По ту сторону спорта

Страх в цене

Плохих игр, как и плохих от рождения людей, не бывает. Состязания превращаются в жестокие и вызывающие низменные чувства зрелища, конечно, не по вине непосредственных исполнителей — обычно людей смелых и незаурядных, но талантом делать деньги не обладающих. Капитал за них преспокойно наживают предприниматели, вкладывающие доллары и прочую валюту в бесстрашных спортивных каскадёров. В кино, например, гибель трюкача чревата для режиссёра крупными осложнениями. В мире же профессионального спорта смерть или рана гладиатора — дополнительная и бесплатная реклама для содержателя аттракциона, где на входные билеты введена наценка за бренность недорого стоящей человеческой жизни.

Храню и лелею редко надеваемую старенькую выцветшую маечку с полинявшим сюжетом — в горной расщелине над синим морем парит в воздухе одинокая фигурка. На майке, почему-то с ярлыком «Сделано в Швеции», окольцовывающая рисунок надпись: «Акапулько, прыгуны горы Кебрада».

Эх, Акапулько, Акапулько, мексиканский городок на песчаном берегу Тихого океана, куда слетаются отдыхать, купаться и загорать со всего Американского континента. Публика собирается обеспеченная — большинство из США, хотя самые богатые предпочитают пышную Флориду и аристократические Гавайи. В Акапулько еда и услуги обходятся сравнительно недорого, а солнце бесплатно палит круглый год.

Со сборной СССР по прыжкам в воду мы путешествовали тогда — 40 часов лёта с бесчисленными посадками и пересадками, сменой самолётов — по маршруту Канада — Мексика — США. Названия стран сократили и назвали турне «Канамекс». В тот раз «Мекс» — Мексика — случайно выпало на Акапулько. Первое впечатление — раскрашенные радугой дельтапланы в голубом небе. Неизвестно чего больше — их или машин на ведущем в город шоссе. Серебрящийся песком пляж — прямо под окнами скромного отеля «Посада дель Соль». Непривычно очутиться в лениво развлекающемся городишке после напряжённого московского ритма и прыжкового турнира в канадском Торонто, кипящем энергией и деловитостью.

Нам объяснили: вы попали «не в сезон». Полупустые отели и пустые рестораны, пустынные пляжи… Вечерами гуляя по улицам с тренерами, ныне покойным Гердом Александровичем Буровым и Борисом Павловичем Клинченко, мы боялись присесть на скамейку. Стеснительный Клинченко испуганно шептал: «Не надо, не надо. В гостинице насидимся». А мы с Буровым покатывались со смеху: знакомство с Акапулько началось забавно. Сели отдохнуть в парке и были в мгновение ока окружены громкоголосым хором певцов-марьячес, пропевшем серенаду в честь зардевшегося Бориса Павловича. Подхватились с места и заскочили в ресторан напротив. Откровенно спавшие в полном отсутствии посетителей оркестранты вскочили будто пожарники при возгласе «Горит!», и зазвучал нежданный туш. Рванулись из дверей и были «пойманы» владельцем соседнего пивного бара. От него уже не ушли: ловкач буквально всунул в руки по кружке, и мы продегустировали изделие мексиканских пивоваров. Загорали на пляже, и любознательный прыгун в воду Саша Косенков занялся рассматриванием безделушек, которые притащил бродячий торговец. Непростительный, как выяснилось, поступок спортсмена Косенкова послужил сигналом к атаке. Мы попали в окружение — сувениры тащили чемоданами. «Саня, покупай, — выкрикнул не раз бывавший в подобных переделках Буров. — Иначе не отпустят». Косенков полез в карман и вызвал перепалку среди служителей свободной торговли: у кого будет покупать белобрысый европеец. Косенков с перепугу приобрёл какое-то произведение народного искусства. Это и послужило основанием на снятие осады: нам было позволено спастись полупозорным бегством. «И ещё свистят», — злился Саша, прижимая завёрнутую в газету покупку. «Нечего прицениваться ко всякой ерунде», — на ходу советовал я. И был не так уж и не прав: при рассмотрении в отеле произведение вдруг приняло вид обыкновенной, отшлифованной морем деревяшки.

«Не сезон», — вздыхали в нашей пустующей гостинице. «Сплошные убытки», — с хрипом выдыхал хозяин ресторанчика, где мы обедали в гордом одиночестве. «Сейчас-сейчас», — неторопливо обслуживали нас догадливые официанты. Понимали — от спортсменов, питающихся за счёт организаторов турнира, чаевых, естественно, не дождаться. Городок, как завалившийся на зиму в берлогу медвежонок, пребывал в ожидании лучших времён и богатых гостей.

Только в ресторане на горе Кебрада жизнь по-прежнему била ключом. Здесь лихо игнорировали межсезонье, приносившие в Акапулько безработицу. Человек, построивший ресторан «Эль Мирадор» прямо на горе, не прогадал. Я старался сосчитать, сколько же открытых террас и застеклённых, освещённых розовым светом залов в этом пищеблоке-гиганте. И сбился со счёта — девять? Двенадцать? Днём тут тихо. Официанты, одетые в белую униформу, напоминающую парадную форму морских офицеров, томятся от зноя и скуки. Вечерами сюда, за город, стекается и съезжается шумная, весёлая и разноязыкая толпа туристов. Быть в Акапулько и не увидеть игроков со смертью, прыгающих со скал высотою в десятиэтажный дом? Да это неприлично! Предвкушение диковинного зрелища не отражается на аппетите. Не рекой — океаном — льётся лучистое мексиканское вино. Столы ломятся от диковинных блюд. Заметно сгибаясь под тяжестью широченных подносов, снуют между забитыми столиками жонглёры-официанты. Поблёскивает золотом утопленное во льдах серебряных ведёрок шампанское. Гулять так гулять: наступает час «пик».

Густеют, дыбятся на смотровых площадках толпы, не дотянувшие до ресторана, стоящие пониже на жизненной лестнице и, как следствие, здесь, на горе. Идёт борьба и толкотня, венец которой — место поближе к перилам. Мы попали в общество почётных фотографов. Мало кто не прихватил кино- и просто камеру. Отовсюду несутся выкрики, смех. Чудится мне или они действительно неестественны, нервозны? Хлеб отведан. Теперь зрелищ! Зрелищ!

В девять вечера у возбуждённой публики хватает такта оборвать на полуслоге нетрезвые шутки. «Эль Мирадор» тревожно замирает. Прожекторы освещают лестницу, ведущую вниз, к океану. На ней появляются трое мужчин. Они — прыгуны, и ради них пришли туристы. Рискуя снизить накал повествования, позволю заметить: вид у тройки не такой точёно-элегантный, как у моих друзей-спортсменов — прыгунов в воду.

Двумя отвесными выступами гора Кебрада уходит метров на сто в океан. Между выступами — скалистое, не залитое водой ущелье. Девять часов — время прилива, и накатывающаяся океанская волна на какие-то минуты заполняет неширокую полоску меж скалами. С высоты 38 метров в неё летят бесстрашные мексиканцы.

Выглянула луна, и я принялся рассматривать старую знакомую. Странное ощущение нашёптывало: луна да и всё остальное — искусственные, фальшивые. Но хлопнула пробка от шампанского, и вернулась реальность. Луна была настоящей. И тройка ребят, готовых рисковать, тоже была настоящей и пока живой-невредимой. Лунный свет, усиленный тремя прожекторами, падал на вершину, выхватывая, как кусок из тьмы, лик святой мадонны Гваделупской. Почему именно она покровительствует прыгунам из Акапулько? Боюсь, ответа мне уже не узнать. Трое истово молятся на коленях, вымаливая счастливый ли прыжок, здоровье ли, деньги… Согласен, картинка чересчур театральная. Но представьте вой пенящихся океанских волн, мрачные скалы и три одинокие фигурки у подножия бездны. Все ждут от прыгунов диковинного зрелища, если хотите, чуда схватки со смертью, и они умело настраивают и себя и других на это чудо, которое должно завершиться обязательной победой.

Раздражающий звук гонга несётся откуда-то из «Эль Мирадора». Он обрывает молитву: хватит, пора за дело. И так на кухне остывают сотни заказов. Прыгуны ставят свечи к мадонне. Три крохотных живых огонька, три горящие надежды. Три жизни, поставленные на бесстрастную карту.

