По следам тунгусской катастрофы

На таежный хребет

Дав возможность Лене Шикалову запечатлеть на снимке «исторический» момент прощания с основной группой, мы выступили в путь ровно в полдень 20 июля.

Двадцатикилометровое расстояние до Верхней Лакуры мы рассчитывали покрыть в два дня. Но тайга готовила нам много сюрпризов.

После эвенкийского чумовья, сразу же за болотистой низинкой, началась сопка с мрачными обомшелыми деревьями. Земля сплошь затянута зеленым, с ржавыми подпалинами мхом, напоминающим мягкие подушки, под которыми скрываются многочисленные колодины и валежник. При ходьбе нога то и дело срывается с их скользкой поверхности и по самое колено проваливается в пышную зелень.

Все дальше, шаг за шагом, мы углублялись в тайгу. Впереди шел Геннадий с перекинутым через шею ружьем. За ним гуськом двигались Валерий и Галина, вооруженные приборами, я замыкал шествие, делая затесы на деревьях.

Вскоре мы уткнулись в болото, покрытое низкими кустами и моховыми кочками. Вдали вставал рослый сосновый борок. За ним, изгибаясь в обход болота, тянулась сопка, ощетинившаяся острыми верхушками деревьев. Жарко. Толстым темным слоем пауты облепляют всю одежду и рюкзаки. Воздух буквально кишит гнусом.

На одном из привалов мы устроили совещание. А что если от заданного курса отклониться немного к юго-западу, где протекает большой ручей?

— Давайте так и сделаем, — сказал Плеханов. — Выйдем на речку и поточней привяжемся к месту. Там у воды остановимся на ночлег.

— А если речка пересохла? — спросил я.

— Тогда придется или вперед идти до тех пор, пока не встретим воду, или возвращаться назад к Чамбе.

— Нет, уж лучше топать без воды до самой Лакуры, чем возвращаться, — решительно заявил Валерий.

Мы согласились с ним.

…Высоко вверх взлетает пламя, со всех сторон охватывая висящие над костром котелки. Огненные языки расползаются по земле. Загорается сухая трава, темнеют ветки кустов.

А Валерий кухарничает у костра, не снимая с лица тюлевой сетки. Вдруг он с беспокойством оглядывается вокруг, шумно втягивает носом воздух.

— Где-то что-то горит. Слышишь, горелым пахнет?

Осматриваюсь, но ничего подозрительного не вижу.

Причина выясняется через несколько минут, когда раздается истошный крик Валеры:

— Горю!

Отбросив в сторону ложку и схватившись за лицо руками, он торопливо срывает с головы дымящийся накомарник. В тюлевой сетке, выгорев, зияет большая дыра.

Глядя на Кувшинникова, мы покатились со смеху.

…Над тайгой стоят светлые сумерки. Красноватые полоски углей постепенно тускнеют и подергиваются чернью. Над грудой цветных углей попыхивает дымок, спрятались в траву комары, весь вечер точившие воздух звоном тонких струн. Таежная тишина ночи разлилась вокруг. И стало слышно, как за узкоплечими елками и лиственницами, у обрывистого обомшелого берега, журчит на перекатах река, точно ссыпая в сосуд мелкие звонкие камешки.

Назавтра утренний туман над речкой не рассеялся. С севера потянуло дымкой. К полудню синеватой завесой подернулась вся долина. Где-то горела тайга.

Мы спешили уйти подальше отсюда. Вдоль речки, держась западного направления, шла торная тропа. Мы двинулись по ней, преодолевая болота с коричневой, чавкающей под ногами, почвой, перебираясь через навороченные в низинках буреломы, плотно забитые высокой травой и кипрейником. Тропа все упорней поворачивала на северо-запад, и мы начали подозревать, что она проложена к озеру Пеюнга.

Под вечер мы поднялись на выгоревшую сопку.

