытается все забыть.

Когда Мари появилась на пороге дома Эллен три недели назад, та приняла ее так, будто ничего не случилось. Как будто Мари не провела шесть лет в тюрьме общего режима за пособничество в убийстве и ограблении. За эти шесть лет Эллен, кстати, ни разу не навестила ее и не прислала ни одного письма. Как будто не было этой ужасной ссоры много лет назад, задолго до тюрьмы, еще в старших классах школы, когда Мари переспала с бойфрендом Эллен, Хэрри Элфордом.

Мари любила вьетнамскую кухню. Она придержала перед Эллен дверь ресторана, изо всех сил стараясь сделать вид, что ситуация совершенно повседневная. Две подруги — давние подруги — идут поужинать. В детстве они жили по соседству и выросли вместе; мать Мари была домработницей у Кендаллов.

— Мне здесь нравится, — сказала Мари Эллен.

Эллен криво улыбнулась.

И тут Мари все поняла. Она узнала эту улыбку.

Дружеское приглашение на ужин было ловушкой. Эллен подождала, пока они сделают заказ. Потом пока официант принесет им напитки и чудесные роллы из креветок и рисовой лапши — для Мари. В тюрьме их никогда не кормили так вкусно. В день китайской кухни на ужин давали клеклые яичные рулеты, сочившиеся маслом.

— Как прошел день? — Эллен поставила локти на стол и положила подбородок на сцепленные пальцы. — Вы с Кейтлин ходили в парк?

Мари усмехнулась:

— Ты же знаешь, что мы ходили в парк. Давай, Эллен, скажи это. Просто скажи мне то, что ты собиралась сказать.

— Хорошо. — Эллен глубоко вздохнула. — Я совершила ошибку. Ты нисколько не изменилась. Если уж на то пошло, ты стала еще хуже. Не знаю, о чем только я думала. Принять тебя в свой дом. Снова довериться тебе. Доверить тебе своего ребенка. Я не виню тебя, Мари. Это моя и только моя ошибка. Я сама это допустила. Даже когда мы были маленькие, я всегда чувствовала: что-то не так. Я пыталась убедить себя, что все прекрасно, что мы с тобой играем и веселимся, но ты… ты всегда ждала обеда. Ты все съедала и возвращалась домой.

— У вас всегда были вкусные обеды, — сказала Мари.

— Именно, — согласилась Эллен. — Ты приходила к нам из-за обедов. Мама говорила, что я должна быть к тебе добрее. Что твой отец умер, а твоей матери приходится убирать чужие дома. Что у тебя нелегкая жизнь.

Мари взяла стакан с пивом. Ничего этого она не знала.

— Она так говорила?

А она-то думала, что они просто добрые. Оказывается, ее жалели. Мари часто оставалась ночевать у Эллен в выходные, и мать Эллен заботливо укрывала ее одеялом и целовала в лоб.

— Мой дом был лучше. Ты научилась плавать в нашем бассейне. Мама покупала тебе книжки на Рождество. И у нас ты впервые попробовала артишоки.

— И сыр бри. Не забудь, — продолжила Мари. — И лобстера.

Мари всегда стремилась быть частью семьи Кендалл, но они этого никогда не хотели. Это напоминало утонченное издевательство — принимать ее в доме как родную, делать вид, что она своя, но дарить на день рождения подарки хуже, чем Эллен. И Эллен всегда ездила в летний лагерь одна, а Мари оставалась дома.

У матери Мари была ученая степень, диплом по итальянской литературе эпохи Возрождения, но она никогда не работала по специальности. Ее отец погиб во время несчастного случая на море — он управлял лодкой, — когда она была еще совсем маленькой. Каким надо быть дерьмом, чтобы позволить себе умереть? Так всегда говорила мать Мари. Она вообще редко говорила что-нибудь хорошее.

Мари взяла креветочный ролл — и положила его обратно.

— Я тебе никогда не нравилась, — сказала Эллен. — Тебе нравился мой дом.

Мари ненавидела вспоминать о своем детстве. За все время, что она знала Эллен, это был их самый откровенный разговор, и Мари он не слишком-то нравился. Презирать Эллен — это одно, но знать, что Эллен тоже презирает тебя, — совсем другое. Мари покрутила в руках палочки, как будто пыталась трением добыть огонь. Ей хотелось, чтобы Эллен немного испугалась. Чтобы она подумала: а не воткнет ли Мари острую деревянную палочку ей прямо в глаз?

— Мы были подругами, — произнесла Мари.

Сейчас, когда Эллен собиралась уволить ее, Мари хотела бы в это верить. Когда они были детьми, у Эллен не было ни малейшей причины не доверять Мари. Она была абсолютно безобидна. И всегда готова угодить — до смешного готова. И еще она воровала у Эллен одежду, а иногда — мягкие игрушки. Может быть, Эллен об этом знала, однако ни разу не сказала Мари ни слова.

— Да ладно тебе, Мари. Это всегда было понятно — нас заставляли дружить. Звучит ужасно, конечно, но для тебя в этом нет ничего нового. У меня всю жизнь было больше возможностей. И я была рада дать тебе все, что могла. А ты меня использовала. А потом, в старших классах, ты переспала с Хэрри. Моим бойфрендом. И это было самое подлое, что ты могла со мной сделать.

— Знаешь, он ведь со мной тоже переспал, — усмехнулась Мари.

Эта деталь казалась ей очень важной. На вечеринке в честь выпускного Хэрри Элфорд взял ее за руку, отвел наверх и трахнул на полу в хозяйской гардеробной. Конечно же он не любил ее. Он любил Эллен. Но у Мари уже тогда была большая грудь.

— Я даже не знаю, зачем сейчас сижу здесь с тобой и говорю все это, — пожала плечами Эллен. — И тем более не знаю, зачем впустила тебя в свой дом. Наверное, у меня тогда в голове помутилось.

— Он был мерзавцем, ты это понимаешь? — Мари сама себе удивлялась. Неужели она защищается? Она никогда не говорила этого раньше. Подразумевалось, что именно Мари совершила подлый поступок. Потому что такова уж она — завистливая, жадная Мари. Девчонка из соседнего дома, которая и не может вести себя по-другому. — Я была пьяна. На следующий день он даже не стал со мной разговаривать. Он вел себя так, будто ничего не произошло. Ты когда-нибудь задумывалась, как я себя чувствовала после этого?

— Поверить не могу, что я тебя простила, — сказала Эллен.

— Ты меня так и не простила.

Эллен покачала головой.

— Мы сидим с тобой в ресторане, — заметила она. — Я плачу за твой обед. Я простила тебя. Не спорь со мной, Мари. Я знаю, что такое прощение. Ты сидела в тюрьме, а когда вышла, я дала тебе работу. Я дала тебе работу! Присматривать за моей дочерью. Понимаешь? За моей дочерью! Ты понимаешь, что это для меня значит? Понимаешь, как мне дорога Кейтлин? Я доверилась тебе.

— Пфф! — фыркнула Мари.

Она не знала, что тут еще сказать. На самом деле она тогда тоже удивилась. Никакого опыта общения с детьми у нее не было. И кроме того, была ведь эта история с Хэрри. Эллен явно стремилась что-то доказать, если не Мари, то самой себе. Но Мари было наплевать, что двигало Эллен.

Эллен хотела, чтобы Мари к тому же убирала в доме, сметала пыль, стирала и заправляла постели, но Мари отказалась. «Я не моя мать, — отрезала она. — Я не буду твоей прислугой».

Как выяснилось, у Мари не было амбиций, но имелась гордость. Эллен вынуждена была согласиться. Она никогда не доверяла Мари; ей просто нужна была прислуга.

Мари сочла, что разговор окончен. Ей не хотелось слушать, что Эллен скажет дальше. Удачи тебе. Не пропадай, звони. Она положила палочки на стол. Креветочные роллы так и остались нетронутыми. Как теперь быть, не есть их? Эллен продемонстрировала ей свое презрение. Она не может доверить Мари дочь. Говорить было больше не о чем.

Нужно было встать и уйти. Уйти, не дожидаясь, когда принесут остальную еду. Несмотря на то что Мари заказала все самые любимые блюда. Счастливые беззаботные дни с Кейтлин — совместные ванны, сон днем, прогулки в парке — закончились. Совсем. Мари знала, что потом, когда она останется одна, до нее это дойдет. Пока она еще не осознала этого до конца. Кейтлин в ее жизни больше не будет. Это невозможно было представить. Каждое утро Мари просыпалась в своей комнатке в подвале и радовалась тому, что сейчас надо идти наверх. К Кейтлин. И есть с ней вместе натуральные, экологически чистые хлопья без консервантов.

Уходи , мысленно приказала она себе.

И тем не менее Мари не спешила вставать и уходить. Она еще не готова была признать поражение. Она хотела, чтобы в ее жизни была Кейтлин. И холодильник, полный продуктов. И Бенуа Донель. Сама судьба привела его к Мари.

— Ты не хочешь мне ничего сказать? — спросила Эллен. — Объяснить то, что я вчера увидела?

Эллен сидела напротив и выжидающе смотрела на Мари. По-видимому, требовалось что-то ответить. Мари зевнула и воткнула палочку в середину ролла, разрушая совершенство.

— Разговор, судя по всему, кажется тебе скучным?

— Скучным, как хрен его знает что, — ответила Мари.

— А чего бы ты, интересно, хотела? — Эллен отняла у Мари палочку. — Полагаешь, я должна вести себя мило? Я тебе поверила, а ты обделалась! Ты не смогла справиться с работой для подростка. Мама всегда говорила о тебе только хорошее. Она считала, что мы тебя подвели. Она думала: в том, что ты оказалась в тюрьме, отчасти виноваты и мы. Это было кое-что новое. Родители Эллен вышли на пенсию, переехали в Аризону и перестали поддерживать связь с Мари. Как и Эллен, ее мать не написала Мари ни одного письма за все шесть лет, что та провела в тюрьме. Шесть лет. Она могла бы послать что-нибудь. Книгу, например. Шоколадный кекс. Да обыкновенного письма было бы достаточно, чтобы как-то поддержать Мари. Крошечное проявление доброты. Мари не совершила никакого преступления. Она просто влюбилась в парня, ограбившего банк.

— Я дала тебе работу, вопреки голосу здравого смысла. Я очень много работаю, Мари. У меня ответственная должность. Я делаю карьеру. Богом клянусь, у меня совершенно нет времени, чтобы искать сейчас новую няню.

— Я причинила тебе неудобства. — О чем она, на хрен, говорит, подумала Мари. Беспокоится о своей карьере, в то время как Мари собирается разрушить ее семью. Мари могла бы повременить, если бы ей оставили эту работу. Она смогла бы оттянуть неизбежное настолько, насколько это возможно. — Я прошу прощения. Должно быть, сейчас трудно найти хорошую няню.

— Ладно. Поступим как взрослые люди, — сказала Эллен. — С Кейтлин все в порядке. Похоже, ты ей нравишься.

— Похоже, — согласилась Мари.

— Тебе не нужно уходить прямо сейчас. Будем вести себя по-деловому. Вероятнее всего, мне потребуется не меньше недели, чтобы найти кого-то еще. Я уже позвонила в агентство, но поиски займут время. Заодно у тебя будет возможность обдумать, что тебе делать дальше.

Эллен подозвала официанта и попросила его принести другие палочки. В этом была вся она. Действовать быстро и решительно, не проявлять ни капли милосердия и при этом ожидать чего-то взамен. Но Мари решила, что поработает еще неделю. Недели ей хватит.

— Слушай, Мари. Если тебе нужны деньги, я одолжу, — сказала Эллен. — Я не хочу, чтобы ты оказалась на улице. Уверена, твоя мама разрешит тебе жить в ее доме.

Мари покачала головой. Она не знала, что сказать.

Вернуться домой к матери?..

Она не разговаривала с матерью все шесть лет, что была в тюрьме. И не собиралась делать это сейчас.

— Я должна быть уверена, что дома все спокойно, — продолжила Эллен. — Я не могу сосредоточиться на работе, потому что все время думаю, что по твоему недосмотру моя дочь может погибнуть.

Мари засмеялась:

— Господи, Эллен. Ни в чем нельзя быть уверенной. Погибнуть можно в любой момент. Тебя может сбить машина, когда ты переходишь улицу. Надо опасаться террористов. Педофилов в парке. Природных катастроф. Вот чего тебе, черт возьми, надо бояться.

— Она могла утонуть, — не соглашалась Эллен.

— Но она не утонула.

— Она могла утонуть.

— Но она же не утонула.

— Мой муж тобой совершенно не интересуется.

— Твой муж. — Ну, наконец-то добрались и до мужа. — Бенуа Донель.

Мари покраснела. Кровь бросилась ей в лицо от одного лишь упоминания его имени. Сегодня днем, когда они с Кейтлин легли поспать, ей приснился сон про Бенуа Донеля. И она помнила его во всех подробностях. Эротических подробностях.

— Повторяю, — сказала Эллен. — На тот случай, если ты решила попробовать провернуть тот же трюк, что и с Хэрри. Мой муж тобой совершенно не интересуется.

— Конечно, не интересуется.

— Бенуа считает, что ты незрелая личность.

