По следам тунгусской катастрофы

В трехдневном Южном

Как уже говорилось, Демин и Кувшинников были назначены в южную группу. Валерка, насидевшись в яме, буквально пенился энергией, и на него было приятно смотреть. Обвешавшись приборами, в сопровождении своры из четырех псов, ребята добрались до водопада и здесь разбили первый лагерь.

Работа им предстояла немалая, а срок был всего три дня. За это время они должны были, обойдя по амфитеатру сопок Южное болото с востока, взять пробы для металлометрии, а также образцы растительности с внутренних и внешних склонов холмов. Главной задачей маршрута было получение двенадцати образцов золы и углей различных древесных пород. Условились жечь для этой цели сухостой времен катастрофы, a из ныне растущих деревьев — березу, сосну, лиственницу и ольху. Первый лагерь был разбит близ Чургима. Хорошо было засыпать там, под шум водопада, у костра, рядом с сопящими псами!

Где-то поблизости среди камней ползали змеи, но во время ужина Валерий подробно рассказал, что нужно делать, если на кого-нибудь нападет змея, и оба «космонавта» чувствовали себя в безопасности.

На следующий день, сварив для псов какое-то немыслимое грибное варево, Дима с Валерием надели рюкзаки и радиометры и, перейдя ручей, полезли на первую из подлежавших изучению сопок. Проводить индуктометрию на крутом склоне, покрытом к тому же поваленными деревьями, нелегко: рамка и кабель поминутно цепляются за всякие неровности, а в промежутках между камнями тональность звука заметно меняется, как над куском металла. Тем не менее мужественно преодолевая препятствия, взобрались на вершину и занялись забором проб.

Южные холмы плотно покрыты лесом, плохо просматриваются, неудобны для ориентировки. Целью второго дня было найти высокую, достаточно круглую и чистую вершину, на которой весь комплекс работ можно было бы развернуть полностью. Накрапывал дождь. Палатки «южная двойка» с собой не взяла, как и ружья, поэтому единственной защитой от непогоды служил кусок какого-то высокомолекулярного, но на редкость непрочного материала. Ближе к вечеру начался настоящий ливень. С отчаянием терпевших кораблекрушение Дима с Валерием соорудили шалаш и залезли в него пережидать непогоду.

На следующее утро началось озоление и обугливание. Состояло оно в сожжении сырых, источающих соки деревьев, зола и уголь которых составляли бесценный материал для будущих лабораторных анализов. Моросил мелкий, словно через сито просеянный дождичек, с юго-запада наплывали все новые массы низких серых облаков. Костры упорно отказывались гореть. Сложность заключалась в том, что для чистоты изготовления лабораторного материала было категорически запрещено употреблять какую-либо растопку. Притащив с десяток сырых чурок ольхи, березы, лиственницы, Валерий с Димой охотничьим ножом расщепляли их на тонкие лучинки, которые затем сушились возле костра, сложенного из сухостоя, и подвергались затем обугливанию или озолению на металлическом листе.

Срок, между тем, истекал. К вечеру пора было возвращаться к Избам. А работа была в полном разгаре, и конца ей не предвиделось. Не сговариваясь, Дима с Валерием решили лучше опоздать на сутки, чем не выполнить программы работ.

Это было серьезным нарушением дисциплины. Плеханов этого не терпел.

К вечеру следующего дня весь наличный запас поленьев был обуглен, лагерь разобран, а лепешки съедены. Можно было двигаться дальше.

Обратное путешествие представляло собой сплошную гонку с препятствиями. Час ходьбы, полчаса на сбор образцов. Валера на ходу непрерывно работает индуктометром. Хоть шансов найти что-либо и очень мало — их нужно использовать.

Гонка была продолжительной и интенсивной. Дима говорил потом, что воспоминание об этой дороге осталось не в сознании, а где-то в кончиках пальцев — грудой каменных склонов, пластмассой компаса, листьями бесчисленных деревьев.

Смеркалось. Ребята взбегали на вершину, нагружались пробами, снова вдевались в рюкзаки и, взяв на ходу азимут, погружались в полумрак долин между сопками. Нужно было как можно быстрее выйти к горе Фаррингтон, от которой до Изб каких-нибудь два километра. Но отсюда, с восточных вершин, все горы удивительно похожи друг на друга. Поди тут, разберись в темноте, которая из них Фаррингтон.

Уже в полной темноте Валера с Димой влезли на четвертую вершину. Сейчас должна была решиться их судьба. Если и это не Фаррингтон, придется останавливаться и ночевать здесь.

…Нет, это опять не Фаррингтон. Нагромождение крупных каменных глыб, мелкие деревца и никаких признаков астропункта. Валера молча снял наушники и уселся на камни. Дима мрачно задумался. Настроение было плохое. Надо было снова останавливаться на ночлег.

