Поцелуй зверя

Глава 1 КОРОЧУН

Звонок был тревожный и мерзкий, словно комок снега, попавший за шиворот. Такой же нервирующий и неуместный, как те блекло-серые хлопья, что лоскутами влажной пакли валят за окном вот уже трое суток подряд.

Немудрено, что он заставил Юлию вздрогнуть.

— О, нет.

Она жалобно застонала. Подтянула колени к подбородку, свернулась клубком, спрятав голову под одеяло.

Сон сегодня впервые за долгое время был хорошим, крепким и сладким. И она вдруг поняла — почему впервые ей не снилось ощущение полета, не грезилось чувство огромного счастья и покоя, после которого каждое пробуждение было смертью. Ложась спать, Юлия надеялась, что вот, на следующее утро, может быть, она все-таки не проснется. Но она просыпалась, и все начиналось сначала.

Первой возвращалась боль в спине. Потом все остальное, сводящееся в целом к боли в душе, всепоглощающей и безнадежной, так похожей на эти вечные мрак и серость за окнами. Но сегодня — сегодня все было не так!

Потому что сегодня ей приснилось прекрасное лицо идеальной формы с бледными губами, и глаза цвета расплавленного серебра. Они смотрели встревожено и нежно, словно предупреждали о чем-то.

Юлия зажмурилась, отчаянно стараясь вспомнить то, о чем говорили ей эти губы и голос, плотный и бархатный, как южная ночь. Но чувствовала только дрожь чужого дыхания на своей шее… И там, в уютной теплой темноте под одеялом, все же приходилось открыть глаза. Телефон не умолкал. Юлия обреченно вздохнула. Она знала, кто это звонит.

— Да, Рубах, привет…

Голос спросонья звучал хрипло и слабо. Босые ноги мгновенно замерзли. Плечи, как и каждое утро, привычно покрылись ледяными мурашками.

— Кх-м, кхм, нет, не сплю. Уже нет.

Тон говорившего был такой убийственно бодрый, так что Юлия, поморщившись, невольно отстранила трубку от уха. В недавнем прошлом «браток» Паша-Рубаха, а ныне активист нового славянского язычества Яромир, был стопроцентным «жаворонком». И, что гораздо хуже, ответственным человеком.

— М-м-м, Паш! Не кричи, я помню, что сегодня двадцать четвертое… Я знаю, что пора выходить…

Юлия взглянула на циферблат старых стенных часов с медным маятником. Было всего только десять часов утра. И у Юлии был выходной.

— Да, знаю, что сама хотела… Я в курсе, что на моем месте мечтали десять человек оказаться! Все, Паш, я помню, что отъезд от «Новогиреево»!! Я еду!!! Пока…

Бросив трубку, Юлия впрыгнула обратно в постель. Хотя бы пять минут еще погреться, прежде чем выволакивать себя на улицу. А выволакивать придется.

Во-первых, действительно сама напросилась. В порыве идиотского воодушевления, вызванного Пашкиными былями, больше похожими на бабушкины сказки. Всяческие Василевсы, Любавы и Истомы, жрецы, волхвы и Перуны в них так и кишели… Скорее всего, конечно, она это сделала от отчаяния и безысходности. От незнания — куда кинуться, где искать помощи, поддержки или хотя бы понимания. А Рубаха, захаживая в их салон красоты по старой памяти — привык, когда еще «крышевал», — не уставал вещать о волхвах и чудесах. О массовом паломничестве несчастных потерянных душ, что начали вдруг обретать счастье и предназначение на новоязыческих обрядах.

А во-вторых, не хочется подводить Рубаху. Человек от чистого сердца старался — организовывал ей место в автобусе, отправляющем приверженцев на очередной праздник единения… Только лучше бы он не старался. Сейчас уже это казалось глупостью. Возможно, просто потому, что ужасно не хотелось вылезать из постели. «Ты же хочешь… Решила жить правильно, быть хорошей… хе-хе, раз быть плохой все равно не вышло. Так что давай. Начинай!»