Мари заинтересовалась. Почему незрелая? И это все, что он сказал? А чего он не сказал? Значит, они говорили о ней. Эллен проверяла мужа на вшивость? Да она просто с ума сошла. Так рисковать.

— Конечно, я незрелая личность. Посмотри на мои кеды.

Мари водрузила ногу на стол, чтобы Эллен лучше разглядела ее высокие фиолетовые «конверсы». В тюрьме она очень по ним скучала. Эллен нахмурилась. Подошел официант с подносом, нагруженным едой. Он тоже посмотрел на фиолетовый «конверс» на столе и тоже нахмурился. От тарелок исходил восхитительный запах жареных кальмаров. Мари обожала жареных кальмаров.

Она убрала ногу, чтобы официант мог поставить тарелки на стол. До креветочных роллов она так и не дотронулась. Теперь перед ней стояло блюдо с новой порцией горячей еды, и Мари чувствовала, что не в состоянии устоять перед искушением. Нет, она не способна на красивые жесты. Она съест все, выпьет свое пиво и закажет еще. И пусть Эллен заплатит за ужин.

И она не пожалеет, что так поступила.

Именно так Мари хотелось прожить свою жизнь. Без сожалений.

— Мой муж считает, что ты незрелая, — снова повторила Эллен. — И бездушная. Это его собственные слова.

Какой ответ предполагает Эллен, подумала Мари. Возможно, Бенуа Донель сказал ей именно то, что она хотела услышать. А может быть, он и вправду так думает. Может быть, у Мари в самом деле нет души. Эта мысль и самой ей приходила в голову. Бенуа Донель — талантливый писатель и, вполне вероятно, прекрасно разбирается в человеческой натуре. Но тогда тем более непонятно, почему он женился на Эллен, такой жесткой и нудной женщине. Она ему совсем не подходит. В подростковом возрасте Эллен была образцовой девочкой, без всяких проблем, словно только что сошедшей со страниц подросткового журнала.

— Мне все равно, что думает обо мне твой муж, — сказала Мари.

— Прекрасно, — поджала губы Эллен. — Твое мнение тоже не имеет значения. Итак, подведем итоги. В течение следующей недели тебе запрещается пить в моем доме. Тебе запрещается принимать ванну вместе с Кейтлин. Тебе запрещается разговаривать с моим мужем. И последнее я повторять не собираюсь. Вот мои требования. Полагаю, они более чем справедливы.

И словно они пришли к какому-то мирному соглашению, Эллен приступила к еде.

Мари проследила взглядом, как она отправила в рот креветочный ролл. Ее разозлило, что Эллен попробовала его первой.

— Ясно. Не пить. Не принимать ванну. Не смотреть на твоего супруга.

Мари не испытывала никакой неловкости, выдавая эту явную ложь. Естественно, она будет продолжать пить в доме Эллен. И купаться вместе с Кейтлин. И смотреть на Бенуа Донеля и разговаривать с ним столько, сколько возможно. И даже больше. Она зайдет куда дальше простых разговоров. Мари почувствовала, как к ней возвращается уверенность в себе.

— Мари, может быть, ты не поверишь, но мне не безразлична твоя судьба. У нас с тобой странная, но все-таки дружба. Возможно, мы обе вынесем из случившегося какие-то уроки. Я думаю, мы обе ощущали неловкость этого положения — то, что ты живешь в моем доме, и я раздаю тебе указания. У тебя не очень-то хорошо получается выполнять чужие указания.

Мари подняла свой бокал с пивом, словно предлагая тост.

Эллен проигнорировала этот жест.

— Ты можешь продолжать видеться с Кейтлин, если хочешь. Если решишь остаться в Нью-Йорке. Если сможешь себе это позволить. Если сумеешь найти здесь работу. Наверное, это будет не слишком легко с твоим криминальным прошлым.

— С моим криминальным прошлым, — ухмыльнулась Мари.

Эллен, разумеется, не могла отказать себе в удовольствии упомянуть криминальное прошлое Мари. Это было ее главное и самое действенное оружие. Тюрьма с лихвой перекрывала все прошлые прегрешения Мари. Эллен ни капли не понимала Мари. Она полагала, что они смотрят на жизнь одинаково, потому что выросли в одном городе и вместе ходили на концерт Брюса Спрингстина, когда им было по тринадцать лет. Она не понимала, что пытаться уколоть Мари тюрьмой было совершенно бесполезно. Она не чувствовала ни малейшего стыда. И ни о чем не жалела.

Она была влюблена. Безумно, дико, безоглядно влюблена. Когда Хуан Хосе позвонил ей в дверь, напуганный, весь в крови, и сказал, что они с другом только что ограбили банк, и ему повезло выбраться оттуда живым, а другу нет, и что за ним гонится полиция, она сбежала вместе с ним, не задумавшись ни на секунду. И ни разу не оглянулась.

Позже, когда они были уже в дороге, Мари узнала, что друг Хуана Хосе застрелил одного из охранников. Но все равно она не испытала ни малейших сомнений в том, что поступает правильно. Хуан Хосе никого не убивал, и она хотела быть рядом с ним. Где бы он ни был. В его постели. В его доме, вместе с его матерью и сестрами и пискливыми цыплятами под ногами. Хуан Хосе читал ей стихи на испанском. Водил на танцы. Перед танцами они занимались любовью. И после танцев тоже занимались любовью. Мари чувствовала себя живой — как никогда раньше.

За это стоило отправиться в тюрьму.

Мари положила себе жареных кальмаров. И жасминового риса, и тушеных овощей. И креветочных роллов. И начала есть. Кальмары были горячими. У нее есть еще неделя. Целая неделя.

— Я могу дать тебе пятьсот долларов, — сказала Эллен. — Считай это компенсацией за увольнение.

— Замечательно, — кивнула Мари.

Она возьмет эти деньги. И гораздо больше, чем деньги.

Из своих тридцати лет Мари провела в тюрьме только шесть, но все равно она никак не могла привыкнуть к недавно обретенной свободе, вписаться в окружающую действительность. На самом деле тюрьма оказалась вовсе не такой отвратительной, как можно было подумать.

Жизнь в тюрьме была простой, понятной и расписанной по минутам. Мари ела три раза в день, в одно и то же время, в одной и той же душной столовой. Она всегда сидела на одном и том же месте, в самом конце длинного стола. Работала она в тюремной прачечной. Работа была на удивление тяжелой и требовала больше сил, чем любая другая из тех, что Мари приходилось выполнять раньше. Она научилась управляться с промышленной гладильной машиной, через которую проходили сотни и тысячи простынь, полотенец и комплектов тюремной униформы.

Мари даже подружилась с другой женщиной, работавшей в прачечной. Руби Харт отбывала свои двадцать два года за убийство мужа. Она ударила его по голове горячим утюгом и, что называется, не промахнулась. Она нисколько не жалела о том, что прикончила Гектора. «Иначе, — сказала однажды Руби очень буднично, — я сама была бы сейчас в могиле. — И добавила: — И это было так здорово. Треснуть этого сраного ублюдка прямо по башке».

Руби Харт казалось забавным, что в тюрьме ей пришлось иметь дело именно с утюгом. Ирония судьбы. На самом деле она не хотела убивать мужа.

Все, кто сидел в тюрьме за убийство, имели вполне убедительные мотивы его совершить. Мари, конечно, никого не убивала, но другие заключенные были к ней снисходительны. Это нисколько не напоминало тюрьму, которую обычно показывают по телику.

Руби научила Мари правильно складывать рубашки. Раньше, до того, как ее посадили, она работала в магазине Gap. Вместе они работали ловко и слаженно, загружали и разгружали огромные стиральные машины и сушки, орудовали утюгами. Руби верила, что после тюрьмы можно начать новую жизнь. Пока Мари снова и снова перечитывала «Вирджини на море», она изучала юриспруденцию.

— Готовься к будущему, — часто говорила ей Руби.

По правде говоря, в тюрьме с Мари не случилось ничего плохого. На нее ни разу не напали. Она не подвергалась никакому физическому насилию. Наоборот, она чувствовала себя сильной и опытной. От работы в прачечной ее тело стало крепким и мускулистым, лишние килограммы, набранные за время учебы в колледже, испарились. На выходных у нее оставалось свободное время, чтобы погулять на специально отведенной территории или почитать в камере. Избавившись от необходимости принимать какие-либо решения, Мари в первый раз в жизни по-настоящему расслабилась.

Годы в тюрьме оказались лучше и полезнее долгих лет, проведенных в школе и колледже. Иногда, стоя перед холодильником Эллен, набитым едой, или перед шкафом, полным одежды, или перед целой шкатулкой с украшениями, Мари, растерянная, не знающая, чему отдать предпочтение, скучала по тюрьме.

Хотя Бенуа Донель и не имел работы, каждое утро он уходил из дому. У него был офис, маленький кабинетик в центре города. Там он работал над своим вторым романом. Мари это знала. Она слышала, как он рассказывал Эллен, как продвигается роман, хорошо или плохо сегодня работалось. И сердился, когда Эллен задавала ему слишком много вопросов.

На протяжении того времени, пока Мари была няней Кейтлин, Бенуа отсутствовал ежедневно не меньше шести часов. Но она нисколько не удивилась, когда на следующий день после того, как Эллен ее уволила, он вернулся гораздо раньше обычного. Как раз к обеду Кейтлин.

Мари предложила ему кофе, и он стал пить его из большой синей пиалы. И не отказался от макарон с сыром. Он добавил в макароны масла и ел с огромным удовольствием. Бенуа был французом до мозга костей. Эта дополнительная ложка масла, кофе из пиалы, акцент. И вдобавок Бенуа курил за едой. Кейтлин старалась повторять за отцом, делая вид, что затягивается маленькой морковкой. Мари, откинувшись на спинку стула, наблюдала за ними обоими.

Обед. Трое за столом. Семья. Бенуа курит. Прихлебывает кофе. Никуда не торопится. Он протягивает руку и нежно касается щечки Кейтлин. И Мари это нравится.

Ничего еще не случилось, но скоро случится. Мари была уверена в этом. Она оделась вызывающе: короткая красная мини-юбка, открытая белая маечка, отделанная белым кружевом. Грудь выставлена напоказ. Она знала, что Бенуа придет раньше, ждала его и выбрала свою самую откровенную одежду. У макарон с сыром был мягкий сливочный вкус. Мари смотрела на Бенуа, даже не пытаясь скрыть желание. Все это время, долгие три недели, она изо всех сил старалась не привлекать его внимания. Ее поведение даже могло показаться грубым.

— Как нам здорово, правда? — сказала Мари.

Она потянулась и раскинула руки, как будто хотела обнять все вокруг — солнечный свет, заливающий кухню, Кейтлин с ее морковкой.

— Нам втроем.

— Раньше мы никогда не разговаривали, — заметил Бенуа. — Ни разу за все время, пока ты живешь в моем доме и присматриваешь за моей дочерью. С Кейтлин ты говоришь постоянно, болтаешь без конца, бла-бла-бла, но со мной — никогда. Мы не разговариваем. Я смотрю на тебя — ты отворачиваешься. Интересно, почему? Почему ты со мной не разговариваешь?

Мри обхватила ладонями кружку с кофе.

— Мне самой интересно.

Ей пришло в голову, что Бенуа избегал ее по той же самой причине, что и она его. Он давно ее разглядел. И они специально не заговаривали друг с другом. Потому что знали, что должно произойти. Двое нормальных людей, пытающихся соблюсти приличия.

— Я не помню — почему тебя не было на нашей свадьбе? — спросил Бенуа. — Ты очень давно дружишь с Эллен. Почему же я не встречал тебя до сих пор?

Мари покачала головой.

— Она тебе не сказала? — Впрочем, ее это не удивляло. Естественно, Эллен не хотелось говорить о Мари. — Когда вы поженились, я сидела в тюрьме.

Бенуа потушил сигарету и немедленно закурил следующую. Кейтлин забарабанила кулачком по своему высокому стульчику.

— Я! — закричала она. — Покорми меня!

— Да, конечно. — Не глядя, Бенуа сунул ложку макарон ей в подбородок.

— Нет, — сказала Кейтлин. — В рот. В рот. Глупый папочка.

Кейтлин, разумеется, знала, как именно нужно ее кормить. Она широко открыла рот, и Бенуа сделал вторую попытку.

— Ты сидела в тюрьме. — Он затянулся, хлебнул кофе и проглотил немного макарон. — Так, значит, это правда? За ограбление банка? Эллен сказала мне вчера ночью. Но я не поверил. Мне показалось, что это… не знаю, не похоже на тебя.

— Эллен никогда не рассказывала о том, что со мной случилось?

— Эллен мало о тебе говорила. Но опля! В один прекрасный день Эллен увольняет Берту — кажется, она не очень ей нравилась — и берет на работу тебя. Но теперь, как я понимаю, ты больше не будешь здесь работать. И жить. Правила изменились. — Бенуа пожал плечами. — Мне нравится моя жизнь. Здесь. Этот город. Эта кухня. Моя американская жена. Моя маленькая дочка. — Он, как и Мари, обвел руками кухню, словно обнимая ее, и Кейтлин, и свою синюю пиалу с кофе. — И я не люблю ссориться. Эллен, ты знаешь, быстро выходит из себя. Поэтому я не стал задавать вопросов. Но сейчас… сейчас мне любопытно. Мне хочется узнать о тебе больше, Мари. Мне нравится твое имя — Мари.

