Пляшущие тени

12. Срединное Древо

Мы выехали за пределы поселка. Оксана с мрачным застывшим лицом держала горящий тускловатым огнем прутик Лозы. Теперь она должна была вести нас. Иштван с пистолетом наперевес, командовал мне, куда ехать.

Мы остановились посреди проселочной дороги, на полпути между коттеджным поселком и шоссе, когда прутик вдруг стал разгораться ярче.

— Здесь, — сказал Иштван. — Чувствуешь направление, Оксана?

— Налево, — расцепив губы, сказала она.

— Правильно, налево, — кивнул Иштван. — Хорошую молодежь вырастили, талантливую. Давай, Денис, поворачивай.

— Убъем же машину, — сказал я, когда колеса застучали по ухабам. — Не жалко?

— Новую куплю, — захохотал Иштван. — В этом мире, мальчик мой, только вечную жизнь не купишь. Но эту аксиому мы сейчас тоже подправим.

«Ауди» громыхала по ухабам, я ехал медленно, с трудом избегая древесных стволов, пока мы не достигли непроходимого бурелома.

— Дальше не пройдем, — сказал я.

— Надевай куртку и вылезай, — он распахнул дверь, вытащил за собой Оксану.

Я протянул Иштвану ее куртку.

— Прошу вас, — он галантно помог ей, пользуясь правда, только одной рукой. Второй продолжал целить ей в голову из пистолета.

Оксана шла впереди, держа в руках прутик, который мигал в предутреннем сумраке зеленым светом. Иштван следовал за ней, хрупая по снегу сапогами, в красной шубе Деда Мороза.

Я плелся сзади, спрятав руки в карманы «аляски».

Вокруг нас был промерзший сосновник с посеребренными инеем рыжими стволами.

— Зачем, Иштван? — спросил я. — Объясните, зачем вам это? Рисковать карьерой, положением, всем? В вашем возрасте… И вдруг такое.

— Вот именно, мой мальчик, — сказал он. — В моем возрасте! Я немолод. Можно бесконечно долго пить из людей их силы, пользоваться ими как дойными коровами, но молодости это не вернет. Мы стареем, дряхлеем, умираем. Закон жизни един для всех, даже для «минусов».

— Боитесь смерти? — спросил я. — Не хочется морщинистой попкой на сковородку, а? Там рогатые ребята вас ждут не дождутся, маргарина не пожалеют.

Мне хотелось разозлить его, заставить его показать эмоции.

— Да, — сказал он спокойно. — Боюсь. И не пытайся меня провоцировать, Денис. Все равно не получится.

Мы брели прочь от дороги еще минут двадцать, увязая в снегу по колено. Иштван не унывал, погонял нас с Оксаной пистолетом, бодро повторял какую-то венгерскую считалочку.

— Пришли, — сказала вдруг Оксана, останавливаясь.

Иштван заглянул ей через плечо.

Прутик горел ярким, ослепительно-ярким зеленым огнем, просвечивая сквозь ее узкие пальцы. Казалось, она сжимает в руках тонкую полосу света.

Мы стояли по колено в снегу, посреди поляны. Вокруг возвышались стволы сосен, и никаких необычных деревьев видно не было.

Оксана сделала еще один шаг, покачнулась, увязая в снегу. Я поддержал ее под локоть.

— Ты уверена? — спросил Иштван, внимательно вглядываясь в сумрачную чащу.

Вместо ответа Оксана сделал еще шаг, и еще, и еще. Остановилась, протягивая вперед руки, сжимающие Лозу.

— Все правильно, — пробормотал Иштван. — Вот оно.

Я поднял глаза и увидел.

Древо не спешило показать нам себя. Зеленое свечение прутика, озарив поляну, медленно потянулось вперед, к сосновым ветвям, закружилось, путаясь в них, обращаясь хороводами мельчайших зеленых песчинок. Зеленые искорки забегали по соснам.

И в зеленом свете между сосен вдруг показался старый ссохшийся ствол. Мертвые ветви, склонившиеся до земли, дрогнули, откликаясь на зеленый свет. Ветви ожили, потянулись навстречу Лозе.

— Вот оно! — повторил Иштван восхищенно.

Древо оживало. Медленно-медленно стало наливаться зеленым светом, разгораться этим изумрудным свечением изнутри. Как будто выступая из тумана, который постепенно рассеивался на глазах. Древо заискрилось золотой пыльцой, яркими цветными искрами. И налились светом пышные гроздья золотых ягод. Зрелище было невозможно красивым.

Оксана сделал еще несколько шагов, протягивая Лозу вперед.