И надежда, кстати, как назло, умирает последней. И невольно каждый раз думаешь — а вдруг правда поможет? Потому что все остальное не помогает.

Батареи в панельной «брежневке» как всегда зимой были чуть теплыми. И с каждым годом грели все хуже — видимо, по поводу мирового экономического кризиса тепло в квартирах решили и вовсе отменить. Из старых окон, не осчастливленных стеклопакетами, беспрерывно сифонило стылым воздухом. От холода спасали только горячий чай и не менее горячая ванна.

А за окном было «минус десять — двенадцать с переменной облачностью». И к вечеру обещали «постепенное похолодание до минус двадцати».

В очередной раз вылезая из-под одеяла, Юлия почти успела убедить себя в правильности принятого решения. Мол, под лежачий камень вода не течет и все такое. И, выходя из дома, уже искренне надеялась, что древние славянские обряды помогут ей справиться с тем, о чем она так и не смогла забыть. Хотя бы потому, что не могла понять.

По крайней мере, так обещал Пашка-Рубаха. А он вроде бы «за базар отвечает».

Уже через два часа пришлось признать, что жизнь, вознаграждает тех, кто хоть что-то делает для ее улучшения.

На этом зимнем языческом празднике, название которого Юлия забыла сразу же после того, как Пашка-Рубаха его произнес, оказалось как минимум не скучно. Солнечная погода впервые за несколько дней сама по себе создавала радостное настроение. А здесь, за городом, куда Юлию и других любителей экзотики доставил большой экскурсионный автобус, чистый снег искрился разноцветной бриллиантовой крошкой, и голубое небо оказалось таким ослепительно-ярким, что многие пожалели об оставленных дома темных очках.

Народу было много, причем явно неслучайного. Здесь все более или менее находились «в теме». Наверное, из-за этого возникало неприятное чувство, будто на нее кто-то постоянно смотрит, но скорее всего она просто отвыкла бывать на людях. Вот уже скоро три месяца, как Юлия никуда не выходила из дома, исключая работу и ближайшие магазины.

Здесь оказалось много молодых и красивых… Или же так казалось — от солнца, отражавшегося в их глазах, глазах людей, знающих, чего они хотят, понимающих, что они делают, к чему стремятся. И невольно хотелось слиться с ними, проникнуться этой молодой веселостью и удалью, которая когда-то была и у нее, до тех пор, пока что-то похожее на старость не отгородило ее от мира и, казалось, самой жизни.

Теперь гулкий ритм бубна, звонкие переливы каких-то дудочек и свистулек сдернули немного в сторону эту пелену, как утреннее солнце сдергивает с оврагов ночное марево тумана.

Поэтому теперь она скромно стояла в сторонке, щурясь от яркого солнца и не без интереса наблюдая за тем, как остальные гости водят хороводы вокруг высоких костров, смеются, общаются, выводят многоголосьем ритмично-тягучие неожиданно красивые напевы и приговаривают странные то ли стихи, то ли заклинания.

Гой сед вещун стар Корочун

Кологод верши яко померши

А серпом Влеса яви кудеса

Стары зароки короти в сроки

Влики заветны ведою ведны

Чтоб стару сбыти а нову жити,

Гой!

Точно. Корочун! Теперь она вспомнила это корявое смешное слово, произнесенное Рубахой с непонятной почтительностью. И хоть она абсолютно ничегошеньки не понимала ни в этих напевах, ни, тем более, в смысле происходящего, ей нравились ритмичные звуки бубнов в руках у симпатичных молодых ребят, одетых с претензий на «народный костюм». Нравились весело пляшущие языки костров и запахи, растекшиеся по снежной поляне, когда в больших котлах над кострами что-то аппетитно забулькало.

Коло корочено яко поророчено

Округ корочун годовых кощун

Окороти дня оберег меня!

— Ай!!

— Ох… Ха-ха-ха!