— Что ты хочешь узнать? — спросила Мари. Она решила, что расскажет Бенуа все, о чем бы он ни спросил. — Я расскажу тебе все, — пообещала она.

Она сунула руки под себя. Ей невероятно хотелось дотронуться до Бенуа. Но еще рано. Скоро. Но не сейчас.

Но она все же не смогла удержаться и коснулась его. Погладила его ладонь. Бенуа вздрогнул. Кейтлин затянулась морковкой.

— Ты ограбила банк?

Мари покачала головой:

— Мой друг ограбил банк. Небольшой банк, на окраине города. Его звали Хуан Хосе. Ему было всего двадцать два. Он был очень симпатичный. Как картинка. И я была ненамного старше — мне было двадцать четыре. Я понятия не имела, что он собирается ограбить банк. Я его почти не знала, по правде говоря. Мы познакомились в баре, всего за неделю до этого. И среди ночи он появился у меня на пороге. Напуганный до смерти. Весь в крови. Я не стала раздумывать. Я была нужна ему, вот и все. Мы сбежали в Мексику. Потом нас нашла полиция, и меня отправили в тюрьму. Но я не пожалела о том, что сбежала с ним. Я и сейчас не жалею.

Бенуа посмотрел на Мари, потом перевел взгляд на ее пальцы, которые только что коснулись его ладони. Он отложил сигарету и откинул волосы со лба.

— Где он теперь?

Мари отвернулась. Она не могла ответить на вопрос Бенуа Донеля, глядя ему в глаза. Да, она решила рассказать ему все, но не могла собраться с силами, чтобы произнести это вслух. Она подумала, что она сама — это просто совокупность событий в ее жизни. Причин лгать у Мари не было. Особенно этому человеку. Все, что происходило сейчас между ними в этой кухне, залитой ярким полуденным солнцем, было настоящим. Она скажет Бенуа правду, поделится с ним своей печалью. Преподнесет ему свою откровенность, словно подарок.

— Он повесился, — сказала Мари. — В тюрьме.

— Merde, [1] — сказал Бенуа.

Мари подтянула колени к подбородку и уткнулась в них губами. Потом задумчиво поцеловала свою коленку.

— Я тебя понимаю, — сказал он. — Понимаю, что значит такая потеря.

Мари подняла голову и снова посмотрела на него.

— Моя сестра, — пояснил Бенуа.

Он зажег еще одну сигарету. Мари молчала, ожидая продолжения. Кейтлин высунула язык.

— Моя младшая сестренка. Ma petite soeur. [2] Натали. Она покончила с собой.

Теперь они не улыбались. Небо, как будто в унисон с их настроением, тоже вдруг затянуло тучами. Мари так никогда и не узнала, что заставило Хуана Хосе свести счеты с жизнью. Ей казалось, что этот его поступок что-то сломал в ней, сломал навсегда. Она пообещала, что дождется его. Она сказала это прямо и ясно.

— Она была поэтессой, — продолжил Бенуа. — Такой хрупкой, чувствительной.

— Я! — выкрикнула Кейтлин. — Говори со мной! Я, я, я!

— Ты, — кивнул Бенуа.

— Я! — снова выкрикнула Кейтлин.

— Ты, — сказала Мари.

Кейтлин швырнула пустую миску из-под макарон с сыром на пол. Миска загрохотала, но не разбилась.

— Послушай, ma petite, [3] — сказал Бенуа. — Я могу обедать с тобой и разговаривать с Мари. У нас очень интересный разговор. Кури свою морковку, пей яблочный сок и тихонько слушай. Как хорошая девочка.

Он дал ей красную детскую кружку с носиком.

— Я! — Кейтлин бросила кружку на пол. — Я!!

Ее маленькое личико покраснело.

Эта вспышка гнева впечатлила Мари. У Кейтлин вполне была причина разозлиться. Бенуа вторгся в ее личное пространство. Может быть, она и не понимала, о чем они с Мари разговаривают, но была достаточно проницательна, чтобы начать ревновать.

Бенуа Донель смотрел на Мари оценивающе, впитывая новую информацию о ее прошлом, и одновременно любовался ею нынешней, в короткой красной юбке и откровенной белой майке, открывающей пышную грудь. Их влечение друг к другу было сильнее, нежели грусть.

— Я! — визжала Кейтлин. — Я! Я!

— Ну хватит, — решительно заявил Бенуа Донель. — Хватит этого яканья. — Он укоризненно покачал головой. — У меня уже уши болят. Ты начинаешь меня сердить.

Но Кейтлин не унималась. Это было ее время, ее обед. Они всегда обедали вдвоем с Мари. Ее собственной Мари. Мари прекрасно понимала и Кейтлин, и ее злость. И нисколько не удивилась, когда Кейтлин разразилась слезами, хотя раньше она никогда себя так не вела.

Бенуа вздохнул и встал из-за стола. Он поднял Кейтлин и прижал ее к себе, но она заревела еще громче и заколотила руками и ногами.

— Нет, нет! Вниз! Кейтлин вниз!

— Ну, ну. — Бенуа попытался успокоить ее, но безуспешно. — Что такое? Никаких истерик. — Он в замешательстве взглянул на Мари: — Что с ней? Может, она хочет спать? Как ты думаешь?

Мари покачала головой.

— Нет! — крикнула Кейтлин. — Нет, нет, нет. Не спать.

— Что такое, Кит Кат? — спросила Мари. — Что ты хочешь, скажи мне.

— Купаться, — сказала Кейтлин. — Хочу купаться.

— Правда? — переспросила Мари. — Ты на самом деле хочешь купаться?

Кейтлин перестала вырываться из рук Бенуа. Мари встретилась с ним взглядом. Его глаза блестели. Она вспомнила о своем вчерашнем сне. В нем все как раз происходило в ванне. Как все легко, оказывается. Они все будто специально подыгрывали ей — Кейтлин, Бенуа, Эллен.

Мари просунула палец под тоненькую бретельку своей майки и спустила ее с плеча, глядя прямо в глаза Бенуа.

— Хочу купаться! — снова завопила Кейтлин.

— Знаешь, — медленно сказал Бенуа, — а идея совсем неплохая. Может быть, ванна — это как раз то, что нужно.

— Ванна, — повторила Кейтлин. — Да, да, да, да, да.

— Кейтлин и я любим принимать ванны вместе, — сказала Мари.

— Это я уже знаю, — ответил Бенуа. — У меня в памяти, — он дотронулся до лба, — осталась одна прекрасная картинка.

— Поэтому ты сейчас здесь? — спросила Мари. Она заранее знала ответ, но все же хотела быть абсолютно уверена. Хотела убедиться окончательно перед тем, как она войдет в ванную и снимет с себя свои немногочисленные одежки. Три недели добродетели окончились. Мари чувствовала огромное облегчение. — Из-за картинки в твоей па мяти?

— Разве это не очевидно? — спросил в ответ Бенуа.

Мари протянула руку, и Бенуа поднял ее со стула.

— Перестаньте разговаривать, — потребовала Кейтлин.

Мари наклонилась и взяла ее из рук Бенуа. Через неделю эта умненькая, забавная, невыносимая, хорошенькая, прелестная малышка будет жить другой жизнью, отдельной от Мари. Кейтлин ничего не знала о королевском повелении своей матери. Она понятия не имела о событиях, которые вот-вот должны произойти в ее судьбе. Ее мнения никто не спросил.

Мари не хотелось думать о расставании с Кейтлин.

Она хотела Бенуа.

Она хотела обнимать его обнаженное, скользкое от мыла тело, гладить его спутанные влажные волосы. И чтобы он читал ей вслух. «Вирджини на море».

— В ванну, — сказала Мари.

Она понесла Кейтлин в ванную, словно ничего особенного не происходило. Бенуа пошел за ней, слегка обнимая ее за талию сзади.

Ванна была большая и глубокая, но когда в нее залез Бенуа Донель, она показалась Мари меньше. Кран был вделан в стену по центру ванны. Мари и Бенуа устроились на противоположных концах, Мари согнула свои длинные ноги и вытянула их поверх его ног. Кейтлин была между ними, и они передавали ее друг другу, словно резиновый мячик.

Кейтлин была в восторге. Она смеялась без перерыва. Когда девочка оказывалась в том конце, где лежала Мари, Мари нежно ласкала ступней член Бенуа. Он щекотал внутреннюю сторону ее бедра большим пальцем ноги.

— Еще! — визжала Кейтлин. — Еще! Еще!

После купания Мари отнесла Кейтлин в ее комнату и уложила спать.

— Я очень, очень устала, — серьезно сказала Кейтлин.

— Ложись и спи, — предложила Мари. — А когда ты проснешься, я буду рядом.

Она поцеловала Кейтлин в мокрую макушку. Может быть, она укладывает ее в последний раз. Нужно запомнить этот момент. Если у Эллен есть хоть какие-то мозги, она не будет сидеть в офисе до самого конца рабочего дня. Но это вряд ли. Эллен не способна уйти с работы раньше точно так же, как в школе она не способна была прогулять урок. Мари вдруг захотелось найти свою одежду, завязать покрепче шнурки на кедах и уйти, уйти прямо сейчас, пока автор «Вирджини на море» ждет ее в спальне.

Уйти, пока все не началось.

Это было не то же самое, что побег в Мексику.

Нет. Совсем не то же самое.

— Спи, — повторила Мари. И изумилась, когда Кейтлин заснула почти мгновенно.

Она никогда не засыпала так быстро. Мари смотрела, как поднимается и опускается от дыхания ее маленькая грудка, и удивлялась тому, как удачно все складывается. Кейтлин будто помогала ей. Непостижимым образом она организовала день так, что он идеально соответствовал целям Мари. Мари чуть ослабила пояс халата, роскошного красного шелкового кимоно Эллен, на которое она положила глаз еще пару недель назад. Настало время использовать его по назначению. Она еще раз взглянула на спящую Кейтлин, сама не понимая, почему медлит. Что она ждет, когда точно знает, чего хочет?

Мари вышла из комнаты Кейтлин и направилась в спальню. Бенуа Донель, обнаженный, лежал на кровати. На своей кровати. На кровати Эллен. При виде Мари он улыбнулся. В те доли секунды, пока они смотрели друг на друга, в голове у Мари пронеслись десятки мыслей, десятки вариантов того, что она хотела сказать.

В конце концов она не сказала ничего.

Жаль, что Бенуа Донель женат именно на Эллен. Это несчастное стечение обстоятельств. Мари была уверена, что ее влечет к нему не поэтому. Они не в старших классах, и Бенуа — не Хэрри Элфорд. Бенуа Донель написал самую любимую в жизни книгу Мари, книгу, которая была с ней все шесть лет в тюрьме, книгу, которая стала ее тайным утешением. И наслаждением. Он был звездой. Ее второй половинкой.

— Итак, няня, — сказал Бенуа.

— Итак, муж.

Они поняли друг друга. Красное шелковое кимоно Эллен упало на пол.

На следующий день это случилось снова.

И через день.

И еще через день.

И еще через день.

Бенуа Донель уходил из дома утром, как всегда, но возвращался вскоре после того, как Эллен отбывала на работу. Он присоединялся к Кейтлин и Мари на прогулке, потом они все вместе шли домой, валялись на ковре в гостиной, смотрели «Улицу Сезам», играли с игрушками Кейтлин. Бенуа даже помогал Мари — он сам готовил ланч. Он делал сэндвичи с ветчиной и яйцом на кусках багета — потому что был французом. Эти сэндвичи страшно нравились Мари. Они были так хороши, что она, кажется, начинала хотеть Бенуа еще больше.

После ланча они втроем шли на детскую площадку. Бенуа разговаривал по-французски с нянями с Гаити. Качал Кейтлин на качелях.

— Что за чудесная жизнь, — говорил он. — И почему я не ее няня?

— Разве ты не пишешь книгу? — спросила Мари. — Как она продвигается?

Бенуа ничего не ответил. Он просто пожал плечами. Мари подумала, что ему, наверное, теперь нелегко. Как можно надеяться написать что-то лучше, чем «Вирджини на море»? И почему, собственно, нужно это от него ожидать? Почему вообще от человека ожидают успеха? И стоит один только раз сделать что-нибудь удачное, жизнь словно начинает требовать это еще и еще.

Я так люблю твою книгу , хотела сказать Мари, но промолчала.

У Бенуа с ней интрижка. А у нее с ним? Этого Мари не знала.

После площадки они возвращались обратно, в дом из красновато-коричневого кирпича, и все вместе принимали ванну. Кейтлин была чистеньким, ухоженным, счастливым ребенком.

На пятый день Мари вдруг заплакала, когда они с Бенуа занимались любовью, и сама себе удивилась. Каждая минута, что они проводили вместе, в постели, в парке, в ванне, была проникнута острым ощущением ностальгии. Бенуа не спросил, почему она плачет, он только нежно слизывал ее слезы. Мари открыла глаза и увидела, что он плачет сам.

— С тобой ведь тоже это происходит, правда? — спросила она.

