Почему? Вопрос, который остается всегда

Я влюбился в Японию в первый же визит в эту страну в 1998 году. Когда самолет подрулил к аэровокзалу, все носильщики и уборщицы кланялись, приветствуя нас. В гостинице коридорные бросаются к вам, чтобы поднести чемодан, и вежливо отказываются от любых чаевых. Вы въезжаете на автозаправку — и вашу машину обступают работники в белых перчатках (зачастую женщины), чтобы залить в бак бензин и помыть стекла и фары. И как они умудряются соблюдать свою униформу в такой безупречной чистоте? Когда вы отъезжаете, они низко кланяются и машут вам на прощание рукой, как будто вы оказали им огромную услугу, позволив послужить вам. Водители автобусов и такси в минуты между поездками стараются отполировать бамперы и вытереть пыль с сидений. Вы редко услышите автомобильный гудок даже в таком перенаселенном городе, как Токио, потому что водители терпеливо пропускают друг друга на перекрестках.

С тех пор я трижды возвращался в эту страну по приглашению моего японского издателя. Рынок книг христианской тематики в Японии очень мал. Христианами себя считают лишь один процент японцев, и большинство церквей, имея двадцать-тридцать прихожан, едва сводят концы с концами. Хотя случайные посетители могут отыскать какую-нибудь церковь, чтобы попрактиковаться в английском языке или послушать западную музыку, новые члены общины здесь — редкость. Японцы уважают христианство (некоторые из их лучших романистов открыто писали о своей вере), но относятся к нему, как к западному импорту. В их современном, высокотехнологичном обществе религия выживает преимущественно в виде буддизма или синтоизма, и то — как некого пережитка прошлого, а не динамичной составляющей повседневной жизни.

Прежде, чем обратиться к церкви или к общественному собранию, я всегда становился участником чайной церемонии, организованной в офисе пригласившей стороны, во время которой мы жевали сладости из бобовой пасты, обменивались подарками и согласовывали точную программу мероприятия: песня — три минуты и сорок секунд; объявления — две минуты; речь — двадцать семь минут; заключительное слово — двадцать секунд. Не уверен, что в японском языке есть выражение, обозначающее спонтанность.

Когда размышляешь о Японии, на ум приходят два слова: упорядоченность и красота. За многие столетия японцы сформировали общество, насквозь пропитанное ритуалами. Они кланяются друг другу в знак уважения и всегда ожидают, когда первым распрямится старший по возрасту. Приезжие быстро узнают, что полученную от другого визитную карточку следует держать перед собой обеими руками, внимательно изучая ее, чтобы продемонстрировать интерес. На людях никогда нельзя показывать подошвы обуви и засовывать руки в карманы. Входя в дом или церковь, вы должны разуться и надеть гостевые шлепанцы.

Посещение уборной связано с еще одним набором ритуалов. Перед тем, как войти, вы снимаете домашние шлепанцы и надеваете туалетные — сделанные из пластика и украшенные изображениями мультяшных героев наподобие Микки Мауса или Хелло Китти. (Я слышал несколько забавных историй о том, как кто-то из заезжих важных персон забывал, выходя, сменить обувь и появлялся на сцене в академической шапочке, мантии и в туалетных шлепанцах на ногах.) Сам унитаз и его непосредственное окружение напоминают кабину реактивного самолета с набором кнопок и тумблеров для смены одноразового чехла на крышке, подогрева сиденья, включения восходящего душа и сушилки, а также множества других функций, которые я так и не осмелился испробовать.

И за всем этим формализмом скрывается глубокое понимание красоты. Чай подают в изящных фарфоровых чашках — никаких бумажных или пластиковых стаканчиков, — а стол украшают свежие цветы. Горожане одеваются по последней моде, а в некоторых сельских районах женщины до сих пор носят искусно выполненные кимоно. Некоторые японские домохозяйки каждое утро тратят целый час на подготовку коробки с бэнто: обеда для своих детей-школьников. Они выкладывают порции морепродуктов, риса, мяса и овощей в виде разноцветного орнамента, напоминающего персонажей мультфильмов, животных или известные памятники. Каждая японская семья, которой посчастливилось обзавестись домом с двориком, находит место для крошечного сада или пруда с золотыми рыбками. У меня и по сей день не поднимается рука выбросить рождественские открытки из Японии — эти изысканные произведения искусства с раскрывающимися цветами или традиционными узорами кимоно.

Тем не менее, в мой последний визит в эту экзотическую и восхитительную страну я увидел нечто прямо противоположное упорядоченности и красоте. В один ужасный день цунами смыло самые большие ценности японского общества, заменив их грязью, разрухой и шоком.

Сначала толчки, затем волна

К надвигающемуся урагану можно подготовиться, забив окна фанерой, закрепив ставни или, на крайний случай, эвакуировавшись. Зловещие тучи и другие погодные признаки обычно предупреждают о приближающемся торнадо как минимум за несколько минут. Но цунами может накатиться на берег посреди ясного, погожего дня, и во мгновение ока, без какого-либо предупреждения твердая суша начинает биться в конвульсиях.

