Желание сравнить Эдгара Аллана По и Говарда Филлипса Лавкрафта является, я полагаю, неизбежным; более того, кажется, что в последние годы подобным сравнениям просто нет конца.
Я не собираюсь, следовательно, повторять обычное перечисление общих мест, какие можно обнаружить в их сочинениях, — вы не найдете здесь упоминаний о черных котах, вернувшихся к жизни мертвецах, или антарктических пейзажах per se1.
Но в то же самое время я вовсе не намерен претендовать на ваше внимание, лукаво утверждая (как это кое-кто уже делал2), что никакого реального сходства не существует — если не считать использования шаблонных персонажей и обращения к темам, которые являются общими поистине для всех произведений жанра.
Я также полагаю совершенно банальным тезис о том, что Лавкрафт, подобно любому автору фэнтези и хоррор, пришедшему после По, в обязательном порядке подвергся влиянию творчества своего предшественника — и его собственные работы, так сказать, в определенном смысле вторичны. Действительно, посвященные По строки лавкрафтовского эссе «Ужас перед сверхъестественным в литературе» выказывают такую степень признательности и восхищения, что никаких сомнений по поводу глубины этого влияния не остается.
Наиболее плодотворным, однако, мне представляется сравнительный анализ личностей самих писателей и того, что их окружало.
Обратимся к фактам. И По, и Лавкрафт родились в Новой Англии. Оба они росли, что называется, без отцовского пригляда. Оба обнаружили сильную склонность к поэзии и элементы классического образования. Оба включали в свои сочинения архаизмы и выставляли напоказ своевременно развитую эксцентричность.
Несмотря на то, что По провел часть молодости на Британских островах, а позднее путешествовал вдоль атлантического побережья — и несмотря на то, что за несколько лет до смерти Лавкрафт отважился съездить на каникулы в Канаду и во Флориду, — никто из них никогда не бывал западнее Аллеганских гор. Впрочем, как-то раз Лавкрафт чуть было не нанес короткий визит Э.Хоффману Прайсу3 в Новый Орлеан, но это не помешает нам утверждать, что и он, и По представляли собой типичных уроженцев американского Востока. Их кругозор, пользуясь привычным эпитетом, был провинциальным, даже ограниченным.
Оба писателя, как правило, с подозрением относились к «чужакам»; оба питали глубокое уважение к англичанам. Это ясно следует из их произведений, которые во многих отношениях лежат далеко в стороне от основного течения американской жизни.
Читатель, пытающийся получить какое-то представление о Соединенных Штатах 1830—1850 гг., мало что сможет извлечь из поэзии и прозы По. В то время как вся нация была занята продвижением на запад — начиная с путешествий первопроходцев и кончая великой Золотой Лихорадкой, разразившейся в год смерти По, — тщетно было бы искать это направление на его литературном компасе: такового там, кажется, просто не существовало.
Я сильно сомневаюсь, чтобы байроновские герои, помещенные писателем в Британию или на европейский континент, отражали американские взгляды и пристрастия эпохи Старого Орешника, Дэйви Крокета, падения Аламо, Мексиканской войны4 и усиливающейся шумихи по поводу рабства.
Не найти читателю более типичных американцев и среди педантов, профессоров и разного рода отшельников Говарда Лавкрафта, в сочинениях которого нет даже намека на нравы и обычаи Ревущих Двадцатых или Великой Депрессии, случившейся в следующем десятилетии. Не считая нескольких ремарок о наплыве иммигрантов, который сопровождается разрушением народных традиций и привычных ценностей, да коротких упоминаний о «диких» (в интеллектуальном смысле) студентах, Лавкрафт полностью игнорирует Джазовый век, начавшийся после первой мировой: Кулидж, Гувер, Линдберг, Малыш Рут, Аль Капоне, Валентино, Менкен и прототипы Бэббита5 в царстве Г.Ф.Л. отсутствуют. Трудно поверить, что Говард Филлипс Лавкрафт был литературным современником Эрнеста Хемингуэя.
И все-таки у Лавкрафта и По имеется еще одно сходство, причем сходство весьма важное, если принять во внимание, что оно частично отводит от них все обвинения в «совершенном незнании реального мира» и «недостоверности в отражении своих эпох».
Я говорю, конечно же, об их обоюдном интересе к науке. И По, и Лавкрафт были проницательными наблюдателями за современной им научной и псевдонаучной жизнью; произведения обоих писателей заполнены последними теориями и открытиями. В качестве доказательства достаточно указать на обращение По к теме гипноза, его проделку с «Воздушным шаром»6, его дотошность в повести «Артур Гордон Пим».
Лавкрафт, со своей стороны, опирается на научный материал в «пимоподобной» «В горах безумия», «Тени вне времени» и других шедеврах; обращает на себя внимание незамедлительное использование новооткрытой «девятой планеты» в «Том, кто шепчет в темноте».
Нет сомнений, что увлечение астрономией стало причиной растущего интереса Лавкрафта к иным областям научных изысканий, точно так же, как знания, полученные По в Вест-Пойнте, предопределили, по всей видимости, его страсть к шифрам и кодам. К тому же, как профессиональные писатели, оба они были хорошо знакомы с современной им словесностью: литературный критик, По демонстрирует свою начитанность в статьях, тогда как о познаниях Лавкрафта в трудах Пруста, Джойса, Шпенглера и Фрейда свидетельствует его переписка.
Суть дела, следовательно, состоит в том, что По и Лавкрафт сознательно отказались от обычного для их эпох стиля и тематики, чтобы создать силой фантазии свои собственные миры. И сходны они были, прежде всего, именно в этом.
И именно в этом, прежде всего, заключается наше с вами счастье — счастье читателей По и Лавкрафта. Мы никогда не узнаем — да и вряд ли захотим узнать, — что Эдгар Аллан По думал о «кухонном кабинете» Энди Джексона или как Г.Ф.Лавкрафт относился к скандалу вокруг Чайного Купола7. Невелика потеря, коль скоро оба подарили нам мелькнувшие перед нашими глазами миры, так странно и вызывающе непохожие на тот, к которому мы привыкли.
Подводя итоги, сформулируем главное сходство: Лавкрафт и По — это два гения. Два наших американских гения, которых можно сравнить только между собой, поскольку они на голову выше всех своих последователей.