Мари так и не сказала ему про «Вирджини на море». Стало быть, он не мог знать, чем он для нее является. Но может быть, то, что было между ними, уже значило для него больше, чем секс. Может быть, он тоже мог бы полюбить Мари. Она так этого хотела. Бенуа скрылся под одеялом. Он начал целовать икры Мари, легонько покусывая их, постепенно продвигаясь вверх. Она почувствовала, что влюбляется все больше и больше, совершенно теряя голову.

Опять.

— Je t’aime, [4] — сказал Бенуа.

Мари была уверена, что не ослышалась, хотя голос его был приглушен. Je t’aime. Он не мог этого сказать. Она уйдет, и его жизнь никогда не станет такой же, как раньше. Он будет по-прежнему спать в одной кровати с Эллен, но всегда будет помнить, как хорошо ему было с Мари. Мари оставила след в его жизни. Зияющую дыру. Он будет скучать по ней.

Бенуа впился зубами ей в ляжку. Больно. Мари шлепнула его по голове.

— Дурак!

Эллен решила закончить все на два дня раньше, чем они условились.

Она подошла к Мари на кухне. Мари как раз кормила Кейтлин завтраком — экологически чистые хлопья без химических добавок и яблочный сок. Бенуа Донеля она еще не видела, но слышала его шаги в коридоре. Мари знала, что он отправился в душ. Она всегда знала, где он находится и что делает.

Эллен выложила на кухонный стол пять новеньких хрустящих стодолларовых банкнотов.

— Агентство подобрало нам другую няню, — сказала она. — Она приступит к работе с понедельника.

— О… — Мари взглянула на деньги. — Я тебе нужна на этих выходных?

— Будем считать, что твои обязанности заканчиваются сегодня. Спасибо, что согласилась поработать еще неделю. Жаль, что все так получилось, — сказала Эллен. По голосу, однако, чувствовалось, что ей совершенно не жаль.

Кейтлин прожевала хлопья и улыбнулась Мари.

— Привет, Мари, — сказала она.

— Привет, Фасолинка, — улыбнулась ребенку Мари.

Иногда Мари расстраивало, что Кейтлин всегда так беззаботна и счастлива. Она была слишком мала, чтобы понимать, что такое неотвратимая судьба.

— Привет, Мари, — сказала Кейтлин и помахала ложкой.

— Привет, Фасолинка, — ответила Мари.

Эллен сунула руки в карманы.

— Итак, как я уже сказала, новая няня приступает к работе в понедельник. Надеюсь, ты уже определилась со своим местом жительства. Ты могла бы отправиться домой, к своей матери.

Мари промолчала. Она не могла отправиться домой. К своей матери. К матери, которая решила, что Мари должна платить ей за комнату, после того как она вернулась домой, закончив колледж. Которая отказалась платить за хорошего адвоката, когда Мари арестовали. Которая не приехала, чтобы встретить Мари в день, когда ее выпустили из тюрьмы. Мари всегда поражало материнское безразличие. Она посмотрела на Кейтлин — девочка ела хлопья руками — и подумала, что могла бы простить этой малышке все на свете.

— Мне пора на работу, — заявила Эллен. — Бенуа обещал вернуться домой пораньше, так что, когда он придет, ты можешь начать собирать вещи.

— Привет, Мари, — сказала Кейтлин.

Мари улыбнулась Кейтлин и разгладила деньги на ладони. Новенькие хрустящие банкноты. Она аккуратно сложила их и убрала в задний карман джинсов. Так, значит, Эллен считает, что ей некуда отправиться, кроме как к матери? Довольно оскорбительно. Но Эллен всегда недооценивала Мари. А Мари была способна на большее.

— Привет, Кейтлин, — произнесла она, подумав.

— Привет.

— Не думай, что я ничего не понимаю, — сказала Эллен. — Я прекрасно знаю все твои уловки.

— В самом деле? Ты знаешь все мои уловки?

В первый раз Мари засомневалась в том, что Эллен действительно умна. Да, возможно, в определенном смысле так и было — Эллен была достаточно умна, чтобы получать хорошие оценки в школе и в университете, чтобы иметь так называемую хорошую работу и прилично зарабатывать. Даже более чем хорошо. Замечательное качество. Но Эллен абсолютно ничего не понимала в людях. Ей несказанно повезло выйти замуж за Бенуа Донеля, самого привлекательного и самого недооцененного в мире французского писателя из ныне живущих. Но разве она была благодарна судьбе за такую милость? Разве ценила то, что ей досталось? Разве старалась она день и ночь доказать, что достойна Бенуа? Нет. Она стояла здесь, в своей собственной прекрасной, уютной кухне, и предлагала деньги женщине, которая трахалась с ее мужем.

Эллен совершенно ничего не понимала в жизни. Причем с рождения.

Мари даже пожалела ее.

— Кстати, и не вздумай брать мою одежду, — сказала Эллен. — И не смей трогать мои драгоценности. И книги. Вообще ничего. Я серьезно. Я все проверю. После того как ты уйдешь, каждая вещь должна остаться на своем месте. Я прекрасно помню, где что лежит.

Мари широко улыбнулась.

— Ненавижу, когда ты так делаешь, — сказала Эллен. — Эта твоя улыбка — просто издевка.

Но Мари не могла сдержать улыбку. Это происходило помимо ее воли. Через пару секунд улыбка перешла в нервный смех. Мари смеялась громко, почти истерически, хотя ничего смешного в ситуации не было. Кейтлин тоже засмеялась.

Эллен закусила губу.

— Мне хочется тебя ударить.

— Так ударь, — посоветовала Мари и прикрыла рот ладонью. На нее вдруг напала икота.

— Мне правда очень хочется.

— Ну ударь. Давай. У тебя ведь масса причин.

На мгновение Эллен смешалась.

Мари снова икнула.

— Я почти утопила твою дочь. Я переспала с Хэрри Элфордом. Это очень веский повод. Это было больше десяти лет назад, и он меня напоил, но все же. Может быть, тебе стоит врезать мне за это. А, да, и еще. Я надевала твое кимоно. Красное шелковое.

Мари остановилась. Дальше заходить не следовало.

Эллен затрясло. Все ее тело дрожало.

— Ты была права. Мы уже давно не подруги, — добавила Мари. — Ты меня никогда не любила. Я была просто объектом благотворительности для твоей матери. Она вечно нас сравнивала, и всегда выходило так, что ты лучше. У меня не было ни единого шанса. И я считаю, ты должна радоваться хотя бы этому. В любом случае это твой единственный шанс. Завтра я буду уже далеко.

Эллен ударила Мари по щеке. Сильно. Мари почувствовала, как щека тут же загорелась. Она понятия не имела, что будет дальше, но ощутила почти ликование. Эллен действительно думала, что у нее есть все: счастье, семья, благополучие. Она думала, что имеет на это право. Мари прижала руку к горящему лицу. Эллен молча взяла свою сумку, ключи и направилась к двери. Идиотка даже не поцеловала на прощание Кейтлин — хотя бы мимоходом; она даже не оглянулась в дверях, чтобы сказать «до свидания».

Мари, тоже молча, смотрела ей вслед. Хоть бы Эллен уже скорее убралась.

Только после того, как она уйдет, Мари сможет решить, что ей забрать с собой.

— Я люблю свою жену, — сказал Бенуа Донель.

— Разумеется, — согласилась Мари. — Это очевидно.

Она заправила за ухо Кейтлин прядь ее мягких светлых волос. Они решили отвести Кейтлин в зоопарк. Бенуа сделал свои фирменные сэндвичи с яйцом и завернул их в фольгу. Еще они захватили с собой молочный шоколад и маленькие бутылочки с «Оранжиной». Это был их последний день. Первый и последний выход «в люди». Бенуа предложил пойти в какое-нибудь особенное место, чтобы как следует проводить Мари.

Мари была в ярости. Она не желала, чтобы ее отсылали вот так, тем более Бенуа. Она, Бенуа и Кейтлин стояли возле бассейна с морскими львами и смотрели, как они описывают бесконечные круги. День был хмурый, небо затянуло тяжелыми тучами, то и дело принимался накрапывать дождик.

— Я женился на ней не из-за денег, если ты так думаешь, — сказал Бенуа.

— Я этого не говорила.

— Хотя на самом деле… может быть, немного. Мы познакомились в Париже. Когда я увидел ее в первый раз, она пила диетическую колу и смотрела на Сену. И я подумал — вот женщина, которая может меня спасти. Она жила в дорогом отеле. В Сен-Мишель.

— Но ты ее любишь, — повторила Мари. — Это ты хочешь мне сказать? Именно здесь и сейчас? Что ты любишь свою жену?

— Люблю.

Мари не поверила ему ни на минуту. Но, даже зная, что это неправда, она предпочла бы, чтобы Бенуа этого не говорил. Совершенно лишняя информация. Эллен снова выигрывала; она всегда выигрывала, несмотря на то что Мари не принимала участия в состязаниях.

А Мари всегда проигрывала. Эллен отправилась в магистратуру. Мари отправилась в исправительно-трудовое учреждение общего режима. Но Бенуа Донель не был для Мари предметом соперничества. Он был нужен ей не потому, что принадлежал Эллен. Он был нужен ей, потому что делал сэндвичи из багета. Потому что они занимались любовью днем. Потому что он написал «Вирджини на море» — книгу, которая принесла ей покой и счастье, когда она сидела в тюрьме. Не было на свете вещи, которую Мари любила бы больше. И ее сотворил Бенуа Донель. При мысли о том, что это сделал живой человек, человек из плоти и крови, Мари охватывал трепет и ужас. Так что дело было вовсе не в стремлении поквитаться с Эллен. Бенуа Донель был нужен ей, потому что она любила его.

И она была нужна ему. Он любил ее.

Так решила Мари.

Кто-то в отношениях должен принимать решения. В прошлый раз это сделал Хуан Хосе — он ограбил банк и убедил Мари бежать с ним в Мексику. Но Бенуа, судя по всему, требовалась помощь.

— Странно, — произнес Бенуа после долгой паузы. — Странно, что сегодня ты захотела пойти именно сюда.

— Почему? — Мари прекрасно знала ответ. — Что тут странного?

Два морских льва выпрыгнули из воды. Кейтлин захлопала в ладоши.

— Смотри, Мари, смотри!

— Морские львы, — сказала Мари. Она прижала ладони к стеклянному бортику бассейна, и Кейтлин сделала то же самое.

— Морские львы, — повторила она.

— Они красивые, правда?

— Да, — ответила Кейтлин. — Да! Да! Да! — Она была в полном восторге.

Вот этого Мари не любила — когда Кейтлин начинала визжать. Она покачала головой:

— Тише, Фасолинка.

Морские львы скрылись под водой. Через несколько секунд они снова выпрыгнули. Один приземлился на искусственную скалу, возвышавшуюся посреди бассейна, и на мгновение замер там, выгнув спину, но, видимо, передумал и опять скользнул в воду.

— Почему странно? — снова спросила Мари.

Она хотела заставить Бенуа поговорить с ней. По-настоящему они разговаривали только один раз, тогда, на кухне, когда он рассказал ей про свою умершую сестру. — Скажи мне, почему?

Он откинул волосы со лба.

Мари потеребила сережки — маленькие изящные золотые кольца. Серьги Эллен. Она подворовывала у Эллен каждый день — начиная с сыра и виски и кончая красным кимоно и серьгами. И она не раз таскала у Эллен из кошелька двадцатки.

Бенуа по-прежнему молчал.

Кейтлин принялась бегать вокруг бассейна, гоняясь за морскими львами.

— Может быть… — начала Мари.

Она не в силах была больше ждать и решила сама ответить на свой вопрос. У них оставалось все меньше времени. Именно сегодня Эллен, наверное, придет с работы пораньше. В конце концов, до нее должно дойти, что доверять Мари нельзя. В этом Эллен оказалась совершенно права.

— Может быть… — повторила Мари и посмотрела на Кейтлин. Кейтлин прекратила бегать и снова прижала ладони к бортику бассейна. — Может быть, тебе кажется, что это странно, потому что ты написал книгу, которая называется «Вирджини на море». Прекрасную книгу о сердитой девочке, влюбленной в больного морского льва. Она приходит к этому льву, когда у нее в жизни случаются трудности. Она приходит к нему, когда случается что-то хорошее. Она любит этого льва больше всего и всех на свете. И вот теперь, когда у тебя один из самых сложных моментов в жизни, мы стоим здесь и смотрим на морских львов.

Кажется, Бенуа начал что-то понимать. Лицо его чуть прояснилось. Мари всегда нравилось это лицо, даже до того, как они встретились — она миллион раз смотрела на фотографию на обложке. Волосы, спадающие на лоб, закрывающие глаза. Немного озорная улыбка. Она полезла в свой рюкзак и вытащила потрепанную «Вирджини на море», которую так и не вернула в тюремную библиотеку. Бумажная обложка была заламинирована, на корешок наклеен желтый ярлык с номером.

— Может, подпишешь ее? — спросила Мари. — Перед тем как я уйду?

Бенуа, словно не веря своим глазам, взял книгу у нее из рук.

— Подумать только, — медленно произнес он. — Mon Dieu. [5] У тебя есть эта книга? Ты ее читала?

Правда? Спасибо. Поверить не могу. Ты постоянно удивляешь меня, Мари. О господи, Мари!

Мари очень нравилось, как Бенуа Донель произносит ее имя. У него это получалось как-то по-особенному. В его устах ее имя звучало очень по-французски.

— Я люблю эту книгу, — сказала Мари. — Она моя самая любимая из всех. «Вирджини на море».

— Правда? — переспросил Бенуа. — Ты ее любишь? Vraiment? [6] Да?

— Да.

— Я не знал. Я понятия не имел.

— Вот, сейчас я тебе сказала.

— Это какое-то безумие, — сказал Бенуа. — Я люблю свою жену.

— Ты уже говорил.

— Это правда.

— Неправда. — Мари сжала его руки в своих. — Ты боишься. Чувствуешь себя виноватым. Ты привязан к Эллен. Признателен ей. Я понимаю. Может быть, когда-то ты любил ее. Давным-давно. Но больше не любишь. Ты любишь меня.

— Она покрыта пластиком. — Бенуа освободил руки и прижал книгу к щеке Мари. — Книга, я имею в виду. Почему?

— Я взяла ее в библиотеке. Когда сидела в тюрьме. Они ламинируют все книги, чтобы лучше сохранялись.

— В американских тюремных библиотеках есть «Вирджини на море»?

Мари тоже думала, что это настоящее чудо. Найти книгу, которая ночь за ночью приносила ей счастье в тюремной камере. Объяснить это было невозможно. Так же как и то, что жизнь привела ее прямо к Бенуа Донелю, автору книги, реальному человеку. И к Кейтлин. Восхитительной Кейтлин, которая снова принялась гоняться за львами.

Мари опять взяла Бенуа за руки. На этот раз он не отнял их.

— Я не люблю свою жену? — спросил он.

Он ждал, что Мари ответит, но вместо этого она молча поцеловала его. Запустила пальцы ему в волосы, прижалась всем телом и поцеловала. В зоопарке, рядом с морскими львами. И Бенуа Донель, который любил — а может, не любил — свою жену, ответил на ее поцелуй с не меньшим пылом.

— Смотрите! — закричала Кейтлин.

Они оторвались друг от друга. Бенуа несколько раз моргнул. Прямо напротив них, на вершине скалы, стоял морской лев. Задрав голову, он смотрел на солнце, которое показалось из-за туч.

— Ты напоминаешь мне мою сестру, — сказал Бенуа.

— Натали?

— Да.

— Натали, которая покончила с собой. Я похожа на нее?

— Да. Oui. [7] Похожа. Я написал эту книгу для нее.

Это Мари понравилось. Очень.

— Твоя сестра, — повторила она. В этом было что-то двусмысленное, возможно, кровосмесительное. Он потерял свою сестру, но вместо нее обрел Мари. В конце концов, Бенуа должен осознать, что их жизни неразрывно связаны. Эллен была необходима ему на определенной ступени жизни, как самой Мари необходима была тюрьма — своего рода свобода, возможность отдохнуть и залечить свои раны. Может быть, он будет даже немного скучать по Эллен, но жена — это не то, что нужно ему на самом деле.

Мари снова поцеловала его, нежно и медленно.

Кейтлин носилась вокруг них; Мари слышала топот ее ножек.

— Я морской лев! — вопила Кейтлин, размахивая руками. Она привыкла к тому, что Бенуа и Мари все время целуются.

Сестра. Мари напоминала Бенуа Донелю его давно умершую сестру. Мари была Вирджини. Любовь всей его жизни.

Бенуа укладывал вещи Кейтлин. Ее любимые игрушки. Ее любимую одежду, ее любимые книжки, любимые DVD. У Кейтлин было множество любимых вещей. И у Бенуа тоже были книги. Диски. Одежда. Он набил вещами четыре одинаковых чемодана и взял прогулочную коляску Кейтлин. Мари собрала в сумку то, что могло понадобиться им в самолете.

— Красивые чемоданы, — заметила она, кивнув на багаж Бенуа.

— Свадебный подарок, — ответил он.

Вещи Мари уместились в тот же самый рюкзак, с которым она прибыла в дом Эллен, несмотря на то, что к ним прибавилось красное кимоно Эллен и еще кое-что по мелочи: серьги, серебряные браслеты, лавандовая пена для ванны.

То, что они собирались сделать, не считалось незаконным. Кейтлин была дочерью Бенуа. У них у всех были паспорта. Мари и сама не знала, чья это была идея, сбежать, — ее или Бенуа. Или, может быть, ее идея, которую она каким-то образом сумела внушить Бенуа.

— Париж, — сказал Бенуа.

Его глаза горели безумным, почти фанатичным огнем.

— Другого такого города нет. Ничто с ним не сравнится. Натали всегда говорила мне, что больше я нигде не выживу. Мы едем в Париж.

Он заглянул в бумажник:

— Но у меня нет билетов. Я имею в виду билеты на самолет. У меня их нет.

Билеты он заказал по телефону.

— Это электронные билеты, — сказала Мари. — Мы получим их у стойки регистрации.

Ее вдруг пронзило ощущение, что все это у нее в жизни уже было. Спешный отъезд, непонятная радость от того, что приходится все бросать. Только в этот раз было немного сложнее: нужно было взять с собой детскую чашку с крышкой и носиком, подгузники, особый, экологически чистый сыр… Ребенка. Коляску. Может быть, это означало, что Мари повзрослела.

— Мы едем в Париж! — воскликнула Мари, схватив Кейтлин на руки. Она принялась кружить девочку, все быстрее и быстрее, пока обе они, смеясь, не упали на кровать.

— Все это плохо кончится, — предсказал Бенуа, застегивая последний чемодан. Он улыбался.

Мари отбросила с лица шелковистые белокурые волосы Кейтлин — они попали ей в рот. Из носа у Кейтлин текло, и она вытерла его подолом своей футболки. Они по-прежнему будут вместе смотреть телевизор, и принимать ванны, и гулять днем. Но в Париже. В Париже есть замечательные сады, и набережная Сены, где можно гулять. И прекрасная, вкуснейшая еда.

— Ведь так и будет, знаешь, — повторил Бенуа.

— Ничего я не знаю, — сказала Мари.

Хуан Хосе кончил плохо. Повесился на веревке, которую сплел из простыни. В последний раз они увиделись в зале суда; на них обоих была тюремная форма. Ее повели в одну сторону, его в другую, и это оказался последний раз, когда она видела его живым: в наручниках, с опущенной головой.

Она накрутила на палец прядь волос Кейтлин и дотронулась до кончика носа Бенуа. Нос был похож на клюв. Такой нос мог принадлежать только парижанину.

— Может быть, и нет, — сказала Мари.

В аэропорт они приехали на такси.

Потом пообедали в «Макдоналдсе», расположенном неподалеку от выхода на летное поле. Правила Эллен больше не действовали. Кейтлин впервые в жизни съела чизбургер и была вне себя от радости.

— Мне нравится, — заявила она, облизывая губы. — Нравится, нравится!

Картошка фри понравилась ей не меньше.

И маленькая игрушка, которая оказалась в коробке, — пластмассовая фигурка героя какого-то нового фильма, которого ни Мари, ни Бенуа не сумели распознать.

Телефон Бенуа зазвонил в первый раз, когда они сидели в «Макдоналдсе».

— Это Эллен, — сказал Бенуа.

Мари кивнула.

Бенуа не стал отвечать на звонок.

Телефон зазвонил снова возле киоска с журналами, потом в зале вылета, когда Мари читала Кейтлин книжку. Бенуа нервно расхаживал взад и вперед. Мари делала вид, что нисколько не волнуется. Бенуа закурил, и полицейский тут же попросил его потушить сигарету.

— Я поговорю с мамочкой? — спросила Кейтлин и протянула руку к телефону.

— Нет, — сказала Мари. — Мамочка еще на работе. — И продолжила читать. — Смотри, Кейтлин. Мишку еще не нашли. Ты перевернешь мне страницу?

Кейтлин перевернула страницу.

Бенуа не отвечал на звонки, но каждый раз смотрел на экран, проверяя, кто звонит, и с каждым разом лицо его становилось все напряженнее и напряженнее. Мари не спрашивала, кто там, потому что ответ был понятен и так. Посадка в самолет все никак не начиналась. Почему он так нервничает? Чего он еще ожидал? Что Эллен вернется домой и даже не заметит, что они исчезли? Что она не станет ничего предпринимать? Упс, семья испарилась. Ну ладно. Конечно же она встревожится. И будет звонить. Они решили сбежать. Уехать во Францию. Этот выбор они сделали вместе, стоя возле бассейна с морскими львами. Бенуа нужно было всего-навсего выключить телефон, но он, судя по всему, был не в состоянии сделать это.

Только когда посадка в самолет была закончена и бортпроводники попросили всех пристегнуть ремни и отключить все электронные устройства, когда самолет стал разгоняться на взлетной полосе, Бенуа решился прослушать голосовые сообщения.

Самолет стал взлетать. Мари взяла Кейтлин за руку.

— Громко, — сказала Кейтлин.

Мари с ней согласилась.

За стеклом иллюминатора был Атлантический океан. Мари посмотрела на простиравшееся под ними бескрайнее водное пространство. Звонки Эллен не задержали самолет. Они были в небе, на пути в Европу. Мари никогда не думала, что сможет попасть туда. Все, что она хотела в этой жизни, было здесь, с ней рядом. Сообщения на мобильном ее нисколько не касались. Бенуа отложил телефон в сторону и поправил плед, которым была укрыта Кейтлин. Она уже успела заснуть. Светлые спутанные волосы падали на ее прелестное, совершенное личико; щека была испачкана кетчупом.

— Она сказала, что тебя арестуют за похищение ребенка. Сказала, что ты никогда не выйдешь из тюрьмы. Будешь гнить в камере до конца своих дней, она сделает для этого все, что только возможно. Она уже звонила в полицию, и они выписали ордер на твой арест. И еще она сказала, что я совершил свою большую ошибку в жизни и пожалею об этом. Но ничего страшного — она меня прощает.

— Она тебя прощает?

— Так она сказала.

Женщина, сидящая позади них, осторожно дотронулась до плеча Бенуа ногой. Нога была в носке. Полосатом, с темно-синими и бирюзовыми полосками.

— C’est toi, non? [8] — сказала она шепотом. До вольно игриво, впрочем. — Бенуа Донель? Oui.

Бенуа Донель. Бенуа Донель.

Мари посмотрела на Бенуа. Не отвечая женщине, он посмотрел на Мари.

— Je sais que c’est toi. Je le sais. Je le sais. [9]

Она снова пихнула Бенуа ногой, уже сильнее.

Мари покосилась на носок.

— Она тебя знает, — сказала она.

— Merde, — сказал Бенуа. Женщина в полосатых носках поднялась со своего места и подошла к ним. Она встала в проходе, склонилась над Бенуа Донелем и обхватила его лицо ладонями. Потом расцеловала в обе щеки. Потом впилась в его рот.

— Кто это? — спросила Кейтлин. Мари покачала головой.

— У нее длинные волосы, — заметила Кейтлин. Белокурые волосы женщины доходили ей до пояса. Мари с трудом подавила в себе искушение вцепиться в них. Закончив целовать Бенуа, женщина опустилась на пол, положила голову ему на колени и заплакала.

— Бенуа? — не вытерпела Мари.

Бенуа погладил рыдающую женщину по голове и взглянул на Мари.

— Это Лили Годе, — сказал он. — Я не видел ее много лет.

Мари кивнула.

Женщина, не поднимаясь с колен, подняла голову и вытерла слезы. Разрез глаз у нее был необычный — как будто она была наполовину азиаткой. Только сейчас она заметила Мари.

— Вы ничего не слышали обо мне? — спросила она.

Мари снова покачала головой.

— А должна была?

— Я актриса, — сказала женщина.

— А я сидела в тюрьме, — сказала Мари.

Лили Годе недоуменно моргнула.

И сказала что-то по-французски Бенуа.

— Все нормально, — сказал он и пожал плечами.

— Ты живешь в Нью-Йорке, — сказала Лили. — Я сама только что из Нью-Йорка. Мой фильм участвовал в кинофестивале Трайбека. Они ели хот-доги. Зрители. Смотрели мой фильм и ели хот-доги.

— Какой кошмар. Нелегкое испытание для тебя.

— Ты, наверное, знал, что я в Нью-Йорке? — Она заглянула Бенуа в глаза. — Читал обо мне в газетах?

— Я не знал, Лили.

Мари совсем не понравилось, что он называет ее по имени. Они явно были давно и хорошо знакомы.

— Это твоя жена? — спросила Лили. — Я слышала, что ты женился. А это кто? Твоя малышка?

— Я большая, — сказала Кейтлин.

— Excusez-moi. [10] Это твоя большая дочка?

— Oui. Кейтлин. Elle a presque trois ans. [11]

— Ta petite fille, [12] — Лили улыбнулась Кейтлин. На глазах у нее опять выступили слезы. — Я искала его, — обратилась она к Мари. — Je l’ai cherché et cherché. [13] Все эти годы. Я его искала.

Лили снова зарыдала и почти упала на руки бортпроводника, маячившего поблизости. Бенуа отстегнул ремень.

— Что ты делаешь? — спросила Мари. — Не надо.

Но Бенуа уже встал с сиденья. Он похлопал бортпроводника по плечу, и тот передал ему рыдающую французскую актрису.