— Что ты делаешь?! — рявкнул Иштван, потрясая пистолетом.

Она посмотрела на него.

— Вы что, не видите? — огрызнулась Оксана. — Оно хочет, чтобы мы вернули ему его часть.

— Опусти руку, — Иштван навел на нее пистолет.

Оксана не послушалась. С ненавистью посмотрела на Иштвана, вытянула руку еще сильнее.

В глазах Иштвана зароились крохотные смерчи. Зрачки его стали черными и узкими, как у змеи.

— Считаю до трех, — напряженно сказал он. — Эги!

— Прекратите! — закричала Оксана. — Нечего пугать! Я не буду вам подчиняться!

Я встал между Оксаной и Иштваном. Мы с ним встретились взглядами. Черное мельтешение уже полностью заволокло его глаза.

— Денис, я не шучу, — сказал Иштван. — Лучше не лезь.

— Уберите пистолет, — сказал я.

— Денис! — крикнула Оксана. — Не надо, Денис! Пусть стреляет, герой чертов!

Она продолжала тянуть руку вверх, и Лоза, коснувшись ветвей Древа, дрогнула, по ней побежали яркие золотые искры, озаряя Оксанину тонкую кисть.

— Кетто! — громко объявил Иштван, продолжая счет.

А я смотрел на золотые искры, и чувствовал, что могу дотянуться до них, вобрать в себя силу Древа. Так же, как ярость цвета ржавчины. Как черные точки, которые превращаются в вихри.

Древо заиграло яркими зелеными красками, сияло в облаке золотистого света, но Иштван не видел этого. Был слишком занят своей яростью. Черные вихри и ржавая крупа, смешиваясь, смерчами вились в его глазах.

— Денис, нет! — закричала Оксана, выпуская Лозу…

Лоза не упала, а потянулась вверх, сливаясь с ветвями Древа, возвращаясь к нему, прирастая вновь.

Иштван едва заметно покачал головой, двигая указательным пальцем, лежащим на курке. Оксана бросилась ко мне, чтобы столкнуть с линии огня.

А я ухватился. Как тогда, много лет назад, будучи глупым восьмиклассником, в стычке с такими же глупыми и злыми подростками, ухватился взглядом за ржавчину, из которой моей ненависть выхватила черные вихри и ржавую труху. Только теперь я ухватился взглядом за мерцание золотой и изумрудной пыли. За живую зелень Древа.

Свет стал разгораться все ярче. Мириады ярко-зеленых пылинок в теплом желтом свете. Невесомая пыльца и легкий шелест ветвей.

— Харом! — процедил Иштван, нажимая на курок.

Время остановилось. Мне открылся целый мир. Новое, неведомое измерение. Необозримые пространства, полные теплого золотого света, яркой зелени, разноцветных искр и цветов, полные жизни…

Пуля не долетела до моей груди. Рассыпалась, растворилась мириадами крошечных золотых и изумрудных искр.

Сила, пробужденная мной, подхватила Иштвана. Он покачнулся, выпуская пистолет.

Время стало медленным, вязким, как кисель. Я повернул голову и увидел испуганное лицо Оксаны, бегущей ко мне. Она медленно-медленно двигалась навстречу. Я подхватил ее, повалил вниз, укрывая собой, упав лицом в снег.

И тут время ускорилось, и ослепляющая вспышка превратила мир в белый лист. В белую пустоту. В ничто.

Я зажмурился, попытался стереть снег с лица, разобрать, что происходит вокруг.

Вокруг Древа бушевали силы. Я видел их воочию. Они прорвались в мир зримыми образами, сошлись в отчаянном противоборстве. Вихри, поднятые волей Иштвана, цвета ржавчины и пороха, кружились веретенами, сходясь с клубами золотой и изумрудной пыли, брызнувшей во все стороны от Древа.

Иштван вознес над головой скрюченные руки. То ли пытаясь защитится от того, от чего нет защиты. То ли вознося молитвы к силам, которые не слышат молитв.

Он орал что-то неразборчивое, широко раскрывая рот. Остатки рассудка покинули его.

Застыв в вычурной позе античного трагика, он кричал, глядя как наполняет его вихрь золотых и изумрудных искр, наполняет жизненной силой, вырвавшейся из другого измерения.

Ярость Иштвана и жизненная сила Древа сошлись в поединке, а он оказался между двух огней. Между двух стихий. Золотые искры кружили вокруг него. Два черных вихря хлестали по небу, вырываясь из его глаз.