На северо-западе, опускаясь над тайгой, пылал в малиновом накале солнечный шар. Прямо перед нами должна быть река Лакура. Решили выйти к реке напрямик, без тропы, но не пройдя и полкилометра, увязли в болоте. Пришлось идти в обход.

Мы шли да шли, а река все не появлялась. Углубились в болото, где под кустами тальника стояли лужи воды. За топью поднималась стена темных лиственниц. Из тайги крались вечерние сумерки.

Захватив ружье и кликнув с собой собаку, Плеханов ушел на разведку. Он долго не возвращался. Обеспокоившись, мы принялись кричать его. Издали донесся слабый ответ. В кустах послышался шум, из них выскочил наш пес Буська. Узкие глаза его, изъеденные мошкой, слезливо щурились. Пес подбежал ко мне и стал тыкаться мордой в колени. Потом улегся у куста.

Вскоре появился Геннадий.

— Прошел по тропе километра полтора, — сказал он. — Реки нет. Метрах в тридцати отсюда — чумовье, там и заночуем.

За болотом, на расчищенном от лиственниц месте, по обе стороны от тропы, находилось заброшенное эвенкийское стойбище. Над землей поднимался настил невысокого лабаза. На месте старого кострища — глубоко выгоревшая в торфянике яма. Рядом сложена поленница сухих колотых дров.

Здесь мы разожгли костер и натянули палатку.

Ночь наступила быстро. Мы уже засыпали, когда Буська, прилегший у лиственницы, вскочил и залился хриплым лаем… Мы тоже поднялись и насторожились.

Костер прогорал. За сгрудившимися лиственницами стояла непроглядная темь. Казалось, что она, теснее сдвигаясь вокруг нас, таит в своих недрах что-то тревожное, недоброе.

Плеханов взял ружье и направился за бросившейся в тайгу собакой. Темнота сразу же поглотила их. Мы напряженно ждали, прислушиваясь к треску сучьев.

Вернувшись, Геннадий сказал, что поблизости проходил какой-то зверь. В палатку рядом с собой он положил заряженное ружье.

Ночь была беспокойная. Я просыпался несколько раз, разбуженный лаем. Буську что-то тревожило. Он буквально бесновался за палаткой.

Наутро пораньше отправились в путь. Мы предполагали, что Верхняя Лакура находится от нас не более как в трех километрах, и хотели поскорей добраться до нее.

Тропа кругами металась по тайге. Она шла то на запад, то на северо-запад, все дальше уводя нас от ранее намеченного маршрута. Мы попробовали пойти по компасу и вскоре уперлись в болото. Обходя его, вышли на прежнюю тропу. Она в свою очередь уткнулась в непролазную топь. С трудом пробравшись сквозь цепкую стену кустарника, вышли в сосняк, к пустующему чумовью. Здесь мы бросили тропу и пошли на запад.

Перед нами круто встала высокая сопка. Мы полезли на вершину. Тайга окружила высокими деревьями, сплошь закрыла небо хвойными лапами. Местами на поверхность горы выходили каменные обнажения. Шаг за шагом, от дерева к дереву, цепляясь за камни и кусты, взбирались мы по склону. И вот вверху, между стволов, пробились просветы. Мы огляделись вокруг.

Внизу, за деревьями, курчавились болотные кусты.

Вдруг Галя крикнула:

— Вода!

Оставив рюкзаки под лиственницей, с ветвей которой свешивались коричневые нечесаные бороды, через непролазные заросли мы выбрались к небольшому озеру.

Высокая пышная трава окаймляла его. У самой воды чернела земляная полоска. С противоположной столоны к воде выходили каменные россыпи. Через озеро протекала узкая, около четырех метров шириной, речка. Схваченная в горловине каменной перегородкой, она разбивалась на несколько рукавчиков, клокочущими струями перекатывалась через камни. Около них из шумящей воды подымались на длинных стеблях широкие полукруглые, похожие на лопухи, листья.

