По воле Посейдона

ГЛАВА 8

По правому борту виднелся берег Италии. Менедем твердо держал рукояти рулевых весел, и палуба «Афродиты» мягко покачивалась под его босыми ногами. Он чувствовал себя снова дома.

— Клянусь богами, как хорошо опять выйти в море!

— Полагаю, ты прав, — произнес Соклей без особой убежденности.

— Ты куксишься с тех пор, как мы вчера утром оставили Тарент. — Менедем посмотрел на двоюродного брата. — Тоскуешь по той рыжеволосой девчонке? Глупо так втрескаться в рабыню.

— Только тебе и говорить о глупости, — огрызнулся Соклей, отвлекаясь от мрачных дум. — Как твоя лодыжка?

— Замечательно, — со счастливым видом ответил Менедем. — Почти меня не беспокоит, пока я не делаю неловких движений.

Он преувеличивал, но ненамного.

— По крайней мере, я никогда не воображал, что влюблен в Филлис! — ответил он колкостью на колкость.

— Я не влюблен в Майбию, — отозвался Соклей. — Она надеялась, что я влюблюсь, но этого не случилось. Я не настолько глуп.

— Тогда в чем дело? Она была хороша в постели?

— Я бы так сказал — скучать она мне не давала, — ответил Соклей. — Я и вправду паршиво себя чувствовал, оставляя ее там, где она снова будет принимать всех желающих.

— Очень желающих, — уточнил Менедем, и Соклей метнул на него грозный взгляд.

Пытаясь вернуть двоюродному брату хоть немного здравого смысла, Менедем продолжал:

— Ты и впрямь думаешь, будто она считала тебя таким уж восхитительным?

Соклей покраснел и, слегка заикаясь, ответил:

— Мне… Во всяком случае, мне бы хотелось так думать.

— Конечно, хотелось бы. Но здраво ли ты рассуждаешь? Для девушки из борделя каждый мужчина — это всего лишь очередной клиент, а каждый член — всего лишь еще один член.

Менедем искоса посмотрел на Соклея.

— Или ты второй Арифрад? Вот тот, помнится, нашел способ, как осчастливить девушек из борделя.

Ухмыляясь, он процитировал «Ос» Аристофана:

У Соклея был возмущенный вид.

— Я бы никогда ничего такого не сделал, — сказал он.

— Надеюсь, что нет, о почтеннейший, — ответил Менедем. — Но если девушка и впрямь о тебе мечтает, остается гадать — не дал ли ты ей для этого каких-то необычных оснований.

Он снова процитировал Аристофана, на этот раз «Всадников»:

— И я тоже не буду.

Соклей поднял бровь.

— Я читал историков — и пытаюсь вспоминать их произведения, чтобы это помогло мне в делах. А ты читал Аристофана — и что же ты вспоминаешь? Только самые грязные строфы, и все.

— Аристофан пишет так, что это стоит запомнить, — заявил Менедем. — А еще я читал Гомера, а в нем нет ничего грязного.

Он с вызовом взглянул на Соклея.

Его милый братец был настолько заражен радикальными новомодными идеями, что сейчас вполне мог попытаться оспорить последнее утверждение.

Но, к облегчению Менедема, Соклей кивнул.

— В Гомере нет ничего плохого.

— И в Аристофане тоже нет ничего плохого, — упрямо заявил Менедем. — Он просто не такой, как Поэт.

Все эллины, где бы они ни жили — а после того, как Александр открыл для эллинов весь восток, они стали занимать обширную часть земли, — называли Гомера Поэтом.

— Ты хочешь затеять ссору, — сказал Соклей.

Менедем этого не отрицал. Если бы ссора отвлекла его двоюродного брата и вывела из подавленного настроения, Менедем готов был оказать ему такую услугу. Однако Соклей только засмеялся.

— Я вообще-то сегодня не в настроении ссориться, так что у тебя ничего не получится.

— Ну и ладно, — ответил Менедем.

В настроении Соклей был ссориться или нет, по крайней мере, теперь он уже больше походил на себя самого. А раз так, рассудил Менедем, теперь его можно было и запрячь.

— Иди-ка лучше и посмотри, как там поживают птенцы павлина. Они ведь все еще твои детки, не забывай.

— Мои детки? — воскликнул Соклей с легкой обидой. — Этого павлина радушно принимали его дамы, насколько я помню. А я хотел всего лишь зажарить самок, но никак не трахнуть их.

Щелкнув языком при мысли о такой невероятной возможности, он двинулся к баку.

Менедем коротко негромко рассмеялся.

Соклей и вправду выглядел немного бодрее. И с каждым биением сердца Тарент оставался все дальше.

Чем дольше Соклей пробудет вдали от Майбии, тем меньше станет из-за нее хандрить. Может, он найдет себе другую девушку, с которой будет получать удовольствие. Все наверняка образуется.

Теперь у Соклея имелось множество помощников: благодаря свежему бризу с севера «Афродита» шла под парусом, гребцы не сидели на веслах и могли гоняться за птенцами.

Указав на юго-запад, Диоклей спросил:

— Ты собираешься остановиться в Кротоне, шкипер?

— Вообще-то не собирался, — ответил Менедем. — Кажется, это большой город, но не слишком-то оживленный.

Келевст приподнял бровь, но ничего не сказал.

Он знал свое место и не собирался учить капитана. Однако выражение лица Диоклея было достаточно красноречивым, чтобы заставить Менедема призадуматься.

— А! Ты хочешь выяснить, как обстоят дела с войной, прежде чем мы обогнем Италию и двинемся через Сицилийский пролив, верно?

— Это было бы неплохо, — сухо ответил Диоклей.

— Что ж, ты прав, — признал Менедем. — Хорошо, мы остановимся в Кротоне. Как знать? Может, мы что-нибудь там и продадим.

Кротон гордился тем, что обладал единственной настоящей гаванью между Тарентом и Регием, а чтобы достичь Регия, «Афродите» следовало обогнуть юго-западную оконечность Италии и войти в пролив. Если поблизости находились сиракузские и карфагенские суда, те воды могли быть опасными.

Менедем поработал рулевыми веслами, чтобы изменить курс на юго-западный. По его команде моряки развернули рей так, чтобы при этом курсе выжать из ветра как можно больше. Но если бы даже Менедем не отдал команды, они сделали бы все сами. Эти ребята знали, что требуется, и делали свою работу без суеты.

Устье гавани было обращено на северо-восток, поэтому даже не пришлось сажать людей на весла, чтобы ввести «Афродиту» в порт. Но вода в гавани оставалась неспокойной, потому что Кротон не был городом, шагающим в ногу с веком, и не построил молов, смиряющих силу волн. Множество лодок и даже судов тут просто вытаскивали на берег, но Менедем ухитрился найти место у одного из пирсов.

— Что слышно с Сицилии? — окликнул он стоящего на набережной тощего парня.

— А ты кто такой и какие новости привез? — ответил кротонец; его дорийский акцент очень походил на акцент жителей Тарента.

— Мы с Родоса, — сказал Менедем.

Он назвал свое имя и рассказал о смерти Роксаны и Александра, а еще о том, что Полемей переметнулся от своего дяди Антигона. Местный впитывал новости с востока, как губка воду.

Закончив рассказывать, Менедем повторил вопрос:

— Что слышно с Сицилии?

— Ну, карфагенцы все еще вовсю осаждают Сиракузскую гавань, — ответил кротонец.

Менедем кивнул. Он этого и ожидал; в противном случае в Тарент приходило бы больше судов из Сиракуз.

Портовый зевака продолжал:

— А еще туда движется армия варваров, чтобы тоже обложить Сиракузы.

— Это ведь вряд ли удастся? — тревожно спросил Менедем.

Такая осада была бы несчастьем.

— Кто знает? — пожал плечами кротонец. — Но, говорят, Агафокл устроил в городе облаву на своих врагов.

— Что? — Менедем навострил уши. — Расскажи об этом.

— Богатый народ в Сиракузах никогда не любил Агафокла, — начал местный.

Менедем кивнул, он и сам это знал.

— Агафокл сказал, что все, кто не готов вынести трудности осады, должны убраться из города и не возвращаться, пока опасность не минует, — продолжал кротонец. — И вот многие люди, которые терпеть его не могли, собрались и ушли. А как только они ушли, он послал вдогонку шайку наемников, и всех их убили. Сразу после этого Агафокл конфисковал их имущество и освободил их рабов, полагая, что те будут сражаться в его армии.

Соклей, стоявший посреди «Афродиты», тихо свистнул.

— Это один из способов заставить свой город подчиниться.

— Так и есть, — сказал Менедем. — Не тот способ, который выбрал бы я, но один из возможных. Вот что я скажу: теперь очень долго никто не осмелится открыть рот, чтобы заявить, что Агафокл не прав.

— Верно, — согласился Соклей. — Но ведь никто особо и не спорил бы с ним, пока карфагенцы стоят у ворот. Никакой полис не может позволить себе внутренние раздоры, когда за стенами — враг.

Его лицо помрачнело.

