По следам загадочных зверей

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ Предисловие ко второму изданию

Одна из наиболее волнующих тайн просвещенного XX века — загадочные животные, якобы существующие на самом деле. Время от времени то тут, то там встречают снежного человека, из воды шотландского озера Лох— Несс выныривает голова плезиозавра, по джунглям Индонезии бродит «маленький народец», хорошо известный знатокам туземного фольклора… К сообщениям подобного рода можно было бы отнестись как к безобидной выдумке, не возникни на их основе криптозоология — дисциплина, рассматривающая мифических и вымерших животных как реальность наших дней. Приверженцы считают ее наукой, «настоящие» же зоологи, как правило, просто не принимают всерьез — и не без оснований. Но с сугубо научных позиций — действительно ли в криптозоологии нет ничего, кроме обычного для модных современных лженаук шарлатанства?

…В 1819 году великий Кювье заявил, что фауна позвоночных изучена полностью, и предложил дальнейшие сообщения об их новых видах считать заведомой фальшивкой. С тех пор открыты лесной слон, окапи, веретеновидная антилопа, горная горилла… И еще с десяток видов, в том числе знаменитая кистепёрая рыба, в незапамятные времена давшая начало наземным позвоночным. О ней свидетельствовали лишь палеонтологические данные — и вот оказалось, что один из видов кистепёрых рыб здравствует до сих пор!

…Сравнительно недавно кракены считались легендой. Теперь этих гигантских головоногих моллюсков ловят, препарируют и изучают.

…Стеллерова корова, манат, дюгонь. Последние два вида редки, первый — вымер или почти вымер. Многие ученые полагают, что именно они послужили прототипом сирен и русалок, хотя и не поют, а довольно неприятно вопят. Выходит, миф — не совсем миф?..

…В 1961 году зоолог Робер Ле Серрек, плавая на лодке в окрестностях австралийского Большого Барьерного рифа, заснял грозную тень, вдруг всплывшую из глубин к самой поверхности воды. Что это — по фотографии определить трудновато. Сам Ле Серрек уверен, что поймал в объектив плакодерму — гигантскую панцирную рыбу, вымершую, по официальным данным, еще в девоне (!), но доказать это не может.

…Летом 1989-го, будучи в национальном парке Керинчи-Себ-лат на Суматре, британская журналистка Дебора Мартин впервые услышала от местных жителей про орангпендеков — «маленьких людей», обитающих будто бы в джунглях. В сентябре того же года она сама увидела их следы, весьма похожие на человеческие. С тех пор Дебора настойчиво ищет орангпендеков, ради чего снарядила долгосрочную экспедицию. Увы, таинственный лесной народец явно не жаждет встреч с прессой: по уверениям журналистки-энтузиастки, лишь изредка в зарослях лиан мелькают перед ней и ее коллегами существа, соответствующие словесному портрету типичного орангпендека, — коренастые, чуть выше метра, сплошь покрытые черно-бурой шерстью, с гривастыми головами. Пока не удалось не только установить их видовую принадлежность, но даже сфотографировать. Есть только портрет одного из них, собственноручно исполненный Деборой с натуры.

…В 1994 году американский биолог Дэвид Орен, выпускник Гарварда, снарядил экспедицию в Амазонию с целью поиска мапингуари — южноамериканского фольклорного страшилища. Знал он о нем со слов местных индейцев. Согласно их описанию, мапингуари — крупных размеров одноглазый зверь, покрытый рыжей шерстью, ходит на двух ногах, пасть до самого брюха свисает. Чудовище весьма агрессивно и жертвам своим откусывает головы, а спасаясь от погони, выпускает в преследователей струи зловонных газов (откуда — не конкретизировано).

Вот одно из свидетельств. Некий сборщик каучука охотился в лесу. Вдруг он услышал за спиной рычание, обернулся — и обомлел: огромное существо диковинного вида стояло на задних лапах и ревело во весь голос. Туземец не растерялся и выстрелил, животное упало… и тут воздух наполнился таким зловонием, что охотник кинулся наутек. Несколько часов он бродил по лесу, содрогаясь от омерзения, потом все же вернулся к туше и отрезал переднюю лапу. Но трофей так «благоухал», что пришлось его выбросить в лесу.