По камням мы перебрались на противоположный берег речки и за кустами кислицы обнаружили высохшее русло с навороченными друг на друга глыбами курумника.

Вернулись к речке и долго гадали, куда же все-таки мы вышли.

— Неужели Лакура такая маленькая? Даже просто не верится!

— И почему она течет с запада на восток? Ведь Лакура должна течь на юг.

— Может быть, это излучина?

— А почему тогда ее нет на карте?

Посовещавшись, решили устраиваться здесь лагерем, а потом, обследовав речку, уточнить наше местонахождение.

Стемнело быстро. Сырые потемки заполнили глухо шумевшую тайгу. На крышу палатки дробью брызнуло несколько капель. Под порывами ветра надоедливо скрипели сухие деревья.

Утром по небу ползали лохматые облака. Лишь часам к одиннадцати сквозь них прорвалось ослепительно яркое солнце, небо залилось нежной голубизной. В долине исчезала хмарная дымка.

После завтрака Плеханов и Кувшинников отправились обследовать местность, чтобы узнать точнее, где мы находимся. Я с Галиной остался в лагере обрабатывать материалы первых дней похода.

После обеда снова, перегоняя друг друга, над тайгой побежали тучи. Пошел дождь, мы залезли в палатку.

С противоположной стороны реки донесся протяжный крик. По голосу мы узнали Валерия. Я выглянул из палатки.

— Возвращаетесь?

— Нет, еще вниз по реке пройдемся!

— Определили, что за река?

— Лакура…

— Значит, привязались к месту?

— Пока еще не вполне.

Голоса смолкли. Ребята ушли дальше.

Вернулись они часа через три, насквозь промокшие.

— Ну, теперь можно точно показать, где мы находимся, — сказал Плеханов, доставая карту.

Он ткнул карандашом в еле приметную излучину Лакуры в двух-трех километрах севернее сердцевидного озера, к которому намечалось выйти по маршруту.

— Видно, мы попали на тропу, идущую на озеро Пеюнга. Вот и дали лишний круг.

Решили назавтра налегке отправляться на Лакурский хребет. Долго разглядывали на карте его изображение.

— Совсем небольшой район, — делился своими мыслями Плеханов. — Но тот ли это хребет, о котором эвенки говорили Суслову? Неизвестно… По описаниям Суслова, Сухая речка находится на северо-восточном склоне Лакурского хребта, вблизи верховья какой-то реки Маркитты. Может быть, это Макикта? Но ведь ее верховье расположено далеко отсюда. Причем, она вытекает из болота и там нет никакого хребта. Ну что ж, излазим весь Лакурский хребет, будем искать Сухую речку.

— Как думаешь, найдем ее или нет? — спросил я.

Геннадий пожал плечами.

— Ты забываешь, что мы идем искать жар-птицу. Смешно? Может быть. Однако раз об этом говорят очевидцы, нам нужно отнестись к их разговорам серьезно и тщательным образом проверить все на месте.

Утром 25 июля мы стали собираться в дальнейший путь. Весь груз разделили на две части. Остающиеся продукты и вещи, сложив в клеенчатый узел, втащили на толстую ель и замаскировали ветвями.

Перебравшись на противоположную сторону реки, нашли впадающий в нее ручей, вдоль которого и направились к хребту. До нашей цели оставалось километров десять.

По-прежнему, как и раньше, через каждый километр берем пробы почвы, рюкзак Геннадия становится все тяжелее.

Галя делает в своем блокноте географическое описание местности и заносит туда данные радиометрии. А Валерий упорно шарит вокруг индуктометром. На всем пути он не расстается с аппаратом, упорно и тщательно обследуя встречающиеся камни, ямы, даже муравейники. Увлекшись, он часто забредает куда-нибудь в сторону, и тогда приходится громко окликать его, так как непрерывный писк в наушниках не позволяет ему ничего слышать вокруг.

