По тайге — не по карте

Чем дальше уходили мы в тайгу, тем все позднее снимались с ночлега. И не из-за неорганизованности, не из-за лени, а из-за того, что ночью наших ездовых оленей разгоняли далеко по тайге бездомные разбойницы-росомахи. Охотиться на них времени не было, и непросто это: росомаха издали чует человека и к себе не подпускает. Мучились мы, мучились, по утрам собирая оленей, пока Яргун не отыскал в арсенале своей памяти старинное нивхское средство, основанное на той же, росомахиной «чуткости». Он стал привязывать на шею каждого оленя тряпочки. Утром их снимал, складывал в мешочек и запихивал к себе под малицу, чтобы у тела была. Такие ошейники пропитываются человеческим запахом, способным держаться продолжительное время. От росомах мы избавились.

Многому учился я в тайге. Ориентироваться по звездам, распознавать погоду, слушать звуки и шорохи… Труднее давалась «лесная книга». Для нашего проводника Яргуна она была беллетристикой, а для меня — очень сложным задачником. Разве с ходу научишься тому, что нивхи-охотники впитывают с молоком матери, вбирая многовековой опыт? Где обитает заяц, соболь, глухарь? Кто оставил следы на снегу? Как узнать — кто пробежал-пролетел, особенно летом?

Яргун растолковывал мне многие премудрости, говоря при этом:

— Живи много. Сам узнаешь!

Новичок в тайге, я умел пока лишь отличить звериный след от птичьего. Мало что определял безошибочно: заячий след мог узнать, еще росомаший, куропачий.

— Посмотри-ка, начальник, что там, на снегу? — подозвал меня Яргун.

Как мне не хотелось пасовать перед ним, отличным следопытом!

— Четвероногий… Зверь.

— Гм… Разве двуногие звери бывай? — возразил Яргун на мою жалкую хитрость. — Узнавай или не узнавай?

— Не знаю, Яргун, — признался я честно.

— Соболь. След свежий, совсем свежий. Вон — буря дерево выверни. Сейчас он под ней сиди и зорко следи за нами!

Мы все подошли к коряге. Тут же из-под нее выстрелил темно-коричневой окраски зверек и стремглав помчался к такому же поваленному дереву рядом.

— Если, однако, не жалко времени, поймай можно. Так как? Получай зверька? С собой возьми, в поселок принеси? А?

Для охотника сложно убить соболя, не повредя шкурки. А живым его взять каково? Мы бросились за зверьком. Свистели, хлопали рукавицами, колотили палками о деревья. Если он выскочит — по глубокому снегу убежит не быстро: днем зверек слегка неуклюж, не то что ночью.

Но соболь не выскакивал. Мы зорко глядели вокруг, заглядывая под корягу, — нету…

Яргун с хитроватой усмешкой глядел на наши растерянные физиономии. Потом подошел:

— Теперь мало-мало покурим. Соболь в дупле сиди, из дупла никуда не ходи.

Он смотрел на нас, улыбаясь одними глазами, и ждал, что же мы придумаем. Прирожденная выдержка охотника-таежника не позволяла подсказывать. Предложений было много: спилить дерево или срубить длинный шест и вытолкнуть соболя к дырке, в которую он проник, стучать по дереву, пока не обалдеет… Но ничего путного не могли придумать. Так не поймаешь, так поранишь… Спорили, спорили — ни к чему не пришли. Кирилл Кожухов покосился на Яргуна, сидевшего на коряге с непроницаемым видом:

— Этак мы до вечера простоим тут, у дерева…

— А-а-а, — Яргун докурил и неторопливо встал. — Теперь, однако, давай лови нашего соболя.

В самом низу дерева, у земли, он приказал мне расширить дырку. Кирилла послал на противоположный конец:

— Осторожно, однако, не стучи. Делай дырку поменьше этой и сиди тихо.

Мы удивленно смотрели на Яргуна, но тот, как ни в чем не бывало, продолжал распоряжаться:

— А ты, Петра, намотай на палку бересты, подожги и поднеси к нижней дырке. Дым потяни сквозняком. Соболь сибко-сибко не люби дым.

Мы сделали все в точности. Едва поднесли зажженный факел к нижнему отверстию, как сразу же на противоположном конце послышалось фырканье. Стремительно высунулась соболиная мордочка… Как только зверек показался весь, Яргун мгновенно успел обхватить его поперек туловища.