11 марта 2011 года в 2:46 дня восточное побережье Японии сотрясало землетрясение магнитудой в девять баллов. Оно длилось от трех до пяти минут, уродуя дороги, ломая мосты, опрокидывая мебель в домах и руша отдельные здания. Землетрясение было такой невероятной силы, что сдвинуло самый большой остров Японии почти на три метра в сторону Северной Америки. Затем все утихло на сорок пять минут, в течение которых люди приходили в себя и осматривали разрушения.

А потом пришла волна.

Стена воды, сформировавшаяся в эпицентре землетрясения далеко в океане, к моменту удара о берег успела разогнаться до скорости 800 км/ч. Приморский регион Тохоку просел почти на метр, широко открыв ворота для набегающей волны. В результате цунами хлынуло над береговыми ограждениями, словно великан, перешагнувший придорожный бордюр. Видеокадры, снятые свидетелями на свои «айфоны» (некоторые из них были найдены при осмотре у трупов), напоминают сцены со спецэффектами из фильмов ужасов: разметаемые, как игрушки, корабли, дома и грузовики; внезапно погрузившийся под воду современный аэропорт; взорвавшаяся башня ядерного реактора, от которой поднимается густое облако черного дыма.

В британской школе один из учителей, услышав аварийную сирену, выглянул в окно на океан и увидел нарастающую стену тумана. «Наверное, это были брызги от цунами, но они выглядели настолько грандиозно и необычно, — вспоминал он. — Казалось, в океане кто-то развел огромный костер, от которого поднимались громадные, клубящиеся облака дыма. Волна несла тысячи обломков. Среди них были здания, корабли, машины, но издалека они выглядели совсем крошечными. Это было настолько потрясающее зрелище, что мой мозг был не в состоянии осознать его». Этот учитель вывел сорок два своих ученика в безопасное место, но более сотни других детей погибли в тот день, дисциплинированно ожидая инструкций от преподавателей.

Один священник осматривал повреждения своего дома после землетрясения, когда пришло полное ужаса текстовое сообщение от его дочери, живущей в Токио: «Беги! Беги! Беги!» В тот момент, после сорока пяти минут тишины, это казалось странным, но без электричества пастор не мог включить радио и потому решил последовать совету дочери и эвакуироваться. Волна пронесла его на гребне, как серфингиста, и опустила посреди поля обломков, где он провел внутри машины два дня, пока его не обнаружили спасатели.

Еще один пастор после землетрясения убежал вместе с женой на возвышенность. Когда приблизилось цунами, на них налетел внезапный снежный шквал, и в течение нескольких минут они со своей безопасной точки ничего не видели. Они слышали, как волна накатилась, а затем начала стремительно отступать назад в море, унося с собой человеческие тела и тонны мусора. Этот поток отлива был не менее опасным, чем начальная волна. Океан семнадцать раз накатывался на берег и отступал подобно воде, плескающейся в ванне. С ударом каждой из шестнадцати волн пастор и его жена слышали истошные крики о помощи, а в завершение раздался громкий, шипящий звук, словно из огромного водостока, и воцарилась тишина. Когда снежное облако рассеялось, их взору предстали полностью уничтоженные окрестности. Не уцелело ни одно здание — только крест их церкви торчал под неестественным углом, как сломанная кость. У пляжа возвышались несколько ободранных деревьев, которые указывали место, где всего лишь днем ранее был густой лес.

Когда огромная масса воды врывалась в узкую бухту, приютившуюся между склонами холмов, гигантская волна набирала еще больше скорости и силы. На равнине ее высота составляла от трех до девяти метров, но в гористых бухтах она вздымалась до невообразимой высоты двенадцатиэтажного дома. Имея за плечами большой опыт цунами, японцы хорошо организовали пункты эвакуации: школы, больницы, дома престарелых, — и многие жители, услышав предупреждающие сирены, устремились туда в поисках убежища. Но никто не ожидал цунами столь колоссальных размеров, и, по горькой иронии, много сотен людей погибло в тех самых зданиях, которые предназначались для их спасения.

В одном из домов престарелых, расположенном высоко на склоне холма, погибли сорок семь стариков. Сегодня сваленные в кучу на этом месте инвалидные кресла, матрацы и мебель стали мрачным мемориалом. В этом же городе несколько десятков человек забрались на крышу трехэтажного эвакуационного центра, но из них лишь единицы оказались не смытыми потоком, вцепившись в ограждение и в телевизионную антенну. В младшей школе семьдесят четыре ученика погибли, пока педагоги разбирались с процедурой их вывода на холм, расположенный сразу же за школьным зданием. Некоторым детям удалось добраться до склона, но, начав взбираться по нему, они скользили на заснеженном грунте и скатывались в смертельное чрево волны.

