По следам Адама

Начало

Сотворение мира или эволюция?

Праотец Адам или обезьяна?

В кого вы верите — в Господа Бога или в Дарвина?

Я оставлю эти вопросы без ответа. Мне слишком часто их задавали. Даже мой собственный немногословный аку-аку в часы, когда я вел безмолвные беседы с самим собой.

Все мои попытки сосредоточиться над страницами незаконченной рукописи оказались напрасными — слишком уж я нервничал, ожидая, пока моя будущая жена выйдет из ванной комнаты, готовая для обряда церковного бракосочетания.

Церковного бракосочетания? Неужели это происходит со мной? Со мной, который в молодости был абсолютно уверен, что жениться надо один-единственный раз и оставаться вместе до гробовой доски?

Увы, мои юношеские идеалы не выдержали испытания временем. И теперь я сижу в гостиничном номере городка, затерянного среди песков Западной Сахары, перед тем как в третий раз в жизни пойти к алтарю. На сей раз — в католическом соборе в Эль-Аюне, городе, где все жители — мусульмане, кроме священника — настоятеля храма.

Первый раз был в Норвегии, в Бревике, родном городе моей невесты. Молодой лютеранский священник обвенчал нас в присутствии родителей и двух наших сокурсников. На следующий день мы распрощались с ними и отправились на остров Фату-Хива в Тихом океане, чтобы, подобно Адаму и Еве, прожить целый год в первозданных джунглях, вдали от цивилизации. Ее звали Лив. Удивительный человек. Не встречал никого другого, кто обладал бы достаточной силой духа и мужеством, чтобы вынести все ожидавшие нас испытания — ведь мы были полностью изолированы от внешнего мира и не имели ни лекарств, ни радио, ни спичек — ничего, кроме собственных рук.

Второй раз — в Мехико — нас поженил шериф города Санта-Фе, а в качестве свидетелей выступали лежавший на полке револьвер да некий Билл, которого шериф крикнул из соседней комнаты. Ивонна. Разве можно сравнить с ней кого-нибудь? У кого еще хватило бы гордости и преданности, чтобы оставаться рядом со мной на протяжении всех тех долгих лет, когда порой казалось, будто весь мир академической науки объединился в борьбе против новых знаний и в защиту старых догм?

И вот сегодня — третий раз. Я едва успел написать несколько первых строк вступления к новой книге, как дверь ванной комнаты распахнулась, я отшвырнул ручку и бумагу и последовал за Жаклин в холл гостиницы. В кармане брюк лежала коробочка с двумя маленькими деревянными кольцами. Я сам их вырезал из сухой ветки, валявшейся в саду. Вообще-то я терпеть не могу, когда мужчины вешают на себя украшения — да и женщины, на мой взгляд, вполне могли бы без них обойтись — и никогда не носил колец, но на сей раз отвертеться не удалось. Еще требовались разнообразные свидетельства о рождениях, смертях и разводах, выданные в Норвегии и Соединенных Штатах, переведенные на испанский язык и заверенные священником и епископом с Канарских островов. Иначе я, урожденный протестант из Норвегии, и женщина, родившаяся в католическом Париже, никак не могли бы пожениться в соборе, расположенном посреди мусульманской (некогда испанской) Западной Сахары.

Мы бегом спустились по ступенькам, чтобы не заставлять священнослужителей ждать. За дверьми отеля нас встретил мир песка, берберов в белых балахонах и ооновских солдат из шестидесяти разных стран, в голубых беретах и с нашивками в виде флага на рукавах. Так выглядела страна, по которой марокканский король Хасан II во главе 250 000 соплеменников провел «зеленый марш мира» под красными флагами, чтобы не допустить проведения референдума о независимости Западной Сахары. С тех пор, как пять лет тому назад мы с Жаклин впервые приехали сюда, чтобы исследовать фигуры, высеченные из камня в пустыне, здесь мало что изменилось. Разве что ООН сократил свой контингент до пятисот человек.

Солнце жарило нещадно.

— А где же букет для невесты? — поинтересовалась Жаклин, глядя на мир, в котором не было не то что цветка — даже травинки. Она вернулась во внутренний дворик отеля и отыскала там несколько пальмовых листьев и одинокий гибискус, украшенный одним-единственным большим красным цветком. А затем, мимо мусульман и военных, мы направились в большой католический собор, оставшийся в мусульманской стране как напоминание об испанском владычестве, закончившемся после Второй мировой войны. Она — с огромным красным цветком в руках, я — с парой деревянных колец в кармане.

Я гадал, что ждет нас впереди, изо всех сил старался не думать о времени и не заметил, как мы подошли к собору. Два католических священника в белых одеяниях ждали нас, один на улице, второй внутри здания. Для человека, не привыкшего ходить в церковь, все это казалось несколько необычным, но я никогда ничего не имел против ритуалов, которые соблюдают люди в поисках своих богов.