По описанию Орен заключил, что мапингуари — не что иное, как гигантские ленивцы, вымершие несколько тысяч лет назад (!). Ученый отправился в джунгли, сопровождаемый десятком индейцев, — все они вооружились винтовками, стрелявшими ампулами со снотворным, и противогазами. Больше месяца маленький отряд бродил по сельве. Ни одного существа, хоть отдаленно соответствующего словесному портрету, встретить не удалось. Материал, собранный экспедицией, включал лишь пучок рыжей шерсти и около 9 кг помета неустановленного происхождения.

…В 1966 г. в одной из пещер Австралии нашли труп сумчатого волка, подозрительно «новый» с виду и демонстрирующий признаки активного разложения. Находку незамедлительно подвергли радиоуглеродному анализу. Результат опечалил: возраст останков составляет несколько тысяч лет.

…В 1986 году Ричард Гринуэлл, американский зоолог, председатель Международного общества криптозоологии, будучи в Мексике, слышал множество рассказов об онце — легендарной дикой кошке, напоминающей гепарда. По преданию, одну из особей этого «вида» приручил некогда сам император ацтеков Монтесума. Гринуэлл договорился с индейскими охотниками: если кому-то из них посчастливится изловить кошку живьем или хотя бы подстрелить, пусть проинформируют его. Спустя несколько месяцев Гринуэлл получил телеграмму: подстрелили, труп заморозили, приезжайте. Прибыв на место, ученый первым делом сам осмотрел добычу как зоолог. Перед ним лежала стройная, грациозная самка вполне кошачьего облика, но с очень длинными, отнюдь не кошачьими ногами. Больше всего она походила на пуму, но, кроме упомянутых длинных ног, отличалась от нее наличием горизонтальных полосок на лапах и иной формой черепа. Для надежности диагностики решили подвергнуть экземпляр современным биохимическим тестам. Оказалось, все-таки пума, хотя и нетипичная.

…В 1968 году некто Хансен, гражданин Соединенных Штатов, демонстрировал публике вмерзшего в лед снежного человека, доставленного к нему в Минесотту контрабандой из Вьетнама. Восторга зевак можно было бы и не принимать всерьез, если бы находку лично не освидетельствовал авторитетный французский зоолог Бернар Эйвельманс. Он нашел, что экспонат скорее всего подлинный и посему заслуживает внимания, а наружный осмотр позволил ему как опытному морфологу предположить, что перед ним представитель неизвестного вида человека — Эйвельманс даже, что называется, не сходя с места придумал ему название: Homo pongoides. Вскоре хансеновским экспонатом заинтересовалось ФБР; почти сразу же оба — экспонат и сам Хансен — бесследно исчезли…

Если добавить к сказанному общеизвестные сведения о Несси, встречах со снежным человеком и т.д., может сложиться впечатление, что криптозоология — псевдонаучное шоу вроде телекинеза: верят в нее исключительно дилетанты, а опыты — или лучше сказать «фокусы»? — удаются, лишь когда никто не видит. Действительно, кроме кракенов, нет документально подтвержденных криптозоологических удач. Очень много красочных и загадочных историй, еще больше романтики странствий в джунглях — но ни одного описания нового вида животных, удовлетворяющего Международному кодексу зоологической номенклатуры, да что там — ни одного коллекционного экземпляра или хоть фотографии, изображение на которой поддается точной идентификации. Но…