— Конечно, это не означает, что внутренних раздоров и впрямь не будет. Я помню…

Кротонец прервал то, что могло бы превратиться в лекцию по истории, указав куда-то под ноги Соклея:

— А что там за смешная маленькая птица? Какая-нибудь разновидность куропатки? Сколько вы за нее хотите? Бьюсь об заклад, из нее выйдет вкусное блюдо, если потушить ее с луком и сыром.

— Это птенец павлина, — ответил Соклей. — Ты сможешь получить его за полторы мины.

По мере того как птицы росли, росла и их цена.

— Ты сказал — полторы драхмы? Это ведь не… — Голос кротонца прервался, когда он осознал, что именно сказал Соклей. Челюсть парня отвисла, глаза выпучились.

— Вы, люди, еще безумней, чем Пенфей, которого лишил разума Дионис, — заявил он и пошел прочь с пирса, задрав нос.

— Я его отпугнул, — сказал Соклей.

— Может, да, а может, нет, — ответил Менедем. — Смотри, как он разговаривает с другими и показывает на нас. Скоро повсюду пойдут слухи. Если в городе есть люди, у кого больше денег, чем здравого смысла, мы провернем неплохие дела.

— Такие люди всегда находятся, — заметил Соклей. — Другой вопрос, есть ли у нас то, что им нужно.

К разочарованию Менедема, ни один богатый торговец или землевладелец не явился к «Афродите» до захода солнца.

Несколько моряков отправились в город, чтобы упиться до бесчувствия или найти ближайший бордель, но таких оказалось немного. Большинство потратили свое серебро во время долгой стоянки в Таренте и, похоже, ничуть не огорчились, что им пришлось остаться на акатосе.

Соклей отправился на ют, чтобы лечь там, завернувшись в гиматий. Поймав взгляд Менедема, он посмотрел на путаницу домов, из которой состоял город Кротон, и открыл было рот, но Менедем не позволил ему заговорить;

— Даже не начинай. Я не знаю тут ничьих жен и не попытаюсь познакомиться ни с чьей женой.

— Я не сказал ни слова, — невинно ответил Соклей, но недостаточно невинно.

Он лег на расстеленный гиматий и завернулся в него, чтобы не подпускать мошкару, все еще не говоря ни слова.

Менедема это вполне устраивало.

Вскоре он услышал, как его двоюродный брат захрапел. Спустя еще некоторое время он перестал слышать храп Соклея — стало быть, наверное, заснул сам. Рассвет еще не наступил, когда его внезапно разбудил громкий хриплый голос:

— Ты и вправду продаешь птенцов павлина?

— Э… да, — сквозь зевоту ответил Менедем.

Он выпутался из плаща и встал, не беспокоясь о своей наготе — эллины куда меньше стеснялись этого, чем большинство других народов.

— Кто ты такой?

— Я — Гиппариний, — ответил кротонец, как будто Менедем должен был его знать. — Дай мне посмотреть на этих птиц. Если они мне понравятся, я куплю парочку. Говорят, ты требуешь за каждого мину?

— Полторы мины, — ответил Менедем.

Гиппариний взвыл от ярости — то ли настоящей, то ли поддельной, — как модная куртизанка, изображающая пик удовольствия.

Менедем пошел к клеткам и достал пару птенцов.

Гиппариний уставился на них.

— Эти уродливые маленькие твари действительно превратятся в павлинов? Почему ты не привез взрослых птиц?

— Да, они превратятся в павлинов… или в пав, — ответил Менедем. — Я не привез взрослых птиц потому, что распродал всех в Таренте… И за куда большую цену, чем полторы мины за штуку.

Гиппариний нахмурился.

Менедем был бы разочарован, если бы покупатель этого не сделал.

— А кто-нибудь из Кротона уже пытался купить твоих птиц? — спросил Гиппариний.

— Никто пока не пытался, о почтеннейший, — ответил Менедем. — И ни у кого больше не будет такого шанса, потому что мы собираемся расправить парус, едва рассветет.

— Значит, у меня будут единственные птицы на этом острове, так?

Гиппариний только что не потер руки от восхищения. Он очень сильно смахивал на Геренния Эгнатия, но Менедем никогда бы ему об этом не сказал: сравнивать эллина с варваром означало испортить сделку.

Кротонец кивнул, внезапно приняв решение.

— Я возьму двух.

— По цене полторы мины за каждого? — уточнил Менедем, чтобы удостовериться, что между ними нет недопонимания.

— По цене полторы мины за каждого, — подтвердил Гиппариний.

Он снял с пояса кожаный мешок и взвесил в левой руке.

Менедем сошел по трапу на пирс, держа под мышкой по птенцу. По жесту Гиппариния какой-то человек — вероятно, раб — подошел с плетеной корзиной, чтобы забрать птиц. Прежде чем Менедем успел позвать кого-нибудь с «Афродиты», Соклей сам появился рядом с ним.

Когда ни одна из торгующихся сторон не имеет численного превосходства — это солидная гарантия, что все пойдет как надо.

Менедем взял мешок — судя по весу, там и впрямь было три мины. Он тихо засмеялся: Гиппаринию наверняка точно передали, какова цена птиц. Менедем протянул мешок Соклею.

— Пересчитай быстренько — ты хорошо умеешь это делать.

— Как скажешь. — Соклей высыпал кучки серебряных монет на испачканные дегтем доски пристани.

Он и вправду считал деньги быстрее Менедема.

Вскоре Соклей поднял глаза и сказал:

— Шести драхм не хватает. Посмотри сам.

И вправду, в последней кучке было всего две драхмы.

Гиппариний засмеялся.

— Вы собираетесь ссориться из-за шести ничтожных монет?

Менедем слишком часто встречался с такими мелкими рвачами.

— Вообще-то да, собираемся, — кивнул он. — Если тебе нужны птицы, ты должен сполна за них заплатить.

Бормоча что-то себе под нос, житель Кротона добавил недостающие драхмы. Менедем поразился, что они у него нашлись.

Гиппариний пошел по пирсу, раб с корзиной следовал за ним.

— Надеюсь, оба птенца окажутся павами, — негромко проговорил Соклей.

— Это было бы хорошо, — согласился Менедем. — Ты уже сложил монеты в мешок? Чем скорее мы отсюда отчалим, тем я буду счастливее.

Когда «Афродита» обогнула мыс Геракла, самую южную оконечность Италии, Соклей с удивленным возгласом указал на восток.

— Это гора Этна виднеется вдалеке? — спросил он.

— Она самая, — кивнул Менедем с таким гордым видом, будто сам поместил вулкан туда, откуда его можно было увидеть задолго до появления на горизонте всей Сицилии.

— Насколько далеко мы сейчас от горы? — поинтересовался Соклей.

— Понятия не имею, — нетерпеливо ответил Менедем.

Соклею подобные детали казались крайне увлекательными, но для Менедема значили очень мало. Он сказал наугад:

— Пятьсот стадий, а может, больше.

— А-а, — сказал Соклей вместо того, чтобы издать новое восклицание. — Если бы мы шли с юго-востока, где нет земли, которая до последнего момента закрывала бы вид на гору, мы могли бы увидеть Этну с гораздо большего расстояния, правда?

— Полагаю, да, — равнодушно бросил Менедем. — Это кажется разумным, верно?

— Конечно, — подтвердил Соклей. — Если бы мы знали в точности высоту горы, а также откуда именно можно ее увидеть, мы могли бы высчитать, какой величины весь мир.

Его двоюродный брат пожал плечами.

— Ну и зачем это надо?

— Разве тебе неинтересно узнать что-либо просто ради того, чтобы это узнать? — вопросил Соклей.

Они с Менедемом уже много раз вели подобные споры. Соклей приблизительно представлял, как именно будет развиваться дискуссия, точно так же, как знал, какие приемы использует Менедем, когда они боролись в гимнасии. Но несмотря на это, в гимнасии Менедем почти всегда швырял его на землю. Когда же речь шла о борьбе идей, у Соклея было больше шансов на победу.

Так и есть! Менедем сказал:

— Если знание поможет мне заработать деньги или соблазнить женщину, такое знание имеет для меня цену. В противном же случае…

Он снова пожал плечами.

Прежде чем Соклей успел разорвать его на куски — выражаясь метафорически, — один из моряков на носу судна завопил и дернулся, словно собираясь пнуть птенца, только что клюнувшего его в лодыжку.

— О боги! — закричал Соклей. — Прекрати, Телеф! Если ты ранишь птицу, это будет стоить тебе жалованья за весь рейс!

— Значит, по-вашему, пусть эта вонючая птица ранит меня — ничего страшного, так? — обиженно спросил Телеф. — У меня кровь течет!

— Ничего, это не смертельно, — ответил Соклей. — Если и вправду болит, перевяжи. Меня клевали взрослые павлины столько раз, что и не сосчитать, а тут — подумаешь, птенец!

Все еще обиженный, Телеф вернулся к работе.

«Я обошелся с ним бессердечно», — подумал Соклей, мысленно прокрутив в голове короткий разговор.

Потом, как поступил бы на его месте Менедем, просто пожал плечами. Гребцов легко нанять за полторы драхмы в день. С другой стороны, птенец павлина способен принести прибыль в полторы мины серебром, а может, даже и в две.