Из толпы, чуть не сбив Юлию с ног, выбежали, держась за руки, две девушки. Разгоряченные, румяные лица, горящие праздничным возбуждением глаза, звонкие возгласы — все быстро прояснилось. За ними следом выскочил улыбающийся парень с длинными волосами, повязанными вокруг лба вышитой ленточкой. Громко ударив в бубен прямо у Юлиного уха, он зычно крикнул, обращаясь к девушкам: «Гой! Гой!!», — и исчез снова в толпе. А девушки остались рядом с Юлией хихикать и перешептываться.

Гой! Гой!!!

— Корочун — люблю! — произнес рядом низкий, невероятно приятного тембра женский голос, — Люблю смотреть на эти обряды…

— Самый короткий день в году. Корочун день укорачивает.

— Кому день — а кому и жизнь… Начало царства Мары.

— Н-нет, — не очень уверенно отозвался другой девичий голос. — Все-таки мне Иван Купало больше нравится… Веселее и вообще.

— Что — вообще?

— Ну… как — что? — Голос сделался еще более неуверенным. — Там явь, а тут… навь.

— Ну и что? — в приятном тембре послышались отчетливые презрительные нотки.

— Да не очень я как-то к навьим делам.

— А я — наоборот. У них силы и власти над людьми гораздо больше. Даже Богумил говорит — навий жрец на порядок сильнее любого другого! Он ведь в навь ходит и возвращается в явь…

— Не хочу об этом, — быстро сказала девушка, не любившая «навьи дела». — И так не по себе… С сегодняшней ночи на земле власть Мары и Белеса… страшно.

Юлия, чуть обернувшись, с любопытством посмотрела в сторону говоривших. С любопытством, во-первых, потому, что совершенно не понимала, о чем они говорят. А во-вторых, не могла раньше и предположить, что здесь такие страсти-мордасти бывают. Заметив ее взгляд, девушки вежливо улыбнулись и замолчали.

— Мне не страшно, — зашептал снова через какое-то время красивый голос. — Я буду жрицей Мары!

— Ой, Бояна… И зачем тебе это надо?

— Мне надо. Надо! А зачем — тебе ни к чему.

— Ну-ну, — насмешливо хмыкнула вторая девушка, — Если тебя возьмут…

— Возьмут, — упрямо ответила Бояна.

Не удержавшись, Юлия повернулась к ним снова.

— А вы, наверное, первый раз? — снисходительно спросила Бояна.

— Просто посмотреть? Да? — улыбнулась ее подружка.

— А что — так видно?

Она вроде бы ничем не отличалась от остальных молодых ребят и девушек, заполнивших все места в нескольких автобусах на стоянке у платформы «Новогиреево», куда чуть было не опоздала. И теперь спина, взмокшая от бега по жаркому метро, неприятно остывала. Раздраженная неприятными ощущениями Юлия под взглядами «местных» остро почувствовала себя здесь чужой.

— У меня что — это на лбу написано?

— Да нет…

Девушка со странным именем смерила Юлию снисходительным взглядом глубоких как небо, серо-палевых глаз. Юлия невольно отвела взгляд. А потом украдкой посмотрела на нее снова.

Девушка представляла собою тот тип красоты, который всегда внушал Юлии комплекс неполноценности, смешанный с искренним восхищением. Высокая, чуть ли не на голову выше Юлии, она была стройна. Узкая талия, округлые бедра, длинные ноги.

Грудь, высокая и полная, даже под туго обтягивающей дубленкой. И еще — роскошная русая коса с колечком на конце. Одета девушка была соответственно, и так уместно именно здесь! Рыжая приталенная дубленка с длинным белым мехом-овчиной, белые валенки с цветной узорчатой вышивкой и шапка-боярочка с дымчатым коротким мехом, то ли щипаная норка, то ли какой-то другой зверек.

Юлия невольно залюбовалась красавицей и глубже натянула на лицо скользкий серый капюшон пуховика.

— А вы хоть знаете, какой сегодня день?

— Конечно. Двадцать четвертое декабря. — Бояна равнодушно отвернулась.

— Вот, почитайте брошюру, — сказала улыбчивая подружка Бояны, протягивая Юлии тоненькую тетрадку.

Ну вот. Она иронизировала, а они, оказывается, совершенно искренне. Помнится, Рубаха говорил что-то про Корочун, про Деда Мороза и Кощея и еще про какие-то детские сказки-страшилки.

— Спасибо…

Юлия рассеянно открыла книжку…

«…Кощный Бог в обличье Корочуна окорачивает старый год, гасит свет зачарованного зимним сном старого Деда-Солнца, чтобы, когда наступит срок, новое Солнце разметало свои лучи-стрелы по Небосклону, и новый год начертал НОВО КОЛО в извечной коловерти Сущего…»

Отвлек ее один из этих длинноволосых симпатичных парней — поднес деревянную чашку-ладью с ароматным дымящимся напитком, тем самым, что варился в котлах. И пока она пила, громко приговаривал:

Макошина нива премудрая жнива

Ста роду премила Велесова сила

Чтоб сеяти-жати в закрома сбирати

Да с легкой руки дари куль муки

Велесу да Макоши слава

Гой! Слава!

Юлия с удовольствием выпила все — как ей сказали. И на дне деревянной ладьи увидела вырезанный странный знак. Он был похож то ли на букву какого-то древнего алфавита, то ли на магический символ, то ли на наскальную роспись. Треугольник вершиной вниз, а на нем серп. Непонятно почему, но он ей очень понравился. Вообще, все было здорово. Солнце, люди, синее небо, обряды, медовуха и пряники, песни и хороводы, игра в снежки и пламя костров.

На фоне всеобщего оживления резко выделялся какой-то сосредоточенной потусторонностью худой белокожий человек. Светло-рыжие жидкие волосы собраны сзади в крысиный хвост, а его прозрачные, как лед, водянистые голубые глаза периодически закрывались в задумчивости.

Юлия развеселилась от сладко-пряного горячего напитка и общей необычной атмосферы. И прав был Пашка — здесь действительно интересно! И правы были девочки с работы — ей давно уже нужно было развеяться. И потому, когда светло-рыжий человек стал ласково зазывать девушек на какой-то там очередной обряд, она решительно шагнула к нему, улыбаясь. Это все чем-то напоминало отдых в Турции, когда аниматоры пытаются тебя вовлечь в активную игру, а ты не идешь и все думаешь, что потом, потом, вот сегодня поваляюсь еще немножко на пляже, а потом пойду, мол, в пляжный волейбол поиграю. Так, смотришь — а уже пора уезжать. И не поиграла… Ему нужно было двенадцать девушек, и он все никак не мог найти последнюю.

— Здравствуйте! — бодро сказала Юлия.

Мужчина окинул внимательным взглядом ласковых умных глаз ее «дутое» полупальто цвета мокрый асфальт, скользкий капюшон, сползающий на затылок, рыжие замшевые ботинки. И молча поманил за собой.

Они спустились с холма в неглубокую ложбинку чуть в стороне от основного места действия. Здесь было влажно, и большие черные вороны сидели на ветвях сухой, кряжистой сосны.

Жрецу — а это наверняка был жрец, судя по величественному виду и властности, исходящей от него, помогали двое ребят. Чересчур серьезных, зато бесспорно привлекательных. Два высоких светлоглазых блондина казались почти одинаковыми, как близнецы. Впрочем, может, это и были близнецы? В черных штанах из толстой кожи и байкерских куртках на меху. Там, наверху, в толпе, она заметила еще нескольких так же одетых мужчин. Еще подумалось — вот слет байкеров перепутал место своего назначения Тем временем блондины зажгли факелы и вручили по одному каждой из девушек, выстроив их друг за другом в заранее протоптанной во влажном снегу неширокой колее. Сначала тихо, потом все громче и быстрее, жрец забормотал низким гортанным голосом:

Мара-Мати ино стати

Ино бытии сые нити

Хладе в ночи звездны очи

Води наве Мрети Маре!

Юлия, медленно продвигаясь по колее след в след за впереди идущей девушкой, опасливо держала факел подальше от лица. И вдруг, во второй половине дня, так некстати, поднялся ветер. Из-за него искры и жар огня обжигали лицо.

Гой! Черна Мати! Гой-Ма!

Было забавно и странно участвовать самой в этих загадочных мистериях.

Юлия уже наблюдала, как там, на холме, делали что-то подобное, только с некоторыми отличиями. Там ходили по кругу и пели какие-то не то колядки, не то прибаутки. Здесь же девушки шли по странно изломанной траектории молча, в полной тишине. Только с холма слышался приглушенный ритм бубнов, ветер хрустел оледеневшими ломкими ветвями сосен, и жрец внушительным, чуть резковатым голосом выговаривал что-то зловещее. Она почти не понимала смысла произносимых им фраз, только иногда различала отдельные знакомые слова.

Постепенно ей стало казаться, что все они — единый слаженный организм, некое древнее существо с мощной, сокрушающей энергетикой. Она будто слышала дыхание девушек, чувствовала движения мышц каждой из них как свои собственные. А потом как-то отстраненно заметила, что стала при ходьбе покачиваться в такт качанию черной сухой ветки, которая от порывов все усиливающегося ветра колебалась из стороны в сторону. Юлия не могла оторвать от нее глаз — так покойно, тихо стало на душе от этих мерных покачиваний, что она не заметила, как на ходу задремала. Так бывает, когда нечаянно начинаешь засыпать над книгой, пригревшись под пледом в уютном кресле. И даже успеваешь на несколько секунд, пока не клюнешь головой, увидеть связный яркий сон…

…Юлия стояла на подвесном мосту — он тихо раскачивался из стороны в сторону, повинуясь ритмичным порывам горячего, иногда обжигающего ветра. Черные, словно копоть, рваные тучи неслись по розоватому небу. Внизу же, грозя повредить деревянный настил моста, бурлила огненная река! Раскаленная лава то черными, то алыми и багровыми волнами перекатывалась под ногами, а перила стали такими горячими, что рукам стало трудно держаться за них. Юлия стояла в начале моста и видела как на другой его стороне, закручиваясь в черную, бешено вращающуюся спираль, возникает огромная горизонтальная воронка. Это было похоже на некий рог изобилия, обращенный широким, и все более расширяющимся концом к Юлии. Понимая отчетливо, что это самое важное событие в жизни, Юлия вгляделась внимательней… и там, внутри этого рога, постепенно начала различать силуэты странных фигур.

Сначала они казались маленькими, словно игрушечные солдатики, но с каждым витком спирали неуловимо увеличивались, становясь сначала ростом с человека, потом выше, выше, пока не доросли до небес! Она видела исполинского змея с чешуей из чистого золота, разевающего прозрачно-рубиновую пасть.

Видела высокого длиннобородого старца с бычьими рогами на седой голове. Он стоял на холме из человеческих черепов и костей и время от времени ворошил их длинным суковатым посохом. Юлия видела фигуру, полностью состоящую из мрака, такого густого и вязкого, что он поглощал в себя весь свет вокруг. А потом — увидела ее.

Высокая женщина с длинными, черными, как зимняя ночь, волосами, украшенными серебряным лунным серпом. В белых развевающихся одеждах, она нежно улыбалась Юлии, протягивая ей чашу с ярко-красным вином. У нее оказалось странно знакомое лицо, и Юлия, одной рукой продолжая держаться за горячие перила, другую протянула навстречу женщине. Воронка сжалась на миг и раскрылась снова, а женщина стояла уже на мосту рядом с Юлией.

