По следам золотого идола

Запись 1

На следующее утро было дано генеральное сражение. Вооруженные длинными, как копья, и, как копья, заостренными палками, медленно и грозно, подобно македонской фаланге, начали мы прочесывание местности. Прощупывая основания кустов, пробуя дно ям и провалов, внимательно осматривая основания валунов и обломков скал, мы убедились в том, что формалист Липский был во многом прав, вернее, права сухая математика: поиски шли гораздо медленнее, чем предполагалось ранее, и отнимали больше сил, чем хотелось.

Во время обеда выяснилось к тому же, что продукты на исходе. Чтобы не сокращать рацион, пришлось отрядить в поселок начпрода совместно с поваром-консультантом. До поселка, хорошо просматриваемого с высоты и казавшегося от этого расположенным совсем рядом, на самом деле был не близкий свет. Поэтому наш и так не столь мощный строй совсем поредел. Но главное заключалось в том, что мы не находили признаков того, что искали.

Настроение начало заметно падать. Черт возьми! Столько было надежд, столько потрачено времени, столько сделано усилий, неужели все впустую! Эта мысль неотвязно преследовала меня, как собственная тень, не давая даже как следует сосредоточиться на самом процессе еще продолжавшегося катиться по инерции поиска.

Следя за казавшимися с высоты маленькими фигурками Липского и Вершининой, которые бодро двигались по шпалам в сторону поселка, Сашка недовольно проворчал:

— Эх… Что мы тут втроем наколупаем? В этих лесах вагон идолов можно упрятать!

Даже его проняло. За все время нашего похода по следам золотой бабы он, пожалуй, больше любого из нас выказал молчаливой стойкости и упорной, яростной выносливости. Что ж, нервы есть у каждого. Человек не машина, в конце концов.

— Да, дело застопорилось, — продолжил Яковенко, в сердцах ширнув своей палкой в землю. — Глухо!

И потому, как вдруг округлились Сашкины глаза и как подалась вниз палка в момент, когда он произнес свое «глухо», мой мозг взорвался ликующей мыслью: «Есть! Наконец-то есть!»

С великим тщанием мы удалили спутавшуюся траву и убрали дернину. Обнажилась острая кромка плотной породы с выщербинами, похоже, обработанной вручную. Ширина лаза не превышала полуметра. Андрей лег у зияющего в земле отверстия:

— Дайте палку! — на лбу у него явственно вспух поперечный рубец.

Прощупав все стенки скважины, он отшвырнул палку и сел.

— Ничего не понимаю. Пещера имеет форму обычного топора — книзу на клин. Глубина метра полтора максимум. Короче, сильно сбивает на обычный скальный разлом, кем-то слегка расширенный…

— Не может быть. — Яковенко полез в щель с лопаткой, бросив мне: — А ну, Василь, принеси-ка фонарь. Может, дно просто заложено камнями.

Когда я принес фонарь, Яковенко сидел у края ямы и охал. Около него хлопотал Андрей. Рядом валялась лопатка и несколько свежеотколотых кусков темной, с желтоватым отливом породы.

— Вот не везет, — кривясь от боли, объяснил Сашка, — стал расчищать дно, лопата соскользнула ну и саданул по ноге. Да не бойсь, все в норме, не до крови даже. Лезь в щель, Василь, погляди, что там.

Я зажег «Турист» и ногами вперед осторожно сполз в яму. Изворачиваясь, как уж, в узком пространстве, начал обследование. Андрей оказался прав: пещера по форме действительно напоминала топор, точнее, секиру, края ее сужались понизу.

К сожалению, никаких следов потайного, хотя бы заложенного породой хода мне обнаружить не удалось.

Я вылез из ямы, делать там было решительно нечего.

Никто ни о чем не спросил, все было ясно и читалось по моему лицу, как по книге.

Помолчали, молчание получилось тяжелым, давящим.

— Что ж, — сказал шеф, внимательно разглядывая и слегка ощупывая Сашкину ступню, — небольшой ушиб, до свадьбы заживет.

И без всякого перехода, на той же ноте, негромко:

— Надо иметь мужество и для того, чтобы с достоинством проигрывать. Немало академических, снаряженных по всей науке экспедиций возвращается с пустыми руками… Сделаем охлаждающие примочки, авось быстрее рассосется… Вот… то экспедиции… а нам сам бог велел.

— …Алло, орлы! — за нашими спинами затрещали кусты.

К нам медленно подошли два незнакомых парня в клетчатых рубахах, без натянутости представились:

— Анатолий!

— Михаил!

Шеф протянул руку.

— Андрей меня зовут. Это Василий. Это Александр. Вы, ребята, оттуда? — махнул он рукой в сторону поселка.

— Откуда же еще? С рудника!

— Железо, — полюбопытствовал я, — или медь?

— Оно самое… — Анатолий присел на корточки и потянулся к отбитым Сашкой кускам породы. — Драгоценный металл ищете? Гля-ка, Миш! Он у нас заочник, в институте на горного инженера учится. Я говорю, кварцит вроде, золотоносная жила, а?