Поднявшись на сопку, сквозь просветы в деревьях увидели волнообразные контуры высокого хребта.

— Это Лакурский хребет! — протянув руку вперед, взволнованно сказал Плеханов.

Мы всматривались в очертания хребта. Казалось, он был близок. Но путь к нему преграждало болото. Посредине травянистого ковра темнела расщелина топи.

Стоя на моховой террасе, мы смотрели на низменное пространство, отделяющее нас от противоположного берега, где росли высокие деревья.

Вырубив палку, Плеханов пошел прокладывать путь. Двигался он медленно, прыгал с кочки на кочку, придерживаясь редких кустов и березок, поднимающихся кое-где среди высокой травы. Вот он остановился, потоптался на месте и позвал меня. Захватив топор, я стал пробираться к нему. Между кочек хлюпала вода, топкая жижа засасывала ноги.

Геннадий стоял на краю зеленой лужайки, не решаясь ступить дальше. Я подошел к нему. Под нашей тяжестью трепетно зыбилась затканная травянистым ковром почва, готовая вот-вот прорваться. Геннадий воткнул в траву палку, которая скрылась почти вся; он с трудом вытащил ее обратно.

— Видишь?

— Трясина…

— Будем гатить?

— Больше ничего не остается делать.

Мы принялись рубить березки и бросать их в топь. Через час гать была готова. Взяв рюкзаки, стали перебираться через трясину, под ногами прогибались тонкие березки, в воде колыхалась зеленая трава.

Лишь к вечеру мы достигли вершины хребта. Вокруг нас неподвижно стояли березки и елки, опутанные снизу низкорослыми кустами голубики. В центре поляны находился, словно выложенный кем-то нарочно, кружок из камней. Темные, с белой окраской лишайников, своей холодностью они напоминали змеиные черепа. Усевшись на них, отмахиваясь от комаров и мошки, Геннадий вспоминал прошлое.

— Сколько раз в Томске мы смотрели на карту, сколько раз мечтали о том времени, когда поднимемся на хребет Лакуры? Ты помнишь, Валерий?

— Конечно.

— И вот мы здесь. И знаете, как будто бы ничего особенного: хребет, как хребет. Правда? Интересно, что же он нам покажет завтра?

Мы вернулись к болоту, от которого начиналась Нижняя Лакура. На склоне сопки мы стали лагерем. В болоте разлилось несколько грязных луж. Кое-как начерпали из них коричневую воду в котелки.

В эту ночь мы долго сидели у костра, обсуждая завтрашний маршрут.

Реки Верхняя и Нижняя Лакуры текут с севера на юг параллельно друг другу. Они несут свои воды в голубую ширь Подкаменной Тунгуски. Километрах в сорока от впадения, между узкими лентами Лакур, горбясь сопками, поднимается горный хребет. На карте он напоминает перевернутый вопросительный знак, растянувшийся на восемь километров. Мне даже показалось, что на листе кальки начерчена извилистая подкова, сплюснутая с боков, от концов которой оторвались, завернувшись наружу, зубчатые завитки.

Внутри этой подковы длинная впадина. Ее сплошь забивают высокие обомшелые ели с хрупкими сухими ветвями. Иногда встречаются рослые, в несколько обхватов, сосны. На земле, в высокой траве, кочках и стланниковых березках, валяются рухнувшие лесные гиганты Здесь, внизу, среди мертвых колод, всегда, даже в солнечные дни, таится редкий настороженный полумрак Под ногами путается болотная трава с широкими листьями. Задень ее, и в нос ударит тягучий пьянящий запах дурмана, закружит голову хмелем. И почти везде, раскрывая над травой легкие парашютики из розовых лепестков, тянется вверх долговязый Иван-чай.

Обследовать хребет Лакуры мы начали 26 июля. Впадина между отрогами настолько не походила на те места, в которых могла скрываться Сухая речка, что мы даже не стали зря терять время на ее поиски. Наш путь лежал по восточной части горной подковы.

