По горам и пустыням Средней Азии

Глава I КАК Я СДЕЛАЛСЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЕМ АЗИИ

В детстве я увлекался сочинениями Купера, Майн-Рида и Жюль Верна и мечтал о путешествиях по неизвестным странам, о приключениях и открытиях. Окончив реальное училище в Вильне в 1881 г., я поступил в Горный институт в Петербурге, полагая, что, окончив его, смогу получить место горного инженера на Урале, Кавказе или в Сибири, вообще на далеких окраинах России. С задачами геолога я познакомился только во время студенческой геологической практики после третьего курса, которой руководил проф. И. В. Мушкетов, известный исследователь Туркестана. Мы шли с ним пешком вдоль берега р. Волхова, и он рассказывал нам о прошлом нашей земли, о процессах образования гор и размыва речных долин и показал, что в береговых скалах можно найти остатки морских животных, существовавших многие миллионы лет назад, и по этим остаткам восстановить картину органической жизни того времени. Он говорил также о своих путешествиях по горным хребтам и пустыням Туркестана, об открытых им месторождениях угля, золота, свинца и других полезных ископаемых, о грандиозном Зеравшанском леднике, о приключениях и охоте на горных козлов. Геология очень заинтересовала меня.　

На четвертом курсе начались лекции по палеонтологии, науке об ископаемых животных и растениях, и по физической геологии. Последнюю очень увлекательно излагал И. В. Мушкетов; я записывал его лекции, так как хорошего руководства не было. Заметив, что я очень интересуюсь геологией, Мушкетов дал мне из своей библиотеки первый том немецкого сочинения «Китай» Рихтгофена, известного геолога, впервые изучившего большую часть Китая. В этой книге мастерски описаны громадные горные цепи Внутренней Азии, увенчанные вечными снегами и окаймленные обширными пустынями, содержащими следы внутреннего моря Хан-хай китайской географии. Прекрасно охарактеризована также страна лёсса — желтозема, покрывающего всю северную часть Китая, и объяснено образование толщ этого лёсса, достигающих десятков метров мощности, из пыли, которую ветры и дожди мало-помалу сносят с гор, заполняя ею широкие долины.

Характеризуя природу Внутренней Азии, Рихтгофен указал, как мало известны до сих пор обширные ее пространства, горы и пустыни, реки и озера, какой простор эта страна представляет для работы естествоиспытателя. Он отметил также ценные сведения, которые сообщил Пржевальский из своего первого путешествия, законченного во время составления этой книги.

Это сочинение произвело на меня такое сильное впечатление, что я решил непременно сделаться геологом и начать исследование неизвестных частей Азин.

Поэтому, окончив в 1886 г. Горный институт, я не стал искать себе место горного инженера на каком-нибудь руднике или прииске, как мои однокурсники, а заявил Мушхетову, что хотел бы принять участие в какой-нибудь экспедиции, отправляемой в глубь Азии, в качестве геолога. В то время геологов в России было немного. Геологический комитет, учрежденный только в 1882 г., состоял из директора, трех старших и трех младших геологов, которые должны были выполнять систематическую съемку обширной территории государства, занимающей шестую часть всей суши земного шара. Спрос на геологов был так мал, что на 36 горных инженеров, окончивших Горный институт в этом году, кроме меня, только один К. И. Богданович выбрал своей специальностью геологию.

Мое желание осуществилось очень скоро. Уже в начале июля Мушкетов вызвал меня к себе и сообщил, что по его совету генерал Анненков, строитель Закаспийской железной дороги, хочет организовать геологические исследования Закаспийского края и просит указать ему двух молодых геологов в качестве «аспирантов», прикомандированных к службе постройки. Мушкетов выбрал меня и Богдановича и хотел поручить последнему изучение гористой части края, а мне — его низменности. Я с радостью согласился. Хотя Закаспийский край, нынешняя Туркменская республика, еще не является Внутренней Азией, а представляет только преддверие к ней, но природа его подобна той, которую так хорошо описал Рихтгофен. Обширная песчаная пустыня Кара-кум протянулась от Каспийского моря до р. Аму-дарьи — Оксуса древних географов. С юга ее окаймляют скалистые цепи Копет-дага и Парапамиза, с севера— загадочное русло Узбой, по которому некогда воды Аральского моря стекали в Каспий. Прерывистая цепь оазисов тянется вдоль подножия гор и по берегам рек Теджена и Мургаба, которые, наконец, теряются в песках. А на востоке, за Аму-дарьей, рассеяны древние города Бухара, Самарканд, Ташкент и поднимаются снеговые цепи Тянь-шаня и Памира, крыши мира, принадлежащие уже к Внутренней Азии. Поработав в Закаспийском крае, можно было надеяться проникнуть впоследствии и дальше на восток, в Туркестан и в пределы Китая.

Назначение в «аспиранты» совершилось очень скоро. Через несколько дней Мушкетов представил меня и Богдановича Анненкову. Нам выдали деньги на закупку снаряжения и прогоны. Мушкетов указал нам, какие инструменты нужно приобрести, и дал каждому инструкцию по ведению исследований. В половине июля мы выехали по железной дороге в Царицын (ныне Сталинград), где сели на пароход, отправлявшийся вниз по Волге до Астрахани, так как рельсового пути через Оренбург (ныне Чкалов) в Ташкент еще не было. В Астрахани мы сели на пароход, который ходил по нижнему течению Волги до пристани, называвшейся «Девять фут», в ее устье, куда могли приставать большие пароходы, совершавшие рейсы по Каспийскому морю. На такой пароход мы пересели уже в сумерки и, забравшись в каюту, легли спать.

Утром мы проснулись довольно рано от сильной боковой качки, при которой наши ноги на койке то и дело поднимались выше головы. Спешно оделись и вышли на палубу. Солнце ярко светило, берегов не было видно, дул сильный ветер с востока, со стороны пустынь Мангышлака, и темносинее морс сильно волновалось. Белые гребни больших волн обрушивались на борт парохода, обдавая брызгами палубу. Морской болезнью мы оба не страдали и могли спокойно любоваться красотой бушующего моря: при взгляде на восток его синяя поверхность почти скрывалась под белыми гребнями волн, тогда как на западе синева только волновалась до самого горизонта.

Среди дня пристали к г. Петровску (ныне Махач-кала), и можно было спокойно пообедать. К вечеру шторм упал, качка ослабела. На горизонте тянулись горы Кавказа; на зеленом ковре склонов белели домики садоводов и земледельцев, тянулись отдельные гряды темных и светлых скал; высокие вершины скрывались в тучах. Я впервые видел такие высокие горы и долго любовался ими. Утром прибыли в Баку, где предстояла остановка на два дня в ожидании рейса другого парохода в Узун-ада на восточном берегу Каспия, откуда начиналась новая железная дорога.

Заняв номер в гостинице, мы отправились на нефтяные промыслы в Балаханах и Сураханах, чтобы осмотреть буровые скважины, о которых мы имели понятие только из курса горного искусства. Мы знали, что в Туркмении также добывают нефть и что при геологической работе придется заняться и этим вопросом.

Черный городок в Балаханах имел очень своеобразный вид: повсюду поднимались ажурные высокие пирамиды буровых вышек, черные от нефти. В них выкачивали из скважин густую зелено-бурую нефть. В промежутках были разбросаны такие же черные избушки, в которых жили рабочие, везде чернели озерки и лужи, наполненные нефтью, и между ними извивались тропинки от вышки к вышке, от избушки к избушке, также черные, пропитанные нефтью. Нигде ни дерева, ни даже кустика или пучка зеленой травы; все было черно, пропитано нефтью, и даже воздух имел специфический нефтяной запах. Приходило в голову, что если где-нибудь здесь загорится нефть, пожар должен быстро охватить весь городок, и людям невозможно будет спастись.

Осмотрев несколько скважин, в которых из трубы насоса вытекала тяжелой струей густая нефть в резервуар в виде нефтяного пруда, и понаблюдав приемы бурения на одной скважине, где работали смуглые черные персы в черной же одежде, мы отправились в Сураханы на окраине промысловой площади, на плоских холмах возле морского берега. На одном из них возвышался храм огнепоклонников, небольшое квадратное здание с центральным куполом и четырьмя башенками по углам, в которые из земли попадали горючие газы и прежде горели днем и ночью в виде больших факелов. В котловине среди холмов стоял дом; в нем жил управляющий этим промыслом, брат нашего товарища по Горному институту. К нему мы и направились.

Возле дома в фонаре на столбе горел газ, проведенный из земли по трубе.

В береговых обрывах мы осмотрели выходы нефтеносных пластов, побывали на большом нефтеперегонном заводе, на котором из сураханской нефти выгоняли бензин и керосин. Эта нефть сильно отличалась от балаханской — она была прозрачная, зеленоватая и легкая.

Бакинские промыслы в то время переживали эпоху быстрого развития. По всем окрестностям Баку бурили скважины в поисках новых нефтяных площадей, покупали и продавали участки нефтеносной земли, и многие наживались на этой спекуляции.

В Баку нас поразило отсутствие пресной воды. В гостинице нам подали заметно соленый чай, так как во всех колодцах города и ручьях окрестностей вода была солоноватая. Но бакинцы так привыкли к соленому чаю, что и вне Баку прибавляли соль к чаю, который им подавали. Пресную воду добывали в небольшом количестве перегонкой в аптеках, и она стоила дорого. Только много лет спустя в Баку провели пресную воду из горных родников более чем за сто километров; современные бакинцы не имеют понятия о соленом чае, и теперь не многие помнят о нем и о той жалкой растительности, которую мы видели в небольшом саду, единственном во всем городе в 1886 г.

Из Баку пароход доставил нас в течение одной ночи на восточный берег Каспийского моря, к пристани Узун-ада на берегу п-ова Дорджа; г. Красноводск, до которого теперь доходит железная дорога, остался в стороне. Узун-ада состояла из нескольких деревянных домов и амбаров, разбросанных вокруг небольшой бухты по склонам голых песчаных дюн, покрывавших весь полуостров и накалявшихся днем под лучами южного солнца.

Скудная растительность на дюнах была уже истреблена людьми и животными; везде был виден желтый песок; ветер вздымал его тучами, засыпая мало-помалу дома. Это ужасное место было выбрано для пристани и начала железной дороги потому, что здесь большой Красноводский залив вдавался гораздо дальше на восток и сокращал длину рельсового пути километров на сто по сравнению с Красноводском, расположенным на северном берегу залива. Можно было представить себе, какова была жизнь работавших в Узун-ада, среди этих голых сыпучих песков, во время сильных бурь осенью, зимой и весной и в период летней жары. В Узун-ада приходилось доставлять по морю и железной дороге все, начиная с пресной воды.

Мы провели на пристани несколько часов в ожидании отхода поезда; нам казалось, что мы попали в Сахару, и даже неоднократное купанье в теплой воде залива давало мало облегчения. Мы все-таки облазили несколько дюн в стороне от построек, чтобы познакомиться с этим авангардом песков Кара-кум, выдвинутым на берега Каспия. Мы впервые видели такие огромные скопления сыпучего песка.

Поезд отходил вечером, и путь до г. Кызыл-арвата, где было управление постройки железной дороги, мы не видели, так как проехали его ночью. Этот городок, называвшийся в переводе на русский язык «Красная женщина», состоял из деревянных и глинобитных домов и домиков, разбросанных вокруг вокзала. Он имел почти военный облик; дорогу строили солдаты двух железнодорожных батальонов, сформированных для этой задачи, и многие служащие носили военную форму; кроме того, в городе стояла казачья сотня. Казармы, домики офицеров, инженеров и служащих управления были все одноэтажные, глинобитные или из сырцового кирпича, с плоскими крышами и маленькими окнами; только вокзал и несколько домов возле него были деревянные. Гражданское население представляли хозяева нескольких постоялых дворов, лавок и харчевен на окраине городка, где стояло также несколько юрт обнищавших туркмен, кормившихся городским заработком.

На юге, в нескольких километрах от города, возвышались скалистые горы первой цепи Копет-дага, а на севере, за железной дорогой, расстилалась выжженная солнцем полынная степь до горизонта, где желтели пески Кара-кум.

Глава II ПОДГОТОВКА К ПУТЕШЕСТВИЮ

Нам отвели комнату в глинобитном доме, в котором жили князь Хилков, помощник генерала Анненкова, и несколько офицеров. Обстановка была самая простая: деревянные топчаны или солдатские железные кровати с тонким мочальным матрацом, некрашеные столы и стулья, вешалка на стене для платья. Мылись все на дворе из жестяных рукомойников. Стояла еще сильная жара, и даже ночью термометр показывал 29–30° по Реомюру. В комнатах было душно, и предпочитали спать в гамаках на веранде со стороны двора.

Анненков был «на укладке», т. е. в конце построенной части железной дороги, где на готовом уже полотне укладывали шпалы и рельсы, продвигая путь ежедневно на 1–1.3 км. Мы представились Хилкову; это был интересный человек, высокого роста, худой, с острыми чертами лица и седой бородкой без усов, что делало его похожим на американца. Он и побывал в Америке, где изучал железнодорожное дело, работал в мастерских и депо как простой слесарь, а на постройке Закаспийской дороги нередко вел поезда вместо машиниста.

В этом доме мы прожили недели две в ожидании спада жары, занятые подготовкой к полевой работе. Разъезжать по Закаспийской области, недавно только присоединенной к России, было не вполне безопасно; поэтому к каждому из нас нужно было прикомандировать двух казаков в качестве охраны и для помощи в работе. Их назначили из сотни, стоявшей в Кызыл-арвате, и дали, кроме того, каждому из нас две лошади — верховую и для вьюка. Все походное снаряжение мы должны были закупить сами. Тут и сказалась наша полная неопытность. В Горном институте на лекциях никто не сообщал нам, как нужно снаряжаться для полевой работы, какая палатка наиболее целесообразна по условиям местности и климата, какие седла, вьючные сумы, чемоданы или ящики нужно иметь для упаковки и перевозки вещей и инструментов, какую одежду и обувь, запасы провианта и пр., а также что и как нужно наблюдать в поле, как вести записи и т. п. Ничего этого мы не знали. Проф. И. В. Мушкетов указал нам только, какие инструменты нужно приобрести: горный компас для съемки, барометр-анероид для определения высот, термометры для определения температуры воздуха и воды, горные молотки и зубила для отбивки образчиков горных пород. Этим мы запаслись уже в Петербурге, а остальное надеялись получить на месте работ.

Замечу кстати, что все эти необходимые сведения и указания относительно снаряжения и методов наблюдения и записей при геологической съемке в местностях различного строения, рельефа, климата и других условий составляют содержание курса полевой геологии, который в то время ни в Горном институте, ни в университетах не читался. Я впервые ввел его в 1906 г. в Томском технологическом институте, и теперь он читается везде в том или другом объеме.

Во время подготовки к работам мы съездили в г. Асхабад (ныне Ашхабад), чтобы представиться генералу Комарову, начальнику Закаспийской области. Он был известен тем, что разбил афганское войско на р. Кушке близ границы Афганистана.

После покорения Туркмении афганцы, по наущению бежавших к ним туркменских ханов, двинули отряд войск для отвоевания области. Комарову некоторые военные ставили в вину то, что он напал на афганцев ночью, что не принято у азиатских народов. Генерал не произвел на нас впечатления бравого вояки. Это был довольно полный человек небольшого роста и добродушного вида. Он расспросил нас о задачах наших работ и пожелал нам успеха.

Асхабад в 1886 г. представлял очень небольшой городок с несколькими широкими и пыльными улицами, кое-где обсаженными деревьями, с одноэтажными глинобитными или сырцовыми домами, большей частью с плоскими крышами из жердей, хвороста или камыша, покрытых слоем глины. От вокзала до города было больше километра. Население состояло из нескольких сот человек, включая и гарнизон, и получало воду из небольшого арыка (канавы), проводившего ее из ручья, вытекавшего из гор Копет-дага. Сорок лет спустя я опять был в Ашхабаде, столице Туркменской республики; он был неузнаваем, протянулся уже дальше вокзала. Широкие мощеные или шоссированные улицы были окаймлены аллеями и красивыми каменными домами в два-три этажа и даже выше. Широкие тротуары, трамвай, электрическое освещение, водопровод из найденных в горах богатых подземных вод, автомобили доказывали культуру и благоустройство города.

Из Кызыл-арвата мы сделали также экскурсию в глубь Копет-дага до укрепления Кара-кала; нам дали верховых лошадей и проводника-казака. Мы пересекли первую цепь хребта по ущелью с красивыми скалистыми склонами и перевалили на южный склон. Кара-кала представлял небольшой пост полусотни казаков, под командой хорунжего, в широкой долине; внутри невысокой глинобитной ограды были расположены глинобитные с плоскими крышами здания — казарма, конюшня, два или три домика, во дворе — коновязь, столбы, лестницы и другие аппараты для гимнастики. На южном горизонте виднелись следующие цепи скалистых гор со скудной растительностью.

Хорунжий, молодой офицер, угостил нас ужином из баранины и хором казачьих певцов. Он очень скучал на этом уединенном посту в унылой местности, изредка развлекаясь охотой в долине на горных курочек и антилоп (джейранов), редко на барсов и горных козлов. Мы переночевали у него и на следующий день поехали обратно, часто останавливаясь для осмотра скал и выбиванья окаменелостей из известняков. Поэтому ночь захватила нас в горах; у нас не было ни палатки, ни постели, ни даже чайника. Пришлось довольствоваться остатками хлеба, запивая его водой из ручейка, и спать на земле с седлом в качестве изголовья.

В другой раз я съездил один по железной дороге на запад до ст. Балла-ишем, чтобы осмотреть месторождение нефти на горе Нефте-даг, где собирались возобновить разведки, чтобы получить свою нефть для нужд строительства и дороги, вместо того чтобы привозить ее из Баку. В Балла-ишем уже приехал горный инженер Симонов, приглашенный для ведения разведок. Я остановился у него. Станция расположена среди унылой полынной степи, недалеко от южного подножия цепи скалистых гор Большие Балханы, а Нефте-даг находится в 32 км на юго-запад от станции, с которой соединен конно-железной дорогой, так называемой декавилькой; по маленьким рельсам катится вагончик, который тянет лошадь, а при тяжелом грузе — две или три. Симонов поехал со мной; мы сели в открытый вагончик и покатили рысью. Сначала тянулась щебневая пустыня с отдельными кустиками; ее сменили плоские песчаные бугры с несколько лучшей растительностью, а затем, в 8 км от станции, начался огромный солончак с серой почвой, покрытой выцветами соли, совершенно голый. В начале XIX в. он представлял, по словам русских путешественников, соленое озеро и в настоящее время весной еще частью покрывается водой и становится топким. Под слоем серого ила в одну четверть залегает пласт чистой соли, которую добывают туркмены. На половине пути из глыб соли была сложена небольшая будка для отдыха и защиты в случае непогоды. Отсюда уже хорошо видна была нефтяная гора, до подножия которой тянется этот солончак.

Нефте-даг поднимается метров на 100 над равниной солончака и также совершенно лишен растительности; его центральная часть представляет столовую гору, которую кольцом окружает широкая долина, окаймленная разорванным кольцом холмиков и гребешков; последние, а также склоны столовой горы представляют выходы коренных пород. На северном склоне горы и в соседней части кольцевой долины можно было видеть небольшие сопочки, из которых выделялись газы и вытекали вода и густая нефть; последняя, сгущенная уже в кир (асфальт), покрывает большие площади на склоне горы и в кольцевой долине. В западной части горы вместо нефти вытекают сернисто-соляные источники, образующие целые ручейки. Но здесь нефть туркмены добывали колодцами, большей частью уже занесенными песком. Разведки на нефть на горе начал уже за три года до того инженер Коншин шурфами и двумя буровыми скважинами, глубиной в 130 и 158 м, которые сначала давали нефть от 300 до 700 пуд. в сутки, но постепенно все меньше и меньше. При нашем посещении из устья этих скважин нефть вытекала очень маленькой струйкой. Поэтому управление дороги и наметило новую разведку.

Эта и позднейшие разведки, насколько известно из литературы, давали то больше, то меньше нефти, но правильная добыча нефти на горе была организована только после Октябрьской революции. Добывались также озокерит (горный воск) и самосадочная соль на солончаке. Как разведки, так и разработка на Нефте-даге очень затруднялись полным отсутствием растительности и пресной воды на этой горе. Приходилось или возить рабочих каждый день из Балла-ишема на место работ, или, поселив их в палатках и бараках на горе, возить им воду и все снабжение. Жизнь людей на горе была, несомненно, очень тяжелой из-за жары в летние месяцы и сильных ветров и песчаных бурь как летом, так и особенно зимой.

Закупка снаряжения заняла у меня не много времени. Я купил пару больших вьючных ковровых туркменских сум и запаковал в них все походное имущество — постель в виде подушки, одеяла и куска войлока для подстилки, запасную одежду, белье и обувь, бумагу для упаковки собираемых образцов, тарелку, кружку, ложку, нож и вилку и немного сухой провизии в виде круп, сухарей и чая. Для приготовления чая я купил самый простой жестяной чайничек, который привязал поверх туго набитых сум, так как сообразил, что в сумах он будет измят. Для записи наблюдений я имел только записную книжку; геологический молоток был засунут за пояс, а компас в карман. Снаряжение Богдановича было в том же роде; он уехал днем раньше.　

В назначенный мною день отъезда явились два казака верхами и привели еще двух лошадей — верховую и вьючную. Последняя под вьюком, вероятно, еще не ходила; с трудом наложили на нее мои сумы, которые пугали ее своим объемом и ярким цветом. Едва мы тронулись в путь, эта лошадь начала бить задними ногами и подниматься на дыбы, чтобы сбросить вьюк, который ничем не был прикреплен. Это удалось ей очень скоро; сумы полетели на землю, а лошадь удрала в свою конюшню. Ее вернули и опять завьючили, но мой чайник при падении сум уже пострадал: носик раскололся, а бок был вдавлен. Все-таки поехали; лошадь, после нескольких попыток снова сбросить вьюк, успокоилась, и мы быстро миновали городок и направились по караванной дороге на север в Хиву.　

В мою задачу входило изучение песков Кара-кум, их подвижности и водоносности, особенно по южной окраине, где пески окаймляли пояс небольших оазисов с городами и линией железной дороги вдоль подножия гор Копет-дага от Кызыл- арвата до р. Теджен. Поэтому я наметил маршрут вдоль этой окраины с заездами то в глубь песков, то в глубь оазисов.

Глава III ВДОЛЬ ОКРАИНЫ ПЕСКОВ КАРА-КУМ

В первый день пути мы проехали только километров 20 до окраины песков по голой степи с мелкой кустарниковой растительностью и травкой в виде отдельных маленьких пучков; в ровную степь, очень полого склонявшуюся от гор на север, кое-где были врезаны сухие русла временных потоков, по которым стекала вода во время сильных дождей. Остановились в начале песков вблизи колодца и двух туркменских юрт. Лошадям нужен был корм; его давала травка, росшая на песках, но скудная, так что нужно было купить у туркмен немного зерна. У них же мы надеялись найти котел для варки пищи. Расположились невдалеке от юрт. Палатки у нас не было. Расседлали лошадей и пустили их пастись, разложили на песке свои войлоки, набрали топлива и развели огонек, чтобы варить чай. У казаков был хороший медный чайник, возле которого мой жестяной с погнутым боком выглядел очень жалким. В ожидании чая я записал свои наблюдения, сделанные за день, — очень скудные на ровной однообразной степи.　

После чая до заката солнца я побродил по песчаным холмам, чтобы ознакомиться с их формой, составом песка, растительностью. Казаки достали у туркмен котел, сварили суп; мясо было взято еще в городе, крупу я дал из своего запаса. Поужинав, казаки привели к ночи лошадей, дали им по снопу зеленого сена (люцерны или клевера), которое они купили у туркмен, и привязали к колышкам, вбитым в песок. Старик, принесший снопы, посидел у огонька; казаки знали немного по-тюркски и с грехом пополам объяснялись с ним. Он иногда ездил в город, куда возил молоко и сухой творог для продажи.　

Ночь прошла не совсем спокойно. Я лег на своем войлоке возле сум, конечно не раздеваясь, только сняв сапоги. Вблизи жевали и пофыркивали лошади, от соседних юрт доносилось по временам блеянье баранов, лай собак, рев верблюдов. Один из казаков сильно храпел. Поднявшаяся луна на ущербе светила в глаза и заставила повернуться на другой бок, а с этой стороны порывы легкого ветра по временам осыпали лицо песком. Я начал понимать, что палатка необходима для ночного отдыха геолога и обеспечивает успешную работу днем, но надеялся, что привыкну к ночевке под открытым небом, подобно казакам, которые спали мертвым сном. В Кызыл-арвате меня уверяли, что ночевать всегда можно в юртах у туркмен. Но когда я заглянул вечером в юрту наших соседей и увидел, сколько там женщин и детей, какой там воздух и сколько вокруг юрты скопилось баранов и коз, я понял, что ночлег в юрте будет еще беспокойнее, чем на свежем воздухе. И, действительно, за все время путешествия мне пришлось пользоваться гостеприимством туркмен в исключительных случаях, когда они могли предоставить отдельную свободную юрту.　

