По воле Посейдона

ГЛАВА 11

Менедем сидел в таверне недалеко от Маленькой гавани и пил самое лучшее вино: то, за которое ему не пришлось платить. Даже сейчас, спустя полмесяца после прибытия в Сиракузы флота с зерном, моряки этого флота редко сами покупали себе выпивку. Раньше полис голодал, а теперь хлеба у него имелось с избытком.

Менедем гадал — на сколько еще хватит благодарности местных жителей. Он считал, что выражение признательности несколько затянулось.

Однако Менедем вполне мог бы пить бесплатное вино, даже если бы не привез зерно на Сиракузы. Как и во многих других винных погребках, в этом морякам и торговцам подносили вино местного урожая, если те рассказывали новости — чтобы привлекать в заведение посетителей. И бесконечные рассказы Менедема о войне генералов Александра могли позволить ему пьянствовать сколько душе угодно.

Он как раз собирался продолжить повествование о том, как племянник отрекся от своего дяди, Антигона, когда в таверну влетел задыхающийся сиракузец и выдохнул:

— Они высадились! Они сожгли свои корабли! — Он огляделся по сторонам и тревожно спросил: — Я ведь первый?

— Ты первый, — успокоил его хозяин заведения, протягивая парню большую чашу вина, в то время как таверна взорвалась тревожным говором.

— Кто высадился? — спросил Менедем.

— Эйя, Агафокл высадился, конечно! Недалеко от Карфагена, — ответил сиракузец.

Менедем хотел было спросить: «Откуда ты знаешь?», но понял, что такой вопрос скорее приличествовал бы его двоюродному брату. Прежде чем вопрос все-таки сорвался с его губ, вновь прибывший уже на него ответил:

— Знакомый моего дядюшки работает писцом в замке на Ортигии, и он принес Антандру записи о налогах как раз в тот момент, когда вошел посланец.

— А-а-ах, — пронеслось по таверне.

Люди кивали, признавая, что источник информации действительно солидный. Хотя Соклей, решил Менедем, вряд ли разделил бы мнение большинства здесь присутствующих.

Тут Менедему в голову пришел еще один вопрос — и снова кто-то его опередил:

— Сожгли свои корабли, ты сказал?

— Верно! — кивнул парень, явившийся с новостями. — Отсюда до Африки Агафокл добирался шесть дней — долгий, медленный путь вдоль северного побережья нашего острова… К тому же они двигались еще медленнее из-за неблагоприятных ветров. Наши корабли уже подошли близко к суше, когда заметили совсем рядом карфагенский флот — и карфагенцы тоже заметили наших.

Этот парень умел рассказывать истории! Менедем невольно подался к нему — как и половина посетителей таверны.

— И что же случилось потом? — выдохнул кто-то.

— Ну, карфагенцы выказали огромную силу духа: гребли так, что их сердца в любой миг могли разорваться, — сказал сиракузец. Он протянул чашу хозяину, и тот без единого слова протеста наполнил ее до краев. Отхлебнув, рассказчик продолжил: — Они подошли так близко, что с их передовых судов начали стрелять. Как раз перед тем как наш флот пристал к берегу, стрелы долетали до задних мачт кораблей Агафокла.

— Из-за затмения наши, должно быть, уже подумали, что все их надежды пошли прахом, — заметил хозяин таверны.

Люди не переставали обсуждать это жуткое событие, хотя со времени солнечного затмения прошло уже две недели.

Но человек, который принес новости, покачал головой.

— Знакомый моего дядюшки сказал, что Антандр спросил об этом гонца. Но, оказывается, Агафокл истолковал знамение так: оно предрекает беды врагу, потому что случилось после отплытия нашего флота. Он сказал, что затмение предвещало бы беду нам, если бы случилось перед отплытием.

Менедем подумал — что бы сказал на этот счет жрец Аполлона-Фобоса? Однако люди вроде Агафокла не станут интересоваться мнением жреца, но сами используют все самым выгодным для себя образом.

Однако местный все еще не ответил на вопрос, и Менедем задал его снова:

— Что же случилось с кораблями Агафокла?

— Ну, мы утерли карфагенцам нос в стрельбе, потому что на борту наших судов было больше людей. Это, помоему, и помогло нам высадиться, потому что варвары держались там, куда не долетали стрелы. Как только наши оказались на берегу, Агафокл собрал совет.

— В точности как Агамемнон под стенами Трои, — пробормотал кто-то.

— Он сказал, что, когда впередсмотрящие заметили карфагенцев, он как раз молился Деметре и Персефоне, богиням — покровительницам Сицилии, — продолжал местный. — Агафокл сказал, что пообещал богиням сжечь, принеся им в жертву целый флот, если они помогут сиракузцам целыми и невредимыми высадиться на берег. И богини выполнили его просьбу, поэтому Агафокл лично запалил флагманский корабль, и все остальные капитаны подожгли факелами свои корабли. Трубачи заиграли сигнал к битве, зазвучали воинственные кличи, и все молились, чтобы их не оставила удача.

«И теперь они не смогут вернуться на Сицилию; во всяком случае, это будет нелегко, — подумал Менедем. — Если сиракузцы не победят, то все они погибнут, причем самой медленной и ужасной смертью, какую только смогут придумать для них карфагенцы. И сожжение флота должно напоминать им об этом. Агафокл явно знает, как заставить своих людей делать то, чего он от них хочет».

Человек с короткой седой бородкой спросил:

— А как сюда попал посланец Агафокла, если тот сжег все корабли?

Такой вопрос мог бы придумать педантичный Соклей.

— На захваченной рыбацкой лодке, — ответил доставивший новости парень.

У него имелись ответы на все вопросы. Были эти вопросы правдивы или нет, Менедем не мог сказать, но они были правдоподобны.

Скоро стало ясно, что жители Сиракуз куда больше интересовались тем, что делает Агафокл, чем тем, что делают генералы на востоке.

О генералах, возможно, было очень интересно послушать, но их свары не затрагивали лично сиракузцев. Никто не являлся в Сиракузы с востока, чтобы их покорить, с тех пор как сотню лет назад это сделали афиняне. А вот война с Карфагеном была вопросом жизни и смерти, свободы или рабства. Карфагенская армия стояла за стенами города. Если она когда-нибудь ворвется в Сиракузы…

Менедем не сожалел, что скоро уплывает.

Он схватил пару оливок из красной глиняной чаши, стоявшей на прилавке перед хозяином таверны. Тот не потребовал платы, и Менедем тут же понял почему: он в жизни не пробовал таких солонущих оливок.

Добавочные порции вина, проданные хозяином благодаря жажде, которую они вызывали, должны были сторицей возместить несколько халков — такова была стоимость оливок. К счастью, чаша Менедема была пуста лишь наполовину. Он осушил ее залпом, ибо в глотке у него пересохло, как в пустыне, и оставил таверну, чтобы двинуться в гавань, лежавшую неподалеку отсюда.

Когда он вернулся к «Афродите», то увидел, что ее лодка только что отвалила от Ортигии. Движения гребцов были удивительно совершенны и слаженны, просто посмотреть приятно.

Соклей сидел у кормы.

— У меня есть новости! — крикнул он, увидев Менедема. — Агафокл высадился в Африке!

Это и впрямь оказалось новостью для большинства моряков на борту торговой галеры, и они разразились удивленными восклицаниями.

Но Менедем только ухмыльнулся и ответил:

— Да, и, едва высадившись, сжег все свои корабли.

Моряки снова разразились криками, на этот раз еще громче. Соклей заморгал.

— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Я и сам об этом только что услышал.

— Я попусту тратил время в таверне, как ты это называешь, — сказал Менедем, когда его двоюродный брат и гребцы взошли с лодки на борт акатоса. — В таверну явился некий парень с Ортигии, он просто дымился от желания все рассказать и заработал бесплатное вино, выпуская этот дым.

— А… — Соклей невольно представил надутый дымом свиной мочевой пузырь, который вдруг прокололи.

Потом щелкнул пальцами, явно о чем-то вспомнив, и просиял.

— А у меня есть и другие новости!

— Расскажи, о почтеннейший, — попросил Менедем. — Наверняка я еще не слышал всего.

— Самое главное ты уже знаешь, — с несчастным видом признал Соклей. — Но я ухитрился продать весь папирус и чернила, которые у нас оставались, и выручил за них хорошие деньги.

— Правда? — Менедем хлопнул брата по спине, довольный, что может воздать ему по заслугам. — Значит, ты был прав в своих расчетах.

Соклей кивнул.

— Из-за войны с Карфагеном в архиве Агафокла почти закончился папирус. Они царапают чернилами на старых простынях и пишут на досках и глиняных черепках, как это делалось в старые времена. Один из главных писцов даже поцеловал меня, когда я сказал, сколько у нас имеется папируса и чернил.

— Он, наверное, был очень возбужден, — пробормотал Менедем.

Соклей снова кивнул. И только мгновение позже сердито уставился на двоюродного брата.

В ранней юности красавец Менедем не имел недостатка в обожателях из числа более старших и от души наслаждался ролью сокрушителя сердец. Соклей же красотой не блистал — долговязый, тощий, угловатый, с торчащими локтями и коленками и с заостренным носом. Поэтому, насколько было известно Менедему, никто не беспокоил его двоюродного брата домогательствами — ни на Родосе, ни позже в Афинах.

Менедем решил, что самое время сменить тему разговора:

— И сколько именно ты заработал?