Кроме того, у птенцов было еще одно достоинство.

Один из моряков, сидевший рядом с Телефом, сказал:

— Смотри, он только что слопал скорпиона! От скорпиона бы тебе досталось куда больше, чем от птицы.

Телеф фыркнул, но не попытался еще раз пнуть птенца.

Соклей подумал, не возобновить ли спор с Менедемом, но потом решил, что не стоит. Вместо этого он пошел на бак и стал разглядывать вдалеке гору Этну.

Отсюда она выглядела голубой, а ее вершина, где, несмотря на лето, еще держался снег, — белой. Дыма с вершины не поднималось; не вырывалось оттуда и расплавленных камней, как много раз случалось в прошлом.

Соклею не хотелось бы жить в тени горы, которая могла почти без предупреждения обрушить на людей катастрофу.

Он вернулся на ют, где Менедем поворачивал «Афродиту» с юго-западного курса на восточный, чтобы подойти к Сицилийскому проливу. Вместо того чтобы возобновить спор, прерванный выходкой птенца, Соклей спросил:

— Ты и вправду считаешь, что циклоп Полифем жил на склонах Этны?

Этот вопрос наверняка заинтересует Менедема, хотя и не имеет отношения к деньгам или к женщинам.

Соклей угадал — его двоюродный брат просто обожал Гомера. Менедем с энтузиазмом ответил:

— По-моему, такое очень даже может быть. Все считают, что Сцилла и Харибда находились в Сицилийском проливе, поэтому циклопы должны были жить где-то неподалеку.

— А ты не думаешь, что люди просто поместили чудовищ из «Одиссеи» в реальный мир? — настаивал Соклей. — Никто, кроме Одиссея и его товарищей, никогда их не видел.

— Египет находится в реальном мире, а Одиссей бывал там — или утверждал, что бывал, — заявил Менедем упрямо. — Итака находится в реальном мире; как ты знаешь, он там жил.

— Но у Гомера нигде не упоминается о чудовищах в Египте или на Итаке, — возразил Соклей. — Я думаю, тебе удастся выяснить, где Одиссей видел чудовищ, когда ты найдешь сапожника, который сшил ему мешок для ветров.

— Было бы здорово отыскать того сапожника, — ответил Менедем. — Если бы я смог поместить в такой мешок северный ветер, когда мы войдем в Сицилийский пролив, все было бы куда проще. А так нам придется грести.

— Мы войдем туда завтра, — сказал Соклей, глядя на солнце, которое скользило к горе Этна.

— Скорее всего, послезавтра, или даже послепослезавтра, или через два дня, — поправил Менедем. — Я собираюсь сделать остановку в Регии, на итальянской стороне пролива. Мы можем избавиться там от пары павлиньих деток.

Соклею казалось очень заманчивым сплавить покупателям парочку павлинов, поэтому он кивнул.

Закат застал «Афродиту» у мыса Левкотера, который отмечал итальянскую сторону входа в Сицилийский пролив: именно белые камни утесов над самой водой дали мысу его имя. Менедем решил провести ночь в море, и ни Соклей, ни моряки с ним не спорили, потому что вытащить акатос на берег значило пригласить всех бандитов на десять стадий вокруг ринуться на добычу.

После того как якоря плюхнулись в море, моряки поужинали жесткими ячменными хлебцами с солеными оливками и ноздреватым сыром. Они запили еду дешевым вином, которое Соклей купил в Таренте. На твердой земле он презрительно отворотил бы нос от такого угощения, но благодаря соленому воздуху и мягкому покачиванию судна, вино казалось лучше.

Диоклей выплюнул оливковую косточку через борт.

— Не думаю, что ветер переменится, — сказал он.

— Я тоже так не думаю, — ответил Менедем. — Будь мы на обычном торговом судне, нам пришлось бы долго ждать и много лавировать. А так… Что ж, вот почему мы платим гребцам.

На следующее утро люди на веслах немного поворчали; они хорошо проводили время с тех пор, как оставили Тарент, потому что ветер был все время попутным. Но колотушка и бронзовый квадрат Диоклея быстро задали им нужный ритм. Менедем посадил только по десять человек с каждой стороны: не было причин запрягать всю команду. «Афродита» скользнула в гавань Регия задолго до полудня.

Так как Менедем собирался провести здесь целый день, Соклей отправился на агору, чтобы оповестить местный люд пришла торговая галера — и чтобы рассказать, что у них имеется на продажу. Несколько человек двинулись к пирсу, чтобы купить птенцов павлина, вино, шелк, благовония и другие товары, которые акатос привез с востока.

Верный своей натуре, Соклей в придачу ублажил собственное любопытство.

— Скажи, а почему ваш город так называется? — спросил он у горшечника, который выглядел довольно смышленым.

— Ну, путник, я слышал об этом пару историй, и, должен признаться, сам не знаю, которая из них правдива.

— Перескажи мне их, — попросил Соклей нетерпеливо. — Я всегда рад познакомиться с человеком, который признаёт, что знает не все.

— Хе, — отозвался горшечник. — Держу пари, ты встречаешь таких людей не слишком часто.

Соклей громко засмеялся.

— Как бы то ни было, — продолжал местный, — одна история гласит, что название якобы произошло от слова, означающего «разлом», потому что у нас бывает множество землетрясений, а еще потому, что, похоже, Сицилия отломилась от Италии.

— Это имеет смысл, — ответил Соклей, — название Регий вполне могло происходить от слова rhegnumi. Эсхил говорил нечто подобное, верно? — заметил он. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — А какова вторая версия?

— Некоторые утверждают, будто название города пришло из одного из италийских языков, потому что «регий» или похожее слово у них означает «царский», — ответил горшечник.

— Ну а ты как думаешь? — спросил Соклей.

— Я скорее поверю в то, что эллины назвали наш город сами, чем в то, что они одолжили слово у варваров. Да, мне кажется правильной первая версия, хотя я и не могу доказать свою точку зрения.

— Ты честно ответил на мой вопрос, — признал Соклей. — Этого у тебя не отнимешь!

И он отправился дальше, надеясь, что не забудет рассказ горшечника к тому дню, когда начнет наконец писать свою историю.

«Ну а сейчас, — подумал Соклей, — я должен оповестить граждан Регия, что на „Афродите“ имеются на продажу птенцы павлина. В противном случае этот день никогда не настанет. Менедем попросту убьет меня, если я не сделаю свою работу».

Он вернулся на судно далеко за полдень, решив, что, если никто из жителей Регия еще не явился на пристань, чтобы осведомиться насчет птенцов, то его вины в этом уж точно нет.

— Ну, как успехи? — окликнул он Менедема, шагая по пирсу.

— Я продал двух птенцов, — ответил тот. — Продал разным людям, и похоже, что они нарочно набавляли цену, чтобы показать друг другу, кто из них богаче и способен больше заплатить. Я выручил почти пять мин: можно было подумать, что каждому из покупателей приспичило заполучить последнюю птицу.

— Здорово! — Соклей хлопнул в ладоши. — Мы продали двух птенцов примерно по цене трех, то есть получили дополнительно сумму, равную двухдневному жалованью всей команды.

— Так и тянет остаться тут еще на денек, — сказал его двоюродный брат. — Может, в Регии есть еще богатые дураки… Я имею в виду — покупатели.

— А почему бы и нет? — воскликнул Соклей. — Теперь мы можем себе это позволить. И если даже мы продадим следующих птенцов по обычной цене, мы равно останемся в выигрыше.

— Верно, — кивнул Менедем. — Тогда решено: задержимся еще ненадолго.

На следующее утро Соклей отправился на рыночную площадь с первыми же лучами солнца и начал выкрикивать:

— Жители Регия, двое ваших соотечественников уже купили птенцов павлина. Неужели вы хотите, чтобы они были единственными в городе, кому посчастливится держать этих красивых птиц?

Те, у кого было достаточно денег, чтобы приобрести павлина, может, и не приходили сами спозаранку на агору, но рабы их наверняка были тут. А Соклей уже понял, что лучший способ заставить людей расстаться со своим серебром — это сделать так, чтобы они позавидовали соседям.

Задумчиво погладив бороду, он добавил:

— А еще у нас есть замечательные благовония, сделанные из родосских роз. Сколько женщин в Регии хотят пахнуть более сладко для своих мужей?

Потом Соклей вспомнил своего двоюродного брата и невольно подумал: «А сколько из них хотят пахнуть более сладко для кого-то другого?»

И опять-таки, способные купить родосские благовония женщины — будь то респектабельные домохозяйки или богатые гетеры — нечасто появлялись на агоре, но на рынок ходили их рабы; именно к ним Соклей и обращался. Он улыбнулся про себя, когда двое таких рабов, явно заинтересовавшись, поспешили домой. Заодно Соклей еще расписал и достоинства косского шелка.

Как и вчера, он вернулся на судно к закату и окликнул Менедема еще с пристани:

— Ну, как дела?

— Птиц больше никто не покупал.

Однако вид у Менедема все равно был бодрый и веселый. Мгновением позже Соклей узнал причину его хорошего настроения.

