По следам героев

Завербованный агент

В лесах Логойского, Заславльского, Дзержинского, Червенского и других районов Минской области отчаянно боролись крупные партизанские отряды. Руководил ими военный совет партизанского движения. Отряды пускали под откос десятки вражеских эшелонов с живой силой и техникой, взрывали мосты, поджигали склады боеприпасов, разрушали коммуникации и линии связи между войсками армии «Центр» и Германией.

Немецкие оккупационные власти вынуждены были просить новые регулярные части для подавления партизанских отрядов. Когда, наконец, пришли каратели, вооружённые танками, самолётами, народные мстители, зная о готовящейся операции, отошли в дремучие леса.

В начале марта 1942 года фашистам удалось разгромить военный совет партизанского движения. Вслед за этим были арестованы многие члены подпольного городского комитета. Видимо, кто-то из арестованных не выдержал пыток и стал предателем. Если его не выявить, жди новых арестов. Преступника поручили найти Кабушкину…

Пришла весть, что заключённых пытают в гестапо зверски. Арестовали и тех, кто приносил им еду. Значит, не сумели выведать новых фамилий, подпольщики держатся крепко. Во что бы то ни стало надо установить с ними связь…

Через тюремного надзирателя Кабушкин сумел передать записку одному из подпольщиков — Василию Соколову, которого знал очень хорошо. С нетерпением ждал ответа. Но тут вдруг исчез надзиратель. Видать, его схватило гестапо. А записка? Прочитал её Соколов? Написал ответ?

Не сумев получить каких-либо сведений от подпольщиков, немцы пошли на хитрость. Они поставили заключённых в сани и объехали с ними весь город. Брали на улице каждого, кто выказывал хоть малейшее волнение.

Кабушкин решил попытать счастья. Может, ребята сумеют как-нибудь передать ему… глазами, кивком головы… Говорят же: глаза умеют говорить. Некоторые люди, посмотрев друг на друга, сразу понимают, что каждый в это время думает.

Свою мысль о том, что ему надо встретиться с Василием Соколовым, Кабушкин высказал работнику горкома Сайчику. Этот худой, осмотрительный человек не поддержал его намерения.

— Зря подвергать себя такой опасности? Ведь ничего не узнаешь, — отговаривал он.

— По глазам увижу, — доказывал Кабушкин. — Попытка на пытка.

В конце концов Сайчик согласился.

— Ну, смотри, только будь осторожен. Кабушкин увидел Василия Соколова у сквера на улице Горького. Шёл тот еле передвигая ноги. Под глазами чёрные круги, волосы на голове спеклись кровью, пальцы на руках обвязаны грязными тряпками. Шагал он согнувшись, будто непосильный груз тащил на своих плечах. Его сопровождали два гестаповца. Встречные смотрели на это шествие с опаской, уходили в сторону, дескать, подальше от греха.

Жан, прикуривая, задержался у фонарного столба и, чтобы привлечь внимание, начал чиркать по коробку обратным концом спички. Вот их взгляды встретились. Василий, кивнув головой, следил за немцами искоса. Гестаповцы насторожились. Они шли позади Соколова и, заметив его кивок, лихорадочно искали в толпе того, кто приветствовал заключённого. Кабушкин продолжал чиркать спичкой и, занятый своим делом, пристально смотрел из-под козырька фуражки на Василия: «Ну, кто же, кто предатель?»

Соколов склонил голову. Должно быть, он понял. Обвязанным пальцем дотронулся до единственной белой пуговицы на рубашке, затем, тяжело вздохнув, посмотрел на белые волнистые облака в небе.

Закурив папиросу, Кабушкин пошёл своей дорогой. Что бы это значило? Зачем Соколов показал на пуговицу? Круглая? Всё, дескать, провалено, закругляй побыстрее дела и уматывай к партизанам. Однако Вася не трусливого десятка. Так не скажет. Если прочитал письмо, переданное через надзирателя, он обязан был сообщить фамилию предателя. Пуговица — круглая. Может, Круглов? Только, среди подпольщиков нет человека с такой фамилией… Пуговицу пришивают к рубахе ниткой… Ниткин? Ниточкин? И такого не знает Кабушкин. Пуговица белая… И белые облака, на которые посмотрел Василий… А! Белов! Действительно, есть один с такой фамилией среди руководителей военного совета, при подпольном комитете. Кабушкин хорошо его запомнил. Этот чиновник превратил военный совет в канцелярию: посылал в партизанские отряды письменные приказания, требовал от них донесений, рапортов, составлял списки, вызывал на совещания командиров и заместителей. Словно в регулярной армии… Один из руководителей подпольного комитета Исай Казинец и Кабушкин как-то высказали своё несогласие с подобной деятельностью военного совета, заявив, что такая переписка под носом у врага рано или поздно приведёт к провалу. Однако военный совет не придавал этому значения. И вот результат.