Соклей назвал сумму.

Менедем присвистнул и снова хлопнул его по спине.

— Это не слишком много, если сравнивать с тем, что мы заработали на перевозке зерна и на продаже последних павлинов, — заметил Соклей. — Но это куда больше, чем мы получили бы в Афинах. Туда все везут папирус и чернила.

— Поэтому цены там невысокие, — сказал Менедем. — И значит, теперь по дороге на Родос нам придется сделать одной остановкой меньше.

— А что плохого в том, чтобы остановиться в Афинах? — спросил Соклей. — Мне там очень даже нравится.

— Мне там тоже очень нравится, — ответил Менедем. — Но мы далеко от дома, и сезон мореплавания подходит к концу: осталось меньше месяца до равноденствия. Когда дни делаются короче, все кажется сумрачным: ты уже не можешь различить ориентиров на суше там, где они должны быть. И в придачу в любой момент может разразиться шторм. Зачем лишний раз рисковать?

— Хорошо. — Соклей воздел руки вверх. — Если все перечисленное заставляет тебя осторожничать, для меня это тоже звучит вполне убедительно.

Прежде чем Менедем успел ответить, Соклей добавил:

— Однако бьюсь об заклад: имейся в Афинах у тебя женщина, ты бы там обязательно остановился, чьей бы женой она ни была.

— Я бы все-таки сделал исключение, если бы она была твоей женой, — заявил Менедем.

Соклей отвесил брату иронический поклон и, когда Менедем вернул его, задумался: и впрямь бы тот так поступил или нет?

За время пребывания в Сиракузах Соклей не очень хорошо изучил этот полис. Здесь нельзя было взобраться на стену и обойти город, не рискуя получить стрелу под ребра. Не мог он тут и совершить прогулку по окрестностям, чтобы осмотреть сельскую местность, как сделал, будучи в Помпеях: уже в следующий миг после вылазки он бы оказался внутри карфагенского загона для рабов.

«Интересно, когда я снова вернусь на Сицилию? — подумал он. — Да и будет ли у меня возможность побывать тут еще один раз!»

Он пожал плечами. Никому не дано знать будущего.

Менедем стоял на корме «Афродиты», сжимая рукояти рулевых весел. Он кивнул Диоклею со словами:

— Задай ритм гребцам.

— Слушаюсь, шкипер.

Келевст ударил колотушкой в бронзовый квадрат. Торговая галера отчалила, и вновь над водой разносилось:

— Риппапай! Риппапай!

Когда «Афродита» покидала Маленькую гавань, Менедем для большего шика посадил на весла всех своих людей. Гребцами сегодня можно было гордиться — их весла взлетали и падали, движения были четкими и безупречно слаженными.

«Конечно, — подумал Соклей, — мы сейчас движемся всего лишь со скоростью неторопливо идущего человека; никакого сравнения с тем, как мы спасались от римской триеры — или когда повернулись и ринулись к ней! Вот это было приключение!»

Потом он слегка расстроился, поскольку был вынужден признать: «Я буду рассказывать эту историю про триеру до скончания дней своих и каждый раз буду представлять себя в рассказах все большим героем».

Соклея ужасно раздражали пожилые люди, ровесники его отца, которые во время симпосиев нагоняли на всех скуку рассказами о своей безрассудной юности, но сейчас он внезапно понял, как они дошли до жизни такой.

«Историку положено вникать в причины явлений», — сказал он себе, но тут же покачал головой. В такие причины он предпочел бы не вникать.

Когда Сиракузы почти скрылись из виду, Менедем снял с весел половину гребцов. Судно скользило от сицилийского берега к италийскому материку. Дельфины выпрыгивали из воды; крачки ныряли в море, причем некоторые — всего в нескольких локтях от «Афродиты». Одна птица вынырнула с рыбой в клюве.

— Твое путешествие домой будет легким, — окликнул Менедем Соклея с кормы. — Нет больше павлинов, за которыми надо следить!

— Я никогда не утешусь в разлуке с ними, — отозвался Соклей.

На этот раз засмеялся не только Менедем, но и половина моряков. Аристид, впередсмотрящий, заметил:

— Бак все еще воняет птичьим пометом.

— Ты прав, — согласился Соклей. — И наверное, пройдет еще какое-то время, прежде чем запах выветрится.

— Хорошо тебе говорить, — мрачно изрек Аристид. — Теперь, когда больше не надо опасаться павлинов, ты можешь пойти на судне куда угодно. А я большую часть времени торчу здесь.

«Можешь пойти куда угодно».

Аристид сказал это с иронией, и именно так Соклей воспринял его слова. Они ведь, ясное дело, не на суше. «Афродита» — небольшое судно: она имела всего сорок пять локтей в длину и едва ли семь локтей в ширину в самом широком месте. С точки зрения того, кто привык гулять по городу или бродить по полям, места для прогулок здесь совсем немного. Однако у моряков куда более скромные понятия о том, что такое «простор».

И, словно бы в подтверждение слов Аристида, Соклей вернулся на ют, очутившись, по масштабам «Афродиты», от вонючего бака так далеко, как далеки были Афины от Родоса.

— Что у нас осталось из товаров, чтобы распродать по пути домой? — спросил Менедем.

— Вино, — ответил Соклей. — Немного благовоний. Мне бы хотелось избавиться от них, если подвернется случай, — было бы стыдно возвращаться на Родос с товаром, который мы вывезли оттуда. И еще у нас есть немного шелка.

Он вздохнул.

Менедем снял руку с рулевого весла, чтобы ткнуть его под ребра.

— Я знаю, о ком ты думаешь. Об этой медноволосой кельтской девушке, с которой ты любился в Таренте.

У Соклея побагровели уши: он и в самом деле сейчас вспомнил о Майбии, облаченной в косский шелк (и, чего уж греха таить, о Майбии, не облаченной в этот шелк).

— Ну и что с того? — грубо спросил он.

— Ничего, все нормально. — Как всегда, когда разговор касался женщин, Менедем начинал говорить отвратительно жизнерадостным тоном. — Я и сам много думаю о красотках.

— Если бы ты хоть изредка думал наперед… — начал Соклей.

— Это уничтожило бы половину веселья и испортило бы все удовольствие! — ответил его двоюродный брат.

— Я смотрю на это по-другому, — пожал плечами Соклей.

— Знаю.

Менедем наклонился к нему и тихо спросил:

— Так сколько же именно серебра мы везем? Во имя богов, только говори тихо, не ори на весь корабль. Лучше не вводить моряков в искушение.

Соклей почти шепотом назвал сумму.

Менедем присвистнул.

— Это даже больше, чем я думал. Почти достаточно для балласта.

— Для судна такого размера? — Соклей серьезно прикинул в уме, потом покачал головой. — Не глупи.

— М-м, наверное, ты прав. — Судя по сосредоточенному выражению лица Менедема, тот тоже занимался такими подсчетами. — Но вот что я тебе скажу: мой отец никак не ожидает, что мы привезем столько серебра. И я ткну ему в нос это серебро, еще как.

— Зачем? — удивился Соклей. — Дядя Филодем будет рад, что ты вернулся домой целым и невредимым, и он обрадуется прибыли. Разве этого недостаточно?

— Клянусь Зевсом, нет! — Голос Менедема дрожал от возбуждения. — Всякий раз с тех пор, как я начал учиться ходить и останавливался, чтобы напрудить на полу, он только и делал, что твердил и твердил о том, какой он великий торговец и как я не оправдываю его надежд. Вот и посмотрим, что он скажет теперь!

— Лично я выхожу в море вовсе не для того, чтобы перещеголять своего отца, — сказал Соклей.

— Ты — тойкарх. Я — капитан, — холодно и твердо ответил Менедем, разом растеряв всю свою горячность. А затем продолжил: — И вообще, у вас все иначе. Дядя Лисистрат не распекает тебя все время, выискивая в сыне недостатки. И вы с ним неплохо ладите, в отличие от нас с отцом. Это не только мое мнение, все так считают.

— Пожалуй, так оно и есть, — признал Соклей. — Мы с отцом действительно неплохо ладим друг с другом.

— Вы так же впору друг другу, как нога и растоптанная сандалия, и ты это знаешь, — заявил Менедем. — Вы двое идеально подходите друг другу. Ты небось и не подозреваешь, как я тебе завидую?

— Мне это даже и в голову не приходило. — Соклей изучал двоюродного брата с жадным любопытством маленького мальчика, увидевшего, как из-под коры внезапно появилась ящерица. — Я считаюсь скрытным человеком, но выясняется, что ты хранил свой секрет годами. Почти целую вечность.

Судя по выражению лица Менедема, тот жалел, что заговорил об этом сейчас.

— И я не особо страдаю, что мне каждый год приходится проводить столько времени вдали от Родоса, — заключил он.

— Да уж вижу, — рассудительно проговорил Соклей.

Он положил руку Менедему на плечо.

— Мы не так уж скоро вернемся назад. В море никогда ничего не происходит быстро. Даже когда мы дрались с римской триерой, время текло медленно, как во сне.

— Только не для меня, — ответил Менедем. — Для меня все случилось очень быстро. Мне нужно было точно уловить момент, когда потянуть за рулевое весло, и это как будто заняло единственное биение сердца. Самый прекрасный звук, который я когда-либо слышал, — это когда корпус нашего судна прошел по веслам этих грязных ублюдков!