Проснулись, конечно, рано, при первых лучах солнца и под звуки усиленного блеяния баранов и коз, которых пригнали к колодцу для водопоя. Осмотр всех колодцев на пути входил в мою задачу; нужно было определять их глубину, качество и количество воды, ее температуру. Этот колодец был глубиной около 5 м до уровня воды, образовавшей перед водопоем слой в 1 м; вода была пресная, но мутноватая. Стенки вверху были закреплены плетнем из прутьев, но глубже крепления не было, виден был песок. Черпали воду кожаным ведром на шерстяном аркане и выливали ее в небольшую колоду, выдолбленную из ствола тополя; из колоды скот пил ее. Почва вокруг колодца была пропитана экскрементами, а так как устье колодца было наравне с поверхностью земли и ничем не закрывалось, то ветер мог заносить в воду песок, мусор и шарики бараньего кала, а дожди, просачиваясь через загрязненную почву, добавляли в воду еще экстракт навоза.　

Подобное же примитивное устройство имело большинство туркменских колодцев, как показал их осмотр на дальнейшем пути. Редкостью были те, устья которых защищались плетнем в полметра выше поверхности земли. Глубина их большей частью была от 2–3 до 5 м, но некоторые имели 10–15 и даже до 20 м и давали понятие о составе наносов. В такие глубокие колодцы казаки спускали меня на аркане: я становился одной ногой в ведро и, держась рукой за аркан, осматривал во время медленного спуска стенки колодца, выглаженные трением ведра. Приходилось работать молотком, чтобы обнаружить наслоение и состав рыхлых отложений, пройденных колодцем, и взять их образчики.　

В этот день я прошел еще несколько километров по хивинской дороге, чтобы познакомиться с характером песков. Дорога шла по ложбине между двумя песчаными, довольно высокими грядами, пересекая по временам соединявшие их небольшие перемычки. Гребни обеих гряд были не совсем ровные и представляли чередование плоских вершин и таких же плоских седловин между ними. Пустыней в точном смысле слова пески Кара-кум назвать нельзя, так как они были покрыты растительностью, хотя и не в виде сплошного ковра, а с многочисленными промежутками, в которых обнажался голый песок. Последний покрывал и все дно ложбины, по которой шла дорога. Растительность состояла из кустов и трав. Среди кустов было больше всего кандыма (Calligonum) в виде зарослей тонких, почти безлистных веточек, образовавших редкую щетину, или кустов с ветвистой кроной, высотой в 1–2 м. На них уже созрели плоды — шарики, покрытые густыми щетинками, очень упругие и перекатывавшиеся по поверхности песка при малейшем ветерке. Часто виден был песчаный саксаул в виде кустов с неровными ветвями или деревьев в 2–3 м высоты с корявым стволом и длинными, висячими вниз зелеными веточками, кое- где усаженными крошечными листочками. Эти виды растений поражали отсутствием листвы, функции которой в этом сухом и жарком климате, очевидно, заменяли зеленые веточки, мягкие и сочные, т. е. содержавшие влагу, необходимую для жизни и роста, но слабо испарявшие ее благодаря своей ограниченной поверхности (рис. 1). Из трав обращали на себя внимание злак селин (Aristida pennata), росший отдельными толстыми и длинными пучками, хорошо выдерживающими засыпание песком, и какая-то мелкая травка, вероятно песчаная осока (Саrеx), судя по тому, что казаки называли ее «иляк»; она покрывала отдельные площадки редкой и низкой щетиной, и лошади хватали ее охотнее, чем длинный селин. Менее распространены были другие виды кустов и трав, но перечислять их я не буду, упомянув только те, которые больше всего бросались в глаза и туземные названия которых знали мои казаки.　

^{Рис. 1. Саксаул — типичное дерево песков Средней Азии. Вверху его веточка с цветком (из 3-го путешествия Пржевальского)}

Кроме промежутков между кустами и стеблями трав, по которым везде проглядывал желтый песок, на гребнях и склонах можно было заметить и небольшие типичные «барханы», т. е. холмики голого сыпучего песка с пологим наветренным и крутым подветренным склоном, навеянные последним сильным ветром. Этим ветром, выносившим рыхлый песок, были созданы рытвины на гребнях в виде небольших ложбин, обнажавших корни кустов. Следовательно, хотя пески Кара-кум в этой местности можно было считать в общем неподвижными, но ветры и на них находили себе работу.　

Пройдя несколько километров по этой дороге, которая не была утомительной, так как пролегала все время по долине между двумя высокими песчаными грядами, мы повернули на восток, и тут нашим лошадям стало трудно. Теперь им приходилось подниматься по довольно крутому склону песчаной гряды, спускаться с нее в следующую долину, опять подниматься и так далее без конца, все время по довольно рыхлому песку. Остановившись на гребне одной высокой гряды, я увидел, что и далее до горизонта местность имеет тот же характер, т. е. состоит из длинных и высоких песчаных гряд, вытянутых с северо-северо-востока на юго-юго-запад и отделенных друг от друга долинами. В общем картина была утомительно однообразная как по формам поверхности, так и по растительности; только чем дальше от хивинской дороги, тем чаще стали попадаться более высокие кусты и целые деревья песчаного саксаула и даже деревца кандыма в 2–3 м высоты.　

Пески этого типа я позже назвал грядовыми по форме их поверхности. Этот тип занимает большую площадь в западной половине песков Кара-кум и меньшую в южной части их (рис. 2 — грядовые пески в плане при виде с самолета).

^{Рис. 2. Грядовые пески. Аэрофотоснимок. Масштаб: 1:30 000 (получен от В. А. Федоровича)}

Пройдя километра два пути в поперечном к песчаным грядам направлении, мы сильно утомили лошадей. Солнце поднялось уже высоко, стало припекать, и песчаные склоны дышали жаром, словно горячая печь. Поэтому, выяснив тип песков, я повернул на юг по одной из долин между грядами, и часа через два мы выехали на южную окраину песков.

Итак, я убедился, что пески Кара-кум не пустыня, так как они покрыты растительностью — травами и кустами, даже небольшими деревьями, хотя и мало разнообразными. А кроме того, они не лишены и животной жизни. Я заметил красивую саксаульную сойку, быстро бегавшую по голым песчаным площадям и прятавшуюся в кустах, мелких птичек, вероятно славку, и пустынных чекана и бегунка, порхавших по кустам. По песку перебегали ящерицы, одни полосатые, другие пятнистые, но все настолько похожие по своей окраске на цвет песка, что прижавшуюся к поверхности его неподвижную ящерицу нельзя было заметить. Ползали большие черные жуки, пробегали жужелицы. Два раза из-под куста выскакивал заяц и мчался вверх по склону, быстро скрываясь за гребнем. На юг пролетела пара ворон. Присматриваясь к поверхности голых песчаных площадок, можно было заметить следы, оставленные разными животными — лапками зайцев и лисиц, разных птиц, ящериц, ножками жуков; иногда попадался извилистый желобок, слегка вдавленный ползшей змеей. Ветерок, конечно, быстро заметал эти следы, хорошо заметные в тихую погоду. Казаки сообщили, что в песках нередко попадаются джейраны (антилопы), но очень пересеченная местность сильно затрудняет охоту на них — они слишком быстро скрываются, перебегая через песчаные гряды. Встречаются и волки, а в камышах по низовьям рек Теджена и Мургаба много кабанов.　

При пересечении песков в восточном направлении я увидел, что в одной из котловин между грядами дно и склоны были особенно оголены; многие кусты засохли, травы почти не было, а в разных местах видны были норки и возле них кучки выброшенного песка. Я заметил, что в одну норку скрылся желтый зверок, а из соседней высунулась головка другого.　

— Это евражки, — объяснил мне казак. — Нам нужно объехать это место. Евражки тут столько нор нарыли, что кони на каждом шагу могут провалиться.　

Мы обогнули эту котловину по гребню окружавших ее гряд, и я мог видеть, как эти евражки, т. е. суслики, высовывали головки из норок, с любопытством наблюдая за нами. Подобные колонии роющих грызунов — сусликов и песчаных крыс — я встречал затем в разных местах песков Кара-кум, и повсюду они имели тот же характер большой оголенности песка, с отсутствием трав, сухими или засыхающими кустами и обильными свеженаметенными барханчиками. Эти грызуны мешают закреплению песков, так как, во-первых, способствуют засыханию растительности, объедая ее корешки и прокладывая многочисленные норы в корневой системе, а во-вторых, выбрасывают из этих нор на поверхность много рыхлого песка, который подхватывается ветром.　

Мы ехали до полудня вдоль окраины песков на восток и остановились для отдыха вблизи колодца и туркменской юрты. Сварили чай, позавтракали холодным мясом, оставшимся от ужина, и сухим хлебом. Солнце пекло; тени не было нигде, так как на окраине песков крупных кустов нет, а в окрестностях каждого колодца, где живут кочевники, растительность вообще сильно страдает от пастьбы скота и порубки кустов на топливо. Таким образом, человек также препятствует зарастанию и закреплению песков Кара-кум.　

По этой окраине можно было наблюдать наступление песков на степь. Грядовые пески теряли здесь свой правильный рельеф. Вместо гряд видны были отдельные холмы, почти лишенные растительности и часто представлявшие настоящие барханы, которые по форме похожи на сплющенную копытную кость лошади или серп луны (рис. 3). Один склон, обращенный в сторону господствующих ветров, т. е. наветренный, всегда пологий и песок на нем настолько уплотнен, что нога пешехода оставляет очень слабый след. По этому склону легко поднимаемся на плоскую вершину, также с уплотненным песком, за которой круто падает подветренный склон, состоящий из рыхлого песка; здесь нога глубоко вязнет. В обе стороны от вершины по направлению ветров выдвигаются рога бархана, постепенно понижающиеся, с одинаковыми склонами и острым гребнем, также из рыхлого песка. Под воздействием силы ветра барханы передвигаются; песчинки переносятся порознь и струйками вверх по пологому наветренному склону через вершину и скатываются по крутому подветренному вниз; одновременно другие на боках бархана переносятся вдоль его рогов. Так мало-помалу, песчинка за песчинкой, весь материал бархана передвигается по направлению ветра. Чем сильнее ветер, тем больше материала перемещается в тот же промежуток времени и с большей скоростью.　

^{Рис. 3. Песчаный бархан (вид сверху и поперечный разрез): а — наветренный склон; б — подветренный подветренный склон; в — рога}

Барханы на окраине песков имели различную величину, достигая от 1–2 до 4–5 м высоты. Они состояли из песка, принесенного ветрами с грядовых песков на поверхность соседней степи и задержанного сначала препятствием в виде кустика. Под его защитой песок вначале накапливался в виде маленькой косы с подветренной стороны (рис. 4, а). Когда коса достигала высоты самого куста, она сама становилась препятствием для ветра, но уже сплошным, а не решетчатым, как ранее, и песок начинал накапливаться также в виде косы с наветренной стороны куста (рис. 4, б). Куст мало-помалу засыпался песком все глубже (рис. 4, в), до вершины, и тогда начиналось превращение плоского холмика, состоявшего из слившихся наветренной и подветренной кос, в типичный небольшой бархан с пологим наветренным и крутым подветренным склонами (рис. 4, г), в глубине которого при раскопке можно было обнаружить кустик, давший ему начало. Вновь образовавшийся бархан увеличивался в отношении своего объема и высоты быстрее или медленнее в зависимости от количества песка, приносимого ветрами с грядовых песков на их окраину.　

^{Рис. 4. Накопление песка под защитой куста, засыпание куста и превращение песчаной косы в бархан}

Ветры не всегда дуют в одном направлении, и ветер противоположного направления не только останавливает передвижение бархана, но и изменяет его форму. Рога у него сокращаются; ветер уносит их рыхлый песок; крутой подветренный склон, сделавшийся наветренным, сглаживается, становится более пологим; гребень передвигается по плоской вершине в обратную сторону, и если противоположный ветер дует достаточно долго, бархан, так сказать, переворачивается; на месте крутого склона образуется пологий, а крутой и рога появляются на месте пологого (рис. 5). Поэтому по форме бархана всегда можно определить, с какой стороны дули в последнее время ветры и какой они были силы или продолжительности.　

^{Рис. 5. Перемена формы бархана под влиянием ветра противоположного направления}

На наветренных склонах барханов часто можно видеть мелкую рябь, представляющую многочисленные маленькие гребешки в 1–3 см высоты, разделенные плоскими ложбинками. Эти гребешки располагаются поперек направления ветра и представляют в миниатюре несколько извилистые барханные гряды с более пологим наветренным и более крутым подветренным склонами; на последних и в ложбинках можно заметить большое количество крупных песчинок, которые находят в них убежище. Эту рябь на барханах создают ветры небольшой силы (см. рис. 12).

Южная окраина песков Кара-кум, которую я изучал в этот и следующие дни, не представляла прямой линии, а была очень извилиста. Местами степь врезывалась языками более или менее далеко в глубь песков, местами же пески выбегали в степь, представляя одиночные, двойные и тройные барханы. Было ясно, что эти барханы, разбросанные по степи порознь и группами, представляют авангард наступающих на степь песков. Но так как грядовые пески Кара-кум везде имели один и тот же характер, то возникал вопрос, почему они наступают на степь не повсеместно одинаково, а отдельными участками.　

Изучение окраины позволило дать ответ на это. Наступление песков наблюдалось там, где на окраине были колодцы и возле них юрты туркмен. Грядовые пески Кара-кум в общем можно считать достаточно закрепленными растительностью и неподвижными. Но кочевник-скотовод истребляет кусты на топливо, а его скот, в особенности козы и бараны, поедают траву и копытами разрыхляют слежавшийся песок. И везде, где на окраине пустыни Кара-кум были юрты во время моего объезда или где возле колодцев они были прежде, грядовые пески были заметно более оголены, чем в других местах: кустов было меньше, они были поломаны, объедены, трава почти отсутствовала, поверхность песка была истоптана. Поэтому ветер и находил для себя много рыхлого материала, подхватывал его и уносил в степь, где и слагал из него, как описано выше, барханы в виде авангардов своего наступления.　

Грядовые пески являются пастбищем для скота кочевников; на них довольно много травы, которая является лучшим кормом для скота, чем полынь и другие кустики степи. И хотя скот, собирая корм, бродит по пескам довольно далеко от юрт и колодцев, но главная потрава растительности происходит вокруг них, и не только на окраине песков, но и в глубине их, где также есть колодцы и живут кочевники. Такое же вредное влияние на закрепленность песков оказывают колонии сусликов и песчаных крыс в котловинах между грядами, как описано выше.　

Теперь нужно познакомить читателя со степью, которая занимает более или менее широкую полосу между первой цепью гор Копет-дага и окраиной песков.　

Эта степь имеет слабый, но достаточно заметный уклон на север, от гор к пескам, так как создана из рыхлого материала — валунов, гальки, гравия, песка и ила. Постоянные водные потоки в виде речек и ручьев и временные, образующиеся при таянии снегов на горах и при сильных дождях, выносят этот материал из гор и постепенно отлагают его у их подножия. Геологи называют такие отложения «пролювием».　

Растительность степи не везде одинакова. Вблизи подножия гор, где дожди выпадают чаще, степь покрыта травой, среди которой теряются кустики полыни и других кустарных растений. С удалением от гор трава все больше редеет, кустарные растения появляются в большем количестве, но все чаще проглядывают голые площадки пролювия, покрытые белыми выцветами солей. Более крупные временные потоки, вытекающие из поперечных ущелий Копет-дага (рис. 6) после дождя, не растекаются по всей степи, а промывают себе неглубокие русла, по бортам которых, а также и по дну можно видеть более частые и высокие кусты; жизнь их поддерживается влагой, содержащейся в отложениях русла на глубине. Однообразие этой степи нарушается только там, где из ущелий Копет-дага вытекают постоянные речки и ручьи, вдоль которых более или менее узкой полосой, в зависимости от количества воды, расположены сады и орошаемые поля селений и небольших городов.

^{Рис. 6. Передовая гряда хр. Копет-даг в районе ст. Бами и подгорная равнина с травяно-кустарниковой степью и галочно-щебнево-песчаной почвой — пролювием (фото Б. А. Федоровича)}

У самой окраины песков часто исчезает скудная растительность степи, и огромные площади представляют «такыры». Этим тюркским термином обозначают совершенно ровные площади с голой почвой светлосерого или розовато-серого цвета, гладкой как паркет и настолько твердой, что подковы лошадей почти не оставляют на ней следа. Тонкие трещины разбивают этот «паркет» на неправильные многоугольники. Только кое-где трещины дали возможность укрепиться какому-нибудь жалкому стебельку, стелющемуся по твердой поверхности и не нарушающему общей картины серой пустыни с глинистой почвой (рис. 7).

^{Рис. 7. Поверхность такыра, снятая с высоты человеческого роста вертикально вниз (фото Б. А. Федоровича)}

Такыры представляют сухое дно временных озер. Весной, при быстром таянии снегов или после проливного дождя, выпавшего в какой-либо части Копет-дага, временные потоки, вытекающие из горы, доносят воду до окраины лесков. Последние сразу останавливают их движение; потоки разливаются и образуют озера, которые существуют несколько дней, редко 2–3 недели, и высыхают. Вода этих озер очень мутная; потоки на своем длинном пути от гор по пологому склону размывают пролювий степи и приносят в озера много самого мелкого ила, который и оседает на дно тонкими слоями. Так, в течение многих тысячелетий образовались эти такыры, почва которых состоит из тонких слоев светлосерого или розовато-серого песчано-глинистого ила. Растительность на такырах не может развиваться потому, что семена растений, приносимые ветром, не могут удержаться на гладкой поверхности, укрепиться и прорасти; ветер уносит их дальше: или на пески, или на степь за границами такыра. Только в виде исключения на такыре можно увидеть маленький кустик или пучок травки, семена которых случайно застряли в тонкой трещине и проросли, а растение ведет отчаянную борьбу за свое существование, так как плотная почва такыра водонепроницаема, и слабым корешкам трудно пробиться через нее до более глубоких горизонтов, содержащих влагу.　

Такыры тянутся вдоль окраины песков прерывистой цепью, достигая 500—1000 м в ширину и иногда нескольких километров в длину. На такырах обыкновенно нет барханов — авангарда песков, так как на гладкой поверхности такыра песчинки, приносимые ветром с песков, не могут удержаться и сметаются дальше. Только местами у самой окраины песков, где почва такыра более грубая песчаная, потому что во время существования озера или пока его дно было еще мокрое сильный ветер нанес песок, появляются кустики, а вместе с ними и песчаные барханы, образовавшиеся под их защитой.　

Упомяну кстати, что два года спустя, на пути из Кызыл- арвата к Узбою, я сам увидел затопление такыров. Это было весной. Мы ехали на окраине песков по такыру. В Копет-даге разразился ливень, и нам тоже досталось. С гор примчался поток воды, и в несколько минут такыр превратился в озеро с грязножелтой водой, глубиной в несколько сантиметров, протянувшееся далеко в обе стороны вдоль окраины песков.　

Мое путешествие вдоль окраины песков Кара-кум продолжалось десять дней. Мы через день отходили от этой окраины и шли по степи к ближайшей станции железной дороги, чтобы запастись хлебом и мясом для себя и подкормить лошадей сеном в виде снопов люцерны, которые можно было достать в оазисах на речках у станций. Это было необходимо потому, что на песках окраины подножный корм для лошадей был слишком скудный и лошади могли похудеть. Казаки же заявили, что с них требуют, чтобы кони всегда были «в теле». В связи с этим у нас было небольшое столкновение с туркменами возле ст. Геок-тепе. Как известно, близ этой станции во время завоевания Закаспийской области произошел ожесточенный бой с туркменами, и русское войско под командой ген. Скобелева взяло штурмом крепость, защищенную высокими глинобитными стенами. Туркмены, жившие возле этой станции и развалин крепости, очевидно сохранили еще неприязнь к русским, так как отказались продать казакам снопы сена, лежавшие большой кучей на крыше их глинобитного жилища. Так как подножного корма здесь не было вовсе, казакам пришлось самовольно взять несколько снопов, чтобы покормить лошадей во время ночлега. Геок-тепе расположена на большой речке, вытекающей из Копет-дага, так что в зеленом корме в этом оазисе не могло быть недостатка.　

Восточнее г. Асхабада граница с Персией (Ираном), пролегающая вообще южнее первой цепи Копет-дага, неожиданно выдвигается углом через эту цепь почти до линии железной дороги. В этом углу расположен небольшой персидский городок Лютфабад. Вдоль границы никакой охраны не было, и мы свободно пересекли ее, чтобы проехать через этот город и взглянуть хоть мельком на жизнь персов. На узкой улице мы увидели лавки с разными товарами, мужчин в высоких черных шапках с крашенными в рыжий цвет большими бородами, женщин, одетых в широкие цветные шаровары и несших на голове глиняные кувшины с водой. Мы купили дыни, сухие фрукты и лаваш — тонкие, почти как бумага, хлебные лепешки. Я пробовал их уже в Баку и Тифлисе, где их также пекут булочники- персы, но здесь они были особенно вкусны. За Лютфабадом мы опять пересекли границу, и никто не остановил нас, не спросил документы.　

За этим городом от ст. Каакха и до ст. Душак окраина песков выдвигается на юг почти до самой линии железной дороги. Повсюду же западнее дорога проложена по степи приблизительно на половине расстояния от подножия гор до окраины песков, которое достигает 10–20 км. Вместе с тем и характер степи между подножием Копет-дага и песками здесь был другой — она была покрыта хорошей густой травой, конечно уже пожелтевшей от летней жары. Это приближение песков и изменение степи — хорошая трава и отсутствие такыров перед песками, — конечно, обращали на себя внимание и требовали объяснения.　

Я нашел его, рассмотрев рельеф Копет-дага. К западу от этой местности передовая цепь гор разорвана многочисленными ущельями, из которых вытекают как постоянные речки и ручьи, так и временные потоки из небольших ущелий. Те и другие выносят из гор много рыхлого материала, из которого образуется и пролювий степи, и тонкий ил такыров. В этой же части восточнее ст. Каакха передовая цепь Копет-дага невысокая, но сплошная: ни одно ущелье не пересекает ее до ст. Душак, расположенной на речке, собирающей воды с более высокой второй цепи. Вот почему на этот участок степи из гор почти не выносится материал для накопления мощной толщи пролювия степи и ила такыров, как это происходит западнее. А если нет такыров, которые сильно задерживают наступление песков Кара-кум на юг, как описано выше, то понятно, почему пески здесь уже придвинулись почти к самой железной дороге.　

Но почему здесь на степи до подножия гор такая хорошая трава? Может быть, почва здесь иная, чем на западе? Я выкопал ямку, глубиной около метра, и увидел, что почва здесь не такая, как на скудной степи западнее. Там она представляла грубослоистую смесь глины и песка, гравия и гальки — типичный пролювий горных подножий. Здесь же это был неслоистый буро-желтый пористый суглинок без гальки и гравия, легко разрезаемый ножом и раздавливаемый между пальцами в мелкий порошок, в котором чувствовались отдельные песчинки среди нежной пыли. В нем, при осмотре стенок, попались и две створки маленьких ракушек, совершенно таких же, как и те, которые можно было при тщательных поисках найти на поверхности земли и на стеблях травы, но живые, с телом моллюска в глубине створки. Следовательно, это был настоящий лёсс, который я увидел впервые в природе, но хорошо помнил подробное описание его качеств в книге Рихтгофена о Китае, чтение которой так повлияло на выбор моей специальности.　

Итак, почву этой степи составлял лёсс, а не пролювий, как степи западнее. Поэтому здесь росла и хорошая густая трава, так как лёсс — плодородная почва. Отсутствие пролювия на этой степи хорошо объяснялось указанным рельефом этой части Копет-дага — сплошной и низкой передовой цепью, с которой временными потоками на степь не могло сноситься много грубого материала. Но почему на степь приносилось столько мелкой пыли, что из нее образовался лёсс? Мысль невольно обращалась к пескам Кара-кум, расположенным рядом, севернее, т. е. с той стороны, с которой дуют наиболее частые и сильные ветры. Я еще не испытал сильных ветров в эти дни путешествия — они были жаркие и тихие. Но я знал из литературы, что при сильном ветре воздух над песками становится мутным настолько, что можно смотреть на солнце, не жмурясь, оно кажется красным, без лучей и еле светит. Воздух наполнен не песком, а мелкой пылью; ветер поднимает, конечно, и песчинки, но последние струятся по поверхности песка, более мелкие поднимаются и выше; даже всадник ощущает их движение; они попадают ему в глаза, скрипят на зубах. Рассматривая пробы песка под лупой, можно было заметить в них очень мелкие частицы, т. е. пыль, которая и поднимается высоко в воздух. При перевевании ветром песчинки трутся друг о друга и также создают мельчайшую пыль. Следовательно, песчаная область является постоянным источником пылеобразования; эту пыль ветры приносят с песков Кара-кум на юг, и она постепенно оседает из воздуха на поверхность степи и, накопляясь в течение тысячелетий, создает почву в виде лёсса.　

Но ветры приносят пыль с песков на всем протяжении пустыни Кара-кум. Почему же лёсс образовался из этой пыли только на этом участке подгорной полосы Копет-дага, а западнее, где пыль также оседала, лёсса нет? На этот вопрос дал мне ответ тот же рельеф Копет-дага. Как сказано выше, западнее этого участка вода выносит из гор много материала, создающего пролювий, который и образует почву степи. Пыль выпадает и здесь, но количество ее вообще очень невелико; она только присоединяется к материалу пролювия и не может создать самостоятельный слой почвы. А на описываемом участке пролювий, как сказано, не образуется или образуется в небольшом количестве у самого подножия низкой передней цепи. Поэтому здесь и мог образоваться лёсс из пыли, оседавшей в течение тысячелетий и накоплявшейся под защитой густой травяной растительности.　