Черные смерчи сорвались. Понеслись навстречу нам с Полиной, но золотая и зеленая пыль поглотили их, растворили, рассеяли. На миг весь лес вокруг нас погрузился в зеленое и золотое сияние.

Я услышал, как страшно кричит Иштван. Он промахнулся. Впервые за свою долгую карьеру «минуса», промазал.

Вновь вспыхнуло. Лицо мое опалило нестерпимым жаром.

Я уткнулся лицом в снег.

Нашлась сила, которая его переборола, оказалась ему не по зубам. Сила жизни против силы ярости.

Это был настоящий прокол в ткани миров, то, что я увидел, прежде чем произошла белая вспышка. Не знаю, что предстало перед моими глазами в тот миг… Другое измерение, а может, сияние райских садов… Но это спасло нас с Оксаной.

Вспышка исчезла, и рой черной пыли стал медленно оседать в морозном утреннем сумраке. Черная пыль, крупицы пепла. Все, что осталось от Иштвана.

Оксана лежала с закрытыми глазами. Она побледнела, губы ее посинели. Я потряс ее за плечи, прислушался к дыханию.

Не зная, что делать, я просто влил в нее остатки своих сил и повалился рядом. Из носа у меня потекла кровь, перед глазами ходили багровые пятна. Острая боль пронзила виски.

Оксана закашлялась.

— Жива, — еле слышно прошептал я.

Она задвигалась рядом, лицо ее оказалось возле моего. Оксана с трудом перевернулась.

— Дениска! Как ты?! — она пыталась кричать, но из горла ее вырывались лишь приглушенное сипение.

Нас с ней порядком вымотало.

— Жить буду, — я разлепил потрескавшиеся губы, пытаясь улыбнуться.

Оксана уткнулась мне в отворот «аляски», заплакала. Я оторвал дрожащую руку от земли, попытался погладить ее по вздрагивающей голове, спутанным мокрым волосам.

— Все позади, — сказал я. — Ну, прекрати, не плачь. Все кончилось.

— Древо засохло, — Оксана прижалась ко мне, всхлипнула. — Умерло… Теперь никому не подарит бессмертия…

Древо чернело на наших глазах. Оседали снежные вихри и пепел, поднятые локальным катаклизмом, развернувшимся на наших глазах. Древо становилось черным, сухим, ветви его облетали, золотая и изумрудная пыль рассеивалась. Листья упали на землю, свернулись сухими стручками, истаяли пеплом на глазах. Смешались с истоптанным снегом.

Остался от Срединного Древа лишь высохший черный скелет, с обвисшими бессильными плетьми руками-ветвями.

— Оно подарило жизнь нам, — сказал я. — А бессмертие… Иштван просто забыл, что ничего не бывает даром.

Оксана прижалась ко мне.

— Жизнь, — сказал я. — Жизнь цвета зеленой листвы.

Я засмеялся. И Оксана засмеялась сквозь слезы, уткнулась носом мне в плечо.

— С новым годом! — сказал я, неловко обнимая ее.

— И тебя! — прошептала она. — Зажгли мы елочку… Так и она сгорела. Хреновый у нас праздник получился.

— Точно.

Мы с трудом поднялись на ноги, кряхтя, как старики. Продолжая обнимать ее, я уткнулся носом Оксане в щеку.

— Как насчет чашечки кофе? — спросил я.

— Дурак, — сказала Оксана, прижимаясь ко мне еще сильнее, поцеловала меня в окровавленную щеку. — Все ты к одному сводишь.

— Только не плачь, хорошо? — сказал я, гладя ее по голове. — Все уже позади.

— Это я от радости, — сказала она, всхлипывая и шумно шмыгая носом.

Мы в обнимку поковыляли через заснеженный лес, по цепочке наших собственных следов. Побрели, волоча ноги и спотыкаясь в снегу, как отступающие от Москвы французские гренадеры.

Мертвое дерево, бессильно опустив ветви, осталось за нашими спинами. Пепел оседал на его коре, впитывался в нее. Но жизни в нем уже не осталось.

Мы брели по колено в снегу, поддерживая друг друга, цепляясь друг за друга так крепко, как хватается утопающий за спасательный круг.

Навстречу нам, растянувшись широкой цепью, бежали черные тени. Что-то кричал, размахивая пистолетом, Влад. Ему вторили, размахивая фонарями, Стас с Троллем. Буксовал, слепя фарами, джип, вздымал клубы снежной крупы. Утреннее солнце играло на заснеженных еловых лапах, на обледенелых ветвях, на сугробах, мерцало на снегу розовыми и желтыми бликами.