— Даже не мечтай, что я буду с тобой спорить, — заявил Соклей. — Этот звук означал, что мы сохраним свою свободу, а что может быть прекрасней? — Он указал вперед. — Вон мыс Левкотера, а мыс Геракла чуть восточней.

— Знаю, мой дорогой. Я уже не раз видел их раньше. — Теперь Менедем говорил ядовито, может, потому что только что приоткрыл Соклею душу и теперь в этом раскаивался. — Однако я не буду немедленно менять курс.

— И правильно сделаешь, — согласился Соклей. — Что доказывает мой постулат: в море никогда ничего не происходит слишком быстро.

Менедем показал брату язык, и они оба рассмеялись.

Легко смеяться, когда остаешься с прибылью, когда плывешь прочь от опасных мест, а не к ним и когда — во всяком случае, так считал Соклей — возвращаешься домой.

— Думаю, на сегодня все, — сказал Менедем, когда «Афродита» встала у пристани в гавани Кротона.

— Я тоже так думаю, шкипер, — кивнул Диоклей. — Стой! — громко крикнул он, и гребцы сложили весла.

Два моряка швырнули канаты людям на пристани, и те быстро пришвартовали торговую галеру.

— Вы вроде бы уже были здесь этим летом, не так ли? — окликнул Менедема один из портовых рабочих.

— Верно, — подтвердил капитан «Афродиты». — Мы ходили к восточному берегу Италии, а потом — в Сиракузы вместе с флотом, который доставил туда зерно из Регия. Ты слыхал, что Агафокл высадился недалеко от Карфагена?

— Еще бы, — ответил рабочий. — Это требовало столько храбрости, что будьте-нате!

Соклей спросил с носа галеры:

— А ты знаешь, что случилось, когда римский флот напал на Помпеи? Мы были там и чуть не попали им в лапы.

— Ничего хорошего не случилось, по крайней мере, насколько я слышал, — ответил кротонец.

Несколько моряков хлопнули в ладоши с мрачным удовлетворением.

— Моряки и воины с судов рассыпались по округе, чтобы заняться грабежом, — продолжал рабочий, — а народ из всех ближайших городов — не только из Помпей, но и из Нолы, Новкерии и Акхеррхая — собрался и отогнал их обратно к кораблям. Римляне понесли большие потери.

Моряки снова захлопали в ладоши, некоторые издали радостные возгласы.

— Кое-кто говорит, — добавил местный, — что один римский корабль был покорежен торговым судном, но на эту байку меня не купишь.

— На твоем месте я бы тоже на такое не купился, — ответил Менедем серьезно.

Моряки «Афродиты» издевательски заухмылялись и прикрыли рты руками, чтобы не рассмеяться в открытую.

Рабочий с любопытством на них посмотрел, но поскольку никто из них не сказал ни слова, он пожал плечами и уже развернулся, чтобы уйти.

Однако в этот момент Соклей спросил:

— А случаем не знаешь, как почтеннейшему Гиппаринию понравились птенцы павлина?

— Так вы — те самые парни! — Кротонец возбужденно щелкнул пальцами. — Я так и думал, что это вы, но не был уверен. Вы знаете, что тут случилось? Знаете?

— Если бы мы знали, разве мы бы спрашивали? — Менедем был просто олицетворением благоразумия.

— И верно, откуда вам знать? Вы просто шайка грязных иноземцев, — выпалил кротонец.

Лицо Менедема вспыхнуло от гнева. Но не успел он высказаться, как местный продолжал:

— У Гиппариния была гончая — представляете, ее привезли сюда аж из самой Спарты, — и он гордился псом, словно родным сыном. Наверное, даже больше, потому что все его сыновья только и знают, что пить вино и трахаться. — Он помедлил. — О чем это я говорил?

— О птенцах павлина, — одновременно напомнили ему Менедем и Соклей.

— Ах, да! — Рабочий снова щелкнул пальцами. — Так вот, как я уже сказал, у него была гончая, славный пес по кличке Порыв.

«Гиппаринию, — подумал Менедем, — больше пристало бы иметь собаку по кличке Порядок».

— И этот Порыв, — продолжал кротонец, — как только увидел птенцов — так сразу и слопал одного, никто даже не успел крикнуть ему «фу!» или схватить пса. Вопли старого Гиппариния разносились по всему Кротону — от агоры до сторожевых башен на городской стене.

— Могу себе представить, — сказал Менедем. — Ничего страшного, его драгоценная гончая теперь стала еще драгоценней — она съела полторы мины серебра в один присест.

— Полторы мины? И только-то? — спросил местный.

— «И только-то»? — эхом отозвался Соклей, как будто не мог поверить своим ушам. — Ты шутишь?

— Да какие уж тут шутки, — ответил кротонец. — Гиппариний говорил, будто та несчастная маленькая птица стоила пять мин.

Менедем уже хотел рассказать парню, как Гиппариний попытался одурачить их при покупке птенцов, но тут Соклеем овладел приступ кашля, и он передумал.

Когда кротонец пренебрежительно отзывается о своем богатом соотечественнике — это одно дело, но чужеземцам лучше не ругать уважаемых граждан.

Еще немного поболтав, рабочий наконец ушел.

Соклей поспешил обратно на корму и взошел на ют.

— По-моему, нам нет никакого резона тут оставаться, — сказал он. — Гиппариний не был с нами особенно вежлив, когда мы виделись в последний раз. Теперь же благодаря проклятой собаке мы понравимся ему еще меньше.

— Да вдобавок мы еще выдали, сколько он на самом деле заплатил за птиц, — заметил Менедем.

— Да, и это тоже, — согласился Соклей. — Кроме того, мы уже продали тут все, что могли, еще в прошлый раз. Думаю, нам лучше завтра утром двинуться прямо к Каллиполю.

— Наверное, ты прав, — вздохнул Менедем. — Вот только ветер северный. Значит, придется лавировать или грести. В любом случае путь до залива займет два дня.

— Все было бы куда проще, если бы мы могли остановиться в Таренте, — заметил Соклей.

Менедем гневно посмотрел на него.

— Все было бы куда проще, если бы ты держал рот на замке. Мне уже осточертело об этом слышать!

Если бы Соклей продолжил развивать эту тему, Менедем задал бы ему по первое число, а потом бы догнал и еще добавил, но его брат только пожал плечами и сказал:

— Когда мы вернемся на Родос, мы оба будем рады отдохнуть друг друга некоторое время. — Он указал на север. — Ты можешь разобраться в тех облаках?

Рассмотрев облака, Менедем пожал плечами.

— Кто их знает. Сомневаюсь, что они грозят бедой. А ты как думаешь?

— Так же, — ответил Соклей. — Но я знаю, что у тебя нюх на погоду лучше.

Так оно и было, но на месте Соклея Менедем не признался бы в этом так небрежно, как и в некоторых других вещах. Он присмотрелся к ветру, пытаясь выведать его секреты.

— Думаю, мы попадем в дождь, если ветер не переменится. Но это будет всего лишь моросилка. До равноденствия штормов быть не должно.

— Вот и хорошо, — сказал Соклей. — Я надеялся услышать что-нибудь в этом роде. Теперь я спокоен, ты ведь у нас крупный специалист по погоде.

Менедем почувствовал гордость и гордился собой до тех пор, пока не вспомнил, как любит иронизировать его двоюродный брат.

Соклей проснулся перед рассветом. Небо на востоке только-только начало изменять цвет с серого на розовый, но не на ярко-красный.

Соклей слегка успокоился: ярко-красный рассвет стал бы предзнаменованием непогоды. Он посмотрел на северную часть небосклона. Теперь там было больше облаков, чем вчера, хотя и ненамного.

За его спиной Менедем сказал:

— Погода была бы мне больше по душе, если бы нам, скорее всего, не предстояло заночевать в море.

Соклей уставился на него.

— Я и не знал, что ты проснулся.

— Да, проснулся. — Менедем посмотрел через пирс на темную массу домов, лавочек и храмов, из которых состоял город Кротон.

— Боишься, как бы не появился Гиппариний с армией головорезов? — спросил Соклей.

— С армией головорезов и с гончей, отведавшей крови павлина. — Хотя Менедем произнес это легкомысленным тоном, но Соклей сомневался, что он шутит.

Поэтому его не удивило, что Менедем принялся трясти моряков, чтобы их разбудить.

— Давайте, ребята, — говорил он, — чем скорее мы выйдем в открытое море, тем лучше.

— Кто так сказал? — зевая, поинтересовался сонный моряк.

— Твой капитан, вот кто, — ответил Менедем.

— И твой тойкарх, — добавил Соклей, присовокупив свой обол к драхме авторитета двоюродного брата.

Диоклей сел на банке, на которой спал.

— И твой келевст, — сказал он.

Формально он был ниже чином, чем Соклей, но для моряков его слово имело больший вес.

«Афродита» благополучно покинула Кротон: Гиппариний так и не появился, ни один, ни в компании головорезов.

— Наилучшие прощальные пожелания городу — и пусть склюют вороны и Гиппариния, и его голодную гончую! — весело сказал Менедем.

Ветер продолжал менять направление: дул то с севера, то с северо-запада. При северо-западном ветре «Афродитой» было легко управлять, но всякий раз, как он менялся на северный, Менедему приходилось лавировать, прокладывая курс зигзагом, ловя ветер сперва с одной стороны, потом с другой. С натужными возгласами моряки перекидывали рей до тех пор, пока он не поворачивался на четверть румба и парус не наклонялся навстречу ветру. То была медленная работа, и вряд ли тут можно было говорить о точном курсе.

