По следам героев

Не зарастёт народная тропа

Лейтенанта Гаяза Рамаева нежданно-негаданно вызвали в штаб на совещание. Он не знал, что и подумать: вот-вот начнётся решительное наступление, всё уже готово к нему, и вдруг командир полка затевает какое-то совещание. Гаяз в армии давно, с сорокового года, а когда идёт война, это, считай, целая вечность. Всякое пришлось испытать, прошёл, как говорится, огни и воды, и медные трубы. По его твёрдому убеждению, сейчас нужно бить и бить попавшего в мешок фашистского зверя, не давать ему передышки. Здесь, в Сталинграде, надо так отколошматить его, чтобы он навек забыл дорогу к нам, потерял охоту поживиться нашей землёй, поработить советский народ. А их полк бездельничает, примёрз к одному месту! А тут ещё устраивают совещания!

Гаяз хотел поделиться этими мыслями с командиром роты Цениным, но, вспомнив, что старший лейтенант свято чтит воинскую дисциплину и не склонен обсуждать действия начальства, воздержался от своего намерения. И хорошо сделал: оказалось, что ротный целиком и полностью одобряет идею командира полка. Узнав про совещание, он обрадованно хлопнул ладонью по столу.

— Значит, скоро пойдём вперёд, Рамаев! А перед дальней дорогой надо присесть, всё обдумать напоследок. Молодец командир, правильно делает.

Линия передовой пролегает слева. Там и тут стреляют пулемёты, ухают орудия. А вообще-то тихо. Только в небе, кажется, начинается заваруха. Немецкие транспортные самолёты, прикрываемые остроносыми «мессершмиттами» сопровождения, спешат сбросить окружённым войскам Паулюса продукты и боеприпасы. Наперерез им спешат наши истребители. Завязывается воздушный бой.

Транспортники уходят в сторону «котла». Гаяз заёрзал в кузове штабной машины: «Неужели прорвутся?» Но тут вступили в дело наши зенитные батареи. Артиллеристы оказались молодцами: Гаяз ещё никогда не видел такой точности и слаженности действий. Не прошло и минуты, как прямо в воздухе загорелся один из самолётов и, оставляя за собой шлейф чёрного дыма, устремился к земле. За ним — второй, третий. Видя такой оборот, остальные поспешно побросали свой груз где попало и повернули обратно.

Гаяз в восторге двинул Ценина локтем в бок. Тот сидел рядом и тоже с азартом наблюдал за происходящим в воздухе.

— Видал, как сработано! Вот тебе и хвалёный геринговский авиамост! Растрепался жирный боров на весь мир: «Мои лётчики обеспечат армию Паулюса всем необходимым!» Небось, Гитлер сейчас вставляет ему фитиля, а? Как ты думаешь?

Что думает по этому поводу ротный, Рамаев не узнал. Машина въехала в деревню Бекетовку, где располагался штаб полка, и остановилась. Все попрыгали на землю.

На случай налёта вражеских самолётов, совещание было решено провести в крытом току, почти по самую крышу занесённом снегом и незаметном с воздуха. Вдоль стен расставили длинные лавки, наскоро сбитые из неструганных досок, соорудили даже нечто подобное трибуне и столу для президиума. Всё чин по чину. Рамаеву обстановка понравилась. Снаружи воет злой сухой ветер, а тут тепло и даже уютно.

Командир полка Урбан, человек неопределённой национальности, но очень представительной внешности — жгучий брюнет с густыми красивыми бровями, с правильными чертами лица, которое разве что портил лишь чуть крупноватый нос с горбинкой — начал совещание с характеристики положения на их участке фронта. Затем перешёл к разбору действий командиров батальонов и даже некоторых рот. Кого-то хвалил, кого-то порицал, подкрепляя свои слова фактами из жизни полка. Очень хорошо говорил о том, какое значение имеет в боевых условиях личный пример командира, его авторитет в глазах бойцов.

Гаязу понравилась речь командира полка, он слушал её внимательно даже невольно подался вперёд, чтобы не пропустить ни слова. То, о чём говорил командир, целиком совпадало с мыслями самого Гаяза. Да, встречаясь с врагом с глазу на глаз, ты должен чувствовать своё моральное превосходство над ним, ни на минуту не забывать, за что бьёшься смертным боем, должен верить в победу и эту веру вселять в подчинённых.

После командира полка на трибуну поднялся начальник штаба. Он тоже с чувством говорил о высоком долге, подвиге — короче, давал понять, что скоро начнутся нешуточные дела.

Затем опять поднялся командир. Началась церемония вручения наград. Кажется, прозвучала фамилия Гаяза? Или ему послышалось?