Начались крутые подъемы к вершинам, беспрерывно лазание по склонам сопок. Через несколько часов мы вновь вышли на полянку, где еще утром взяли пробу почвы, и здесь во время привала попали под проливной дождь, который навряд ли пришелся бы нам по сердцу другое время, но сейчас был как нельзя более кстати: вода в наших флягах кончилась, а пить коричневую жижу из болота было противно.

Дождь полоскал траву, шумел в листве березок и ольхи. Трепетно вздрагивала на ветках сосен хвоя. Тусклые градинки, лежавшие узкой полоской у стены па латки, напоминали рассыпанные белые бусы.

Постепенно натиск дождя ослабел. На востоке затихали надтреснутые раскаты грома.

Перелив в котелки воду и дождавшись окончания дождя, мы продолжили поиск Сухой речки.

Отправились вдвоем с Плехановым. Пообещав вернуться в 9 часов вечера, мы бодро зашагали по росистой траве. Геннадий посоветовал мне делать на деревьях двухсторонние затесы, чтобы легче было найти дорогу назад. Следуя за ним, я усердно работал топориком направо и налево. При каждом ударе с листвы брызгал град дождинок. Капли сыпались за шиворот, словно ртутью смочили сетку накомарника. Вскоре мы промокли.

Хорошо в тайге после грозы. В воздухе разлита молодая свежесть. Кажется, что все кругом пропиталось густым настоем пихтовой хвои и можжевельника. Стоит лишь прикоснуться лезвием топора к гладкой коричневой коре кедра, как из-под нее в нос бьет острый, бодрящий запах…

Уже начинало смеркаться, когда Геннадий остановился.

— Стоп! Дальше идти нечего — там спуск. Можно считать, что западную часть хребта прошли до конца.

Чтобы лучше обследовать местность, назад шли другим путем. Потом Геннадий заметил:

— Давай-ка поищем твои затесы. Посмотрим, как по ним можно следовать.

Свернули в сторону. Затесы долго не попадались. Наконец на сухой березе забелела свежестесанная полоска.

— Есть! — бросаясь вперед, крикнул я.

Подошел Геннадий.

— Где затесы?

— Да вот, смотри.

— Да разве это двухсторонние?

— А какие же? — удивился я.

Плеханов покачал головой.

— Твои затесы можно заметить только сбоку. А если прямо идешь? Видно что? Ничего не видно. Двухсторонние затесы делаются по ходу с обеих сторон. Дай-ка мне топорик!

Взяв у меня топорик, он несколько раз взмахнул им. На землю полетели березовые щепки. Ствол был затесан с двух сторон.

— Ну как теперь? — спросил Плеханов. — Сюда идешь, видно. И обратно. — тоже видно.

Мы отошли от этого места уже на порядочное расстояние, когда он вдруг спохватился:

— Ну что за дьявольское наваждение!

Я остановился.

— В чем дело?

— Компас потерял. Наверное, выронил у березы, где затес делал, — он у меня в рукавице был.

— Вернемся, поищем.

— Да нет, спешить нужно, уже девять часов. Заждутся нас…

Как на грех, я не захватил с собой своего компаса. Делать было нечего, и мы двинулись дальше. Шли зигзагами. Время от времени натыкались на сделанные мной затесы и снова теряли их.

Сгущались сумерки. Легкой пеленой они заволакивали редкий березняк и лиственник. Мы внимательно осматривались вокруг, боясь пройти мимо палатки. Она должна была находиться где-то поблизости. Закрадывалось беспокойное сомнение. Правильно ли идем? Не сбились ли в сторону?

Вдруг за кустами что-то затрещало. «Буська»! — мелькнула мысль. Я окликнул собаку и тут же в просвете между деревьев увидел белую палатку. Рядом с ней весело потрескивал костер, подбрасывая вверх легкие искры. У костра копошился Кувшинников.