Но что это? Метрах в двадцати, за березками, как будто еще одна площадка, и, кажется, выше первой. Ребята побежали туда: перед ними была обрывистая каменистая вершинка, на которой торчали жердины геодезического знака и серая глыба массивного гранитного монолита с надписью «Фаррингтон». «Космонавты» закричали «ура!» и, сорвав с себя накомарники, бросились друг к другу в объятия. Теперь можно было особенно не торопиться. Найдя у основания астропункта небольшой стеклянный наглухо запечатанный пузырек, путешественники раскрыли его и прочли летопись поисковых работ в районе Куликовых изб за последние годы: записки Флоренского, Вронского, группы московских туристов, наших маршрутных групп. Недельной давности веселые записки друзей Дима с Валерой восприняли как дружеский привет после окончания пути. В первом часу ночи, взяв со склона Фаррингтона последние образцы растительности, оба путешественника бодро двинулись к Метеоритной заимке…

Когда-нибудь Валера обязательно напишет толстую-претолстую книгу: «20 тысяч километров по тайге». Там он в 1001-й и, может быть, в последний раз расскажет о спуске с Фаррингтона, о предательнице Луне, о магнитных аномалиях, подстерегавших на каждом шагу, о собственных дарованиях навигатора. Короче, два друга заблудились, заблудились в двух километрах от дома, в условиях хорошо видимых ориентиров и ясного звездного неба. Они стали жертвой того же самого эффекта, что и все их предшественники из числа нашей экспедиции, побывавшие на Фаррингтоне: все наивно полагали, что самый удобный склон горы непременно должен вести к дому и, положив компас в дальний карман, шли наудачу и загибали, как правило, в другую сторону — не на юго-запад, а куда-то к Карскому и братьев Лаптевых морям.

Положение осложнилось. Два друга, убедившись, что, судя по компасу, они идут не на юг, а на север, вместо того, чтобы встревожиться, пришли в неописуемый восторг: они решили, что, наконец-то, натолкнулись на «настоящую магнитную аномалию». Дима даже пытался взять под сомнение правильность местонахождения на небосводе Луны, которая, по его мнению, была не с той стороны, где ей быть положено. Все стало на свое место лишь тогда, когда оба приятеля, упоров на север километра два с половиной, решили все же взглянуть на Полярную звезду. И тут все выяснилось: страны света повернулись на 180 градусов, Луна была реабилитирована, а путешественникам пришлось поворачивать назад и исправлять ошибку.

…Наконец, вот и лагерь. Ребята подходили к нему с таким чувством, как будто возвращались в родной дом после многолетней разлуки…

Реакция на появление опоздавших «космонавтов» была противоречивой — хотелось одновременно и обласкать и поколотить их крепкой суковатой палкой.

Домой!..

Позади почти два месяца работы, блужданий по дебрям, надежд, разочарований, находок.

Мы в последний раз собрались в избе Кулика. Грудой лежат на полу упакованные, туго набитые образцами рюкзаки. Дверь в избу открыта, и видно, как с деревьев осыпается желтый лист.

— Ну, что ж, друзья, — говорит Плеханов, — присядем перед дорогой.

— И споем, — добавляет кто-то.

— Давайте «Глобус».

— Нет, лучше «Гимн космонавтов».

«Гимн» родился в головах Димы и Валерия, еще когда мы шли сюда.

Не исключено, что наши будущие оппоненты увидят в его словах неопровержимое доказательство того, что мы искали в Южном болоте корму космического корабля (со всеми вытекающими отсюда последствиями). На это мы возразим им, что гимны пишут поэты, а поэты — народ увлекающийся, что стихи — стихами, а наука — наукой и что мечтать, наконец, не заказано. Л. А. Кулик писал стихи, и, говорят, неплохие.

Как бы то ни было, слова гимна нравились всем, него пели с одинаковым удовольствием и Леня Шикалов, который считал вопрос о звездолете почти решенным, и Володя Матушевский, который, как уже говорилось, ни в какие звездолеты не верил.

— А теперь — в дорогу.

Снова — в который раз — одеваются и застегиваются рюкзаки. Мы выходим на улицу, еще раз фотографируемся на фоне избы, после этого Плеханов с Красновым наглухо закрывают в нее двери. До следующего лета!

Переходим гать, подымаемся на торфяной вал и еще раз, остановившись на минуту, глядим в ту сторону, [где осталась Метеоритная заимка, ставшая за эти дни для нас родным и обжитым местом.

Обратный путь — 90 километров — занял около полутора суток. Оно и понятно: есть было нечего, шли мы на одном «НЗ», и если бы с нами не поделился продуктами Геннадий Брюханов, которого мы встретили на Чамбе, нам было бы плохо.

Почти вся экспедиция вернулась в Ванавару пешком; трое — Виктор, Саша и Леня — спустились вместе с грузом на лодках до устья Чамбы, откуда их привели на буксире.

Уже спускались сумерки, когда по Чамбинской дороге мы вошли в Ванавару. Народу на улице было мало, мы прямо прошли к столовой, и, несмотря на то, что она была закрыта, попросили накормить нас. В этом отношении в Ванаваре свой закон: людей, только что вышедших из тайги, обслуживают без всякого промедления.

В столовой было тихо. На окнах висели белые занавески. Из репродуктора, висевшего на стене, слышались звуки «Прелюда» Рахманинова.

…Поход был закончен.