Ценин толкнул его плечом.

— Да иди скорей, чего сидишь? Тебя же вызывают!

Гаяз поднялся и, чувствуя, что краснеет, направился к столу. Стараясь скрыть охватившее его смятение, вытянулся по стойке смирно перед командиром полка. Капитан Урбан вручил ему орден Красной Звезды, поздравил с высокой наградой и пожелал новых боевых успехов.

Лейтенант Рамаев получил награду за мужество и умелые действия в боях при обороне Сталинграда. Первый орден… Гаяз слышал от старших товарищей, что он, этот первый орден, самый дорогой, его помнишь как первую любовь, первую зарплату, первую атаку под проливным огнём. Во всяком случае, Гаяз никогда не забудет, за что и где вручили ему первую, награду. Разве можно забыть такое — Сталинград!

…Город ходит ходуном от взрывов бомб, снарядов, мин, в воздухе дым пожарищ, клубы пыли, кирпичной крошки. Горят, рушатся жилые дома, дворцы культуры, заводы. Фашистам удаётся поджечь нефтяные баки. Горящая нефть разливается по земле, реке. Беснующийся огонь пожирает всё, что попадается на пути, оставляя за собой обугленные искорёженные останки, горит сама Волга!

Осатаневший враг прёт и прёт на город, штурм следует за штурмом. Немцы не считаются ни с какими потерями. Таков приказ Гитлера.

18 октября 1942 года фашисты вышли к тракторному заводу. На узкой полосе им удалось прорваться к Волге и отрезать северную группу защитников города от остальных сил. Это осложнило положение, но Сталинград продолжал сражаться: ожесточённая борьба велась за каждую улицу, за каждый дом, цех, стену, просто метр земли.

Из уст в уста передавались похожие скорее на легенду рассказы о беспримерной стойкости защитников четырёхэтажного дома на площади 9 января. Вначале фашистам удалось овладеть этим домом. Но в ночь на 27 сентября группа бойцов под командованием сержанта Павлова ворвалась в него, вышибла гитлеровцев и свыше пятидесяти дней отбивала бесчисленные атаки. Фашисты обрушили на дом лавину бомб, мин, снарядов, но не смогли преодолеть стойкости его защитников. Дом так и остался неприступным.

До конца дней будет помнить Гаяз подвиг младшего лейтенанта Калашникова и старшего сержанта Хвостанцева.

Взвод Калашникова удерживал участок по соседству с клочком земли, за который отчаянно цеплялся со своими бойцами Рамаев. Немцы начали с массированного миномётного обстрела и повторяли его методично в течение нескольких часов. Казалось, ему не будет конца. Потом пошли в атаку. Калашников встретил их огнём из автоматов и пулемётов. Ряды гитлеровцев смешались, десятки попадали на землю, остальные поспешно отступили.

На рассвете фашисты поднялись ещё в одну атаку. На этот раз значительно большими силами. Закипел бой.

Всё меньше и меньше оставалось советских воинов. И вот их всего одиннадцать. В эту минуту Калашников сказал своим боевым товарищам:

— Помните, друзья, мы сражаемся в Сталинграде! Мы — сталинградцы!

Взвод выстоял, враг повернул обратно.

Гитлеровцы бросили на неприступный участок десятки самолётов. Их смертоносный груз буквально переворачивал землю. Казалось, в окопах на перекрёстке двух улиц не осталось ничего живого. Но когда враг предпринял третью атаку, опять натолкнулся на неприступный заслон. Оставив на поле боя убитых и раненых, он был вынужден отступить.

И опять содрогнулась земля, опять участок Калашникова окутался дымом и пылью. Это ударила немецкая артиллерия. Сколько продолжался ураганный обстрел, Гаяз сейчас не может сказать: его взвод тоже не сидел сложа руки. Уверенные, что защитники перекрёстка не могли выжить в таком огне, гитлеровцы пошли в атаку не таясь — нахально, во весь рост. Из развалин, из груд кирпича и щебня вновь ударили автоматы, полетели гранаты. Враг и на этот раз получил по зубам.

Ребята Калашникова, все до единого раненые, покинули поле боя непобеждёнными: ночью их сменило другое подразделение. Отправляясь в тыл и оставляя политым кровью кусок сталинградской земли, герои наказывали своей смене: «Братцы, мы не пропустили врага. Стойте и вы насмерть!»