— Надеюсь, мы заметим Каллиполь, когда окажемся неподалеку, — сказал Соклей.

— Пока я веду судно на северо-восток, я где-нибудь да наткнусь на материк, — ответил Менедем. — А потом мы сможем пойти вдоль берега, пока не достигнем острова.

— Наверняка существует способ точнее находить путь в море, — заметил Соклей. — Другое дело, что он нам не известен.

— Если бы ты его знал, ты стал бы богачом на зависть Крезу. Все капитаны в мире купили бы у тебя эти сведения.

— Купили бы или попытались украсть. — Соклей указал на север. — Смотри, те облака надвигаются.

— Думаю, в конце концов они перестанут просто шляться вокруг да около, — грустно проговорил Менедем. — И когда они наконец закроют солнце, я вообще перестану толком понимать, куда же мы плывем. Вот еще один минус плавания в открытом море, откуда не видно земли.

— Во время последнего такого перехода мы чуть не потонули в шторм, — заметил Соклей. — Хотел бы я знать, не оскорбил ли ты невольно одного из богов.

Он сказал это шутя, и все равно Менедем сплюнул в подол туники, а Диоклей потер свое отводящее беду кольцо.

— Не следует говорить таких вещей, — пробормотал келевст достаточно громко, чтобы его услышал Соклей.

Вскоре начался дождь. Когда Соклей посмотрел туда, где, как он полагал, находится северо-восток, он не многое смог там разглядеть. Пожалуй, даже неплохо, что они сейчас далеко от земли: при такой плохой видимости ему вовсе не хотелось найти землю в самом неожиданном месте.

Менедема, должно быть, тревожили похожие мысли.

— Аристид, иди на нос! — велел он. — Ты ведь у нас самый зоркий.

— Хорошо, шкипер. Но вряд ли где-то рядом есть берег, — ответил моряк.

— Я тоже так не думаю. Но не хочу нарваться на неприятный сюрприз, — ответил Менедем. — Кроме того, ты сможешь присматривать за рыбачьими лодками и торговыми судами. В такую погоду на пути может внезапно появиться что угодно, и опомниться не успеешь.

Аристид кивнул.

— И то правда.

Он двинулся к баку.

Соклей сморгнул: дождь бил ему прямо в глаза. Он ничего не мог толком рассмотреть, и это навело его на мысль.

— А может, заодно также послать на нос еще кого-нибудь с лотом?

— Ты прав, это не помешает, — согласился Менедем и отдал необходимые распоряжения.

Грузило упало в море, и вскоре моряк, державший лот, крикнул:

— Нет дна на расстоянии ста локтей!

— Мы все еще на середине залива, — пробормотал Менедем. И крикнул; — Спасибо, Никодром!

Моряк помахал, чтобы показать, что слышал.

Дождь лил весь день. Со слегка намокшим парусом работать было легче, чем с сухим: вода пропитывала ткань, и ее уже не продувал насквозь ветер. Но сильно намокший парус становился слишком тяжелым, чтобы надуваться. Он почти безжизненно свисал с рея, словно выстиранное белье с ветви оливы.

Менедем посадил людей на весла, чтобы «Афродита» продолжала плыть.

— Определяешь курс по ветру? — спросил Соклей.

— А ничего другого мне сейчас и не остается, — ответил Менедем. — Если ветер будет продолжать дуть слева, а не прямо в лицо, мы не можем слишком сильно сбиться с курса.

— Звучит разумно, — сказал Соклей.

«Однако далеко не все, что звучит разумно, оказывается верным», — добавил он про себя и пожалел, что ему в голову пришла такая мысль.

Настоящий шторм так и не разразился. Волнение на море было небольшим, вот только все время шел дождь — раздражающий моросящий дождь, напоминавший о том, что сезон мореплавания вот-вот закончится. И впрямь пора было отправляться домой.

Темнота наступила раньше, чем ожидал Соклей. Дождь все лил и лил, отчего в ночи казалось еще неуютней и тоскливей, чем в сухую погоду.

— И как мы будем спать? — спросил Соклей.

— Завернись в гиматий, как египетская мумия, — сказал Менедем. — Укройся с головой, тогда не промокнешь.

— Да уж конечно — пока гиматий не промокнет насквозь, — ответил Соклей.

— К тому времени ты уже уснешь и ничего не заметишь, пока не настанет утро.

Менедем говорил в своей обычной манере — как будто у него имелись ответы на все вопросы.

А поскольку у Соклея своих ответов не было, он попытался последовать совету двоюродного брата. Некоторое время юноше казалось, что ему это удается: толстая шерсть гиматия неплохо отталкивала воду. Он как раз начал по-настоящему засыпать, когда заметил, что промок. Это разбудило Соклея, и он потратил немало времени, чтобы снова заснуть. В паре локтей от него храп Менедема легко заглушал шум дождя — что тоже отнюдь не способствовало отдыху.

Когда Соклей проснулся на следующее утро, все еще шел дождь. Соклей почувствовал, что почти задохнулся в мокрой шерсти, распутал плащ, сел и протер кулаками глаза, пытаясь убедить себя, что это просто кошмарный сон. Не преуспев в своих усилиях, он безропотно приготовился к долгому мокрому дню.

Менедем уже был на ногах.

— Привет, — улыбнулся он двоюродному брату. — Прекрасное утро, не правда ли?

— Ничего подобного!

Соклей часто был склонен ворчать перед завтраком. Скверная ночь и мокрая одежда не помогли ему излечиться от этой привычки.

Услышав пессимистичный ответ, Менедем улыбнулся еще шире.

— Зато подумай только, о почтеннейший, сегодня ты сможешь пить вино, не разбавляя его собственноручно водой!

В ответ на предложение Соклея сделать со своим вином то-то и то-то Менедем только расхохотался.

Вино, разбавленное водой из кувшина и дождевой водой, помогло Соклею согреться и примирило его с тем, что пришлось встать. Оливки оставались оливками, ели их под дождем или под ясным солнечным небом. Но сегодня Соклею пришлось проглотить свой хлеб в спешке, прежде чем тот успел намокнуть.

— Давайте, ребята, — окликнул Менедем команду. — Нам придется поработать больше, чем я ожидал, и это очень скверно, но если мы вовремя управимся, то сегодня ночью будем спать в тепле.

И он негромко добавил, обращаясь к Соклею:

— То есть если выйдем к материку вблизи от Каллиполя.

Большую часть дня Соклей провел в размышлениях — поймут ли они, что добрались до материка, прежде чем на него наскочат. Дождь продолжал хлестать, словно стояла середина зимы, а ведь еще даже не наступило равноденствие. Вскоре после полудня — во всяком случае, Соклей считал, что недавно миновал полдень, но он слишком устал, чтобы это уточнять, — в поле зрения появилась рыбацкая лодка.

Менедем заорал:

— Как отсюда попасть к Каллиполю?

— Думаю, это в ту сторону, — указал рыбак. — Но голову на отсечение я бы не дал… Раненько в этом году начались дожди!

— И то верно! — согласился Менедем. — Спасибо, друг. — Он повернулся к Соклею. — Если я не ошибся в расчетах еще больше, чем думаю, рыбак указал почти на восток.

— Слишком легко сбиться, когда нет ничего, по чему можно сверить курс, — заметил Соклей.

— Ну, в принципе, да.

Однако, судя по тону Менедема, он не был убежден, что плывет правильно. Он так же гордился своим умением управлять судном, как Соклей — своими историческими познаниями.

«Только Менедем, в отличие от меня, всегда предпочитает то, из чего может извлечь реальную пользу», — подумал Соклей.

Ближе к вечеру погода наконец начала улучшаться.

— Земля! — выкрикнул Аристид. — Земля прямо по курсу, и земля справа по борту!

Соклей тоже увидел землю, как и все остальные на «Афродите».

Акатос находился в сорока-пятидесяти стадиях от берега, налететь на который ему не грозило.

К удивлению Соклея, очертания берега впереди показались ему знакомыми. У него ушло мгновение, чтобы вспомнить почему. Потом, повернувшись к Менедему, он сказал:

— Разве не здесь мы избавились от Алексидама после того, как тот пытался украсть павлиньи яйца?

— Ух ты, а ведь точно! — воскликнул Менедем, как следует вглядевшись в берег.

— Я почти ожидал увидеть его в Таренте — с копьем в одной руке и со щитом в другой, алчущего отомстить за то, что мы вышвырнули его с судна, — сказал Соклей.

— Алексидама, должно быть, прикончили грязные самниты, прежде чем он добрался до полиса, — ответил Менедем. — Не могу сказать, что сожалею об этом. Хуже вора на борту может быть только человек с заразной болезнью.

— Как далеко мы от Каллиполя? — поинтересовался Соклей.

— До него пара сотен стадий, может, немного больше, — ответил его двоюродный брат. — Если я хорошо помню эту часть берега, мы примерно на полпути между Тарентом и Каллиполем.

— Мы сможем добраться туда к ночи?

— Сомневаюсь. — Менедем тяжело вздохнул и сделал такое движение, словно собирался пнуть камень, которого на борту не было. — Я не рассчитывал провести в море две ночи подряд, но я не хочу вытаскивать «Афродиту» на берег.

— Да уж надеюсь, что нет. — Соклей содрогнулся при мысли о том, что они потеряют все серебро, заработанное тяжким долгим трудом.

И все члены команды, слышавшие их разговор, закивали, показывая, что они тоже против того, чтобы высаживаться на берег.

— Это все из-за дождя, — сказал Менедем. — Без него мы бы двигались быстрей и я бы ориентировался лучше.

— Может, задержка сослужит нам неплохую службу, — утешил его Соклей. — У нас появится возможность обсушиться, и мы не будем походить на оборванцев, когда войдем в порт.

— У нас осталось не так уж много товаров на продажу, так что нечего об этом беспокоиться.

— Но мы когда-нибудь можем вернуться туда снова, — возразил Соклей. — Люди нас вспомнят. Они всегда запоминают то, что их шокирует.

Соклею не требовалось читать никакие истории, чтобы это знать, однако Менедем в ответ лишь легкомысленно пожал плечами.

«Он думает только о настоящем моменте, — с тоской понял Соклей. — Наверное, поэтому и попадает в беду с женщинами так часто».

Ему и в голову не приходило поразмыслить — а какого мнения Менедем о нем самом?

Они не добрались до Каллиполя к закату, поэтому бросили якорь в виду берега. Команда слегка поворчала на этот счет, что удивило Соклея. Спрашивается: где логика? Они только что ясно дали понять, что боятся рисковать, высаживаясь на берег, но и оставаться в море им тоже не по душе. А чего же тогда они хотят? Соклей представил себе, как «Афродита» плывет в воздухе в нескольких локтях над землей. Такой корабль мог быть у Дедала с Икаром, но где простому человеку раздобыть такое судно?

Менедем рассуждал более практически:

— Я не хотел проводить ночь в Каллиполе, но, думаю, все-таки лучше будет там заночевать, чтобы дать людям возможность выпить и покутить.

— Отлично придумано, шкипер, — одобрил Диоклей.

Если начальнику гребцов подобная идея пришлась по душе, Соклей не собирался с ним спорить.

Когда на следующее утро они достигли Каллиполя, оказалось, что он лежит на острове совсем рядом с италийским материком, точно так же как Ортигия располагалась неподалеку от Сицилии. Каллиполь, однако, никогда не расширял свои владения, подобно Сицилии. Он оставался таким же, какими были в свои ранние дни многие колонии Великой Эллады: эллинским форпостом на краю земель, кишащих варварами.

Несмотря на свое название, Каллиполь не произвел на Соклея впечатления очень красивого города. Он так и сказал Менедему, и тот засмеялся в ответ.

— А как бы ты хотел, чтобы его назвали? Какополь? То-то жители повеселились бы, пытаясь завлечь поселенцев в город с таким названием, верно? Уродоль?

— Хорошо, я понял твою мысль, — сказал Соклей. — Но если бы ты нашел землю, состоящую сплошь из снега и льда, неужели ты назвал бы ее Зеленой землей?

— Представь себе, назвал бы, если бы хотел, чтобы там поселился кто-нибудь, кроме меня, — ответил Менедем. — Но я — истинный родосец. Я не хочу даже думать о льде и снеге, не говоря уж о том, чтобы жить среди них.

— Когда я жил в Афинах, там шел снег, — произнес Соклей. — Это было красиво, но — Зевс! — так холодно.

Он задрожал, вспомнив об этом.

— Здесь о снеге можно не беспокоиться, — заметил Менедем. — Ну ладно, перейдем к делу: у нас есть вино и шелк. Давай посмотрим, сумеем ли мы их сбыть. И… — Он помахал пальцем перед носом Соклея. — Не стоит говорить жителям Каллиполя, что мы думаем об их городе.

— Понятно, — ответил Соклей. — Лучше отпускать им комплименты.

Его двоюродный брат засмеялся.

— Ну да! Зеленая земля и все такое прочее!

Когда они оказались на узких, продуваемых всеми ветрами улочках, Каллиполь понравился им еще меньше, чем издали. Поскольку остров был не очень большим, а люди жили на нем уже века, местные использовали каждый палец свободного пространства. Многие из домов имели два-три этажа; они наклонялись друг к другу, нависая над улицами и делая их еще более тесными, темными и вонючими.

Это поразило Соклея в первую очередь. Вскоре у него нашелся еще один повод для удивления.

— Ты заметил, что здесь никто не улыбается? — спросил он двоюродного брата. — У всех здесь хмурые лица.

— А чему им радоваться? — ответил Менедем. — Если бы ты жил в захудалом маленьком городишке на краю света, разве ты был бы счастлив? Они, наверное, гадают, не нападут ли на них завтра или послезавтра варвары.

Так как, скорее всего, Менедем был прав, Соклей больше не развивал эту тему.

Им пришлось спросить, как пройти на агору. По пути на рынок братьям попалось несколько компаний наемников: некоторые из воинов были эллинами, другие — италийцами в самых обычных шлемах, но в странных, почти треугольных кирасах; с точки зрения Соклея, такие кирасы почти не прикрывали грудь. Наемники выглядели ничуть не радостнее, чем простые жители Каллиполя, и Менедем не преминул указать на это Соклею.

Рыночная площадь выглядела больше, чем была на самом деле. Дома вторгались в нее со всех сторон, как сорняки, осаждающие поле. Люди здесь покупали и продавали, теснясь друг к другу в тени зданий. Наемники и завсегдатай то и дело оглядывались через плечо, словно боялись, что стоит им отвернуться, как вырастут новые дома.

— Прекрасное вино с Хиоса! Прозрачный шелк с Коса! Душистые родосские благовония! — Голос Менедема звонко разносился над агорой, отдаваясь эхом от стен, которые, казалось, наклонялись к нему со всех сторон.

Люди глазели на него с удивлением, явно гадая, кто этот громкоголосый незнакомец. Менедем один поднимал больше шума, чем дюжина местных.

— Клянусь египетской собакой, — пробормотал Менедем, — я думаю, все они тут тени, как души мертвых в «Одиссее».

— Прекрасное вино и прозрачный шелк могли бы оживить кого угодно. Эти люди просто не умеют получать удовольствие от жизни, — заметил Соклей.

Менедем бросил на него насмешливый взгляд.

— От кого я такое слышу? Не ты ли, милый братец, готов стукнуть меня по голове всякий раз, как я отправляюсь повеселиться?

— Да, я действительно считаю, что надо радоваться жизни, — ответил Соклей. — Просто, видишь ли, всему свое место и время, а ты не имеешь ни малейшего понятия, чем и где следует заниматься.

— По-моему, ты просто завидуешь. Затем и ведешь эти мудреные разговоры — чтобы скрыть свою зависть, — заявил Менедем.

Невнятный протест Соклея был тут же заглушён громким голосом его двоюродного брата, который вновь принялся расхваливать свои товары.

А Соклей призадумался: а что, если Менедем прав? Он надеялся, что нет, но не был в этом абсолютно уверен, что его беспокоило.

Однако вскоре Соклею стало некогда предаваться размышлениям. На этой тихой агоре дерзкие, пронзительные крики Менедема привлекли куда больше покупателей, чем привлекли бы, скажем, на Родосе. Портной и хозяин борделя поссорились из-за шелка, который Соклей принес с «Афродиты». И только когда их заверили, что шелка хватит им обоим, эти двое перестали сверкать глазами и рычать друг на друга.

Хозяин борделя в конце концов купил и благовония, как братья и рассчитывали.

Когда человек в великолепном хитоне спросил:

— Не позволите ли попробовать ваше прекрасное вино? — Соклей и Менедем переглянулись в замешательстве.

Они не захватили на агору амфору с вином. Да, они толковали о том, чтобы попытаться продать ариосское в Каллиполе, но, честно говоря, не верили, что такое удастся. Эх, надо же так опростоволоситься! От какого-нибудь оборванца Соклей просто отмахнулся бы, но этот житель Каллиполя выглядел так, будто мог позволить себе купить все самое лучшее.

— Если вы будете так добры подождать здесь, господин, я принесу амфору с нашего судна. Я быстро.

— Вы должны были иметь амфору под рукой, — отозвался местный.

Так как он был прав, Соклей только кивнул — и поспешил прочь.

Никто на борту «Афродиты» не горел энтузиазмом водружать амфору на носильный шест и волочь ее на агору, но Аристид с Телефом все же взялись за дело. По дороге на рыночную площадь Телеф угодил ногой в яму на грязной улице и споткнулся. Шест соскользнул с его плеча. Только благодаря отчаянному броску Соклея амфора не разбилась.

— Вовремя ты успел, — похвалил его Аристид, когда Соклей помог Телефу вновь пристроить ношу на плече.

— Я просто представил, как отреагирует Менедем, если мы вернемся на агору с несколькими черепками и скажем покупателю, чтобы он не стеснялся облизать их, — ответил Соклей.

Аристид и Телеф засмеялись, но Соклей вовсе не шутил. Вернувшись на площадь, они воткнули заостренный конец амфоры в грязь. Соклей соскреб с пробки смолу и вытащил ее. Им пришлось, как и в Помпеях, одолжить чашу у местного горшечника, и Соклей сделал мысленную зарубку: в следующий раз обязательно надо иметь свою чашу. В то же время он боялся, что начисто забудет об этом, как только «Афродита» поплывет прочь от Каллиполя.

Местный пригубил вино и, как ни пытался, не смог сохранить каменное выражение лица.

— Должен признаться, вино стоило того, чтобы его подождать, — сказал он. — Сколько вы хотите за амфору?