Лицом к лицу с трагедией

Ровно через год после землетрясения и цунами я приехал на несколько дней в пострадавший регион вместе с несколькими сотрудниками моего японского издателя. Раньше я никогда не видел вблизи такой разрухи. Даже спустя год местность выглядела унылой и опустошенной, словно с другой планеты. Я задал моим спутникам несколько вопросов, но основную часть времени молча смотрел в окно, пытаясь проникнуться масштабом трагедии, постигшей их страну. Остальные пассажиры нашего микроавтобуса говорили мало, и я не мог прочитать чувства на их лицах. Мне вспомнилась строка из стихотворения Эмили Дикинсон: «Вслед за великой болью идет формальность чувств».

Но мои чувства были далеко не формальными. Совершив тур по опустошенному полуострову, когда-то известному своими самобытными рыбацкими деревнями, я, согласно расписанию, должен был говорить на тему «Где Бог, когда я страдаю?» перед хмурыми собраниями в регионе Тохоку, а также на общенациональной молитвенной встрече в Токио. Что мог сказать этим людям я — гость из другой страны, очутившийся посреди их боли? Большинство японцев вообще не верят в Бога. Как же я мог указать им на Бога благодати и милости, Которого научился любить? Он казался очень далеким от подобных событий.

Трудолюбивые японцы отремонтировали или заменили многие дороги, подняв дорожное полотно на несколько метров над просевшей землей. Рабочие уже разобрали почти все обломки и руины миллиона поврежденных зданий. Устояли только самые прочные строения, которые своими выбитыми окнами и вымазанными грязью, осыпающимися стенами напоминали призраков. Пейзаж уродовали искусственные горы из обломков и мусора. Некоторые из них достигали двадцати метров в высоту и занимали площадь городского квартала.

Другие регионы Японии отказывались принять двадцать три миллиона тонн мусора для сожжения или захоронения, опасаясь, что из-за аварии на атомной электростанции он содержит загрязняющие или радиоактивные вещества. «Интересно, сколько было уничтожено автомобилей?» — произнес я вслух, когда мы проезжали мимо очередного кургана из покореженных машин. Один из японских коллег сразу же извлек смартфон и нашел ответ в Google: 410 тысяч.

Мы въехали в какой-то город, и, свернув за угол, увидели огромное грузовое судно длиной в три четверти футбольного поля, лежащее на бетонных основаниях бывшего здесь некогда жилого массива. Никто не знал, как его теперь вернуть обратно в океан, который находился в километре от этого места. Посреди города оказались семнадцать кораблей и около тысячи рыбацких катеров, смытых с побережья. Многие из них до сих пор валялись там, куда их забросило цунами: посреди рисового поля, во дворе гостиницы, на крыше больницы.

CNN и другие новостные компании оценивают масштабы стихийных бедствий на основе данных статистики, и цунами 2011 года по всем показателям стало одним из наиболее разрушительных с точки зрения человеческих и финансовых потерь. Впрочем, оказавшись на месте событий, я увидел это бедствие как множество уникальных людских историй, а не безликую статистику. Мужчина, который беспомощно наблюдал с высокого здания за тем, как его жену и детей уносит потоком вместе с их домом. Другая семья, чей дом врезался в мост, и это дало шанс на спасение всем восьмерым людям. Семь работников рыбоперерабатывающего завода, которые запрыгнули в микроавтобус и помчались к холмам, но застряли в дорожной пробке. Настигнув их, цунами начало швырять микроавтобус, словно в гигантской стиральной машине, отчего пятеро рабочих погибли.

Я говорил с одним человеком, который жил на побережье возле города Сендай и провел вместе с женой четыре дня на крыше их дома. Внизу все было затоплено, и для того, чтобы выжить, им пришлось есть собачий корм. Этот мужчина предпринял несколько безуспешных попыток пробраться через ледяной поток, доходивший ему до груди. Войдя в воду в первый раз, он ощутил резкую боль в боку. Во время землетрясения падающие обломки дома сломали ему два ребра, но он заметил эту травму только сейчас. «Главное, что мне запомнилось, — это холод, — рассказывал он. — Мы дрожали в мокрой одежде, не имея ни источника тепла, ни еды. Оставалось только сидеть на крыше и ожидать спасателей».

В первые дни после цунами надежду на лучшее вселяли немногочисленные радостные истории о выживших. Восьмидесятилетняя бабушка провела девять дней под завалами вместе со своим внуком-подростком. Они переохладились, но в остальном не пострадали. Спасательный вертолет обнаружил шестидесятилетнего мужчину на крыше его дома, плавающего в пятнадцати километрах от побережья. Конечно, до нас доходят только истории о выживших, и мы не можем себе представить, какая участь постигла девятнадцать тысяч погибших. Аварийно-спасательные бригады, снаряженные для оказания помощи раненым, нашли относительно немного тех, кто нуждался в помощи. Сила цунами была так велика, что большинство его жертв просто смыло в океан.

Даже сейчас остаются огромные проблемы. В правительстве до сих пор ведутся споры о том, какие города следует восстановить, а какие покинуть, как слишком уязвимые. Над всем пострадавшим регионом нависла туча страха и уныния. Как сказал мне один психолог: «Я понял, что ПТСР [посттравматическое стрессовое расстройство] — это ошибочный термин. После таких бедствий, как цунами, этот синдром является признаком здоровья, а не расстройства. Кто не испытал бы шока или стресса в такой ситуации?» Власти беспокоятся о росте числа самоубийств — показателя, по которому Япония и так занимает одно из первых мест в мире.

А ведь есть еще и Фукусима — город, возле которого расположена атомная электростанция, до сих пор остающаяся центральной темой новостей в Японии. По мере приближения к ней портативный счетчик Гейгера отсчитывал количество полученных нами микрозивертов в час. В отличие от районов, разрушенных цунами, в Фукусиме дома, магазины, храмы и офисные здания остались невредимыми. Их не достигла волна, но в них все равно было безлюдно. Из-за радиации и опасности новых взрывов реактора власти объявили этот город «закрытой зоной», и теперь по его улицам бродят только дикие или брошенные домашние животные. Бывшие жители Фукусимы стали изгнанниками внутри Японии. Их отказываются обслуживать в некоторых больницах и неохотно берут на работу в других регионах. Местным героем стал владелец похоронного бюро, согласившийся готовить к погребению тела умерших. В Японии это — важный ритуал, но никто не осмеливался взяться за эту работу из-за страха перед радиоактивным заражением. «Не рожайте детей!» — говорят своим детям пережившие катастрофу в Фукусиме, опасаясь генетических дефектов.

Будучи по природе сдержанными стоиками, большинство японцев рассказывали мне свои истории монотонно, не выражая никаких эмоций. Но одна женщина вела себя иначе. Она провела больше часа за рулем, чтобы добраться ночью по временным дорогам на богослужение церкви, которая, лишившись здания, теперь собирается в типографии. В соответствии с характерным для Японии стилем макияжа, на ее лице был толстый слой белого грима, из-за чего она напоминала фарфоровую куклу. Ее пронзительные черные глаза смотрели на меня, почти не мигая. «Я провела два дня под кучей мусора и обломков! — сказала эта женщина. — А потом увидела, как ко мне тянется чья-то рука, вот так, — она внезапно схватила меня за ладонь, хотя для японцев подобные жесты совершенно нетипичны. — Я ухватилась за нее, и меня вытащили. Я потеряла все: семью, друзей, родной город. В него никто не хочет возвращаться. Города больше не существует. Пожалуйста, не забывайте о нас! Обо мне долго не вспоминали, а теперь забыли и о моем городе. Я хочу знать: почему!»

Почему?

О, как же нам хочется ответить на этот извечный вопрос! За события в Сараево и другие войны мы можем возложить вину на человеческое зло, причинившее бесчисленные страдания. То, что случилось в Ньютауне, в Бостоне и другие подобные трагедии, можно списать на умственные расстройства, радикальные идеологии, несовершенные законы о владении оружием и небрежность в воспитании детей. Но цунами и другие стихийные бедствия, в которых винить некого, мы классифицируем как «деяния Божьи».

Подобные катаклизмы — возможность для агностиков посостязаться в красноречии. После землетрясения 1755 года, разрушившего на День всех святых Лиссабон в Португалии, Вольтер и другие мыслители эпохи Просвещения отвергли веру в «лучший из всех возможных миров». Когда на следующий день после Рождества 2004 года еще одно цунами убило 280 тысяч человек в Азии, журнал «State» опубликовал статью под заголовком «Передайте Богу: на этот раз Он зашел слишком далеко». В ней Хэзер Макдональд писала: «Пришло время объявить Богу бойкот»:

Православный богослов Дэвид Бентли Харт был достаточно смел, чтобы ответить скептикам в небольшой книге под названием «Врата моря. Где был Бог во время цунами?» Массовые трагедии могут приводить неверующих в ярость, отмечает он, но на самом деле, они не учат нас ничему новому о мире, в котором мы живем. Масштаб бедствий не меняет сути основополагающих проблем. Нашу планету губят страдания, зло и смерть, а катастрофы лишь представляют эти хорошо нам известные напасти в концентрированной форме.

Попутно я убедился, что все попытки количественно оценивать страдания являются тщетными. Из-за того, что цунами 2004 года убило гораздо больше людей, чем в 2011 году, или что в Политехническом университете Виргинии погибло больше учащихся, чем в начальной школе «Сэнди-Хук», одно из событий не становится трагичнее другого. Подобным же образом, человеку с головной болью или хроническим синдромом усталости не легче от того, что кто-то находится в гораздо худшей ситуации, например, из-за СПИДа или вируса Эбола. Любое страдание — это страдание. Как сказал Клайв Льюис, «такой вещи, как сумма страданий, в мире не существует». Это изобретенная философами абстракция. Есть просто отдельные люди, которым больно, и как знать, почему Бог это допускает?

Посещая места трагедий, я каждый раз поражаюсь тому, что масс-медиа делают с нашим восприятием событий. Я отправился в Политехнический университет Виргинии, зная о группе из тридцати трех погибших. Телекомментаторы постоянно повторяли, что «это был самый масштабный массовый расстрел в истории США». Однако, бродя среди мемориалов, посвященных погибшим, я встретился с Райаном, Эмили, Хуаном, Валидом и Джулией — с тридцатью тремя личностями, а не просто с абстрактной группой. Личные вещи напоминали об их неповторимых жизнях: бейсбольный мяч, плюшевый мишка, томик романа «Великий Гэтсби», чашка «Starbucks». То же самое я чувствовал и в Ньютауне, штат Коннектикут, встречаясь с семьями погибших и слушая о домашних любимцах детей и об их ссорах с братьями и сестрами.

В Японии слезы женщины с лицом фарфоровой куклы стали для меня откровением, куда более красноречивым, чем любая статистика, прочитанная мной о том цунами. Мы терпим страдания в одиночку. Они словно изолируют нас, и для тех, кого это коснулось, масштабы не имеют особого значения. Даже колоссальные бедствия наподобие цунами сужаются до личных потрясений: ребенка, смытого с игровой площадки детского сада; уничтоженного в одночасье семейного бизнеса; ужаса, который испытывает подросток недели спустя при каждом повторном подземном толчке; всеобщего страха перед невидимой угрозой радиации.

Далее в своей книге богослов Харт обращает внимание на тайную иронию, скрытую в аргументах скептиков: «Сами по себе они никогда не додумались бы до идей, которые в значительной мере были сформированы нравственной вселенной христианской культуры». Самые резкие голоса набрасываются на массовые трагедии так, как будто те вбивают последний гвоздь в крышку гроба веры. Как это возможно, чтобы благой Бог допускал подобные бедствия? Хотя этот вопрос неизбежен и таит в себе глубокую тайну, он применим только в контексте религиозной веры. Критикам стоило бы реагировать в соответствии со своими собственными убеждениями: «Почему вы потрясены и огорчены? А чего же еще ожидать от обезличенной вселенной хаотического безразличия?»

На самом деле, Библия предлагает даже более весомые возражения, чем те, что используют скептики. Выступая с лекциями в университетах, я иногда бросаю аудитории вызов, предлагая найти аргументы против Бога, — будь то у классических атеистов вроде Вольтера, Бертрана Рассела и Дэвида Юма или у современных, наподобие позднего Кристофера Хитченса, Сэма Харриса и Ричарда Докинза, — не сформулированные в библейских книгах. «Вы вольны отвергнуть Бога и Его принципы мироустройства, — говорю я студентам, которым хочется именно этого. — Но лично я уважаю Бога, Который не только предоставляет нам свободу отвергнуть Его и даже распять Его Сына, но и включил слова отвержения в наши Писания».

Приведу лишь несколько примеров:

- Гедеон (обращаясь к ангелу): «Господин мой! Если Господь с нами, то отчего постигло нас все это?»

- Иов: «Вот, я кричу: ‘Обида!’ — и никто не слушает; вопию, и нет суда».

- Псалмы: «Восстань, что спишь, Господи! Пробудись, не отринь навсегда».

- Екклесиаст: «Суета сует, — все суета!»

- Исаия: «Истинно Ты — Бог сокровенный».

- Иеремия: «Для чего Ты — как человек изумленный, как сильный, не имеющий силы спасти?»

- Иисус: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Писательница Энн Ламотт аплодирует протестам такого рода. «Я убеждена: говоря правду, вы близки к Богу. Сказав Ему: ‘Я изнурен и подавлен так, что не передать словами. В данный момент Ты мне вообще не нравишься, и я шарахаюсь от большинства верующих в Тебя’, — вы сделаете, быть может, самое честное признание в вашей жизни. Если вы возопите к Богу: ‘Все так безнадежно, и я понятия не имею, существуешь ли Ты на самом деле. Но прошу — помоги мне’, — то у меня на глаза едва не навернутся слезы гордости за вас и за смелость быть искренним — по-настоящему искренним. Мне сразу же захотелось бы сидеть с вами рядом за обеденным столом».

Как Библия отвечает на подобные стенания? Обычно — молчанием. Иов — горемыка, который заслуживал страданий меньше всех, но претерпел больше кого-либо, — в конце концов получил затребованную аудиенцию у Бога, Который ответил ему самой длинной из записанных в Библии речей. Довольно странно, что Бог устроил для Иова экскурсию по миру природы в стиле возвышенной поэзии, но так и не коснулся вопроса «почему?» Выражаясь словами Фредерика Бюхнера, «Бог не объясняет. Он разражается гневом. Он спрашивает: да кем возомнил себя Иов?! Бог говорит, что пытаться объяснить Иову то, чего он требует, — все равно, что растолковать улитке теорию Эйнштейна… Бог не открывает Свой великий замысел. Он открывает Себя». Затем с тонкой иронией Бог объявляет, что только при заступничестве Иова будет слушать его друзей, изводивших несчастного своим обвинительным богословием. Те хорошо начали, просидев с ним «на земле семь дней и семь ночей» молча. Но, как только они открыли рот, возникли проблемы.