Иван поспешил к товарищам. Выслушав его внимательно, подпольщики решили:

— Как бы не обвинить человека напрасно? Проверить надо всесторонне, без шума.

На другой день гестапо использовало Белова для приманки: едва он поднял руку, приветствуя встретившихся на улице подпольщиков, гестаповцы в штатском арестовали его. А спустя несколько дней стало известно, что Белов бежал из гестапо в один из партизанских отрядов. Кабушкину поручили следовать за ним. Но куда? Целый день ходил он по городу, расспрашивал знакомых. Наконец выяснил: предатель отправился в Карпухинские леса.

Вскоре он был обезврежен. Командир отряда Воронянский поблагодарил Кабушкина за своевременную помощь. Но в городе снова появился какой-то провокатор. Ничипорович вызвал Жана:

— Знаю, что ты устал, — сказал командир отряда, — но выхода другого нет. Подменить тебя некем. Надо идти. Это моя просьба к тебе. Не приказ. Приказывать я могу сейчас другому…

И Кабушкин со своим неизменным спутником Сараниным снова целую ночь в пути. Немного подморозило — снег под ногами уже не проваливается. Разведчики решили воспользоваться этим и, несмотря на усталость, шли без отдыха. За плечами тяжёлый груз. Его нужно доставить в город и на этот раз тоже «попутно». На второй день они так обессилели, что боялись присесть — иначе заснёшь и не встанешь. Прислонившись к сосне, подзаправились тем, что было в сумке у Саранина и, преодолевая нестерпимую боль в ногах, зашагали дальше.

В город вошли по тайной тропе у Комаровки, когда стемнело. На условленной квартире их уже ждали. У разведчиков не было сил даже раздеться — оба свалились и тут же заснули, как убитые. Мешки со взрывчаткой были переправлены подпольщикам. Она пришлась кстати: на железной дороге на следующий же вечер был пущен под откос вражеский эшелон с горючим и снарядами.

Фашисты бесновались. В городе число их сыщиков и агентов за несколько дней увеличилось вдвое. Пароли, пропуска то и дело менялись, участились облавы. На улицах ходить стало опасно. Патрули задерживали каждого подозрительного.

Кабушкин сменил одежду, побрился и велел Саранину ждать его дома, сам ушёл к связному. Задание не давало ему покоя. У верных людей узнал новый адрес Володи Омельянюка. Этот толковый непоседливый паренёк был одним из верных помощников Кабушкина. Он заметно повзрослел, даже усы появились. И одет как жених: белая рубашка заправлена в хорошо выглаженные брюки, на шее шёлковый галстук.

— А-а-а, привет! — воскликнул Омельянюк, встречая друга. — Тут я о тебе узнал столько лихого…

— Не понимаю, — с недоумением посмотрел на него Жан.

— Александр, Жан, Базаров-Назаров, Бабушкин… Говорят, под этими кличками ты значишься в деле, заведённом в гестапо. За твою голову назначили приличную сумму. Раз так, вполне можешь держать себя с важностью. Ты заслужил, Жан.

Кабушкин улыбнулся.

— Знаешь, Володя, я бы один ничего не смог сделать. Но мы действительно не мелочились, работали крупно: если взрывали, то целый эшелон, если охотились, то по меньшей мере на унтер-офицеров. Наверное, уже слышал про войну за деревней Клинок?

— Слышал, Жан, слышал, — ответил Омельянюк, предлагая гостю стул. — Садись. Но, как говорится, угощение взаимное: горком порадовал. Вчера их люди, которых прислали нам на подмогу, не подкачали, дрались не хуже, чем у той деревни.