Как и следовало ожидать в этой стране, вернувшейся к исламу, собор был абсолютно безлюден, за исключением двух свидетелей, личных друзей священника. Из них только дон Энрике, единственный оставшийся представитель интересов Испании в Западной Сахаре, исповедовал христианскую веру. Посольство давно было закрыто, а все попытки Организации Объединенных Наций провести свободные выборы с целью присоединения к Марокко завершились неудачей. По странной случайности, дон Энрике родился и вырос на Канарах, где мы сейчас жили и где в местечке Гальдар испанские археологи недавно обнаружили фундаменты домов тысячелетней давности, как две капли воды похожие на исландские времен эпохи викингов. И еще они нашли остатки меча, вроде тех, какими пользовались завоеватели с севера.

Другим свидетелем был очень интеллигентный доктор-араб по имени Абдель Хафид. С улыбкой он объяснил, что увлекался христианством в годы учебы в университете, но личные убеждения привели его назад к исламу.

Я огляделся по сторонам. Голые белые стены из бетона, такие же пустые скамьи, без единой статуи святых. Где безжизненная фигура распятого Иисуса? Его не было нигде, даже в алтаре. Может, это дань уважения приверженцам иудейской веры, которые, за неимением синагоги, могли заглянуть сюда в поисках тишины и уединения? В конце концов, этот храм тоже посвящен Богу племени Авраамова. Возможно, именно поэтому здесь нет статуй страстотерпцев и евангелистов. Только маленькая одинокая фигура Девы Марии, кротко сложившей руки в молитве, стояла возле амвона.

Скромный алтарь не блистал ни золотом, ни роскошной резьбой, но взгляд тем не менее останавливался на Всемогущем Создателе, скупыми линиями изображенном на троне в день седьмой, день отдохновения. Он сидел, босой, в простом кресле, возвышаясь над головами четырех смиренных евангелистов, нарисованных в той же сдержанной манере. И только кроткий голубь парил над всеми этими изображениями.

Такая нейтральная сцена вряд ли могла оскорбить чьи-либо религиозные чувства. Ведь царящий в Небесах Господь — един для всех трех религий, которые даже сейчас, в век космических путешествий, продолжают вести между собой кровавые войны.

Так ради чего же они воюют?

Раздавшееся с хоров пение отвлекло меня от моих антирелигиозных (или надрелигиозных) размышлений. Затем прошествовали два священника в своих великолепных белых одеяниях. Паства — все четыре человека — поднялась. Два свидетеля, мы — жених и невеста — и два священника между нами, стояли лицом к алтарю и к Господу, смотревшему на нас со стены. Только теперь я заметил, что на фреске не было прорисовано лицо. Наверное, это сделано специально, подумал я, чтобы не раздражать мусульман, чья религия запрещает изображать лица, особенно Создателя. Ведь и Библия, и Коран утверждают, что Он невидим. Но затем я понял, что все гораздо проще. Дождевая вода, стекая по стенам из-под прохудившейся крыши, смыла краску. Но только там, где было лицо. Мне не терпелось расспросить об этом священников. Позже они подтвердили, что все дело в дырявой крыше. Совпадение. Иногда я задаюсь вопросом — а есть ли вообще на свете такая вещь, как совпадение?

Я с трудом вслушивался в слова, произносимые священниками на французском и испанском языках и эхом отдававшиеся среди пустых стен. Скорее всего, речь в проповеди шла об Адаме и Еве, потому что вчера, когда мы летели сюда с Канарских островов, маленький отец Луи обсуждал со мной тему сотворения мира. Отца Луи многое интересовало, но прежде всего археология. Он давно переписывался с Жаклин, и именно его красочные рассказы об идолах, вырезанных из камня посреди Сахары, побудили нас впервые посетить Эль-Аюн пять лет назад. А теперь Жаклин уговорила его приехать сюда из мавританского города Нуадибу, где находился его новый приход. Из-за отсутствия нормальных дорог ему пришлось лететь самолетом до Канар. И вот сегодня он стоял на две алтарные ступеньки выше нас, рядом со своим начальником по церковной иерархии отцом Акачио, у босых ног Бога, нарисованного на стене, и казался ничуть не менее счастливым, чем мы с Жаклин, хотя мы олицетворяли собой те радости жизни, от которых он добровольно отрекся.

Нам было не по себе в гулкой пустоте собора. Что скажут, что предложат нам сделать эти два клирика? Но они смотрели на нас с дружелюбными улыбками, и Голубь мира парил высоко на стене, и все тревоги африканской жизни, казалось, отступили далеко в прошлое. Рядом с большим и более серьезно настроенным испанцем, похожим на гигантского, но доброго мишку, наш маленький французский друг в своей длинной белой робе священника напоминал младенца перед обрядом крещения. Об испанском священнослужителе мы мало что знали помимо того, что он являлся настоятелем этого храма, последнего оплота христианства на границе Западной Сахары, контролируемой силами ООН, и Алжира, где свирепствовали исламские экстремисты. Отец Акачио прекрасно представлял себе всю шаткость сложившейся ситуации, потому что он только что вернулся с церковной конференции в Марокко. Вместе с ним ездил его друг, архиепископ Оранский, о котором нам скоро предстояло услышать.

Впрочем, сейчас, когда мы стояли перед двумя священниками в белых одеждах, осененные крыльями священного голубя, проблема ненависти между различными последователями единого Бога любви казалась очень далекой.

Отец Луи светился от радости, и нам даже показалось, что именно таким должно было бы быть лицо у фигуры, нарисованной на стене храма. Он заговорил о любви. Об истоке любви. О сотворении мира.

— Мир был создан, когда Большой взрыв привел Вселенную в движение, — заявил он и с улыбкой посмотрел на меня.

Я покосился на второго священника. Тот стоял, благоговейно скрестив руки, и казался совершенно невозмутимым.

— Нельзя понимать буквально историю об Адаме и Еве и о сотворении мира за шесть дней, — услышали мы далее. — Ведь написано, что для Господа тысяча лет как один день, и один день, как тысяча лет. Вся Библия состоит из притч. Иисус почти всегда говорил образами. Адам и Ева — это символ любви, это автопортрет невидимого Бога. Легенда о прародителях была необходима для того, чтобы создать материальный образ Бога всеобщей любви.

«Как верно!» — хотелось воскликнуть мне. Я настолько разделял его мысли, что едва мог дождаться главного вопроса — согласен ли я жениться на Жаклин. Ведь мы и в самом деле рассуждали о теории Большого взрыва, когда летели на самолете с Канарских островов. И я согласился, что, хотя наука и установила, что Вселенная ведет свое начало от мощного взрыва, должны были существовать некие сверхсилы, которые организовали этот удачный взрыв, а затем привели к порядку хаос.

— А жених (биолог по профессии) признал, что за Большим взрывом должна была последовать тепловая волна такой силы, что без усилий Создателя ничего живого на Земле никогда бы не родилось, — продолжал святой отец.

Я действительно так говорил. И еще одна умиротворяющая мысль пришла ко мне в голову: если современная наука может прозвать могучую созидающую силу «Большим взрывом», то как можно отказывать нашим древним предкам в праве дать ей имя Аллаха или Господа? Нельзя не признать — вера в то, что мощь Большого взрыва может создать бесчисленное количество звезд, гораздо больше соответствует мышлению атомной эпохи, чем образ Святого духа, кротко парящего над водами. И пусть священник не обмолвился об этом, именно его слова привели меня к такому выводу. Еще меня поразило — как этот человек в белом одеянии, давший обет безбрачия, мог с такой теплотой говорить о любви. Для него понятие «любовь» не содержало ничего плотского, она жила в его душе, чистая и свободная, как птица. Большие взрывы могут порождать ненависть среди живых существ, но им не по силам вдохнуть любовь в мертвые атомы и холодные звезды. Любовь не обнаружить под микроскопом и не удалить хирургическим скальпелем, но она живет в наших сердцах, будь ты стриптизершей или священником в белой сутане.

Отец Луи посмотрел на одного из наших свидетелей и процитировал несколько строк из Корана в качестве свидетельства того, что пророк Мухаммед тоже прибегал к притче об Адаме и Еве. Невидимый Аллах создал мир за шесть явм, а явм — это не только день, но и период времени неопределенной длительности.

Христиане начали рисовать Бога на стенах храмов где-то в начале средних веков, а мусульмане до сих пор не допускают у себя в мечетях никаких изображений людей. Священники, один по-французски, другой по-испански, говорили о Боге в соответствии с древними канонами. Их Бог вовсе не походил ни на морщинистого старика с белой бородой, ни на мужчину, ни на девственницу. Символический портрет Создателя — это нечто, объединяющее мужское и женское начало, зримый символ созидательной любви. Именно она вдохнула жизнь во время и пространство, привела Вселенную в движение и посвятила шесть дней своего времени тому, чтобы заселить пустынную планету мужчинами и женщинами, способными в девятимесячный срок воспроизводить новые поколения себе подобных.

Чувство восторга переполняло меня. Я был готов сказать «да» всему на свете, и когда меня наконец спросили, хочу ли я взять Жаклин в жены, мой ответ прозвучал с такой силой, что согласие невесты показалось лишь слабым эхом моего согласия. Потом мы все вшестером обнялись, и когда мы с Жаклин, надев деревянные кольца, покинули пустой храм, нам казалось, что есть еще надежда на мир и понимание между потомками адамовыми, пусть даже сейчас в Западной Сахаре не обойтись без солдат ООН.

В тот же самый день, несколько часов спустя, недалеко от алжиро-марокканской границы прогремел взрыв. Бомба, брошенная исламским экстремистом, унесла жизнь архиепископа Оранского, друга отца Акачио.

И доморощенные террористы, и военные сверхдержавы одинаково верят и в Бога, и в Сатану. И в большие взрывы.

Ученые изучили в телескопы звезды и разглядели через микроскопы молекулы, но нигде не обнаружили ни рая, ни ада. Поэтому никакая наука не скажет, в чем разница между добром и злом.