— Тетя плачет. — Возбужденная Кейтлин показала на Лили пальцем.

Хуже того, слезы показались и на глазах Бенуа Донеля.

— Я искала его. — Французская актриса посмотрела на Мари из-за плеча Бенуа. — Искала. Все время искала. Долгие годы. Я звонила его grand-mére, [14] но она мне ничего не сказала. Он не хотел, чтобы его нашли. Mon coeur etait battu. Comprends? [15]

И улыбнулась.

Улыбка у французской актрисы была удивительная. Ослепительная и совершенно безумная. Обвив руками шею Бенуа, она излучала абсолютное счастье, так что казалась почти умственно отсталой. Мари подумала, что это отвратительно.

— Я люблю этого человека, — сообщила ей Лили. — Я люблю Бенуа Донеля. Je suis très heu reuse [16] видеть его снова. Comprends?

Она еще раз поцеловала Бенуа сначала в одну щеку, потом в другую. Ее волосы неприятно лезли ему в глаза.

— Я хочу Элмо, — сказала Кейтлин и схватила Мари за руку.

— Я не знаю, где он, Кит Кат.

— Я хочу Элмо.

По крайней мере, у Мари появился повод вмешаться в разговор и подпортить радость французской актрисы.

— Ты не знаешь, где он, Бенуа? Элмо, игрушка Кейтлин? Ты его взял?

— Он в каком-то из чемоданов.

— Хочу Элмо, — стояла на своем Кейтлин.

— Он в багаже, Кейтлин, — объяснила Мари. Она вытащила из сумки плюшевого кролика.

— Voilà, [17] — объявила Мари.

Кейтлин потрясла головой:

— Нет.

Мари погладила пушистые ушки. Кролик ей нравился.

— Кто это разговаривает с папой? — спросила Кейтлин.

Мари обернулась. Как ее назвать: стерва, сука, французская актриса? Она пожала плечами.

— Я хочу чизбургер. — Кейтлин повысила голос. — Хочу к мамочке. Где мамочка?

— Мамочка на работе, глупая Фасолинка, — сказала Мари.

Дома Кейтлин никогда не спрашивала про мать. Эллен могло не быть дома четырнадцать часов, и никто этого не замечал. Кейтлин всегда была счастлива с Мари и с удовольствием проводила с ней время. Иногда, когда Эллен возвращалась домой, Кейтлин уже спала.

— Хочешь, я тебе почитаю?

Мари, замечательная няня, знающая, как правильно обращаться с детьми, вынула из сумки книжку о потерявшемся плюшевом медвежонке и принялась читать вслух. Бенуа по-прежнему торчал в проходе со своей умственно отсталой французской актрисой. Мари читала Кейтлин, а Бенуа вместе с Лили Годе решили наконец сесть и устроились на сиденьях позади. Пока Кейтлин переворачивала страницы, Мари украдкой косилась через плечо на французскую актрису, которая, держа Бенуа за руку, быстро-быстро рассказывала ему что-то по-французски.

Он бросил жену, бросил свой дом. Ради нее. Ради Мари. Она спасла его от скучного домашнего рабства, от Эллен. Но вот он сидит рядом ней и разговаривает с другой женщиной, с женщиной, которая целует его в губы, рыдает и разговаривает с ним о его бабушке. Все было не так. Неправильно. Французская актриса была симпатичной; у нее были длинные светлые волосы, и на ней была обтягивающая черная футболка. Но она была очень худой — чересчур худой, так что ее голова казалась Мари огромной по сравнению с телом. И взгляд у нее был быстрый, бегающий, как у какого-нибудь зверька.

Она положила голову на плечо Бенуа. Сквозь щель между сиденьями Бенуа посмотрел на Мари и попытался ободряюще кивнуть ей. Как раз в этот момент подошел бортпроводник с двумя бокалами шампанского. До спокойствия Мари было далеко. Слишком рано начала она злиться на Бенуа. Слишком рано для сожалений и упреков.

Мари не понимала, что такое сожаление. Например, не ее вина была в том, что Хуан Хосе решил покончить с собой. Когда он появился на пороге ее дома, она не могла знать, что случится дальше. Мари отвернулась от Бенуа и его французской актрисы. Донесся звон бокалов — они чокались. Французская актриса засмеялась. Смех ее был не менее отталкивающим, чем истерика со слезами. Мари взяла Кейтлин за руку и сделала вид, что кусает ее.

— Я ем твою руку, — зловещим голосом произнесла Мари. — Сейчас я съем ее всю. Вкусные, вкусные ручки!

Ручки у Кейтлин были чудесные — маленькие ладошки, крошечные пухленькие пальчики.

— Не надо, — засмеялась Кейтлин. — Нет. Не надо.

— Ну что ж, — задумалась Мари. — Тогда чем мы займемся?

— Давай смотреть телевизор, — решила Кейтлин.

Мари кивнула, совершенно успокоившись. Кейтлин по-прежнему знала, что и как нужно делать. Мари надела наушники на ее маленькую головку. На экране, встроенном в спинку сиденья впереди, появился французский мультфильм.

«О-ля-ля», — сказал черный кот.

— О-ля-ля, — повторила за ним Кейтлин. — Ля-ля-ля!

— О-о-о, — сказала Мари.

— Ля-ля-ля.

Чтобы смотреть французский мультик про черного кота, не обязательно было знать французский. Кейтлин не нужна была мамочка — она просто хотела узнать, где она. Элмо в чемодане. Мамочка в офисе. Ей даже не нужен был Бенуа. Только Мари. Мари нашла в сумке пачку сырных крекеров-рыбок, и они с Кейтлин смотрели телевизор, ели крекеры и были совершенно счастливы. Мари старалась не жалеть об огромной плазменной панели, стоявшей в гостиной Эллен, и об удобном кожаном диване, на котором она пересмотрела так много дурацких фильмов. Об их с Кейтлин неизменном распорядке дня. О жизни, которая осталась позади.

В доме Эллен Мари была счастлива.

Французская актриса выглядела такой хрупкой. Словно она ежеминутно нуждалась в мужчине, не могла даже дышать самостоятельно. Она то и дело клала голову на плечо Бенуа. Или на его колени.

— Никогда не будь такой, — сказала Мари Кейтлин. — Никогда.

Самолет приземлился. Бенуа и французская актриса разговаривали все время, пока шли через зал аэропорта, и потом, когда проходили таможню и паспортный контроль. Мари и Кейтлин стояли в другой очереди, для иностранцев. Они продолжали разговаривать и у багажной ленты, пока Мари высматривала их дурацкие чемоданы. Они появились один за другим: четыре чемодана, коляска и, наконец, рюкзак Мари.

— Все, — сказала Мари Бенуа.

Она погрузила багаж на тележку. Бенуа разговаривал с французской актрисой.

— Вези, — сказала Мари. Он повез тележку.

Мари взяла Кейтлин за руку и кивнула французской актрисе. Собственно, этого достаточно. Путешествие окончилось, и настало время прощаться. Но в тот момент, когда Мари, Бенуа и Кейтлин вышли из здания аэропорта и должны были, по идее, усесться во французское такси и отправиться навстречу своей новой жизни в Париже, Мари обнаружила, что Лили Годе от них не отстает. Более того, она принялась подталкивать их к ожидавшему ее черному автомобилю.

— Вы остановитесь у меня, — объяснила она Мари. — У меня полно места. Вам будет очень удобно. У меня много комнат. — Она взглянула на Кейтлин: — А для тебя у меня есть игрушки. Куклы, очень красивые.

Мари посмотрела на Бенуа. Она ни разу не спросила его, где они будут жить, когда приедут в Париж. Ей это даже в голову не пришло. Она думала, что они обсудят все в самолете, но Бенуа всю дорогу занимался французской актрисой. Мари полагала, что у него есть какой-никакой план. Все же это его страна.

— Это хорошо, — заверил ее Бенуа. — Очень удачно, что мы встретили Лили. В ее квартире Эллен нас не найдет.

— Ta femme? [18] — спросила Лили. — Эллен?

— Мамочка? — спросила Кейтлин. — Где мамочка?

Хоть бы Кейтлин уже перестала спрашивать о своей мамочке, подумала Мари.

— Он не пригласил меня на свадьбу, — сообщила Лили. Она держалась за край свитера Бенуа, как ребенок.

— Я была в тюрьме, — сказала Мари.

Лили, кажется, смутилась, но ничего не сказала. Мари разгадала ее тактику. Она собиралась обращаться с Мари, словно та была просто няней. Прислугой. Как будто ее тут не было.

— Она уже знает, что мы во Франции, — сказал Бенуа.

— Откуда? — не поняла Мари. — Как она узнала?

— Кредитка. Билеты.

Мари кивнула. Они ни о чем не подумали.

Скрыться от Эллен будет труднее, чем от полиции. И Кейтлин пропустила время своего дневного сна. И придется привыкать к смене часовых поясов.

— Ты ведь не разговаривал с Эллен, нет? — спросила Мари.

На самом деле у него и не было такой возможности, учитывая, что он ни на секунду не отлипал от французской актрисы, но Мари уже ни в чем не была уверена.

— Нет. — Бенуа покачал головой. — Только прослушал сообщения.

— Те, где она желает мне сгнить в тюрьме?

— Если я заплачу за отель ее кредиткой, она тут же узнает, где нас искать.

— У тебя нет собственной кредитки?

— Прекрати, Мари! — раздраженно оборвал он.

— Я живу в лучшем arrondissement [19] в Париже, — заявила французская актриса. Она говорила громко, как будто это могло улучшить ее произношение. — Там можно гулять. Там лучшие рестораны, самые красивые сады, лучшие музеи. И шопинг. Ты знаешь Париж? — Не дожидаясь ответа, она продолжила: — Это прекрасный город. Самый красивый в мире. Я всегда говорила Бенуа, что не могу его представить в другом месте.

— Так говорила его сестра, — сказала Мари.

Бенуа стал засовывать вещи в багажник черной машины, помогая шоферу. Таким образом он, с одной стороны, устранялся от участия в разговоре и, с другой стороны, давал понять, что решение остановиться у Лили Годе вроде как принято. Четыре чемодана и прогулочная коляска.

— Детское сиденье, — потребовала Кейтлин, когда Мари попыталась усадить ее в машину.

Они взяли все, кроме детского сиденья для автомобиля.

Раньше Мари никогда не приходилось думать о таких вещах. Вчера, когда они ездили на такси в зоопарк, Кейтлин и не вспомнила о своем сиденье. Мари взглянула на Лили Годе и вдруг вспомнила тюрьму. Раскаленную прачечную. Монотонное складывание одежды. В тюрьме невозможно было совершить серьезную ошибку. Надо было просто делать свою работу, стирать простыни, полотенца и формы, а потом еще простыни, полотенца и формы, и еще, и еще, и так бесконечно, пока все тело не начинало ломить от усталости. Мари на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула. Воздух Парижа был насыщен выхлопными газами.

— Ремень — тоже хорошо, — сказала она Кейтлин.

— Нет, — не согласилась та. — Детское сиденье.

— Все будет хорошо, Кит Кат. Я тебя пристегну. Тебе понравится, вот увидишь.

— Она скучает по матери, нет? — спросила Лили.

Мари поняла, что Лили пытается подорвать ее авторитет. Да, подругами им никогда не стать. Бенуа еще копался с сумками. Мари подошла к багажнику, наугад вытащила один чемодан, открыла его и вынула Элмо.

— C’est Elmo, [20] — сказала Лили. — У нас во Франции он тоже есть.

Мари сунула красную мягкую игрушку Кейтлин.

— Элмо, — сказала Кейтлин и прижала его к груди.

Мари застегнула на Кейтлин ремень безопасности и устроилась рядом с ней на заднем сиденье. Ноги пришлось поставить на возвышение между сиденьями, так что колени Мари упирались в грудь. Лили села с ними. От нее пахло какими-то цветочными духами, которые страшно раздражали Мари.

— Вам у меня понравится, — уверяла Лили.

Бенуа сел впереди, рядом с шофером. Мари опустила стекло со стороны Лили, и они тронулись.

Это Париж, подумала Мари, глядя на забитую машинами автостраду. Она закрыла глаза и опять перенеслась в тюремную прачечную. Она стояла напротив Руби Харт — Руби, с таким знакомым широким лицом, с тонкогубым ртом, в оранжевой форме — и держала один конец простыни. Руби держала другой. Мари сделала шаг к ней, и они сложили простыню пополам. Потом Руби снова взялась за один конец, а Мари за другой, и они сложили ее еще раз. И еще раз, и еще раз, пока простыня не превратилась в маленький прямоугольник. Руби сложила ее пополам в последний раз, а Мари в это время взяла из стопки следующую простыню, и они начали все сначала. Простыня за простыней, простыня за простыней.

Стены в квартире Лили Годе были увешаны книжными полками. Видимо, она была умной актрисой. Мари поискала «Вирджини на море» и нашла ее, французское издание, которое она никогда не видела раньше. Рядом стояли несколько сборников стихов Натали Донель.

Мари взяла с полки тоненькую книжечку в бумажной обложке и быстро просмотрела ее. Стихи были на французском. Она перевернула книгу, чтобы посмотреть на фотографию автора, и чуть не вздрогнула. На мгновение ей показалось, что она видит свое собственное фото. Действительно, Мари была очень похожа на умершую сестру Бенуа Донеля.

