Пляска на бойне

12

— Отец Майкл Джойнер? — переспросил Горди Келтнер. — Он мне все время пишет. Я думаю, мало таких людей в мире, кому бы он не писал, но я всегда буду получать его бюллетени, потому что как-то однажды послал ему денег. «Я могу спасти мальчика за двадцать пять долларов» — это был лозунг одной из его кампаний по сбору средств. «Вот вам пятьдесят, спасите, пожалуйста, двоих», — написал я ему и послал чек на пятьдесят долларов. Вы с ним знакомы?

— Нет.

— И я нет, но как-то видел его по телевизору. Он говорил о том, как опасны для брошенных детей взрослые мужчины, какую зловещую роль играет порнография — она воспламеняет воображение и создает целую отрасль промышленности, в которой эксплуатируют детей. Все это, может, и правда, но я подумал: «Майкл, не слишком ли ты увлекаешься?» Потому что могу поклясться, что этот добрый падре — сам голубой, как ясное небо.

— Неужто?

— Ну, помнишь, как сказала Таллула Бэнкхед[29]: «Я знаю только одно, мой милый, — мне он член не сосал ни разу». Я ничего такого про него не слыхал, и по барам он не шляется, и, может, даже хранит целомудрие, хотя в епископальной церкви это необязательно, ведь верно? Только сразу видно, что он голубой, и вся его энергия — от того, что он голубой. Должно быть, тяжко ему приходится — жить среди всех этих аппетитных мальчишек и ни разу не позволить себе расстегнуть ширинку. Неудивительно, что он находит так мало добрых слов для тех, кто не отличается таким примерным поведением.

Я познакомился с Горди много лет назад, когда работал детективом в 6-м участке, в Ист-Виллидж. Участок помещался тогда на Чарлз-стрит — с тех пор он переехал на Западную Десятую, — а Горди работал барменом по совместительству в баре «Синтия». «Синтии» давно уж не существует: Кении Бэнкс, ее хозяин, продал все и переселился в Ки-Уэст. Перед этим Горди и еще один его партнер перебрались на мою территорию и открыли бар «Лайковые перчатки» там, где раньше находился бар «Мисс Китти», принадлежавший Скипу Дево и Джону Касабьяну. «Лайковые перчатки» продержались недолго, и теперь Горди работал в другом заведении — в юго-западном углу Ист-Виллидж, на пересечении Кларксон-стрит и Гринич-авеню, в здании, которое в то время, когда я носил полицейский значок, было складом. Несколько лет назад, когда заведение только открылось, оно называлось «Дядюшка Билл». С тех пор его переименовали в «Бедового Джека» и оформили в стиле Дикого Запада.

Дело было после обеда, и у Горди нашлось время со мной поболтать. Кроме меня в баре было еще двое посетителей. Какой-то пожилой человек в костюме пил кофе по-ирландски и читал газету в углу, другой, коренастый мужчина в джинсах и черных ботинках с квадратными носками, играл на бильярде. Я показал Горди свои рисунки, как показывал их во всех других барах Ист-Виллидж, но он отрицательно мотнул головой.

— А они вообще-то ничего, — сказал он. — Только молоденькие мальчики не в моем вкусе, что бы я там ни говорил про отца Майка.

— А Кенни любил молоденьких, — вспомнил я.

— Кенни был неисправим. Я и сам был молоденький и аппетитный, когда у него работал. Хотя и не настолько молоденький, чтобы он мной заинтересовался. Но сейчас ты вряд ли найдешь в барах много мальчишек, Мэтт. Сейчас не то, что раньше, когда выпивку разрешали продавать с восемнадцати лет, а не с двадцати одного. Четырнадцатилетний в полутьме вполне может сойти за восемнадцатилетнего, особенно если он высокого роста или может предъявить аккуратно сделанное липовое удостоверение личности. Но чтобы выглядеть на двадцать один, ему должно быть не меньше семнадцати, а к тому времени он уже совсем не то.

— Что же это за мир такой!

— Я тебя понимаю. Много лет назад я решил никого никогда не осуждать, и я знаю, что чаще всего мальчишки сами не прочь, чтобы их соблазнили. Иногда даже берут на себя инициативу. Но все равно, к старости я становлюсь моралистом. Я считаю, что взрослый не должен заниматься сексом с ребенком. Не важно, пусть даже ребенок сам этого хочет. Это неправильно.