Карта показала мне вторую особенность этого участка железной дороги, очевидно имевшую значение в отношении накопления лёсса. Здесь, оказывается, на расстоянии 30–40 км от подножия Копет-дага расположена обширная сухая дельта р. Теджен, где эта река, ветвясь на многочисленные рукава, теряется среди песков Кара-кум, не образуя какого-либо озера. Эти рукава несут много воды только весной, а летом все больше усыхают, и их русла, представляющие отложения мелкого речного ила, являются площадями развевания, с которых осенние и зимние ветры поднимают много пыли и уносят ее на юг к Копет-дагу, где и отлагают на травяной степи. Эта дельта, очевидно, является главным источником пыли в дополнение к пыли, вздымаемой ветрами на песках.　

С низовьем р. Теджен мы познакомимся дальше, а здесь я упомяну, что и пески, окаймляющие с севера этот участок подгорной полосы с хорошей травяной степью и наступающие на него, принадлежат не к типу грядовых песков, а к другому — бугристых, который мы опишем ниже, когда хорошо изучим его.　

Миновав этот интересный участок подгорной полосы Копет-дага, которым она оканчивается на востоке, я проехал вдоль железной дороги до ст. Карры-бенд[1] на р. Теджен. Первая часть моей работы была закончена; я познакомился с окраиной песков Кара-кум и с подгорной степью вдоль Копет-дага от г. Кызыл-арвата до ст. Душак, изучил тип песков, обмерил ряд колодцев, осмотрел такыры и выяснил их значение как защитников от наступления песков. Ночевали мы все время под открытым небом; погода была сухая и теплая даже ночью (вторая половина августа старого стиля).

Глава IV ВДОЛЬ р. ТЕДЖЕН ДО ГРАНИЦЫ АФГАНИСТАНА

Река Теджен, или Герируд (по-персидски), в конце лета у станции железной дороги Карры-бенд представляла не речку, а ряд озерков и луж с мутно-зеленоватой водой, которые занимали самые глубокие впадины в русле, достигавшем 30–40 м ширины. Это русло, весной заполненное водой, теперь вокруг этих луж и озерков имело вид рассохшейся торцовой мостовой. Ил, покрывавший все дно, высох и был разбит глубокими и широкими трещинами на пяти- и шестиугольные призмы. Русло было окаймлено береговыми обрывами в 1–2 м вышины из слоистого серого ила, в обе стороны от которых до вторых берегов, вышиной в 4—10 м, тянулись заросли камыша (тростника) и кусты тамариска (гребенщика, по-туркменски «юлган»). Это пространство весной также затоплялось рекой. Вторые берега, сложенные из более древних речных отложений, были окаймлены узкой полосой тополей и ив, росших над обрывом; за ней расстилалась равнина с лужайками травы, площадями солончаков и голых такыров и отдельными холмиками песка.　

Мы направились вдоль правого берега реки на север, чтобы осмотреть ее дельту. Уже в нескольких километрах от станции русло начало делиться на рукава, которые имели тот же характер, но меньшие размеры в ширину. Каждый рукав представлял русло, совершенно сухое или с лужами воды во впадинах; дно русел имело тот же вид рассохшейся торцовой мостовой, состоявшей из пяти- или шестиугольных призм. Верхний слой ила этих призм часто был приподнят по окраинам или даже закручен, так что представлял плоский таз с растресканными боками. На поверхности призм местами были видны следы животных, которые бродили по илу, пока он был еще влажный. Я различил следы зайцев, собак (или волков) и лисиц, разных птиц и кабанов, которых много в камышах дельты. Казаки сообщили, что встречается и тигр, только очень редко, и что на всякий случай коней ночью нужно держать на привязи возле себя.　

Пространство между руслами, весной также затопляемое водой, представляло густые заросли камышей, кустов тамариска, местами тальника. Среди них на более высоких площадках встречались поля хлебов, уже сжатых, и бахчи с арбузами и дынями вблизи юрт туркмен, густо населяющих дельту из-за обилия подножного корма в виде камышей и возможности хлебопашества и бахчеводства на орошаемой в начале лета земле. Мы прошли за день далеко в глубь дельты, пересекая сухие русла и заросли между ними, где тропа часто представляла узкий коридор между стенами пожелтевшего уже камыша. В зарослях довольно часто слышен был крик фазанов; на площадках полей я заметил удодов, зимородков и фазанов.　

Мы остановились на ночлег вблизи двух чистых, нарядных кибиток на окраине большой площадки с бахчами. Туркмен продал нам несколько снопов зеленого камыша, чтобы кормить лошадей, не отпуская их на пастбище, так как они могли попортить бахчи. Перед закатом солнца он пришел к нашему лагерю и просил меня полечить его дочь, которая была тяжело больна лихорадкой. Я уверял его, что я не врач и не имею права лечить людей. Но он так усердно просил хотя бы посмотреть больную, что пришлось согласиться. Туркмен привел меня в одну из кибиток. Она была очень чистая, войлоки ее стенок и кровли толстые и белые, пол устлан текинским ковром; вдоль стенок стояли нарядные ковровые сумы, сундучки и шкафчик. На ковре лежала молодая женщина в желтых шелковых шароварах и зеленом халате, а голова ее покоилась на подушке, по которой разметались черные косы. Смуглое красивое лицо было покрыто сильным румянцем, глаза закрыты, дыхание учащенное. Я взял ее руку и, нащупав пульс, насчитал 120. Можно было думать, что это был приступ лихорадки (о малярии тогда не знали), которой население дельты Теджена вообще страдало, так как обилие стоячей воды в лужах и озерках русел сопровождалось обилием комаров. Я мог помочь больной только тем, что дал ее отцу несколько порошков хинина из своей походной аптечки и папиросной бумаги, чтобы сделать пилюли и дать больной проглотить горькое лекарство. В благодарность отец прислал нам вечером целое блюдо жирного пилава, и мы с казаками в первый раз вкусно поужинали. Вода для чая была чистая и пресная. Летом, когда проточная вода в руслах высыхает, живущие в дельте туркмены вырывают в них неглубокие колодцы и получают хорошую воду, если оберегают ее от загрязнения скотом.

На следующий день, оставив одного казака и вещи возле кибиток, я поехал с другим казаком дальше на север, чтобы увидеть окончание дельты среди песков. Мы ехали довольно долго вдоль одного из русел, пока не появились среди зарослей камыша первые холмики песка, также еще отчасти заросшие камышом. Дальше эти холмы стали выше, а пояс камыша, окаймлявшего сухое русло, сузился до 2–3 м; русло было местами пересыпано песком. Я проехал еще километр и поднялся на вершину самого высокого холма, чтобы обозреть местность. На севере и северо-востоке видны были только песчаные холмы, тогда как на северо-западе и западе в промежутках между холмами кое-где видны были желтые полоски камышей; там, очевидно, отдельные рукава речной дельты тянулись еще дальше среди песков, и весной, может быть не ежегодно, по ним еще проникала вода.　

Пески в этой части пустыни Кара-кум имели другой характер, чем виденные мною раньше и описанные выше. Здесь не было высоких параллельных гряд, разделенных долинами. Везде видны были плоские холмы с неровными склонами, все почти одной и той же высоты; редко среди них поднимался немного более высокий холм. Пологие склоны, плоские вершины и котловины между холмами были одеты растительностью, конечно не сплошной, а с более или менее широкими промежутками из голого песка. Растения были в общем те же, которые я видел на грядовых песках: пучки длинного селина, мелкая трава редкими щетками, кусты кандыма и песчаного саксаула, в некоторых котловинах довольно густые заросли кустов тальника. Саксаул и кандым нередко представляли даже деревца в 2–3 м высоты. Реже встречались красивые деревца сюзена, или песчаной акации (Ammodendron), той же высоты, с серебристыми листочками и плакучими ветвями, которые весной украшены кистями темнофиолетовых душистых цветов (рис. 8).　

^{Рис. 8. Бугристые пески западной окраины дельты р. Мургаб (фото Б. А. Федоровича)}

Этот тип лесков я позже назвал бугристым в отличие от типа грядового, и оба эти термина укоренились в науке. В бугристых песках, как и в грядовых, также встречались более оголенные площади, ложбины выдувания и маленькие барханчики. И здесь я также наткнулся на котловину с многочисленными норками сусликов и песчаных крыс, обращавшую на себя внимание своей оголенностью, отсутствием травы, засохшими кустами и кучками песка, выброшенного из норок и развеваемого ветром. В отношении легкости проезда бугристые пески значительно хуже грядовых, так как путнику приходится то и дело подниматься на холмы и спускаться в котловины между ними, что утомительно и для лошади и для пешехода.

По той же дороге мы вернулись вечером к месту ночлега и с удовольствием, после целого дня езды по пескам, накаленным солнцем, выпили вдвоем целый чайник, который второй казак уже вскипятил. Пришел хозяин кибиток и сообщил, что его дочери гораздо лучше. Несколько дней она лежала неподвижно и бредила, а теперь сидит и захотела есть. Я отдал ему зайца, которого подстрелил в песках, так как казаки заявили, что они едят «косых» только в крайнем случае и предпочитают баранину. Они надеялись, что туркмен опять пришлет нам к ужину хороший пилав, и не ошиблись; кроме пилава он принес нам большую дыню и получил еще несколько порошков хинина для дочери.　

На следующий день мы проехали по той же тропе обратно к ст. Карры-бенд. Отсюда я должен был съездить по железной дороге на несколько дней в г. Мерв, чтобы получить в конторе постройки деньги на продолжение экспедиции и закупить припасы. Казаки и лошади остались у станции. Дорога между р. Теджен и обширным оазисом Мерва пролегает по равнине, представляющей площади больших такыров красноватого цвета, солонцовой степи со скудной растительностью и белыми выцветами солей и отдельные участки невысоких бугристых песков. Затем появились небольшие рощи, пашни и бахчи, арыки, выведенные из р. Мургаб, глинобитные домики и кибитки земледельцев. Кое-где видны пасшиеся козы и бараны и одинокие верблюды, уже покрывшиеся ровным ковриком шерсти после весенней линьки; они смотрели с удивлением на проходивший поезд или отбегали от него тяжелой рысью в сторону.　

Город Мерв в это время состоял из одноэтажных глинобитных или сырцовых домиков, группировавшихся вокруг вокзала. Постройка железной дороги уже продвинулась в глубь песков по направлению к р. Аму-дарье, и Мерв был ближайшей станцией, снабжавшей укладку пути шпалами, рельсами, скреплениями и провиантом из нескольких складов. Один из домов недалеко от вокзала являлся гостиницей с несколькими очень скромно обставленными номерами — глинобитный пол, маленькое окно, кровать без белья и подушки, стол и стул. В небольшой столовой подавали обеды, вино. В городе было несколько лавок, постоялый двор для караванов, приходивших через пески из Хивы и с Аму-дарьи с хлебом, шерстью и другими товарами, базар, контора строительства ж. д. и канцелярия окружного исправника. Река Мургаб, текущая с гор Афганистана, гораздо многоводнее Теджена, и ее разветвление на рукава дельты начинается южнее Мерва у древней плотины Султан- бенд, поднимавшей воду в реке для ее распределения по арыкам, орошающим большой оазис с обширными площадями плодородной земли. Вскоре после постройки дороги значительная часть оазиса была взята царским домом Романовых в качестве государева имения под культуру хлопка и для орошения полей восстановлена плотина Султан-бенд.　

Переночевав в гостинице, я за день устроил все свои дела и вечером пришел на вокзал, где стоял уже товарный поезд с одним пассажирским вагоном для отправления на запад. Регулярного движения еще не было. Сложив вещи в вагон и узнав, что поезд отойдет еще не скоро, я пошел в гостиницу поужинать. Но едва мне подали еду, как я услышал свисток паровоза и, выбежав на улицу, увидел красный фонарь удалявшегося последнего вагона, в котором уезжали все мои вещи. Пришлось итти на вокзал, подать телеграмму на ближайшую станцию, чтоб сняли вещи из вагона, а затем вернуться в гостиницу и ночевать без подушки и одеяла в ожидании следующего поезда, отходившего рано утром.　

По возвращении на ст. Карры-бенд мне предстоял большой маршрут на юг вверх по р. Теджен до границы Афганистана, затем вдоль этой границы на восток до р. Мургаб и вниз по последней на север до г. Мерва, чтобы познакомиться с южной частью области. Три дня мы ехали до г. Серахс (около 100 км) по очень однообразной местности вдоль реки, вернее ее русла, в котором лужи и прудки мутно-зеленоватой воды, сохранившиеся в более глубоких впадинах, чередовались с пространствами еще липкой грязи или уже высохшей и разбитой трещинами на многоугольники. Это русло, шириной от 30 до 40 м, заполняется водой только весной. Его окаймляют берега, вышиной от полуметра до 2 м, от которых начинаются заросли камыша, тамариска, тальника и других кустов, весной также затопляемые водой и простирающиеся до вторых берегов, значительно более высоких, от 4 до 8 м, ограничивающих собственно долину реки от окружающей степи, в которую первая врезана. Местами эти вторые берега окаймлены узкой полосой тополей и тала, растущих над обрывом, к которым кое-где присоединяются и заросли. Русло извивается на дне долины между первыми берегами. Дорога идет по равнине недалеко от обрыва вторых берегов. Равнина тянется на восток и на запад и, насколько видно, представляет такыры и скудную солонцовую степь. На востоке вдали видны бугристые пески, а на западном горизонте горы Копет-дага, из которых в двух местах вытекают речки Меана и Чаача, в половодье, может быть, добегающие до Теджена, а в прочее время отлагающие свой пролювий на степи и на такырах. Для ночлега приходилось спускаться на дно долины, где заросли камыша давали корм лошадям, кусты — топливо, а лужи в русле — воду.　

Серахс представлял жалкий городок из глинобитных домиков и кибиток туркмен. Мы остановились на постоялом дворе возле армянской лавочки, где можно было купить сено для лошадей, баранину и хлеб для себя. Существование этого населенного пункта, единственного на реке выше железной дороги, объясняется тем, что здесь из реки выведены арыки, которые орошают довольно большую площадь, занятую пашнями и бахчами. Некоторые арыки уходят далеко на север, а в старое время они будто бы протягивались почти до Мервского оазиса. Изъятие воды из Теджена и обусловливает то, что ниже Серахса в русле реки уже с половины лета остаются только лужи.　

Выше Серахса Теджен уже имел постоянное течение и представлял речку с чистой водой, шириной до 10 м, но не глубокую. Долина ее врезана в невысокие холмы Кызыл-кая и представляет рощи тополей, тала, тамариска, заросли камыша, лужайки. Граница Персии проходит здесь по самой реке, но никакой пограничной стражи мы не видели; долина была совершенно безлюдная на всем протяжении до афганского поста Зюльфагар, за исключением одного пункта на половине пути возле моста Пуль-и-хатум, где был небольшой казачий пост под командой хорунжего. Мы, конечно, ночевали возле него, и я провел целый вечер у хорунжего, который был рад гостю, скрасившему его одинокую жизнь. Единственным его развлечением была охота в более высоких горах на персидской территории. В этом месте в Теджен впадает слева текущая из Персии большая река Кешеф-руд. Фазаны в зарослях по обеим рекам, киклики на склонах гор, изредка горные бараны составляли охотничью добычу.　

Выше моста долина Теджена становится уже, горы на обоих склонах долины немного выше; появляются скалы, а в них окаменелости, т. е. интересная работа для геолога, молотку которого пески и степи до сих пор ничего не давали в этом отношении. Последний ночлег в долине был уже недалеко от поста Зюльфагар, где граница Афганистана, подходя с востока, упирается в границу Персии на р. Теджен. Обходя вечером заросли камыша вблизи нашего лагеря в надежде выгнать фазана, я увидел на затвердевшем иле отпечатки лап крупного хищника, судя по их величине — тигра. Хотя он бродил здесь в начале лета, когда ил в зарослях еще был мягкий, а в пустынной долине реки поживы для него не было, но казаки очень испугались и развели на ночь большой костер и по очереди дежурили, чтобы поддерживать огонь. Но кроме монотонного крика маленькой совы-сплюшки и журчания воды в реке ничто не нарушило ночную тишину.　

На следующее утро мы выехали раньше обычного. Чтобы выбраться из долины Теджена и повернуть на восток к Мургабу, нам нужно было пройти вверх но ущелью в горах этого склона, устье которого было уже на афганской территории вблизи поста Зюльфагар. Казаки боялись, что афганцы заметят нас, остановят и арестуют, так как помнят еще поражение на Кушке и захотят сделать русским неприятность. Паспортов или пропуска в Афганистан у нас, конечно, не было, и афганцы имели полное право задержать нас и препроводить под конвоем в ближайший город, где держать под арестом до выяснения дела русским консулом в Герате, что могло затянуться на неделю или две. В крайнем случае они могли отпустить нас, отобрав оружие, что для казаков, имевших казенные винтовки, было бы очень неприятно. Поэтому они очень торопились, чтобы проехать по афганской земле пораньше, пока на посту еще спят, и не позволили мне останавливаться для осмотра скал. А устье ущелья представляло прекрасные обнажения, которые интересно было бы внимательно изучить, тогда как дальше по дороге, когда мы выехали на свою территорию, склоны гор были уже пологими и заросшими травой. Здесь вскоре случилась вторая неприятность. Спускаясь верхом по склону долины, я увидел впереди кабана, рывшего землю. Я сорвал с плеча свою двустволку, которая на ночь в ожидании появления тигра была заряжена пулей, но в этот момент моя лошадь провалилась передними ногами в какую-то нору, и я полетел через се голову на землю. Кабан, конечно, успел удрать, и подъехавшие казаки смеялись, хотя и жалели об утраченной возможности хорошо поужинать. Ввиду безлюдия долины Теджена наша пища ограничивалась чаем и сухим хлебом.　

В этот неудачный день мы остановились очень поздно, уже в сумерки, во впадине небольшого озера с заметно солоноватой водой, так что и чай был прескверный. Лошади тоже голодали до рассвета, так как отпустить их на пастбище ввиду близости афганской границы было опасно — ночью их могли бы угнать.

Глава V ПО КУШКЕ И МУРГАБУ. ЗАГАДОЧНЫЕ ПЕЩЕРЫ. ПЕНДИНСКАЯ ЯЗВА

Весь следующий день мы ехали на восток по скучной местности, которая тянется вдоль афганской границы между реками Тедженом и Кушкой. Она представляет «баиры» — однообразные плоские холмы предгорий хр. Парапамиз, поросшие травой и мелкими кустами и, ввиду полного отсутствия выходов коренных пород, не интересные для геолога. Несмотря на хороший подножный корм, местность была совершенно безлюдная и, вероятно, безводная, судя по отсутствию колодцев и родников. Поздно вечером мы добрались до р. Кушки, где могли ночевать и следующий день ехать вниз по ее долине, ограниченной такими же холмами и так же безлюдной, хотя заросли камышей и рощи вдоль реки оживляли пейзаж. Безлюдие, вероятно, объяснялось тем, что после конфликта с афганцами на этой реке кочевое население было временно выселено из пограничной полосы на север или ушло на юг. Вечером мы добрались до Пендинского оазиса, занимающего треугольник между Кушкой и Мургабом, выше устья первой. Здесь находился русский пограничный пост из полусотни казаков и роты стрелков — Тахта-базар, где мы провели два дня.　

Этот пост еще не успел обстроиться, солдаты и офицеры жили в палатках. Я познакомился с офицерами; их было двое: подполковник и хорунжий. Вечером за ужином мы разговорились. Подполковник, уже пожилой человек, вспоминал свою молодость, шестидесятые годы, Писарева и Чернышевского, их идеи и влияние на русскую молодежь, оживление после Севастопольской кампании, отмену крепостного права и надежды на крупные реформы, постепенно поблекшие в конце царствования Александра II. Он сопоставлял это интересное время с современным режимом под тяжелой рукой Александра III.

Мне казалось странным, что подполковник, седой заслуженный офицер, командует только ротой стрелков в этом глухом углу на афганской границе. Позже казаки рассказали мне, что подполковник находится здесь как бы в ссылке под надзором хорунжего, как «неблагонадежный». Хорунжий, впрочем, не производил впечатления надзирателя и принимал участие в нашем разговоре о недостатках самодержавного режима, вызвавших хождение интеллигенции в народ для проповеди революции, которое закончилось преследованием участников, об организации «Народной воли» и ее удачных и неудачных покушениях на представителей самовластия, кончая самим царем. Подполковник, восхищаясь героизмом народовольцев, однако не одобрял их деятельности. Он считал, что, несмотря на все препятствия, нужно продолжать пропаганду, особенно в городах; рабочие, число которых будет быстро расти в связи с развитием промышленности, гораздо скорее усвоят революционные идеи, чем крестьяне, у которых владение землей развивает собственнические инстинкты. Хорунжий, молодой человек, наоборот, надеялся на то, что террор заставит правительство пойти на уступки, а ждать восстания рабочих, по его мнению, слишком долго.　

На следующий день за завтраком офицеры сообщили мне, что недалеко, в пределах Пендинского оазиса, есть признаки нефти, и предложили показать их. Мы поехали верхом по долине, покрытой зарослями кустов и чия, среди которых кое-где были заброшенные пашни и остатки бахчей; населения не было видно. В нескольких километрах мне показали на лужицах небольшого болотца черные пленки на поверхности воды, которые были приняты за нефть. Но это оказались пленки окислов железа, которые часто образуются на болотной воде и вводят в заблуждение людей, не знакомых с выходами нефти. По составу склонов долины, врезанной в те же баиры предгорий, здесь нельзя было предполагать присутствия нефти.　

Более интересны были пещеры, расположенные возле Пендинского оазиса, на склоне правого берега Мургаба выше устья Кушки, довольно высоко над уровнем реки (рис. 9). Переехав через реку и оставив лошадей с одним из казаков у реки, я поднялся с другим казаком по крутому склону к отверстию одной из пещер. Оказалось, что пещеры эти не естественные, а искусственные, вырытые человеком в мягкой песчано-глинистой породе, из которой состоит весь склон, как и соседние баиры этой местности. Через отверстие мы вошли в длинный коридор, уходивший в глубь склона; в обе стороны от него открывались дверные отверстия ряда отдельных комнат. Коридор имел около 40 м длины и от 2 до 3 м ширины и высоты; такую же ширину и высоту имели комнаты, которые не сообщались друг с другом, а имели выход только в коридор. Они были различной длины; некоторые были двойные; после сужения в тесный проход они опять расширялись. Почти у всех в дальнем конце, реже сбоку, был узкий проход, прямой или углом, и затем расширение в виде небольшого чулана, на дне которого часто зияла яма кувшинообразной формы, т. е. с более узким горлом, глубиной в 2–3 м. Из некоторых комнат вела еще лестница вверх, в такую же комнату второго этажа.

^{Рис. 9. План одной из пещер в горе правого берега р. Мургаб в Пендинском оазисе}

^{1 — устья впадин-кувшинов для хранения хлеба; 2 — лестницы в комнаты верхнего этажа. Масштаб около 3 м в 1 см}

Вся эта многокомнатная пещера была высечена в мягкой, но достаточно устойчивой желтой породе баира и сохранилась прекрасно; потолки были сводчатые, стены и двери кое-где с незатейливыми украшениями и нишами; последние большею частью были закопчены, следовательно в них ставили светильники. Одна из комнат, очевидно, служила местом молитвы: задняя часть была отделена от передней невысоким барьером под аркой, а в боковых стенах были четыре ниши с арками. У входа в эту комнату в породе были высечены грубые изображения рук и подобие креста.　

Пол комнат был покрыт слоем пыли: попадались черепки глиняной посуды, стебли камыша, истлевшая солома. Упомянутые ямы в комнатах, очевидно, служили для хранения зерна; возле некоторых были кучи истлевшей соломы и хлебные зерна, а в нескольких ямах я заметил высохшие трупы лисиц и шакалов, которые случайно свалились в эти ловушки. На стенках ям можно было различить многочисленные царапины от когтей этих животных, в отчаянии безуспешно старавшихся выскочить из ямы. В других ямах я заметил кучи разных костей.　

Вторая пещера, расположенная ниже по склону, представляла только одну большую комнату, разделенную барьером на две части; в задней, в глубине, был выступ подобно алтарю с двумя ступенями. Третья пещера состояла из трех комнат, наполовину засыпанных. Устья остальных двух пещер против Тахта-базара и двух выше по Мургабу были видны в отвесном обрыве над рекой, так что забраться в них можно было, только спустившись сверху на канате. Они, очевидно, были того же типа, что и осмотренные.　

Эти подземные жилища, конечно, не были вырыты туркменами. Знаки креста и формы некоторых комнат указывали на то, что в них обитали какие-то христиане, может быть первых веков христианства. Современные туркмены не пользовались пещерами даже зимой, хотя в морозы в них гораздо теплее, чем в кибитке. Кроме мелких хищников, здесь обитали многочисленные летучие мыши, которые целыми десятками висели под сводами комнат вниз головой, просыпались при свете наших свечей и начинали бестолково летать по комнатам, натыкаясь на наши головы и плечи и очень мешая спокойному осмотру.　

Позже, когда я увидел подземные жилища в толще лёсса в Китае, я пришел к выводу, что пещеры в баирах на Мургабе также вырыты в лёссе. Но устройство китайских жилищ было проще: у них не было чуланов, ям, украшений на стенах и комнат, напоминающих храмы, а порода была такая же буро-желтая, мягкая, доступная ножу и заступу и вместе с тем достаточно прочная, долго державшаяся в сводах потолков комнат. Массивность и прочность породы, а также легкость работы в ней, как и в лёссе Китая, объясняли устройство этих пещерных жилищ, в которых летом гораздо прохладнее, а зимой теплее, чем в кибитках и даже в глинобитных домах.　

