По тайге — не по карте

— Да, мы раньше тоже так думай.

Во второй половине дня к хозяину, устроителю празднества, стали съезжаться на собачьих, оленьих упряжках, а то и просто на лыжах почетные гости. По старинной традиции, медвежьи праздники собирают нивхов, связанных родословной линией.

Молодому медвежонку, пойманному ранней весной в тайге, привязывают к шее цепь. С осени закрывают его в крытый сруб, который строят из дерева-кругляка. На матерого медведя цепь никогда не надеть. Пока зверь мал, его ежедневно выводят на прогулку. Вскоре одному человеку такие прогулки становятся не под силу: со своего поводыря невольник-мишка нередко снимает «сатаны» — штаны вместе с кожей. Быстро взрослеющего на хороших харчах зверя выводят уже два человека. Когда медведь становится опасным и для двух людей, к медвежьей цепи привязывают чурбак, который своей тяжестью утихомиривает разыгравшегося зверя.

Приходит пора готовить священное дерево — «наню». В тайге выбирают высокую ель, доставляют на морскую косу и вкапывают в землю. Молодежь очищает ствол до самой верхушки от ветвей; при этом юноши лазят по дереву без каких-либо приспособлений — тоже традиция. На самой верхушке оставляется «голова», и чуть ниже — две широко раскинувшиеся ветви-руки.

С утра взрослое население собирается у медвежьего сруба. Женщины занимают места у «тятнда» — это музыкальный инструмент, сделанный из ошкуренного, высушенного дерева. Они бьют по нему, как по барабану, и в такт ударам переступают с ноги на ногу. Получается слаженно и довольно эффектно. Слова ритуального пения передаются из поколения в поколение, содержание их примерно такое: «Вот медведь, провожаем земного медведя в потустороннюю жизнь».

Медведя выводят из сруба и привязывают длинной цепью к разукрашенному «наню». Для него уже приготовлена полная нарта еды — зверя кормят в последний раз. Медведь зло поводит коричневыми глазами, время от времени рявкает с досады. Удары «тятида», звон цепи, громкий разговор мужчин и визг ребятишек, лай собак, грохот морского прибоя — все сливается в один праздничный шум… Привыкнув к нему, зверь немного успокаивается и принимается за еду. Ест жадно — хорошо! Нивхи радуются, словно дети, и говорят, что зверь пожелал быстрее попасть в «млыво».

Стрелять в медведя первым предоставляется право самому молодому охотнику-нарху.

Юноша-нарх сначала приступает к пробным стрельбам из лука, в столб, вкопанный на берегу моря. Расстояние отмеряют в два раза большее, чем при настоящей стрельбе в медведя. Пробная стрельба сама по себе интересна, особенно, когда море бывает чистое от льда. Если стрелок промахнется — стрела улетит в море. Утонуть она не утонет: на втором конце сделано оперение. Мазиле никаких поблажек — он должен лезть за стрелой в ледяную воду. Понятно, что ждет стрелка на охоте, если он не попадет в медведя или только ранит его; поэтому к пробным стрельбам юноши относятся серьезно и целятся тщательно. В столб стрелять надо три раза, и все три стрелы должны попасть в цель.

С первого раза молодой нивх попал. Второй раз — промазал. Тут же разделся догола и поплыл за стрелой почти за сотню метров от берега. В старые времена, если судорога сводила человека в воде, его и не спасали — значит, так хотел «Топ-ызнг», хозяин моря. Наш молодой стрелок оказался выносливым. Достав стрелу, он теперь целился тщательно и точно попал. Но поскольку из трех раз он попал только дважды, старики стрелять в живого медведя ему не разрешили — таков обычай.

Второй нивх оказался опытнее и удачливее. Ему и было предоставлено право убить медведя.

С привязи спускают самых сильных и ловких собак. Голодные собаки набрасываются на медведя со всех сторон. Тот быстро преображается, встает на задние лапы и с завидным проворством крутится на месте. Задача стреляющего — суметь изловчиться и подстрелить медведя, пока тот не успел поранить ни одну из собак. У нивхов собаки ценятся высоко.

«Тятид» и пение смолкают. Стрелок, присев и плавно натягивая тетиву, напряженно следит за медведем; он ждет, когда зверь откроет левую половину груди… Сверкая наконечником, летит стрела, затем другая… Страшный рев разносится вокруг, но вот он затихает — зверь рухнул замертво…

По ритуалу медведь остается лежать на земле. А гостей и участников праздника приглашают к застолью.

Какого угощенья здесь только нет!.. Медвежье мясо — вяленое, жареное, сушеное, мороженое и вареное; нарезанная большими кусками оленина; свежая, жареная, копченая рыба — кета, горбуша, навага, корюшка, таймень; жир — медвежий, нерпичий, олений; строганина из мороженого мяса и наваги… Соусы, приготовленные из клюквы, брусники, черники, шиповника, черемухи, рябины, настоенные на лекарственных травах. Арака, тоже приготовленная на пряных травах, ягодах и кореньях…

На второй день готовят медвежатину. Варят в большом медном котле, прямо на улице. Голову варят отдельно, бросая в бульон маленькими порциями коренья медвежьей дудки.

Вареное мясо нивхи делят на части — по числу здравствующих в роду семей. По увесистому куску медвежатины подносят и нам, топо-. графам. Нивхам, живущим далеко, мясо вялят и отправляют причитающуюся им долю с попутчиками, часто по всему Северному Сахалину.

После обильных угощений второго дня хозяину избы подают сваренную голову. Он разрубает большим ножом ее на четыре неравные части: одну — себе, вторую — нам, третью — нархам и четвертую — родичам, не присутствующим на празднике.