Жевать прекратили ненасытные, пить — и опьяневшие. Внимание: прыгуны пожимают друг другу руки, приветствуют зрителей, один вспрыгивает на высокую белую тумбочку. Отсюда ему видно, как приближаются к ущелью чёрные волны. Кто-то невидимый, но такой незаменимо-необходимый, снизу подаёт прыгуну условный знак: волна идёт, она близко и вот-вот заполнит ущелье. Слишком долгое ожидание подобно гибели. Ещё миг ждёт смельчак самой большой волны и прыгает. В момент прыжка видно подсвечиваемое прожектором каменистое дно. За те четыре с половиной секунды, что длится полёт, в ущелье с могучей силой врывается бурлящая и кипящая вода. Тут нужны точность, бесстрашие, выдержка. Прыгни на мгновение раньше — и прощай, весёлое Акапулько. Необычна траектория полёта. Вначале парение на метра четыре вперёд — как при прыжке в длину. И только потом — «ласточкой» вниз. По ресторану проносится нечто вроде сдерживаемого «а-а-а-ах!»

Прыгун вошёл в воду, как и положено на соревнованиях: абсолютно вертикально, ноги не разведены, брызг — минимум. Не осудили бы его, не выполни он этих строгих прыжковых заповедей. Да кто здесь понимал толк в сложном и благородном искусстве полётов над водой? Гости ждали щекочущего нервишки поединка, чтобы потом, когда всё закончится, с удовольствием провозгласить тост в честь трюкача или, наоборот, проглотить стаканчик за его забвенную память. Неизвестно, что лучше. Если, не дай — или дай? — бог, случится и произойдёт, будет о чём рассказать папе в Нью-Йорке и бабушке в Калифорнии.

Стоп-стоп. Умерю порыв разыгравшейся фантазии. Были в тот вечер на открытой веранде «Эль Мирадора» и знающие истинную цену совершённому. Для не очень разбирающихся в малопопулярных прыжках в воду имена чемпионов Олимпийских игр, мира, Европы и прочих крупнейших состязаний прозвучат пустым звуком. Для почитателей они — живая история красивейшего вида спорта. «Они» — это итальянцы Клаус Дибиаси и Франко Каньотто, наши Ирина Калинина, Александр Косенков, Николай Михайлин, шведка Ульрика Кнапе, американцы Джаннет Чандлер, Фил Боггс, Синтия Портер… Спортивные звёзды смотрели под ночным мексиканским небом на звёзд представления, называющегося «Клифф дайвинг» (ныряние со скал). Спортсмены волновались, нервничали, кусок не лез в горло. Как по команде отданный приказ: «Бутылочку кока-колы, плиз» — вызвал молчаливое осуждение недоумевающих официантов. Чемпионка Олимпиады в прыжках с десятиметровой вышки — как трогательно-безопасна, игрушечна казалась эта вышка по сравнению с 38-метровой высотой, — Ульрика Кнапе беззвучно молилась вместе с мексиканскими каскадёрами. Капитан ВВС США в отставке, трёхкратный победитель мировых первенств и олимпийский чемпион Фил Боггс незаметно для себя приговаривал: «Нужна, чёрт подери, страховка. Сразу после прыжка страховка, чёрт вас подери». Пожелания Фила, высказанные в не совсем джентльменской форме, чётко выполнялись. Действительно, после прыжка стоящие внизу мальчишки быстро ныряют в ущелье. Даже при набегающей волне глубина здесь метров пять — не больше. Прыгнувший со скалы может при входе в воду оцарапаться об острые камни, удариться о дно… Предусмотрительный экс-лётчик нюхом почуял и эту опасность. Публика — уверен — о ней и не догадывалась.

…Благополучно выбрался из воды третий мексиканец, и наш столик облегчённо рассмеялся шутке серебряного призёра мирового первенства Коли Михайлина: «Герд Саныч, ваша очередь прыгать». Главный тренер сборной Буров, чтобы успокоить разнервничавшихся перед представлением ребят, на полном серьёзе убеждал нас, будто дважды на спор прыгал со скалы.

Ресторан снова оживает, наполняется говором и смехом, перекрывающим и шум океанского прибоя. Скромные бутылочки коки допиты, и созвездие чемпионов, не сговариваясь, но дружно, мчится вниз, к обыгравшим смерть. Мы скачем по бесконечным лестницам, а я переживаю, что не запомню реплик, которыми ребята перебрасываются на интернациональном английском.

Ульрика Кнапе: «Я едва не разрыдалась. Зрелище не для моих бедных нервов».

Ирина Калинина: «Какая же я трусиха по сравнению с этими парнями».

Клаус Дибиаси: «Техника примитивна. Вход в воду — приличный. Бесстрашие — выше всех похвал».

Николай Михайлин: «Травмы неизбежны. Годам к сорока ни у кого здоровья не останется. Моя бы воля — запретил бы прыгать!»

Но воля была не Колина. Чья? Напишу: хозяев ресторана «Эль Мирадор» и управителей туристических агентств, несущихся с ними в одной упряжке, запряжённой бедными прыгунами.

В том — не нашем — мире, где живут представления дающие и представление вкушающие, продажа своего ума, тела, мускулов или, как у прыгунов, бесстрашия запрограммирована. Сливки несправедливого, по-капиталистически безжалостного общества нещадно выжимают всё возможное и невозможное из попавших в их липкие и загребущие руки. В твёрдой зависимости от степени способностей и размера приносимой прибыли эксплуатируемым подкидывается кость. Она бывает сладкой и, смотря по обстоятельствам, даже с корочкой вкусного белого мяса. Но всегда остаётся костью, которой снисходительный хозяин поощряет верного пса.

Итак, мы добежали наконец до нижней лестницы. И прыгуны-спортсмены расцеловались с прыгунами-смертниками. На горе Кебрада, как выяснилось, знали о визите чемпионов и, вопреки обычаю, выставили на прыжки нечто вроде сборной. Её признанным, разве только не избранным, капитаном был крепкий, коренастый и уже не молодой Игнасио Санчес, а по-простому — Чоколатте — Шоколадка. Прозвище, догадаться нетрудно, получено за идентичный с шоколадом цвет кожи. Чоколатте — трёхкратный чемпион мира по прыжкам среди профессионалов. Любопытно, но факт: никто из спортсменов о таком первенстве не слышал. Шоколадка был слегка уязвлён, пока знаменитый и известный мексиканцу, тоже трёхкратный, только олимпийский, чемпион Клаус Дибиаси не сделал приятного для жителей Кебрады признания:

— Ни за какие деньги мира со скалы не прыгнул бы.

— Это многие так говорят, — почему-то с радостью закивал Шоколадка. — А потом ничего, прыгают. — И ветеран игры с судьбой рассказал свою историю. После неё вопрос «Чья же воля?» задавать наивно.

Шоколадка родился у подножия Кебрады. Он умел считать до пяти и не решается сказать наверняка, сколько же у него было братьев и сестёр. К бедности привыкли. Она была неизбежна, как вечерние океанские приливы. Единственное бесплатное, потому и доступное развлечение — плескание в воде — использовалось на полную катушку. Днями напролёт плавали, ныряли, задержав дыхание, сидели под водой. А самый храбрый и отважный на Кебраде парень — Роберто Рамирес однажды ночью на спор прыгнул в ущелье с 38-метровой скалы. Легенда ли это? Похоже. Но Шоколадка, пребывавший в 1935 году в трёхлетнем возрасте, божится, что помнит первый ночной прыжок. Десятка два туристов, отравлявших здоровье алкоголем в баре неподалёку, поощрили Роберто горстью брошенных в ущелье и тотчас же выловленных мальчишками монет.

С этого и берёт отсчёт история прыгунов горы Кебрада. Ныряли группами и в одиночку, днём во время прилива и ночью. Дрались в кровь за мизерные, подбрасываемые туристами крохи. Шли кланом на клан, компанией на компанию. Право на дарящий кусок хлеба прыжок доказывали тяжёлыми и не скучающими без дела кулаками. Ресторан процветал. Об источниках процветания того не скажешь.

Распри и драки не утихали до 1947 года. Дату Шоколадка запомнил накрепко. В 1947-м все прыгуны Кебрады собрались на горе и, хотя белые флаги не вывешивали, заключили перемирие. Кто-то умный и уважаемый, по молодости Шоколадка не запомнил кто, держал необычную для тех далёких лет речь. Он внушал соплеменникам, что бесконечные споры и раздоры выгодны кому угодно, но не им. Тогда и создали необычную организацию, название которой выведено в моём блокноте твёрдой рукой обучившегося грамоте Шоколадки: «Клуб прыгунов в воду Кебрады, Акапулько, Мексика».