— Я уж больше и не знаю, что правильно, а что неправильно.

— А я думал, полицейские всегда знают.

— Считается, что знают. Может, это одна из причин, почему я перестал быть полицейским.

— Ну, во всяком случае, надеюсь, это не означает, что и мне придется перестать быть голубым, — сказал он. — Вот и все, что я знаю.

Он взял один из рисунков и принялся его рассматривать, теребя нижнюю губу.

— Насколько я слышал, мальчишки, которые пристают к взрослым, сейчас больше держатся на улице. На Лексингтон-авеню, в районе первых Пятидесятых. На Таймс-сквер, конечно. И на набережной Гудзона, от Мортон-стрит к центру. На той стороне Западной улице, что ближе к реке, а клиенты подъезжают туда на машинах.

— Перед тем как прийти сюда, я зашел в несколько баров на Западной.

Он мотнул головой.

— Туда мальчишек не пускают. Да и козлы там тоже не собираются. Они предпочитают заниматься этим на мостах и в туннелях, в машине на ходу, а потом отправляются домой, к жене и деткам. — Он плеснул мне в стакан еще содовой. — Есть один бар, куда тебе стоит толкнуться, только попозже. В девять тридцать, в десять, не раньше. Это «Восьмое поле». На Десятой, сразу за Гринвич-авеню.

— Видел, — сказал я. — Я проходил мимо, только не знал, что этот бар голубой.

— Сразу это не всегда скажешь. Но туда приходят выпить все самые закоренелые козлы. Да и название само за себя говорит.

Я, наверное, удивленно взглянул на него.

— Оно из шахмат, — объяснил он. — «Восьмое поле» — то, где пешка становится ферзем.

Еще раньше я позвонил Элейн, и она сказала, что пообедать вместе мы сегодня не сможем. У нее не то грипп, не то самая жуткая простуда, какая только бывает, и она потеряла всякое желание двигаться, всякий аппетит и всякую способность понимать, что читает. Все, что она может, — это дремать перед телевизором.

Я остался в центре города, пообедал пирогом со шпинатом и жареной картошкой в кафе на Шеридан-сквер и отправился на собрание в клуб на Перри-стрит. Там я повстречал одну женщину, которую знал по собраниям в церкви Святого Павла. Тогда она только-только бросила пить, а потом переехала со своим дружком на Бликер-стрит. Теперь она была замужем и здорово беременна.

После собрания я пошел в «Восьмое поле». Бармен был спортивного вида, в трикотажной рубашке с германским орлом на груди. Я сказал ему, что Горди из «Бедового Джека» посоветовал мне обратиться к нему за помощью, и показал портреты мальчиков.

— Поглядите вокруг, — сказал он. — Видите кого-нибудь вроде них? И не увидите. Вон объявление висит: «Моложе двадцати одного не обслужим никого». Это не просто для красоты. Так оно и есть.

— В «Джулиусе» тоже висело объявление, — сказал я. — «Если ты голубой — вали отсюда, Бог с тобой».

— Помню! — просиял он. — Можно подумать, что туда кто-нибудь ходил, кроме голубых. Но чего еще ждать от этих чистоплюев с высшим образованием? — Он облокотился на стойку. — Только это было давно. Еще до «Голубой радости». До «Стоунуолла».

— Верно.

— Дайте-ка взглянуть еще раз. Они братья? Нет, на самом деле не похожи, просто такое впечатление, верно? Посмотришь на них — и в голову приходят здоровые мысли: всякие там скаутские сборы и купанье без плавок. Разноска газет по утрам. Игра в мяч с папашей на лужайке за домом.

Он не опознал мальчиков, и никто из немногих посетителей, которым он показал портреты, тоже не смог их опознать.

— Мы ведь сюда таких сопляков не пускаем, — сказал он. — К нам ходят поплакаться, какие они бессердечные или как дорого стоит их содержать. Ну-ка, погодите минутку. А это кто? — Он вгляделся в третий рисунок, на котором был изображен Резиновый Мужчина. — По-моему, я его видел. Не могу поклясться, но мне кажется, что видел.

Подошли еще несколько человек и, перегнувшись через мою голову, стали разглядывать рисунок.

— Конечно, видел, — сказал один. — В кино. Это Джин Хэкман.

— Похож, — сказал другой.