— Шестьдесят драхм, — ответил Менедем: точно так же он отвечал и в Помпеях.

Однако этот эллин взвыл громче, чем любой из помпейцев. Начался торг, который был уже в самом разгаре, когда кто-то заорал:

— Вы, сукины сыны! Вы, широкозадые ублюдки, пожиратели грязи! — куда громче, чем Менедем расхваливал достоинства своего шелка, вина или благовоний, — другими словами, достаточно громко, чтобы заглушить все остальные голоса на агоре.

— Ого! — тихо проговорил Соклей.

Он был искренне изумлен.

Они с Менедемом не раз размышляли на досуге, что же случилось с вороватым наемником Алексидамом. Теперь они это выяснили. И хотя Соклей всегда стремился к знаниям, в данном случае он предпочел бы остаться в неведении.

— Вышвырнули меня со своего вонючего судна, вот как? — закричал Алексидам еще громче. — Оставили меня на съедение варварам, да?

При нем не было копья, но он вытащил меч и ринулся к своим обидчикам.

У Соклея меча не было. У Менедема тоже.

Два других моряка с акатоса также не захватили с собой оружие — ведь они направлялись не к варварам, а в город, населенный эллинами. Спрашивается: если уж не там, то где же тогда вообще можно чувствовать себя в безопасности?

«Нигде», — пронеслось в голове Соклея.

— Остановите его. — воскликнул кто-то.

Но никто, казалось, не горел желанием заступить дорогу Алексидаму. Да и какой безоружный человек захочет попытаться остановить того, у кого в руке — меч, а в глазах — жажда убийства?

«К тому же все вокруг слышали выкрики Алексидама и наверняка поняли, что у него имеются веские причины для мести…»

Иногда Соклею хотелось, чтобы он не умел становиться на точку зрения другого.

— Всего хорошего, — сказал житель Каллиполя, который только что торговался с Менедемом.

Его отступление было таким стремительным, что ему позавидовал бы спринтер на Олимпийских играх или на любом другом спортивном празднике.

Когда Соклей оглянулся, чтобы попросить помощи у Аристида и Телефа, он не увидел последнего — и выругался себе под нос. Мало того что этот парень спотыкается на ровном месте, так он еще и убегает, когда пахнет бедой. Ну и скатертью ему дорога!

— Сукины дети! — снова взревел Алексидам. — Никчемные катамиты!

Когда взбешенный наемник ринулся к ним через агору, у Аристида сделался такой вид, будто он готов был кинуться вслед за Телефом. Коли уж на то пошло, у Менедема тоже. Двоюродный брат Соклея был знаменитым бегуном и не раз выигрывал забеги на короткие дистанции.

«Я бы тоже не прочь убежать, — подумал Соклей. — Но меня он наверняка догонит. А умереть от удара в спину недостойно настоящего мужчины».

Откровенно говоря, Соклей вообще не хотел умирать.

И, поскольку бегство все равно бы его не спасло, он наклонился, поднял с земли камень и изо всех сил швырнул его в Алексидама. Если бы Соклей промахнулся, ему пришлось бы плохо — однако об этом он подумал уже потом.

Но в тот момент Алексидам был всего в трех или четырех шагах от него, и Соклей едва успел вообще-то что-то сделать. Камень попал наемнику прямо в нос. От хлюпающего звука удара у Соклея все перевернулось в животе. Кровь хлынула из плоского перебитого носа, уже украшенного шрамом. Алексидам оглушительно взревел от боли. Он продолжал идти, но его руки — в одной из которых он по-прежнему сжимал меч — поднялись к лицу.

Менедем прыгнул на него.

Соклей вывернул правую руку наемника и выхватил из нее меч; Аристид присоединился к потасовке.

Втроем они быстро справились с наглецом. Помогая удерживать Алексидама на земле, Соклей слышал вокруг разговоры жителей Каллиполя.

— Не следует ли их схватить? — спросил кто-то.

— Не вижу причин, — ответил другой местный. — Они только защищались. Насколько я видел, на них напали без всякой причины.

Соклей почувствовал немалое облегчением, услышав, что остальные соглашаются с этим человеком.

Третий местный сказал:

— Если воин и правда считал, что с ним нечестно обошлись, ему следовало отвести обидчиков к судье, а не пытаться их зарезать.

Это вызвало новые одобрительные возгласы.

— Этот детина ведет себя так, будто он италиец или дикий кельт! — добавил какой-то парень.

— Я и не подозревал, что ты умеешь так метко бросать камни, — сказал Менедем, и Соклей, перестав прислушиваться к разговорам вокруг, ответил:

— Я и сам этого не подозревал.

Менедем рассмеялся.

— У меня не было выбора, — продолжал Соклей. — Если необходимо — бросай! — То было перефразированием гомеровского «Если необходимо — беги!».

— Понятно. — Судя по улыбке Менедема, он сразу узнал цитату и признал кроющуюся в ней истину. — Забери-ка меч этого типа, Аристид. Не хватало еще, чтобы оружие снова попало к нему в руки.

— Да уж, — согласился впередсмотрящий. — Но, боюсь, этому парню никогда уже не быть красивым, его нос похож на раздавленную свеклу.

— Какая жалость! — одновременно ответили Соклей и Менедем.

Менедем добавил:

— А куда исчез этот бесстыжий трус Телеф? Ради всех богов, я вышвырну его с корабля.

Прежде чем Соклей успел ответить, на ближайшей улице поднялся шум и гам и Телеф вновь появился на агоре во главе дюжины моряков, вооруженных кто чем. Телеф помедлил, огляделся по сторонам, понял, что случилось, — и скроил такую рожу, что выражение его лица сделало бы честь любой комической маске.

— Так я вам уже не нужен! — возмущенно сказал он.

— Теперь уже нет, — гневно ответил Соклей. — Но в любом случае спасибо, что привел помощь.

— А я все-таки думаю, он сбежал, — потихоньку пробормотал Менедем, но громко говорить этого не стал, потому что Телеф быстро вернулся, да и подкрепление, которое он привел, могло оказаться полезным.

— Что сделаем с Алексидамом? — спросил Аристид.

— Для начала вытащи кинжал из ножен на его поясе, — велел Соклей.

После того как Аристид выполнил его приказ, он сказал:

— Послушай, Алексидам…

— Пошел ты к воронам, вонючий сын шлюхи! — Голос Алексидама звучал приглушенно — наверное, наемник не мог как следует дышать, поскольку нос у него был расквашен. — Ты искалечил меня. Пусть тебя навечно проклянут боги!

— Они проклянут тебя, потому что ты вор, — парировал Соклей. — Я тебе это однажды уже сказал, и лучше бы ты меня тогда послушал. А теперь отвечай: если мы отпустим тебя, ты оставишь нас в покое?

Последовала долгая тишина, нарушаемая лишь хлюпающими звуками: когда наемник втягивал воздух через разбитый нос.

Наконец он спросил:

— А разве я могу ответить «нет»?

Вместо Соклея ответил Менедем:

— Очень советую тебе искренне сказать «да». В противном случае мы вполне можем перерезать тебе глотку и принести тебя в жертву, чтобы вымолить попутный ветер: если помнишь, именно так поступил Агамемнон со своей дочерью, прежде чем отплыл к Трое.

Учитывая неудачи, которые преследовали Агамемнона после того, как он принес в жертву Ифигению, этот пример не показался Соклею убедительным. Но Алексидам не склонен был выступать в роли литературного критика.

— Грязные ублюдки! — прорычал он. — Вы уже дважды одержали надо мной верх! Но это еще не конец.

Менедем вопросительно посмотрел на Соклея.

Тот слегка удивился, что двоюродный брат интересуется его мнением.

Пожав плечами, он сказал:

— У нас лишь три варианта: либо мы его отпустим, либо убьем, либо останемся здесь и возбудим против Алексидама судебное дело.

— Только не это! — воскликнул Менедем. — Мы можем застрять тут навечно, а нам нельзя даром терять время.

Он слегка ослабил хватку, которой держал наемника. Соклей и Аристид последовали его примеру.

— Хорошо, Алексидам, — проговорил Менедем. — Считай, что тебе повезло.

Алексидам осторожно ощупал нос, зашипев от боли при первом же прикосновении, и выругался при виде крови на своих пальцах. Кровь текла и по его лицу, но ее наемник видеть не мог.

— Повезло? — переспросил он. — Благодаря тебе я останусь уродом на всю оставшуюся жизнь…

Вспомнив, что сила не на его стороне, наемник проглотил парочку эпитетов.

— Тебе повезло, — повторил Соклей. — Мы оставили тебе эту самую жизнь. — «Хотя я и сделал все, что мог, чтобы снести тебе голову с плеч, когда бросил камень», — мысленно добавил он. И продолжил вслух: — А ведь сам ты был готов отнять наши жизни — точно так же, как прежде пытался отнять у нас павлиньи яйца.

Алексидам ничего не ответил — он молча побрел прочь, на ходу роняя капли крови.

— Надеюсь, мы никогда его больше не увидим, — проговорил Менедем.

— Я думал, мы избавились от него, когда оставили на берегу, — сказал Соклей. — Тем более что мы не увидели Алексидама в Таренте.

— И я тоже так думал, — ответил его двоюродный брат. — Завтра мы уходим отсюда. А до тех пор можно держать под рукой нескольких наших людей, на случай если негодяй опять что-нибудь придумает. Мы и так уже провели две ночи подряд в море, и не будь сегодняшняя для наших моряков последним шансом получить вино и женщин до отплытия в Элладу, я бы немедленно оставил порт.