В клубе 32 человека — все местные. Младшему 15, старейшине — 50. Юные прыгают со скал пониже, остальные — с 38-метровой. Они, и только они, имеют право подниматься на площадку у «Эль Мирадора». Никаких чужаков, но и никаких ссор и стычек между своими. Сезон в Акапулько длится шесть месяцев. На эти полгода приходится наибольшее количество прыжков и, естественно, заработанных песо. Разбившись на тройки, 12 прыгунов совершают три рискованных полёта в 13 часов и трижды вечером. Сутки риска на два дня отдыха. Ресторан и туристические агентства пытались было выставлять другие условия. Сплотившиеся прыгуны настояли на этих. Не бог весть что, но сносная жизнь обеспечена. Вот она, сладкая косточка, — во сто крат лучше, чем безработица. А безработных в городе хватает. И когда нет сезона… Спортсмены закивали головами, искренне посочувствовали. И только «Эль Мирадор», спасибо прыгунам, всё равно полон-полнёхонек.

— Вы застрахованы? — Американская деловитость и предусмотрительность не покидает Фила Боггса.

Шоколадка удивлён. Кто же рискнёт страховать смертников? Не ресторан же? Прыгуны платят взнос в маленький собственный фонд и подбрасывают немножко деньжат получившему травму. Вот и всё «социальное обеспечение». Разговор об увечьях суеверному Шоколадке неприятен. Двое его коллег помоложе подтверждают: они досконально изучили ущелье. Но ветер и солнце — не застывшие на дне камни. Подул ветерок, случайно ослепил прожектор, солнечный луч — ориентировка потеряна. Ломаются ключицы, руки… Вечное напряжение, постоянные удары о жестокую воду бесследно не проходят. Отработав несколько лет, прыгуны слепнут, мучаются от головных болей.

Есть у ребят с Кебрады поверье: поднялся на скалу — прыгай. Не поборешь страх, не выгонишь из души подкатившееся отчаяние, считай этот прыжок последним. Святой обычай не нарушается. Единственное дозволенное — отойти от края скалы, если вдруг защемило сердце или налетел ураган. Но утих ветер, отпустило сердце — прыгай, прыгун!

Шоколадка и сам растроган рассказом друзей. Кнапе с Калининой хлюпают носами. Хмурится Дибиаси. Даже Боггс непритворно расстроен. «Моя бы воля, моя бы воля…» — клонится к моему уху Михайлин.

— Вам не страшно? Во имя чего рискуете? — задал я вопрос, который не мог не задать журналист «Комсомольской правды».

— А что остаётся делать? Проживи без проклятых денег, — разозлился Шоколадка и высоко задрал рубашку: шея, плечи, руки, живот — в разнокалиберных шрамах. Остры камешки Кебрады.

— О чём вы думаете там, на вершине?

— У меня жена и шестеро детей. И мой полёт ни в коем случае не должен стать последним. Главное — выдержать, дождаться волны и войти в воду, не коснувшись камней. Это почти всегда удаётся.

— А если нет?

— Об этом лучше не задумываться.

Уезжали из «Эль Мирадора» усталыми, замученными, опустошёнными. На вершину Кебрады медленно поднималась новая тройка прыгунов…

Мы ещё встретились с Шоколадкой. Он приходил поболеть за наших ребят. Подарил маечку, ставшую нетленной. Катал по городку на длиннющем лимузине. Сладка ли была косточка? Его знало пол-Акапулько. Профессия прыгуна считалась престижной и почётной. А я, восхищаясь силой духа Шоколадки и его друзей, никак не решался сказать: «Может, бог с ними, с деньгами? Живут же — не умирают и безработные. Их в стране миллиона четыре. Но живут! И, просыпаясь утром в жалких лачугах, к которым туристов не подпускают и близко, не мучаются мыслью, что сегодня в девять вечера…» Не решился и не спросил. Слишком по-разному понимаем мы бесценную цену того, что именуется прекрасно и кратко — «жизнь».

ВСЁ в этом мире относительно. Борьба за выживание, которую ведут прыгуны с горы Кебрада, — опасная, но юношеская забава по сравнению с происходящим в американском футболе — просьба не путать с нашим, европейским. Ни в одном профессиональном виде спорта, включая бокс, спортсмены не приносят стольких бессмысленных жертв, как в этом, признанном в США «развлечением № 1». Зверское «развлечение» ежегодно уносит 20 жизней. Добавьте 60 неизлечимо парализованных и миллион получивших переломы, ушибы, растяжения, кровоизлияния, разрывы связок и прочие болезненные травмы. Американский футбол не оставляет в покое и относительно счастливо добравшихся до финиша спортивной карьеры. Продолжительность жизни экс-футболиста на 15 лет ниже, чем у среднего американца. Каждый из трёх бывших профессионалов умирает, не дожив и до пятидесяти. Статистика не только мрачная — она по-настоящему убийственная.

Игра — часть, и существенная, американской жизни. Один из её любимых символов, типа пресловутой кока-колы, обвешанного пёстрой мишурой Голливуда или рвущегося ввысь нью-йоркского небоскрёба. Футбол повсюду. Для впервые попавшего в США это непонятно и непривычно. Метровыми буквами бьют в глаза названия команд на перекрёстках широченных автострад. Заполнены футбольными отчётами газетные, иногда и первые полосы. Телевидение — могучее и не имеющее конкурентов — отдаёт любимцу лакомое время (прайм-тайм), когда у экранов усаживаются миллионы.

Американцы объясняли мне: в этом виде спорта, как нигде, проявляются человеческие качества, обладать которыми мечтает человек с улицы, — скорость, фантастическая реакция, жёсткость и, простите нас, европейцы, жестокость. И потом, мы в Штатах росли с футболом, играя в него с детства. Нам, американцам, понятны движения спортсменов, их мысли и чувства. Мы знаем об игре и футболистах всё, вплоть до того, подстрижен ли ноготь на указательном пальце Джо Намата (звезда американского футбола. — Н.Д.). А ваш, европейский футбол, да и хоккей, для наших болельщиков чужие, инородные виды. В чём логика мышления игроков? И почему они сдерживают эмоции?

Насчёт эмоций — абсолютно не согласен, в остальном же объяснение приемлемое. Но для американца — не для нас. В фельетоне «Белая ворона» Арт Бухвальд высмеивает чрезмерную, по его мнению, любовь соотечественников к американскому футболу. Бывшие друзья единодушно вышвыривают из бара многолетнего собутыльника, который предпочёл просмотр фильма «Убить пересмешника» с Грегори Пеком в главной роли репортажу о матче за высший трофей американского футбола «Супербаул». Вот как сформулирован обвинительный приговор ослушнику: «Финал — священный день для каждого американца. Сто миллионов ждут его целый год в тревоге и радости. И если кто-то говорит, что ему „плевать на футбол“, за такие слова полагается… Только извращенец может в этот день смотреть по телеку „Пересмешника“».

Однако выслушаем мнение и второй, потерпевшей стороны: «В вашем футболе уже ничего не осталось от настоящего спорта. Не поймёшь, где бизнес, а где футбол. Сплошная дрянь!»

Суд присяжных оправдал исколошмативших «белую ворону». Но суд-то был, как и футбол, американским. Попробуем без излишней поспешности и заранее припасённых выводов разобраться: что за игра американский футбол? Никак не оскорбляя фанатичных его приверженцев, всё же приведём сверхкороткую историческую справку. Игра экспортирована в Америку английскими колонистами в начале семнадцатого века. Зато авторский патент на современные правила — целиком американский. В командах по 11 человек. Главную цель можно определить приблизительно так: получить побольше очков, внося или вбивая 425-граммовый мяч за линию ворот соперника. Не правда ли, напоминает регби? Но регби выглядит настольным теннисом на фоне футбола. Матч — четыре периода по 15 минут чистого времени — длится часа два – два с половиной, не меньше.

Первое впечатление такого неподготовленного телезрителя, как я, было ужасающим. Сплошные стычки — стенка на стенку. Нападающие стремятся выиграть вбрасываемый мяч у семёрки защитников и отпасовать быстрому игроку — раннеру. Тот должен доставить мяч за линию ворот противника или перебросить рукой продвигающемуся вперёд свободному партнёру. Мяч вводится в игру минимум раз сто. И каждое вбрасывание начинается и завершается безобразной, с моей дилетантской точки зрения, дракой, изредка переходящей в жесточайшее всеобщее побоище.

Судей, включая главного рефери, пятеро. И никто не скучал без работы. Штрафы назначались щедро. Мне они, видно с непривычки, показались странными. Красных и жёлтых карточек, знакомых по нашему футболу, не существует. Команда штрафуется не удалением, а переносом места схватки на пять – семь с половиной метров в сторону ворот провинившихся.

Я бы сказал, что все игроки — мастера исключительно узкой специализации. Команда защищается — и тренеры выпускают шестерых-семерых здоровеннейших линейных защитников. Предстоит схватка при вбрасывании мяча — и на поле выбегают неправдоподобно мощные на вид игроки. За час на синтетический газон длиной 100 и шириной 49 метров выходило по 25–30 футболистов из сорока, заявленных на матч клубами.

Сидя у экрана, невозможно определить габариты играющих. В цветастых шлемах, с масками, предохраняющими лицо и челюсть от ударов, в наколенниках и толстенных перчатках, они виделись мне двухметровыми гигантами. Это, повторяю, первое впечатление умело усиливалось необычным для нас телеракурсом трансляции: крупный план снизу. Такими, прочитав в детстве Герберта Уэллса, я и представлял инопланетян.

Телевизор не обманывает. Средний вес игрока превышает 120 килограммов. Рост достигает баскетбольного — 190 сантиметров. В скорости нападающие не уступают спринтерам-легкоатлетам. Да они и есть бывшие легкоатлеты, заманенные высокими гонорарами в профессиональные клубы. В первенстве Национальной футбольной лиги (НФЛ) выступают чемпионы Олимпиад и не испробовавшие сил в олимпийских стартах: тяга к деньгам переборола жажду медалей и побед по славу флага. Очевидный и неоспоримый вред, который наносит футбол любительскому спорту США, не возместить. От переманивания ярких талантов скудеет не только американский, но и международный любительский спорт. Долларовый блеск затмил блеск олимпийский, например, выдающемуся барьеристу Нехемиа. Темнокожий спортсмен, первым в мире пробежавший 110 метров с барьерами быстрее 13 секунд, подписал контракт с обладателем «Супербаула», командой «Сан-Франциско-49». Махинации экс-президента Картера помешали неоднократному рекордсмену мира принять старт в олимпийской Москве. Деньги лишили статуса любителя, закрыв дорогу и на Игры 1984 года. Если бы Нехемиа был одинок! Вербуют всех, кто может сгодиться на футбольном поле вне зависимости от спортивной специальности. Ущерб невосполним. Скольких рекордов не установлено, каких выдающихся результатов не достигнуто из-за ненасытного футбольного насоса, паразитически втягивающего не на своём зелёном поле взращённых чемпионов.

Кто же стоит за вербовщиками? Кто занимается оптовой скупкой физически одарённых? И кому по карману выкладывать крупные банкноты, соблазняя молодых людей, зачастую не успевших проявить себя в большом спорте? Надеюсь, газету «Вашингтон пост» в «левых» взглядах и настроениях не заподозрить. Её и цитирую: «Большинство владельцев клубов — мультимиллионеры, которым есть что скрывать от сборщиков налогов трёх континентов. Они построили собственные жизни на делании денег. И если покупка клуба, играющего в мяч, тешит тщеславие — в спортивных колонках частенько восхваляют добреньких хозяев, — то это и дополнительный способ заграбастать лишние денежки… Не отстучать на попавшейся под руку пишущей машинке, что скупщиков футбольного и бейсбольного имущества заботит единственное — доллары, доллары и в бесконечной степени доллары, значит уклониться от долга». Сказано, по-моему, метко, в энергично-красноречивой американской манере. Какие ещё требуются свидетельства корысти и алчности футбольных «благотворителей»? В последние годы в американском футболе не зарегистрировано ни одного банкротства. Никто из вложивших капитал в игру не остался без профита. То есть можно считать доказанным: грабёж любительского спорта ведётся во имя новых и новых прибылей.

В дни матчей гигантские подковообразные стадионы, где лютуют спортивные гладиаторы, до краёв заполняет возбуждённая, взбудораженная толпа. Игра выгодна, ибо она в моде. Встречи далеко не первоклассных студенческих команд собирают не менее 35–40 тысяч. Некоторые колледжи и университеты сознательно — редчайший для США случай — влезают в долги, чтобы построить 60-тысячные арены-подковы своим второсортным сборным. Иметь команду престижно, расходы на строительство окупаются быстро. На поединки футбольных профи абонементы — о билетах забудем, достать невозможно, — распроданы до начала сезона. В Денвере и Нью-Йорке, Колорадо-Спрингсе и Вашингтоне нам, гостям из СССР, торопились похвалиться не памятниками национальной культуры, а и вправду роскошными и внушительными футбольными стадионами.

Представим немыслимое. За весь сезон хозяева клубной арены не продали и банки пива. Реализация этой антиспортивной продукции тоже составляет значительную часть прибыли. К платной стоянке — понятно, кому плата? — не припарковалось и дюжины машин. На игры приобретено три жалких абонемента и пара сотен билетов. Катастрофа? Разорение? Полное банкротство? И близко непохоже. Контракт, заключённый Национальной футбольной лигой с ТВ, гарантирует клубу чистый доход, выражаемый семизначной цифрой. Бизнесменам от большого спорта потерять деньги практически невозможно.

Чем же вызвано благородство всемогущего американского телевидения? Любовью к популярному в народе спорту? Меценатством высоких покровителей? Ну уж нет. Когда вопрос касается долларов, разговоры о любви в Соединённых Штатах как-то незаметно затихают. В США обожают проводить опросы и сопоставлять различные статистические данные. Точность и расчёт у американцев, простите за сравнение, впитаны с молоком матери, как и привязанность к футболу.

50 миллионов усаживаются по вечерам у телеприёмников, чтобы насладиться игрой. 110 миллионов — фактически половина нации — ждут борьбы за высший трофей американского профессионального футбола — «Супербаул». И судя по увиденным мною репортажам, телеболельщиков вдоволь пичкают рекламными роликами — «коммершиалз», как говорят в Северной Америке. Примитивные картинки, призывающие: пора брать и покупать — надоедают пусть не со второго — с третьего раза непременно. Но отрываться от игры, терять и так ускользающую нить матча не хотелось и мне. Статистика, знающая о футболе всё и вся, подтверждает моё сугубо личное ощущение, оказавшееся типичным: во время футбольных телетрансляций зарегистрировано минимальное количество переключений на другие программы. Смотришь и невольно запоминаешь. Натренированный и натасканный на определённый товар глаз безошибочно отыскивает его на витрине и прилавке, отдавая распоряжение разуму — смотри-смотри, может, купишь? Решай. Или — решайся! За 30 секунд показа рекламного ролика телевизионщики берут с выпускающей продукт фирмы огромные деньги. За демонстрацию коммершиалз в период футбольного матча дерут вдвое. Нет иного вида спорта, который бы так подходил для прокручивания рекламных киноподелок. Тайм-ауты для оказания помощи травмированным. Минутные интервалы между первой-второй и третьей-четвёртой четвертями игры. Передвижение мяча к и от голевой линии. Пререкания с рефери и назначение штрафов, бесчисленные остановки — подарок телевидению и закупившим у него рекламное время. И найдётся ли спортивная дисциплина, где прогон коммершиалз бесстыдно оговорён в правилах. Так раскрывается нехитрый секрет коммерчески-любовного альянса ТВ—футбол.

Оказывает ли американский футбол подлинно товарищескую услугу почитателям, методично вбивая в них миф о мнимых прелестях подчас залежалого товара? Едва ли кто, включая телевизионщиков и рекламодателей, решится, закрыв глаза, ответить утвердительно. Игра, сулящая прибыль абсолютно её не заслужившим, позволяющая наживаться за счёт собственной популярности и волей-неволей, хотя скорее — волей, одурачивающая поклонников, считаться национальной и подлинно народной недостойна.

И никогда не признать вершителям судеб игры и футболистов: до священного футбола допускается не весь народ США, а только его наилучшая, с расистской точки зрения, часть. До войны неграм с грехом пополам разрешали играть в студенческих командах. К профессиональным клубам не подпускали на выстрел. Блюстители расовой чистоты национальной игры запрещали негритянским парням появляться на поле рядом с белыми. Неприязнь к чернокожим подавила время от времени всплывавшую идейку о дополнительных дивидендах, которые можно было бы поиметь с бессловесных цветных: платить им мало, получать за добываемые победы — много. Но от сознания, что чёрные дадут в игре нахлобучку белолицым, кидало в яростный жар. Чёрт с ним, с профитом.

История профессионального футбола знает всего несколько исключений из расистских правил. Благодаря необыкновенному таланту пробился в звёзды негр Поль Робсон. Да-да, тот самый почитаемый и уважаемый у нас в стране народный негритянский певец, о чистейшем и мощнейшем басе которого и сейчас вспоминают меломаны. Чего это стоило будущему актёру! Под улюлюканье разъярённой толпы он выходил вместе с другим игроком-негром, Поллардом, на футбольное поле. Поливаемый оскорблениями, Робсон выигрывал схватки за мяч, на спринтерской скорости приземлял его за голевой линией. В 1919–1920 годах он вывел свой клуб «Акрон Проз» в лидеры первенства Американской профессиональной футбольной ассоциации. До недавних пор имя выдающегося певца и игрока упоминалось в кипах футбольных энциклопедий и справочников вскользь, небрежно. Хвалёная статистическая точность куда-то пропала, исчезла. Потребовались десятилетия неравной борьбы, прежде чем друзья Робсона восстановили справедливость. Поль Робсон до этого часа не дожил.

Дискриминации нет, осталась в прошлом, убеждали меня американские знакомые. Каждый третий футболист-профессионал в наши дни цветной. Американскому футболу без негров не обойтись. Верно — «не обойтись». В этом, а не в фальшивом прозрении белых миллионеров, воспылавших любовью к чёрным братьям, и причина милостивого соблаговоления: ладно уж, играйте. Расовая дискриминация не исчезла. Затаилась, чтобы подлым выстрелом из-за угла поразить темнокожих футболистов. «Выстрел» — не литературная красивость. Прямо на футбольном поле считающегося «интеллигентным» Бостона пуля расиста ранила во время матча Дерилла Вильямса — совсем мальчишку, школьника. В олимпийском Лос-Анджелесе при загадочно-трагических обстоятельствах погиб молодой негритянский футболист Ронни Сэтлс.

Глупо считать поголовно всех жителей США расистами. Однако многие, чей цвет кожи значительно отличается от цвета кожи покалеченного Вильямса и убитого Сэтлса, пожимая плечами, называют эти случаи прискорбными совпадениями, одиночными, изолированными инцидентами. Но почему же «прискорбные, изолированные» случаи происходят только с чёрными? Расизм в американском футболе не изжит. Его проявления болезненны и ощутимы. Игра, рекламируемая как «народная», в истинно народную так и не превратилась.

Но как бы то ни было, в американский футбол играют в школах, университетах и колледжах, в армии… Есть из кого выбирать пополнение в редеющие от смертей и увечий ряды профессиональной футбольной гвардии. И на игрока школьной команды, не говоря об университетских и армейских клубах, заведена карточка. В ней строжайше учитывается каждый сделанный на поле шаг. Хорош ли этот сугубо арифметически выведенный, среднестатистический портрет футболиста? Наверно, понимающему толк в футболе «скауту» сухие и внешне беспристрастные цифры подскажут многое. Мальчишки из школьных команд берутся на заметку вербовщиками из формально любительских, а на чистоту — полупрофессиональных студенческих сборных. Школьников запросто перехватили бы махровые профессионалы: мешает установленный возрастной ценз — уступка общественности в лице «червяков-либералов». В Национальную футбольную лигу совсем юных вербовать запрещено — погибнут.

Придёт время рассказать поподробнее и о студенческом спорте в Соединённых Штатах. Пока же в виде небольшой прелюдии отмечу: в колледжах приобретается необходимая для будущего профи выучка. Вслед за студенческими командами по стране колесят полчища футбольных скаутов. Они методично собирают информацию о подающих надежды — доверяй, но проверяй! — сравнивая её с уже имеющейся в «персональных делах» безусых игроков.

Замечу, кстати, что вербовщик-разведчик — лишь одна из расплодившихся в американском футболе тренерских специализаций. Главному тренеру помогают с десяток ассистентов. Нападающих натаскивает знаток нападения, защитников — другой тренер, квотербеков — третий… Есть специалист, занимающийся только просмотром фильмов и видеозаписей о соперниках по НФЛ. Вся информация, в том числе и от скаутов, неизменно стекается к главному тренеру. Заинтересовала его принесённая на блюдечке весть о появлении перспективного новичка, и он обращается к помощи… компьютера. Туда закладываются собранные по всем штатам данные о ближайшем резерве. Компьютер по-машинному холодно обрабатывает информацию и расставляет игроков согласно их рыночной стоимости, определённой им, компьютером. Презрев бесчеловечную машину, тренеры колледжей и журналисты сами выбирают лучшего студента — футболиста года. И когда наступает пора получения диплома, руководители профессиональных клубов точно знают, кому и какой контракт предложить. Система отработана и обкатана до мельчайших деталей. Никаких сомнений, а вдруг защитивший диплом заартачится, откажется, предпочтёт опасной игре свою настоящую специальность, не существует. Заработки в НФЛ в несколько раз превышают зарплату начинающих врачей, инженеров, преподавателей… Профессиональное совершенствование откладывается на потом, на после окончания иной профессиональной карьеры — футбольной. Нет в Соединённых Штатах критерия выше, чем денежный. Видимость, всего-навсего видимость, лёгкой наживы, которую сулят вербовщики, развращает молодое поколение. Вот ещё одно «достоинство» игры.

Послушаем, какие светлые надежды и высокие чаяния связывает с намечающимся подписанием контракта Джим Макмейхем из университетской команды Бригхэма. Удачливый квотербек буквально переписал книгу рекордов, регистрируемых в студенческих чемпионатах, и — чудо из чудес — закончил университет с достаточным количеством полученных за хорошую учёбу очков и успешно защищённым дипломом. Это достижение тоже могло бы быть зафиксировано в качестве рекорда. Обычно футболисты, даже получившие диплом, знаниями не блещут. Короче, Джима Макмейхема безголовым спортсменом не обзовут. «Я хочу быть игроком и не хочу работать. Буду делать, что мне нравится, а не просиживать за столом в офисе». Джим достаточно откровенен, не правда ли? Но терпение, терпение… Выслушаем и второе признание молодого футбольного дарования, проливающее свет на причину горячей любви к «народной» игре: «Я хочу зарабатывать настолько много, насколько это возможно. У меня никогда не водилось крупных денег, и я мечтаю почувствовать себя человеком с туго набитым кошельком».

Не станем корить будущего футбольного гладиатора. Он, превосходящий большинство коллег-футболистов по интеллекту, абсолютно схож с ними в неудержимом стремлении подороже запродать себя и свой футбольный талант на спортивно-профессиональной ярмарке. И не освоившие всех премудростей игры знают собственную цену в денежном эквиваленте. Этому их обучили с детства. К чему лукавить: Джим Макмейхем почти наверняка подпишет выгодный контракт и, спаси и помоги господь избежать смерти и переломов, вступит в настоящую, не спортивную жизнь обеспеченным человеком, хотя и с некоторым своеобразным для нас представлением о подлинных жизненных ценностях. Давайте проследим, что за годы ждут Джимми и ему подобных в лиге голубой американской мечты.

Публика будет боготворить своих героев. И в каких бы городах Соединённых Штатов я ни бывал, с кем бы ни встречался, футбольная тема всплывала как нечто само собой разумеющееся и совершенно обязательное. Не говорить о футболе, не принимать его — неприлично. Каюсь: и трёх-четырёх увиденных по телевидению матчей было достаточно, чтобы внушить мне к игре антипатию. Но сказать об этом вслух значило искренне расстроить доброжелательных собеседников. И шофёр автобуса, и благородный экс-сенатор с удовольствием обмениваются с вами и между собой впечатлениями о неподражаемых тактических манёврах своей команды. В этом, и только в этом, я вижу единственное достоинство футбола, хоть как-то сближающего бесконечно далёкие и невидимой стеной разделённые различные социальные слои американского общества.

Помню, как в военно-воздушной академии США в Колорадо-Спрингс, где тренировалась советская ватерпольная команда, зашёл спор о каком-то футболисте. Кадеты-студенты проявили феноменальные познания. Была разобрана родословная игрока. Приведены статистические данные из его, на мой взгляд, и не очень впечатляющего послужного списка. Высказаны чётко аргументированные прогнозы о выступлении в первенстве НФЛ. Но заговорили будущие офицеры ВВС США о водном поло, и выяснилось, что об однокашниках, выступающих за национальную ватерпольную сборную, они и слыхом не слыхивали. Задал пару вопросов, не для подвоха, для интереса, о других видах спорта — та же история. Добро бы отнекивались и пожимали плечами футбольные фанатики или, наоборот, к спорту равнодушные. У молодых ребят был один бог — американский футбол, которому свято и неуклонно поклонялись. Рискну утверждать, что некоторое ослабление позиций американского любительского спорта на международной арене можно отчасти — подчёркиваю, отчасти — отнести за счёт неоправданного повышения популярности футбола. Он отвлекает внимание и спортсменов, активно им занимающихся, и болельщиков от других дисциплин.

Задолго до футбольного матча трибуны развлекают себя оглушительными криками. Никакой самодеятельности: у каждой группы — лидер, по сигналу которого скандируются лозунги и поднимаются плакаты схожего содержания: «Нашей команде равных на планете нет». Маршируют по стадиону-подкове женские оркестры. Оркестрантки в коротких юбочках подобраны одна к одной. До второй мировой войны, когда футбол ещё не смял конкурентов, девушки-красавицы выручали: заманивали толпу. В восьмидесятые годы на игры идут и без них. Марш девичьих джаз-бэнд скорее традиция, чем необходимость.

Любой заштатный футболист может спать спокойно. И сыграй он безобразно — имя его попадёт в газетный отчёт. Даже встречи студенческих команд описываются на все лады, а уж о профессионалах и вовсе слагаются саги. Взахлёб пишут о баснословных гонорарах, о выгодных контрактах. Не забывают обсасывать и смаковать подробности личной жизни звёзд. Часто в газетах и журналах, выдающих себя за солидные, встречаются и перлы: «Гиганты-защитники смяли хлюпика квотербека, будто пустую коробку от макарон». Прочитать образные выражения мне было небезынтересно. А как же пришлось бедному квотербеку? Худо, очень худо.

Ведь пробиться с мячом на несколько ярдов сквозь живой частокол стоит нечеловеческих усилий. Точно так же дорого обходится обороняющимся сдерживание мчащихся прямо на них игроков противника. После выигранного вбрасывания нападающий — кумир и повелитель толпы — получает пас. Туго прижав мяч к груди, он устремляется под радостно-оживлённый свист болельщиков к полю врага. Наперерез бросается двухметровый громила. Ради таких моментов и закупаются абонементы: поднимается вой. Защитник на ходу хватает соперника и отработанно-безжалостным ударом головы в солнечное сплетение повергает владевшего мячом на землю. Награда — рёв толпы и занесение в длиннющий список претендентов на приз «Охотника за черепами». Чтобы заработать трофей, еженедельно вручаемый газетой «Даллас Каубой Ньюслеттер», надо хорошенько постараться. С криком: «Умри, собака!» — свернуть врагу шею, сломать позвоночник, убить. А сам приз за жестокость — словно насмешка над жизнью человека. Это пара штанов с бахромой, холодильник или право подзаработать на телевидении, рекламируя дрянной шампунь. И в каком бы штате ни сражались футболисты, далласская газетёнка продаётся нарасхват. Не терпится узнать, кто из игроков нанёс коллегам больше всего травм и увечий.

Только всё попирающая жестокость, только не знающая границ безжалостность могут принести победу и сопровождающие её такие вожделенные доллары. Эту мысль с детства и не без успеха вдалбливают в душу американцев. Находятся в Штатах смелые и честные люди, открыто протестующие против насилия в профессиональном спорте. Социолог Джей Кокли пишет в объёмистом исследовании: «Дух коммерции приводит не только к изменению характера спортивной борьбы и забвению спортивных традиций. Он приводит к смене ориентиров: важным становится лишь конечный результат. Ведь победа и есть мерило коммерческого успеха». Ещё дальше пошёл в выводах другой американский учёный, Джон Сьюджен, опубликовавший труд под примечательным заголовком «Политическая экономия насилия в американском спорте». Его утверждения, по-моему, абсолютно точно отражают положение, сложившееся и в любимом детище Америки и «американского образа жизни» — футболе. «Профессиональный спорт, — пишет Сьюджен, — это особый случай капиталистического производства. В отличие от остальных общественных сфер он вовлекает в свои сети спортсмена ещё в раннем возрасте. Вследствие этого спортсмен становится объектом двойной эксплуатации. Во-первых, потому, что работает в условиях капиталистического предприятия, а именно таким является профессиональный клуб. Во-вторых, потому, что он продолжительное время находится в зависимости от этого дегуманизирующего института. Плата — победа. Победа любой ценой превращается в то, что требует от спортсменов рынок, где хозяйничают менеджеры и тренеры, диктующие методы, с помощью которых её можно достичь».

Игра приносит физическую боль и деньги. Уносит — людское достоинство. Нельзя, сознательно творя нечто похожее на убийство, сразу забыть о содеянном и оставить злобу, ненависть к сопернику в раздевалке вместе с потяжелевшей от пота спортивной формой. Философия насилия прочно укрепляется в сознании как единственная приемлемая и возможная. Игрок срывает аплодисменты и премии за безжалостность во время воскресной игры. Значит ли это, что в понедельник, слегка отойдя от вчерашнего матча, он превратится в добродушного парня-симпатягу, который и мухи не обидит? Легко ли жить с мыслью, что цена твоего триумфа оплачена страданиями тебе подобных? Неужели не тошно добровольно заточить себя в неестественный мир варварской жестокости? Кажется, эти вопросы не терзают профессионалов. Не задумываются над ними и считающиеся любителями: «Вспомнишь о душе — потеряешь тело!» — таков девиз университетской — всего лишь университетской — команды Мэриленда.

Вошедшие в плоть и кровь бесчеловечность и хамство не смоешь душем, не скинешь с защитными доспехами. Иногда грязная накипь и озлобленность, которые оставляет игра, оборачиваются против футбол восславляющих. Когда спустя час после матча, выигранного канадской профессиональной командой «Торонто Аргонавтс», журналисты попытались взять интервью у игроков, те грубо отказались. Линейный нападающий Билл Нортон был более чем категоричен: облил представителей прессы водой. Защитник Рон Мик согласился побеседовать со старым знакомым — радиорепортёром Си-би-эс. Чтобы заглушить слова Мика, его одноклубники принялись скандировать бредовые лозунги. В выборе хулиганских выражений не стеснялись. Разнузданный мат репортёр передать на радио не рискнул. Однако других прессменов «тёплый» приём нисколько не смутил. Газеты на следующий день расхвалили игру «Аргонавтов». В деталях было описано и хамство в раздевалке. Шутки обнаглевших и одуревших игроков преподносились как верх остроумия. Не беда, что интервью не получилось: и обиженные жестокостью пропели ей хвалебную оду.

Бесчеловечная игра калечит не только физически, но и морально. Большинство игроков со временем превращаются в наркоманов. Нормальному, пусть и очень крепкому, человеку не по силам выдержать соперничества с напичканными всякого рода возбудителями и потому на всё готовыми врагами. Лошадиные дозы особо предпочитаемых возбуждающих препаратов амфетаминов проглатываются за два-три часа до воскресной игры. Приведу описание состояния бывших подопечных из профессионального клуба «Сантьяго Чарджерс», сделанное американским доктором Арнольдом Мэнделлом в книге «Кошмарные сны»: «Некоторые становятся шумными. Ищут повод для ссор и споров. Другие замыкаются в себе. Сидят с отсутствующими взглядами. Иные начинают метаться по раздевалке…»

И разве может традиционная молитва перед игрой заглушить страх или настроить футболистов на мирный лад: «Не обижай ближнего своего…» Как бы не так! «Игрок, не принявший дозы наркотиков, впадает на поле в панику, — вспоминает писатель Питер Джент, пять лет выступавший в клубе „Даллас Каубойз“. — Бороться на равных с находящимися под воздействием амфетамина смешно: сомнут и растопчут. Играть в профессиональный футбол, не накачавшись наркотиками, нельзя. Степень насилия в игре достигла наивысшего предела». Ветеранам бывает свойственно недовольство и брюзжание. Но свидетельство экс-профи о наивысшей степени насилия подкрепляется длиннейшим перечнем травм, занесённым в игровой реестр футболистов. Рекордсмен из рекордсменов — защитник «Окленд Райдерс» Джим Отто. Девять раз ему оперировали колено. Врачи зарегистрировали переломы локтя, челюсти, пальцев, шейных позвонков… А бедный нос Джимми — его ломали десять раз.

Нет в мире игры грубее американского футбола — вот твёрдый вывод учёных университета Оттавы. Профессиональный футболист рискует получить травму в любой момент и на каждом участке поля. Ситуации, возникающие в игре, непредсказуемы. Самые тонкие и хитроумные замыслы срываются под мощным напором наглотавшихся наркотиков. Чаще всего страдают защитники. Их спортивная карьера длится в среднем немногим более трёх лет.

Относительно лёгкое для такой игры защитное снаряжение не уберегает гладиаторов XX века от травм. Они неизбежны. Век футболиста короток. Слава — недолговечна. Жестокость, олицетворением которой являются сами футболисты, неотступно идёт по их следу. Редкому игроку, избежавшему соблазна глотнуть перед матчем амфетаминов, удаётся выйти на поле, не приняв обезболивающих средств — по существу, тех же наркотиков.

Менеджеры «давят» на травмированных, заставляя принимать заглушающие боль лекарства. Футболисты лишены даже права испытывать страдания во время кровавого представления. В результате — безумная, не признающая осторожности бесшабашность и новые увечья. Эту демонстрацию хорошего футбола при помощи химии уже знакомый нам Питер Джент окрестил «нацизмом».

Футбольные благодетели трогательно заботятся о пополнении и без того крутых доходов коллег-миллионеров, торгующих наркотической отравой. Игроку нужно три месяца, чтобы после окончания сезона успокоиться, прийти в себя, забыть о таблетках. Некоторым, вышедшим из игры целыми и невредимыми, не хватает для этого и всей оставшейся жизни. Пристрастившись к одурманивающему зелью, они до конца дней остаются наркоманами.

Допинг, травматизм, насилие — зловещие спутники профессионального американского футбола. И, как уверены футбольные дельцы, его непременные атрибуты. С бульдожьей хваткой охраняются они от посягательств инакомыслящих, например, группы докторов из США. Медики осмелились заявить, что наркотики — главная причина неоправданного насилия в футболе. Предложение ввести антидопинговый контроль — это хоть как-то помешает распространению наркомании и уменьшит число травм — вызвало бурный гнев наживающихся на игре бизнесменов. Избранный метод атаки был неожидан и явно позаимствован из арсенала рейгановской администрации. Врачей обвинили в посягательстве на святая святых американского общества — права человека. Контроль за уносящим здоровье допингом объявили вмешательством в личную жизнь игрока и нарушением слобод и гарантий, дарованных конституцией Соединённых Штатов. Пресса поддержала радетелей конституционных прав и законов. Ошельмованным и преданным публичной анафеме медикам быстренько заткнули рот.

К предложению канадских учёных футбольным мультимиллионерам прислушаться, казалось бы, стоило. Исследователи из Оттавы попытались втолковать: строгое судейство, незначительные изменения правил и усовершенствование защитных доспехов значительно снизят количество травм. Меньше увечий у ведущих игроков — интересней игра. Логично? Но руководители Канадской футбольной лиги не то что не ответили специалистам — и выслушать их не соизволили.

Суть этих необъяснимых на первый взгляд поступков точно определил западноевропейский психолог Георг Зибер: «Профессиональный спорт — занятие, которое в большой мере живёт борьбой и агрессивностью своих исполнителей. Если исключить данные факторы, то это имело бы фатальные последствия для дела».

Увечья, переломы, драки, чинимые обезумевшими от наркотиков, призваны, по мысли делающих футбольную политику, подогреть интерес к матчам. Умелое потакание низменным страстишкам части публики приносит в конечном итоге определяющий продукт капиталистического общества — денежную прибыль. Попытки внушить обратное обладателям миллионных банковских счетов обречены на провал. Куда там бедным докторам и учёным, если и американский конгрессмен Ричард Моттл бессильно опустил руки — его законопроект о борьбе с насилием в профессиональном спорте не был принят к рассмотрению в юридической комиссии палаты представителей конгресса США. А между тем республиканец из штата Огайо, может, того и не сознавая, тонко вскрыл классовую сущность профессионального американского спорта. Он верно рассудил, что находящиеся в полном и безоговорочном подчинении хозяев игроки лишь послушно выполняют волю работодателей. Надо строго штрафовать, привлекать к уголовной ответственности провинившихся на спортивной площадке. Но эта половинчатая мера не решит проблемы. И Ричард Моттл предпринял шаг, к которому реакционеры прилепили опасный в сегодняшней Америке ярлык — «революционный». По предложению конгрессмена, ответственность, причём уголовную, за безобразное поведение нанятых спортсменов обязаны нести и лица, провоцирующие их на неспортивные поступки — а именно: руководители и хозяева клубов. Власть вершащие признали законопроект Моттла «нелепым».

Но полной нелепицей выглядел отнюдь не законопроект конгрессмена. Абсурдно представить: совершившие преступление выносят приговор… прокурору. Именно так поступили с Моттлом. Суд над ним руководители юридической комиссии призвали вершить представителей четырёх профессиональных спортивных лиг, в том числе и футбольной. Понятно, каким было решение рассматривавших законопроект — окончательным и обжалованию не подлежащим.

Наивно думать, будто юридическая комиссия отмахнулась от настырного просителя Моттла из-за личной неприязни или чрезвычайной занятости её досточтимых членов. Вопрос отношения столпов общества к творимому в профессиональном спорте беззаконию глубже и сложнее, чем кажется при беглом рассмотрении. Забудем о сегодняшней американской статистике, услужливо выдающей по хозяйскому хлопку одностороннюю и потому не всегда объективную информацию.

Не поленимся обратиться к другому регистратору цифр и событий — истории. Долгие годы американский футбол с его грубостью и хамством был этаким пасынком судьбы, дрожащим за существование. В девяностые годы века минувшего он чудом удержался на поверхности. По стране от побережья до побережья прокатилась волна демонстраций. Требовали запретить игру-побоище или, по крайней мере, исключить её из программ студенческих состязаний. Звезда американского футбола должна была закатиться и в первое десятилетие века двадцатого. Президент США Теодор Рузвельт в отличие от нынешних членов юридической комиссии конгресса самолично взялся за наведение порядка в футболе. Вызвав к себе тренеров лучших университетских команд, он пригрозил запретить жестокое развлечение. Тренеры поклялись: с вандализмом будет покончено. И, сегодня с этим не поспоришь, данного президенту обещания не сдержали. В шестидесятых годах американский футбол выбился из состояния тихого прозябания. Вначале соперничество с бейсболом выглядело обречённой на провал утопией. Помогло — мы уже знаем, по каким причинам и соображениям, — телевидение: и второстепенные матчи транслировались после середины семидесятых на всю страну. Игра заполнила экран, оттеснив конкурентов, чьи позиции ещё недавно виделись непоколебимо неприступными. Обывателя, наподобие подопытного кролика, приучали к футболу и только футболу. В 1961 году 21 процент опрошенных признал эту игру интереснейшей и несравненной. За бейсбол проголосовали 34 процента. В 1971-м бейсбол был повержен: 36 процентов отдали предпочтение футболу. В наши дни разрыв неуклонно увеличивается. Нация впадает в патетический восторг, будто загипнотизированная переживает у телевизоров и поклоняется игре как новой, обязательной для всех религии.

Мы видели, какими неспортивными методами заставили замолчать американских врачей, протестовавших против наркотиков, — обвинили в неблагонадёжности. Как втоптали в грязь законопроект, призванный обуздать грубость. Делающие политику могли бы утихомирить, унять нездоровые страсти на футбольном поле и вокруг него. Никаким бы владельцам клубов не устоять под напором администрации, вдруг пожелай она проявить несвойственную честность и принципиальность. Но «вдруг» в большой политике не бывает. Футбол олицетворяет жестокость, которой заражено больное американское общество. Поэтому на внутреннем рынке игра пользуется небывалым спросом. Политические, а не спортивные обозреватели с тревогой констатируют; «Насилие в США пошло по восходящей». Но кого за это винить? Извращённое толкование общепринятых понятий принимает карикатурные формы. Официальным решением муниципалитета города Кеннессо штата Джорджия любой житель, не имеющий при себе и не хранящий дома огнестрельного оружия, признаётся преступником. Кара за миролюбие — двухмесячное тюремное заключение и штраф 200 долларов.

Да, насилие — символ американской действительности и в жизни и в спорте. Оно поощряется, и дело тут не только в прибылях, выкачиваемых из зрителей околоспортивными бизнесменами. Один из политических деятелей США прямо признал на предвыборном митинге: «Я считаю, что состязание, на котором толпа идентифицирует себя с командой, за которую она болеет, имеет для народа позитивное значение. В аплодисментах, в вое, в свисте, в аффектации и в происходящем на поле проявляется агрессивное начало нации». Эта циничная откровенность прямо перекликается с высказыванием печально известного фашистского «идеолога» Карла Дима. Отъявленный нацист любил повторять: «Война — по преимуществу спорт».