Простившись с офицерами поста Тахта-базар, я направился на север, вниз но долине Мургаба. Эта река богаче водой, чем Теджен, и даже в сентябре, когда я видел ее, русло было наполнено мутной буро-желтой водой. Оно так же ограничено первыми и вторыми берегами, как и русло Теджена, и долина имеет такую же растительность; она окаймлена с правой стороны до поста Имам-баба теми же баирами, а с левой — бугристыми песками. Ниже Имам-баба пески окаймляют долину и с востока вплоть до плотины Султан-бенд, от которой начинается Мервский оазис. Пески подступают к долине Мургаба гораздо ближе, чем к Теджену, и дорога, проложенная над вторым берегом к западу от реки, часто пересекает косы и бугры песков или даже идет несколько километров по пескам.　

На ночлег мы остановились у военного поста Сары-язы, уже обстроившегося и состоявшего из нескольких глинобитных или сырцовых домов и казарм обычного типа с плоскими крышами из камыша, покрытого глиной. Я остановился у одного из офицеров, так как ночевать под открытым небом стало уже холодно, а теплого одеяла у меня не было. На этом ночлеге я заразился пендинской язвой, так как ею болели и этот офицер, и его денщик, который устраивал мне постель.　

Пендинская язва — накожная болезнь, которая была особенно распространена в долине Мургаба, начиная с Пендинского оазиса, откуда и ее название. Мне жаловались на ее сильное развитие офицеры поста Тахта-базар, но особенно свирепствовала она в посту Сары-язы, где все военные поголовно были заражены ею и некоторые имели от 10 до 20 язв на разных частях тела, не исключая лица. Язва начинается (как я убедился на себе) образованием небольшого прыщика, который превращается в открытую круглую ранку с вскрытым на дне ее мокнущим эпидермисом. Язва не болит, но ранка постепенно расширяется до размеров медного пятака, редко больше. Первое время причины этой болезни не знали и лечили ее примочками сулемы. Но окончательно вылечиться от язв можно было, только выехав из очагов болезни в долине Мургаба — Пенде и Сары-язы.　

По новым данным, пендинская язва известна не только в долине Мургаба, но и в других местах юга Туркмении, а также в Узбекистане и частью в Азербайджане. При первом вступлении русских войск в долину Мургаба язвой переболело 85 % состава. У больных бывает до сотни язв, процесс их развития и рубцевания длится месяцами, лечение трудное. Смотря по месту, где развилась язва, последствия различны: лицо безобразится рубцами, язвы рук вызывают потерю трудоспособности, при загрязнении язв бывают вторичные осложнения.　

Возбудителем болезни является одноклеточный паразит лейшмания, открытый военным врачом Боровским в Ташкенте. Исследования Института экспериментальной медицины в долине Мургаба выяснили, что 30 % грызунов — песчанок и сусликов — заражены пендинкой. Переносчиком болезни на человека являются москиты, которые массами плодятся в норах этих грызунов. Москиты, выловленные в норках, на 3–6 % оказались зараженными биченосными формами лейшмании. Меры борьбы с болезнью — уничтожение грызунов в их норах хлорпикрином.　

У меня язва появилась в Мерве, через несколько дней, и ограничилась одним местом на ноге, достигнув размера пятиалтынного. Сулемовые примочки вылечили ее в течение двух недель.　

От Сары-язы до Мерва мы ехали еще три дня по дороге между зарослями и рощами вдоль русла Мургаба и бугристыми песками, окаймляющими долину с запада. В двух местах, Казыхлы-бенд и Султан-бенд, прежде были плотины, подпруживавшие реку, чтобы вывести из нее каналы для орошения полей, но они плохо поддерживались и почти совершенно разрушились. Для развития земледелия и хлопководства в Мервском оазисе, более обширном, чем Тедженский, и содержащем хорошие земли, необходимо было восстановить эти плотины.

Глава VI ЧЕРЕЗ ПЕСКИ К АМУ-ДАРЬЕ. БАРХАНЫ. ДОКЛАД ГЕНЕРАЛУ АННЕНКОВУ

Чтобы закончить исследования первого года работ, мне нужно было из Мерва проехать до р. Аму-дарьи по участку железной дороги, который еще строился. Мы направились на восток вдоль полотна, пролегающего по Мервскому оазису. Небольшие поля и бахчи чередовались с большими площадями степи, прежде возделанной, но давно заброшенной и заросшей бурьяном. Кое- где видны были глинобитные домики и кибитки, а возле ст. Байрам-али вырос уже маленький поселок. Замечу кстати, что возле этой станции теперь имеется большой санаторий, так как местность эта по числу солнечных дней в году занимает первое место в Союзе, а восстановление плотины Султан-бенд давно уже дало возможность оросить земли оазиса и развить садоводство (рис. 10).　

^{Рис. 10. Низовья р. Мургаб в 15 км ниже г. Мары (Мерва) (фото Б. А. Федоровича)}

За этой станцией оазис вскоре кончился и начались бугристые пески, простиравшиеся на 200 км до Аму-дарьи. Но полотно железной дороги уже прорезало их; строились станции, будки стрелочников, казармы путевых рабочих. Проходили поезда, подвозившие шпалы и рельсы для укладки пути впереди и возвращавшиеся порожняком. Вблизи полотна растительность на песках была уже сильно потравлена животными и пострадала от людей, собиравших топливо. Поэтому нам пришлось останавливаться на ночлег на станциях, ночевать в домах и корм для лошадей получать у агентов постройки.　

За ст. Уч-аджи мы прибыли на самую «укладку». Это был поезд, состоявший из ряда теплушек для солдат железнодорожного батальона и нескольких вагонов, переделанных из товарных и вмещавших кухню, столовую, канцелярию и купе для офицеров. Одно из них занимал сам Анненков, подававший пример жизни в скромной походной обстановке.

Я ночевал в одном из вагонов, занятом офицерами и инженерами, и разостлал свою постель на полу, так как свободных коек не было. Утром, когда я случайно проговорился, что с Мургаба привез пендинскую язву, инженер, вблизи которого я спал, пришел в ужас и выразил свое негодование по поводу того, что я развожу заразу. Я с трудом успокоил его, объяснив, что язва закрыта сулемовой повязкой и бельем и что вне долины Мургаба эта болезнь не известна и, очевидно, не заразительна. Возле укладки никаких строений не было, ночь была холодная и бурная, а палатки для ночлегов мне управление дороги не отпустило　

От укладки мы поехали дальше прямо по полотну железной дороги, уже проложенному через пески и окаймленному столбами телеграфа, доведенного до сел. Чарджуй на берегу Аму-дарьи, куда в этом году предстояло довести укладку. Песчаные бугры становились выше и оголеннее, а за ст. Репетек, которая уже строилась, начались барханные сыпучие пески. Но они не имели той правильной формы, которую я видел и описал выше на окраине песков Кара-кум у одиночных небольших барханов. Здесь обилие сыпучего песка препятствовало развитию этих форм; рога отсутствовали, а барханы соединялись седловинами в длинные гряды. Только пологие плотные наветренные и крутые рыхлые подветренные склоны было ясно различимы, а седловины, соединявшие друг с другом соседние барханы, заменяли рога, несколько выдвигаясь вперед за общую линию подветренных склонов. Высота барханов достигала 10–15 м. Растительность почти отсутствовала, кое-где в котловинах можно было заметить пучок селина или кустик кандыма.

Мы ночевали на голом песке у колодцев; сено для лошадей и немного топлива мы привезли с собой. Я взобрался на вершину самого высокого бархана, чтобы оглянуться. Во все стороны до горизонта видны были те же голые желтые гряды с волнистыми гребнями, но вид их при взгляде в разные стороны был различный. Взгляду на северо-восток представлялись их крутые подветренные склоны, один за другим до горизонта, в общем как бы гигантская лежачая лестница. При взгляде на юго-запад глаз встречал пологие наветренные склоны, сменяемые седловинами, и этот вид наводил на мысль о странном желтом море с внезапно окаменевшими волнами тяжелой зыби. Взгляд на северо-запад и юго-восток шел вдоль гребня барханной гряды и показывал сильно, но мелко расчлененный рельеф; гряды видны были в профиль (рис. 11 и 12).　

^{Рис. 11. Барханные пески возле ст. Репетек. Вид на северо-восток, на подветренные склоны (фото Б. А. Федоровича)}

^{Рис. 12. Барханная цепь возле ст. Репетек. Вид на юго-восток вдоль гребня цепи. На склоне свежая рябь (фото Б. А. Федоровича)}

Весь следующий день мы ехали по этим барханным пескам, придерживаясь полотна железной дороги, без которого путь был бы гораздо утомительнее не только для наших лошадей, но и для нас. Барханные гряды тянулись с северо-запада на юго-восток, а наш путь шел на северо-восток, т. е. поперек гряд, и нам пришлось бы подниматься на гряду по крутому юго-западному склону, состоящему из рыхлого песка, в котором ноги лошадей вязнут до колена, затем спускаться по пологому наветренному склону в котловину, опять подниматься на следующую гряду и т. д. Даже выбирая для пересечения гряд их менее высокие седловины, мы скоро выбились бы из сил.　

После полудня подул сильный встречный ветер, и мертвые пески ожили. По пологим наветренным склонам побежали вверх струйки песка, а с гребней ветер срывал их в воздух и барханы дымились. Воздух скоро наполнился мелкой пылью, солнце померкло и стало красным, без лучей. Хотя мы ехали по полотну, все же в лица всаднику ударяли мелкие песчинки, несшиеся по воздуху. Пришлось надеть очки с боковыми сетками, защищавшими глаза от песчинок: без них против ветра нельзя было смотреть. Казаки, у которых очков не было, закрывали лица платками.　

Наблюдая эту жизнь барханов и замечая другие признаки подвижности песков в виде песчаных кос, пересекавших полотно, и глубоких ложбин, которые ветер выдувал в нем, — полотно ведь целиком состояло из того же барханного песка, — я начал опасаться за будущность железной дороги в этой части края. Во время сильных ветров песок будет засыпать рельсы, а желоба, выдуваемые ветром между шпалами и под их концами, нарушат устойчивость пути и могут вызвать катастрофу. Строгий надзор за состоянием пути и частый ремонт казались неизбежными.　

К вечеру ветер ослабел и затих, и в сумерки мы выехали из песков в сел. Чарджуй, где заночевали на первом попавшемся постоялом дворе. Это ничтожное селение на берегу Аму-дарьи быстро росло как станция железной дороги и место постройки большого моста через реку. В Чарджуй приехали разные подрядчики, поставщики и рабочие, на глазах вырастали глинобитные и сырцовые домики, появились духаны (кабачки) и постоялые дворы.　

По реке с верховий приплывали неуклюжие каюки (барки) с хлебом, а из Хивы вверх по реке тянулись большие лодки с арбузами, дынями и разными фруктами.　

Мы провели в Чарджуе только один день и затем выехали обратно по той же дороге. Погода была тихая, осеннее солнце ярко светило на безоблачном небе и грело после морозной ночи. Ясно видны были результаты сильного ветра в барханных песках. Через полотно тянулись песчаные косы, высотой до полуметра, от соседнего бархана, а там, где полотно проходило по котловине, его пересекал наискось глубокий жолоб, выдутый ветром.　

Этот ветер, который мы испытали на себе, дул не прямо навстречу полотну с северо-востока, а наискось с востока, поэтому он и создал косы и желоба, пересекавшие полотно. Пологие склоны барханов были покрыты гребешками мелкой ряби; на крутых склонах, еще затененных, белел иней.　

В этот день мы также ночевали у колодцев будущей станции Репетек, а на следующий приехали на укладку, которая за пять дней нашего отсутствия подвинулась вперед почти на 3 км. Анненков очень торопил своих железнодорожников, чтобы до начала сильных морозов в декабре довести укладку до Чарджуя, за зиму построить деревянный мост через Аму-дарью, а весной начать путь в пределах Бухары.

На укладке я явился к Анненкову, чтобы доложить ему об окончании полевой работы в пределах Закаспийской области и получить разрешение на выезд в Петербург для составления отчета. Генерал пригласил меня в столовую к общему ужину офицеров и инженеров, после которого предложил мне сделать доклад о своих наблюдениях по геологии края. Я охарактеризовал степи и пески, описал типы грядовых, бугристых и барханных песков, их происхождение и подвижность, признаки их наступления на оазисы и железную дорогу вдоль Копет-дага и в заключение указал, что между Мервом и Аму-дарьей пески постоянно будут угрожать движению поездов, если не будут приняты меры для закрепления их растительностью.　

Концом доклада — об угрозе песчаных заносов — Анненков остался недоволен. Как известно, перед постройкой Закаспийской железной дороги в царском правительстве произошли большие споры. Многие считали, что безумно строить дорогу через пески Кара-кума, что это будет сизифов труд в виде постоянной борьбы с песчаными заносами, что воды на станциях в песках не будет и ее придется привозить издалека — с Мургаба и Амударьи, что туркмены будут снимать рельсы и сжигать шпалы. Но Ташкент, столица Туркестана, требовал уже прочной связи с империей, и дорога через Кара-кум была кратчайшей. Анненков в Государственном совете защищал возможность постройки дороги через пески и взялся выполнить ее. Поэтому мой вывод о подвижности песков ему не понравился. После моего сообщения он заявил, что я по молодости лет увлекаюсь и преувеличиваю опасность заносов и вообще наступания песков на оазисы и что с ними можно справиться.　

Анненков был прав. Железная дорога существует уже 60 лет, и пески не засыпали ее. Хотя во время сильных бурь в поясе голых барханов перед Аму-дарьей полотно сильно заносит песком и движение прерывается на несколько часов или даже на сутки, но эти заносы не более часты и не более опасны, чем снежные заносы на других дорогах во время зимних метелей, которые также прерывают движение. Воду на некоторые станции подвозят, на других выкопаны колодцы, а туркмены, даже в первые годы после постройки дороги, не покушались на ее целость. Анненков был прав и в том отношении, что я преувеличил опасность наступления песков на оазисы. Оно идет гораздо медленнее, чем я полагал под впечатлением песчаной бури в барханных песках.　

Вернувшись в Мерв, я отпустил своих казаков, которые были рады вернуться на отдых в казарму после почти трехмесячного скитания по пескам и степям с ночевкой большею частью под открытым небом. Лошади также нуждались в отдыхе и подкормке, так как за последнее время в пути по Теджену, Мургабу и в барханных песках они питались скудно и редко видели зеленое сено, которым они питались, идя вдоль окраины песков в начале путешествия.　

Я уехал в Петербург, чтобы отбыть воинскую повинность, так как совместить это с геологической работой для железной дороги, как предполагали сначала, оказалось невозможным. Только в половине августа 1887 г., выдержав после лагерного сбора экзамен на прапорщика запаса, я освободился и в начале октября вернулся в Закаспийский край, чтобы продолжать исследования.

Глава VII ОТ УЗУН-АДА ДО ЧАРДЖУЯ В ПОЕЗДЕ. ПЕСЧАНАЯ БУРЯ И МЕРЫ ПРОТИВ ЗАНОСОВ. МОСТ И ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ АМУ-ДАРЬЮ

Железная дорога была уже доведена до Аму-дарьи, и поезда от Узун-ада ходили регулярно, но медленно, так как полотно на большой части протяжения еще не было укреплено балластом. В купе мягкого вагона вместе со мной ехали офицер железнодорожного батальона, возвращавшийся из отпуска, и пожилой полковник, переменивший долголетнюю службу в Финляндии на новое место в Ташкенте, соблазнившее его крупным жалованьем и перспективой хорошей пенсии. С ним ехала его жена, очевидно заботливая хозяйка, судя по количеству корзинок, саквояжей и кульков с дорожной снедью, которыми она распоряжалась. Хотя в поезде был ресторан, но в нем кроме чая, вина и холодных закусок ничего нельзя было получить.　

За первую ночь мы доехали до Кызыл-арвата; город после перевода из него управления постройки на восток показался мне менее населенным, чем год назад. За день мы доехали до Теджена, и, глядя на скалистые цепи Копет-дага, с одной стороны, и унылую степь, окаймленную на горизонте песчаными холмами, то более близкими, то более далекими, — с другой, я вспоминал свое путешествие по их окраине и рассказывал попутчикам о происхождении песков и их наступлении на полосу оазисов. Полковник был удручен видом местности. По литературе и рассказам он составил себе представление о Средней Азии как о сплошном оазисе с пальмами, бахчами, фруктовыми садами и виноградниками, а целый день он видел унылую степь, пески и скалистые голые горы и услыхал о грозном наступлении песков.　

За вторую ночь мы миновали Мервский оазис. Я проснулся на ст. Уч-аджи, которую помнил в виде нескольких кибиток и землянок. Теперь здесь стоял хороший домик станции и несколько других возле него. Я заметил, что от вокзала в глубь лесков на юг идут столбы телеграфа.　

— Куда проведен телеграф? — спросил я у железнодорожного офицера.　

— К колодцам в пяти верстах от станции. Оттуда вода по трубе проведена сюда к полотну в колонку. Наш паровоз набирает воду.　

— Почему же линию дороги не провели вблизи этих колодцев, чтобы иметь воду тут же?　

— Во время постройки об этих богатых колодцах ничего не знали; возле станции также есть колодец, но воды мало и она солоноватая. Потом старый туркмен вспомнил, что на одной из караванных дорог из Мерва в Чарджуй были хорошие колодцы, и отыскал их. Но переносить всю линию было невозможно. У колодцев построили водокачку, и там живет машинист с двумя рабочими, как настоящие отшельники в пустыне.　

Я, конечно, записал этот факт нахождения богатого водоносного слоя среди песков Кара-кум. Он получил объяснение при позднейших исследованиях долины Аму-дарьи и песков к югу от железной дороги.　

Вскоре за ст. Уч-аджи ветер, дувший с утра, усилился, и началась песчаная буря. Песчаные бугры задымились, воздух наполнился пылью, солнце померкло. Мелкие песчинки проникали в вагон через все щели окон и трубы вентиляторов. Скоро можно было заметить слой их на подоконниках и на столике в купе, и я набрал их в бумажный пакет, чтобы потом определить диаметр песчинок, переносимых по воздуху на высоте 2–3 м от поверхности земли. Поезд по временам замедлял ход и еле двигался.　

— Он идет осторожно в больших выемках, где рельсы сильно заносит песком, — пояснил офицер. — А если занос будет большой, поезд остановится.　

— И что же, он будет ждать, пока с ближайшей путевой казармы пришлют рабочих, чтобы расчистить путь? — спросил я.　

— Это было бы слишком долго. Мы нашли более скорый способ. Когда поезд идет через пески между ст. Уч-аджи и Аму-дарьей, к нему в ветреную погоду прицепляют вагон с партией рабочих. Как только машинист остановит поезд перед выемкой с заносом, рабочие соскакивают, бегут вперед и очищают путь. Очистив его, они садятся, и поезд идет дальше до следующего заноса.　

— Но это задерживает проход поезда через пески!　

— Конечно, но обходится гораздо дешевле. Ведь иначе пришлось бы на каждых пяти верстах пути строить казармы и держать в них партии рабочих, которые были бы заняты только три-четыре дня в течение месяца на расчистке заносов. Бури, вызывающие сильные заносы, осенью и весной случаются довольно редко, а летом и зимой их почти не бывает.　

Действительно, поезд через некоторое время остановился, постоял минут двадцать, потом тронулся дальше, опять постоял и т. д. Поэтому до Чарджуя мы ехали целый день, тогда как в тихую погоду это расстояние проехали бы за четыре часа.　

— Приняты ли какие-нибудь меры против выдувания песка из-под шпал? — спросил я. — На насыпях это опаснее заносов.

— Меры приняты, — ответил офицер. — Полотно защищено с обеих сторон пучками хвороста. Опыт показал, что эти пучки нужно втыкать горизонтально, а не вертикально; тогда они держатся хорошо и предохраняют насыпь. Если втыкать их вертикально, ветер выдувает песок вокруг их основания, и они падают (рис. 13).

^{Рис. 13. Устранение выдувания песка на полотне железной дороги из-под шпал посредством пучков хвороста, вертикальных (хуже) и горизонтальных (лучше)}

— Со временем, когда все полотно будет забалластировано, выдувания песка вообще не будет. А от заносов может помочь только насаждение растительности на песках. Сделано что-нибудь в этом отношении? — спросил я.　

— Пока еще нет. У ст. Репетек мы хотим устроить опытный участок и выяснить, какие травы и кусты скорее всего укрепляются и растут на песках. Предлагают также защищать полотно от заносов установкой решетчатых заборов, как поступают зимой для защиты от снежных заносов на дорогах в России.　

— С этой мерой нужно погодить, проверив ее скачала на небольшом участке. Песчаный занос ведь не снег, который весной растает. Этими заборами вы можете создать мало-помалу вдоль полотна такие гигантские барханы, что бороться с заносами будет невозможно.　

— А все-таки генерал Анненков был прав, когда заявил, что построить железную дорогу через Кара-кум можно. Хоть и с задержками, но едем в вагоне, а не на верблюде.　

— Вспомните, что писал в «Новом времени» генерал Черняев, завоеватель Ташкента, о проекте этой дороги: «Миллионы шпал и рельс будут погребены под желтыми волнами песчаного моря, которые засыпают даже высокие тополя до самой верхушки. Туземцы не могут справиться с песком, засыпающим их посевы и даже селения». Он предсказывал полную неудачу постройки дороги через пески.　

— А другие, более смелые, предлагали проекты постройки совершенно фантастические. Один старый инженер писал, что от заносов нужно обезопасить дорогу на всем протяжении ее деревянным тоннелем, как это делают в Альпах для защиты от лавин. Сколько бы стоил такой тоннель от Аму-дарьи до Уч- аджи и как легко он мог бы сгореть в этом жарком климате от искры из паровоза! Другой прожектер предлагал провести из Аму-дарьи на всем протяжении песков два канала, обсадить земляные валы вдоль этих каналов деревьями и только после этого в промежутке между валами и каналами проложить полотно, чтобы поезда шли по зеленой аллее.　

— Этот проект, пожалуй, интереснее и не дороже первого, — заметил я. — Но чтобы пустить воду в каналы, пришлось бы соорудить на реке большую плотину, так как местность в песках выше, чем в долине Аму-дарьи. А мост через реку, вероятно, почти готов?　

— Еще нет! Эта капризная река весной переменила свое главное русло и проложила его там, где раньше был мелкий рукав и где сваи поэтому были забиты не так глубоко. Понятно, что река снесла значительный участок готового моста.　

— Кто же утвердил такой проект моста?　

— Генерал утвердил ради ускорения постройки. Мост ведь временный, деревянный, а фокусов Аму-дарьи мы еще не знали.　

В этот раз мне предстояло изучить местность вдоль строившейся железной дороги от Аму-дарьи до Самарканда, и меня интересовал вопрос, далеко ли продвинулась укладка, не отразилась ли на ней задержка с окончанием моста.　

— Конечно, отразилась, — сообщил офицер. — Приходится перевозить шпалы и рельсы через реку на каюках, а дальше вдоль полотна на телегах. Если бы не авария с мостом, укладка уже дошла бы до Бухары.　

— А полотно уже готово?　

— Полотно готовят одновременно на всех участках; работают уже под Самаркандом, а до Бухары полотно почти проложено.　

Перед закатом мы, наконец, добрались до Чарджуя. За год этот городок значительно вырос. На перроне вокзала у каждого вагона теснилось не менее двух десятков смуглых молодых оборванцев в войлочных ермолках, ожесточенно споривших друг с другом на непонятном языке, сопровождая слова оживленной жестикуляцией.　

— Что это за племя? — воскликнул полковник.　

— Это персы-амбалы, т. е. носильщики. Они заняты днем на перевозке шпал и рельсов на каюках, а вечером встречают и провожают поезда, чтобы подработать у пассажиров, — пояснил офицер.　

— Почему же они не идут в вагоны?　

— Этого им нельзя позволить. Если они всей толпой ввалятся в вагон, вашему багажу не поздоровится: двое или трое будут хватать одну и ту же вещь и спорить друг с другом: кое-что при этом может пропасть. Каждый пассажир зовет одного-двух; они спорят на перроне и входят по очереди.　

Мы вызвали четырех амбалов и направились вместе с ними через площадь у вокзала к глинобитному низкому дому, над которым на кривом шесте болтался красный флаг. Эго была гостиница, отличавшаяся от той, которая описана выше в Мерве, только большим количеством номеров при той же самой скромной обстановке, которая ужаснула полковника и его супругу, хотя им отвели самую лучшую комнату. Пол был из кирпича, на кроватях — простыни сомнительного цвета, а на столе под окном зеркальце и подсвечник; у одной кровати даже старый, рваный коврик. В других номерах ни простынь, ни зеркала, ни коврика не было. Но цена номеров была небольшая; полтора рубля в сутки за номер с двумя кроватями и рубль с четвертаком за одиночный.　

Так как в этот раз мне предстояла поездка по населенной мирной стране, я предпочел не брать конвоя из казаков, а купить двух лошадей, нанять кого-нибудь в качестве конюха и повара, а для багажа взять арбу, т. е. телегу на двух огромных колесах, запряженную парой лошадей. Ночевать приходилось на постоялых дворах, вне которых искать воду, топливо и подножный корм было бы трудно и сопряжено с большой потерей времени. Полковнику с женой мы также посоветовали нанять арбу до Самарканда. Следующий день ушел на эти задачи и закупку провианта.　