Но мы не случайно упомянули о том, что за человек носит почетный титул «дедушки криптозоологии». Одно дело — британская журналистка, не имеющая профессиональной подготовки, и совсем другое — маститый зоолог, в профессионализме и добросовестности коего нет сомнений. И Эйвельманс отнюдь не единственный биолог-профессионал среди криптозоо-логов. Филипп Тобиас из ЮАР, один из крупнейших палеоантропологов мира, до самой пенсии увлеченно работал в директорате Криптозоологического общества. А организаторы исследований? Да, конечно, байки и басни рассказывают туземцы, в университетах не обучавшиеся, но экспедиции-то снаряжают ученые! Результат этих экспедиций неизменно нулевой или почти нулевой — вроде бы сие доказывает, что настоящая наука опровергает криптозоологические домыслы как не подкрепляемые фактами. Тогда почему снаряжаются все новые экспедиции, почему организуются в разных странах криптозоологические общества, почему растет число энтузиастов? Правда, многие из них производят впечатление неизлечимых романтиков, жаждущих чудес.

А что, если романтический флер лишь плотно обволакивает общую картину, искажая ее истинный смысл даже для тех, кто ее рисовал? Попробуем на время забыть о том, кто ищет таинственных животных, и поговорим о другом: кого найдут криптозоологи — если найдут?

Естественное недоверие к криптозоологии среднестатистического биолога с классическим образованием можно сформулировать в виде следующих вопросов.

1. Могут ли в принципе существовать животные, которых изучает криптозоология (в дальнейшем для краткости будем именовать их криптозоями)?

2. Если да, почему их так трудно обнаружить?

3. Почему их встречают лишь представители отсталых племен и народностей?

4. Почему криптозои водятся преимущественно в тропических лесах?

5. Почему современная аппаратура биосферного мониторинга не регистрирует никаких следов криптозоев?

6. Зачем криптозоологи ищут криптозоев?

7. Надо ли вообще их искать? Представляет ли информация о них реальную ценность?

8. Можно ли полагаться на данные тонких анализов при определении видовой принадлежности кандидата в криптозои?

9. Надо ли охранять криптозоев, заносить их в Красную книгу?

10. Наконец, итоговый вопрос: есть ли в криптозоологии научность и в чем она состоит, если есть?

А поскольку шум вокруг криптозоологии поднимает исключительно пресса, добавим одиннадцатый вопрос: если реальность криптозоев будет неопровержимо доказана — можно ли считать это сенсацией?

Полагаю излишним соблюдать очередность вопросов. Удобнее начать с самого легкого и самого частного, а именно с восьмого. Возникает он потому, что австралийский зоолог (профессионал!) Арнольд М.Дуглас опорочил вывод о возрасте упомянутого трупа сумчатого волка. По мнению ученого, внутрь останков проникли грунтовые воды, которые сбили приборы с толку. Да и странно: тысячелетней давности тушка демонстрирует признаки разложения сейчас?

Здесь налицо явное недоразумение, досадное, но нисколько не умаляющее достоинств радиоуглеродного анализа как метода. Дело в другом: разумно ли в затруднительных случаях ссылаться на современные тонкие (молекулярные) методы как на последнюю инстанцию? Вспомним: зоолог Гринуэлл констатировал ряд признаков, отличающих предполагаемую онцу от пумы, — вполне уважительных с точки зрения систематики, — но немедленно от них отрекся, получив на руки биохимический вердикт.

Между тем с точки зрения классической, официальной, общепризнанной зоологии это неправомерно. Недаром говорил незабвенный Эркюль Пуаро: «Сам я не слишком полагаюсь на всевозможные экспертизы — меня обычно интересует психология, а не сигаретный пепел». Нас же — в данном случае — интересует зоология, а не спектроскопия, спектрометрия etc. Морфологические признаки для современной систематики столь же весомы, сколь и для допотопной, линнеевской. Именно морфологические различия зоологичны, поскольку непосредственно отражают экологическую уникальность каждого вида.