Когда мы подошли к нему, он встретил нас хитрой улыбкой.

— Что это вы с другой стороны появились?

— Разведку вели вокруг бивуака, — ответили мы.

— А я подумал, что вы уже заблудились.

— Ну, разве можно в такой тайге! Она что городской парк…

Примостившись к костру, стали сушить мокрую одежду. Плеханов вытащил из сумки карты и начал их просматривать.

— Оказывается, — сказал он, — мы так и не дошли до конца хребта.

— Не может быть! — потянулся я к нему.

— Да вот, смотри сам. Видишь низинку? Мы ее за спуск посчитали, а это совсем не так.

— Значит, завтра снова по этому маршруту?

— Обязательно…

После ночного дождя тайга кажется чисто вымытом принаряженной. Высоко в небе, над вершинами деревьев, стоит белое, слепящее глаза солнце. Трава свежая, и в ней острыми искорками вспыхивают капельки росы.

С утра начали обследование западной части хребта, до которого мы с Геннадием так и не дошли вчера.

На юге, там, где горные отроги раздвигаются впадиной, наткнулись на круглое заболоченное озеро, около полутораста метров в диаметре. Озеро заросло высокой травой, посредине остались чистые «окна» — в них поблескивает вода. Она стоит и у берегов, между травянистых кочек. Озеро стиснуто тонким кольцом из берез, за которыми идут, влезая с восточной стороны на бугор, толстые пихты и ели. Глубоко в землю впечатаны следы пересохших, с гладкими камешками на дне, извилистых ручьев.

Обходя вокруг озера, набрели на поваленные деревья. Они лежали, опершись о землю узловатыми сухими корнями и откинув к югу трухлявые истлевшие верхушки. Плеханов взялся за фотоаппарат.

— Не напоминает ли это озеро метеоритный кратер? А? — обратился он к нам. — Только где же тогда вал, образованный взрывом?

— Может быть, вот этот бугор и есть вал?

— Почему же здесь растут толстые деревья? — возразил Кувшинников. — При взрыве их бы сразу начисто смело. А новые за полвека не смогут такими большими вырасти. Нет, это озеро естественного происхождения.

Строя различные догадки, мы жалели, что с нами в экспедиции нет болотоведа.

Дальше мы отправились через долину на северо-восточную сторону горного кряжа, долго ходили по крутым склонам, лазили по вершинам, устали, а Сухой речки так и не обнаружили.

— Может быть, она все-таки находится у верховьев Макикты, — высказал я предположение, к которому начал склоняться все больше и больше. — Смотрите, на карте здесь обозначены какие-то возвышенности. По пути к Пристани нужно будет завернуть туда и обследовать их.

После короткого совещания решили возвращаться к месту лагеря на Лакуре. Этот переход оказался для меня самым трудным.

Спуск с Лакурского хребта продолжался долго. Тайга делалась все гуще и гуще. Пошел сырой ельник в бородатых ветках — настоящая медвежья глухомань. На пути без конца попадались возвышенности. Трудные подъемы и спуски измотали меня, и ко мне все настойчивей стала подкрадываться усталость. Ноги отяжелели, точно на сапоги налипли пудовые комья грязи.

Я плетусь последним, все реже оставляя на деревьях отметки. Мысль о воде преследует меня. Долгий путь начинает беспокоить и моих товарищей.

— Опять эта Лакурушка крутит с нами! — возмущались мы. — Ну куда же она подевалась?

Наткнулись на олений загон. Это придало мне силы. Значит, скоро река. И, вправду, через полкилометра тайга расступилась, и мы спустились к какому-то ручью, впадавшему в небольшое озерцо.

Мы обрадовались.

— Лакура!

После короткого отдыха пошли вверх по ручью, рассчитывая через часок добраться до лагеря. Вдруг тропа круто повернула на запад. Чем дальше, тем больше чувствовалось, что идем не туда, куда надо. Перешли ручей, поднялись на сопку, остановились. Надвигалась ночь, и мы не знали, что предпринимать.