Красивый хищник, с мордой разъяренной кошки, с пышным шелковистым мехом и густой подпушью, был выкурен.

— Смотри-ка… Поймали! — восхищенно закричал Можелев. — Куда мы его теперь?

— В Ноглики, в питомник сдавай будем, — сказал Яргун, тут же соорудивший соболю намордничек.

Мы устроили соболя в чехле от спального мешка, и дальше он путешествовал вместе с отрядом.

Дошли до намеченной стоянки на участке работ. Базироваться здесь будем не более недели, но оборудовали свой выкидной лагерь капитально. Под палаткой убрали весь снег до самой земли, — выбрали ведрами, кастрюлями, отбросали лыжами. Палатку натянули на деревянный каркас и на низ положили тяжелые кряжи — чтобы не снесло ветром. Кряжи одновременно стали и опорами для нар-лежанок, на них положили тонкие жерди, накидали толстым слоем пихтовые и еловые ветки.

Ужин был давно готов, а Яргун, уведший оленей на пастбище, все еще не возвращался. Мы с Можелевым уже собрались идти на поиски, когда он бесшумно вошел в палатку, присел на корточки и молча закурил. Есть не стал, а выкурил подряд несколько трубок и тогда заговорил:

— Я ходи на широких лыжах в распадок. Ходи и не спеши. Я узнай, что в этих местах оленей не было. Снег хороший, иди и пой: «Ай-ай! Вай-вай!» Снег разрой руками и посмотри, сколько ягеля. Еды для оленей много-много… Но она лежи как под стеклом!

— Под зеркалом лежит? — лениво вставил Хамов. Я одернул его:

— Говори, Яргун.

— Я ходи вверх-вниз, много ходи, проверяй оленью еду под снегом. Везде толстая корка, лед… Плохо, однако.

— Лед под снегом?!

— Осень была сибко-сибко с дождями. Сразу после этого ходи сильный мороз.

— Совсем нет ягеля? Что же делать, Яргун?

— Пожалуй, по склонам олени раскопай. Но очень мало. Совсем мало.

Я отчетливо представил оленей, разбивающих в кровь копыта… Значит, старого оленевода не обмануло предчувствие: не одна беда — так другая. Значит, при каждой перебазировке нам тащить имущество на себе. Раз десять за зиму, на большие расстояния… Значит, мы не выполним объем работ.

В палатке стояла тишина. Все были подавлены и расстроены.

— Хлопцы! Подождите горевать! — воскликнул Николай Можелев. — Мы тебе, Яргун, дадим спальный мешок, продукты… Вот жаль, палатки нет второй… Ты завтра, без нарт, уведешь оленей. Не везде же прошедшей осенью гололедица была — разыщешь пастбища!

— Вай-вай, однако, ты молодец, — улыбнулся старик. — Я как раз это соображай в голове.

— А мы, что же, барахло на горбу будем таскать? — спросил Хамов.

— Подожди-ка, — теперь я отлично представил план Можелева. — Мы по выкопировке определим объем работ с этой стоянки…

— И узнаем количество дней!.. — подхватил Кожухов. — Нормально, все нормально!

Мы тут же сели за карту и высчитали, что Яргун со своими оленями должен прибыть к нам на десятый день.

— Старина, а как ты один пойдешь? — спросил Кирилл — Всю дорогу олени шли по лыжному следу…

— А я езжай по рекам. Пока не найду олений мох.

Можелев мечтательно потянулся, успокоившись:

— Я недавно вычитал в одной газетке, что имеется такая жидкость… — Он достал замусоленную записную книжку, полистал: — Во! Хлористо-магниевая щелочь… Способна лед уничтожать. Разгреби снег, намочи составом лед — и, пожалуйста, сколько угодно ягеля!

От такой перспективы Яргун даже прищелкнул языком, что крайне редко с ним бывает.

Утром Недогадов и Кирилл Кожухов остались дооборудовать лагерь, наготовить про запас дрова. Остальные пошли на рекогносцировку.

Начиналась работа.

Первую триангуляционную пирамиду мы не увидели. Поднялись на сопку — должна же быть! На голой вершине из-под снега торчал кол. Разбросали снег, и обнаружили останки деревянного треугольника. На месте упавшей пирамиды срубили и поставили временную веху. Закрепили, чтобы не снесло ветром.