Следующий день выдался не менее жарким. На этот раз Рамаева удивил старший сержант Хвостанцев. Едва наступило утро, на улице, где в развалинах одного из домов находился старший сержант, показались немецкие танки. Они шли друг за другом. Шесть штук! Что сделает им тонкоствольная, будто игрушечная, сорокопятка Хвостанцева? Однако у умелого хозяина и она может здорово кусаться. Двумя снарядами Хвостанцев поджёг головную машину. Когда с ней поравнялся второй танк, он хладнокровно расстрелял и его. Через несколько минут горел третий танк. Обычно в таких случаях немецкие танкисты спешно поворачивали назад, но на этот раз остававшиеся невредимыми танки, наугад стреляя из пушек и пулемётов, продолжали упрямо ползти вперёд. У Хвостанцева кончились снаряды. Тогда он схватил противотанковое ружьё. И вскоре окуталась чёрным дымом ещё одна бронированная машина. Вышли и патроны. А танки шли и шли…

Всё это происходило на глазах Рамаева. Подозвав двух бойцов, он показал рукой в ту сторону, где происходил неравный бой. Под градом пуль бойцы, схватив противотанковые гранаты, короткими перебежками поспешили на помощь отважному артиллеристу. Однако у Хвостанцева, оказывается, такие гостинцы были. Выждав время, он первой же гранатой перебил гусеницу пятому танку. Яростно скрежеща о камни мостовой, танк завертелся на месте. Хвостанцев был уже несколько раз ранен, истекал кровью. Но оставался ещё один танк, который, грохоча, шёл вперёд. Герой заставил себя подняться. В разодранной гимнастёрке, с лицом, залитым кровью, он ждал в проёме окна приближения последнего танка. Силы покидали Хвостанцева, и он решил действовать наверняка. Вот он танк, в нескольких шагах. Танкисты не видят его, они строчат из пулемёта, добивая давно уже выведенную из строя пушку. Хвостанцев, прижав гранату к груди, бросился под гусеницы…

Гаяз медленно стянул с головы каску. Потрясённый геройской гибелью артиллериста, он на какое-то время отрешился от всего окружающего. Но война быстро напомнила ему о себе громким возгласом: «Воздух!»

Начался очередной налёт. Посыпались бомбы. Когда густая пелена пыли, поднятой взрывами, чуть развеялась, показались серые каски гитлеровцев. Подпустив их ближе, Рамаев крикнул:

— По фашистам огонь!

Передние ряды атакующих будто подрезало. Наши автоматчики били почти в упор. Неся огромные потери, враг отступил.

…Наступил ноябрь с его длинными ночами и первыми метелями. Под покровом темноты стягивались к Сталинграду танковые соединения, артиллерия, обгоняя бесконечные колонны мерно шагавшей пехоты, двигались автомашины с продуктами, боеприпасами и другим военным снаряжением. И, конечно же, шли любимицы нашей армии прославленные «катюши». Днём всё это укрывалось в редких в здешних краях перелесках, в деревнях, хуторах, а с наступлением ночи опять приходило в движение. Нельзя сказать, что командование врага ничего не замечало и ни о чём не догадывалось. Разведка, главным образом воздушная, докладывала, что в тылу русских происходит какое-то движение. Однако подобным сообщениям не придавалось особого значения. Немцы полагали, что русские производят обычную перегруппировку войск, так как силы их на исходе.

На востоке ещё робко серел горизонт, когда звонкую, прозрачную тишину разорвал грохот артиллерийской канонады. Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление. Вражеская оборона была прорвана, и в образовавшуюся брешь неудержимым потоком хлынули советские войска. Это произошло 19 ноября 1943 года, а 20 ноября южнее Сталинграда врагу был нанесён ещё один ощутимый удар. Соединения Сталинградского фронта в течение дня сокрушили державшие здесь оборону дивизии 6-й румынской армии. Стремительно двигаясь вперёд и выйдя с юга в район города Калача, 22 ноября они соединились с войсками Юго-Западного фронта. Так была завершена, стратегическая операция по окружению 6-й армии генерала Паулюса. Двадцать две дивизии врага, численностью более 300000 солдат и офицеров, оказались в «котле».

Гитлер приказал своим окружённым войскам удерживать позиции любой ценой. Он во всеуслышание заявил: «Войска 6-й армии временно окружены русскими… Личный состав армии может быть уверен, что я предприму всё для того, чтобы обеспечить нормальное снабжение армии и своевременно освободить её из окружения». Ещё верящие в своего фюрера солдаты и офицеры армии Паулюса отстаивали свои позиции с упорством отчаяния, они надеялись на обещанную им помощь. И фашистское командование предприняло попытку прорвать кольцо окружения извне. В район станции Котельниково с Северного Кавказа, из-под Брянска и даже из Франции перебрасывались танковые дивизии.