Невероятно красивая, она, тем не менее, вызывала безотчетный страх — такая же черно-белая, как голые сухие ветви на фоне снега. Она снова протягивала Юлии угощение. Увидев его вблизи, Юлия ощутила боль в сердце — чаша с вином оказалась белым человеческим черепом, наполненным кровью. Отчего-то кровь не выливалась через отверстия, а туго пульсировала и переливалась внутри костяного сосуда. Юлия замерла от всепоглощающего ужаса. Но ей не хотелось обижать эту красивую молчаливую женщину. Глядя ей в лицо и стараясь вспомнить, откуда ее знает, она протянула к кубку руку… Внезапно сильный ветер поднял вверх волосы женщины. И в следующую секунду Юлия увидела, как огромные черные крылья, состоящие из самого мрака, закрыв розоватое небо, стали стремительно опускаться. Одно из них раскаленным железом задело Юлию по лицу… и она очнулась.

Странно, но то ли от хождения по извилистым линиям, не имеющим никакой симметрии, то ли от бесконечных заклинаний жреца, она, вероятно, постепенно впала в некий мистический транс. А иначе как объяснить то, что среди бела дня в голову стали приходить видения, а сердце сжалось от страшных предчувствий? Впрочем, холод был вполне реальным. Ветер нагнал облака, став к вечеру ледяным. К Новому году обещали сильное похолодание — вот оно и наступило…

Спина, как часто бывало в последнее время, болела непереносимо. Юлия не хотела идти вперед. Но чья-то воля упорная и жесткая толкала в спину, заставляя ноги передвигаться по вытоптанной многими подошвами тропинке в вязком снегу. Еще шаг… еще… и еще… против собственной природы, глуша в себе интуитивное знание, что сейчас происходит что-то плохое… и вдруг! Внезапно остро и сладко заныл тот синеватый шрамик на шее — так сильно он не болел с момента перелета рейсом Барселона — Москва. Ощущение, мгновенно вызывающее в сознании насмешливое лицо Дона Карлоса. Юлия дернулась, инстинктивно хотела прижать к нему ладонь, чтобы унять пульсирующую боль — и чуть было не ткнула себе в лицо горячим факелом. От этого она очнулась во второй раз. А возможно и в первый пламя так же обожгло ей щеку? Только теперь голос Карлоса, предостерегающий и нежный, сорвал оцепенение и заставил увидеть глаза жреца, открытые, но словно затянутые матовой пленкой…

Оказывается, за это время солнце ушло совсем — как часто бывает в России зимой. Словно оно и не сияло только что, как начищенный золотой пятак. Северное солнце. Одна видимость. А на деле кругом только мрак и холод. Вечная мерзлота… В пасмурном, сером освещении, жмурясь от ветра, Юлия увидела лица девушек — бледная кожа и пугающие взгляды. Словно все они видели что-то, чего она сама видеть не захотела.

Бледноглазый мужчина держал в руках что-то, поданное ему одним из великолепных блондинов. Самым странным и жутким было то, что это «что-то» казалось… живым. Приглядевшись, Юлия увидела черную птицу. Связанная, она трепыхалась, пытаясь вырваться из покрасневших на морозе длинных худых пальцев жреца.

Сначала Юлии показалось — это один из тех огромных черных воронов, которые облюбовали сухое дерево. Птицы периодически каркали, хищно и угрожающе раскрывая огромные крепкие клювы. Но потом жрец поднял руки над головой… сделал какое-то еле заметное, резкое движение… и кровь, такая неправдоподобно красная, словно в кино или на картине, окрасила снег у его ног замысловатым узором… Тогда она увидела, что это просто курица. Обычная курица, монохромного сочно-черного цвета с маленькими красными сережками. Была.

От неожиданности, изумления и возмущения Юлия остановилась. Застыла на месте. Но, поняв, что помешает ритмичному движению девушек, быстро шагнула в сторону из протоптанной колеи. Споткнулась, зацепив носком ботинка тяжелый мокрый снег. Он все-таки насыпался внутрь, намочив мгновенно щиколотку под шерстяным носком, и прохладной водой стал стекать к ступне.

Жрец, увидев Юлино отступничество, тем не менее, не прервал наговора, а только широко распахнул до этого полуприкрытые глаза. Знаком, сдержанным и повелительным, показал, чтобы она встала обратно.

Но Юлия отрицательно помотала головой. И даже пробормотала еле слышно — больше для себя, чем для него:

— Н-нет, спасибо, извините…

Тогда он замолчал. И было странно не слышать в шуме ветра и криках воронов его резкого, как у большой костлявой птицы, голоса. Все остановились и с удивлением, осуждением и непониманием смотрели на нее.

— Встань обратно, — сказал жрец.

Юлия взглянула на девушек с побледневшими лицами, на двух здоровяков блондинов, растерянно и испуганно застывших чуть поодаль, на быстро темнеющее, в темных снеговых тучах, небо. Опять вспомнила свой сегодняшний сон и теплую постель, свои грезы, что утром так не хотели ее отпускать… и тут резко и остро пожалела о том, что приехала сюда. Жуткая усталость, как после тяжелой болезни, сдавила плечи. Неужели, заболевает? Хотела же остаться в кровати…

— Да ну вас…

Юлия досадливо махнула рукой, сделала шаг в сторону от капища… но неожиданно вздрогнула.

— ВЕРНИСЬ!

Повелительный голос жреца прозвучал резко и зычно, а глаза, ставшие вдруг двумя острыми льдинками, угрожающе блеснули.

Откуда ему было знать, что Юлию и раньше, а после некоторых событий особенно, трудно испугать угрожающим тоном и гневно блистающими взглядами? А вот разозлить — вполне.

Она встретилась с ним глазами, и словно голубой луч протянулся между двумя людьми. Что придало ей такую силу? Гнев? Усталость? Миг возмущения и необъяснимого внутреннего сопротивления, такого мощного, что даже затмило глаза ярко-синим неоновым светом? Вид этих девиц в полутрансе или боль в спине, сделавшаяся такой острой, что больно стало держать голову высоко? Или все это вместе?

Только она с удивлением увидела, как рыжебородый жрец вдруг попятился. Сделал непроизвольно пару шагов назад, не отрывая от нее пораженного, изумленного и, смешно, как будто даже испуганного взгляда!

Он сощурился, ослепленный, и закрылся руками, все еще державшими бедную птицу. Возможно, просто от неожиданного, такого яркого посреди пасмурного полумрака солнечного луча, пробившегося в узкий просвет облаков прямо над ними? Он все еще держал руки поднятыми, и кровь мертвой птицы капала ему на светло-рыжую бороду. Смотреть на это было неприятно.

Пожав плечами, Юлия оглянулась по сторонам и бросила факел в снег. Появившись неизвестно откуда — видимо, все это время пряталась за заснеженными елками в стороне, его тут же подобрала девушка. Высокий рост, рыжая дубленка, русая роскошная коса из-под шапочки…

— Я буду вместо нее! Пожалуйста! Я смогу! — Серые глаза горели мольбой и фанатизмом.

Она подхватила факел, не успевший потухнуть. Жрец сделал ей знак, обозначающий согласие. И блеснул еще раз на Юлию угрозой снежных зрачков.

— Мара не простит! Ты будешь наказана за это… Жди кары.

— Ну, непременно, — пробормотала Юлия сквозь зубы, но так, чтобы было слышно кому надо. — Уже жду…

…Сумерки — ранние, зимние, пропитали снег сиреневым черничным соком, укрыли бесстыжую наготу стволов и веток полупрозрачной накидкой. Темные тучи, грозящие скорым снегопадом, создали над лесом ночь в середине дня.

Поднимаясь обратно на холм, Юлия почувствовала взгляд. Такое острое, такое знакомое чувство, что холодный пот раньше, чем она успела осознать произошедшее, выступил на лбу, тут же схватившись морозной коркой.

Юлия резко обернулась, покорно ожидая снова чего-то ужасного. Ее даже занесло сюда, в эту первобытную бредятину… Ничего страшного или даже необычного она не увидела. Просто состояние, видимо, такое — нервно-неровное. И немудрено. Особенно в этом месте, с бубнами, кострами и жертвоприношениями!

Она была без сил. Слабость в коленях стала опасной, и холод проникал в самое сердце, несмотря на пуховик и мохеровый свитер. Словно всю энергию высосали, не оставив ни капли. А впрочем, с ней так всегда зимой… И снова тоска сжала плечи властными надоедливыми объятиями. Пришлось признать — язычество не помогло, вопреки Пашкиным обещаниям, и только при воспоминании о нелепой стычке со жрецом и его напуганном виде, злое, слегка болезненное веселье согревало ненадолго кончики холодных Юлиных пальцев.

Привалившись к промерзшему стволу березы на холме, она смотрела на то, как неузнаваемо изменился мир, потеряв солнце.

Бубны, недавно такие задорные, без солнца звучали как-то зловеще, и от этого еще более притягательно.

В ложбине продолжали непонятный обряд. Двенадцать факелов мерцали в резко потемневшем лесу, как некие блуждающие огни в руках заколдованных духов… Перед тем как отвернуться, Юлия прищурилась. Отсюда, с вершины холма, было видно, что те непонятные изогнутые линии, по которым шли девушки — огромная схематичная фигура женщины с раскинутыми, словно для объятия, руками.

Неподалеку, метрах в двадцати от Юлии и чуть в стороне от основных событий, стоял парень. При ее взгляде он равнодушно отвернулся. Парень как парень — обычный. Синие джинсы, черная, немного пижонская, виниловая куртка, мелко простеганная ромбиками. И смешная белая шерстяная шапочка.

Быстро темнело. В синей мгле тени оранжевых костров на белом снегу казались кровавыми.

Делать здесь было больше нечего. Праздник заканчивался, не оправдав надежд.

— Дурная голова ногам покою не дает… — пробормотала Юлия, выпустив изо рта нежно-белую дымку пара.

Опустив плечи и стараясь не обращать внимания на ноющую спину, замерзшие руки и нос, Юлия побрела к автобусу, загребая по снегу промокшими носами ботинок. Выходной пропал.

Наверное, вид у нее был слишком уж удрученный. Парень в белой шапочке проводил ее внимательным, сочувственным взглядом.

Из серых туч повалил снег. Он залепил окна автобуса крупными белыми веснушками и теперь стекал неровными дорожками по матовому слою грязного стекла. Такими же дорожками он тек по лицу Юлии, капая с промокшей челки. Вытерев лоб тыльной стороной ладони, она глубже спрятала лицо в капюшон.

Всю дорогу в метро и душной переполненной маршрутке Юлия с трудом сдерживала дрожащие в горле слезы. И это ей удавалось.

Подходя к дому, девушка мечтала лишь о том, как ляжет спать. И снова, как каждый вечер, постарается вспомнить, вызвать в себе хоть на миг то ощущение легкости, свободы и счастья, яркость бело-лазурного света и ясность понимания сути бытия. Испытать бы это еще хоть однажды! Ради этого, возможно, и стоило бы жить… Только как испытать то, что даже вспомнить толком невозможно?!

Ее, разумеется, продуло. Промочило. Проморозило. Сейчас бы коньяка — согреться, успокоиться. Или хотя бы водки.

— Обойдешься… — мстительно сказала она своему отражению в стеклянной дверце буфета.

Сдвинув брови, Юлия закусила губу. И, обжигая ладонь о слишком прогревшуюся ручку чайника, залила щепотку заварки мутным еще кипятком.

В ванной шумела пущенная под максимальным напором горячая вода, быстро наполняющая паром маленькое пространство.

Чай и ванна — это было все. И это было единственное, чем Юлия могла согреваться в этот одинокий октябрь. В этот бесконечный ноябрь. В этот грустный, безнадежный декабрь.

И это все, что могло ее согревать оставшиеся четыре месяца промозглых московских холодов.