В прошлый раз в Чарджуе я провел только ночь и не успел побывать на берегу Аму-дарьи, поэтому отправился туда, чтобы узнать, как организована переправа. Улицы и переулки разросшегося города доходили уже до берега реки, которая поражала наблюдателя своей величиной, но никак не красотой. Широкая долина реки уходила вправо и влево за горизонт; противоположный берег был чуть виден. По всему этому пространству извивались рукава реки, разделенные отмелями мокрого серо-бурого ила без всякой растительности и островами уже высохшего ила с зарослями камышей и мелких кустов. В рукавах быстро текла грязная вода цвета кофе с молоком. Слева невдалеке виднелся строящийся мост, длиной на-глаз больше километра; он был весь на сваях, вбитых в илистый грунт рукавов и отмелей. Место переправы было правее, выше по течению, где река шла одним широким руслом между низкими берегами, затопленными в половодье, но теперь совершенно сухими. Там видны были неуклюжие каюки с грузом, большие лодки на воде, много людей, животных и повозок на обоих берегах.　

Через два дня, с помощью хозяина гостиницы, я купил на базаре двух лошадей с седлами, нанял ногайского пожилого татарина в качестве конюха и повара и сторговался с арбакешем, т. е. владельцем арбы для багажа. Последняя находилась за рекой у моста переправы, где также вырос поселок с базаром, лавками и постоялыми дворами. Для доставки вещей на переправу хозяин привел арбу. Она состояла из двух огромных колес, диаметром в 2 м, без железных шин; над осью помещалась платформа, плетенная из ивовых прутьев, закрытая полукруглым навесом из камышовой цыновки. Тяжелые, как бревна, оглобли шли от платформы почти на высоте спины лошади и оканчивались хомутом; кроме того, лошадь была оседлана простым седлом, через которое проходил толстый ремень, соединявший оглобли.　

Полковник, никогда не видевший подобного экипажа, воскликнул с негодованием:　

— Неужели нам с женой придется ехать несколько дней в этой собачьей будке? Колеса почему-то без шин, и такие огромные! Это, вероятно, колесница еще времен Александра Македонского?　

— Или еще древнее, — засмеялся я. — Но она хорошо приспособлена к условиям дороги. Шин нет, но дерево очень прочное. Большие колеса очень легкие, сильно пружинятся, а для мягкой почвы степей и песков шин не нужно. В песках маленькие колеса вязли бы до осей и лошадь выбивалась бы из сил, чтобы вытянуть повозку. Большие и легкие колеса вязнут мало, и лошадь везет хорошо даже по пескам.　

На эту колесницу нагрузили все наши вещи, а мы пошли пешком, сопровождая арбу. У переправы каюкчи, шесть хивинцев, в огромных лохматых шапках, перенесли все вещи в каюк, в который были уж свалены тюки с разным товаром и поместились две мои лошади с ногайцем. Оттолкнув каюк от берега, каюкчи влезли на него и вооружились длинными шестами, которыми стали подталкивать неуклюжую посудину вверх по течению. На корме главный из них правил огромным тяжелым веслом. Пройдя вверх по реке около 500 м, главный каюкчи направил каюк наискось через реку. Течение быстро сносило его. На половине расстояния каюк сел на мель. Хивинцы, сбросив халаты и рубашки, слезли в воду, которая была только чуть выше колен, и потянули каюк вверх по воде вдоль мели, взявшись за брошенный им с носа канат. Они шли. наклонившись всем телом вперед и мерно покачиваясь, как бурлаки на Волге. Обогнув мель, каюкчи быстро забрались на борт и взялись за шесты, а главный снова направил посудину наискось течения. Нас опять уносило вниз, и мы причалили к правому берегу ниже пристани, к которой каюк подтянули на шестах. Переправа заняла почти час. На берегу каюкчи не только выгрузили вещи, но и понесли их на стоявший поблизости постоялый двор, где мы нашли нанятые нами арбы и через полчаса тронулись в путь, в глубь владений эмира Бухарского (рис. 14).

^{Рис. 14. Переправа через р. Аму-дарью в каюке. Картинка из книги А. Вамбери „Путешествие по Средней Азии“, изданной в 1874 г., дает представление об условиях переправы и в 1887 г.}

Глава VIII В АРБЕ ПО СТЕПИ. ДЕНЬ В БУХАРЕ

Мы выехали из Чарджуя поздно, и ночь захватила нас в пути до первой остановки. Дорога шла, судя по карте, через пески Сундукли, хотя в сущности это была степь с отдельными участками низких бугристых песков, с сильно потрепанной вблизи дороги растительностью и свеженаметенными барханчиками. Когда солнце зашло, почти полная луна ярко осветила очень однообразный ландшафт. Геологу наблюдать было нечего. Я передал свою верховую лошадь татарину и, так как становилось очень холодно, забрался в арбу, завернулся в одеяло и задремал. Ехали долго, большей частью шагом. Проснувшись и выглянув из арбы, я удивился — степь была покрыта свежевыпавшим снегом; кристаллы снежинок сверкали, отражая лучи луны; на белом фоне темнели кустики солянок и верблюжьей колючки. Я спросил арбакеша, который сидел на корточках на седле коренной лошади: — Когда же выпал снег? — Он засмеялся. — Это соль. Большой солончак. Скоро станция.　

Ночевали на постоялом дворе сел. Чандыр. Полковник, сопоставляя ночной холод с белой пеленой на степи, уверял, что выпал снег, и не хотел поверить, что выцветы соли на почве степи могут быть такие густые.　

На следующий день мы в обед проехали городок или большое селение Кара-куль, хорошо известное в качестве поставщика знаменитых каракулевых барашков. Сюда доходила последняя вода арыков, выведенных из р. Зеравшан, которая некогда впадала в Аму-дарью ниже Чарджуя. Расход воды на орошение оазисов Самарканда, Кермине, Бухары по мере увеличения населения и полей в течение столетий привел к тому, что река перестала добегать до Аму-дарьи и даже в Каракуле воды мало. В этот и следующий день пути до Бухары местность представляла то же чередование невысоких бугристых песков и глинистой степи с площадями солончаков и такыров. Полотно железной дороги было уже проложено.　

С приближением к столице Бухарского ханства местность и дорога очень оживились: потянулись поля и кишлаки (селения) оазиса, встречались пешеходы и всадники. Мы обгоняли целые табуны ишаков, нагруженных вьюками мелко нарубленных дров или исчезавших под грудой снопов клеверного сена, так что видны были только ноги животного и казалось, что зеленая копна сама бежит но пыльной дороге. Среди встречных всадников были очень важные сановники или купцы в ярких халатах, белых чалмах, на прекрасных лошадях. Попадались всадники, позади которых на крупе лошади сидели женщины, с головой закутанные в чадру.　

Наконец, вдали за зеленью рощ и садов показались зубчатые стены города. Полотно дороги отклонилось от большого пути, который вел к городу. Оказалось, что эмир не разрешил провести железную дорогу — шайтан-арбу, т. е. чортову колесницу, к стенам своей столицы, и станцию, получившую название Каган, строили в 12 км южнее города. Мы подъехали к дервазе Кара-кёль, т. е. к Каракульским воротам, прорезанным в толстой глинобитной стене в 7 м высоты, увенчанной наверху зубцами. Створы ворот были обиты железом; с внутренней стороны к ним примыкало здание караула. На высокой глинобитной площадке сидели и лежали солдаты в красных мундирах; одни спали, другие курили кальян или распивали чай, третьи занимались починкой своей одежды. Ружья их висели на стене.　

Мы поехали в караван-сарай, занятый управлением постройки для своих нужд. Туда вела не улица, а скорее переулок, ограниченный высокими глинобитными стенами, в которых кое- где были ворота или калитки, ведшие во дворы домов. Оттуда доносились разные странные звуки — топот, скрип, плеск воды, говор людей или фырканье животных. Это были домашние мельницы, маслобойни, красильни и другие ремесленные заведения. Улица была немощеная, пыльная, усеянная всяким сором. Она была так узка, что наши арбы занимали почти всю ширину и встречным пешеходам или всадникам приходилось прижиматься к той или другой стене. Как оказалось, такой характер вообще имеют все неторговые улицы в старых азиатских городах, включая и китайские.　

Караван-сарай, в который мы заехали, представлял небольшой, плохо мощеный двор, окруженный с трех сторон двухэтажным каменным зданием. В нижнем этаже были склады, двери которых выходили во двор, что было удобно для нагруз

ки и разгрузки караванов. В верхнем этаже были отдельные комнаты; двери и окна их выходили на открытую галлерею. В комнатах каменный пол задней половины был поднят на четверть над полом передней части. Управление постройки снабдило комнаты своей мебелью, которой в караван-сараях вообще не полагается, за исключением низеньких столиков, на которые ставят еду. Ночующие раскладывают свои войлоки и постели в задней половине комнат; на них сидят, скрестив ноги, возле столиков за едой и чаем, а ночью спят. Приезжий оставляет свои товары в складе нижнего этажа, животных — в конюшнях, также помещенных в этом этаже, а сам с постелью поднимается во второй этаж, где занимает комнату. Окна этих комнат были высоко над дверями, без стекол, но с железной решеткой.　

Арбы были наняты нами только до Бухары, так что для остального пути предстояло найти здесь другие. Поэтому мы провели следующий день в городе и могли хотя бы немного осмотреть его.　

Базар в центре города представлял те же немощеные и узкие улицы, образовавшие неправильную сеть. По сторонам их, одна за другой, тянулись небольшие лавочки с разными товарами; купец сидел на полу, на коврике или войлоке. Целая улица большей частью торгует одним и тем же товаром; мы видели улицы ситцев, шелков, сластен, меховую, кожаную, металлических изделий, ювелиров, книгопродавцев и менял. В защиту от дождя и солнца улицы покрыты крышей из цыновок на жердях, что делает их полутемными. У перекрестка нескольких улиц — каменное сводчатое здание, под сводами которого торговцы тюбетейками и шапками развесили свой товар на колышках в стенах.　

По этим узким и полутемным улицам взад и вперед двигались или стояли у лавок бухарцы в халатах разного цвета и материала, с чалмой из белой кисеи или голубой материи или тюбетейкой на голове; попадались женщины, закутанные в чадру, и бухарские евреи, тоже в халатах, но подпоясанных веревкой, а не куском ткани, как у мусульман. Они отличались от последних также тем, что не брили головы и черные волосы их рассыпались из-под черных шапок, отороченных барашком. Эти шапки и веревка вместо пояса составляли обязательное в Бухаре отличие евреев, потомков персидских евреев первого пленения. В их руках, как нам сказали, находилась вся оптовая торговля ханства, а также шелководство.　

На каждой улице кроме лавок были столовые, в которых варили пилав, какую-то похлебку, жарили шашлыки или пирожки; запах горелого сала и кунжутного масла отравлял воздух. Тут же рядом на разостланном на полу войлоке посетители обедали, загребая пилав с блюда пригоршнями. Кое-где были леби-хоузы с чайхане, где можно было получить чай в более спокойной обстановке. Они представляли квадратные дворы, в центре которых находился пруд (хоуз) с зеленоватой водой, выложенный камнем и окаймленный ступенями. Двор затеняли большие деревья. По трем сторонам его под навесами из цыновок были чайные лавочки с огромными самоварами, чуреками (плоские хлебы), сластями; четвертую сторону двора составляла мечеть. Хоуз служил для обязательных омовений мусульман.　

Пока мы пили зеленый чай, в леби-хоуз ворвалась толпа людей в белых грязных халатах, надетых на голое тело и подпоясанных веревкой, в конусообразных шапках, с развевающимися волосами и длинными жезлами в руках. Завывая хором какую-то молитву, размахивая руками и приплясывая, они обошли чайхане двора, собирая милостыню с посетителей. Это были нищенствующие дервиши. Нас они миновали, так как наши костюмы сразу выдали им неверных (рис. 15).　

^{Рис. 15. Дервиши в Бухаре. Из книги А. Вамбери „Путешествие　по Средней Азии“}

После завтрака мы продолжали осмотр города и видели две главные мечети: месджиди Келан, построенную Тимуром в XIII в., и месджиди Мирекан. Впрочем, внутрь нас не пустили, и мы полюбовались только на красивые башни, облицованные разноцветным глазированным кирпичом, и витые синие купола. Мы слышали, что в благочестивой Бухаре около двухсот мечетей и что с их высоких башен сбрасывают людей, присужденных к смертной казни.　

Торговые улицы в центре города, заполненные с утра до вечера толпой, несмотря на свои узкие размеры, служили также для проезда всадников, арб и прохода караванов. Пешеходы то и дело должны были расступаться, чтобы пропустить всадника, или прижиматься к стенам и заходить в двери лавок, чтобы дать место арбе, каравану верблюдов или нескольким ишакам с грузом сена, дров или мешков. Поэтому на улицах часто возникала давка, слышались окрики всадников, арбакешей. В противоположность этому остальные улицы были тихи и малолюдны. Все они имели однообразный вид: желто-серые глинобитные стены то выше, то ниже и в них кое-где ворота, постоянно закрытые, или калитки, которые вели во дворы, окаймленные жилыми домами, в которых и пряталась вся жизнь. Во дворах часто были видны (поверх стен) кроны деревьев. Пыльная почва улиц была усеяна всякими отбросами, корками арбузов и дынь, костями, тряпками, пометом животных.　

Наш караван-сарай находился вблизи центра города, и днем городской шум был ясно слышен: вечером же, вскоре после заката солнца стало совершенно тихо; ночную тишину не нарушал грохот экипажей, даже лай собак слышался редко и издалека. Мы долго сидели на галлерее караван-сарая, с которой в одну сторону, через стену с воротами, открывался при лунном свете вид на город — плоские крыши и стены, купы деревьев и в разных местах башни мечетей.　

В густонаселенной Бухаре, лишенной водопровода и канализации, очень распространена мучительная болезнь ришта, вызываемая паразитом в виде тонкого длинного волоса, развивающимся в тканях человека. Ее распространяют хоузы — пруды с стоячей водой, в которой и размножается паразит- волосатик.　

Глава IX ОТ БУХАРЫ ДО САМАРКАНДА. ЛЁССОВЫЕ ХОЛМЫ. ОФИЦЕР-ПРОСПЕКТОР. ГОРЯЩАЯ ВОДА

На следующий день мы отправились дальше, миновав базарные улицы, где уже с раннего утра двигалась пестрая толпа, торговали купцы, работали мастерские, издавали свои ароматы харчевни. Холодный утренний воздух оглашался, кроме уличного шума, еще звуками вроде военной музыки, доносившимися из-за городской стены, которая видна была в конце улицы. Нас начали обгонять бухарские солдаты, спешившие к городским воротам. От них мы узнали, что в г. Кермине, в гости к беку Миянкала едет эмир и четыре батальона конвоируют его.　

Войско бухарского эмира находилось главным образом в столице ханства, частью в караульных постах у 11 городских ворот, но преимущественно на квартирах у горожан. Солдат собирали на ученье посредством сигналов, которые трубил горнист, проходя по улицам, подобно тому как в деревнях и городках у нас пастухи собирают свое стадо. Войско было наемное, солдат получал 20 тенге (5 рублей) в месяц и должен был обмундировать и содержать себя на это жалованье. В общем число сарбазов (пехоты), джигитов (кавалерии) и артиллерии не превышало 60 тыс. человек.　

Выехав через Самаркандские ворота, мы миновали пригородные кишлаки, сады, виноградники и поля. Километрах в семи от города мы догнали авангард и обоз отряда, сопровождавшего эмира. Солдаты расположились уже на отдых. Края дороги, валы арыков и поля были усеяны ружьями и красными мундирами солдат. Сами сарбазы мылись в арыках или сидели группами в тени деревьев, завтракая хлебом (чуреками) и запивая его из походных фляжек. Возле небольшого караван-сарая, в котором расположились офицеры, дорога была запружена обозом отряда, состоявшим из трехсот верблюдов, нагруженных палатками, припасами и ружьями обозных солдат, которые выполняли роль погонщиков. В течение часа нам пришлось обгонять этот обоз, двигавшийся очень медленно.　

Затем дорога подошла к берегу р. Зеравшан, которая представляла не сухое русло, как в Кара-куле, а довольно большой поток грязножелтой воды, текший между двумя насыпными валами выше дороги для удобства орошения полей. Через валы просачивались на дорогу ручейки, исчезавшие в полях. В одном месте на берегу был расположен склад леса в виде бревен, жердей и досок, приплавленных из лесов в верховьях реки. Далее местность стала однообразной. Среди полей попадались изредка небольшие глиняные мазанки, похожие на собачьи будки, а возле них колодец и деревянная колода или глиняный бассейн для водопоя. В мазанках обитали бедняки, которые продавали проезжим чуреки и поили их лошадей и ишаков, получая за каждое животное по «пули», медной монете в четверть копейки. У въездов и выездов из кишлаков часто попадались оборванные нищие, сидевшие в тени какой-нибудь сакли и жалобно вопившие «тюря, силау, силау» при виде проезжего, то простирая к нему руки, то хватаясь ими за бороды.　

Среди полей кое-где возвышались курганы; земледельцы раскапывали их, используя в качестве удобрения для своих полей, на которых шла оживленная осенняя работа: чистили арыки, возобновляли низкие глиняные стенки, окаймляющие многие поля; кое-где пахали, причем на примитивную бухарскую соху, для увеличения ее тяжести, становились два человека, а третий вел двух волов или верблюдов, привязанных к дышлу сохи.　

Под вечер на горизонте появились горы Карнак-тау, или Дерт-гуль, т. е. «четыре цветка», названные так по четырем острым вершинам, поднимающимся над их гребнем. Они тянутся параллельно Зеравшану до бухарской границы, достигая 750–900 м высоты.　

На следующий день дорога вышла из бухарского оазиса на каменистую степь Карнак-чуль, которая отделяет этот оазис от следующего к востоку оазиса Кермине. Степь доходит почти до берега Зеравшана, окаймленного только узкой полосой полей. Поверхность степи почти лишена растительности и представляет невысокие увалы, отделяющиеся от гор Карнак-тау. Так как местность поднимается на юг от реки, то орошение ее из последней невозможно. Колеи дороги совершенно белы от гипса, который в изобилии содержится в почве степи и размалывается колесами. По этой степи мы ехали часа четыре в облаках белой пыли; голые склоны гор тянулись на юге вдоль дороги, а «четыре цветка» были окутаны тучами надвигавшейся грозы. Эта гроза застигла нас уже в караван-сарае кишлака Малик-курган, где мы укрылись от сильного дождя и где вся улица обратилась в грязный поток, заливавший дворы и бежавший через переулки в сторону Зеравшана.　

Переждав ливень, мы продолжали путь. Толстый слой мелкой лёссовой пыли, покрывавшей дорогу, обратился теперь в липкую грязь, пристававшую большими комьями к колесам и копытам коней, которые скользили на каждом шагу. Дорога шла по степи, оставив в стороне пояс кишлаков, садов и полей вдоль Зеравшана. Из-за грязи мы приехали в Кермине уже в сумерки. Дальнейший путь до Самарканда проходил то по участкам степи, то по оазисам на больших, выведенных из реки арыках, представлявшим кишлаки, фруктовые сады, рощи, бахчи и поля. В степи местами также видны были пашни, но так называемые богарные, т. е. не орошаемые искусственно и потому дающие урожай не каждый год, а только в случае достаточного количества дождя. На этом пути интерес для меня представили мощные отложения лёсса, которые я увидел впервые в стенках оврага Таш-купрюк глубиной в несколько сажен, а затем в холмах перед г. Катта-курганом, где через толщу лёсса проводили уже глубокую выемку для полотна железной дороги. Начиная отсюда, из лёсса уже состояли широкие и высокие увалы, тянувшиеся от гор, расположенных южнее, к долине Зеравшана. В эти увалы были врезаны извилистые овраги с отвесными стенками в несколько сажен вышины. В стенках везде была видна одна и та же порода — буро-желтый неслоистый суглинок, который легко режется ножом, давится между пальцами в тонкий песок, на дорогах превращается в мелкую пыль, взметаемую клубами из-под копыт и колес, а между тем хорошо держится в высоких отвесных обрывах. Этот суглинок пронизан мелкими порами, и кусок его, брошенный в воду, долго еще выделяет пузырьками воздух, заключенный в его порах. В толще суглинка попадаются кости степных животных и раковины сухопутных моллюсков, а также конкреции, т. е. стяжения извести, иногда причудливо ветвистой формы, называемые журавчиками, или куколками. Этот суглинок и представляет лёсс, покрывающий огромными толщами в десятки метров весь Северный Китай, и также большую часть степей Украины и значительные площади Средней Азии.　

Я уже упоминал, что образование лёсса в Китае было впервые хорошо объяснено Рихтгофеном в его книге, которою дал мне проф. Мушкетов. Но лёсс, который я увидел по дороге из Бухары в Самарканд в виде мощной толщи увалов далеко от горных цепей, не согласовался с теорией Рихтгофена, согласно которой он образуется из мелкой пыли, продукта разрушения горных пород, которую дожди и ветры сносят со склонов горных цепей, заполняя ею мало-помалу долины и котловины между ними, представляющие сухие степи. Приходилось думать, что накопление этой степной почвы происходит не везде одинаково. Но мои наблюдения в Средней Азии в 1886–1888 гг. были недостаточны для лучшего объяснения образования лёсса, и только несколько лет спустя путешествие по Центральной Азии и Китаю дало мне возможность предложить поправки к теории Рихтгофена.[2]

За кишлаком Зер-булак мы выехали из владений Бухарского эмира в пределы русского Туркестана. Таможенный чиновник пропустил нас без осмотра багажа, удовольствовавшись заявлением, что мы не везем чая, сахара и английской кисеи, купленных в пределах Бухары.　

В Самарканде я остановился в доме, занятом управлением постройки для приезжающих по делам и местных служащих. Русская часть города в это время состояла из нескольких широких немощеных улиц, обсаженных большими деревьями вдоль арыков, проложенных по обеим сторонам и заменявших колодцы и водопровод. Дома вдоль улиц были одноэтажные, окруженные большими участками сада. Азиатская часть имела совершенно такой же характер, как и в Бухаре: оживленные узкие торговые улицы с лавками, харчевнями, мастерскими и чайхане, переполненные народом, и пустынные остальные, также узкие и кривые, окаймленные глинобитными стенами с редкими калитками или воротами, с неровным полотном, покрытым пылью и всякими отбросами. Серое однообразие глинобитных построек скрашивалось несколькими большими и красивыми мечетями с их высокими башнями, в том числе мечетью с могилой Тамерлана.　

Меня познакомили с капитаном Борщевским, который интересовался минералами и за время своей службы в разных местах Туркестана собирал сведения о месторождениях полезных ископаемых и образчики их. Он предложил мне осмотреть известные ему месторождения бирюзы, графита и нефти в горной цепи Кара-тюбе, расположенной недалеко к югу от Самарканда и составляющей западный конец хр. Зеравшанского.　

В одну из поездок Борщевский сам был проводником. Мы поехали на юго-запад от города по оазису, а затем по степи к горам, здесь уже невысоким, довольно скалистым и безлесным. Месторождения оказались неинтересными. Зерна и примазки бирюзы в кремнистом сланце были очень редко рассеяны и имели не голубой цвет, который ценится в этом камне,　а зеленый. Графит представлял только прожилки в таком же сланце. Разведка, может быть, обнаружила бы большее количество и лучшее качество этих минералов на глубине, но у меня не было ни средств, ни поручения вести разведку. Я описал эти месторождения, но, насколько знаю, они до сих пор не разрабатываются по своей незначительности.　

Во время этой поездки капитан ехал на своей серой в яблоках великолепной лошади особым аллюром, который он называл «хода» и который еще приятнее иноходи. Я ехал крупной и тряской рысью и все-таки отставал от этой ходы.　

Во вторую, более далекую поездку Борщевский не мог ехать сам и послал со мной одного узбека в качестве проводника. Я взял своего татарина с вьючной лошадью, и мы поехали втроем верхами. Дорога шла на юг по каменистой степи, затем по гранитным предгорьям хр. Кара-тюбе, здесь значительно более высокого и уже украшенного свежим снегом. Мы поднялись на перевал Тахта-карача, высотой около 1650 м, на котором обратили на себя внимание кучи мелких камней и навязанные на ветках соседних кустов красные, синие, зеленые и желтые лоскутки. Проводник объяснил, что в горной Бухаре принято приносить на каждый перевал камень, поднятый в дороге на подъеме, и складывать его в общую кучу, а также отрывать от своей одежды лоскут и привязывать его на ветке куста. Это — приношения Аллаху за благополучный подъем. Позже в Монголии я видел совершенно аналогичное явление в виде «обо», сложенных из камня на перевалах, и тряпок и конских волос, навязанных на кусты или на палки, воткнутые в «обо», в благодарность горным духам за успешный подъем. Таким образом, у мусульман Бухары и буддистов Монголии оказалось одинаковое проявление благодарности за подъем на перевал, очевидно в качестве пережитка более древних верований, когда человек населял небо и землю добрыми и злыми божествами. С перевала открылся великолепный вид на живописные долины р. Карши-дарьи и ее притоков, ограниченные на юге снеговой цепью Хазрет-и-Султан. Это была горная Бухара, Шехрисебское бекство, богатое зеленью и чистой водой, в противоположность низменной Бухаре с ее песками, пустынной степью и арыками с грязной водой, которую мы видели по дороге от Аму-дарьи до Катты-кургана.　