— Наверное, мы вышли выше нашего лагеря и теперь чешем прямо к озеру Пеюнга, — предположил я.

— Может быть, — согласился Геннадий. — Еще раз попробую сходить на разведку. Если не привяжусь к местности, заночуем здесь.

Галя ушла с Геной. Мы остались с Валерием. Страшная усталость овладела мной. Горели сбитые подошвы ног, казалось, что я не смогу уже больше двигаться. Потный, изнуренный переходом, привалившись к рюкзаку, я равнодушно смотрел вверх, где надо мной недвижно застыли мохнатые лапки лиственниц.

Вернулись разведчики. Оказывается, они все-таки нашли тропу и определили наше местонахождение. Впереди было сердцеобразное озеро.

— И далеко отсюда до него?

— Около километра.

— Значит, до лагеря осталось еще четыре километра?

Я ужаснулся. С земли поднялся еле-еле.

Спустились к подножию сопки. И опять вступили на тропу, выскользнувшую из хвойника. Справа открывалась водная гладь. Темный каменистый полуостров, словно старинный бастион, прилег на воду, выдвинувшись далеко к середине озера.

Тайга окунулась в сумеречные потемки. Тропу стало плохо видно. Корни деревьев, сухие и узловатые, переплетают ее, словно канаты. Я часто спотыкаюсь о них…

Я уже давно потерял всякое представление о том, где мы двигаемся. Мысли в голове шевелятся медленно, незначительные, ленивые.

Наконец, Плеханов возвестил:

— Вот и знакомые места. Там — наша горка.

И указал рукой на смытую темнотой, в неясных очертаниях, сопку.

Свернули с тропы. Присмотревшись внимательней, я узнаю местность: вот курумник пересохшего ручья, за ним в кустах плещется Лакура.

Было уже далеко за полночь, когда мы подошли к старому лагерю. Мрачно стоят здесь дикие лиственницы. Стынет в кострище холодный пепел. И все-таки этот уголок, с пряслами оленьего загона, со срубленным на дрова сухостоем, с белым, завернутым в клеенку, узлом, который висит на ели среди темных веток, кажется сейчас обжитым и родным.

Наступило 31 июля. Позади осталось озеро Пеюнга и многие километры трудного пути.

Утром мы натолкнулись на гарь, напоминавшую побоище лесных богатырей. Лишь кое-где среди погибшего леса, вздымая вверх густые шапки веток, сохранились могучие сосны с корой, прожженной насквозь чернью. Внизу между покалеченными гигантами уже разрастался молодой подлесок из сосняка. Нежным розовым цветом был вкраплен в траву кипрейник, синели продолговатые ягоды голубики, к самой земле прилегла начинающая краснеть брусника.

На севере, над низкой щеткой подлеска, встала лысая гора, вся в каменных обнажениях.

Мы взобрались на вершину.

Кругом во все стороны размахнулась тайга. С запада на север тянулись горбатые хребты. Зелеными волнами застыли таежные отроги. А над ними, заволакивая все небо, бежали серые облака.

Мы долго не могли определить, где находимся.

Вид окрестностей мало напоминал знакомые очертания на карте. Тогда Плеханов достал блокнот и принялся наносить в него штрихами план местности. Потом свой рисунок он сравнил с картой.

— Боюсь, что мы вышли далеко к северу, — покачал он головой.

— Куда же все-таки запоролись?

— Где-то тут, в районе этого квадрата.

Потратив часа полтора, кое-как сориентировались. И все-таки мы были не слишком уверены в том, что точно определили свое местонахождение.

Назавтра целый день шли курсом на норд-ост. Встречались бесконечные болота, глухая чащоба. Наконец, после полудня наткнулись на вываленный лес. Сплошняком лежали деревья, полусгнившие, без коры. Верхушки стволов всюду указывали на юг. Начинались места опустошенные смертоносным вихрем Тунгусской катастрофы.