— Когда он в самой плохой форме, — сказал бармен. — Я понимаю, что вы хотите сказать, только это не он, верно?

Я подтвердил, что не он.

— А почему они нарисованы? Разве не проще опознавать по фотографии?

— Фотографии всем уже надоели, — сказал один из посетителей. — Я за рисунки. Это свежая идея.

— Да мы вовсе не собираемся заказывать новое оформление для бара, Джон. Этот портрет не для того, чтобы повесить его в парадном углу, — надо опознать этого человека.

Еще один посетитель, с изможденным лицом больного СПИДом, сказал:

— Я его видел. Здесь и на Западной улице. Наверно, раз пять-шесть за последние два года. Пару раз он был с женщиной.

— Как она выглядела?

— Похожа на доберман-пинчера. В черной коже с головы до ног, высокие сапоги, а на руках, по-моему, браслеты с шипами.

— Должно быть, его мамаша, — предположил кто-то.

— Они наверняка выходили на охоту, — сказал человек со СПИДом. — Искали, с кем бы поразвлечься. Это он убил тех мальчишек? Вы поэтому его разыскиваете?

Вопрос был настолько неожиданным, что я, не подумав, ответил:

— Одного из них. А откуда вы знаете?

— Видно было, что они убийцы, — просто ответил он. — Я сразу так подумал, когда в первый раз их увидел. Она — Диана, богиня охоты. А вот кто он — не соображу.

— Кронос? — спросил я.

— Кронос? Что ж, подходит, только это не то, что я подумал. Помню, на нем был кожаный плащ до пола, и он был похож на гестаповца — из тех, кто стучится к вам в дверь в три часа ночи. Вы понимаете, что я хочу сказать, — наверное, видели такое в кино?

— Да.

— Я подумал: вот двое убийц, они ищут кого-нибудь, чтобы отвести к себе и убить. Я тут же решил, что это глупости, только я был прав, верно?

— Да, — сказал я. — Вы были правы.

Я доехал на метро до Коламбус-Серкл и по дороге домой купил ранний выпуск «Таймс». Мне никто ничего не передавал, и в почте ничего интересного не оказалось. Я включил телевизор и посмотрел новости Си-эн-эн, а когда стали показывать рекламу, принялся листать газету. Мне попалась интересная большая статья о бандах торговцев наркотиками в Лос-Анджелесе, и я выключил телевизор.

Было уже за полночь, когда зазвонил телефон. Тихий голос произнес:

— Мэтт, это Гэри из «Парижской зелени». Не знаю, будет это тебе интересно или нет, но тот тип, о котором ты спрашивал вчера, только сейчас вошел и сел за стойку. Может, он выпьет рюмку и уйдет к тому времени, как я повешу трубку, но мне сдается, что он собирается некоторое время посидеть.

Я уже разулся, но в остальном был готов действовать, Правда, я устал и накануне поздно лег, но все это не имело значения.

Я сказал, что сейчас буду.

Чтобы добраться туда на такси, понадобилось меньше пяти минут, но уже на полдороге я начал думать, на кой черт мне все это надо. Что я собираюсь делать — посмотреть, как он пьет, и решить, убийца он или нет?

Нелепость всего этого стала еще очевиднее, когда я открыл дверь и вошел. Во всем заведении находились только два человека — Гэри за стойкой и Ричард Термен по другую ее сторону. Кухня была закрыта, а стулья официанты, прежде чем уйти, поставили вверх ножками на столики. Обычно «Парижская зелень» допоздна не работает: Гэри закрывает бар тогда же, когда официанты кончают работу и расходятся по домам.

Я подумал, что сегодня он не закрывает из-за меня. Жаль, если все это окажется зря.

При моем приближении Термен обернулся. Иногда по человеку не видно, сколько он выпил. Мик Баллу такой. Он может принять очень много, и ничего не будет заметно — только зеленые глаза смотрят чуть жестче. У Ричарда Термена все было наоборот. Стоило мне на него взглянуть, и стало ясно, что он пьет весь вечер. Его темно-голубые глаза были как стеклянные, нижняя часть лица набрякла, выпяченные губы расслабились.

Он коротко кивнул мне и снова взялся за рюмку. Я не видел, что у него налито. Что-то со льдом — не обычное его светлое пиво и не мартини, который он всегда пил перед обедом. Я уселся за стойку метрах в трех от него, и Гэри, не дожидаясь заказа, принес мне стакан содовой.