Михаил пожал плечами.

— Похоже, но точно сказать не могу.

— Да нет, мы совсем не геологи, — нехотя сказал президент и начал уводить разговор в другую сторону, — мы вот вышли к Тиману с Новоухтинского шоссе, считали, что здесь необжитые глухие места, а попали прямо на ваш рудник.

— Точно! Когда здесь первый колышек вбивали, так оно и было! — веселился парень. — А сейчас клуб, спортзал, бассейн! Преобразовали! Там, где сейчас карьер, — показал он через плечо, — было две-две с половиной избы. Юмор был, когда мы их переселяли: пожалте, мол, в отдельную квартиру со всеми удобствами, а они ни в какую: «Где жили, там и помереть хотим» — держались за свои халупы, медом намазанные, что ли, для них. Долго агитировали. Один старик особо артачился, я даже фамилию его запомнил: Пирогов! Потом и его перевезли…

Нас словно громом поразило.

— Саш, ты, — ласково сказал Андрей, — как стреноженный и травмированный, посиди-ка, поскучай в лагере. А мы с Василием слетаем в поселок, надо взять интервью у этого старика. Как, Толя и Миша, может, покажете нам, где живет сейчас Пирогов? Вы не очень заняты?

— Сегодня выходной, — блеснул зубами Анатолий, — а как сказал один древний мудрец, никогда я не бываю так занят, как во время отдыха. Да ладно, что с вами поделаешь? Проводим, Миш?

По дороге, естественно, сам собой затеялся разговор о нашей сегодняшней находке.

— Видите ли, ребята, — степенно, сознавая всю ответственность ответственность специалиста, консультирующего простых смертных, — вещал Михаил, — видите ли, Тиман — старые горы, очень старые. В литературе нет данных о перспективности этого региона на золото, хотя, помнится мне, на одной из лекций было сказано нечто относящееся к вопросу. Кажется, так: до революции число заявок на золото исчислялось здесь сотнями.

— Речь идет не о наличии в принципе золотоносных пород, в этом сомнений, видимо, нет, — сказал Андрей, — а об экономически интересных месторождениях, о запасах, проценте содержания металла и прочем.

— Нужны комплексные исследования, пробное бурение… — неуверенно сказал Михаил.

…Поселок был хорошо обжит: на балконах теснились лыжи, ящики и цинковые корыта, меж домами хлопало и трещало на свежем ветерке мокрое белье, повсюду бегали и кричали дети.

— Вон, крайняя пятиэтажка. Туда всех местных и переселили. Видите, они все же по-своему устроились: сарайчики понастроили, чуланчики, эх! Там спросите. А камушки-то все же покажите спецам! Только не тяните, чем скорее, тем лучше.

Попрощавшись с парнями, мы подошли к дому. Около крайнего подъезда на лавочке сидели две пожилые женщины.

— Пирогов? — переспросила одна из них. — Так он в магазин пошел, сейчас вернется, посидите маленько.

Странным мне показалось это сочетание — «Пирогов» и «магазин». Эта фамилия была для меня словно тенью далекого прошлого, она соседствовала в сознании рядом с другими старыми словами и понятиями. Пирогов и скит, Пирогов и Библия, Пирогов и золотой идол — это было понятно, привычно, но что легендарный Пирогов ушел в магазин и вот-вот должен явиться — этого я охватить не мог. Век нынешний и век минувший! Хотелось протереть глаза и проснуться.

— Да вот он сам и идет! — показала женщина. — Коли срочное что, так идите встречь, человеку уже под восемьдесят, а может, и под девяносто — на ноги он не быстрый.

На дорожке, протоптанной жителями между зданиями, в обход заасфальтированных тротуаров, показалась старческая фигура с авоськой в руке. Двинулись навстречу…

Я волновался безумно, даже ладони покрылись липким горячим потом.

Вблизи Пирогов оказался худым рослым стариком; широкий размах плеч, мужицкая, плотная кость — только это и выдавало бывшего лихого золотоискателя, неутомимого таежника. Линялые, чуть слезящиеся глаза. Взгляд холодно и пусто скользнул по нашим лицам. Да, время не щадит никого, даже и таких богатырей гнет в бараний рог, в дугу…

— Простите, вы — Пирогов?

Старик остановился, не сразу ответил:

— Я Пирогов. А вы кто такие? Откуда?

Он заметно нажимал на «о» в каждом слоге, даже «такие» он произнес «токие».

— Да мы вот, понимаете…

Андрей тоже волновался, поэтому говорил не в обычной своей четкой и ясной манере, он сбивался, путался и частил. Я, как мог, помогал, врезаясь в разговор с дополнениями, не замечая, что эти дополнения еще больше увеличивают сумбур.

Пирогов слушал внешне спокойно, не перебивая.

— Пойдем сядем, — сказал, наконец, он, показав на свободную скамейку, — здоровье уже не то. Ноги-то не держат…

Когда мы сели, он попросил:

— Покажи породу-то. Где нашли? Не у Близнецов ли?