Не выпуская сборника стихов из рук, она достала «Вирджини на море». В отличие от издания Мари, где на обложке был черно-белый рисунок, изображающий девочку и морского льва, книгу Лили украшала лишь фотография пустынного пляжа. Заголовок, набранный мелким черным шрифтом, тоже был другой: Virginie а la mer. Мари открыла книгу, удивленная и несколько встревоженная, и обнаружила, что она тоже на французском.

Еще на полке стояла фотография в рамке, черно-белый снимок Лили Годе, Бенуа и Натали, покойной сестры, которая в то время еще не была покойницей. На фото они были подростками. На всех троих были джинсы и белые рубашки, лица серьезные, сосредоточенные. Они смотрели прямо в объектив.

Мари не могла отвести от них взгляд.

Бенуа ни разу не упоминал о французской актрисе, но у них явно было общее прошлое, тесно связанное к тому же с умершей Натали. Судя по всему, после смерти сестра стала для Бенуа своего рода идолом; нечто схожее Мари чувствовала по отношению к Хуану Хосе. Все же поразительно, до чего Мари была похожа на Натали. Густые темные волосы, темные глаза. Даже разрез глаз был одинаковый, даже выражение. Дерзкий, вызывающий взгляд. Внушительное декольте. Натали на фото скрестила руки на груди, как будто бы старалась спрятать ее, и Мари вспомнила, что в подростковом возрасте делала точно так же. Хорошо, что теперь ей уже тридцать и скрывать грудь нет нужды.

Видя это несомненное сходство, Мари почувствовала себя немного более уверенно. Этот мужчина, французский писатель, — не случайный человек в ее жизни. Не мимолетный эпизод, не средство отомстить Эллен за все несправедливости детства. А Мари — не очередная женщина в его длинном списке. Она — реинкарнация покойной сестры Бенуа. Они предназначены друг для друга. Судьба, подумала Мари. Вот самое подходящее для этого слово.

Мари немного мучила совесть за то, что она почти не обращает внимания на Кейтлин, но где-то в глубине квартиры слышались голоса Лили и Бенуа; они весело болтали, относя в спальню чемоданы; потом Лили взялась показывать Бенуа свои апартаменты, и Кейтлин отправилась с ними. Потом раздался хлопок открываемой бутылки, звон бокалов, снова поцелуй в обе щеки — мерзкий, отвратительный звук. Мари смотрела на фотографию Бенуа. Совсем юный. На много лет моложе, чем на том снимке, что был в ее книге. Гораздо менее привлекательный. Немного нелепый. Слишком короткие волосы. На нем были приталенный пиджак, рубашка с запонками и узкий галстук. В правом ухе болталась серьга. Лицо открытое, наивное. Пока еще у него нет американской жены. Нет покойной сестры. Он еще не знает, что ожидает его в будущем.

Подошла Лили, взяла из рук Мари книги и вернула их на полку.

— Я люблю эту фотографию, — сказала она. — И я любила Натали. Очень. Она была моей лучшей подругой. Они оба были моими друзьями, Натали и Бенуа. Самыми лучшими в мире. Хотя Бенуа, он был больше чем друг. Comprends? Он был у меня самым первым. Первая любовь не забывается. И невозможно полюбить так еще раз. Comprends?

Мари молча смотрела на нее, стараясь ничем не выдать своих эмоций. Эти сведения, по ее мнению, были совершенно лишними. Лучше бы Лили держала их при себе.

— Я хотела его убить, когда он уехал в Америку. — Лили кивнула на снимок Бенуа. — Он просто исчез. Уехал — и все. Даже не попрощался. Его бабушка сказала, что он женился на какой-то американке, но не дала мне ни адреса, ни телефона. Я ее умоляла, но все было бесполезно. Она всегда меня недолюбливала. И вот, сначала я потеряла Натали, а потом и Бенуа.

Она улыбнулась Мари широкой безумной улыбкой, показав все зубы сразу. Ее черная обтягивающая футболка куда-то подевалась, и теперь на Лили была только черная шелковая маечка с тонкими бретельками.

— А теперь он вернулся.

Она сделала жест в сторону Бенуа, который нерешительно мялся в дверях. Он держал Кейтлин за руку, склонившись, чтобы она могла достать до его ладони.

Лили обернулась к Мари, словно ожидая ответа, но Мари чувствовала, что сказать ей нечего. Поэтому она просто смотрела на Лили. Она решила ни за что не отводить взгляда первой.

— Я не знаю, что обо всем этом думать, — снова заговорила Лили. — Я… как это… в шоке.

Мари поискала глазами Бенуа, но он повел Кейтлин в ванную, так что спасти от французской актрисы ее было некому. Мари подумала, что не будет злиться на него за это. Может быть, по крайней мере, он сменит Кейтлин подгузник. Она бы не отказалась от помощи. Скоро нужно будет начинать приучать Кейтлин к горшку. Эллен недавно сообщила Мари, что это необходимо и что это следующая ступень развития ребенка. Она надавала Мари кучу книжек про воспитание детей, но Мари не удосужилась их прочитать, потому что Кейтлин, в конце концов, была не ее дочерью. Она посмотрела на закрытую дверь ванной комнаты, мечтая, чтобы Бенуа и Кейтлин поскорее вышли.

Лили щелкнула пальцами.

— Это удивительно, да? То, что мы все оказались в одном самолете. Это… как это говорится, судьба? Да, судьба. У него ребенок. Девочка, наверное, похожа на жену? На жену Бенуа. Elle est très jolie? [21]

Мари покачала головой:

— Она похожа сама на себя. На Кейтлин.

— Напоминай мне, чтобы я всегда говорила по-английски, — сказала Лили. — Договорились? Напоминай. Comprends? Ты меня понимаешь?

— Я понимаю.

— Кто ты? — поинтересовалась Лили. — Если ты ему не жена, то кто? Его девушка?

— Да, — согласилась Мари.

— Vraiment? [22] И давно?

Мари не ответила.

— Давно ты его девушка?

Мари снова промолчала.

— Ты похожа на его сестру, — заметила Лили. Мари кивнула.

— Наверное, поэтому ты ему нравишься.

Это Мари тоже решила не комментировать.

— Но ты не такая красивая, как Натали. У них не было родителей, ты знаешь?

Мари этого не знала. Но конечно же французская актриса говорила неправду. У всех есть родители. Они могут умереть или разочаровать тебя так, что ты больше никогда в жизни не захочешь их видеть, но они, несомненно, есть. Без них невозможно появиться на свет.

— Этот день — шок для меня, — сказала Лили. — Если я вдруг покажусь тебе грубой. Я в шоке. Comprends?

— Я понимаю, — сказала Мари. — А я — девушка Бенуа. Ты это понимаешь?

Хотя рядом с Лили, одетой в черную комбинацию, это прозвучало глупо. Не то чтобы у нее было что показать — Лили была плоскогрудая. Но на ее стороне было прошлое. И Бенуа ответил на ее поцелуй в самолете — Мари это заметила.

Бенуа и Кейтлин вышли из ванной. Кейтлин подбежала к Мари и обняла ее за ногу.

— Поверить не могу, что ты не видел меня на фестивале, — обратилась Лили к Бенуа. — Обо мне писали в газетах. Я не только сыграла в фильме, я написала сценарий. Американцы — ужасные. Публика, я имею в виду. Они выходили из зала в середине фильма. Ели хот-доги. Ты мог бы позвонить мне, Бенуа. За все эти годы ты мог бы позвонить мне хоть раз. Я никуда не переезжала. Мой телефон не изменился.

Бенуа пожал плечами.

— Мне нужно было уехать, — сказал он.

Мари отчего-то не приходило в голову, что Бенуа знает не только ее и Кейтлин, но и других людей.

— Ты видел мои фильмы? — спросила Лили.

Бенуа снова пожал плечами:

— Лили…

— Ты не видел ни одного моего фильма? Я много снималась. Я всегда думала — Бенуа увидит меня в этом фильме и позвонит.

— Я их не видел.

— А ты? — Она повернулась к Мари.

— По-моему, я тебе сказала. Я сидела в тюрьме, — сказала Мари. — Там не показывают французское кино.

— Но у них есть французские книги, — вставил Бенуа.

Мари посмотрела на него и улыбнулась.

— Ты мне отвратителен, — заявила Лили. — Comprends?

Бенуа кивнул и уселся на кожаный диван — у Эллен в доме был почти такой же. Он закурил и положил ноги на журнальный столик. В этой квартире он явно чувствовал себя как дома, и это слегка раздражало.

— Ты читала его книгу? — спросила Лили у Мари.

Мари снова решила, что не будет отвечать. Не важно, если Лили подумает, что она дурочка. Она не станет соперничать с французской актрисой. Она отказывается видеть в ней конкурентку. Мари уже выиграла. Эллен вернулась домой и обнаружила, что никого нет.

— Она читала, — сказал Бенуа. — Она читала ее в американской тюрьме. Не хочу говорить про свою книгу.

— Она тебе понравилась? — затараторила Лили. — Почему ты сидела в тюрьме? Давно ты девушка Бенуа? Ты серьезно думаешь, что он тебя любит? Да? Он любит только себя. Он самый эгоистичный ублюдок в мире. Он не смотрел мои фильмы. За эти годы я получила два «Сезара». Я знаменита. Он тебя не любит.

Мари взглянула на Бенуа.

Ему следовало бы как-то унять свою французскую актрису.

— Я хочу есть, — сказала Кейтлин.

Они оставили нераспакованные чемоданы в квартире Лили Годе, расположенной в лучшем районе Парижа, и отправились в ресторан, который находился двумя кварталами ниже. Мари заказала первое же блюдо, название которого показалось ей знакомым — steak frites, [23] — и не ошиблась. Оно оказалось восхитительным. Она пила чудесное красное вино, которое заказал Бенуа, ела стейк, поджаристый сверху и красный внутри, политый густым перечным соусом, и сама себе удивлялась. Она была в Париже, в ресторане, и наслаждалась превосходным стейком.

Руби Харт по-прежнему сидела в тюрьме. Хуан Хосе был по-прежнему в могиле. Мать Мари по-прежнему жила в том же самом уродливом старом доме, в котором она провела последние тридцать лет. Мари была в Париже. Французский хлеб был удивительно вкусным, как и обещал Бенуа Донель.

В ресторане французская актриса снова принялась болтать по-французски. Она трещала без умолку, но Мари не ревновала. На самом деле она даже чувствовала облегчение. Ей не хотелось говорить. Не хотелось никому ничего объяснять. Не хотелось думать о том, что было раньше между Лили и Бенуа, или знать, о чем они разговаривают сейчас. Она хотела поесть. И накормить Кейтлин. Пока жуткая французская актриса занимала все внимание Бенуа, Мари как будто оказалась наедине с Кейтлин. Они были счастливы вместе, Кейтлин и Мари. До Бенуа.

— Привет, Кейтлин, — сказала Мари.

— Привет, Мари, — сказала Кейтлин.

— Привет, Кит Кат, — сказала Мари.

— Привет, Мари, — сказала Кейтлин.

— Во Франции все говорят по-французски, — сообщила Мари.

Кейтлин взяла у нее из тарелки ломтик жареного картофеля.

— По-французски это называется frite, — сказала Мари.

— Frite, — повторила Кейтлин.

Она прожевала картофель и взяла еще.

Мари пила вино. Кейтлин пила молоко. На десерт вместо шоколадного пудинга они заказали шоколадный мусс.

— Это еще вкуснее, — сказала Мари.

Обед ей очень понравился, несмотря на то что Бенуа Донель не обращал на них внимания. Французская актриса потащила его к бару и представила бармену и какой-то женщине с короткими волосами, в красной блузке и джинсах. Мари увидела, что он обменивается с ними поцелуями.

— Там папочка, — сказала Кейтлин. Мари кивнула.

— Мамочка на работе.

— Твоя мамочка много работает, — подтвердила Мари. Она посмотрела на почти пустой стаканчик с шоколадным муссом и отправила в рот последнюю ложку.

Подошел официант. Мари заказала виски и еще порцию шоколадного мусса. Заказ она сделала по-английски, но официант ее понял.

Счет оплатила Лили Годе.

— Я очень богата, — сказала она Мари и наклонилась, чтобы вынуть из сумочки кошелек.

Бесформенный серый свитер съехал с одного плеча, и показалась тонкая бретелька комбинации.

Дома, пока Мари готовила Кейтлин ко сну, французская актриса продолжала болтать. Она зажала Бенуа Донеля в углу кожаного дивана, так что ему оставалось только сидеть и слушать, и завела нескончаемый монолог, оживленно размахивая худыми руками. В какой-то момент она снова зарыдала. Она совершенно точно была истеричкой и ждала, как отреагирует на ее слезы Бенуа. Мари подумала, не страдает ли Лили Годе острым душевным расстройством.

Можно отправить ее в психбольницу, а самим прекрасно жить в ее огромной квартире в лучшем районе Парижа.