— А женщинам? — спросил я у Яргуна, заметив, что и на этот раз женщин не угощают.

— Нивха не должна знай больше мужчины, — ответил Яргун.

Под вечер второго дня медвежьего праздника подул сильный ветер. По мутному небу ползли тяжелые снеговые тучи, и повалил такой густой снег, что за несколько шагов ничего нельзя было рассмотреть. На побережье Охотского моря крутило, словно в гигантском снежном котловане, снсг и песок смешивались в одну серую липкую массу. Морские валы набирали силу, увеличивались.

Буран свирепствовал неделю. На седьмой день он утих, и сразу грянул мороз. На темнеющем небе появилась опрокинутая чаша с мерцающими звездами. Яргун сказал, что хорошая погода устанавливается надолго.

Продвигаться было невозможно. Снег такой, что олени проваливаются по самый живот. И чем дальше от залива Даги в глубь острова — тем труднее и труднее.

Посоветовавшись, мы решили сделать вот что. Впереди нарт должны идти в форме уступа три лыжника; причем первый идет полностью по целине, а двое за ним — уже только одной лыжей по целине. Первому идти тяжело, последним — легче, поэтому они все время чередуются. Вначале смена происходит через триста метров, потом — через двести, сто, а к концу дня, когда все выдыхаются до полного изнеможения — и через пять-десять метров. Идя таким образом, мы оставляем на снегу четыре лыжных следа. Это уже торная дорога для оленьих упряжек, если не подкинет каких-нибудь сюрпризов рельеф…

На карте рельеф обозначен емкими и точными топографическими знаками, красочный литографический оттиск выглядит очень эффектно. Одно удовольствие путешествовать по нему, только… мысленно. Тут человек становится сказочным богатырем: с любым грузом «переплывает» море и реку, переходит озеро и топкую марь, взбирается на любые горы.

Совершенно иное, когда идешь наяву, и не с мнимым, а с физически ощущаемым грузом.

Вот, к примеру, на карте море — зелено-небесного цвета, с ярко-синей береговой отмывкой. Красиво… А не скажет карта, что зимой на этом побережье постоянно свищут холодные пронзительные ветры.

Местами обозначено мелководье: через всю ширину реки хаотично разбросаны голубые треугольники — пороги. Через такое место плот перетаскивают волоком. Недалеко от порогов реку пересекает зубчатая линия — «пила». Это водопад — любой плот будет наверняка разбит в щепы.

В углу карты нарисовано огромное болото, по-сахалински — марь. Болото настолько велико, что его пришлось подразделить на травяное (вертикальные параллельные черточки), камышовое (трилистник) и моховое (между двух точек черточка). Голубые сплошные линии — марь непроходимая, а вот «кружева» из прерывистых линий — марь труднопроходимая. На мари нанесены кружочки с подсечками — это редкий низкорослый лесок. Обычно древесина здесь трухлявая, слабая: тонуть будешь — зацепиться не за что.

Вертикальные столбики с собственной тенью — вырубки. Дерево с поднятыми голыми сучьями — горельник. Всегда очень трудно ходить по «коричневым точкам» — песку.

На самой вершине горы расположен равнобедренный треугольничек. Это и есть пункт триангуляции — основа основ всей геодезической работы. Нам до него еще шагать и шагать.

Чтобы не мучить больше ни себя, ни оленей, решено устроить ночлег. Я как стоял, так и повалился на снег. Ни думать, ни двигаться не хотелось, полнейшая апатия. А надо встряхнуться. Ставить палатку, рубить дрова, варить ужин…

На сотню метров от палатки Яргун отвел оленей, знает, что далеко не уйдут — отпустил их. Вернулся в палатку. Вид у него подавленный.

— У нас на пути до самых гор оленьего моха много-много, — сказал он. — Однако в горах Даги его будет мало-мало…

Я насторожился:

— Ты откуда получил такое мрачное известие?

— Ягель расти на ровном месте, на горах нет…

— Мы же договорились, что необязательно вверх забираться. Между сопок лагерь раскинем.

— Ты меня. слушай дальше. Где два-три года не ходи оленьи стада, там ягель есть. Тогда оленям кушай хватит надолго, еще останется. У нас с тобой оленей мало. А если там ходи большое стадо? Быстро кушай, топчи все вокруг…

— Почему там обязательно должно большое стадо пройти, Яргун? Напрасно, наверно, ты беспокоишься.

А у самого даже спина и ладони вспотели. Не будет корма — Не будет оленей, вся наша экспедиция пойдет прахом… Что если многоопытный Яргун прав? Тогда остается один выход: отправлять каюра с оленями в Ноглики. Со всем остальным как будет — с перебазировками, с полевыми работами — вовсе не ясно.

— Подожди мрачный быть, — поняв мое состояние, снова заговорил Яргун. — Там, на месте, я лучше посмотри.

Я печалился о днях будущих, а беда подстерегала меня в эту же ночь. И если бы не Яргун — сидеть бы мне, как старшему, «сроком до восьми лет», как оговаривалось законом того времени. Кто-то из наших опрокинул рассол из-под вымачиваемой кеты. Олени так же, как наши коровы, любят соленое, но «пересол» может погубить их. Они вылизали снег до самой земли, изжевали часть палатки, облитую соленым. Не так уж страшно, если бы они потом не наткнулись на мешок с солью, лежавший на нарте около палатки. Мы спали, как убитые. Яргуна подняло недоброе предчувствие. Он вылез из палатки и, увидев животных возле мешка с солью, тотчас отогнал их. Спас оленей от неминуемой гибели, и меня с ними заодно… А то ведь — «срыв производственного задания», и разговор короток. После этого случая мы на каждую кочевку заносили мешок с солью в палатку или подвешивали на деревья.