После крутого спуска с перевала дорога шла вверх по долине одного из верховьев р. Карши-дарьи — по кишлакам, полям, садам и виноградникам, прерываемым только кое-где скалами или участками крутого склона, неудобными для возделыванья. Переночевав в кишлаке Кайнары у старшины, который угощал нас русской водкой и пил ее сам, утверждая, что Магомет запретил мусульманам пить виноградное вино, но не водку, мы перевалили на следующий день в другую долину и увидели в одном ущелье среди гранитных скал ручеек с железистой водой, покрытой черными пленками, которые были приняты за нефть, и так было сообщено Борщевскому. Выше ущелья нам показали священный бассейн с тепловатой слабощелочной водой, окруженный деревьями; сюда приезжали больные ломотой и лихорадкой со всего бекства, купались в бассейне и получали облегчение. К вечеру мы поднялись по предгорьям Хазрет-и-Султана, сложенным из пород кирпично-красного цвета, в кишлак Шир-назар, где были известны признаки «горящей воды», как туземцы называли нефть.　

Мы остановились у старшины кишлака, который принял нас недружелюбно и спросил, зачем мы приехали.　

Посмотреть горящую воду, которая вытекает на ваших полях, — ответил я.　Зачем она нужна вам? — спросил старшина, которого сопровождало несколько стариков из числа жителей кишлака. — С тех пор как эта вода появилась на наших полях, нас постигли разные напасти. Бек Шехрисебса узнал, что мы показали одному русскому офицеру эту священную воду, которую Аллах послал нам для излечения от болезней. За это он арестовал нашего старшину, бил его палками и бросил в тюрьму, а нас обложил штрафом. Я — новый старшина, и если бек узнает, что опять приезжали русские, он еще раз накажет нас. Я очень прошу вас именем пророка не ходить к священной воде и завтра уехать назад.　

Окончив эту речь, старшина и его спутники удалились. Мой проводник, данный Борщевским, объяснил мне, в чем дело: бек знает, что горящая вода очень нужна русским для шайтан- арбы, которую они строят до Самарканда; он боится, что из Ташкента пришлют русское войско и отнимут у эмира все Шехрисебское бекство.　

Утром я заявил старшине, что должен посмотреть священную воду, так как послан для этой цели. Старшина ответил, что он не даст мне ни проводника, ни лопат для копания земли и донесет о посещении беку.　

Источники нефти мы нашли без труда, спустившись с холмов, где стояли дома кишлака, на поля. В нескольких ямах на поверхности воды выделялся пузырьками горючий газ и скоплялась нефть в виде черной пленки. На краю самой большой ямы лежала деревянная ложка для собирания нефти, несколько кусков каменной соли и горсть пшена.　

Это приношения жителей, — пояснил проводник. — Они нефть не жгут в светильниках, считая это грехом, но мажут ею разные язвы и лечатся от лихорадки и ломоты. За сбор этого лекарства они жертвуют Аллаху соль и пшено.　

Мы взяли в бутылку пробу нефти и вернулись в кишлак, где в доме старшины застали уже чиновника бека, приехавшего по вызову. Это был мирахор (шталмейстер бека), толстый человек в пышном халате и белой чалме, который сидел на ковре с нагайкой в руках, тогда как старшина и старики почтительно стояли у дверей.　

Чтобы избавить старшину и жителей кишлака от новых взысканий, я, через проводника, сообщил мирахору, что горящей воды слишком мало, чтобы стоило ее добывать, и что ему нечего опасаться нашествия русских на владения бека. Мирахор, видимо, остался очень доволен и сейчас же уехал, а мы после завтрака, не торопясь, отправились в обратный путь в Самарканд.　

Этой поездкой закончились в 1887 г. мои исследования. Была уже вторая половина ноября, и я выехал обратно в Тифлис, где провел три зимних месяца, во время которых выполнил еще две экскурсии вместе с моим товарищем по институту Берманом, который осматривал разные месторождения полезных ископаемых в Закавказье по поручению одного лица, посредника капиталистов по организации горнопромышленных предприятий. Мы съездили на юг, в горы Малого Кавказа, для ознакомления с серебро-свинцовым месторождением, а затем на запад, в Гурию, для осмотра выходов нефти. Последняя поездка была очень интересной. Мы ездили по густым лесам в долине р. Риона, где на деревьях, подобно лианам, вился виноград изабелла, ночевали в замке какого-то грузинского князя на вершине горы, видели слабые выходы нефти в ямах среди кукурузных полей и закончили экскурсию ночной поездкой по берегу Черного моря, чтобы выехать к станции железной дороги и вернуться в Тифлис.

Глава X ВВЕРХ ПО АМУ-ДАРЬЕ И НА КЕЛИФСКИЙ УЗБОЙ

В начале марта 1888 г. я в третий раз приехал в Чарджуй. Чтобы закончить общее изучение Закаспийской низменности, мне необходимо было еще познакомиться с долиной р. Амударьи и с двумя «Узбоями», т. е. ложбинами, которые считались старыми руслами этой реки, именно Келифским на юго-востоке и Балханским на северо-западе. Чтобы попасть на эти Узбои, нужно было миновать большие пески; поэтому целесообразнее было купить верблюдов для багажа, которые в качестве вьючных животных в пустынях предпочтительнее лошадей. Каждый верблюд несет вдвое больше груза, чем лошадь, не требует сена и овса, а довольствуется скудным подножным кормом, растущим на песках, и может обходиться без водопоя в течение двух-трех дней.　

Поэтому на базаре в Чарджуе я купил трех верблюдов и двух верховых лошадей, нанял молодого армянина в качестве конюха и повара и пожилого туркмена, знавшего дорогу вверх по Аму-дарье, для ухода за верблюдами. Были куплены также два небольших бочонка для воды на случай необходимости ночлега в безводном месте и сшита палатка из солдатского сукна в виде четырехгранной пирамиды с основанием в квадратную сажень, державшаяся на одной центральной палке. Это была простейшая форма палатки, вмещавшая только двух человек. Ее сшил мне собственноручно один из мелких подрядчиков при железной дороге, занятый на постройке моста через Аму-дарью.　

Долина среднего течения этой реки от г. Чарджуя до границы Афганистана, которую предстояло мне осмотреть, имеет от 6 до 10–12 км ширины и ограничена с востока, т. е. справа, невысокими увалами из третичных песчаников и глин, частью перекрытыми сыпучими песками. С запада, т. е. слева, господствуют сыпучие барханные пески, подобные тем, которые описаны мною выше и пересечены железной дорогой между станциями Репетек и Чарджуй; увалы из третичных пород здесь большей частью скрыты под этими песками. Дно долины занято главным руслом реки с ее рукавами и многочисленными островами и тугаями, т. е. культурной землей с кишлаками, пашнями, бахчами, садами и пустырями, развитыми главным образом на низменном левом берегу Аму-дарьи (рис. 16 и 17).　

^{Рис. 16. Долина р. Аму-дарьи в районе Дарганата: намывные острова и мели, вдали высоты правого берега из третичных отложений (фото И. М. Островского)}

^{Рис. 17. Тугай на дне долины р. Аму-дарьи на поверхности первой террасы (фото А. И. Шастова)}

Мы направились вверх по долине, по тугаям левого берега, которые для геолога представляли мало интереса ввиду редкости выходов третичных отложений; меня, конечно, манили третичные увалы правого берега, которые видны были вдали. Но попасть к ним было невозможно — пришлось бы переправляться туда и обратно через широкое русло реки и ее рукава. Аму-дарья вброд непроходима по своей глубине, а переправы на каюках имелись в очень немногих местах. Поэтому я решил совершить обратный путь на лодке, чтобы осмотреть увалы правого берега, тогда как при проезде с караваном по левому берегу пришлось ограничиться изучением четвертичных отложений — песков и глин, слагающих дно долины, и скоплений сыпучего песка, получающихся при их развевании и засыпающих местами дома, сады и пашни туркмен, населяющих эту долину и орошающих свои сады и пашни арыками, выведенными из Аму-дарьи. Главный материал для развевания дают многочисленные отмели и голые острова между рукавами реки, которые обнажаются во время маловодья и представляют обширные песчаные площади.　

От Чарджуя до г. Керки около 200 км; мы сделали этот путь в пять дней, ночуя на постоялых дворах, так как на пашнях, бахчах и в садах тугая нельзя было пасти лошадей и верблюдов, а воду для чая пришлось бы брать из арыков, т. е. пить амударьинескую воду цвета кофе с молоком от содержащегося в ней ила.　

Город Керки, принадлежавший Бухаре, как и все кишлаки в долине Аму-дарьи, состоял из двух частей — бухарской и русской. В первой обращала на себя внимание плоская гора, поднимавшаяся на левом берегу реки из слоев красноватого песчаника; на ней находились дворец бека и часть города. Эта гора составляла прежде одно целое с горами Фелизидан и Керкичетау, расположенными на правом берегу Аму-дарьи, которая обтекала их с запада, а затем проложила себе ущелье шириной в 900 м через горы, оставив одну из них на левом берегу. Ниже бухарского города, среди тугая, расположился недавно выстроенный русский город с чистенькими белыми глинобитными домиками офицеров и длинными казармами, в которых стояли батальон, батарея артиллерии и две сотни казаков. Я нашел приют в одном из офицерских домиков. Начальник гарнизона полковник Шорохов принял меня очень любезно и обещал дать проводника в глубь песков, к Узбэю. Это был человек высокого роста, с красивым лицом, обрамленным длинной черной с проседью бородой.　

Получив проводника, я направился на юго-запад через пески, барханы которых поднимаются сразу же на окраине полосы тугая и здесь, вблизи большого населенного пункта, конечно, совершенно лишены какой бы то ни было растительности. Они имели такой же вид, как описанные выше между Чарджуем и Репетеком, представляя барханные валы, но обращенные крутыми подветренными склонами не на юго-восток, как было отмечено мною выше, а на северо-запад, т. е. в противоположную сторону. Такое противоречие объясняется тем, что пески, пересекаемые железной дорогой, я видел дважды осенью, а пески у Керки — весной, т. е. после зимних ветров, которые противоположны летним по своему направлению и ежегодно перестраивают барханы. С удалением от Аму-дарьи в песках начала появляться скудная растительность — трава селин и различные кустарники тех же видов, какие описаны выше; но в общем пески сохраняли характер барханных, не переходя в бугристые. В тот же день, довольно рано, мы пришли к Келифскому Узбою у колодца Керли, отстоявшего от Керки в 25 км. В течение нескольких дней я обследовал Узбой в ту и другую сторону, т. е. на. юго-восток, к афганской границе, и на северо-запад, чтобы лучше ознакомиться с его характером.　

Келифский Узбой представляет цепь отдельных, более или менее обширных впадин, которые туркмены называют «шор». Эти впадины вытянуты с юго-востока на северо-запад, достигая в этом направлении от одного до 10 км, всего чаще от 2 до 5 км, а в поперечном направлении значительно меньше — от 400 до 1500 м, преимущественно от 600 до 1000 м. Впадины местами имеют ясно выраженные берега вышиной от 3 до 8— 10 м, сложенные из тех же пород, которые видны в берегах Аму-дарьи, — из серого слоистого глинистого песка, переслаивающегося с розовато-серыми пористыми и плотными глинами. Нередко эти коренные берега прежнего речного русла засыпаны частью или полностью желтым песком, нанесенным ветрами с барханов. Впадины отделены друг от друга перемычками, состоящими из того же наносного желтого песка, образующего плоские бугры; но эти перемычки всегда занимают гораздо меньшие площади, чем впадины. Дно впадин в общем ровное и покрыто слоем того же наносного песка, местами образующего плоские холмики; но под ним на небольшой глубине залегает серый песок, в котором на глубине 0,6–1 м от поверхности можно получить воду, чуть солоноватую, но вообще годную для питья, как показывают колодцы туркмен, пасущих стада в окрестностях. Узбоя. Дно впадин очень бедно растительностью и часто покрыто белыми выцветами солей. На песчаных буграх кое-где попадаются кусты тамариска, а в плоских впадинах дна, где зимой и весной скопляется лужами вода, растут солянки. В общем эти шоры представляют однообразную и безотрадную картину.　

Форма и распределение шоров, их коренные берега, их состав и состав дна (серый песок — такой же, как на дне Аму-дарьи), а также водоносность Келифского Узбоя безусловно доказывают, что он действительно представляет древнее русло Аму-дарьи — всей или значительной ее части, отделившейся от современного русла возле Келифа в Афганистане и протекавшей по пескам, постепенно отклоняясь в сторону. На это указывает расстояние между руслами: против Керки 25 км, против Пальварта 50 км и против Чарджуя 75 км, если старое русло проходило вблизи ст. Репетек. Но возможно, что Узбой от места Чарымлы против Пальварта отклонялся еще больше на запад и пересекал трассу железной дороги не у Репетека, а у ст. Уч-аджи, судя по тому, что позже один инженер прислал мне створки пресноводных, тождественных с аму-дарьинскими, моллюсков, найденных при раскопках песков близ Уч-аджи. Вспомним также об упомянутой в главе VII находке обильных колодцев пресной воды в стороне от этой станции, очевидно в таком же шоре Узбоя.　

Прежнее течение реки по Келифскому Узбою доказывают также развалины сооружений на его берегах. Я видел развалины башни Зеид на своем маршруте. В песках таких зданий нет; в то время, когда по Узбою текла Аму-дарья, здесь было оседлое население. У пастухов-туркмен, живущих со своими стадами на берегах Узбоя, сохранилось предание, что по этому руслу когда-то протекала река. Все собранные данные убедили меня в том, что Келифский Узбой представляет старое русло всей Аму-дарьи или значительной ее части. Позднейшие исследователи этого района песков Кара-кум в большинстве случаев также приходили к этому выводу, но некоторые из гидрогеологов предполагали, что этот Узбой представляет прежнее русло не Аму-дарьи, а одного из временных потоков, стекавших с северного склона гор Парапамиз в Афганистане, и что таких русел в этой местности не одно, а несколько. Но это предположение, вообще слабо обоснованное, опровергнуто тем, что в Узбой в последние годы уже проведена вода из Аму-дарьи, дошедшая по шорам до ст. Уч-аджи. Восстановление прежней реки, хотя бы частичное, даст возможность заселения берегов Узбоя.　

Познакомившись с Келифским Узбоем, я направился дальше на юго-запад. Бугристые пески, окаймляющие с запада цепь шоров Узбоя, в нескольких километрах кончились, но не сразу, а постепенно; бугры становились все более плоскими, растительность на них более обильной, появилась мелкая травка, чаще попадались деревья саксаула, и, наконец, мы очутились на местности, которую бугристыми песками уже нельзя было назвать. Она представляла равнину с песчаной почвой и очень плоскими, часто почти незаметными холмами, скорее выпуклостями с очень пологими склонами и небольшой высотой, чередующимися с подобными же плоскими впадинами. Растительность была также богаче, чем в бугристых песках; песчаная почва была покрыта ковром (хотя и не сплошным, а реденьким) мелкой травы, по которому были разбросаны, то гуще, то реже, мелкие и более крупные кусты нескольких видов, обычных для песков, а также отдельные деревья саксаула. Вся эта равнина еще зеленела, трава и кусты недавно только распустились. Меня поразило обилие небольших сухопутных черепах разной величины, которые ползали но равнине. Вместе с лучшей растительностью оживился и животный мир: по кустам порхали мелкие пташки, но земле кроме черепах шмыгали ящерицы, бегали жуки. Обилие черепах внушило надежду на вкусный ужин; свежая провизия, взятая в Керки, конечно, кончилась.　

При виде постепенного перехода бугристых песков в этот новый тип песчаных скоплений, который я назвал «песчаной степью», можно было притти к выводу, что бугристые пески при благоприятных условиях — достаточном количестве атмосферных осадков и отсутствии повреждения растительности роющими животными, человеком и его стадами — могут превратиться в песчаную степь. Растительность, завоевывая постепенно все большие площади, закрепит песок и прекратит его развевание; дождевая вода, стекая по склонам бугров, будет сглаживать их, снося песок в котловины и мало-помалу заполняя их; под защитой растений в котловинах успокоится и песок, сдуваемый ветром с оголенных мест на буграх. Так, в течение веков бугры понизятся, котловины почти заполнятся, рельеф сгладится и бугристые пески превратятся в песчаную степь, в которой песчаная почва достаточно защищена растительностью от развевания. Знакомство с этой частью песков Кара-кум позволило мне, таким образом, к установленным ранее типам песчаных скоплений, пескам барханным, бугристым и грядовым, прибавить четвертый — песчаную степь. Я полагал, что эта степь протягивается на юг до предгорий Парапамиза и что в этой местности бугристые пески превратились в песчаную степь благодаря более обильным осадкам вблизи гор и отсутствию вредителей. Однако приходится признать, что три первых типа прочно вошли в науку, четвертый же не подтвержден дальнейшими исследованиями. В песчаную степь описанного характера бугристые пески превратиться не могут, а остаются бугристыми даже при полном зарастании.　

Мы ехали целый день в глубь этой степи и остановились на ночлег у колодца, глубиной 14–16 м, с довольно соленой водой. Проводник, взятый в Керки для осмотра Келифского Узбоя, заявил, что дорогу дальше, в глубь песчаной степи по направлению к Мургабу, он не знает и что колодцев там чем дальше, тем меньше, они глубже (до 40–50 м) и вода в них все более соленая. Поэтому после ночлега пришлось повернуть назад, так как ни по Узбою, ни на маршруте по степи мы не встретили туркмен, которые знали бы местность и могли быть проводниками. Местность была безлюдная; как я узнал в Керки, в этом районе прежде пасли свои стада богатые баи, которые после присоединения Закаспийской области к России ушли в Афганистан. Позднейшие исследования этой части Кара-кумов показали, что песчаная степь далеко не доходит до р. Мургаба, а сменяется в 30–40 км от Узбоя полосой грядовых песков, которые в 20–30 км далее уступают место баирам, т. е. плоским увалам и холмам, подобным тем, которые я видел по р. Кушке и у Тахта-базара на Мургабе с пещерами.　

Вернувшись в Керки по той же дороге, я отправил своих верблюдов и лошадей с одним из рабочих обратно в Чарджуй, а сам с другим помощником нанял большую лодку с гребцами и поплыл по Аму-дарье, чтобы лучше познакомиться с этой рекой, ее первоначальными берегами и, по возможности, с выходами третичных отложений в холмах и увалах правого берега. Мы плыли три дня, останавливаясь для ночлега где придется. Палатка была с собой, в топливе не было недостатка, только воду для чая пришлось брать из реки, т. е. очень мутную, и давать ей отстаиваться, чтобы мелкий песок и ил, которые она несет, осели. Обилие этих осадков в воде обусловлено тем, что течение Аму-дарьи быстрое, а первоначальные берега ее сложены из серого песка, переслаивающегося с красноватой глиной, и очень легко размываются. Во время двух ночевок на берегу можно было слышать, как ночную тишину время от времени нарушали то слабые, то сильные всплески от подмываемых водой частей береговых обрывов, падающих в воду. Днем, плывя в лодке вблизи берега, можно было видеть его разрушение. Один раз наша лодка, подплывшая слишком близко к берегу, чуть не попала под обвал, обрушившийся непосредственно за ее кормой.　

Обилие песка и ила в воде обусловливает то, что Аму-дарья, отлагая этот материал в своем русле в местах более спокойного течения, постоянно меняет фарватер: в одном месте образуется мель, течение меняет направление и размывает рыхлые наносы на дне по соседству; нарастают и исчезают острова, образуются новые протоки, а старые заносятся песком. Наша лодка не раз садилась на мели, которые в грязной воде реки совершенно не были заметны гребцам; им приходилось сталкивать лодку баграми или вылезать в реку, чтобы стаскивать лодку с мели. Кроме наблюдений над размывом берегов, плаванье по Аму-дарье мало дало мне интересного. Выходы третичных пород, которые хотелось осмотреть, большей частью оказывались не у главного русла, по которому мы плыли, а на берегу какого-нибудь разветвления, т. е. протоки, слишком мелкой для нашей лодки, или же на берегу протоки, достаточно глубокой, но в которую мы своевременно не попали и которая отделяла меня от обнажения при попытке пройти к нему пешком. Поэтому удалось осмотреть лишь несколько выходов, но все они имели однообразный состав, и пласты в них залегали горизонтально, т. е. не представляли особого интереса.　

Из Чарджуя мне пришлось вести свой караван в Мерв, откуда я собирался сделать большую экскурсию на север, осмотреть окончание Мургаба в песках, пройти через последние до впадин Унгуза и по ним на запад в Балханский Узбой. Мы прошли вдоль полотна действовавшей уже железной дороги, и я мог наблюдать те меры защиты полотна от песчаных заносов, которые служба пути применяла по распоряжению ген. Анненкова. Они состояли из решетчатых щитов того же типа, который издавна употребляется для защиты пути от снежных заносов на дорогах России. Эти щиты, поставленные вдоль полотна, задерживали песок, приносимый ветром, совершенно так же, как они задерживают снег, т. е. по обе стороны щита. В случае со снегом сугроб нарастает, и когда щит занесен почти доверху, его вытаскивают и ставят на гребень сугроба. То же имеет место и при песчаном заносе. Но только снежный сугроб, даже вышиной в 4–6 м, весной тает и исчезает, тогда как песчаный остается. И если ставить щиты вблизи полотна, то в течение нескольких лет, переставляя щиты вверх по мере их засыпания, можно создать слишком близко от полотна искусственные барханы, которые неминуемо начнут захватывать и полотно дороги. Необходимо ставить щиты в нескольких саженях от полотна, чтобы барханы, созданные ими, не захватывали путь даже при наибольшей высоте. Это правило на пути через барханные пески от Чарджуя до Репетека не было соблюдено, и щиты в дальнейшем должны были приносить не пользу, а вред. О защите полотна от выдувания песка из-под шпал пучками хвороста сказано выше. Пучки, горизонтально положенные, защищают полотно; но эта мера требует постоянного надзора, периодической смены пучков. Полная балластировка полотна, т. е. засыпка его щебнем, более дорогая, но радикальная мера, еще не была выполнена.　

Глава XI ЧЕРЕЗ ПЕСКИ КАРА-КУМ НА БАЛХАНСКИЙ УЗБОЙ

В Мерве меня постигла неудача. Для предположенного маршрута на север через пески до впадин Унгуза и далее на запад до начала Узбоя мне нужен был опытный проводник. Поэтому я отправился к мервскому уездному начальнику капитану Алиханову, о котором говорили, что он хорошо ладит с туркменами и что хорошего проводника можно получить только через него. Но он разочаровал меня, заявив, что ничем помочь мне не может. Уже два года тропы из Мерва в Хиву через пески заброшены, караваны по ним не ходят, так как легче итти из Хивы по Аму-дарье в Чарджуй и сдавать здесь товары на железную дорогу. Туркмены, жившие у колодцев на тропах в песках, откочевали, колодцы занесло песком или вода в них застоялась и осолонилась. Поиски проводника заняли бы много времени. Поэтому он советовал отправиться на Балханский Узбой из Кызыл-арвата, откуда до Узбоя только три дня пути через пески; дорога известная, по ней караваны еще ходят в Хиву, и проводника найти легко.　

Я пробовал найти проводника на базаре, но предлагавшие свои услуги не внушали доверия. Ведь можно было опасаться, что недобросовестный проводник заведет нас подальше в пески, а затем в одну прекрасную ночь исчезнет вместе со всеми верблюдами и лошадьми, может быть и с частью багажа, в расчете на то, что мы погибнем в песках и похищение останется безнаказанным.　

Поэтому пришлось отказаться от маршрута на Унгуз и перебраться в Кызыл-арват, чтобы оттуда попасть на Балханский Узбой и на соседнюю часть Унгуза. Но поездка караванным способом в Кызыл-арват заняла бы недели две, а время было дорого. Начался уже апрель, и всю экскурсию следовало выполнить до начала больших жаров в мае, слишком тягостных и для людей и для животных. Поэтому я решил перевезти свой караван в Кызыл-арват по железной дороге, для чего нужно было получить отдельный товарный вагон и организовать погрузку животных.　

На этот раз я остановился в Мерве не в описанной выше гостинице у вокзала, а на постоялом дворе, так как у меня были лошади и верблюды, требовавшие места, корма и ухода. Собираясь в глубь песков Кара-кум, я купил провизию в виде живого петуха, которого можно было перевозить на вьюке верблюда и зарезать, когда запас мяса, взятый с собой, истощится. Петуха я держал в своей комнате привязанным за ногу к моей кровати. Но этот сожитель оказался слишком беспокойным. Ночью, вскоре после полуночи, услышав пение петухов на дворе, он начал вторить им так громко, что будил меня несколько раз. Изменение плана экспедиции позволило ликвидировать эту живую провизию.　

Погрузка верблюдов в товарный вагон причинила много хлопот. Они не желали подниматься по деревянным мосткам в вагон, и их пришлось втаскивать веревками. А когда поезд двинулся, они перепугались до того, что поднялись на дыбы и, высунув головы и длинные шеи через окошечки под крышей вагона, жалобно ревели. Так поезд и шел некоторое время с торчавшими из окошечек головами и шеями верблюдов. Моим рабочим, поместившимся в том же вагоне с верблюдами и лошадьми, было не мало забот по их прокорму и водопою в течение почти двух суток проезда.　

В Кызыл-арвате я быстро нашел проводника-туркмена, знавшего дорогу в Хиву, и мы отправились в путь. До Узбоя мы шли три дня по грядовым пескам, с характером которых я познакомился уже во время первой поездки из города по этой же дороге. В этот раз на пути к окраине песков я имел случай увидеть, как образуется ровная почва такыров, описанная в своем месте. Пока мы шли по степи к началу песков в горах Копет- дага, разразилась гроза с сильным ливнем. На степи дождь был небольшой, но когда мы уже подходили к пескам и шли по большому такыру, с гор примчался грязный поток, быстро разлился по такыру и превратил его в обширное, но очень мелкое озеро. По грязножелтой воде этого озера мы брели несколько сот шагов до первых песчаных холмов, составлявших его северный берег. Из мутной воды озера, которое тянулось далеко на восток и на запад, потом осел новый тонкий слой ила, покрывший поверхность такыра.　