— Двойная водка с тоником, — сказал он. — Записать на твой счет, Мэтт?

Это была не водка, и никакого счета здесь у меня не было. Гэри — один из немногих барменов в этих местах, кто не мечтает стать актером или писателем, но у него верное сценическое чутье.

— Хорошо, — ответил я и отпил большой глоток содовой.

— Летнее питье, — сказал Термен.

— Наверное, — согласился я. — Только я его пью круглый год.

— Это англичане тоник выдумали. Захватили колонии в тропиках и стали пить тоник. Знаете зачем?

— Чтобы было не так жарко?

— От малярии. Для пфи… прифи… Про-фи-лак-ти-ки. Знаете, что такое тоник? Как он еще называется?

— Хинная вода?

— Отлично. А хинин принимают от малярии. Вы что, боитесь малярии? Видите здесь малярийных комаров?

— Нет.

— Так вы не то пьете. — Он поднял свою рюмку. — «Сухое для мальчиков, портвейн для мужчин, а для героев — только бренди». Знаете, кто это сказал?

— Судя по всему, какой-то пропойца.

— Сэмюэл Джонсон[30]. Вы, может, думаете, что это правый крайний из «Метрополитенз»?

— Нет, того зовут Дэррил Стробери. Разве он пьет бренди?

— Господи Боже мой! — сказал Термен. — Что я тут делаю? Что это со мной?

Он схватился за голову.

— Эй, не горюйте, — сказал я. — Вы-то пьете бренди?

— С мятным ликером. Забирает лучше.

Ничего удивительного, что он набрался в стельку.

— Напиток героев, — сказал я. — Гэри, налей-ка папаше еще порцию напитка героев.

— Не знаю… — начал Ричард Термен.

— Да бросьте, — сказал я. — Еще одна вам точно не повредит.

Гэри принес ему еще рюмку, а мне второй стакан содовой, незаметно убрав тот, из которого я только отпил. Мы с Терменом чокнулись, и я сказал:

— За тех, кого с нами нет.

— Господи! — сказал он. — Только не за это.

— Да? Тогда как насчет вот такого: за преступление?

Он весь обмяк и уставился на меня. Его пухлые губы приоткрылись. У него был такой вид, словно он собирается что-то сказать, но вместо этого он сделал большой глоток, от которого его всего перекосило.

— Вы меня знаете, да? — спросил он.

— Черт возьми, да мы, можно сказать, старые приятели.

— Я серьезно. Вы знаете, кто я?

Я посмотрел на него.

— Погодите-ка, — сказал я.

Он, наверное, думал, что я узнаю его по фотографиям в газетах. Я выждал немного, потом сказал:

— Спортивный центр в Маспете. Бокс по четвергам. Верно?

— Не верю.

— Вы там оператор. Нет, вру. Вы были на ринге и говорили операторам, что снимать.

— Я продюсер телепрограммы.

— Кабельной.

— Эф-би-си-эс. Правильно. Только все равно не верю. Мы раздаем билеты даром и никак не можем никого туда заманить. Никто даже понятия не имеет, где это — Маспет. В тот район и метро-то — одна линия "М", а на Манхэттене никто и знать не знает, как на нее попасть. Если вы там меня видели, неудивительно, что вы меня узнали. Кроме нас с вами там, наверное, почти никого и не было.

— Неплохая у вас работенка, — сказал я.

— Вы та к думаете?

— Можете смотреть все бои. Лапать красотку.

— Кого это? Челси? Да она просто шлюха, друг мой. Можете мне поверить. — Он отхлебнул еще немного своего пойла. — А что это вас туда занесло? Вы такой большой любитель бокса, что не пропускаете ни одного боя?

— Я там работал.

— И вы тоже? А кто вы — репортер? Я думал, что всех газетчиков знаю.

Я дал ему свою карточку, а когда он заметил, что там только моя фамилия и адрес, я показал другую — когда я работал у Уэлли, у меня была фирменная карточка детективного агентства «Доверие» с их адресом, телефоном и моей фамилией.

— Так вы детектив, — сказал он.

— Верно.

— И были на работе тогда вечером, когда попали в Маспет?

Я кивнул.

— А что вы делаете сейчас? Тоже на работе?