Возможно, Бенуа пора было спасать от французской актрисы, но Мари только что спасла его от жены. От его жены. Эллен Кендалл. И это стоило ей героических усилий. Они стояли возле бассейна с морскими львами, и все было кончено, и Бенуа пытался найти нужные слова, чтобы навсегда распрощаться с Мари. И вместо этого они оказались вместе. Во Франции.

Она спасет его еще раз, но позже. Сначала она искупает Кейтлин. В Нью-Йорке или в Париже порядок остается порядком. Они принимали ванну вместе, Кейтлин и Мари. Как всегда. И вдвоем им было намного лучше. По крайней мере, Кейтлин.

— Пузырьки, — потребовала Кейтлин.

Бенуа не забыл взять ее пластмассовых уток. Мари нашла их в третьем чемодане. Из своего рюкзака она достала лавандовую пену для ванны. В кухонном шкафчике французской актрисы она отыскала бутылку хорошего ирландского виски и налила себе стакан. Сегодня был длинный день. Очень длинный.

Кейтлин слишком устала, чтобы играть с утками.

Мари пришлось сделать над собой усилие, чтобы вымыть Кейтлин. Она лежала в ванне со стаканом виски и почти засыпала. Но нет, засыпать нельзя.

— Я вымою тебе голову, — сказала Мари. — Что скажешь?

Кейтлин кивнула.

Мари с усилием открыла глаза, вспоминая, где она. В Париже. В бегах. Не в отеле, а в квартире французской актрисы, знакомой Бенуа. Кремового оттенка прямоугольная ванна была не очень большой, обычного размера. Втроем с Бенуа они бы здесь точно не поместились. И вообще ванная комната была слишком простой, ничего особенного. Видимо, Лили Годе была так себе кинозвезда.

Они занимались сексом во Франции, в квартире французской актрисы. Пришлось вести себя тихо. Бенуа сказал, что не хочет, чтобы Лили их услышала.

— Может, тогда вообще не заниматься сексом? — спросила Мари.

Но конечно, она сказала это несерьезно. Беззвучный секс — в этом что-то было. Раньше они не обращали на это внимания. Поскольку Эллен проводила весь день на работе, это было не обязательно. Тогда опасность состояла в другом — нужно было тщательно убирать все следы. Разглаживать простыни. Следить за тем, чтобы на подушке не остался предательский волос.

Бенуа и Мари никогда не занимались сексом ночью, в темноте, и ощущения для Мари были совершенно иными. Она не видела Бенуа, его лицо, тело, но узнавала его на ощупь и на вкус. Его рот, его губы, втягивающие ее сосок, его зубы. Мари молчала, возвращая Бенуа себе, отнимая его у французской актрисы.

Секс. Благодаря сексу Мари, пьяная, уставшая, по горло сытая внезапно возникшей в ее жизни французской актрисой, похожей на маленького юркого зверька, вдруг вспомнила, почему она с Бенуа. Вспомнила, что она безумно влюблена. Про себя она порадовалась, что не уснула сразу после ванны. Все так же молча, не издавая ни звука, она обхватила его ногами, заставляя войти глубже. Все шесть лет в тюрьме секса у нее не было. И каждый раз, занимаясь любовью с Бенуа, она была ему благодарна. Она чувствовала себя живой. И хотела еще и еще.

Ничего. Она может молчать.

Это не смертельно.

Они сбежали вдвоем.

Между ними все еще есть эта страсть.

Утром они проснутся и будут есть на завтрак свежие круассаны. Испеченные в Париже.

— Я люблю тебя, — сказала Мари.

После всего, что произошло сегодня, это прозвучало особенно благородно. В первый раз Мари призналась Бенуа, что любит его. Он пробормотал что-то в ответ, уткнувшись лицом в ее тонкую ключицу.

— Moi aussi, [24] — расслышала Мари. Что означали эти слова, она не знала, но почувствовала умиротворение. Она верила в завтрашний день. В то, что будет завтрак.

Она уже забыла, каково это — засыпать рядом с кем-то. Бенуа был ниже ростом. Он лежал на боку, повернувшись к Мари спиной. Она тесно прижала его к себе и провалилась в сон.

Мари открыла глаза и увидела, что Лили Годе сидит на черном кожаном кресле-подушке в углу гостевой спальни. И смотрит на них. На ней была прозрачная черная ночная рубашка, едва прикрывавшая бедра.

— У тебя красивая грудь, — сказала она Мари.

Бенуа спал, лежа на боку. Мари потянулась за простыней и прикрыла их обоих.

— Намного больше, чем у меня, — добавила французская актриса.

— Уйди, — сказала Мари.

— Она настоящая? Твоя грудь?

Мари не ответила.

Лили пожевала прядь своих длинных светлых волос.

— Спасибо тебе, что привела его обратно ко мне, — сказала она. — Правда. Я очень тебе благодарна. Его слишком долго не было. Я ждала, когда он вернется. Я всегда знала, что однажды он вернется. Я дам тебе денег. Ты сможешь путешествовать. Или вернуться домой, в свою Америку. И к своим хот-догам.

— Хот-доги, — повторила Мари. — Я тебя не понимаю.

— Американцы любят хот-доги. Dégoûtant, [25] — сказала Лили Годе. — Я дам тебе денег. Ты поедешь домой. Или оставайся в Париже. Почему нет? Это большой город. Мне не важно, куда ты поедешь. Я очень известная актриса. Я тебе помогу. Он мой. Он принадлежит мне. И ты это знаешь. Comprends?

Мари немного откинула простыню, чтобы было видно ее большую — и настоящую — грудь.

— Ты ведь знаешь, что долго это не продлится, — продолжила французская актриса. — Он занимается сексом со всеми подряд. Ему всегда это нравилось. Натали не хотела знакомить его со своими подругами. Ему было все равно, что она чувствовала. Он трахал все, что шевелится. Comprends? Спроси его сама. Разбуди его. Разбуди его!

Мари склонилась над Бенуа Донелем и осторожно потрясла его за плечо. Не открывая глаз, он потянул ее к себе, чтобы поцеловать, и запустил руки в ее волосы. Мари прильнула к нему. Она хотела, чтобы французская актриса это видела. Чтобы она поняла, что происходит между ними в постели.

— Arrête, [26] — подала голос французская актриса.

Бенуа замер.

— Она в нашей комнате, — прошептала Мари.

— В моей комнате, — поправила Лили. — Моя квартира, моя комната.

— Лили? — Бенуа оторвался от Мари и сел в постели.

— Три года. — Лили обращалась исключительно к Бенуа и смотрела только на него, но специально говорила медленно, тщательно подбирая английские слова. Чтобы Мари ее понимала. — Прошло три года. За это время я не получила от тебя ни слова. У тебя ребенок от другой женщины.

— Мне нужно было уехать, — возразил Бенуа. — Я не обязан был ничего тебе объяснять. Я ничего тебе не должен.

— Ты мне должен. Ты кое-что обещал мне.

— Моя сестра умерла. — Голос у Бенуа был злой. — Она покончила с собой. Она повесилась в твоем загородном доме. Ты была там. Ты нашла ее тело.

— В то лето ты трахал меня каждый день и каждую ночь.

— Ты неправильно поняла меня, Лили. Мы тогда сошли с ума. От горя. Только и всего. Мне нужно было уехать от всего. С тобой все в порядке. Ты большая звезда. Ты всегда знала, что ею станешь.

Лили Годе словно обезумела. Она затараторила по-французски, быстро-быстро, и в конце каждой фразы Мари слышала одно и то же слово. Comprends? Comprends? Comprends? Видимо, Бенуа отказывался понимать. Или отказывался дать ей то, чего она требовала. Французская актриса размахивала руками, жевала волосы и, наконец, не выдержав, подбежала к кровати, сдернула с Мари простыню и обозвала ее. Слово было Мари незнакомо, но она прекрасно поняла, что оно означало: шлюха, проститутка, что-то мерзкое. Мари думала, что в наше время женщины уже не обзывают других женщин шлюхами. Она заметила, что французская актриса снова уставилась на ее грудь. Мари опустила взгляд и увидела, что возле соска осталась красная отметина от зубов Бенуа. Он укусил ее довольно сильно, так, будто хотел в самом деле оторвать от нее кусок.

Бенуа, голый, вскочил к постели и перехватил Лили прежде, чем она успела броситься на Мари. Мари была очень ему благодарна. Ногти у французской актрисы были длинные, а глаза сумасшедшие. Бенуа сжал ее плечи и попытался вытолкать из комнаты. Бретелька свалилась с плеча Лили, обнажив одну грудь. Грудь была маленькая, гораздо меньше, чем у Мари, но прекрасной формы. Мари заметила, что, пока Бенуа старался оттеснить Лили от кровати, его член встал. Лили опять зарыдала. Она молотила кулаками по его груди и кричала.

— Je te déteste, [27] — повторяла она сквозь слезы.

Мари вдруг почувствовала, что смертельно устала. Как никогда в жизни. Даже больше, чем в тот день, когда мать Эллен объявила, что не может заплатить за ее обучение в колледже, и предложила небольшую сумму на учебники. Больше, чем в тот день, когда она вышла из ворот тюрьмы и увидела, что никто ее не встречает. Она села в кровати, молча глядя на Лили и Бенуа. Французское шоу чокнутых. У нее не было сил защищать то, что она считала своим.

Так ей и надо.

Так всегда говорила ее мать. Каждый раз, когда Мари попадала в неприятности: когда ее поймали в супермаркете с украденной помадой, когда уличили в списывании на контрольной по алгебре, когда отправили в тюрьму за соучастие в тяжком преступлении.

Так ей и надо . Материнские слова.

Матери было бы стыдно за нее, узнай она, что сделала Мари с мужем Эллен. Когда стала известна история с Хэрри Элфордом, она заняла сторону Эллен. Сейчас она сказала бы, что Мари получила то, что заслужила. Пусть теперь сидит и смотрит на то, как дерутся ее любовник — чужой муж — и его французская актриса.

— Comprends? — визжала французская актриса. Она с силой ударяла Бенуа в грудь. С каждым новым comprends.

Дурацкая челка Бенуа, которая так нравилась Мари, лезла ему в глаза, закрывала их, но Мари не могла не заметить, как изменилось его лицо. В какой-то момент он перестал защищаться от кулаков Лили. И перестал толкать ее к двери.

И вот он сделал совсем уже невозможную вещь, самую ужасную, которую только можно было вообразить, — он поцеловал Лили. Мари смотрела, как целуются Лили Годе и Бенуа, его пальцы в ее длинных, спутанных светлых волосах, его язык у нее во рту. Она даже немного его понимала. Это чувство ностальгии, тоска по прежним временам. Желание вернуться в прошлое, к тому человеку, кем ты был когда-то. К своей юности, к своей потерянной любви. Мари никогда не думала, что Бенуа займет место Хуана Хосе, но он бросил ради нее жену. Он оставил спокойную и обеспеченную жизнь с Эллен, забрал свою дочь и перелетел через океан. Он сделал все это ради Мари. И вот теперь он стоит перед ней и обнимает французскую актрису прямо на глазах у Мари, пока она сидит на постели, где он только что трахался с ней. Если бы Мари верила в судьбу — а она, кажется, верила, — она бы подумала, что это было предопределено. Судьба подарила Мари Бенуа Донеля, и судьба забирает его обратно.

Бенуа Донель целовал Лили Годе на глазах у Мари. Лили перестала кричать и теперь прижималась к нему, одной рукой обнимая его, а другой лаская его уже очень возбужденный член. Мари услышала, как французская актриса застонала от удовольствия. А Мари, словно парализованная, все сидела и сидела на кровати, которая, кажется, в любой момент могла понадобиться ее любовнику и мерзкой французской актрисе, пока не поняла, что не выдержит больше ни секунды. Ноги отказывались повиноваться, подгибались в коленях. Мари с трудом поднялась.

Она завернулась в простыню — очень красивую, бледно-лавандового цвета, с крохотными розовыми цветочками. Вполне возможно, это была самая прелестная простыня из всех, на которых Мари приходилось спать. И вышла из спальни, осторожно обойдя Бенуа Донеля и французскую актрису. Она надеялась, что Бенуа увидит, что она уходит, и опомнится, однако этого не произошло. Незамеченная, Мари прошла в гостиную. Вчера она уложила там Кейтлин, устроив импровизированную кроватку из диванных подушек, рядом с диваном. Чудесная, восхитительная Кейтлин спала на полу в гостиной и сосала во сне пальчик.

— Париж, — сказала Мари Кейтлин, глядя на вымощенную булыжником мостовую, расстилавшуюся перед ними.

По обеим сторонам улицы располагались магазины, судя по всему дорогие. Магазин белья, пекарня. Бар. Ресторан, где она ела отбивные с жареным картофелем. Книжный магазин. Вокруг были красивые, стильно одетые люди, многие с собаками на поводках.

Мари даже нашла банк, хотя было еще слишком рано, и он был закрыт. По крайней мере, у нее были деньги. Зарплата няни за четыре недели, к которой она практически не прикоснулась, и пятьсот долларов, которые в последний день вручила ей Эллен, чувствовавшая некоторую вину перед Мари. Она поменяет эти доллары на евро. У нее есть деньги, и они с Кейтлин сумеют какое-то время продержаться.

— Мы в Париже, — повторила Мари. — Эти птички, которые сейчас поют, — французские птички.

— Французские птички, — сказала Кейтлин.