— Зато у нас почти кончились шелк и благовония. Одна шикарная гетера пришла сама, под покрывалом, как жена богатого человека. Когда она сняла покрывало, чтобы поторговаться… — Глаза Менедема стали большими и круглыми. — Афродита, вот это красавица! Если бы она дала мне немного того, что прячет под своим хитоном, я бы отдал ей благовония задаром.

— Не сомневаюсь, — ядовито произнес Соклей. — В таком случае я бы предоставил тебе самому объяснить отцу, почему у нас кончились все благовония, но денег мы при этом не заработали.

Менедем состроил двоюродному брату рожу.

— Ты жуткий зануда и порядочный мерзавец!

— Спасибо на добром слове, — ответил Соклей.

Они покинули Регий на следующее утро. Соклей ожидал, что Менедем отправится вдоль берега Италии, но его двоюродный брат вместо этого решил пройти через Сицилийский пролив прямо к Мессене.

— А почему бы и нет? — сказал Менедем, когда Соклей удивленно посмотрел на него. — У нас хорошо шла торговля в Регии. Не вижу, почему мы не смогли бы так же хорошо поторговать и там.

— Думаю, ты прав, — кивнул Соклей, но тут же добавил: — Если только военные действия на Сицилии не продвинулись так далеко на север.

— Тогда мы бы услышали об этом в Регии, — ответил Менедем, и, вероятно, так бы оно и было.

Потом он не смог удержаться от шпильки:

— Вечно ты ноешь!

— Если бы ты прислушивался к моему нытью в Таренте, то сейчас не мучился бы от боли в лодыжке, — парировал Соклей, а Менедем молча изобразил на лице глубокое оскорбление.

Аристид, стоявший, как всегда, на носу, указал влево и закричал:

— Там что-то странное!

Мгновение спустя он подобрал слово для того, что его удивило:

— Водоворот!

Некоторые моряки разразились тревожными возгласами, большинство из тех, что не сидели на веслах, поспешили к борту, чтобы посмотреть.

Диоклей сказал:

— На такое нарываешься время от времени в здешних водах. Течение, наверное. Почти все эти штуки всего лишь течения, и только.

— Они могут утащить судно на дно моря, не успеешь и глазом моргнуть! — дрожащим голосом произнес молодой гребец.

— Если только большие, — ответил начальник гребцов. — Но то, которое мы видим? Не глупи. Такой водоворот бывает, когда смешиваешь воду и вино в сосуде под названием динос.

Это успокоило моряков и заставило некоторых из них улыбнуться — само название упомянутого сосуда означало «рассказчик небылиц». Соклей восхитился смекалкой Диоклея.

Увидев то, что так встревожило его людей, Менедем начал декламировать по памяти двенадцатую песнь «Одиссеи»:

Пугливый молодой моряк указал на водоворот и спросил:

— Шкипер, как ты думаешь, это настоящая Харибда?

Прежде чем Менедем успел открыть рот, за него ответил Соклей:

— Если это и Харибда, ее слишком часто стирали в горячей воде, потому что она порядком села.

Это вызвало смех моряков, а Менедем ухмыльнулся и одобрительно помахал двоюродному брату рукой.

Соклей мысленно сам похлопал себя по спине за то, что сумел сказать нужную вещь именно в нужное время, а не двумя днями позже. В тот момент он гордился собой и желал, чтобы подобное случалось почаще.

«Афродита» прошла в паре плетров от водоворота. Если бы не острые глаза Аристида, никто бы его и не заметил. Примерно час спустя торговое судно скользнуло в маленькую серповидную гавань, на южном берегу которой располагался город Мессена.

Едва судно встало у пирса, Соклей сказал про водоворот одному из местных портовых рабочих, которые сноровисто пришвартовывали «Афродиту». Парень кивнул.

— Вам еще повезло, что вы остались в живых, — заявил он. — Много судов уже утащило на дно носом вперед. Их обломки всплыли потом вон там, на южном берегу.

Некоторые моряки явно забеспокоились.

— Это смахивает на историю, сочиненную, чтобы пугать туземцев, — заметил Соклей.

Портовый рабочий мрачно посмотрел на него, и Соклей пришел к выводу, что не ошибся.

Как и в любом порту Внутреннего моря, на пристани рядом с «Афродитой» мигом собралась небольшая толпа любопытных.

Менедем принялся расхваливать товары, которые акатос доставил в Мессену, а в придачу подбросил лакомые кусочки — сообщил новости с востока. В ответ мессенцы рассказали, что им известно о войне, бушующей дальше к югу на сицилийском побережье. К сожалению, они знали не больше, чем жители Регия.

— А что вы будете делать, если карфагенцы возьмут Сиракузы? — спросил Соклей.

Люди подавленно замолчали. Наконец костлявый седовласый человек сказал:

— Надеюсь, они удовольствуются сбором дани, а не загонят всех в гарнизон.

— Только не меня! — воскликнул какой-то юноша. — Если карфагенцы возьмут Сицилию, я мигом уберусь отсюда. К чему рисковать?! Не хватало еще попасть в руки этих шлюхиных сынов! Ты знаешь, что они вытворяют, когда грабят очередной город?

Он мелодраматически содрогнулся.

Без сомнения, карфагенцы творили в побежденных городах ужасные вещи. Точно так же поступали и эллины. Соклею вспомнилось, что сделал Александр с Тиром в те далекие времена, когда они с Менедемом были еще младенцами, — эта история передавалась из уст в уста уже целое поколение и не становилась менее впечатляющей из-за бесчисленных пересказов.

Соклей из вежливости и сам изобразил легкий испуг. Как и любой родосец, он надеялся, что ни один из оставшихся в живых генералов Александра не бросит жадный взгляд на его родной полис.

По обыкновению эллинов, стоявшие на пирсе жители Мессены уже разделились на группы и спорили друг с другом, едва обращая внимание на «Афродиту»: собственные проблемы казались им куда более занимательными.

Соклей подтолкнул Менедема.

— Давай-ка поднимайся обратно на борт! А я пойду на агору и посмотрю, не смогу ли зазвать там какого-нибудь покупателя.

— Хорошая мысль, — согласился его двоюродный брат.

К тому времени как Соклей спустился на пирс, местные уже вовсю выкрикивали друг другу оскорбления. Два парня уже держали руки на рукоятях ножей, хотя никто еще не вытащил оружия. Но поскольку туда-сюда летали крики: «Предатель!» и «Лжец!», далеко ли было до поножовщины?

Соклей осторожно пробрался по краю толпы и двинулся по пирсу к городу. Он не успел пробыть на суше и нескольких биений сердца, когда понял, что в этом городе не так-то легко будет найти агору.

Похоже, о Гипподамии и его передовых идеях градостроительства в Мессене и не слыхивали. Улицы, аллеи и переулки не тянулись тут прямыми линиями, пересекающимися под прямыми углами. Они выгибались и извивались самым невероятным образом, порой направляясь в противоположную сторону, — словом, строили тут кто во что горазд.

И если бы Соклей потерял из виду гавань, он бы моментально заблудился. Хорошо, что он догадался об этом, прежде чем такое произошло.

— Как мне добраться до агоры? — спросил он человека в грязном хитоне, который вел ослика, нагруженного глиняными горшками самого примитивного вида.

Тот не ответил, а просто в ожидании остановился посреди улицы — ненароком загородив Соклею дорогу. Родосец шевельнул языком, вынимая один из оболов, которые держал между щекой и нижними зубами.

— Спасибо, приятель, — сказал погонщик осла, когда Соклей протянул ему влажную, поблескивающую маленькую монету. — Слушай и запоминай…

Соклей заставил его повторить дважды, потом сам повторил описание дороги, чтобы убедиться, что все понял правильно.

— Верно? — спросил он наконец.

— Вернее верного, приятель, — подтвердил мессенец, а потом произнес слова, часто разрушавшие в пух и прах надежды чужестранца: — Ты никак не сможешь заблудиться…

Соклею захотелось сплюнуть в подол, чтобы отвратить беду. Но это было бы оскорблением для местного, который подвел своего ослика вплотную к стене дома, чтобы приезжий мог пройти.

— Второй поворот направо, третий налево, потом первый направо, — бормотал Соклей, и — вот чудо! — он нашел-таки рыночную площадь.

Гадая, сумеет ли он теперь вернуться в гавань, юноша оглянулся на аллею, из которой только что вышел.

— Первый налево, третий направо, второй налево, — сказал он, а потом повторил это еще пару раз, чтобы попрочнее запечатлелось в памяти.

— Радуйся, чужестранец! — окликнул его сзади человек, который нес корзину с сушеным горохом. — Откуда ты и что продаешь?

Соклей, уже исполнявший знакомую песню в Регии, сейчас затянул ее снова.

Однако на пирсе он уже обменялся новостями с мессенцами и не узнал ничего нового. Здешние люди даже меньше, чем жители Регии, и уж куда меньше, чем жители Тарента, интересовались противоборством на востоке генералов Александра, предпочитая думать о своих насущных проблемах.

— Как ты полагаешь, есть надежда, что Птолемей или Антигон придут на запад и раз и навсегда разделаются с ненавистными богам карфагенцами? — спросил парень, продававший жареных кальмаров.

— Сомневаюсь, — честно ответил Соклей.

Лица у всех вытянулись, и он пожалел, что не ответил более дипломатично. Менедем на его месте наверняка именно бы так и поступил.

Человек средних лет в хитоне из великолепной, очень мягкой шерсти подошел к Соклею и спросил:

— Ты говорил, на борту твоего судна есть благовония?

— Ты не ослышался — благовония, сделанные из самых прекрасных родосских роз. — Соклей внимательно разглядывал мессенца.

Вид у этого явно зажиточного человека был ухоженный: как раз так и должен выглядеть человек, чья любовница любит роскошь.

— Если хочешь, можешь сказать своей гетере, что эти благовония попали к тебе прямо от Афродиты. Это не будет обманом, просто не упоминай, что «Афродита» — название судна.

Судя по тому, как местный вздрогнул, Соклей понял, что угадал насчет любовницы.

— Ты умный мошенник, а? — сказал мессенец. — Сколько же ты просишь за свои драгоценные благовония?

— Тебе нужно пойти в гавань и обсудить цену с моим двоюродным братом, — ответил Соклей. — Менедем куда умнее меня.

На самом деле Соклей так не считал — в большинстве случаев, — но Менедем, по крайней мере, лучше умел торговаться. Кроме того, у Соклея был еще один повод отправить мессенца в гавань.

— Может, твоей гетере также понравился бы и птенец павлина. А возможно, ты захотел бы держать его у себя дома — хотя ты даришь своей гетере такие замечательные подарки, но ведь надо побеспокоиться и о том, чтобы твоя жена была счастлива.

Мессенец погладил безупречно выбритый подбородок: еще один признак богатства и утонченности.

— Ты и вправду очень умен, — сказал он. — Хотя с виду еще и слишком молод, чтобы иметь жену и разбираться в подобных вещах.

— Да, я не женат, — подтвердил Соклей. — Но я ведь прав, а?

— Ты прав, хотя мне бы хотелось, чтобы ты ошибался. Птенец павлина, говоришь? Надеюсь, это заставит Носсию на время приутихнуть.

«Конечно, заставит, — подумал Соклей. — Ведь птица будет поднимать куда больше шума, чем самая сварливая жена».

Но он не стал делиться своими соображениями с собеседником; если мессенец купит птенца, он и сам это очень скоро выяснит.

Соклей сказал только:

— Что ж, такова жизнь, — как будто они уже договорились о сделке.

Судя по тому, что мессенец зашагал в направлении гавани, возможно, так оно и было.

Соклей продолжал расхваливать привезенные «Афродитой» товары до тех пор, пока солнце не опустилось к холмам за Мессеной.

Тогда он двинулся обратно к судну. Меньше всего ему хотелось блуждать в темноте по улицам беспорядочно застроенного города. Он помнил объяснения погонщика осла и не заблудился в лабиринте, которому мог бы позавидовать сам Минос.

А вот и гавань — винноцветное море, испещренное точками рыбачьих лодок: все они уже вернулись в порт. Вот и акатос — такой большой и стройный, что рыбаки пугались до смерти, принимая его за пиратский корабль. А вот и Менедем… Он весело помахал рукой Соклею, шагающему по пирсу к судну.

Соклей тоже помахал в ответ и поинтересовался:

— Как дела?

— Лучше, чем я рассчитывал, — ответил его двоюродный брат. — Я продал одного птенца, благовония и косский шелк некоему лощеному субъекту, который, несмотря на свой вид, отчаянно торговался.

— Если это тот, о ком я думаю, он приобрел благовония для гетеры, а птенца — для своей жены. — Соклей ухмыльнулся. — Хотел бы я знать, для кого он купил шелк.

— Не моя забота — пускай сам разбирается, — заявил Менедем. — А еще я продал папирус и чернила костлявому человечку, который сказал, что пишет эпическую поэму о войне между Сиракузами и Карфагеном.

— Удачи ему, — отозвался Соклей. — Если варвары победят и двинутся сюда, на север, к Мессене, у него останется не много свободного времени, чтобы сочинять гекзаметры. А если Агафокл ухитрится отразить нападение карфагенцев, что ж, тогда сиракузцы не постесняются нагрянуть в здешние места.

— Верно, — кивнул Менедем. — Но лично я не могу придумать, что еще может предпринять в такой ситуации Агафокл кроме того, что он уже сделал. А ты?

— И я тоже не могу, — признался Соклей. — Но… Когда Ксеркс вторгся в Элладу, вряд ли он ожидал, что эллины вообще сумеют хоть как-то ему противостоять.

— Справедливо, — ответил Менедем. — И все же я рад, что мы направляемся на север, подальше от тех мест, где идет война. Пытаться отбиться от четырехъярусника или пятиярусника на нашем маленьком акатосе — безнадежное дело.

Он сплюнул в подол, чтобы отвратить беду.

И, поскольку Соклей был с ним полностью согласен, он сделал то же самое.

Расположенный рядом с Мессеной мыс Пелорий был северо-восточной оконечностью Сицилии.

Оставив его позади и слева, Менедем сосредоточил все внимание впереди на Тирренском море.

Хотя они и остались в стороне от войны между Сиракузами и Карфагеном, это еще не гарантировало, что все члены экипажа «Афродиты» во главе с капитаном вернутся домой невредимые и свободные. В Тирренском море они вряд ли столкнутся с большими военными галерами. Зато это море кишело пиратами — чему немало способствовало то обстоятельство, что поблизости не было ни одного флота великих держав.

— Смотри хорошенько! — окликнул шкипер остроглазого Аристида на носу. — И дай знать, если увидишь парус или мачту.

Моряк помахал рукой, чтобы показать, что понял.

Менедем повернулся к Соклею, который нес вахту на корме.

— Это относится и к тебе.

— А то я и так не знаю, — обиженно отозвался тот.

— Само собой знаешь, — согласился Менедем. — Но не позволяй своим мыслям и вниманию рассеиваться, как… Одним словом, с тобой это случается, когда ты начинаешь размышлять об истории.

Менедем хотел сказать: «Как это было в тот раз, когда пава прыгнула в море», но спохватился.

Если уж он не попрекнул Соклея этим тогда, то поступать так сейчас было бы нечестно.

Судя по хмурому взгляду, который бросил на него двоюродный брат, Соклей отлично догадался, о чем умолчал Менедем.

Справа по борту подрумянивался под летним солнцем до коричневого цвета берег Италии. Менедем нацепил шляпу с широкими полями, чтобы тоже не поджариться. И все равно пот катился по лицу, телу и рукам капитана, оставляя влажные темные пятна на рукоятях рулевых весел там, где их сжимали его ладони.

Менедем направлял «Афродиту» в море, пока берег не превратился в коричневую размытую линию внизу горизонта. Теперь с берега будет труднее увидеть судно. Некоторые рыбачьи лодки, покачивавшиеся на зыби между акатосом и берегом, не замечали «Афродиты»: ее парус был подобран к рее, пока галера двигалась на веслах на север.

«Будь я и вправду капитаном пиратского судна, мне бы не составило никакого труда вас сцапать…» — подумал Менедем о рыбацких лодчонках.

Некоторые из рыбаков все же заметили «Афродиту» и, почуяв опасность, как можно скорей убрались подальше.

Они продвигались на северо-восток к гавани Гиппония — не самое подходящее место, чтобы бросить якорь, но лучшего тут все равно не найти, — когда Аристид закричал:

— Вижу судно! Судно слева по борту!

Заслонив глаза ладонью от вечернего солнца, Менедем вгляделся в море. Все больше и больше моряков показывали туда же, и вскоре он сам заметил парус. Парус порядочного размера — значит, судно вполне могло оказаться пиратским. К тому же парус был выкрашен в необычный оттенок — что-то между небесно-голубым и цветом морской волны: это говорило о том, что капитан или владелец судна не хотел, чтобы корабль заметили.

— Я покажу ему, сукиному сыну, — пробормотал Менедем.

И возвысил голос до крика:

— Все берите оружие, а потом — на весла!

Как только гребцы схватили мечи, ножи и дубинки, чтобы в случае чего те оказались под рукой, Менедем повернул «Афродиту» к странному кораблю, велев Диоклею:

— Прибавь темп.

— Слушаюсь, шкипер, — ответил келевст. — Ты собираешься отогнать его, как то пиратское судно в Эгейском море?

— Именно это я и собираюсь сделать, — сказал Менедем. — А если они захотят боя, что ж, клянусь богами, будет им бой.

Вскоре он уже мог видеть корпус пиратского судна так же хорошо, как и его парус. То, что первым в поле зрения сначала всегда появляется парус, наводило людей на мысль, что земля круглая. Менедем в этом сомневался. Будь земля и впрямь круглой, разве с нее не стекла бы вся вода? Он никогда не находил удовлетворительного ответа на этот вопрос. Но сейчас капитану «Афродиты» было не до того — куда важней было оценить силы врага.

— Это пентеконтор! — крикнул Соклей с середины судна.

Менедем кивнул.

— Вижу, — ответил он.

Значит, на пиратском судне было пятьдесят гребцов — против его сорока; да вдобавок его корпус был по-акульи длинным и по-волчьи стройным. Корабль взрезал волны, как нож; Менедем сразу увидел, что его скорость куда выше скорости «Афродиты». Но вот достаточно ли у пиратов храбрости, чтобы вступить в бой? Менедем решил, что недостаточно, — и тем самым поставил на кон свое судно, свой груз, свою свободу и свою собственную жизнь.

Большинство морских разбойников хотели всего лишь безнаказанно грабить тех, кто не сопротивляется. Что может быть лучше выгоды без риска? Но если бы вдруг оказалось, что эти пираты — исключение, Менедем вполне мог бы оказаться голым, в цепях на рабовладельческом рынке в Карфагене… Или и вовсе закончить жизнь на дне морском, где маленькие крабы вгрызались бы в его глазницы, чтобы попировать тем, что найдется внутри черепа.

Люди на борту пиратского судна завопили и стали потрясать кулаками в сторону приближающейся «Афродиты». Некоторые кричали по-эллински, остальные — на разных местных языках. Команда «Афродиты» выкрикивала в ответ проклятия и непристойную брань. Один абсолютно голый пират встал со своей скамьи и демонстративно помахал гениталиями в сторону команды акатоса, как те люди на агоре, что желают потешиться над рабынями и женами бедных крестьян, пришедшими на рыночную площадь, чтобы сделать покупки и посплетничать.

— Даже у мыши я видел куда больший член! — завопил Диоклей, не пропустив ни единого удара колотушкой в бронзу.

Пират-эксгибиционист мгновенно сел; он, должно быть, достаточно хорошо понимал эллинский, чтобы оскорбление попало в цель.

А потом команда «Афродиты» взорвалась радостными криками: когда до вражеского судна оставался всего один полет стрелы, оно круто развернулось влево, будто собиралось уйти от торговой галеры.

«Пират» быстро двинулся на север, подобрав парус так, что тот прильнул к рее.

— Сбавь темп, — велел Менедем Диоклею. — Все равно нет никаких шансов его догнать. В Эгейском море мы уже убедились в этом.

— Сейчас сбавлю, — ответил начальник гребцов. — Судя по тому, как пираты удирают, можно подумать, что за ними гонится пятиярусник.

— Судя по тому, как они удирают, пятияруснику было бы не под силу их догнать, — сказал Менедем. — Гемиолия или, скажем, триера еще могла бы это сделать. Но пятиярусник слишком неповоротливый, тяжелый и неторопливый — в точности, как и мы.

Он потряс кулаком в сторону удаляющегося пентеконтора.

— Мне бы хотелось увидеть всех пиратов с этого судна распятыми на крестах, — сказал Диоклей. — Если уж на то пошло, мне бы хотелось увидеть всех пиратов мира распятыми на крестах.

— Я бы тоже не прочь на это посмотреть, — ответил Менедем, — но не думаю, что такое когда-нибудь случится. Деревьев на земле не хватит, чтобы сколотить кресты для всех пиратов.

Начальник гребцов фыркнул и сплюнул в море.

— Ха. Это было бы весело, если б только можно было повеселиться — понимаешь, что я имею в виду?

— Разве я не сказал только что то же самое?

Менедем заговорил громче, чтобы его услышали все гребцы:

— Хорошо поработали, парни! Мы испугали еще одного грифа. А теперь — гребцы левого борта, сушите весла, гребцы правого борта, вперед!

«Афродита» развернулась влево почти на месте.

Ее нос снова нацелился на Гиппоний; Менедем снял с весел каждого борта половину гребцов и двинулся к гавани, до которой теперь было на несколько стадий больше, чем в тот миг, когда Аристид заметил пентеконтор.

— Да, это было захватывающе, — заметил Соклей, поднимаясь по ступенькам на ют.

— А ты ожидал, что в море будет скучно? — спросил Менедем. — Тем, кто предпочитает скуку, лучше не покидать Родоса.

— Даже там необязательно должно быть скучно, — возразил Соклей. — Кто знает, что македонцы там учудили, пока мы здесь, на западе?

— Ты прав, — мгновение спустя ответил Менедем. — Хотел бы я, чтобы ты ошибся, но ты прав.

— Надеюсь, генералы ничего такого не затеяли, — продолжал Соклей. — А если и затеяли, надеюсь, они дерутся друг с другом, а не с Родосом. Только когда живешь в полисе, где так много генералов, невольно начинаешь беспокоиться.

— Это точно. — Менедем представил, как они возвращаются на Родос, а там полно воинов Антигона или Птолемея.

Страшное зрелище предстало перед его мысленным взором: наемники нагло расхаживают по улицам, богатые семьи взяты в заложники, чтобы принудить весь город к повиновению. А ведь его собственная семья далеко не бедна. Уже не в первый раз Менедем захотел, чтобы Соклей не заставлял его так много думать.

Вид италийского берега, омытого лучами заходящего солнца, помог ему отвлечься от мыслей о том, что может происходить сейчас далеко отсюда, на востоке.

Похоже, Соклей тоже всеми силами старался об этом не думать, потому что показал на берег и заметил:

— Рядом с городом больше зелени, чем в остальных местах.

— Кое-кто утверждает, что Персефона якобы обычно является сюда с Сицилии, чтобы набрать цветов, — ответил Менедем. — Уж не знаю, правда это или нет, но вот девушки в Гиппонии действительно частенько выходят на эти луга и делают себе цветочные гирлянды для праздников и всякого такого.

— Откуда ты это знаешь? — удивился Соклей. — Ты ведь раньше тут не бывал.

— Так говорят в тавернах, — ответил Менедем. — Ты много теряешь, потому что не любишь сидеть и болтать с моряками.

— Мне не нравится получать на целый талант никчемной болтовни и на пол-обола действительно интересных сведений, — ядовито заметил Соклей.

— Но ведь никогда наперед не знаешь, что окажется интересным, — возразил брату Менедем.

Соклей покачал головой.

— Нет. Никогда наперед не знаешь, окажется ли вообще хоть что-нибудь интересным. Обычно ничего путного там и не услышишь. Большинство разговоров в тавернах ведут люди, которые рассказывают всякие небылицы: о рыбе, которую якобы поймали, о врагах, которых якобы убили, и о женщинах, которых якобы поимели. Я не знаю, как имя Персефоны вообще всплыло в разговоре в таверне, если только ты не пил с Аидом.

Это замечание заставило Менедема расхохотаться.

— Вообще-то я и не говорил о Персефоне, я говорил о Гиппонии и о том, какая там стоянка.

Он указал вперед.

— Места не слишком много, верно?

— Верно. — Соклей снова изумленно покачал головой. — Невольно начинаешь гадать — почему кому-то вздумалось построить тут город.

— Это точно! — согласился Менедем. — Даже нет нормальной гавани, чтобы поставить судно… Только длинный прямой берег. И жители Гиппония ничего не предпринимают, чтобы исправить дело, вот что удивительно! Никакого тебе мола, чтобы защитить корабли от волн и непогоды, да и причалов почти нет. Если бы Одиссей в наши дни явился сюда, он почувствовал бы себя как дома.

— Если бы Одиссей явился сюда, он явился бы на пентеконторе, — сказал Соклей. — Большинство данайцев, которые двинулись на Трою, отправились в путь на пентеконторах, если верить Гомеру. Троянцы небось считали их всего лишь самым большим пиратским флотом в мире.

Менедем уставился на двоюродного брата.

— Ну и ну? — сказал он наконец. — Я-то всегда думал, что больше тебя люблю Гомера.

— Так оно и есть, — ответил Соклей. — По-моему, он великий поэт, но Гомер далеко не первый в списке моих любимых авторов.

— Знаю, — ответил Менедем. — И все-таки ты только что заставил меня взглянуть на «Илиаду» под другим углом. Мне лично и в голову никогда не приходило посмотреть на все с точки зрения троянцев.

Он все еще продолжал дивиться, когда Диоклей остановил «Афродиту» недалеко от берега и якоря на носу плюхнулись в глубокие воды Тирренского моря.

Вот интересно, когда Приам и Гектор глядели с открытых ветрам стен Трои, какими они видели Агамемнона, Менелая, Ахиллеса, Одиссея? Небось считали их всего-навсего шайкой богами проклятых разбойников, которые заслуживают одного — быть распятыми на крестах?

Менедему это представлялось невероятно увлекательным.

Соклей, должно быть, думал о том же самом, потому что сказал:

— Хотел бы я знать, как бы выглядела «Илиада», если бы Троя не пала?

— По-другому, — ответил Менедем, и оба брата рассмеялись.

— Я уверен, Трое лучше быть такой, какая она сейчас, — заключил Менедем. Усилия, которые он потратил, чтобы посмотреть на вещи по-другому, оказались для него непомерными.

Соклей не спорил.

«Когда настанет утро, — подумал Менедем, вытягиваясь на юте, — я снова буду думать так, как надлежит думать истинному эллину».

Когда настало утро, в голове Соклея все еще бродили мысли о том, что они вчера обсуждали с Менедемом.