Вот теперь мы «привязались» к своему участку работ. Я ищу в бинокль по горизонту остальные точки — одной-единственной для теодолитных ходов недостаточно. Чтобы начать топоработы, на худой конец надо хотя бы две пирамиды. Обнаружил далеко на горизонте едва различимый силуэт — он то попадал в поле зрения, то исчезал напрочь: рефракция, наверно, приземные слои воздуха колеблются. Второй пункт оказался удаленным от нас километров на тридцать.

С сопки мы засекли по дыму свою палатку. В гористой местности зимой дым виден далеко даже невооруженным глазом.

С рекогносцировки в палатку возвращались другим путем — надо было посмотреть местность, ознакомиться. И чудо увидели.

Сначала понять ничего не могли — что за диво?! Вроде, ель — как ель, но до чего чудно растет. Не вертикально, как положено ей, а параллельно земле… Все четырнадцать-пятнадцать метров ствола тянутся, стелются по земле. А по дереву, через метр-полтора друг от друга, нормально растут вверх от ствола девять елочек. Крайнее деревце, растущее у корня елки-матери, повыше, остальные — меньше и меньше.

А еще говорят: в лесу все деревья одинаковы!

Печурка наша топилась, ребята ждали с ужином. Такой порядок был заведен: дожидаться своих с профиля. В маленькой шестиместной палатке-«простуде» тепло. Но это только с вечера. В эти недолгие теплые часы мы разнеживаемся, лежа поверх спальных мешков. Печка остывает, и мы мало-помалу забираемся внутрь спальников; а утром едва поднимаем головы — вспотевшие с вечера волосы примерзают к ткани… Вместо воды — в ведрах до самого дна лед.

Физзарядка нам не требуется. Снегом умоешься — и хорош. За день так «назаряжаешься», что косточки болят… Напляшешься возле теодолита, согревая пальцы то под мышкой, то за пазухой. Хлеб всухомятку съесть — и то времени жалко. Только и поглядываешь на солнышко — подольше бы не садилось за лесной гребень.

…Отряд вел работы уже больше месяца. К нам вернулся Яргун. На каждой стоянке он умудрялся находить корм для оленей. Пусть не очень сытно, но животные все же были накормлены. Обычно Яргун приходил с пастбищ поздно. Но когда случалось, что возвращался пораньше, было одно занятие, которому он отдавался всей душой — подледный лов. Старик с большим мастерством делал майны, рыбу ловил только самодельными крючками и на естественную приманку — высушенную и обработанную тузлуком рыбешку.

Если у меня была возможность, я старался непременно побыть с ним на рыбалке. Он занимался этим так серьезно и сосредоточенно, что к такой ловле могло подойти одно определение — работа.

Раз мы стояли с Яргуном у переката. Ледяной панцирь сковывает зимой глубокую воду, а на мелководье быстрое течение не дает спрятать воду под лед. Мимо нас проскальзывали гольцы-, наважки, форели… Рыбины как-то странно выпрыгивали вверх. Яргун смотрел на них, и узкие глаза его совсем сощурились-спрятались.

На том берегу неожиданно высунулась из воды усатая плоская мордочка.

— Яргун!.. Кто это?

— Где? — встрепенулся старик, сосредоточенно смотревший в воду.

Зверек успел нырнуть. Там, где он показался и скрылся, лопались по воде пузырьки. Но вот мордочка снова появилась: во рту у зверька, расположенного низко, как у акулы, трепетала рыбка.

— Выдра! — торжественно прошептал Яргун, — Так вот почему рыбешки выпрыгивай из воды…

Зверек покрутил головой и, не обнаружив ничего подозрительного, поплыл к береговому припаю. Секунда — и плоское, узкое тело оказалось на льду. Выдра опять огляделась. И стала кататься, словно собачонка. После «обтирочной» процедуры вскочила на ноги, отряхнулась, замерла.

Яргун предупреждающе взял меня за руку, и мы стояли тихо, не шелохнувшись. Когда хвост зверька исчез в воде, Яргун сказал:

— Выдру испугай, она уходи из этих мест. Совсем уходи.

Вечерами, при свете свечи или «консервного» светильника, мы приставали к Яргуну, чтобы он рассказал о себе. Старый нивх не был словоохотлив, но на одну тему говорить любил. Петр Недогадов, зная, на чем сыграть, вкрадчиво просил: