Побег из Брюха Паука

II

В Малое Помещение №2 они прислали бледную тощую девчонку.

— Ну, что думаете? — спрашивает Абнести из громкоговорителя.

— Я? Или она? — спрашиваю я.

— Оба, — отвечает Абнести.

— Да, ничего вроде, — говорю я.

— Ну, нормальный, — говорит она. — Обычный.

Абнести просит нас дать более точную оценку: насколько красивые, насколько привлекательные.

Оказалось, что мы оба испытывали друг к другу средние чувства: не было ни большого влечения, ни какого-то отвращения.

Абнести спрашивает:

— Джефф, подаю препарат?

— Подтверждаю, — говорю я.

— Хэзер, подаю препарат? — спрашивает он.

— Подтверждаю, — отвечает Хэзер.

Мы уставились друг на друга, как будто спрашивая: хорошо, и что дальше?

Что было дальше, так это то, что вскоре Хэзер стала выглядеть супер-привлекательно. И я видел, что она думала то же самое обо мне. Это чувство пришло так резко, что мы оба засмеялись. Как мы сразу не увидели, насколько мы симпатичные. К счастью в помещении была кушетка. Подозреваю, что в нашем препарате был также ED556, который снижает чувство неловкости до нуля. Потому что практически сразу мы занялись этим на кушетке. Между нами разгорелась супер-страсть. И не просто как у трахающихся кроликов. Страсть, но правильная страсть. Как будто ты мечтал об определенной девушке всю свою жизнь и вот, внезапно, она появилась у тебя в объятьях.

— Джефф, — говорит Абнести. — Дай мне разрешение взбодрить твои речевые центры.

— Ни в чем себе не отказывай, — говорю я, лежа под ней.

— Подаю препарат? — спрашивает он.

— Подтверждаю, — говорю я.

— Мне тоже? — спрашивает Хэзер.

— И тебе, — с хохотком говорит Абнести. — Подаю препарат?

— Подтверждаю, — стонет она, задыхаясь.

Вскоре, почувствовав действие попавшего в кровь Verbaluce^TM мы уже не только классно трахаемся, но и потрясающе говорим. То есть, вместо того, чтобы использовать типичный словарный запас занимающихся сексом (все эти «о да», «о боже» и «да, да!»), мы фристайлим наши ощущения и мысли вычурным языком театральных актеров при помощи временно увеличенного на 80% словарного запаса, чётко оформленные мысли, которые записывались для последующего анализа.

Мои чувства можно было примерно описать так: изумление от осознания того, что эта женщина буквально на глазах создается моим собственным воображением, используя мои самые потаенные, глубоко запрятанные желания. Наконец-то, после всех этих лет (я так думал), я нашел идеальную комбинацию тела/лица/ума, воплощающую всё то, что я считал желанным. Её вкус, эта копна светлых волос, обрамляющая невинное и одновременно дерзкое личико (в этот момент она уже была подо мной, вытянув ноги высоко вверх), даже (очень не хочется опошлить или обесценить испытываемые мной в тот момент благородные чувства) спазмы, которые создавало её влагалище, плотно обтягивая вонзающийся в нее мой член были именно тем, чего я всегда жаждал, даже если до этого момента почему-то никогда этого не осознавал.

Иными словами: приходит возбуждение и практически одновременно приходит удовлетворение этого возбуждения. Как будто (а) я бредил вкусить что-то до этого совершенно неизведанное, (б) до того момента, когда это желание становилось уже совершенно невыносимым, и ровно в этот момент (в) я надкусывал фрукт, ошарашивающий тем самым желанным вкусом, безупречно утоляя моё сексуальное желание.

Каждое слово, каждое новое движение наших тел убеждало нас в одном: мы знали друг друга целую вечность, мы были созданы друг для друга, встречались и любили друг друга в бесконечном количестве прошлых жизней, и будем продолжать встречаться и влюбляться во множестве будущих, неизменно с переходящей границы возможного страстью.

Затем последовало трудно описуемое, но от этого не менее реальное погружение в череду воспоминаний, которые лучше всего можно представить как лишенный нарратива выстроенный разумом пейзаж, т.е. серия смутных картинок мест, в которых я никогда не бывал (какая-то покрытая соснами долина, высоко в белоснежных горах, шале в тихом уголке, в саду которого растут широченные, низкорослые деревья из детских сказок), каждая картинка вызывает глубокую сентиментальную тоску, и все эти чувства объединяются и затем сокращаются до острой, но приятной тоски по Хэзер, единственной Хэзер.

Этот феномен построения мысленных образов сильнее всего проявился во время нашего третьего (!) раунда любовных утех. (Видимо Абнести добавил в препарат дозу Vivistif^TM).

Позже, из нас, перебивая друг друга, лились полные метафор и сложных языковых конструкций признания в любви. Не побоюсь сказать, что в этот момент мы превратились в поэтов. Нам позволили просто так лежать, сцепившись телами, не меньше часа. Это было блаженство. Это было безупречно. Это было что-то невероятное: спокойное счастье, которое не увядает от прорастающих под ним молодых ростков новой страсти.

Мы обнимались со страстью/сосредоточенностью, которые легко могли соперничать с теми страстью/сосредоточенностью, с которыми мы трахались. Я хочу сказать, что мы испытывали ничуть не меньшие чувства от того, что обнимали друг друга, чем от наших занятий любовью. Мы словно щенки тискали друг друга в супер-дружелюбной манере, прижимались как супруги, которые встретились первый раз после того, как один из них чуть не распрощался с жизнью. Всё казалось влажным, податливым, произносимым.

Затем что-то в препарате перестало действовать. Думаю, что Абнести отключил Verbaluce^TM. Может также ингибитор стыда. В общем, всё пошло на убыль. Внезапно мы почувствовали неловкость. Но всё ещё любили друг друга. Мы пробовали говорить без Verbaluce^TM: получалось неуклюже.

Но я все ещё видел в её глазах любовь ко мне.

А я точно всё ещё любил её.

Ну, почему бы и нет? Мы только что три раза подряд потрахались. Почему, вы думаете, они это называют заниматься любовью? Именно этим мы и занимались три раза: любовью.

Затем Абнести сказал:

— Даю препарат?

Мы как-то подзабыли, что он все ещё был здесь, следящий за нами через одностороннее зеркало.

Я сказал:

— Точно надо? Нам очень нравится, как сейчас.

— Мы хотим попробовать вернуть вас в исходное состояние, — говорит он. — У нас ещё есть чем сегодня заняться.

— Блядь, — говорю я.

— Уроды, — говорит она.

— Подаю препарат? — спрашивает он.

— Подтверждаем, — вторим мы.

Вскоре что-то начинает меняться. То есть, она была прикольной. Симпатичная бледная девчонка. Но… ничего особенного. И я видел, что она точно так же думала обо мне, т.е. как бы говорила: и отчего был весь этот сыр-бор?

Почему мы всё ещё голые? Мы быстренько оделись.

Как-то неловко.

Любил ли я её? Любила ли она меня?

Ха.

Нет.

Затем пришло время ей уходить. Мы пожали друг другу руки.

И она ушла.

Принесли обед. На подносе. Спагетти с курицей.

Блин, я конкретно проголодался.

Весь обед я думал. Как же странно. У меня осталась память Хэзер, память чувств, которые я испытывал к ней, память того, что я говорил ей. Я ободрал всё горло от того как много и как быстро я считал необходимым ей сказать. Но в плане чувств? Ничерта не осталось.

Просто раскрасневшееся лицо и легкое чувство стыда за то, что три раза трахался на виду у Абнести.