— Когда Александр вторгся в Персию, — сказал он, — Дарий, вероятно, тоже думал, что македонцы — орда варваров. И, судя по тем македонцам, которых я видел, у него были причины так думать.

К его разочарованию, Менедем не хотел больше обсуждать этот вопрос.

— Персы получили по заслугам. — Вот и все, что он сказал.

Соклей окунул ячменный хлебец в оливковое масло.

— Полагаю, ты считаешь, что и троянцы тоже получили по заслугам? — Он откусил кусок.

— Конечно, так оно и есть, — с полным ртом ответил Менедем. Его завтрак был точно таким же, как и у двоюродного брата.

— Это почему же, о почтеннейший? — ядовито осведомился Соклей. — Потому что Парис убежал с женой Менелая?

— А почему же еще? — ответил Менедем.

Потом он, должно быть, понял, что его собеседник говорит не только о Троянской войне, и Соклею доставил огромное удовольствие хмурый взгляд, который бросил на него двоюродный брат.

— Смешно, — сказал Менедем. — Очень смешно. Когда я увижу Гилиппа на быстром пентеконторе, вот тогда я начну беспокоиться.

— Когда мы пойдем обратно на Родос, ты собираешься остановиться в Таренте? — поинтересовался Соклей.

Менедем снова хмуро посмотрел на него, но на этот раз Соклей злорадствовал меньше, потому что его двоюродный брат выглядел не только рассерженным, но и встревоженным.

— Не задавай сейчас таких вопросов, — сказал Менедем. — Это зависит от того, сколько у нас останется товаров на продажу, когда мы двинемся из Неаполя в обратный путь. А также еще и от того, насколько сильно разозлился Гилипп.

— Сколько убийц он послал за тобой? — уточнил Соклей. — Девять?

— Всего лишь семь, — ответил Менедем.

— Ах, прости. Мне просто очень хотелось прояснить детали. По-моему, если к кому-то отправили семерых убийц, то это верный знак того, что в ближайшее время этот человек не будет принят в Таренте с распростертыми объятиями.

— Без сомнения, мне придется соблюдать там осторожность, — отозвался Менедем, тщательно подбирая слова. — Но как знать, окажется ли там все так же плохо, как было в Галикарнасе. Я надеюсь, что нет.

— Да уж, нам остается только надеяться, — вздохнул Соклей. — Я не уверен, сможешь ли ты ввести судно в гавань Галикарнаса: как бы акатос не сожгли до ватерлинии. И это скверно, потому что наши семьи вели там дела много лет.

Менедем подошел к борту, задрал хитон и помочился в Тирренское море.

Оглянувшись через плечо, он ответил:

— Ты не поверишь, но отец говорил мне то же самое уже много-много раз.

«Тогда почему же ты его не слушаешь? — подумал Соклей. — Почему бы тебе хоть раз не попытаться посмотреть на вещи с точки зрения обманутого мужа, с женой которого ты развлекался?»

Он и сам хорошо знал ответ. Потому что, когда у Менедема встает член, его уже ничто больше не заботит. Некоторые мужчины по натуре и впрямь были животными; им требовалась Цирцея, которая смогла бы превратить их в свиней. Однако Менедем на самом деле не такой. У него светлая голова, очень светлая. Хотя следует признать: иногда он не дает себе труда поразмыслить.

Менедем со своей обычной сноровкой направил «Афродиту» к северной части берега.

— Нет никакого смысла бросать тут якорь на ночь, — объяснил он команде. — Я имею в виду — тут нет приличной гавани. Берег большой, но стоит ли рисковать, вытаскивая судно на сушу?

Почти все моряки замотали головами. Италия была густонаселенной землей, на ней кишмя кишели самниты и прочие варвары. И глупо было давать грабителям шанс напасть на судно.

— Стало быть, вы со мной согласны? — спросил Менедем. — Вот и молодцы.

«Интересно, — подумал Соклей, — а что бы он сказал, если бы моряки захотели вытащить „Афродиту“ на берег?» Что-нибудь оригинальное и запоминающееся, в этом Соклей не сомневался.

Но поскольку никто из моряков не возразил, Менедем продолжил:

— Ну а раз уж нам не надо торопиться, чтобы поспеть до ночи в порт, попритворяемся еще немного военной галерой.

Как Соклей и ожидал, это не вызвало у команды единодушного согласия. Упражняться в морских маневрах было тяжелой работой; выполнять ее было куда трудней, чем просто гнать акатос дальше на север. И конечно, не было никакой гарантии, что морякам потом понадобятся эти приемы. Если не понадобятся, они потратят понапрасну массу сил.

Но можно взглянуть на все иначе: если моряки не будут практиковаться и в конце концов им придется принять бой, наказание окажется гораздо худшим, просто не сравнимым с натруженными спинами и волдырями на руках.

Соклей видел это так же ясно, как видел свои ноги и палубу под ними. Он гадал — почему же остальные этого не понимают?

Но моряки ворчали больше для порядка, и вскоре «Афродита» уже маневрировала, кидаясь то в одну сторону, то в другую. Она крутилась на месте куда быстрее, чем тогда, когда развернулась к Гиппонию, обратив в бегство пиратский пентеконтор.

— Весла по левому борту убрать! — закричал Диоклей, и гребцы левого борта одновременно втянули внутрь свои весла.

Келевст глянул на Менедема, и тот ухмыльнулся.

— Я видал триеры, которые проделывали это не так ловко, — сказал Менедем.

Соклей кивнул.

— И я тоже. — Диоклей снова повернулся к гребцам. — Весла на воду!

Весла левого борта вернулись в воду так же слаженно, как только что покинули ее.

Келевст дал людям сделать несколько гребков, потом закричал:

— Весла правого борта убрать!

На этот раз маневр оказался менее успешным; пара весел втянулась с некоторым опозданием.

— Не очень, — одновременно сказали Соклей и Менедем.

— Знаю, что не очень. — Начальник гребцов говорил одновременно сердито и огорченно.

— Весла на воду! — снова закричал он, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Потом продолжил раздраженно реветь: — А теперь слушайте меня, никчемные бездельники. Если нам когда-нибудь понадобится выполнить эту команду, нам понадобится выполнить ее до зарезу! И если вы замешкаетесь, ваши руки будут вывернуты из суставов. Мы станем тренироваться до тех пор, пока вы не сделаете все правильно — ПРАВИЛЬНО, слышите меня?

Разумеется, все гребцы правого борта смотрели прямо на келевста, стоящего на юте. Как Эпиметей в мифе, они превосходно видели, откуда плывут, но совершенно не видели того, куда плывут. Соклей, не скрываясь, рассматривал их потные лица, потому что они не обращали на него ни малейшего внимания, слушая тираду Диоклея. Большинство гребцов, особенно те, что замедлили темп, выглядели сердитыми и смущенными — но сердились они не на келевста, а на самих себя за то, что его подвели.

Соклей пробормотал Менедему:

— Если бы я с ними так поговорил, они бы мигом вышвырнули меня за борт.

— И меня тоже, — ответил его двоюродный брат. — Конечно, они слушаются меня, но шкипер не должен кричать на своих моряков. Именно так и вспыхивают мятежи: команда начинает думать, что ты проклятый богами сукин сын. Но они уважают суровых келевстов — ведь тем по долгу службы положено иметь шкуру толстую, как буйволова кожа.

Соклей поразмыслил над этими словами.

Менедем умел заставлять людей делать то, что ему нужно, потому что нравился им. Диоклей был готов перекричать любого, кто решил бы с ним спорить.

«А как насчет меня?» — подумал Соклей. Оба этих пути, похоже, были для него закрыты. Если люди и делали то, что он хотел, то только потому, что Соклей убеждал их: так будет лучше при сложившихся обстоятельствах. Подобное умение убеждать имело свои преимущества, но Соклей боялся, что оно не годится в экстренных случаях.

А Диоклей тем временем снова и снова кричал:

— Весла левого борта убрать!

Спустя некоторое время Соклей уже считал, что гребцы отлично выполняют маневр, но келевст все равно продолжал их муштровать. Когда же наконец он смилостивился, то прорычал напоследок предупреждение:

— Мы снова займемся этим завтра. Речь идет о том, чтобы сберечь ваши шеи, помните это!

К закату якоря плюхнулись в море и «Афродита» закачалась на легких волнах на порядочном расстоянии от итальянского берега.

Даже если налетит шторм, расстояние вполне достаточное, чтобы судно не выкинуло на берег, а галеры куда меньше были способны противиться силе ветра и волн, чем корабли, которые ходили только на парусах.

Вечерняя трапеза оказалась почти такой же скромной, как и завтрак. Соклей ел хлеб с маслом, оливки и сыр. Менедем вгрызался в лук, настолько острый, что даже у Соклея из глаз потекли слезы, хотя он сидел в трех локтях от двоюродного брата. Запив еду вином и поймав взгляд Соклея, Менедем сказал:

— Это не то, что мы ели на ужин у Гилиппа, но, по крайней мере, наполнит желудок.

— Наш ужин у Гилиппа обернулся сущим бедствием, — ответил Соклей. — Как сегодня твоя лодыжка?