Я часто задавался вопросом: почему Библия не дает систематического разъяснения проблемы страданий? Пророки усматривали в страданиях Израиля причинно-следственную связь, но высказывали свои предупреждения заранее и всегда обещали решение проблемы, если народ исправит свои пути. Иисус отметал вопросы о причинах — кроме, разве что, тех случаев, когда хотел опровергнуть «непробиваемые» теории фарисеев и учеников о страданиях как наказании. Большинство библейских авторов явно не сидели в недоумении, почесывая в затылке и ломая голову над вопросом: «Почему плохие вещи случаются с хорошими людьми?»[1] Они рассматривали этот мир как территорию врага, как испорченную планету, которой правит отец лжи, кудесник бед. Чего еще мы можем ожидать от логова сатаны? Когда князь этого мира предложил Иисусу соблазнительно быстрое решение земных проблем, тот не стал высмеивать его высокомерные претензии на власть, а предпочел просто отвергнуть его, избрав более медленный, более трудный, но, тем не менее, надежный путь.

Японские буддисты, серьезно относящиеся к своей вере (а таковых меньшинство) предвкушают то время, когда души умерших утратят свою индивидуальность и сольются с единством вселенной. Светские атеисты смирились с тем, что через миллионы лет наша планета станет безжизненной, когда солнце затухнет, как догоревшая спичка. В отличие от них, христиане возлагают свои надежды на то время, когда смерть — «последний враг» — будет уничтожена, и Бог отделит злых от добрых, а смерть — от жизни, и воскресит тела и души в окончательном решении всех проблем: «Се, творю все новое».

Однажды в Чикаго я посетил похороны ребенка, во время которых пастор шокировал скорбящих родных. Взглянув на гроб, он прервал свою траурную речь внезапным возгласом: «Будь ты проклята, смерть!» Впрочем, спохватившись, он быстро добавил: «Я проклинаю не Бога, а смерть. Бог тоже пообещал проклясть ее».

Наша единственная надежда

Богословы говорят, что мы живем на падшей планете. Каждому, кто сомневается в этом, надо побывать в Японии. Я читал отчеты сейсмологов, прогнозировавших сильное землетрясение, но с эпицентром не в семидесяти километрах от побережья Тохоку, а чуть южнее Токио, что привело бы к куда более серьезным разрушениям. И оно случилось. Землетрясение ударило с такой силой, что сместило земную ось, сократив день на несколько микросекунд, вызвав сбой станций GPS-слежения по всему миру и высвободив энергию, в 600 миллионов раз превышающую мощность атомных бомб, сброшенных на Японию в 1945 году.

Тем не менее, именно тектонические силы, оказавшиеся столь разрушительными в 2011 году, когда-то сформировали Японские острова. Ураганы и циклоны, причиняющие такой большой ущерб, играют ключевую роль для климатических систем, распределяющих по планете влагу. С какой точки зрения ни взглянуть — природной или богословской, — этот мир находится «в процессе». Он неполноценен, не завершен и несовершенен.

Начиная с Адама, нам, людям, были поручены управленческие задачи: растить сады посреди терновника и чертополоха, ухаживать за животными, создавать цивилизации. Будучи своего рода «подчиненными творцами», созданными по образу Бога, мы ответственны за то, чтобы извлекать из хаоса порядок. И, надо признать, мы достигли гигантских успехов. Еще двести лет назад половина детей умирали, не достигнув пятилетнего возраста, а средняя продолжительность жизни составляла тридцать пять лет. Мы укротили реки, превратили небо в скоростную трассу, изобрели способы находиться в тепле зимой и в прохладе — летом, и опутали весь мир электронной паутиной.

Впрочем, эти достижения имели свою цену: сокращение ресурсов и рост населения; загрязнение окружающей среды и его влияние на климат; несправедливость, позволяющая кому-то жить в комфорте за счет других. История марширует вперед, и все это время Бог, согласно обвинениям критиков, «сидел сложа руки». Он не вмешался, когда европейские правители делили между собой континенты, и Новый Свет завозил миллионы рабов, или когда нацисты пытались истребить с лица земли «избранный народ» в самой известной из многочисленных попыток геноцида. По какой-то причине Бог решил позволить истории идти своим чередом.