— Спасибо им, — сказал Кабушкин и, помолчав, добавил:

— Вот видишь, когда приходит час, люди умеют за себя постоять…

— Конечно. Но всё-таки я завидую тебе, Жан. Хороши у тебя дела.

— Почему так говоришь?

— Возвращаешься и надеваешь на гестаповцев огненные рубашки, уходишь и устраиваешь эсэсовцам баню…

— Поэтому и числюсь партизаном… У своих. У немцев же, как сам говоришь: Назаров-Базаров, Бабушкин…

Володя рассмеялся.

— Скажи лучше, какие новости привёз?

— Рассказывать некогда… Да и нет пока особых новостей, какие есть — знаешь и без меня.

Под окнами прошёл фашистский патруль с автоматом наизготовку. Пронзительно ревя, пронеслась крытая машина — «чёрный ворон». Следом за ней проехали, тарахтя, мотоциклы.

— Докладывай ты, какие успехи, — попросил Кабушкин. — Засиживаться, видишь сам, некогда.

— Печатание листовок на мази, — сказал Володя. — Шрифты уже готовы, осталось только найти место поспокойнее да кое-какую мелочь. В два-три дня всё будет готово. Но держит нас этот провокатор, Давыдов его фамилия. За него, наверное, ты сам возьмёшься. Как руководитель оперативной группы…

— Хорошо, Володя, — поднялся Кабушкин. — Ты правильно определил: Давыдова я возьму на себя…

Жан осторожно и долго собирал сведения о провокаторе. Давыдов представлялся кадровым командиром, полковником. Дескать, когда его дивизия отступала, был тяжело ранен и оказался в плену. Но, верный военной присяге, не сказал ни единого слова. Из лагеря спасся чудом. Конечно, помогали советские люди. А теперь, мол, по заданию городского комитета, он собирает партизанский отряд.

По сведениям доставленным Сайчиком, провокатор пользовался доверием у людей, которых отобрал для отряда. Среди них были давно знакомые Кабушкину два подростка: Толик Левков и Лёлик Лихтарович, два неразлучных друга. Жили они в одном доме на углу Академической улицы. Лёлик — высокий, стройный, а Толик, наоборот, коротыш и немного сутулится. Парни давно приставали к Жану взять их в лес. В городе нет им настоящего дела, руки чешутся взять автомат… Кабушкин советовал не торопиться, подождать немного. Лёлик по его совету «организовал» печать в комендатуре. Ту самую, которую ставили на пропусках всем, кто получал разрешение покинуть город. Несколько поручений выполнил и Толик. Так что ребята надёжные. Но теперь они сами попали на крючок провокатора. Надо их выручить.

Кабушкин поспешил на Академическую улицу. Однако, узнав по дороге у знакомого подпольщика. Вадика Никифорова, что сегодня Давыдов собирает у военного кладбища группу завербованных им людей, решил отложить встречу с парнями.

Рядом с военным кладбищем, на углу Галантерейной улицы, уже собралась группа мужчин и подростков. У каждого в руках что-то вроде котомки. Все курят. Вскоре к ним подошёл мужчина лет сорока пяти, с бородой, похожей на ту, которую носят продавшиеся фашистам белорусские националисты.

«Наверное, для того, чтобы не привлекать внимания сыщиков, — подумал Жан. — Это Давыдов». Кабушкин и сам для безопасности часто изменял внешность. Вчера был небритым со спутанной бородой, деревенским крестьянином в лаптях, а сегодня выглядел щёголем: прохаживался под руку с красивой женщиной, разыгрывая беззаботного ветрогона, сопровождающего молодую вдову зубного техника. Невдалеке от группы куривших мужчин они остановились посмотреть афиши. Лена, сверкая золотыми зубами, смеётся, выбирает, где бы можно было развлечься вечером, кланяется проходящим знакомым. Жан, беззаботно улыбаясь, поддакивает её шуткам и в то же время наблюдает за мужчинами.

Для «выхода в свет» Лена — очень удобный спутник. Пользуясь тем, что патрули пропускают такую красивую женщину без обыска, Кабушкин очень много уже пронёс с её помощью лекарств, аккумуляторов. И вот теперь она снова помогла ему.