Мы посмотрели туда, откуда пришли, и переглянулись. Действительно, отсюда две близко придвинутых друг к другу самых высоких скалы казались похожими, как родные сестры. Бродя около них, с близкой дистанции мы этого, конечно, заметить не могли.

— Так вот что означало «БЛИЗ» на вашей карте! — воскликнул Андрей. — Теперь понятно! Да, выход золотоносной жилы обнаружен нами именно там.

В лице Пирогова что-то дрогнуло. Он отвернулся и надолго замолчал.

Мы терпеливо ждали, не разговаривая.

— Да, золотишко, — после тягучей паузы заговорил старик холодным, хрупко-ломающимся голосом, — подвело оно меня… Кругом, это, подвело. Оно, конечно, я на кресте клятву дал не ходить одному, дождаться того, кто мне помог бежать, и слово дал старцам, чтоб приняли и укрыли в скиту…

Все, как я думал. Слушая Пирогова, я внутренне ликовал. Все сходилось! Но почему-то Пирогов говорил только о золоте и ни слова об идоле. Я кашлянул в кулак.

— Выходит, крестик на карте обозначает золотоносную жилу?

— Карту мой дружок из острожного архива стянул; он там писарем был в конторе, в Горном Зерентуе, — старик все еще держал в трясущейся руке камень, — это когда последний из старцев, отец Агафон, это, богу душу отдал, я план-то на бумагу переснял да подался сюда. Весь песочек перемыл в реке под Близнецами. Жила-то оказалась обманной. Сперва, это, как крутанешь ковшик, пять, а то и, это, шесть крупинок золота остается, а потом пустота пошла. А она, жила, знать, в гору повернула.

— Скажите, пожалуйста, — быстро спросил Андрей, — а когда это было? Когда вы перебрались с Вилюги сюда?

— Эх, дай бог памяти! Точно не скажу, а врать не стану… После войны, это я знаю. — Пирогов, наконец, посмотрел на нас выцветшими, равнодушными глазами: — Может, в сорок седьмом, а может, и в пятьдесят первом, я уж давно годы-то, это, бросил считать. Чего уж теперь-то…

Очень осторожно и медленно, словно боясь упоминанием напрямую сглазить все дело, Андрей стал наводить разговор на идола.

— А вы, случайно, не помните такого человека — Сергея Петрова по имени; он студент, был на Вилюге с экспедицией перед самой войной?

Я почти перестал дышать. Сейчас. Сейчас! Сейчас, наконец, будет долгожданная разгадка великой тайны…

Старик пожевал губами пустоту.

— Как его? Как ты сказал? Студент Петров, из экспедиции, значит? Не припомню такого. Нет. Там их, это, много было студентов. Может, и знал, да забыл. Чудное дело: давнишнее — молодость, острог, как за золотишком на выморозки хаживал или на охоту в тайгу — голова крепко держит, как железным капканом… А потом что было — и так и сяк. Чудное дело! Многого теперь-то и не вспомнить.

— А вот из записей Сергея Петрова следует, что вы рассказали или собирались рассказать ему о золотой бабе — языческом древнем кумире, — не выдержав, сказал шеф, отбросив обходную дипломатию.

Вопреки всему, Пирогов ответил четко и мгновенно:

— О том, где язычники спрятали золотую бабу, мне не было ведомо. Это преподобный отец Агафон, возможно, один и знал, да никому не рассказывал. Вот разве студенты ему сильно по нраву пришлись. А фамилии мог, это, перепутать ваш Сергей Петров.

Старик горько усмехнулся.

— А потом, не беглому же каторжанину тайны открывать… А может, он и студентам ничего не захотел бы говорить. Сильный был старец, просветленный. Все вперед знал, даже свой собственный конец ясно видел. Я отойду к праотцам, мол, не иначе как огненною молитвою. Долго я думал про себя: что же это за молитва такая — огненная? Потом настал его час, и он мне сказал: «Серафим! (Серафим — это мое нареченное имя было, мирское — Терентий.) Серафим, — говорит, — сегодня ночью я отойду, похоронишь меня в часовне». И что вы, это, думаете? Рано утром встаю, батюшки! Из часовни дым валом валит! Смотрю, а он, как молитву последнюю творил, так и упал головой вперед. Светильник свалился, рукав у покойника уже горел — еще минута, и все бы занялось… Вот как в старое-то время бывало! А то еще в скиту пречудесный старец был…

Старик пустился в обрывочные, смутные воспоминания, его речь стала неразборчивой. Видимо, он устал от общения с нами; мощный поток прошлого властно увлекал Пирогова в свою темную глубину.

…Посидев из вежливости с Пироговым еще с четверть часа, мы попрощались. Вопрос теперь казался исчерпанным: загадка золотого идола, увы, осталась загадкой. Судя по всему, старец Агафон, последний хранитель этой великой тайны, так и унес ее с собой в могилу.