Немецкое наступление началось 12 декабря. Боевые порядки наступающих были усилены тяжёлыми танками. Используя значительное превосходство в силах на узком участке фронта, при поддержке авиации немцы прорвали фронт обороны и начали теснить советские войска.

Известие о том, что на помощь спешат свежие силы, вселило в окружённые войска надежду на освобождение. Паулюс решил пробиваться навстречу наступавшим соединениям Манштейна. Отборные части его 6-й армии ударили в направлении Котельникова.

Однако планы гитлеровского командования не осуществились. Советские воины сбили наступательный пыл врага, заставили его перейти к обороне. 16 декабря войска Воронежского и Юго-Западного фронтов сами развернули наступательные действия, в результате которых продвинулись вперёд на 150 километров. Так лопнули планы Гитлера и его генералов, связанные с ударом в районе Котельниково.

Положение окружённой армии с каждым днём становилось всё более катастрофическим, Снабжать её продовольствием и военным снаряжением немцам не удалось: наши истребители и зенитчики зорко стерегли небо. В стане противника начался голод, солдатам в сутки выдавалось всего 100–150 граммов хлеба.

Паулюс и его штаб не могли не понимать, что армия обречена, дальнейшее сопротивление неразумно, но всё ещё надеялись на какое-то чудо.

Советское командование, желая предотвратить бессмысленное кровопролитие, предъявило противнику ультиматум.

8 января 1943 года на всём фронте вдруг наступила тишина, прекратилась даже стрельба. Это немало удивило Гаяза. «Гляди-ка, вроде фашисты поумнели, прислушиваются к трезвым словам!» Однако непривычная тишина длилась недолго. Гитлеровцы встретили советских парламентёров огнём. К счастью, оба они вернулись живыми.

Командующему 6-й армией Паулюсу был направлен второй ультиматум. Парламентёры прибыли в намеченное место. Их встретила группа немецких офицеров. Тихо. Не слышно даже голосов птиц. Может потому, что их здесь нет — фронт.

«Если наши парламентёры не вернутся, дадут приказ о наступлении», — подумал Гаяз. Откуда-то издалека, с запада, донеслись приглушённые расстоянием отзвуки канонады. «А ведь наступит час и такая тишина навсегда ляжет на землю. Войне придёт конец, люди разъедутся по домам», Гаяз тоже вернётся в свой Саратов, откуда ушёл на войну. Там у него отец, мать родня…

Паулюс не принял парламентёров. Это значило, что фашисты не намерены складывать оружие. Стало известно, что генерал Даниэльс издал приказ о расстреле на месте каждого, кто произнесёт слово капитуляция.

Утром 10 января наша артиллерия обрушила всю мощь огня на позиции противника. В воздух поднялись сотни самолётов. Над линией обороны врага встала стена дыма и земли. Ревя моторами, вздымая вихри снега, вперёд рванулись танки, они несли на своей броне пехоту. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. С наступлением ночи сражение притихло.

На следующий день при помощи артиллерии и авиации немцы неожиданно предприняли контрнаступление.

— Будем держаться до последнего! — сказал Гаяз своим бойцам. — Назад ни шагу!

Стоял трескучий мороз, но взводу жарко. Уже в который раз немцы поднимаются в атаку и, встреченные плотным огнём, откатываются обратно. И так по всей линии фронта. Вскоре стало ясно, что контрудар немцев, предпринятый с целью прорыва, не достиг цели.

Последовал приказ нашего командования — наступать!

— Товарищи, настал наш черёд. За мной! — крикнул Рамаев, когда пришло время атаки и первым выскочил из траншеи, на бегу строча из автомата.

Преследуя врага, взвод достиг реки Червлёной. С боем переправился по льду на другую сторону. Опустилась темнота, поднялась позёмка. Мороз пробирал до костей. А кругом — голая снежная степь: ни куста, ни копны соломы, где бы можно было хоть укрыться от колючего ветра. Но думать о ночлеге и отдыхе не пришлось.

По приказу командира полка взвод Рамаева назначался в разведку. Долго двигались вдоль распадка, пока не вышли к какому-то безымянному хутору. Ни огонька, ни звука. Лишь возле крайней избы, похлопывая замёрзшими руками в варежках, взад-вперёд ходит часовой. Немец!

Гаяз разделил взвод на две группы и послал одну в обход хутора, чтобы зажать немцев с двух сторон.

Часового сняли бесшумно. Изба оказалась пустой, зато в землянке, вырытой на огороде, спали немцы. Их судьба была решена автоматной очередью. На шум из соседних изб повыскакивали немцы. Не понимая спросонья, что происходит, они растерянно метались по улице и всюду нарывались на огонь. Справиться с ними не составило особого труда. Через полчаса всё было кончено. Гаяз послал к командиру роты связного с донесением об освобождении хутора.