Давыдов что-то говорил мужчинам, и те с нетерпением посматривали на улицу Володарского. Руки провокатора не знали покоя, и сам он то и дело поворачивался то к одному, то к другому, беспокойно озираясь по сторонам.

«Нет, этот человек не мог быть кадровым командиром», — решил Кабушкин.

— Леночка, вернись домой, — попросил он. — Я должен заглянуть к одному приятелю. По неотложному делу.

— Надолго?

— Приду за тобой через полчаса.

— Понятно, — кивнула спутница.

Проводив её до угла, Жан вернулся назад. В это время подъехала грузовая машина. Мужчины уселись в кузове.

— Готово? — спросил Давыдов, залезая в кабину.

— Готово! Поехали.

Машина тронулась. Какой-то пожилой мужчина в кузове перекрестился.

Жан хотел было кинуться к ближайшему связному, чтобы тот сообщил своим: не упускать машину из виду. Но грузовик неожиданно завернул к двухэтажному зданию охранки — филиалу СД, — и её тотчас окружили автоматчики. Солдаты начали вытаскивать людей из кузова и бить их прикладами.

Сидевший в кабине Давыдов, пользуясь этой шумихой, нырнул в кусты. Немцы сделали вид, что его не заметили. «Старые приёмы, — подумал Жан, вспомнив бегство из гестапо Белова. — Не выйдет…» Он стал следить за ним издали неотступно. Провокатор петлял по улицам и переулкам, частенько посматривая на ручные часы. Должно быть, у него явка.

Давыдов, наконец, вошёл в сверкавшее стёклами казино, по соседству с Домом печати. Жан прошёл мимо, успев заглянуть в окно: там, за крайним столиком, пил коктейль чисто выбритый мужчина в штатском. Давыдов подсел к нему.

Спустя минуту и Жан был в этом казино. Бросив на стол бармену хрустящую немецкую марку, попросил коньяку…

Вечером он зашёл к Толику Левкову и сообщил ему адрес провокатора.

Через два дня гестаповцы обнаружили безжизненное тело Давыдова за костёлом, в полуразрушенном склепе.

Неожиданно в Минск за Кабушкиным пришла связная Ирма Лейзер.

— Батя просил, — сказала она, — чтобы ты срочно вернулся в отряд.

«Ещё срок неистек. Что бы это означало? — подумал Жан. — Или мы тут что-то проглядели и наломали дров?» Он вспомнил, до мелочей, всю операцию, связанную с уничтожением Давыдова. Может быть, место выбрали неудачное? Нет, польское кладбище не было конспиративным уголком подпольщиков. До сих пор там не проводилась никакая операция и, наверное, не думали ничего проводить. В противном случае Сайчик предупредил бы. Ведь прежде чем приступить к выполнению задания, Жан советовался с ним.

Сайчик только усмехнулся:

— Пойдёт ли такой зверь на твою приманку? Уж место очень глухое, — сказал он.

А «зверь» шёл, и ребята не растерялись… Может быть, прикокошили своего, переодетого? Нет, такая ошибка исключалась. Когда нашли труп провокатора в склепе, фашисты переполошились, как тараканы перед пожаром.

Часовой с автоматом у дверей землянки Ничипоровича велел подождать. Это тоже наталкивало на недобрые мысли. Раньше так не бывало — он всегда был желанным гостем…

Неожиданный, шальной ветер качнул острые наконечники елей и пышные макушки сосен. Они дружно зашумели и стихли. Где-то тоскливо прокуковала кукушка.

На стене, неподалёку от двери, мерно тикали ходики.

Наконец, Кабушкина попросили в землянку. Было прохладно, пахло свежей полынью. Для лесной землянки это казалось необычным. В детстве, когда Иван ходил за травой для кроликов, запах полыни вот так же приятно щекотал ноздри. Он рвал несколько веток, растирал руками их перистые листья, отчего запах становился сильнее, и, наслаждаясь, вдыхал. Потом тёр листья снова…

Жан старался не волноваться. Его глаза, хотя и потемнели от воспоминаний, смотрели так же, как и всегда, весело и чуть-чуть с озорством. Он был чисто выбрит, подтянут. Дай ему взвод, даже роту, он командовал бы ими не хуже любого фронтовика. Но тут партизанская зона. И у Кабушкина, хотя он числится в отряде лейтенантам и занимает должность заместителя начальника отдела штаба отряда, нет ни одного подчинённого. Он сам солдат, сам себе и командир… До сегодняшнего дня они — этот солдат и командир — выполняли свой долг безупречно. И поэтому на душе у Кабушкина светло, несмотря ни на какие сомнения. Собственно, это скорее были не сомнения, а раздумья, без которых не обойтись ни солдату, ни командиру, анализ своих поступков, к которому Кабушкин прибегал теперь всё чаще и чаще.