Мы повернули к северу.

Несколько раз влезали на деревья, стараясь определиться на местности. Но все было напрасно. Кругом расстилалась непроглядная тайга, чужая, однообразная.

— Впереди, на севере, — кричал с дерева Геннадий, — виднеется какой-то хребет. Может быть, это на том берегу Хушмы?

— Посмотри-ка, что там Краснов делает на Пристани!

— Ест кашу и папиросы курит.

— А еще что видно?

— Больше ничего. Лес, лес и лес.

Мы начинаем волноваться. Куда идти? Где мы находимся? Может быть, не заметив тропы на Муторай, прошли мимо болот, из которых вытекает река Макикта? Может, где-то рядом от нас Пристань на Хушме? Разное гадали.

Утром 2 августа, через час после выхода с ночлега, перед нами открылось обширное болото, вытянутое с запада на восток. Мшистые бугры, словно волны, залила его рыжим, красным, белым и зеленым цветом. Яркость болота поражала. Казалось, что мы очутились в марсианской пустыне, знакомой по фантастическим романам. Низко стлались кустики карликовой березки, да кое-где поднимались одинокие деревца. Вдали, по краям болота, темнели худосочные елки.

…Затем снова лес. Мы часто влезаем на деревья, осматриваемся, стараясь найти ориентиры, по которым можно было бы определиться. Но ничего приметного не видно. Только на земле, указывая корнями северное направление, лежат стволы вываленных деревьев. Путь все время преграждают чащи молодого подлеска.

Споткнувшись о ствол, не удержав равновесия, я растянулся на земле. Острие топорика, прорубив на правой ноге штанину, ударило по чашечке колена. Поднявшись, я не ощутил никакой боли, но пройдя метров двести, почувствовал, что по ноге бежит кровь. Штанина окрасилась в бурый цвет.

На остановке разорвал индивидуальный пакет и перевязал рану бинтом. Это не помогло, бинт промок насквозь. Тогда перевязкой на правах врача занялся Геннадий. Кровь не унималась. Пробив толстый марлевый слой, она ползла в сапог, смачивая лыжник и портянки. Я с трудом тащил ногу.

Ребята обеспокоились, взяли у меня часть груза.

— Сможешь добраться до Хушмы? — спросил Геннадий.

— Дойду.

— Там мы тебя с кем-нибудь оставим, а двое налегке сбегают на Пристань за помощью.

Буська, бежавший стороной по кустам, вдруг залился громким лаем. Мне почудилось, что ему откуда-то издалека глухо откликнулись собаки.

— Слышите? Слышите? — заволновался я. За сопкой гулко ударили два выстрела.

— Это наши!

— А ну-ка, сколько сейчас времени?

— Почти девять.

— Ну, конечно, это сигналы нам дают. Как мы условились. Дадим ответный?

Плеханов поднял ружье и выстрелил в воздух, раз, еще раз. Из затвора пополз угарный дымок. Мы стояли прислушиваясь. Таежная тишина сомкнулась вновь.

— По-хорошему, должны были бы ответить, — сказал Плеханов, перекидывая через шею ружье.

Идем дальше.

Откуда-то потянуло речным холодком. Сквозь стволы деревьев пробились голубые дымки тумана… Что это, крики? Или лес шумит? Громко зовем, но тайга по-прежнему безмолвствует.

Впереди — глубокий распадок. Пробравшись через чащу деревьев, лезем вверх по крутому, почти отвесному песчаному обрыву. Из-под ног сыпятся мелкие камешки, пот заливает глаза.

Вершина! Подхожу к сосне и заглядываю вниз… Неужели опять ничего?..

Под обрывом, подмывая глиняный берег, текла река. Лакурский поход был закончен: это была Хушма.