— От кого я это слышу? — вопросил Соклей. — От храбреца, который рискнул всем, отправившись в Сиракузы?

— Мы заработали в Сиракузах много денег, — пожал плечами Менедем. — А здесь я не вижу подобной возможности. А ты?

— Никто не смог бы как следует заработать в Каллиполе, включая местных жителей.

Соклей говорил убежденно, но тихо, чтобы кто-нибудь из этих жителей его не услышал и не подумал, что он ругает их город. Вообще-то Соклею очень хотелось обругать Каллиполь, но только так, чтобы местные об этом не узнали.

Мгновение спустя лицо Менедема вдруг озарила широкая, фальшивая улыбка.

— Радуйся, о почтеннейший, — сказал он человеку, который торговался с ним из-за хиосского вина перед тем, как неожиданно появился Алексидам. — Рад снова тебя видеть.

— Кажется, все уладилось? — спросил житель Каллиполя. Потом сам ответил на свой вопрос: — Да, я вижу, что уладилось. Вот и хорошо. Так на чем мы остановились?

— А вот на чем, — ответил Менедем.

«Мы остановились на этом самом месте, да так тут и оставались, — подумал Соклей. — А ты убежал, как трусливый кролик, которого по пятам преследует свора спартанских гончих Гиппариния».

Он шумно выдохнул через нос. Слишком часто деловые отношения с человеком означали, что ты уже не можешь сказать все, что о нем думаешь.

Менедем гладко продолжал:

— Почему бы тебе не попробовать снова вина, которое, должно быть, благословил сам Дионис? Истинное ариосское с Хиоса попадает в Каллиполь не каждый день и даже не каждый год.

Чаша, которую они одолжили раньше, разбилась во время схватки с Алексидамом. Им пришлось заплатить за нее и взять у горшечника вторую.

Когда местный попробовал сладкое золотое вино, его глаза стали большими и круглыми. Соклей улыбнулся про себя: он уже видел такую реакцию. Житель Каллиполя отчаянно старался скрыть свое восхищение.

— Вы назвали какую-то нелепую цену, прежде чем началась свалка, — сказал он.

— Шестьдесят драхм за амфору, — спокойно повторил Менедем.

— Да, — проговорил местный. — То есть нет. В смысле, я так и думал, что ты сказал именно это, но столько я не заплачу. Двадцать за амфору, и ни драхмой больше.

— Всего хорошего, господин. — Менедем вежливо склонил голову. — Рад был с тобой побеседовать.

— Ты сумасшедший? — спросил каллиполец. — Тебе пришлось открыть амфору, чтобы дать мне попробовать вино. Теперь оно долго не продержится… Вино в открытой амфоре никогда долго не хранится. Сколько ты получишь за уксус? Тебе лучше взять то, что я предлагаю, и поблагодарить за то, что ты получил так много.

Его самодовольная улыбка говорила, что он и раньше играл с торговцами в такие игры. И вероятно, с некоторыми ему это сходило с рук.

«Еще один маленький город и мелкий рвач», — подумал Соклей.

Вслух же он произнес:

— Как уже сказал мой двоюродный брат, всего хорошего, господин. И пошел ты к воронам. — С таким мошенником вовсе не обязательно соблюдать вежливость.

Глаза жителя Каллиполя снова широко распахнулись, на этот раз его удивление было иного рода.

— Но… Но… — запинаясь, проговорил он. — Вы должны продать мне эту штуку и…

Соклей не со всякими девушками в постели получал такое наслаждение, которое испытал сейчас, рассмеявшись местному в лицо.

— Мы ни хрена тебе не должны, о несравненнейший. Уже не в первый раз он позаимствовал сардоническое обращение Сократа к людям.

— Мы только что прорвались сквозь карфагенскую блокаду, чтобы доставить зерно в Сиракузы. У нас больше серебра, чем мы сможем потратить, вот так-то, приятель. Если тебе не нужно ариосское — или если ты не хочешь заплатить за него назначенную цену, — мы отдадим амфору нашим морякам, пусть ребята выпьют в свое удовольствие.

— Еще ни разу в жизни ни один торговец вот так со мной не разговаривал, — пожаловался каллиполец.

Соклей в этом не сомневался, но только пожал плечами. Менедем последовал его примеру.

Каллиполец некоторое время беззвучно брызгал слюной, потом вновь обрел дар речи.

— Что ж, очень хорошо. Если ты так хочешь быть неразумным, думаю, я смогу дать тридцать драхм.

Происходи все до появления Алексидама, это послужило бы началом торга.

Но теперь Соклей покачал головой и сказал единственное слово:

— Нет.

— Тогда тридцать пять. — Местный побагровел.

От гнева или от смущения? От смущения, решил Соклей и твердо заявил:

— Мой брат сказал — шестьдесят. Значит, такова и будет цена.

В кои-то веки ему не надо было заботиться, продаст он вино или не продаст. Это бодрило так, будто он сам сделал пару глотков из амфоры с ариосским.

— Не глупи, — запротестовал житель Каллиполя. — Постой… Я дам тебе сорок драхм. Это больше, чем стоит твое драгоценное хиосское.

— Нет, — снова сказал Соклей. — Наша цена — шестьдесят. Если тебе действительно нужно это вино, ты за него заплатишь.

И ведь скряга из Каллиполя и в самом деле заплатил. Правда, сдался он далеко не сразу: сперва попытался уломать двух родосцев, предлагая цену в сорок пять драхм, потом повысил ее до пятидесяти… до пятидесяти пяти… Соклей зевнул ему в лицо. Менедем, который, когда хотел, мог быть самым обаятельным из людей, сейчас невежливо повернулся к нему спиной.

Каллиполец гневно зашагал прочь и, вернувшись в сопровождении раба, швырнул Соклею полный драхм кожаный мешок — почти с такой же силой, с какой он сам перед этим метнул камень в Алексидама. Соклей тщательно сосчитал монеты, затем кивнул брату.

Когда местный велел рабу унести амфору домой, Соклей вздохнул и сказал:

— Таким образом после короткой остановки мы распрощались с Каллиполем, маленьким городом, где никогда не случается ничего интересного.

Менедем некоторое время молча смотрел на него, потом вдруг весело рассмеялся.

— Да уж, тут совсем ничего не случается!

— Теперь остается только надеяться, что Алексидам не нападет на кого-нибудь из наших моряков, когда те будут выползать из питейных заведений, — сказал Соклей.

— Это вряд ли, — покачал головой его двоюродный брат. — Если после того, что ты сделал с его клювом, этот проклятый богами наемник сможет напасть на наших парней, значит, он крепче медного Талоса.

Соклей подумал и согласился.

Когда торговая галера покидала гавань Каллиполя, Диоклей с такой силой бил колотушкой в свой бронзовый квадрат, что большинство моряков «Афродиты» вздрагивали. Менедем подался к страдающей от похмелья команде и одарил их улыбкой человека, оставшегося трезвым.

— Следующая остановка, ребята, будет в Элладе, — сказал он.

Некоторые в ответ улыбнулись, а некоторые застонали.

— Кое-кому из них не хочется жить так долго, чтобы успеть добраться до Эллады, — заметил Диоклей.

— Но к полудню все они до нее доберутся, — возразил Менедем. — Похмелье не убивает. Хотя порой и кажется, что уж лучше бы оно тебя убило.

Соклей поднялся на ют.

— И как именно мы вернемся на Родос? — спросил он. — Снова обогнув мыс Тенар или волоком через Коринфский Истм?

— Еще не знаю, — ответил Менедем. — У нас есть веские причины решиться обогнуть Тенар. Но кто знает, что произошло в окрестностях Коринфа и на Тенаре, пока мы были в Великой Элладе? Разве можно принять решение воспользоваться или нет волоком, если мы не знаем, в чьих руках полис?

— Хм-м, — проговорил Соклей. — Ты уже что-то задумал, не сомневаюсь.

— Как мило с твоей стороны, что ты признаешь мою изобретательность, — сказал Менедем.

Соклей скорчил ему рожу.

Не обратив на это внимания, его брат продолжил:

— Мы можем остановиться на Керкире и послушать там новости, а потом уже решим, как поступить.

— Ты ведь не собираешься плыть на юго-восток к Закинфу и обратно?

— Нет. Навигационный сезон подходит к концу, и я не хочу проводить так много времени в открытом море, это слишком рискованно, — ответил Менедем. — Очень скоро журавли полетят на зимовку на юг, и после этого не многие люди захотят остаться на воде. Как там Аристофан выразился об этом в «Птицах»?

— Понятия не имею. И как же он выразился? — поинтересовался Соклей. — Если ты это запомнил, наверняка это какая-то непристойность.

— Ты несправедлив, — возмущенно проговорил Менедем. — Аристофан мог писать отличные стихи о чем угодно.

— А иногда — вообще ни о чем, — ответил Соклей.

— Но не в этот раз, — сказал Менедем. — Там говорится примерно так: «Пора сеять, когда кричащая цапля отправляется в Ливию и велит корабельщику отправиться на покой, повесив свое рулевое весло».

— Да, неплохо, — признал Соклей.

— Как ты думаешь, ты переживешь такой приступ беспристрастности? — спросил Менедем.