Командир отряда широкоплечий, высокого роста кадровый подполковник Ничипорович поднял голову, не отрывая взгляда от вороха бумаг, поправил гимнастёрку, ремень и весело произнёс:

— Вольно, лейтенант. Вольно… Я тебя давно жду, друг мой. Целых три дня. Ну, садись. Первым делом выкладывай о проделанном…

Кабушкин подробно доложил об уничтожении провокатора, похвалил ребят. В заключение сказал, что он и его ребята готовы выполнить новое задание.

Ничипорович встал (встал и Кабушкин), его умные, проницательные глаза сузились, на широком лбу появились морщинки. Он закурил свою трубку и медленно, выпуская сизые кольца дыма, стал ходить по скрипучим половицам широкой землянки. Так он поступал всегда, когда его что-то волновало. Батя думал.

Зазвонил телефон на столе, но командир не брал трубку. Будто не слышал ничего, всё ходил и ходил. Размеренно и сосредоточенно, под тиканье настенных часов.

Появился радист с папкой бумаг. Положив её на стол, козырнул и сказал лишь две фразы:

— Срочно. С Большой земли. Не дожидаясь ответа, вышел.

Командир отряда остановился. Не садясь за стол, раскрыл папку, прочёл расшифрованную радиограмму.

— Если бы я знал, что это за пастух… — произнёс он в задумчивости.

— Товарищ командир, разрешите мне высказаться: пастух — видная фигура, ему подчиняется всё стадо. Может, я разузнаю… С пастухами да с козочками в своё время дело имел, и теперь, если нужно, не прочь…

Глаза командира озорно заблестели:

— «Дело имел», говоришь? Значит, пробовал жирную козлятину? Поэтому, наверное, ты шустрым парнем стал. А, Жан?

— Не скрою: было дело, товарищ командир. В молодости. Шумно, с выпивкой на берегу Волги. Помнится: пикник устроили…

Командир почесал затылок:

— А что, можно повторить этот пикник. Раз ты уже и опыт имеешь… Если он не согласится идти в лес, можно, конечно, в ресторанчике каком-нибудь выпить коньяку с лимончиком. Поскольку этот пастух не из простых… Сам говоришь: «подчиняется всё стадо»…

— Понятно, товарищ командир. Только разрешите выяснить одну маленькую деталь: потом его к праотцам отправить, да?

Ничипорович засмеялся:

— Нет, Жан. На этот раз задание посложнее. Его не надо уничтожать. Он должен работать на нас.

— А если не согласится? — Жан вопросительно взглянул на Ничипоровича.

Тот молчал, раздумывая.

— Он немец?

— Да.

— Тогда ничего не выйдет.

— Не все немцы фашисты, Кабушкин. Да и многие из них поняли, что молниеносная война затянулась, оказалась бредом Гитлера. Скорее их отправят, как ты сам выразился, к праотцам, чем они увидят победу над Россией. Вот даже фашистская газета «Минскер цайтунг» пишет, что «на кладбище в Минске уже похоронено более тысячи шестисот немцев, павших от рук партизан». Ты знаешь, Жан, это только офицеры.

— Следовательно, и этот «пастух» — офицер?

— Разумеется… Большая земля так его окрестила.

— «Большая земля»? Это задание оттуда?

— Да, Жан. А твой «пастух» — Ганс Штрубэ, он же начальник канцелярии президента железных дорог «Центр».

У Кабушкина выступил на лбу пот. Он сел, взглянул на фотографию Штрубэ, потом переспросил:

— Вы не шутите, товарищ командир?..