Любой биолог еще на университетской скамье усваивает одну аксиому, которой стоило бы посвятить целый трактат, но за недостатком места ограничимся ее формулировкой: если таксой (вид, род, семейство, отряд и т.д.) выделился, значит, он что-то делает в природе. Что именно делает? На это можно ответить, изучив экологическую нишу таксона: где, чем и как живут его представители. А на чем прежде всего отражаются экологические приспособления, скажем, той же онцы? Разумеется, на ее морфологических признаках, сиречь на наружном и внутреннем строении. Что касается биохимических и прочих «пробирочных» признаков — «притирка» к экологической нише не обязательно потребует их изменения. За доказательствами недалеко ходить. Одно время очень модной стала геносистематика — классификация животных на основе генетического теста. На первых порах, как водится, взахлеб кричали, что это революция в систематике, что традиционные методы классификации можно смело отбросить, и т.д. А при ближайшем рассмотрении оказалось, что иногда какие-нибудь два вида одного рода показывают различия такой же степени, что и два типа (!).

Случались и другие конфузы — видимо, они вообще неизбежны при попытке абсолютизации тонких методов видовой диагностики. А значит, грамотный диагноз видовой принадлежности пумы-онцы или любого другого криптозоя должен основываться на комплексе морфологических, экологических и, скажем так, молекулярных его признаков. Если последние вызывают сомнения — лучше решить их в пользу морфологии и экологии.

Зачем мы об этом говорим так подробно? Да затем, что отсюда напрямую следует, например, что Гринуэлл явно поторопился признать свое поражение. Все-таки он, скорее, имел дело с неведомой кошкой, чем с «дефектной» пумой. Если длина ног — признак малозначимый, то от полосок на лапах и от формы черепа отмахиваться не следовало — ибо в смысле экологическом они, несомненно, что-то значат. Полоски на лапах могут служить для опознания самцом самки своего вида (и наоборот) — известно, что природа не пренебрегает ни одной возможностью укрепить барьер репродуктивной изоляции, особенно когда два вида — близкая родня меж собой. А уж форму черепа нетрудно связать и с источником питания, и со способом охоты, даже с динамикой суточной активности!

Словом, отрицательный результат молекулярного теста нельзя считать убедительным опровержением реальности криптозоя как вида. А что можно? Вот теперь уместно обсудить первый вопрос:

Вернее, могут ли существовать в принципе — с точки зрения «нормального» зоолога?

Напомним, из кого состоит разношерстная компания криптозоев: во-первых, из мифологических животных; во-вторых, из давно или недавно вымерших. Реальность сказочных чудовищ теоретически не исключена, но лишь в одном смысле: поскольку фантазия людей, в том числе мифотворцев, по определению не выходит за рамки совокупного человеческого опыта, драконы, сирены и прочие возникли, конечно же, не на пустом месте. У них непременно должны быть прототипы в живой природе. Дракон представлялся существом целиком вымышленным, пока палеонтологи не открыли доисторических летающих ящеров; сирен кое-как идентифицировали со стеллеровыми коровами, и т.п. Словом, хотя и с натяжками, но удается подобрать оригинал, с которого срисован тот или иной сказочный зверь.

Вопрос же о вымерших животных потруднее. По крайней мере, точно известно, что они существовали, и считается доказанным, что теперь исчезли. Но мыслимо ли принимать всерьез хоть одно из подобных доказательств? Пример: 7 сентября 1936 года в зоопарке Хобарта (Тасмания) скончался престарелый Бенджамин, последний якобы представитель сумчатых волков. Следует ли отсюда, что на планете не осталось ни одной пары особей данного вида, способной произвести потомство?

Не только отсюда, но, пожалуй, вовсе не из чего следовать не может. Одному энтомологу случалось картировать места выплода комаров — животных несомненно существующих и уж никак не редких. Так вот: даже на открытых взору рисовых полях Каракалпакии полной доскональности гарантировать нельзя. Ну, а где гарантия, что в поисках сумчатых волков прочесаны все мыслимые места их обитания? Не забудем, это же непроходимые заросли, а не рисовые поля!