— Пить и болтать — это не работа. Мне платят не за это. Могу сказать, что было бы неплохо, если бы за это платили.

Я спрятал карточку «Доверия», но оставил ему свою, и он принялся ее разглядывать. Прочитав вслух мою фамилию, он посмотрел на меня, а потом спросил, знаю ли я, как его фамилия.

— Нет, — ответил я. — Откуда мне знать?

— Ричард Термен. Это имя вам знакомо?

— Знакомо. Термен Мансон[31].

— Еще бы.

— «Янки» стали совсем на себя не похожи после той катастрофы с самолетом.

— Ну, я тоже стал на себя не похож. После своей катастрофы.

— Не понимаю.

— Не важно. Это не имеет значения. — Он немного помолчал, потом сказал: — Вы начали говорить, что вы делали в Маспете.

— Да вы сами можете догадаться.

— Нет, не могу. Потому и спрашиваю.

— Вам это будет неинтересно.

— Вы что, смеетесь? Частный детектив — самая романтическая профессия. Конечно, мне интересно. —Он дружески положил руку мне на плечо. — Как зовут этого бармена?

— Гэри.

— Эй, Гэри, еще одну. Так зачем вас занесло в Маспет, Мэтт?

— Знаете, — сказал я, — самое смешное, что вы, возможно, сумеете мне помочь.

— Это как?

— Ну, вы же были там. Может, вы его видели. Он сидел у самого ринга.

— О ком вы говорите?

— О том типе, за которым я должен следить. — Я вытащил копию рисунка и взглянул на него, чтобы убедиться, что взял тот самый. — Вот. Он сидел в первом ряду, и с ним был его сын. Я засек его там, ради чего и пришел, но потом упустил. Вы случайно не знаете, кто он?

Он смотрел на рисунок, а я смотрел на него.

— Это нарисовано, — сказал он через минуту. Я кивнул. — Это вы рисовали? «Реймонд Галиндес». Это не вы.

— Нет.

— А где вы это взяли?

— Мне дали, — сказал я. — Чтобы я мог его опознать.

— И вы должны следить за ним?

— Правильно. А я сходил в сортир, и когда вернулся, его уже не было. Ни его, ни мальчика — исчезли, как только я повернулся к ним спиной.

— А почему вы за ним следите?

— Мне не всё говорят. Узнаёте его? Знаете, кто он? Он сидел в самом первом ряду, вы должны были его видеть.

— Кто ваш клиент? Кто вас нанял за ним следить?

— Этого я бы вам не сказал, даже если бы и знал. Конфиденциальность — главное в нашем деле, вы же понимаете.

— Да бросьте, — произнес он, пустив в ход все свое обаяние. — Мы же тут одни. Кто об этом узнает?

— Я даже не знаю, сто мой клиент, — сказал я, — и зачем надо следить за этим человеком. Но мне здорово влетело за то, что я его, сукина сына, упустил, будьте уверены.

— Могу себе представить.

— Так вы его узнаете? Знаете, кто он?

— Нет, — ответил он. — Никогда раньше его не видел.

Вскоре он ушел. Я незаметно вышел за ним, перешел на другую сторону и смотрел, как он идет по направлению к Восьмой авеню. Дав ему уйти подальше вперед, я последовал за ним на таком расстоянии, чтобы держать его в поле зрения. Он вошел в свой дом, и несколько минут спустя я увидел, как в окнах четвертого этажа зажегся свет.

Я вернулся в «Парижскую зелень». Гэри уже запер двери, но меня он впустил.

— Неплохо придумано, — сказал я. — Водка с тоником.

— Двойная водка с тоником.

— И еще записал на мой счет.

— Ну, не мог же я взять с тебя шесть долларов за содовую, верно? Так куда проще. Осталось немного кофе. Хочешь чашку, пока я не закрылся?

Я выпил чашку кофе, а Гэри откупорил себе бутылку «Дос Эквис». Я попытался заплатить ему, но он и слышать не хотел.

— Предпочитаю, чтобы моя работа в качестве твоего добровольного помощника по Девятой авеню оставалась сугубо безвозмездной, — сказал он. — Знаешь, что сказала одна актриса епископу? За деньги это было бы совсем не так приятно. Ну, какой приговор? Это сделал он?

— Что он виновен, я не сомневаюсь, — сказал я. —Но я и раньше не сомневался, а доказательств у меня не прибавилось.