— Никак нет, лейтенант. — Ничипорович, примяв большим пальцем пепел в трубке, опять закурил, стал ходить по землянке. — Конечно, это очень опасно. Но другого выхода нет. Мы тебе верим, Жан…

Кабушкин мысленно обругал себя за неуместный вопрос. А вдруг командир подумал, что он испугался, что он — трус, который дрожит за свою жалкую шкуру…

Жан поспешил ответить:

— Я попробую, товарищ командир.

— Отлично, Кабушкин. Теперь к делу. Большая земля предполагает, что к «пастуху» можно и нужно подобрать ключ. Но будь осторожен: Штрубэ умный и ловкий человек.

За Гансом Штрубэ Жан наблюдал издалека. Чтобы поближе познакомиться с ним, надо было хорошо изучить этого человека: знать его повадки и настроение, отчего Штрубэ иногда злится, что ему по душе, а что нет. Только после этого можно было приступить к делу. Конечно, как и другие его соратники, Ганс, наверное, любит золото. Не исключено, что он клюнет на эту приманку. Только нужно деликатно предложить её. Но как? Не скажешь, будто ненароком: «Вот тебе золотишко, а ты, друг ситный, подавай нам за это ценные сведения о движении поездов по железной дороге для передачи в Москву». Немцы — народ щепетильный, самолюбивый.

Жан стал крутиться на станции.

У железнодорожников была «страда». Около десяти паровозов стояли возле ворот депо, дожидаясь ремонта. Одни под парами, другие, как покойники, холодные. Значит, стоят они тут не меньше трёх-четырёх суток! Раз их столько скопилось у ворот, то в самом депо, видать, яблоку упасть негде.

От железнодорожника, которого велел найти Сайчик, Жан узнал, что за последнее время паровозы возвращаются из-за того, что плавятся подшипники.

— Баббитный сплав, который присылают из Берлина, дерьмо, — сказал он. — Поэтому вон сколько их тут собралось, — Железнодорожник испытывающе посмотрел на Жана и подмигнул. — Из дерьма дерьмо и получается…

— А как Штрубэ, ваш начальник? Не грозит расстрелом?

— Перед народом ершистый. А так, когда один, ничего, покладистый.

Оказалось, что Штрубэ в депо почти не бывает, а когда приходит, горло тут не дерёт, разговаривает мирно. Больше сидит в своём кабинете, читает бумаги. В неделю три раза проводит у себя совещания. Приёмный день — вторник и пятница. У двери его кабинета постоянно сидит разукрашенная секретарша по имени Раиса Александровна…

Жан вызнал, что она незамужняя. «Чем я плохой жених? — улыбнулся он от неожиданно пришедшей мысли. — И подарков не пожалею… Если всё удачно сложится, начальник-шеф должен быстро заметить, какой элегантный кавалер ходит к его секретарше». Затем Жан попросит Ганса Штрубэ быть его посажённым отцом на свадьбе, которая будет скоро, подарит на память дорогие подарки. Не забудется и фрау Штрубэ из Берлина. Потом можно будет намекнуть: дескать, гонорар-то получен, пора и за дело. Подарки, конечно, надо брать из комода Лены. У неё есть для таких случаев кое-какие золотые безделушки. Всё равно без дела лежат — тускнеют. Она ничего не пожалеет.

Знакомый парень из бюро пропусков быстренько добыл номер телефона секретарши Штрубэ.

Жан, не медля ни минуты, позвонил Раисе, назначил свидание. Всё складывалось как нельзя лучше. Вечером он уже провожал её домой, а на другой день снова встретил, когда она возвращалась с работы.

Раиса Александровна была действительно хороша собой. Она понравилась Жану с первого взгляда. Похоже, и он приглянулся девушке. Её ясные глаза всё чаще и чаще смотрели на Жана… Наконец, войдя в доверие, он стал бывать в канцелярии, выдавая себя за представителя торговой компании.

И конечно же, не зря присаживался рядом с невестой: иногда поглядывал на бумаги, которые интересовали его как «коммерсанта»…

В своих телеграммах в Берлин Ганс Штрубэ просил увеличить поставку баббита, ни словом не упоминая о плохом его качестве, хотя у него, конечно, были отрицательные лабораторные анализы. Шеф будто их просто не замечал.