Кстати, особого внимания заслуживает вопрос о зарослях. Почему-то криптозои подозрительно концентрируются в тропических лесах. Что, если на самом деле их распределение по природным зонам планеты более равномерно? Тогда их можно было бы поискать в любых необитаемых или почти не обжитых людьми местах. Но… большинство таких мест еще менее пригодно для наблюдений, нежели джунгли. С чего начинать поиск криптозоя во льдах Арктики и Антарктики, в неприступных горах, в толще океана? Видимо, с картирования троп, нор, гнезд, лежбищ и т.п. Как его проводить? Очевидно, лично прочесать всю местность. Вот и всё — решение задачи разбивается о невыполнимость даже предварительной ее части! Но допустим, экспедиция, ищущая «человека снежного» на Кавказе, добралась туда, где еще не ступала нога человека разумного. Что получится? Пока последний, проклиная все на свете, будет забивать в скалу очередной клин, первый заметит его и, будучи местным жителем, прекрасно приспособленным к незаметному (!) передвижению в знакомых с рождения горах, скроется так технично, что никто из исследователей даже не заметит, что вообще кто-то неведомый был и исчез!

Остается тропический лес. Идеальное место, где живут люди, пусть нецивилизованные, но способные дать первичную информацию — где искать и кого. Откуда они это знают? Почему мапингуари запросто появляются перед охотниками-аборигенами? Да потому, что последние, как и первые, в тропическом лесу свои! Они знают его как свои пять пальцев и умеют по нему передвигаться не хуже самого заправского криптозоя!

А теперь главное: тропический лес — очень древнее сообщество, мало изменившееся за последние сотни тысяч лет. Поэтому естественно, что якобы вымерших видов там действительно больше, нежели в других природных зонах.

Итак, если подойти к делу научно, ничего невероятного нет ни в самом факте, что где-то еще обитают давно, казалось бы, исчезнувшие с лица Земли твари, ни в том, что «где-то» почти всегда значит «в тропических джунглях», ни в том, наконец, что цивилизованному человеку — ученому, например, — встретить их гораздо труднее, чем туземцу. То есть ответы на вопросы с третьего по пятый нашего списка вполне материалистичны. Понятно также, почему аппаратура биосферного мониторинга не регистрирует следов жизнедеятельности криптозоев. Она ведь работает довольно «грубо», и вдобавок ее использование предполагает точное знание, кого именно мы ищем и каких признаков его присутствия ожидаем. А ежели не знаешь заранее, как интерпретировать то, что выдают приборы, легко не заметить очевидного.

А прячутся криптозои виртуозно. Мы хоть и молча условились говорить о них как о реальности, но ни на секунду не забываем, что реальность-то пока иллюзорная. Почти никого ведь не нашли! Все приведенные выше рассуждения доказывают лишь, что поиск в принципе не безнадежен, но практика показывает, что даже туземцам удача улыбается крайне редко!

Мыслимых причин две: а) численность криптозоев исчезающе мала; б) они, повторимся, умело прячутся. Так зачем же? Чтоб охотники не истребили уцелевших? Какая удивительная разумность!

И все же нет.

Разберемся прежде всего в причинах вымирания отдельных видов. Возлагать вину на цивилизацию столь же легко, сколь нелепо. Человек невольно вытесняет либо намеренно истребляет всех, кто конкурирует с ним как с видом, кто борется с ним за существование. Но одни послушно вымирают, а другие — скажем, крысы, тараканы, комары, городские голуби — вытеснению не поддаются. Выходит, человек — не столь уж важный фактор вымирания животных. Что же сбрасывает их, образно говоря, с ковчега эволюции?

Сумчатые волки, стеллеровы коровы, саблезубые тигры и прочие исчезли или почти исчезли оттого, что отыграли свою роль. Конечно, человек — их конкурент, но второстепенный. Главных следует искать там, где они жили: сумчатому волку — в джунглях Тасмании, стеллеровой корове — в море и т.д. Это те, кто делил с ними кров, выжили их.

Иными словами, криптозои суть то, от чего отказалась эволюция. И совершенно неважно, вымерли они 10 000 лет назад или вымрут через 10 000 лет: в обоих случаях они на Земле не жильцы. Они — тупики, эволюции и в дальнейшем не могут служить для нее материалом, потому и оказались вытесненными.