Пески на всем протяжении имели описанный выше грядовый характер и не представляли больших затруднений для движения. Тропа большей частью шла по ложбине между двумя песчаными грядами, переваливая время от времени через песчаные перемычки, соединявшие гряды друг с другом. С удалением от окраины песков, опустошенной поставщиками топлива в город, растительность становилась все лучше, кусты разных пород были выше и гуще, саксаул принимал часто размеры деревьев. Солнце еще не успело выжечь траву и засушить листья, пески были одеты весенней зеленью и имели более веселый вид, чем в конце лета, когда я видел их впервые. Весна оживила не только растительный, но и животный мир. В кустах порхали и распевали какие-то мелкие птички, по песку в разных направлениях шныряли ящерицы, бегали и ползали жуки, иногда выскакивали зайцы, дремавшие в тени куста и пугавшие своим появлением верблюдов, которые шарахались, словно видели страшного хищника. Попалась нам и огромная ящерица варан, которую я видел впервые. Она достигает почти метра в длину, имеет острые зубы и когти, напоминая маленького крокодила. Проводник заколол ее саблей, и вечером я снял с туловища шкуру и отпрепарировал одну лапку с когтями, набив ее ватой. На шкуре были поперечные темные полосы на светлом фоне, как у тигра, а лапка имела величину ручки новорожденного младенца. Эти трофеи долго хранились у меня на письменном столе, вызывая интерес посетителей.　

К вечеру третьего дня мы подошли к Узбою у колодцев Игды с пресной водой, что дало возможность остановиться здесь для ночлега и осмотра местности. Уже на Келифском Узбое форма, величина и расположение широких впадин — шоров, их коренные берега, речной аму-дарьинский песок на дне и наличие везде почти пресной воды доказывали, что это речное русло, покинутое большой рекой. У Балханского Узбоя его прежнее речное происхождение видно еще явственнее. Прежнее русло сохранилось еще лучше, несмотря на то, что на обоих берегах высятся песчаные холмы; русло врезано часто в твердые третичные породы — известняки и мергели — и представляет ряд уступов разной высоты, по которым прежде низвергались красивые водопады. У подошвы каждого уступа сила падающей воды выбила в этих породах впадины того или другого размера, и в ряде впадин имеется очень горько-соленая вода, образующая озерки глубиной в 1–2 м и более; во многих озерках из воды уже выделялись крупные белые кристаллы гипса (сернокислого кальция), покрывающие все дно озерков сплошной щеткой. С тех пор, как по Узбою в последний раз текла река, т. е. 500–600 лет назад, вода, конечно, не сохранилась; она вытекает ключами из третичных пород и питает пресные колодцы, а также озера во впадинах, но в последних испаряется и осаждает гипс, а не поваренную и горькую соли, как в других соляных озерах. Очевидно, в третичных слоях, из которых эта вода вытекает, обилие извести обусловливает преобладание гипса в растворе.

На обоих берегах этого русла поднимались песчаные склоны долины Узбоя, на которых из-под песка, нанесенного ветрами, выступали упомянутые выше третичные твердые известняки и мергели, содержавшие морские ракушки, по которым можно было определить их возраст. Их покрывали более мягкие слоистые серые песчано-глинистые отложения, также содержавшие ракушки, но пресноводные. Это доказывало, что Узбой в историческое время не представлял пролива из Аральского моря в Каспийское, по которому стекала морская вода, как полагали некоторые исследователи, а был руслом реки, причем ширина этого русла указывала на сравнительно небольшую величину реки, о чем мы скажем дальше.　

Склоны долины Узбоя не были голые; на них росли разные кусты, жидкая трава, попадались деревья саксаула, тамариска (гребенщика или, по-туркменски, юлгана), который по своему облику несколько напоминает тую и цветет розовыми кисточками, любит почву, богатую солями, и хорошо растет на солончаках. Обходя берега Узбоя, я в одном месте нашел в песке гнездо какой-то птицы и в нем свежее яйцо, немного меньше куриного. Это была приятная находка, так как с провизией у нас было плохо. Запас, взятый из города, кончился, а по дороге мы не встретили никаких людей, и у колодцев также никого не было. Приходилось довольствоваться чаем, сухарями и плохим рисом. Я надеялся, что в озерках Узбоя живет какая-нибудь рыба, но оказалось, что эта горько-соленая вода совершенно безжизненна.　

На колодцах Игды мы провели целый день; эти колодцы были в трех разных местах крупных излучин, которые в этом месте делало русло. Они были вырыты не в самом русле, а на террасах берега, сложенных третичными породами, из которых и высачивалась вода (рис. 18). Вблизи нижнего из колодцев я заметил остатки фундамента какой-то постройки, а за водопадом, расположенным ниже этого колодца, у самой тропы в Кызыл- арват, небольшое кладбище с надмогильными обтесанными камнями. Приходилось думать, что на Узбое когда-то было оседлое население, хотя и небольшое, так как земли, удобной для садоводства и огородничества (не говоря о пахотной), было мало.　

^{Рис. 18. Карта Балканского Узбоя от Бала-ишема до Ян-аджи (из описания Узбоя А. С. Кесь)}

Осмотрев долину и уступы — прежние водопады в русле Узбоя — на протяжении излучин в районе колодцев Игды, мы на следующий день направились на север, вверх по течению, спрямляя извилины через пески. По руслу вместо соленых озерков здесь расстилался такыр, т. е. твердая глинистая ровная площадь; ширина русла достигала 200 м. В его правом берегу местами обнажались третичные породы, и в одном месте мы снова заметили кладбище. Здесь к этому берегу подошла караванная дорога из Хивы, которая от колодцев Бала-ишем выше по Узбою идет прямо через пустынное плато Каплан-кыр на юго-запад к колодцам Игды, спрямляя огромную излучину русла на юг, содержащую колодец Куртыш. От правого берега Узбоя к чинку (обрыву) этого плато расстилается каменистая равнина, в которую врезаны овраги. Широкий такыр на дне русла имеет наклон вверх по течению. Влажная глина его поверхности, заросли камыша и тамариска доказывают, что весенние дождевые воды собираются на более низких местах такыра.　

В урочище Ак-яйла я заметил на левом берегу Узбоя, представлявшем обширный такыр, признаки ирригационного устройства местности, очевидно для ее возделывания под какие-либо культуры. Это была квадратная яма возле русла, площадью 4X4 м, окаймленная глиняным валом; в стенке ямы, обращенной к руслу, был виден плоский свод, а под ним остатки гончарной трубы. От ямы перпендикулярно к Узбою в глубь такыра шел прежде желоб из обожженного кирпича, от которого сохранилась небольшая насыпь, обильно усыпанная обломками кирпича. Длина желоба достигала километра. Вокруг ямы на небольших холмиках также были разбросаны кирпичи. Приходится думать, что в то время, когда по Узбою текла вода реки, яма представляла водоем, в который через трубу вода поступала из реки. Из водоема посредством черпального колеса с кувшинами (до сих пор употребляемого во многих странах для этой цели и приводимого в движение силой людей или животных) вода выливалась в главный желоб и растекалась по такыру, представлявшему сад или пашню. Водоем возле реки нужен был потому, что в реке было довольно сильное течение, преодолеть которое для забора воды колесом было бы трудно.　

В нескольких километрах выше этого места на Узбое находится колодец Куртыш, куда пришлось итти из Ак-яйлы, где пресного колодца нет, а водоем, конечно, давно уже высох и наполовину засыпан. Возле Куртыша русло снова представляло несколько уступов бывшего водопада; оно было менее глубоко врезано и окаймлено большими такырами и отдельными песчаными холмами. Под одним из уступов русла было небольшое озерко, вернее лужа с пресной водой, судя по отсутствию кристаллов гипса и по тому, что на нем плавала утка. Последняя была заманчивой дичью. Но моя двустволка на Аму-дарье пострадала, лишившись почти всего приклада, и по дороге к Узбою я не мог стрелять зайцев. Все-таки я решился выстрелить, примостился за кустом на краю лужи и спустил курок. Отдача ружья была так сильна, что я упал навзничь, выронив ружье. Но утка была добыта и сделала наш ужин более питательным.　

После ночлега у колодца Куртыш мы пошли дальше вверх по Узбою, который становился все менее живописным; его русло врезано здесь уже неглубоко в почву степи, покрытой невысокими грядами и буграми песка, нанесенного из области грядовых песков на юге. Почва степи состоит из дресвы третичных известняков и мергелей, залегающих на глубине 0.3–0.6 м. На степи встречаются такыры, а также ложбины, рытвины и впадины, врезанные в эти породы. Очевидно, вследствие малого врезания русла Узбоя вода во время половодья не умещалась в нем и заливала эту степь. На степи правого берега видны были столовые холмы с ровной поверхностью и пологими склонами; они в совокупности составляли плато Каплан-кыр и состояли из тех же третичных отложений. Ровную поверхность их составлял толстый пласт более твердого известняка, подстилаемого более мягкими мергелями, а на склонах видны были разбросанные глыбы этого известняка. Я впервые видел такие формы и объяснил их действием морского прибоя того времени, когда Арало-Каспийское море еще заливало эту степь. Позже я увидел подобные же формы во многих местах Монголии и понял, что это формы выветривания и размыва в сухом климате пустыни, на которые всегда распадается окраина столовой возвышенности, сложенной из горизонтально залегающих пластов горных пород с чередованием более мягких и более твердых, причем последние обусловливают возникновение таких форм.　

На половине пути между колодцами Куртыш и Бала-ишем на левом берегу Узбоя видны развалины Талай-хан-ата: на небольшом холме полуразрушенные стены большого четырехугольного здания с двумя башнями из прочного, хорошо обожженного кирпича, а вблизи него большое кладбище с могилами, представляющими небольшие холмики, усыпанные обломками кирпича или же увенчанные ступенчатыми могильными плитами, высеченными из твердых третичных пород. К востоку от развалин тянулись огромные такыры, гладкие как паркет. Далее к северу русло Узбоя большей частью также окаймлено такырами с красноватой глинистой почвой, по которым рассеяны бугры и барханы песка. Русло только местами ограничено крутыми берегами, слева в 2–4 м, справа в 0.3–1 м, сложенными в правой части из пород сармата с окаменелостями, в левой — из серого слоистого песка с остатками камыша и редкими полупресноводными ракушками четвертичного возраста, рассеянными также по дну русла. Этот серый глинистый песок представлял уже отложения вод Узбоя, тогда как третичные сарматские породы слагали все плато Каплан-кыр, в которое было врезано русло Узбоя.　

Так как уже на всем протяжении выше колодца Куртыш русло Узбоя врезано слабо и не представляет большого интереса, я довел его исследование только до колодца Бала-ишем. Отсюда нужно было съездить на восток к чинкам (обрывам), которые были видны на востоке, чтобы посетить впадины Унгуза. расположенные у их подножия. Я оставил рабочего с верблюдами и багажом у колодца, а сам съездил с проводником налегке к Унтузу, что заняло целый день до позднего вечера, так как до впадин и чинка и обратно было более 30 км.　

На пути туда я заметил, что на протяжении первых 4 км песчаные гряды отделены друг от друга большими такырами, шириной от 200 до 600 м, простирающимися с севера на юг, т. е. параллельно Узбою; почва такыров — красно-серая плотная глина. Это обилие такыров и их размеры вблизи русла Узбоя ясно показывали, что русло иногда не вмещало всей воды, притекавшей в него из Аму-дарьи, и вода разливалась далеко по окрестностям, образуя мелкие озера, высыхавшие и отлагавшие слой глины. Гладкая поверхность такыров, лишенная растительности, не допускала образования скоплений песка и развития гряд барханов.　

С удалением от Узбоя такыры становились все уже и разделялись поперечными песчаными перемычками на отдельные участки, а в 7–8 км такыры исчезали и дно котловин между грядами песка также представляло песок, но более глинистый.　С удалением от Узбоя гряды постепенно изменили свое простирание из северо-южного в северо-восточное — юго-западное, а с приближением к Унгузу в котловинах между ними снова появились такыры с красной почвой. Число их становилось все большим, и, наконец, недалеко от Унгуза на окраинах такыров и в песчаных буграх на их дне появились крупные кристаллы, состоявшие из песка, сцементированного гипсом, причем они имели формы, свойственные кристаллам чистого гипса. Подобные же песчано-гипсовые кристаллы я уже видел на шорах Келифского Узбоя и западных песков Кара-кум. Кроме того, на такырах и склонах песчаных гряд местами попадался щебень темного третичного песчаника.　

Впадины Унгуза представляли цепь красных такыров и серых шоров более или менее округленной или удлиненной формы; круглые имели диаметр до 1–3 км, удлиненные при той же ширине от 2 до 10–20 км в длину. Почва такыров, как и везде, состояла из плотной глины с гладкой твердой поверхностью, лишенной растительности, тогда как почва шоров была рыхлая, из серо-желтого или красно-желтого песка, с обильными песчано-гипсовыми или чисто гипсовыми кристаллами. Иные шоры были сухие, но у большинства поверхность песка была влажная, и на глубине 0.3–0.6 м в песке выступала горько-соленая вода.　

Эта цепь такыров и шоров окаймляет подножие чинков, сложенных из третичных песчаников, плотных и рыхлых глин и песков красно-желтого, красно-бурого, желтого и желто-зеленого цвета. Обрывы (точнее — крутые откосы) достигают в среднем 40–30 м высоты и представляют не прямую линию, а чередование выдающихся вперед мысов, разделенных отступающими назад выемками, склоны которых разрезаны более или менее глубокими оврагами и рытвинами.　

В глубь чинка врезываются площади такыра или шора, которые отделены друг от друга мысами чинка; к последним примыкают гряды песков, которые забегают на некоторое расстояние в глубь шоров и такыров. Отдельные бугры и грядки песка встречаются и среди шоров.　

Чинк Унгуза представляет обрыв плоской возвышенности, которая тянется довольно далеко на север к Хивинскому оазису, постепенно понижаясь. Ближайшая к обрыву поверхность этой возвышенности представляет или голые глинистые площади, называемые «кыр», изрезанные рытвинами, ложбинами и оврагами, дренирующими их в сторону чинка, или песчаные барханы. С удалением от обрыва количество барханов увеличивается, и местность представляет барханные и бугристые пески, называемые возвышенными Кара-кумами.　

Некоторые исследователи считают, что шоры и такыры Унгуза, которые тянутся вдоль подножия чинков на восток почти　до Аму-дарьи, представляют старое русло этой реки. Другие полагают, что Аму-дарья по Унгузу никогда не протекала. Образование чинка одни объясняют сбросом, другие — морским размывом того времени, когда Каспийское море еще покрывало всю низменную часть Туркмении и доходило до подножия чинка. Для решения этого вопроса пришлось бы рассмотреть всю литературу о нем, что заняло бы слишком много места.

Вернувшись к колодцу Бала-ишем, я прошел назад к колодцам Игды, но не вдоль по извилинам Узбоя, а спрямляя путь через пески, и затем проехал еще на запад вдоль Узбоя до следующего колодца Ян-аджи. На этом переходе я убедился, что здесь и далее на значительном расстоянии Узбой имеет такой же характер, как и в районе Игды; русло врезано в те же породы, образует небольшие излучины и почти на всем протяжении занято горько-соленым озером в 2–3 м глубиной с ямами до 5 м глубины; дно его сплошь покрыто щетками кристаллов гипса. Русло местами окаймлено солончаком с легкой, как пух, почвой, в которую лошади проваливаются до брюха и вязнут в липкой глине, лежащей под этим пухом (рис. 19).

^{Рис. 19. Долина Балханского Узбоя ниже верхнего Бургунского порога. Русло занято горько-соленым озером, окаймленным пухлым солончаком и зарослями тамариска (фото Б. А. Федоровича)}

Исследование всего Узбоя до его впадения в Каспийское морс, с одной стороны, и до впадины бывшего Сарыкамышского озера, из которого когда-то Узбой вытекал, не входило в мои задачи. Оно потребовало бы еще недель 5–6 времени, а отпущенные на работы средства и запас провианта кончались. Я познакомился с наиболее интересной частью Узбоя и получил понятие о ближайшей к нему части чинка и впадин Унгуза. Для общей характеристики песков и степей Закаспийской области этого было достаточно.　

Поэтому я вернулся к колодцам Игды и по старой дороге через грядовые пески направился в Кызыл-арват. На первом ночлеге в песках случилось маленькое происшествие. Когда мы остановились и стали развьючивать верблюдов, оказалось, что с одного вьюка исчез тюк со всем имуществом моего рабочего. Он был, очевидно, плохо привязан и по дороге свалился, а проводник и рабочий, ехавшие впереди верблюдов, не заметили этого. Теперь им пришлось, наскоро налившись чаю, поехать назад и искать тюк, хотя солнце уже садилось.　

Я остался один возле палатки и верблюдов, уже уложенных на ночь, а люди поехали на лошадях. Стемнело; я развел большой костер, так как топлива в виде деревьев саксаула было достаточно. На небе засверкали звезды; огонь освещал соседние песчаные холмы; на них выступали темными купами кусты. Ночь была тихая и теплая; полную тишину пустыни нарушало только потрескивание дров и звуки медленной жвачки верблюдов. Было немного жутко в полном одиночестве среди пустыни, приходили мысли о возможном нападении волков или каких-нибудь людей. Мы ведь находились на большой караванной дороге в Хиву, и проезжие, заметив, что я один, могли воспользоваться случаем и угнать верблюдов, может быть захватить палатку и вещи. Так прошло часа три, и время близилось к полуночи, когда я расслышал голоса и звяканье удил и стремян. Вернулись мои спутники, нашедшие тюк далеко от места ночлега.　

Отмечу, что в течение всей этой поездки мы не встретили ни в грядовых песках, ни на Узбое и Унгузе ни одного человека. Приходилось думать, что и эта караванная дорога в Хиву заброшена и что купцы предпочитают вести товары из Хивы по гораздо более короткой и легкой дороге вдоль Аму-дарьи в Чарджуй, чтобы сдавать их на железную дорогу.　

В Кызыл-арвате я продал животных своего каравана, отпустил рабочего и проводника, сдал палатку и седла в железнодорожный батальон и выехал через Узун-ада, Баку и Тифлис в Петербург для составления отчета о путешествии.　

Узбой, это загадочное русло среди песчаной пустыни, с его горько-солеными озерами рядом с пресными колодцами и с многочисленными уступами, некогда представлявшими водопады, издавна возбуждал интерес. О нем писали уже греческие и арабские географы и историки, о нем знал и Петр I, который даже мечтал восстановить течение воды по Узбою и воспользоваться этим водным путем из Каспийского моря в глубь Азии, чтобы проникнуть в Индию, и посылал туда экспедиции. Сто лет спустя предпринимались попытки военных походов для усмирения хивинцев, нападавших на русские селения в Оренбургском крае, и снова говорили о возможности восстановить течение Аму-дарьи по Узбою. После 1870 г. начались исследования частей Узбоя, в том числе большая экспедиция инженера Глуховского, составившая проект поворота Аму-дарьи по Узбою в Каспий с целью установить более легкий и удобный водный путь в глубь Средней Азии. В самом начале постройки Закаспийской железной дороги Узбой посетили некоторые исследователи, пришедшие к разноречивым заключениям о его происхождении. После моего путешествия многие в разное время видели Узбой и писали о нем; наконец, в 1934 г. Институт географии Академии Наук СССР в составе Туркменской экспедиции организовал Узбойский отряд, главный сотрудник которого А. С. Кесь на основании своих наблюдений и литературных материалов дала полное описание Узбоя и его генезиса.[3] Весь этот вопрос подробно рассмотрен автором. Впервые описаны четыре террасы берегов Узбоя и эпохи их образования, приведены многочисленные фотоснимки, разрезы долины и карта всей местности от берега Каспийского моря до впадины бывшего Сарыкамышского озера, стоком избытка вод которого и явился Узбой. Рассмотрены и подвергнуты критике все исторические сообщения об Узбое и наблюдения путешественников старого и нового времени. В основном выводы автора подтвердили взгляды большинства исследователей, состоящие в том, что Узбой никогда не был проливом, соединявшим Аральское море с Каспийским, но не было также и руслом, по которому протекала вся Аму-дарья в Каспийское море. Он является руслом сравнительно небольшой реки, которая представляла сток избытка вод Сарыкамышского озера, в которое впадала часть Аму-дарьи. Но автор отвергает правильность исторических сведений о том, что вода текла по Узбою еще недавно, в историческое время, и не считает доказательствами этого, равно как и существования селений, пользовавшихся водой Узбоя, развалины зданий, кладбища и признаки ирригации, приводимые мною. Этот вывод я считаю неправильным и думаю, что дальнейшие исследования, в том числе и археологические раскопки, подтвердят заселенность Узбоя в исторические времена. Не следует только преувеличивать ее размеры. Долина Узбоя, врезанная в пески Кара-кум, содержит только сравнительно небольшие участки земли, годной для сельского хозяйства с использованием для орошения воды Узбоя. Поэтому населенность долины всегда была небольшая, селения были маленькие, а глинобитные дома среднеазиатского типа после оставления их населением не сохраняются целые столетия, а исчезают, не оставляя бросающихся в глаза следов.　

Проекты восстановления течения воды по Узбою в настоящее время не представляют такого интереса, как прежде. Никто не станет теперь думать о том, чтобы повернуть Аму-дарью для заполнения Узбоя и получения водного пути из Каспия в глубь Средней Азии. Вся Аму-дарья в русле Узбоя не уместилась бы, а многочисленные пороги в этом русле совершенно препятствовали бы судоходству; пришлось бы шлюзовать Узбой на значительном протяжении. Большой же надобности в таком водном пути нет. Земли, прилегающие к Узбою, ценных полезных ископаемых не содержат, a для сельского хозяйства размеры их не велики. Орошение Узбоя частью воды Аму-дарьи может иметь задачей только заселение его берегов для развития садоводства, хлопководства и т. п. по всему течению от Хивинского оазиса до Каспийского моря. Но на это орошение в сухом и знойном климате Туркмении потребуется не мало воды. Придется также иметь в виду, что отвлечение воды из Аму-дарьи даже без восстановления Сарыкамышского озера (которое поглотит массу воды для своего образования, а потом будет тратить много воды на ее испарение со своей поверхности), а с проведением прямого канала по южному берегу его впадины, несомненно, должно понизить уровень Аральского моря. Это вызовет обмеление и даже исчезновение многих неглубоких заливов его северного, восточного и южного берегов, что, конечно, отразится на условиях жизни рыб, т. е. на рыболовстве, которое имеет довольно крупное значение для хозяйства Туркменской, Узбекской и Казахской республик. От орошения же Узбоя выиграет только Туркменская республика. Поэтому нужно тщательно взвесить все за и против этого проекта, не упуская из виду также и то, что пропуск воды в Калифский Узбой уже отвлек часть воды из Аму-дарьи.　

В заключение отмечу, что мои наблюдения в пределах Закаспийского края, выполненные в 1886–1888 гг., были подробно изложены в книге «Закаспийская низменность», изданной под редакцией моего учителя, организатора и руководителя этих исследований, проф. И. В. Мушкетова, в «Записках Русского географического общества» в 1890 г. Это сочинение было удостоено Географическим обществом Малой золотой медали.　

Глава XII СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

По окончании исследований 1886–1888 гг. в Средней Азии мне пришлось еще раз посетить Туркмению　и Туркестан только через 40 лет, в 1928 г., когда эти страны представляли уже самостоятельные республики великого Советского Союза. Я принял участие в третьем всесоюзном съезде геологов, который состоялся в сентябре в Ташкенте, в экскурсиях во время съезда и в большой экскурсии группы геологов после съезда, проехавшей через Самарканд и Ашхабад на о-в Челекен. Таким образом, я познакомился с Ташкентом и его оазисом, которые в свое время мне не пришлось посетить, и вторично увидел всю Закаспийскую железную дорогу от Самарканда до Каспия, на постройке которой работал. Но как ее, так и города Самарканд, Мерв, Ашхабад и незнакомый мне конечный участок дороги до Красноводска и нефтеносный о-в Челекен я видел уже в новых условиях жизни.　

О местности по дороге от Урала до Ташкента можно сказать немного. Я отметил плоский рельеф и степной характер Мугоджарских гор, на западном склоне которых поезд долго стоял из-за какой-то аварии впереди, и крутой восточный склон их, по которому путь шел большими петлями, спускаясь в Тургайскую впадину. Природа последней напомнила мне степи вдоль подножия Копет-дага. На следующее утро мы ехали уже вдоль р. Сыр-дарьи и местами видны были ее русло, заросли камышей, старицы и протоки, оазисы отдельных селений, а с другой стороны полынная степь до горизонта, по которому тянулись плоские высоты хр. Кара-тау.　

Последнее утро поезд шел уже по сплошным оазисам перед Ташкентом; друг друга сменяли глинобитные домики, ограды, фруктовые сады и виноградники, убранные уже пашни и бахчи. Мелкая лёссовая пыль висела в воздухе и делала его не совсем прозрачным. В Ташкенте на вокзале меня встретили сотрудники Среднеазиатского отделения Геологического комитета и направили в какую-то гостиницу в центре, где я получил хороший номер в первом этаже с окнами на улицу, но с железной решеткой в них. Широкие улицы, окаймленные высокими деревьями, вдоль которых по арыкам текла вода, напомнили мне Самарканд 1887 г., с той разницей, что улица была шоссирована и ее утром и вечером поливали водой из арыков. Все-таки экипажи поднимали изрядную пыль.　