Полк отвели во второй эшелон: надо было восполнить потери, получить оружие, боеприпасы. Отдых, как всегда в таких случаях, длился недолго.

Старший лейтенант Ценин сообщил Рамаеву, что по приказу комбата его взвод включается в ударную группу полка.

— Верю, Рамаев, и в тебя и в твоих ребят. Думаю, не посрамите роту!

Наутро следующего дня взводу предстояло атаковать огневую точку, которая на картах называлась Мокрый овраг. Почему именно Мокрый овраг, для Гаяза было непонятно: никакого оврага тут не было, наоборот, горбился пологий холм. Да и точка вроде бы ничем не привлекает… Ни танков, ни самоходок. Не было там и миномётов: немцы, не вели оттуда обстрел. А может, у них просто кончился боезапас? Зато острый взгляд Гаяза заметил какие-то подозрительные холмики, над которыми курился пар или дымок.

— Не иначе дзоты или блиндажи, — решил взводный. — В лоб их не возьмёшь. Надо подобраться незаметно поближе, а уж потом…

Старший лейтенант Ценин согласился с ним.

На протяжении многих часов Рамаев вёл наблюдение за укреплениями врага, изучал рельеф местности. Первое впечатление оказалось ложным. Теперь вывод напрашивался другой: взводу придётся иметь дело с намного превосходящими силами противника.

Закрутившая позёмка заставила прекратить наблюдение, но она и сослужила хорошую службу. Немцы обнаружили солдат Рамаева слишком поздно, когда они уже преодолели ряды колючей проволоки и вышли им в тыл.

Гаяз первым прополз в заранее проделанный в проволочном заграждении проход, отёр рукавом маскхалата пот со лба и, резко вскочив, бросился к двери дзота. В это мгновение дверь распахнулась, и из неё вышел давно не бритый, заросший рыжеватой щетиной немец, закутанный в женский клетчатый платок.

— Гутен таг![8] — шепнул Гаяз и приставил к его животу дуло пистолета.

Столкнувшись лицом к лицу с русским офицером, появившимся здесь как привидение, немец онемел от страха и, выронив автомат в снег, поспешно вскинул руки вверх. Подоспевшие бойцы затолкали ему в рот кляп и оттащили в сторону.

Что-то недовольно бормоча, видимо, выражая досаду по поводу оставленной открытой двери, из дзота показался ещё один немец. Увидев здоровенного русского, который приготовился швырнуть в дзот гранату, он дико завопил. Внутри раздались тревожные возгласы, коротко протрещала автоматная очередь, но все эти звуки поглотил оглушительный взрыв. С дзотом было покончено. Гаяз метнулся к расположенному рядом блиндажу, из которого уже выскакивали немцы… Следуя примеру командира, не мешкали и бойцы. Короткая пятнадцатиминутная схватка — и господствовавшая над Мокрым оврагом высота была очищена от противника. Немногим гитлеровцам удалось спастись бегством.

На рассвете следующего дня Рамаев приказал покинуть блиндажи, в которых взвод расположился на ночь. Бойцы кое-как перекусили сухим пайком и, пройдя траншеями метров триста-четыреста, залегли в полузасыпанных снегом окопах на склонах высоты. Дул студёный, колющий ветер, от холода не попадал зуб на зуб. Солдаты недоумевали: зачем понадобилось командиру уводить их в голое поле, на ветер и мороз, оставлять блиндажи, в которых имелись железные печки?..

Внезапно в воздухе послышался характерный клёкот летящего снаряда, и рядом с блиндажами тяжело ухнул взрыв. За ним второй, третий. Немцы на протяжении получаса вели огонь по оставленным вчера позициям. Вершина холма превратилась в сплошную стену огня, дыма, вздыбленной земли.

Только теперь стал ясен поступок командира… Молодец командир! Голова! Уж если погибать, то погибать не бессмысленно, а с толком, неся смерть врагу. Лейтенант учится у Ценина…

Артобстрел прекратился так же неожиданно, как и начался. Гаяз повёл своих бойцов туда, где только что бушевал смерч огня и металла. В воздухе висел тягучий и горьковатый запах гари. На месте большинства блиндажей и землянок зияли огромные воронки, вся вершина холма была буквально перепахана снарядами. Бойцы начали поспешно восстанавливать разрушенные траншеи — насыпали брустверы, вырубали в стенках полки для боеприпасов.