Почему? У нас нет более определенного ответа, чем тот, который получил Иов. Наша единственная непоколебимая надежда — и она радикально отличается от наивного оптимизма! — состоит в том, что история Иисуса, включающая в себя как смерть, так и воскресение, является ярким прообразом того, что Бог совершит для всей планеты. Оптимизм обещает, что ситуация постепенно изменится к лучшему, но христианская надежда обещает, что творение будет преображено. А до тех пор Бог явно предпочитает не вмешиваться в каждое проявление зла или стихийное бедствие — каким бы ужасным оно ни было. Вместо этого Он поручил нам быть агентами вмешательства посреди враждебного и оскверненного мира.

«Лучше для вас, чтобы Я пошел», — сказал Иисус озадаченным ученикам во время последнего акта делегирования полномочий, даруя нам образец для подражания. «Уже немного Мне говорить с вами; ибо идет князь мира сего, и во Мне не имеет ничего. Но чтобы мир знал, что Я люблю Отца и, как заповедал Мне Отец, так и творю». После этих слов Иисус вышел навстречу долгой ночи страданий, против которой Он горячо молился и все же отказался воспользоваться Своей властью, чтобы предотвратить ее.

«Все мироздание стонет и мучится до сих пор, как при родах», — сказал Павел римлянам, не питая иллюзий в отношении состояния нашей планеты. Единственная надежда для нас — это радикальное вмешательство, в результате которого творение «станет свободным от рабства у гибели» в ходе некоего вселенского перерождения. До тех же пор никакой ответ на вопрос о страданиях, даже обладай мы способностью постичь его, не прозвучит удовлетворительно. Подобно Иову, мы можем охватить лишь маленький фрагмент рисунка, цепляясь за веру вопреки всем контраргументам и уповая на Бога в отношении картины целиком. Я пришел к следующему заключению: вера — это изначальная убежденность в том, что обретает смысл, лишь когда оглядываешься назад.

Смещение акцента

Возможно, существует какая-то скрытая выгода в том, что Библия избегает отвечать на вопрос «почему?» Знание ответа смещает внимание со страдающего на обстоятельства, причинившие страдания, что приносит мало пользы тому, кто пребывает в нужде. Например, ученики Иисуса задали вопрос о слепорожденном: «Кто согрешил: он или родители его?» Выбор любого из вариантов едва ли вызвал бы сострадание к незрячему. Ученики, наверное, поцокали бы языками, смакуя свое нравственное превосходство, и ушли с уверенностью, что бедняга получил по заслугам. Но вместо этого Иисус опроверг подобные теории о страданиях как наказании (точно так же, как их отклонил Бог, бросив грозный взгляд на благочестивых друзей Иова) и сосредоточил внимание на самой слепоте.

После крупного бедствия мы словно инстинктивно зацикливаемся на причинах. Действительно ли причиной взрыва космического корабля «Челленджер» стал дефект уплотнительного кольца? Могло ли ФБР предотвратить террористические атаки 11 сентября 2001 года или взрыв на Бостонском марафоне? Смогли бы помочь Тохоку более высокие волнорезы? Какое умственное состояние побудило Адама Лэнза напасть на школу «Сэнди-Хук»? Хотя такой подход весьма ценен с точки зрения предотвращения будущих трагедий, в нем мало пользы для самих жертв. Мне вспоминаются японцы, которым пришлось эвакуироваться из своих домов в Фукусиме вблизи от атомной электростанции. Теперь они обитают во временных жилищах в положении изгоев и в страхе перед неизбежными проблемами со здоровьем. Да, ученым и инженерам необходимо исследовать, какие именно конструктивные изъяны привели к аварии реактора, но, пока они этим занимаются, как насчет тех, кто страдает?

Практически каждый фрагмент в Новом Завете, говорящий о страданиях, переносит акцент с причин на реакцию. Хотя мы не в силах постичь общий замысел нашей вселенной, допускающий столько зла и боли (вопрос «почему?»), наша реакция, тем не менее, может отражать два важных аспекта. Во-первых, мы можем найти смысл и значимость жизни посреди страданий. Во-вторых, мы можем предложить нуждающимся реальную практическую помощь.

В своей книге «Боль» Клайв Льюис отметил: «Бог шепчет нам посреди наших удовольствий, вслух говорит с нашей совестью, но Он кричит в нашей боли — это Его мегафон, чтобы слышал оглохший мир». Я не решаюсь возражать Льюису, но все же этот образ вызывает у меня чувство неловкости. Он наводит на мысли о футбольном тренере, который, стоя у края поля, орет в рупор на игроков, и некоторые читатели могут сделать из такой метафоры вывод, что Бог раздает страдания для привлечения нашего внимания. Не думаю, что Льюис вкладывал в свои слова именно такой смысл, и потому я изменил бы образ с мегафона на слуховой аппарат. Когда приходят страдания, они дают нам, потерпевшим, возможность увеличить громкость и прислушаться к крайне важным посланиям, которые в противном случае мы просто проигнорировали бы.