И прячутся криптозои не столько от людей, сколько от тех, кто их, криптозоев, выгнал с праздника жизни, от соседей своих по биоценозу, руководствуясь отнюдь не разумом, которого у них нет и не было, а древнейшим инстинктом самосохранения: только он и помогает им кое-как дожить последние дни.

А отсюда видна истинная ценность криптозоологии. Мы не пожелали заранее считать ее лженаукой и попытались в ней разобраться. То, к чему привели нас известные науке факты в сочетании с логикой, на десятый вопрос — есть ли научность в криптозоологии — позволяет ответить утвердительно. Но научность эта «зарыта» в несколько неожиданном месте.

Повторимся: что такое криптозои как объект научного исследования? Они — виды, от которых отказалась эволюция, ее безнадежные тупики. Значит, польза криптозоологии как дисциплины, их изучающей, состоит в познании неоптимальной физиологии, морфологии, экологии и биохимии, в познании того, как не надо, как не должно быть устроено животное данной группы (рода, семейства, отряда etc.). Очевиден дальнейший выход в биомеханику и бионику: исследование криптозоев с их позиций поможет понять, как устроены неудачные живые машины. Все это — уникальная информация, которой современная биология не располагает, и только криптозоологические изыскания способны ее дать!

К такому выводу приводит педантичный научный подход. Итак, ясно, зачем криптозоологам объективно надо искать криптозоев. Но они их и так ищут. С той же целью?

Честно говоря, не похоже. Недаром они — романтики. Судя по тому, что они говорят и пишут о себе сами, целей у них две. Первая — сенсация. Криптозоолог, забравшийся в непроходимую глушь, хочет прежде всего удивиться сам и удивить остальных: подумайте только, все считали, что такой-то вид вымер, а он до сих пор цел! Вторая цель — сохранить его и впредь.

Но поскольку есть простое объяснение, отчего вымершие виды могли вымереть не до конца, — нет сенсации. А то, что криптозои, пусть до сих пор живые, все равно не жильцы, говорит о бесполезности попыток сохранить их как виды! Тогда организовывать для них заказники и заносить их имена в Красную книгу — занятие не только практически обреченное на неудачу, но и теоретически бессмысленное. Согласитесь, спасти какой-либо таксон, катастрофически вымирающий из-за антропогенного воздействия, но очень важный как материал для дальнейшего эволюционного процесса, — святое дело. Если начнет вымирать род Andrena (группа пчел, бурно эволюционирующая сейчас), его стоит взять под защиту. Но мапингуари? В конце концов, не человек его выжил — не человеку и пытаться его уберечь. А хуже мы ему уже не сделаем.

В общем и целом получается, что криптозоология, несмотря на свой имидж псевдонауки, по меньшей мере потенциально научна. Если все изложенное выше справедливо, ее очень легко «дорастить» до настоящей науки — для этого ей нужно… как ни парадоксально, прекратить свое существование. По крайней мере, в прежнем качестве дисциплины, претендующей на самостоятельность, какую-то альтернативность и даже эзотеричность. Ибо объективно криптозоологические исследования относятся к самой что ни на есть заурядной зоологии. Более того, незачем даже выделять в ней особый раздел, изучающий криптозоев: все его задачи могут и должны решаться в рамках традиционных зоологических дисциплин — морфологии животных, их экологии, физиологии, биохимии, иммунологии, а также биофизических — биомеханики и бионики.

Не нужно расценивать это соображение как призыв к «криптозоологической революции». Наверняка «онаучивание», «зоологизация» криптозоологии произойдут сами собой по мере накопления фактов — найдут же когда-нибудь всех этих несуществующих зверей, точнее, тех из них, кто все-таки существует! Тогда, правда, криптозоология лишится своего романтического ореола, но так ли уж велика потеря сия, если взамен настоящая наука обогатится целым пластом интереснейших данных!