Он хотел отпустить шпильку, но Менедем ответил серьезно:

— Разумеется, ей не пошло на пользу то, что я весь день простоял у рулевых весел, но потихоньку заживает. Было бы хуже, если бы мне пришлось много бегать.

— Ты уже занимался этим в Таренте, — заметил Соклей.

— Да, о возлюблениейший мой братец, — сказал Менедем так ядовито, что Соклей решил — на сегодня, пожалуй, хватит подначек.

На второй вечер после того, как они оставили позади Гиппоний, «Афродита» достигла города Лаоса, который лежал возле устья реки, носящей то же название. Гавань Лаоса была лучше гавани Гиппония, и торговая галера пристала к одному из пирсов. Едва ли кто-то из местного портового люда и зевак говорил по-эллински; между собой они болтали на разных италийских языках.

По другую сторону пирса был пришвартован парусный корабль из Регия. Его шкипер, толстый седовласый человек, который назвался Лептинием, подошел, чтобы посмотреть на «Афродиту».

— Завидую вашим веслам, — сказал он. — Я тут полз вдоль берега… (полз, иначе и не назовешь!), все время лавируя. Я буду месяц добираться до Неаполя, а может, и больше. Как, спрашивается, мне сводить концы с концами, если я не могу нормально добраться туда, куда мне нужно?

Соклей налил ему немного вина и поинтересовался:

— А почему бы тебе не поплыть на юг, воспользовавшись попутным ветром?

— Обычно я так и делаю. — Лептиний залпом выпил вино. — А что, неплохо. Да, я обычно так и делаю, как уже сказал, но только не нынче. Слишком велики шансы, что, если я пойду вдоль сицилийского побережья, меня прихватит чей-нибудь флот.

Соклей кивнул. «Афродита» тоже не пыталась плыть на Сицилию.

Менедем обаятельно улыбнулся Лептинию.

— Скажи, а есть тут какие-нибудь стоящие порты, о которых нам следует знать, идя вдоль берега?

Вместо того чтобы ответить прямо, Лептиний задал встречный вопрос:

— А что вы везете?

— Птенцов павлина, благовония, папирус и чернила, прекрасное хиосское вино, косский шелк, — перечислил Менедем. — А ты что везешь?

— Шерсть, лес, пшеницу, кожу, — ответил Лептиний. — И как я сам не догадался, что торговая галера с востока должна привезти сюда только предметы роскоши. Окажись мы конкурентами, я не сказал бы тебе даже, сколько сейчас времени, но поскольку ты не сможешь помешать моей торговле, если обгонишь меня по пути на север…

— Итак? — вкрадчиво спросил Менедем.

Соклей надеялся, что за чашей с вином не заметно, как он ухмыляется. Менедем говорил сейчас таким тоном, будто пытался заманить к себе в постель девушку. Интересно, он с Филлис говорил точно так же? Соклей этому не удивился бы.

И такой тон явно подействовал на Лептиния.

— Есть одно место к югу от Неаполя, у жителей которого денег больше, чем можно себе представить, — сказал торговец из Регия. — Конечно, если ты не возражаешь вести дела с самнитами.

Менедем посмотрел на Соклея. Тот пожал плечами.

— Когда мы были в Таренте, то продали павлина самниту, — ответил Менедем. — Он расплатился честно. Я бы не возражал снова иметь с ним дело.

— Что это за город? — спросил Соклей.

— Он стоит на реке Сарно, — пояснил Лептиний. — Вы можете еще немного подняться по этой реке, если очень уж расхрабритесь. Но город, о котором я говорю, взимает портовые пошлины с Нолы, Новкерии и Акхеррхая. О, это лакомые кусочки — богатейшие города в этой части света.

— Звучит многообещающе, — согласился Соклей. — Но ты до сих пор так и не сказал, как называется город.

Лептиний щелкнул пальцами, злясь на самого себя.

— Ты прав, не сказал. Он называется Помпеи.

— Никогда о таком не слышал, — заметил Соклей. — А ты, Менедем? Ты знаешь об Италии больше, чем я.

— Название вроде знакомое, — отозвался Менедем. — Но я никогда раньше там не был и не знаю никого, кто бы там побывал.

Лептиний потыкал себя пальцем в грудь.

— Теперь ты знаешь такого человека. Я говорю тебе — это место стоит посетить. Да помпейцы просто с ума сходят по всему привезенному из Эллады. У них храмы в дорийском стиле; в наши дни это порядком старомодно, но такие храмы все равно встречаются в больших полисах.

Соклей посмотрел на Менедема.

— Что скажешь?

Такие решения в конечном итоге принимал его двоюродный брат.

— Не знаю. — Менедем потер подбородок. Щетина колола пальцы; «Афродита» находилась в море два дня, и у него не было случая побриться. — Я вообще-то не собирался там останавливаться, я хотел двинуться прямо к Неаполю.

— Тогда не слушай моих советов… И ты многое потеряешь, — сказал Лептиний. — Я тебе говорю, что жители там такие богатые, что у них полным-полно серебра. Помпейцы могут позволить себе купить все, что вы привезете, и многие там говорят по-эллински.

— Это хорошо, — заметил Соклей. — Мы-то вряд ли сможем договориться с ними на осканском и других языках, которые там в ходу.

— В этом не будет ни малейшей надобности, — заверил его Лептиний. — Вам не придется говорить на осканском, тем более что вы с Родоса. Правда, я выучил за свою жизнь несколько языков и время от времени это бывает полезным, если приходится заключать сделки в италийских водах.

— Ты наверняка прав, — согласился Соклей и снова посмотрел на Менедема.

Его двоюродный брат опять тер подбородок.

Потом он протянул руку Лептинию.

— Дай-ка мне твою чашу.

Менедем налил ее до краев, вновь наполнил чашу Соклея, потом свою и поднял ее, салютуя.

— За Помпеи!

— За Помпеи! — эхом отозвались Соклей и Лептиний.

Соклей отхлебнул и понял: Менедем только слегка разбавил вино водой.

Лептиний тоже заметил это: торговец из Регия одобрительно причмокнул губами.

— Всегда рад помочь собрату эллину, — сказал он. — Тем более когда это не в убыток мне самому. Если бы вы, ребята, везли шерсть и лен, вы бы не вытянули из меня название города, даже если бы отдали меня в руки карфагенского палача.

— Мы на Родосе говорим «персидского палача» заметил Соклей.

— Без разницы. — Лептиний опустил чашу. — Ну ладно, премного обязан вам за гостеприимство. Если вы задержитесь в Помпеях, рано или поздно мы там встретимся. Кстати, сколько вы платите своим гребцам?

— Полторы драхмы в день, — ответил Соклей. Лептиний скорчил ужасную гримасу.

— И у вас, если не ошибаюсь, по двадцать пять гребцов на каждом борту?

— По двадцать.

— Все равно у вас каждый день уходит на них прорва серебра. — Лептиний засмеялся. — Я как представил, сколько денег вы тратите, так сразу стал меньше беспокоиться, что не попаду быстро в тот или иной город. Радуйтесь!

И он ушел на свое судно.

— Ну и тип, — сказал Менедем, — беспокоится о том, что бы не дай бог не потратить деньги, вместо того чтобы думать как бы заработать их побольше. — Он ухмыльнулся. — Тем лучше для нас.

— Я тоже так считаю, — ответил Соклей. — И если Помпеи хотя бы вполовину такой богатый город, как он расписывал, мы неплохо провернем там дела.

— Можно попытаться, — согласился Менедем. — Я не ожидаю такой же награды, какой Афродита одарила Париса, но попытаться стоит.

— А что бы мы сделали с Еленой, если бы вдруг ее заполучили? — Соклей указал на Менедема. — Я знаю, что бы ты с ней сделал, сатир! Но это не принесло бы прибыли. Так разве не предпочтительней награда, которую Солон из Афин получил от лидийского царя Креза? Тот повел Солона в свою сокровищницу, позволив ему взять столько золота, сколько он сможет поднять. Хитрый Солон надел свободные сапоги и слишком большую тунику, а еще намазал волосы оливковым маслом, чтобы к ним прилипла золотая пыль.

Менедем засмеялся.

— Я бы не возражал против такой награды. Но не возражал бы и против красивой женщины. Разве нельзя пожелать и того и другого?

— Пожелать-то можно, — сказал Соклей. — Но, боюсь, тебя ждет разочарование. Сколько мужчин получают все?

— Некоторые наверняка получают, — настаивал Менедем.

— Попадаются отдельные счастливчики, — признал Соклей. — Но очень редко. Когда Крез спросил Солона, кто самый счастливый человек в мире, он думал, что тот назовет его имя. Но Солон выбрал Атенаиса, который жил долго и умер славной смертью. Крез оскорбился, но в конце концов оказалось, что Солон был прав: сперва лидийский царь время несчастного случая на охоте лишился сына, а потом потерял и свое царство, которое захватили персы. Был ли он счастлив под конец жизни? Едва ли.

— Во всяком случае, он вволю понаслаждался, прежде чем на него посыпались беды, — сказал Менедем.

Соклей вздохнул.

— Ты неисправим.

Менедем отвесил брату полупоклон, как будто получил комплимент.

Соклей снова вздохнул.