— Я слышал кое-что из вашего разговора. Это просто замечательно — как ты превратился в совсем другого человека. Вдруг, ни с того ни с сего, стал таким, как все здешние пропойцы, да к тому же еще здорово выпившим. Я даже забеспокоился, не налил ли тебе по ошибке водки.

— Ну, я не так уж мало времени провел в забегаловках. И вспомнить, как надо себя вести, не так уж трудно. — «И не так уж трудно снова стать таким, каким был, — подумал я. — Нужно только добавить алкоголя и как следует перемешать». — Еще немного, и он заговорил бы об этом. Не знаю, можно ли было сегодня его расколоть, только он определенно хотел что-то сказать. Может, я напрасно показал ему рисунок.

— Это ту бумажку, что ты ему дал? Он забрал ее с собой.

— Разве? Я вижу, мою карточку он оставил здесь. —Я подобрал ее. — Ну, моя фамилия и адрес есть на обороте рисунка. И он этого типа узнал. Наверняка узнал, а отрицал это не слишком убедительно. Он его знает.

— Интересно, а я его не знаю?

— По-моему, у меня есть еще экземпляр. — Я полез в карман, достал рисунки, нашел нужный, расправил его и протянул Гэри. Он повернул его к свету.

— Гнусный подонок, правда? Похож на Джина Хэкмана.

— Ты не первый это заметил.

— Да? Раньше мне это не приходило в голову.

Я уставился на него.

— Когда он был здесь. Я же тебе говорил, что Термен и его жена обедали здесь еще с одной парой. Вот этот из той пары.

— Ты уверен?

— Уверен, что этот тип и какая-то женщина по меньшей мере один раз обедали с Терменами. А может быть, и не один раз. Если Термен сказал, что не знает его, он соврал.

— Ты еще говорил, что он был здесь с каким-то мужчиной после смерти жены. С этим самым?

— Нет. Тот был блондин, примерно его возраста. А этот, — он постучал пальцем по рисунку, — скорее твой ровесник.

— И он был здесь с Терменом и его женой?

— Я в этом уверен.

— И еще с одной женщиной? Как она выглядела, случайно не помнишь?

— Представления не имею. Я бы не смог сказать тебе, как и он выглядел, если бы не увидел его портрета. А тут сразу вспомнил. Если у тебя есть ее портрет…

У меня его не было. Я хотел попробовать поработать с Галиндесом над изображением той девицы с плакатом, но черты ее лица почти не запечатлелись в моей памяти, и я вообще не был уверен, та ли это женщина, которую я видел в фильме.

Я показал ему рисунки обоих мальчиков, но ни того, ни другого он никогда не встречал.

— Вот свинство, — сказал он. — Так все хорошо началось, а теперь счет один — три не в мою пользу. Хочешь еще кофе? Я могу заварить свежего.

Это был хороший повод уйти, и я сказал, что мне пора домой.

— Еще раз спасибо, — сказал я. — С меня причитается. Все, что я смогу для тебя сделать, в любое время…

— Не говори глупостей, — сказал он смущенно. А потом, нарочно коверкая слова на манер лондонского кокни, продолжал: — Я только выполнил свой долг, мистер. Да ведь, сами посудите, ежели ему сойдет с рук убийство собственной жены, — кто его знает, что еще он может выкинуть?

Клянусь, что я собирался домой. Но ноги сами понесли меня в другую сторону — на юг, а не на север, а потом на запад по Пятидесятой в сторону Десятой авеню.

В баре «Гроган» было темно, но решетку задвинули только наполовину, и внутри горела одна лампочка. Я заглянул через стеклянную дверь. Мик увидел меня прежде, чем я успел постучать. Он открыл мне и снова запер за мной дверь.

— Молодец, — сказал он. — Я знал, что ты придешь.

— Откуда? Я и сам этого не знал.

— А я знал. И велел Берку заварить для тебя кофе покрепче — вот как точно я знал, что ты зайдешь. Потом, с час назад, отправил его домой и всех отправил домой, а сам сел и стал тебя ждать. Так что, кофе? Или кока-колы, а может, содовой?

— Кофе. Я принесу.

— Нет, садись. — На его тонких губах появилась едва заметная улыбка. — О Господи! — сказал он. —Как я рад, что ты пришел.