Я отправился на окраину, где в здании Геологического отделения было бюро съезда и должны были происходить деловые заседания. На большом дворе были раскинуты палатки, в которых разместились более молодые геологи, прибывшие на съезд. Регистрируясь в бюро, я узнал, что перед началом съезда могу еще принять участие вэкскурсии по оазису Ташкента для ознакомления с толщами лёсса, тогда как на более далекие экскурсии в горы перед съездом я уже опоздал. Но после путешествия в Китай меня особенно интересовал лёсс Средней Азии для сравнения с китайским и выяснения вопроса о происхождении его.　

Экскурсия, в которой приняло участие около 15 геологов, состоялась на следующий день. Мы ехали поездом до какой-то подгорной станции, а затем шли пешком по полям и оврагам вдоль одного из рукавов р. Чирчик, врезанного в толщу лёсса, слагающего почву огромного оазиса. В деревенской чайхане мы позавтракали арбузами, дынями и чаем с чуреком (хлебные лепешки), рассевшись на коврах в тени деревьев. В многочисленных обрывах хорошо видно было строение толщи лёсса в 10–12 м толщины, и по этому поводу разгорелась дискуссия между защитниками двух резко различных гипотез лёссообразования — эоловой и почвенной.　

Сторонники почвенной гипотезы полагают, что типичный мощный лёсс с его характерными качествами: неслоистостью, пористостью, пылеватостыо и горизонтами известковых конкреций в виде «журавчиков», может образоваться из мелкозема любого происхождения — аллювия, делювия, пролювия, элювия — посредством химических и биологических процессов, развивающихся в почве при известных климатических условиях. Результат этих процессов — «облёссование» мелкозема.　

Защитники эоловой гипотезы утверждают, что первичный, или типичный, лёсс образуется из пыли, приносимой ветрами из пустынь, областей развевания, на соседнюю сухую степь, где эта пыль под защитой растений накапливается очень медленно и превращается химическими и биологическими процессами в почву степи, которую и представляет лёсс. Из любого мелкозема химические и биологические процессы могут создать только вторичные лёссовидные породы, которые никогда не достигают　большой мощности и не обладают всеми качествами первичного лёсса.　

В обрывах Ташкентского оазиса можно было видеть, что неслоистый типичный лёсс местами перемежался со слоистым лёссовидным суглинком, а иногда содержал даже прослои мелкого галечника. Почвенники говорили: вы видите, что все это — отложения водного потока, которые периодически подвергались процессу облёссования, превратившего отдельные пласты в типичный неслоистый лёсс. Но почему этот процесс происходил только периодически и не превратил все отложения мелкоземного состава в неслоистый лёсс, а оставил некоторые пласты в первоначальном слоистом виде, они объяснить не могли, ссылаясь на какие-то климатические перемены. Эолисты объясняли состав толщи иначе. Оазис Ташкента представлял и прежде сухую степь, подобно современной, по которой протекала р. Чирчик, разбиваясь на рукава по выходе из гор. На этой степи отлагалась приносимая ветрами пыль, медленно наращивая пылевую почву степи в виде неслоистого лёсса, конечно вне рукавов, по которым текла вода Чирчика. Но эти рукава по временам меняли свое место, что на степи с пологим уклоном вполне возможно в связи с засорением русла рукавов отложениями, с сильными ливнями в горах, доставлявшими избыток воды, с очень снежной зимой или бурной весной. Таким образом, сухая степь между рукавами реки, на которой нарастал первичный лёсс, периодически затоплялась, и на ней отлагался слоистый лёссовый ил, приносимый водой, а иногда даже галька. Такие перемены почвообразования в пределах оазиса происходили не раз и создали перемежаемость неслоистого эолового лёсса и слоистого водного ила, мелкозема, в котором могли развиваться процессы облёссования и делать его похожим на лёсс, но не превращали его в первичный.　

К закату солнца экскурсия вышла на какой-то полустанок железной дороги, где, прождав поезда часа два, мы с трудом забрались в вагоны, остановившиеся только на несколько секунд, и уже ночью вернулись в Ташкент.　

Съезд открылся в большом зале какого-то учреждения. Меня сначала просили сделать на этом же заседании доклад о лёссе Китая, и я готовил его в номере гостиницы. Внезапно за мной приехали с вестью, что съезд уже открылся и меня неожиданно выбрали председателем, а мой доклад отложили. Пришлось спешно ехать, занять место в президиуме и с помощью секретарей давать слово для приветствий и оглашать полученные телеграммы. Заседание закончилось длинным докладом А. П. Герасимова о новой гипотезе Джоли, объясняющей горообразование радиоактивными процессами в глубине земной коры.　

Следующие заседания происходили в залах Геологического отделения. Было много интересных докладов, главным образом по геологии Средней Азин. С докладами и в прениях выступали также иностранные члены съезда, геологи Борн, Космат, Леухс и Штилле, которые вообще занимались геологией Средней Азин и участвовали в больших экскурсиях до и после съезда в горы Тянь-шаня.　

Во время съезда происходили экскурсии отдельных групп для осмотра города. Я участвовал в экскурсиях в старый Ташкент и на электростанцию на р. Чирчик. Старый город, т. е. часть Ташкента, столетия существовавшая до присоединения Туркестана к России, по всему облику напомнил мне города Китая, Самарканд и Бухару прежнего времени: узкие, немощеные и неровные улицы и переулки, непрерывный ряд лавочек, мастерских, чайхане по главной улице, желтые глинобитные стены с редкими отверстиями калиток и ворот в боковых улицах, ямы с грязью и отбросами в разных местах и толпа местных жителей в цветных халатах, с тюбетейками или чалмами на головах, женщины, закутанные в голубые или серьге чадры с черной вставкой для лица.　

Электростанция находилась за городом, в конце длинного искусственного озера, созданного плотиной в расширенном канале рукава р. Чирчик. На крутых берегах канала видна была толща лёсса от 10–15 до 20–25 м толщины. Мы проплыли в лодках по всему озеру от плотины станции до его начала, останавливаясь для осмотра разрезов лёсса. В одном месте мы видели выход очень древнего лёсса, превратившегося в довольно твердую породу.　

Новый город Ташкент, уже изрядно раскинувшийся, отличался от старого прямыми, широкими улицами, обсаженными деревьями и большей частью орошенными арыками. Видно было много больших красивых зданий вперемежку с одноэтажными, окруженными садами. Но часть улиц не была шоссирована, и лёссовая почва давала густую пыль. Во время съезда погода была прекрасная, почти летняя. В большой столовой, где члены съезда получали обед, мы сидели на открытом воздухе в тени деревьев.　

В общем съезд прошел интересно и был хорошо организован отделением Геологического комитета. На заключительном заседании местом следующего съезда был избран г. Свердловск на Урале. К сожалению, геологические съезды больше не созывались, и очень желательно, чтобы они возобновились в ближайшее время. Они позволяют подводить итоги изучению отдельных областей Союза, обсуждать спорные вопросы науки, а в связанных с ними экскурсиях знакомят приезжих с основами строения данной области и в общем способствуют повышению квалификации многочисленных кадров советских геологов и ознакомлению их друг с другом. Хотя съезд требует известных затрат от государства, но польза от него, несомненно, окупает расходы.　

По окончании съезда начались большие экскурсии его членов. Я выбрал экскурсию на о-в Челекен, которая давала возможность проехать через Туркмению и увидеть ее снова после промежутка в 40 лет. Экскурсии же в горы Алая, где пришлось бы ехать верхом, подниматься на большую высоту, ночевать в палатке, были мне уже недоступны по возрасту. В экскурсию на Челекен отправилось около 25 членов съезда, которым отвели отдельный мягкий вагон в хвосте поезда Ташкент — Красноводск, ушедшего поздно вечером. Следующий день мы провели в Самарканде, где осмотрели красивые древние мечети и гробницу Тамерлана в старом городе, выходы лёсса на его окраине (рис. 20). Новый город я совершенно не узнал: двух- и трехэтажные дома в центральной части тянулись почти без промежутков по обеим сторонам улиц, обсаженных деревьями.

^{Рис. 20. Мечеть с гробницей Тамерлана в Самарканде. Вид с площади.　На переднем плане экскурсия}

Путь от Самарканда до Аму-дарьи и мост через последнюю мы проехали, к сожалению, ночью и проснулись уже возле ст. Репетек в песках Кара-кум. Барханы были здесь гораздо меньше оголены, видны были разные кусты и деревья опытной станции, но как здесь, так и далее до ст. Байрам-али мне пришлось отметить, что закрепление песков растительностью все еще производится недостаточно интенсивно. На ст. Байрам-али поезд стоял лишь несколько минут, и мы не могли посетить санаторий, построенный в советское время для лечения болезней солнечным светом и теплом. Это место по числу безоблачных дней соперничает с Каиром в Египте, уступая ему только в количестве тепла в течение двух зимних месяцев.　

На ст. Мерв (Мары) поезд стоял дольше, но недостаточно для прогулки в город, который я помнил в виде небольшого поселка из невзрачных глинобитных домов среди больших голых площадей возле маленького вокзала. Теперь, возле довольно большого, очевидно нового вокзала, видны были двух- и трехэтажные дома и деревья. Публики на перроне было мало; мне бросились в глаза молодые туркмены в легких халатах или без них, в белых рубашках и шароварах, но все в больших черных бараньих шапках. Приятно было видеть крепкие фигуры и смуглые лица этих сынов туркменских песков и степей.　

Оазис Мерва несколько расширился к западу, видны были сады и убранные поля хлебов и хлопка. Но затем до р. Теджен потянулась та же, что и 40 лет назад, унылая пустынная степь с отдельными холмиками и буграми песка. Очевидно, Теджен по- прежнему бесполезно изливал избыток весенней воды в камыши своей дельты, а на орошение полей и завоевание степи под культуру воды нехватало.　

Ст. Теджен и путь до г. Ашхабада мы проехали ночью и в столицу Туркмении прибыли рано утром. Здесь предстояла двухдневная остановка ради приема экскурсии правительством и осмотра города, который, разрастаясь, уже приблизился к большому и красивому вокзалу. Мы переоделись и поехали трамваем в центр, где в какой-то столовой, несмотря на ранний час, около семи, были уже накрыты столы для банкета. Прибыли члены туркменского правительства, и началось угощение с приветственными речами. Потом мы отправились в размещенный в красивом здании музей, гуляли по городу, который совершенно не был похож на Ашхабад 1886 г. Много больших домов, широкие мощеные или шоссированные улицы, окаймленные деревьями, трамвай, электрическое освещение… И только горячее солнце, несмотря на начало октября, напоминало мне о прежнем Ашхабаде.　

Ночевали в своем вагоне, а на следующий день поехали в автомобилях за город, на запад, для осмотра источников, снабжающих Ашхабад водой. Они каптированы (захвачены) подземными галлереями (штольнями) с прочным каменным креплением, проведенными в глубь северного склона передовой гряды Копетдага. По одной из галлерей мы прошли несколько десятков метров до самого ее начала, для чего пришлось снять обувь, засучить брюки выше колен и шествовать по воде, впрочем достаточно теплой, которая выбивалась большими струями из коренных пород в забое штольни. Несколько галлерей давали воду в большой арык (канал), который тянулся изгибами по склонам холмов к городу.　

После легкого завтрака в доме у источников мы поехали дальше на запад вдоль подножия гор и затем свернули вверх по одному из ущелий, в котором на небольшой речке расположен поселок Фирюза, дачное место Ашхабада с парком и домиками, уже пустовавшими, так как сезон окончился. Мы погуляли по парку, осмотрели склоны ущелья, пообедали в небольшой столовой и вечером вернулись в город. Ночью поехали дальше. От Самарканда наш вагон прицепили к товаро-пассажирскому поезду, который шел медленно. За ночь проехали наиболее интересную для меня часть пути — до ст. Казанджик, и мне не пришлось увидеть, как разрослись за 40 лет оазисы подгорной полосы.　

Утро застало нас уже на последних перегонах. Миновали широкую впадину, по которой Узбой когда-то бежал к Каспийскому морю, затем ехали вдоль южного подножия гор Больших Балхан по небольшим оазисам станций Тамдерли, Бала-ишем, Джебель. На юге видна была пустыня с солончаками и среди нее одинокая гора Нефте-даг с промыслами нефти, которые разведывались 40 лет назад. На севере привлекали к себе внимание живописные скалистые склоны и ущелья Балхан. Прежний головной участок железной дороги до пристани Узун-ада среди песков был упразднен, и поезд шел дальше вдоль Красноводского залива; с одной стороны тянулись невысокий скалистые голые горы, с другой — расстилалась синяя гладь залива. Эту часть пути я видел впервые.　

Красноводск, протянувшийся вдоль берега залива, произвел грустное впечатление почти полным отсутствием зелени. В ожидании отхода катера на о-в Челекен мы успели еще осмотреть скалы ближайших к пристани гор и пообедать в какой-то очень невзрачной столовой. Наша экскурсия заняла весь катер. На палубе возле капитанской будки сложили весь багаж, на который уселись пассажиры. Место в маленькой каюте на корме осталось свободным. Погода на всем пути от Ташкента была почти летняя, небо безоблачное, солнце хорошо грело, но не жгло, и в каюту никто не хотел прятаться. Море было спокойно, пока катер шел вдоль длинной косы, которая тянется на юг от Красноводска, отделяя залив от Каспия. Но когда коса кончилась и катер вышел в море, началось волнение, сравнительно небольшое, но для плоскодонного небольшого катера достаточно чувствительное. Настроение пассажиров начало падать, и все один за другим укладывались на багаже, чтобы избежать морской болезни, и только я, к собственному удивлению, не испытывал ничего неприятного, гулял по палубе, пил чай в каюте и любовался морем, которого не видел почти десять лет. Катер шел по морю вдоль западного берега острова (рис. 21).

^{Рис. 21. Геологическая карта о-ва Челекен (из путеводителя экскурсии)}

^{1 — пески бугристые и барханные; 2 — древнечетвертичные отложения;　3 — солончаки; 4 — третичные отложения с нефтью}

К вечеру ветер с запада усилился и хорошая качка продолжалась до пристани у водокачки Челекена, к которой мы причалили уже по наступлении ночи. Нас встретили служащие нефтяных промыслов, помогли выгрузиться и повели через пески довольно далеко в поселок, где разместили в разных домах. Я получил жесткую конку в полупустом доме для приезжих и был рад, что привез с собой купленное в Ташкенте ватное шелковое одеяло, которое мог постелить на койку.　

Небольшой главный поселок острова тянулся вдоль одной улицы по глубокому песку, а частью был разбросан вокруг вышек буровых скважин, из которых выкачивали густую зелено-черную нефть. Поселок мало напоминал черный город в Балаханах у Баку, который я видел 40 лет назад. Вышек было немного, и они были разбросаны в котловинах между песчаными холмами; почва была пропитана нефтью только вокруг вышек.　

На следующий день руководитель экскурсии инженер Калицкий, знаток нефтяных месторождений и Челекена, повел нас к западному берегу острова, который обрывался к Каспийскому морю отвесными стенами в 30–40 м высоты. По крутому оврагу мы спустились к берегу моря и пошли вдоль обрыва, в котором прекрасно видны были нефтеносные слои, разбитые многими сбросами. Прибой моря поддерживал чистоту обрыва; пропластки черной закированной (отвердевшей) нефти тянулись ленточками среди серых и желтых слоев глин. Но сухой пляж кончился, и, чтобы продолжать осмотр берега, нам пришлось снять обувь, засучить брюки и шествовать по колена в воде. Хорошо, что за ночь ветер утих и прибоя не было, иначе эта часть экскурсии стала бы невозможной (рис. 22).

^{Рис. 22. Часть обрыва западного берега о-ва Челекен с нефтеносными слоями (черными), разбитыми крутопадающими сбросами (из путеводителя экскурсии)}

По другому оврагу мы поднялись опять наверх и на обратном пути в поселок видели еще выходы нефтеносных пластов на поверхности, осматривали старые шурфы. После скромного обеда в столовой поселка и отдыха мы осмотрели нефтяные вышки, видели добычу озокерита (нефтяного воска). Я наблюдал формы барханов и ряби на песках, песчаную шлифовку на каменном фундаменте некоторых зданий. Во время сильных ветров, весьма нередких, Челекен, почти сплошь покрытый сыпучими песками с очень скудной растительностью, весь окутывается густой пылью, и жителям приходится надевать специальные очки, чтобы не засорить глаза.　

На следующий день нас повезли к замечательному Розовому озеру. Мы сели на простые дроги; каждую везли два верблюда, так как дорога шла большей частью по глубокому песку, в котором вязли колеса, и лошади выбивались бы из сил. На острове вообще имелись только две или три верховые лошади, и все перевозки людей и грузов выполняли верблюды. Ехали, конечно, шагом, не больше 4 км в час, так как и верблюдам тяжело было тащить 5–6 человек по песку; они часто останавливались и выражали свое недовольство ревом. Солнце пекло еще изрядно, голые песчаные склоны холмов, мимо которых шла дорога, нагрелись и дышали жаром.　

Розовое озеро Порсугель находится километрах в 10–12 от поселка на восток и расположено на плато высшей части острова, в круглом понижении. Диаметр его около 100 м, глубина большая — в середине она превышала 60 м, и дно не могли достать. В центре постоянно происходит выделение газа и небольшого количества нефти, которая прибивается к берегам и образует вокруг них черное кольцо. Вода в озере имеет вишнево-розовый цвет, поражающий наблюдателя. Розовый цвет она имеет и в стакане. Она слабо соленая и теплая, около 30°. Озеро окружено почти сплошным кольцом покровов кира, т. е. затвердевшей нефти в смеси с песком. Из озера вытекает ручеек, который разливается по ступенчатым террасам, сложенным известковыми выделениями из воды, также имеющей розовый цвет, но чем дальше от озера, тем более слабый.

Нам показывали интересные выходы различных третичных отложений нефтеносной свиты, разбитых сбросами, жерла нефтяных сопок, из которых по временам вытекает вода с газом и нефтью или грязь. Потом, немного далее, мы посетили обширную впадину среди плоских высот. В ней производилось бурение скважин для открытия новой нефтеносной площади в юго-восточной части острова ввиду того, что промыслы западного берега, работающие уже много лет, стали давать мало нефти. Рабочие при двух разведочных скважинах, большей частью персы и татары, жили отшельниками в балаганах и снабжались всем, включая воду и топливо, из поселка при промысле западного берега.　

Обратный путь на дрогах был довольно мучительный. Утомленные верблюды часто останавливались, солнце пекло, песчаные холмы дышали жаром. Мы все устали. На передних дрогах был бочонок с водой, к которому экскурсанты часто подходили. Кое-кто предпочел итти вперед пешком, хотя это было трудно, и затем дожидаться, сидя в тени холма (солнце клонилось к закату, и тени были длинные), дрог, которые двигались медленнее пешеходов. Только к закату солнца мы вернулись в поселок.　

На следующий день к полудню из Красноводска должен был прибыть тот же катер, чтобы увезти нас. Но с утра дул сильный ветер, почти шторм, и катер не мог выйти в море. Мы ждали его целый день и только поздно вечером узнали, что он пристанет не у водокачки на западном берегу близ поселка, где при сильной волне посадка невозможна, а к главной пристани острова на южном берегу в заливе Карагель, защищенном от западных и северных ветров. Поэтому нам снова подали дроги, и мы с багажом, ночью, при слабом лунном свете, пробивающемся сквозь тучи, ехали сначала километров восемь через песчаные холмы, а затем часа два с лишком по равнине до южной пристани. Здесь от берега в глубь мелкого залива шел длинный мол на сваях, к которому могли причаливать и грузовые пароходы и баржи. У пристани видны были большие склады и дома, но все население спало, нигде не было огней. Катер уже пришел, мы быстро погрузились и легли спать на своем багаже.　

Я проснулся, когда рассвело. Катер плыл уже вдоль западного берега Челекена, и можно было любоваться его высокими обрывами с обнажениями нефтеносной толщи. Качка была сильная, и все экскурсанты кроме меня пролежали пластом на палубе до Красноводска, куда мы прибыли перед полуднем. В тот же день отходил пассажирский пароход в Баку. Мы погрузились, и он отчалил около трех часов дня. Когда он вышел из Красноводского залива в Каспий, северный ветер развел такую волну, что и на большом пароходе чувствовалась сильная боковая качка. Скоро все пассажиры разошлись по каютам и некоторые сильно страдали морской болезнью. Я держался хорошо, гулял по палубе до сумерек, наблюдал большие волны, накатывавшиеся с севера, сидел один в каюткомпании, а потом спокойно заснул.　

Утро принесло большой сюрприз: пароход стоял у пристани, но не в Баку, а в Красноводске. Оказалось, что вечером шторм так усилился, что капитан с половины рейса повернул назад. Пароход шел почти без груза, и боялись, что боковая волна перевернет его. Из-за шторма все палубные пассажиры ночью перебрались в коридор между каютами и так заполнили его своими телами и багажом, что каюты были блокированы. Впрочем, утром шторм утих, пароход скоро отчалил, и к вечеру мы благополучно прибыли в Баку. Здесь наша экскурсия распалась: одни остались в Баку, чтобы осмотреть город и нефтепромыслы, другие выехали по железной дороге в Москву и Ленинград. Я направился в Сочи, где с начала октября моя жена ждала меня в санатории и где мне также предстояло полечиться серными ваннами Мацесты. Поэтому я поехал через Тбилиси в Батуми, где провел целый день и посетил ботанический сад, а вечером сел на пароход, шедший в Сочи. Этот переезд продолжался два дня, и я имел возможность видеть черноморское побережье Кавказа.　

Я очень жалею, что тогда же подробно не записал свои впечатления об экскурсиях по о-ву Челекену, который смело можно было бы назвать о-вом Уныния, что вполне соответствовало бы его природе. На всем острове нет ни одного зеленого деревца, ни одной лужайки, ни одной клумбы цветов. Везде бугры и холмы сыпучего желтого песка с их скудной, редко рассеянной растительностью, совершенно голые холмики и площадки с обнажениями пестрых глинистых пород; кое-где маленькие ручейки с соленой водой, которая пропитывает Челекен словно губку. Так, одна из буровых скважин выносила в море, но подсчету за год, в виде соленой воды 192 тыс. т соли. Несмотря на соседство моря, воздух здесь очень сухой. Упорно, обычно с 8 час. утра, дует ветер, который несет песок и пыль поземком, а при большой силе и выше человеческого роста. С проходящих мимо пароходов остров часто совсем не виден — его окутывает облако пыли. Эта пыль соленая и поэтому прилипает ко всем предметам. Наиболее пыльные ветры — сухие и жаркие восточные, из пустынь Туркмении; они уносят пыль в море, и остров в сущности мало-помалу развевается. Атмосферных осадков очень мало, в год около 105 мм, а с июля до октября их совсем нет. Средняя годовая температура 15.6°, летом максимальная до 39°, а песок и почва нагреваются до 70°. И среди этой унылой пустыни, окруженной синей гладью моря, — розовое озеро и фонтаны черной нефти.　

В заключение интересно сопоставить некоторые данные о Закаспийской области, которую я видел в 1886–1888 гг., и о современной Туркменской республике.　

Меня поражала малолюдность области, слабая населенность даже городов и оазисов вдоль железной дороги и полное отсутствие населения по Теджену выше г. Серахса, по Кушке и Мургабу выше Мервского оазиса и в песках по дороге на Узбой, т. е. по караванной дороге в Хиву.　

За 43 года населенность страны увеличилась почти в 4 раза, а городское население почти в 10 раз.　

В 1899 г. при частном землевладении в области засевалось около 110 тыс. га, а в 1939 г. — 418 тыс. га, и свыше 96 % земледельцев были объединены в 1684 колхоза, которые вместе с 26 совхозами засевали 99.6 % всей посевной площади. Их обслуживали 32 МТС, 4223 тракторов, 1101 автомашина и 6260 сложных сельскохозяйственных машин. Валовой сбор хлопка в 1938 г. увеличился против 1898 г. в 21 раз.　

В 1898 г. площадь бахчей и садов области насчитывала всего около 1700 га, а в 1939 г. — около 40 тыс. га, т. е. увеличилась в 23 раза; виноградники, которых в старое время совсем не было, занимали уже 45 га. Промышленность в 1898 г. была только кустарная — ковры, войлоки, паласы, сукна, бурдюки, немного бумажных и шелковых тканей, всего на сумму около 130 тыс. руб. На о-ве Челекене добывались нефть и соль, в озерах и заливе Кара-богаз — соль. В 1939 г. стоимость продукции туркменской промышленности — нефтеобрабатывающей, озокеритовой, горной, соляной, текстильной, стекольной и др. составила 259.6 млн. руб. В 1898 г. в области было 42 средние и низшие школы с 2044 учащимися; туркмены были почти все неграмотные. В Туркменской ССР имеем 4 вуза, 33 техникума, 4 рабфака, в которых обучается 7400 человек; низших и средних школ до 1440 с 200 тыс. учащихся. Грамотных в республике 67.2 %. Имеется 32 института, опытных станций и лабораторий, 703 библиотеки и 606 клубов. Выходит 59 газет, из них 39 на туркменском языке; издается 7 журналов. К 1939 г. насчитывалось 4980 учителей-туркмен. Так выросла страна за годы после Октябрьской революции.