В сценарии фильма об американском профессиональном футболе «Сорок из Северного Далласа» есть такие слова: «Агрессивность футбола — синоним нашей растущей социальной слабости. По воскресеньям они подсовывают эту игру миллионам и вещают — вот путь к успеху. Затопчи эту сволочь. Если нужно — убей гада. И тогда ты выиграешь, тебя объявят чемпионом, вручат чек и соблаговолят пригласить сняться в рекламном ролике, где ты прославишь королей бритвенных приборов». Монолог, написанный сценаристом Питером Джентом, произносит герой фильма — звезда клуба «Сорок из Северного Далласа». И это примечательно.

Знакомые американцы втолковывали: игра не нравится, но героизмом настоящих парней-футболистов не восхищаться нельзя. Мне же мужество подобного рода непонятно. Оно сомнительно ибо гибельно для других. В редчайшие моменты, когда футболист получает мяч после вбрасывания, игра приобретает логичность и некоторую суровую красоту. Но иллюзия логичности длится несколько секунд, вдребезги разбиваясь вместе с игроками под натиском несдерживаемой жестокости. И до недавних пор обвинительный монолог футболу и всему американскому профессиональному спорту, прозвучавший из уст вымышленной звезды, казался таким же вымыслом, как и название несуществующей команды из несуществующего города. Нашпигованные деньгами, славой и наркотиками, футболисты радовали богачей из Национальной футбольной лиги полнейшей политической апатией и верноподданническим послушанием.

Однако действительность заставила раскрыть глаза и футболистов-профессионалов. Немыслимый рост прибылей одних и немногих и катастрофическое падение уровня жизни практически всех остальных. Безудержная гонка вооружений и невиданное в США сокращение ассигнований на социальные нужды невольно вывели спортивных профи из состояния вечной полудрёмы. Ассоциация игроков НФЛ неожиданно для владельцев-благодетелей возобновила членство в профсоюзе. Профессионалы действуют достаточно профессионально и в профсоюзных делах. Защитник команды «Тампа Бэй Баканиарс» Дьюи Селмэн произнёс гневную речь на митинге рабочих. В поддержку прав металлистов-сталелитейщиков выступили по телевидению Дэйв Браун из «Сиэтл Сихокс» и футболисты популярнейшего клуба «Вашингтон Редскинс» Том Флик и Фил Кассел. Участвовали в этих передачах и другие знаменитые игроки.

Смутьянов пожурили за экстравагантные капризы. Но капризы здесь были ни при чём. Прошло время, и профсоюз игроков НФЛ предпринял ещё более активные и решительные действия. Перед началом сезона в знак солидарности с бастующими муниципальными служащими футболисты «Миннесоты Викингс» покинули тренировочный лагерь и вступили в ряды пикетчиков. Протестуя против экономической политики Рейгана, 25 игроков и тренеров «Вашингтон Редскинс» и «Балтимор Колтс» прошли с десятками тысяч демонстрантов по улицам Вашингтона.

Владельцы клубов забили тревогу. Бунт футбольных гладиаторов? Нет, пока подготовка к бунту, принимающая политическую окраску. В докладе, обнародованном исполнительным директором Ассоциации игроков НФЛ Эдом Гарвеем и поддержанном его коллегами, решительно требуется покончить с расистскими методами комплектования команд. За двадцать лет лишь 20 темнокожих футболистов получили право стать помощниками тренеров после завершения спортивной карьеры. Недопустимо мало — считают Гарвей и его друзья. Ассоциация выступает и за пересмотр невыгодного для игроков контракта с руководителями НФЛ, требуя хотя бы равного — 50 на 50 распределения доходов.

Футбольный профсоюз ещё молод. Он только набирает опыт, силу. И если борьба за свои права будет вестись с такой же дерзостью, как на футбольном поле…

АНГЛИЧАНЕ, выпустившие эту игру в свет, как злого джинна из бутылки, от американского футбола открещиваются. В стране Альбиона в него регулярно играют только сотрудники посольства США. Битвы заокеанских футболистов транслируются по телевидению нечасто. И то мерзкие сцены насилия сознательно и неукоснительно из киноплёнки вырезаются.

К сожалению, это похвальное неприятие жестокости в профессиональном спорте коснулось лишь американского футбола с его чересчур замаранной репутацией. «Никаких раундов, перерывов и ограничений во времени — борьба до конца, до нокаута». Рекламы, призванные леденить душу или вызывать усмешку, в изобилии появляются поблизости от спортивных залов английских городов. Зайти? Может, не случайно бои профессиональных боксёров и схватки борцов собирают сотни любителей острых ощущений? Но происходящее иногда на залитых светом прожекторов аренах к настоящему спорту отношения не имеет.

Тяжело переваливаясь, по специально для него сколоченной лестнице на ринг прославленного в спортивных репортажах зала «Уэмбли» поднимается раскормленный до бесформенности двухметровый верзила. На странного покроя трико надпись — «Большой папа». Сегодня, как и всегда, он выступает перед галдящей толпой в роли силача добряка, борющегося с бездушным забиякой по прозвищу Гигантская копна. Начинается полукомическое-полусадистское шоу, на которое приглашаются взрослые и дети.

Не собираюсь занимать внимание описанием боя. В нём дозволено применять приёмы, запрещённые и в американском футболе. Длился поединок около шести минут, а на первой Гигантская копна смеха ради нокаутирует… рефери. Победу одержал Большой папа, вышвырнувший противника с ринга. Семитысячная толпа — в ней были и подростки — плюс девять миллионов английских телезрителей приветствовали любимца и чемпиона.

Что это — игра? Жестокое, но развлечение? Если бы… Наблюдая за дракой, вы выпускаете накопившийся в вас пар. Изливаете злобу на сборщиков налогов, цеховых мастеров, уличных регулировщиков. Вы делаете наконец то, на что не решаетесь в реальной жизни. Так рекламируют побоище на ринге его устроители.

Подальше от реальности — в этом заключается несложная, однако опасная и тонко продуманная философия, которую стоящие у власти навязывают миллионам сограждан. Пусть люди бессмысленно убивают время, наблюдая за толкотнёй на ринге, чем выходят на улицы Лондона или Ливерпуля и требуют не уважения — терпимого отношения к тем, у кого кожа потемнее, чем у пэров из палаты лордов. Смотри, как отделывает Копну несравненный Большой папа и не вздумай вспомнить недобрым словом министра внутренних дел Уайтлоу, отдавшего распоряжение полиции использовать против демонстрантов бронемашины, водомёты, пластиковые пули, слезоточивый газ. Поддерживай громил-спортсменов и не задумывайся о трагедиях в ольстерском блоке «эйч». И не стремись понять, почему три миллиона твоих соотечественников потеряли работу.

Теперь ещё об одной мрачной стороне беспринципного принципа «держать толпу подальше от реальной жизни». Ничто в мире не может существовать само по себе. Всплески фальшивых страстей, бушующих на спортивной арене, докатываются до зрителей, особенно юных. Неустоявшаяся детская психика, понятная впечатлительность, стремление подражать героям или антигероям… И вот после увиденного в том же «Уэмбли» в душе появляется и крепнет подленькая мораль: сильному всё можно, он всегда прав. А чем я хуже? И появляются на улицах степенной и некогда благовоспитанной матушки Англии 14–16-летние бритоголовые парни, держащие в страхе цветных. Их оружие — ножи, кастеты, велосипедные цепи. Философия — жестокость и кромешная душевная пустота.

Чем отличаются они от Гигантской копны? Разве тем, что Копна проделывает свои трюки публично и за деньги, а безмозглые юнцы бесплатно, чтобы поразвлечься. Вспомним: фашистский гитлерюгенд тоже начинал с избиения на улицах случайных прохожих.

…Но вернёмся ещё раз на ринг «Уэмбли». Кто они — два кулачных бойца, доводящих публику до нездорового экстаза? Большому папе за пятьдесят. Бывший металлист из Йоркшира и отец семерых детей, он отрабатывает представление только из-за одного — денег. Деньги — это единственное, что интересует и Копну. Этот вообще не гнушается никаким заработком. Ездит с партнёрами и в расистскую Южную Африку, от поездок в которую отказываются все, у кого осталось чувство гражданской совести. Видно, «подвиги» на ринге отбили у Копны остатки элементарной порядочности.

Да, ничто не проходит бесследно. Одурманивание при помощи профессионального спорта — это тоже приём, который используют, и успешно, правящие в мире эксплуатации и наживы.