Враг не заставил себя ждать. Трижды бросался он в атаку и трижды откатывался обратно, натолкнувшись на плотный огонь. Взвод не уступил высоты.

Когда Гаяз встретился с командиром роты, тот крепко пожал ему руку.

Полк продолжал наступление. Одно за другим освобождал сёла и хутора, вернее то, что от них осталось — развалины и торчащие тут и там печные трубы. Глядя на них Гаяз почему-то представлял себе ощипанных живьём гусей.

Вскоре немцы были выбиты из довольно крупного населённого пункта Песчанка. Однако 128-й стрелковый полк, в котором служил Гаяз Рамаев, задержался в Песчанке недолго. Пополненный свежими силами, он продолжил боевые действия в направлении Верхней Ольшанки. На этом участке гитлеровцы ещё основательней закопались в землю. Через каждые двести — триста метров дзоты, блиндажи и другие оборонительные сооружения. Подступы к ним преграждают ряды колючей проволоки. Но ничто уже не может остановить советских воинов.

Недалёк час, когда части двух армий соединятся на Мамаевом кургане. Скоро последний, решающий удар. Об этом говорят в частях и подразделениях, об этом напомнил Рамаеву командир роты Ценин. От себя добавил, что возлагает на его взвод большие надежды, и чтобы лейтенант, мол, по-прежнему являл для своих подчинённых пример доблести и отваги.

…Пример доблести… Ценин и сам не из трусов. На груди четыре ордена, три медали. Он знает, что такое настоящая храбрость и умеет ценить её. Если человек, не считаясь с опасностью, бездумно лезет под пули, — это ещё не храбрость. Это безрассудство. Таким старший лейтенант быстро вправляет мозги. «Погибнуть на войне нехитро, — говорит он. — Хитро убить как можно больше фашистов, а самому остаться живым. Даже самая красивая смерть, если она бессмысленна, не может быть оправдана!» Правильно говорит ротный. Нет, ни такой сумасбродной храбрости, ни бесславной смерти Гаязу не надо. Погоди, с чего он вдруг об этом?.. Но в то же; время разве может здравомыслящий человек забыть, что война это не игра? Война без жертв не бывает. Кто-то должен погибнуть, чтобы жили другие. Но, как говорит старший лейтенант, если придётся умереть за свободу своей родины, то пусть твоя смерть будет вечной звездой сиять в народной памяти, пусть, проходя мимо твоей могилы, люди благодарно склонят головы…

В Воропанове полк наткнулся на укрепления внутренней линии обороны противника. Часть этой линии была построена ещё нашими летом сорок второго года. Немцы значительно расширили и углубили её.

Атака была намечена на раннее утро следующего дня. Как обычно, первой вступила в дело артиллерия; над головой прогудели штурмовики и бомбардировщики. Позиции гитлеровцев окутались дымом. Удар пехоты, подкреплённый танками, был стремительным и сокрушительным. Немцы, с каждым днём всё отчётливей понимавшие свою безнадёжность, отошли без особого сопротивления. Однако в этой пассивности и быстром отходе таилась хитрость: фашисты стремились закрепиться на новом рубеже обороны, который ещё не подвергался артналёту. Задача наступающих — ни на минуту не давать врагу передышки, заставить понять, что, кроме сдачи в плен, у него нет иного выхода.

Связной передал приказ командира роты: взводу Рамаева под отвлекающим внимание врага огнём зайти в тыл немцам и по сигналу атаки ударить по их огневым точкам, которые прижали бойцов к земле.

От успешных действий роты зависит выполнение боевого задания батальоном, следовательно, и всем полком. Так взвод Рамаева опять оказался в центре событий.

Гаяз, расстегнув полушубок, достал из нагрудного кармана гимнастёрки записную книжку, что-то набросал на листке и протянул связному.

— Передай командиру роты!

Запалив дымовые шашки, взвод пополз в обход врагу…

Окопы, покинутые бойцами Рамаева, окутались дымовой завесой. Прибегнув к дымовым шашкам, Гаяз — рассуждал так: всё неожиданное и необычное привлекает внимание. Дымовая завеса должна насторожить немцев. Ожидая какого-нибудь подвоха, они могут повернуть огонь в ту сторону. А это и требуется. Как выяснилось впоследствии, гитлеровцы клюнули на приманку.

…Гаяз полз впереди взвода. Бойцы старались не отставать от него, однако то и дело он поторапливал их: «Вперёд! Вперёд!» Маскхалаты надёжно укрывали их на снегу.

Жарко, рубашка липнет к телу, а на ресницах — иней. От тяжёлого дыхания он растёт, мешает смотреть. Надо бы снять рукавицу и оттаять иней ладонью, но для этого нужно остановиться, потерять время. Нет, этого делать нельзя. Гаяз погружает лицо в снег. Слежавшийся, жёсткий, он царапает кожу, жжёт, но зато глаза очищаются. Гаяз ползёт быстрее. Он знает: вслед за ним прибавят хода и остальные. А вот и позиция врага. До неё метров сто, не более.

Рамаев останавливается.

— Селиверстов, ты со своим отделением ударишь по правым точкам. Ты, Карпов, возьмёшь на себя левые. Остальные пойдут со мной. Сигнал — красная ракета. Гранат не жалеть: пусть будет больше грому. Двинулись, ребята!

Когда опять поползли вперёд, Гаяз придержал Селиверстова за рукав:

— Слышь, Саша, ежели что, возьмёшь взвод на себя…

— Что вы, товарищ лейтенант…

— Война есть война… Кто знает…

Селиверстов хотел что-то возразить, но лейтенант прервал его:

— Ползи, не то отстанешь от своих…

Выждав немного, чтобы отделения приготовились к атаке, Гаяз выстрелил в небо красную ракету и вскочил на ноги. Все три отделения ударили одновременно. Загремели взрывы, затрещали автоматы. Бойцы действовали молниеносно, не давая врагу опомниться.

Где-то сбоку, справа и слева послышалось нарастающее «ур-ра!» «Наши поднялись, — отметил про себя Гаяз. — Надо поспешать, расчистить им дорогу!»

— Живей поворачивайся, ребята! Вперёд!

В негустом кустарнике, черневшем метрах в ста и чуть сбоку, Рамаев заметил какое-то шевеление. Он пригляделся и увидел, как из кустов выдвигаются орудийные стволы. «Думают прямой наводкой бить. Видно, появились наши танки, — мелькнуло у него в голове. — Ну нет, номер не пройдёт!»

— Иванов, за мной!

Гаяз ломился сквозь кусты, как разъярённый лось. Вот и первое орудие. Один из фрицев у ящиков со снарядами, завизжав, схватился за свой автомат, но его перерезал очередью Карпов, который подоспел со своим отделением на помощь командиру. Молоденький немецкий офицер с по-детски испуганным лицом бросил оружие. За ним с явным облегчением последовали солдаты.

Расчёт второго орудия, оказавший сопротивление, забросали гранатами. Остальные подняли руки. Измождённые, в каких-то невероятных одеяниях, немцы производили жалкое впечатление. Они старались не смотреть в глаза советским воинам.

— Взвод, сдающихся в плен не уничтожать!

Едва прозвучали эти слова, из блиндажа, расположенного в кустах, где маскировалась батарея, с поднятыми руками один за другим вышли два офицера и девять солдат. Они словно только ждали этого приказа. «Не убивайт, не убивайт!» — умолял шедший впереди офицер.

— Шнель, шнель! — Гаяз рукой показал, куда им следует идти.

Неожиданно ударил крупнокалиберный пулемёт. Очередь сразила нескольких пленных, остальные попадали в снег.

— По своим стреляет, сволочь! — ругнулся Карпов.

Откуда тут быть пулемёту? Все амбразуры смотрят в другую сторону — туда, откуда наступает рота. Ага, вон он как приспособился. Выбил крохотное оконце блиндажа и строчит… Надо уничтожить! Только как подобраться? Нужно сказать ребятам, чтобы отвлекали пулемётчика на себя, и ползти, другого выхода нет. А там — гранатой…

Гаяз пополз к блиндажу. Пулемётчик заметил и дал по нему очередь. Мимо! Гаяз перевалился в воронку от снаряда. Сейчас кто кого… Гаяз видит лишь одно — изрыгающее огонь дуло фашистского пулемёта. Ему предстоит преодолеть самый опасный участок, где нет ни воронок, ни вообще каких-нибудь рытвин. Дождавшись, когда пулемёт замолчал, Гаяз рывком выскочил из воронки и бросился вперёд. Он даже не успел расслышать треска очереди — свалился от сильнейшего удара в плечо. Зацепил-таки, гад! По правой руке и спине потекли горячие струйки. Пулемёт молчит. Видимо, в блиндаже решили, что с ним покончено. Врёшь, его не так легко взять! Однако почему так тяжелы ноги, их не сдвинуть. Неужели перебиты? Дело дрянь, у него всего одна граната, и он почти неподвижен… Так, значит, это всё? Нет, только вперёд и вперёд. «Граната это не пустяк», — кажется, так поётся в какой-то довоенной песне. У него ещё цела левая рука, он сможет швырнуть гранату в дверь…

Гаяз рывками проталкивал своё непослушное тело к блиндажу, оставляя на снегу красный след. Он почти находился в мёртвой зоне, где пулемёт не смог бы достать его, как пуля обожгла левую руку. Теперь он не сможет даже бросить свою единственную гранату. Но у него ещё действуют пальцы. Стало быть… надо подобраться к самой двери… Вот так… Теперь он плевал на пулемёт, он ему не страшен. В глазах плавают круги, они красные, синие, зелёные… В ушах шумит, как будто он лежит на берегу быстрого потока.

— Фашист, сдавайся! Хенде хох!..[9]

Гаяз протолкнул бы в щель гранату, однако дверь не открывалась. Гаяз чувствовал, что слабеет с каждой минутой: слишком много крови он потерял. Что же, так и не удастся заткнуть глотку этому ненавистному пулемёту? Он уже уложил, наверное, немало наших бойцов.

Лейтенант приподнял голову. Пулемёт теперь бил в амбразуру, по атакующей роте. Давай, Гаяз, собери последние силы. Голова кружится, в глазах меркнет свет… Жарко. Не хватает воздуха дышать… Да, да, конечно, сейчас сенокос, дни стоят жаркие, душные… Вон как славно стрекочет косилка… Где-то в кустах звонко смеются девчата… Среди них и его зазноба… Ох, голова трещит. Приложила бы она ко лбу свою ладошку, напоила холодным айраном.[10] Что же она уходит? Зачем бросает Гаяза одного?.. Чу! Кажется, гремит, собирается гроза?..

Рамаев очнулся от забытья, открыл глаза, прислушался. Нет, это не гром. Это грохочут танки. Вон они обходят выставленные против них металлические ежи, за ними бежит пехота. Это их полк.

А проклятый пулемёт бьёт но атакующим, пытается отсечь пехоту от танков.

Гаяз вполз на крышу блиндажа. Фашистский пулемёт тарахтел теперь под ним. Как же заглушить его? В двери есть окошечко, и можно метнуть туда гранату! Но у Гаяза не действуют руки. Стой, а что это такое торчит? Труба, дымовая труба!.. Гаяз, зажав гранату в окровавленных ладонях, зубами сорвал чеку и, приподнявшись на локтях, бережно, обеими руками опустил её в широкую горловину трубы. Откатиться в сторону сил не осталось… Горячая воздушная волна подхватила израненное, обескровленное тело героя, и для него навеки померк свет…

В тот же день войска Донского фронта соединились на Мамаевом кургане с частями прославленной 62-й армии. Невозможно описать сцену встречи. Когда в той стороне, откуда на протяжении долгих дней и ночей ползли бронированные чудовища, били орудия и миномёты врага, послышалось ликующее «ур-ра», казалось и само скупое зимнее солнце засияло ярче. Бойцы целовались, обнимались, палили в небо из автоматов и винтовок. Да и как могло быть иначе! Эта встреча означала конец величайшей из битв, которые знало человечество. Она означала победу! Сталинград выстоял! Врагу теперь не оставалось ничего иного, как сложить оружие. И Паулюс, недавно получивший звание фельдмаршала, вместе со своими генералами и офицерами штаба вышел из подвалов универмага, где находился его командный пункт.

Советские воины начали, собирать останки героев, отдавших жизни ради этой великой победы, чтобы схоронить их в братской могиле.

Командир роты старший лейтенант Ценин уже осмотрел многих павших бойцов. Тела лейтенанта Гаяза Рамаева среди них не было.

Ценин с сопровождавшими его бойцами приблизился к блиндажу, где в последний раз видели лейтенанта. В развороченном взрывом чреве блиндажа («Одна граната не могла натворить такое, — подумал Ценин, — вероятно, сдетонировали боеприпасы») они увидели восемь трупов в немецкой форме. Девятый труп был обнаружен далеко в стороне. Он был неузнаваем. Его завернули в плащ-палатку и положили на бруствер траншеи. Кто это мог быть? Действительно ли это отважный парень Гаяз Рамаев, своей смертью победивший врага?

Ценин в разодранном в клочья тряпьё нащупал кусочек металла. Это был орден Красной Звезды — орден, вручённый лейтенанту Гаязу Рамаеву.

Тело героя с почестями похоронили в братской могиле на Мамаевом кургане. Пока копали могилу, старший лейтенант Ценин, положив на колено планшет, писал донесение командиру полка. В нём Ценин сообщал о подвиге лейтенанта Гаяза Рамаева и писал, что он достоин быть представленным к присвоению звания Героя Советского Союза.