Сам он любил Аристофана и за его стихи, и за его непристойности, но знал, что, хотя Соклей тоже восхищается некоторыми стихами, он не хочет и слышать о непристойностях, которыми они пересыпаны.

К его удивлению, двоюродный брат ответил серьезно:

— Быть беспристрастным по отношению к Аристофану для меня нелегко, ты сам знаешь. Ведь не опиши он Сократа в своих «Облаках», может, афиняне и не решили бы напоить великого философа цикутой.

— Это ведь случилось целых сто лет назад… — начал Менедем.

— Еще нет и девяноста, — перебил Соклей.

— Хорошо, пусть даже восемьдесят. Но все равно очень давно. Так почему же тебя так это волнует?

— Потому что Сократ был великим философом и хорошим человеком, — ответил Соклей. — Этого достаточно… Более чем достаточно для того, чтобы возмущаться его бессмысленной гибелью. Великие философы и хорошие люди не так часто встречаются, чтобы мы могли позволить себе их терять.

— Судя по тому, что я слышал, Сократ был на редкость занудливым старикашкой, — заявил Менедем. — Даже если бы Аристофан не сказал о нем ни слова, куча людей все равно захотела бы от него избавиться.

Соклей был возмущен и шокирован так, как будто ему сказали, что Зевса не существует, — даже еще сильнее, потому что нынче некоторые бойкие молодые люди осмеливаются сомневаться в существовании богов. Но он, как всегда, хорошенько подумал, прежде чем заговорить. И наконец сказал:

— Может быть, в этом и есть доля истины. Соклей никогда особо не беспокоился о том, что подумают о его высказываниях люди. У Платона об этом ясно говорится.

— Выходит, судьба у Сократа была такая, — заключил Менедем. — Раз он сам во всем виноват, почему же ты обвиняешь Аристофана?

— Я не говорил, что он сам во всем виноват.

— Ха! Теперь ты гребешь в обратную сторону. Ты можешь направиться в одну сторону или в другую, о почтеннейший, но никак не возможно направиться в обе стороны одновременно, — заявил Менедем.

— Что это на тебя нашло, что ты изо всех сил пытаешься мне перечить? — вздохнул Соклей.

— Я предпочитаю вести философские беседы — или сплетничать о философах, что не вполне одно и то же, — чем думать о пиратах, — сказал Менедем. — Ну а поскольку обычно я не веду таких разговоров, тебе лучше поверить, что меня беспокоят думы о пиратах.

— Ты мог бы пойти к Закинфу вместо того, чтобы выбрать короткий путь через Ионическое море, — заметил Соклей.

Менедем покачал головой.

— Я же тебе уже говорил: совсем скоро начнется отлет журавлей. Слишком велика вероятность, что налетит шторм, чтобы я пускался в долгое путешествие через открытое море. Но пираты не птицы — они в море круглый год. И эти забытые богами ублюдки прекрасно знают, о чем думают честные шкиперы.

Однако в кои-то веки обычно осторожный Соклей оказался храбрее двоюродного брата.

— А по-моему, это ты слишком беспокоишься, — сказал он. — Если пираты нас увидят, что они подумают? То же самое, что уже подумала половина рыбаков в Великой Элладе — ив Эгейском море тоже, — что мы сами пираты. Согласись, «Афродита» ничуть не похожа на крутобокое торговое судно. Так что пираты наверняка оставят нас в покое.

— Вот тут, надеюсь, ты прав. — Менедем оглянулся через плечо на скалистый мыс Япигия, самую юго-восточную точку Италии.

Скоро мыс исчезнет из виду, и с «Афродиты» не будет видно земли до тех пор, пока на восточном горизонте не появятся Керкира, материковая Эллада или Македония.

— Но собаки едят собак. Почему бы пиратам не напасть на пиратов?

— Ты сам сказал: у нас на борту достаточно людей, чтобы принять хороший бой, — ответил Соклей.

Смех Менедема звучал значительно менее жизнерадостно, чем ему бы самому хотелось.

— Что ж, вполне возможно, что вскоре мы выясним, такой ли я смышленый, каким себя считаю.

Шанс выяснить это представился братьям скорее, чем им того хотелось.

На этот раз «Парус!» закричал не Аристид, а моряк, который мочился с кормы «Афродиты».

Менедем повернулся, чтобы посмотреть через плечо, как сделал это у мыса Япигия. Ему пришлось проследить за указующим пальцем моряка, чтобы заметить парус, который не очень отличался по цвету от моря или неба. Кто бы ни был капитаном этого судна, он явно не хотел, чтобы его заметили.

— Быстроходный корабль, — заметил Диоклей, когда парус стал больше и показался корпус — тоже окрашенный в зеленовато-голубой цвет и поэтому не выделяющийся на фоне неба и волн. — Он почти обязан быть пиратом, с этакой раскраской и быстроходностью.

— Я и сам думаю так же. — Менедем возвысил голос: — Всем взять оружие! Возможно, нам придется схватиться врукопашную.

Шкипер подозрительного судна наверняка оценивал «Афродиту». Да, то была галера, но она не пыталась замаскироваться и была слишком грузна для военного гребного судна. Значит, это акатос, не пентеконтор и не гемолия — вероятно, не пиратский корабль, но все-таки судно со значительной командой, а не легко снаряженное.

Когда Менедем сумел получше рассмотреть пиратский корабль, оказалось, что корпус «пирата» не такой длинный и низкий, как можно было ожидать. Это оказалось судно с двумя рядами весел, хотя банки гребцов верхнего ряда в кормовой части у мачты можно было быстро снять, чтобы убрать мачту, рею и парус.

— Гемолия, — заключил Соклей, всходя на ют: он тоже все это заметил.

— Что даже без этой раскраски уже само по себе является клеймом пиратского судна, — сказал Менедем. — Мало кто выходит в море на гемолиях с иной целью, кроме как пограбить более тихоходные суда и сбежать от более быстроходных.

— Гемолии также подходят в качестве вспомогательных судов военного флота, — возразил Соклей.

Порой Менедему хотелось, чтобы его двоюродный брат не был таким образованным.

Однако гемолия, которая догоняла сейчас «Афродиту», без сомнения, была пиратской — даже на взгляд Соклея. Менедем не мог быстро опустить мачту, поэтому приказал взять парус на гитовы, притянув его к рее. Он посадил всех людей на весла и, как уже делал дважды, развернул судно навстречу пиратскому, показав, что готов к бою, если другой капитан захочет драться.

Этот капитан не обратился в бегство, как сделали два других. Но и не напал на торговую галеру. Вместо этого он закричал (суда разделяла лишь пара плетров морской воды):

— Ахой! Вы из Италии? Какие новости? — Его эллинский отличался весьма специфическим акцентом, может, македонским, но, скорее всего, эпиротским.

— Есть новости из Эллады? — закричал в ответ Менедем.

Пиратский капитан кивнул, сделав движение головой вниз и вверх, что доказало, что он эпирот: македонцы в знак согласия склоняли головы, как и истинные эллины.

— Я готов обменять свои новости на ваши, — продолжал Менедем. — Но я не отдам их за так.

— Хорошо, — крикнул другой капитан. — Тогда слушай: Полиперкон все еще занимает Коринф, а также перешеек и Сикион на западе, и он подружился с этолийцами к северу от Коринфского залива.

Это были стоящие новости.

Менедем рассказал о походе Агафокла в Африку и о том, как карфагенский флот преследовал его по пятам.

— Я не знаю, сколько времени он будет там сражаться, но война между Карфагеном и Сиракузами теперь уже не та, что раньше.

— Тут ты прав, торговец, — согласился пират. — Я еще вот что скажу — Полиперкон вызвал из Пергама юнца по имени Геракл, сына Александра Великого и Барсины. Он говорит, что сделает юношу правителем Македонии.

— На самом деле Геракл не сын Александра, — тихо проговорил Соклей. — Он всего лишь самозванец, которого воспитал Антигон… я так думаю.

— Знаю, я слышал те же самые истории, — ответил Менедем. — Но кем бы он ни был в действительности, когда парень прибудет в Македонию, Кассандра наверняка хватит удар.

— Пожалуй, ты прав, — кивнул Соклей. — Если вспомнить, что сделал Кассандр с Александром и Роксаной, сразу становится ясно — он не хочет, чтобы вокруг разгуливали наследники — претенденты на македонский престол. Что и говорить, конкуренты ему не нужны.

— А что делает Полемей? — окликнул Менедем пирата.

— Он все еще на юге Пелопоннеса, — ответил тот. — На его месте я бы не совался туда, где меня может схватить Антигон. Если Одноглазый Старик поймает теперь своего племянника, держу пари, что он несколько месяцев будет его пытать.

— Вероятно, ты прав, — сказал Менедем. — Кстати, насчет Антигона — что ты знаешь о войне между ним и Птолемеем?

— Ничегошеньки, — пожал плечами пират. — Кого хоть на обол интересует то, что происходит так далеко на востоке?

И тут, похоже, ему наскучило разговаривать, вместо того чтобы грабить, и он прокричал команды своим людям. Гемолия двинулась на юг, ища добычу более легкую, чем «Афродита».

— В какую сторону двинешься? — спросил Соклей Менедема.

— Там, в Коринфе, Полиперкон сцепился одновременно и с Кассандром, и с Полемеем, — сказал Менедем. — Я думаю, что это делает более заманчивой целью мыс Тенар.

Соклей щелкнул языком, но не попытался его отговорить.