Жан задумался. Почему начальник канцелярии президента железных дорог Ганс Штрубэ игнорирует лабораторные анализы, почему он просит только увеличивать поставку баббита? Укажи он результаты анализов, там сразу займутся улучшением качества баббита, и, понятное дело, отпадёт дефицит поставляемого материала. Тем самым сократится простой паровозов. Вывод напрашивался сам собой: Ганс Штрубэ не хочет давать рекламацию поставщикам баббита, видимо, своим партнёрам, и хочет, чтобы шли поставки, как и раньше, с плохим качеством. Значит, начальник явно заинтересован, чтобы продолжались беспорядки на железной дороге…

Это был уже веский козырь в руках Жана в игре против Штрубэ.

Жан вспомнил слова Ничипоровича: «Штрубэ умный и ловкий человек…»

— Посмотрим, что он запоёт, когда мы возьмём его за жабры, — решил Жан…

Между тем наивная Раиса влюбилась по уши, а её элегантный жених был замечен шефом и понравился ему.

Казалось, можно играть свадьбу: Раиса согласна. Но в Минске не было Лены. Она уехала по заданию Бати и должна уже вернуться, но не появлялась. А время не ждало. Жан, как бывало с ним не раз, решил действовать самостоятельно.

Однажды, счастливо улыбаясь, Раиса пропустила своего жениха к шефу для особо важного разговора, который касался, как она думала, их обоих.

Гансу Штрубэ было лет тридцать пять — сорок. Белокурый, плотный, с очками на носу, развалившись в кожаном кресле, он аппетитно пил кофе. На столе дымила толстая сигара. Едва увидев Жана, он расплылся в улыбке:

— О-х, жених!.. Пажалюста! На свадьбу приглашаль?

— Свадьба не состоится, господин начальник, — сказал Кабушкин.

— Как не состоится? Состоится! Очень состоится! Раиса сказаль…

Жан подошёл к столу.

— Не состоится. Потому, что я уже женатый, — сказал он.

— Женатый? Не понимаю. Кто же вы? Шутник?!

Жан, сунув руку в карман, уставился на Штрубэ и отчеканил:

— Я — советский разведчик. Пришёл к вам по заданию Москвы.

Немец не вздрогнул, не побледнел. Лишь удивлённо переспросил:

— Москва? Задание? Ну и шутник — жених!..

— Нет, господин Штрубэ, не шутник я. Со мною шутки плохи. Я повторяю: пришёл к вам по заданию Москвы. Вы или будете сотрудничать с нами, или…

Штрубэ с недоумением поглядел на Кабушкина. Отставив кофе, тихо сказал:

— Или я позвоню в гестапо.

— Смею заметить: пока приедут из вашего гестапо, я трижды успею отправить вас на тот свет… Но этим вы не отделаетесь, — Жан протянул ему несколько копий его телеграмм и листы лабораторных анализов.

Штрубэ неохотно взял, пробежал их глазами. На лице появилось беспокойство.

— Вы смелый разведчик. Всё же, где гарантия, что вы не провокатор?

— Приходите вечером в шесть к аптеке, что по соседству с гестапо. Только предупреждаю: не вздумайте туда звонить. В противном случае подлинники этих бумаг попадут куда следует.

— Хорошо, я подумаю, — сказал Штрубэ.

Жан откланялся и вышел. В условленное время, наблюдая за местом встречи, он всё же раздумывал: «Придёт или не придёт»…

И Штрубэ пришёл…

А через некоторое время из Белорусских лесов в Москву полетела первая радиограмма, составленная по донесению начальника канцелярии президента железных дорог «Центр» Ганса Штрубэ.[14] В ней сообщалось: «Воинские перевозки за 28 суток. Войск — 2653 вагона, танков — 851, автомашин — 2877, боезапасов — 969, горючего — 770 цистерн, орудий разного калибра — 301 вагон, продуктов — 5650 вагонов». Вскоре Ганс Штрубэ передал подпольщикам подробный план укреплений, расположенных вдоль линии железных дорог. В плане были обозначены все дзоты, бункера, траншеи, зенитные и полевые артиллерийские установки, указывались номера частей, которые их обслуживают. Кроме того, были отмечены заминированные объекты в Минске с указанием мест нахождения мин и взрывных установок. Бесценный материал был срочно отправлен в Москву.

Жана командир партизанского отряда Ничипорович представил к награде.[15]