Конечно же, я испытал такое усилительное действие боли на себе. Перелом шеи, полученный при автокатастрофе в 2007 году, вынудил меня пересмотреть мой брак, мою веру и мои планы на оставшиеся годы жизни. Лежа привязанным ремнями к спинальной доске в ожидании известия о том, повреждена ли главная артерия (как сказал врач, в этом случае мне оставалось бы жить не более нескольких минут), я мог думать только о трех вопросах, заслуживающих размышления: «Кого я люблю? Что я сделал со своей жизнью? Готов ли я к тому, что последует дальше?» Разумеется, мне никто не мешал взвесить свою жизнь, задумываясь над этими вопросами и раньше, но для того, чтобы сосредоточиться на самом главном, мне потребовался травматический инцидент.

Немецкий поэт Райнер Мария Рильке сказал: «Будь у нас возможность видеть дальше, чем пределы нашего знания … тогда, быть может, мы доверяли бы больше нашим печалям, чем радостям. Ведь это минуты, когда в нас проникает что-то новое, что-то незнакомое … все в нас стихает, рождается тишина, и новое … стоит среди этой тишины и молчит».

Среди молодежи Японии после цунами произошла перемена сродни той, о которой говорит Рильке. На протяжении многих лет родители в отчаянии заламывали руки из-за влияния экономической стагнации на изнеженную японскую молодежь «потерянных десятилетий». Для описания этого неприкаянного поколения японские социологи составили целый каталог терминов: фритеры, осознанно избирающие несложные, бесперспективные в карьерном плане виды деятельности; хикикомори, изолирующие себя от общества (некоторые из них никогда не отваживаются даже выйти из своей спальни); паразиты, которые сидят на шее у родителей, довольствуясь их жильем и едой, чтобы позволить себе новейшие электронные гаджеты и одеваться по последнему писку моды. Ко всеобщему удивлению, после землетрясения и цунами эти инертные молодые люди словно пробудились от спячки. Они записывались волонтерами для работы в убежищах и пунктах раздачи пищи, жертвовали деньги в помощь пострадавшим и применяли свои навыки пользования социальными сетями для воссоединения эвакуированных людей с их родственниками и стимулирования правительства к большей открытости в освещении проблем, связанных с аварией на атомной станции. Кроме того, они стали примером для окружающих, задавая тон в правительственной кампании по экономии электроэнергии для компенсации потери ядерных реакторов.

Виктор Франкл, переживший заточение в четырех разных нацистских концлагерях, впоследствии основал собственную школу психотерапии. Он пришел к заключению, что наиболее мощной побуждающей силой для нас является поиск смысла жизни. Согласно Франклу, один из основных способов обретения такого смысла — это наша реакция на неизбежное страдание. «Отчаяние есть страдание, лишенное смысла, — пишет он. — У человека можно отнять все, кроме одного — его последней свободы: в любых обстоятельствах выбирать свое отношение к происходящему».

Жители Японии дают нам образец реакции на стихийное бедствие. Новостные медиа воспевали смирение и выдержку, воистину долготерпение японского народа, — и вполне заслуженно. В противоположность мародерству, которое во многих случаях начинается после катастрофы, японцы добровольно вернули наличные деньги и ценные вещи на сумму, эквивалентную почти 100 миллионам долларов. В течение нескольких недель после цунами тысячи эвакуированных спали в спортзалах и битком набитых вестибюлях, проводя по несколько часов в очереди, чтобы получить бутылку воды и миску риса. Когда год спустя я посетил зону землетрясения, четверть миллиона японцев по-прежнему обитали во временных жилищах — вагончиках размерами четыре на двенадцать метров наподобие тех, которые повсеместно встречаются на стройплощадках. Их реакция разительно отличалась от ропота и беззакония, последовавших за ураганом «Катрина» в Новом Орлеане.

Как это ни печально, у Японии есть большой опыт по устранению последствий катастроф: в 1923 году землетрясение в Канто унесло жизни 140 тысяч человек; в результате землетрясения 1995 года в Кобе погибли 6400 человек, а материальный ущерб составил 100 миллиардов долларов. Но что примечательнее всего, этот народ поднялся из пепла после Второй мировой войны, оставившей им три миллиона погибших и многие города в руинах, не говоря уже о постоянном проклятии радиоактивных осадков.

«Ищи помощников»

Истинная сила любого общества видна по тому, как оно относится к своим наиболее уязвимым членам, и мы на Западе можем извлечь из примера Японии немало уроков. Как осознало неприкаянное поколение японцев, даже сам процесс отклика на нужду способен наполнить жизнь новым смыслом.

Антрополог Маргарет Мид во время лекций часто задавала аудитории вопрос: «Что, на ваш взгляд, является самым ранним признаком цивилизации?» Она выслушивала ответы наподобие «глиняная посуда», «железные орудия труда» и «первое окультуренное растение», а затем объявляла: «Вот мой ответ», — и поднимала над головой человеческую бедренную кость — самую большую в ноге — и указывала на утолщение в месте сросшегося перелома.

Как отмечала Мид: «Подобные признаки лечения никогда не обнаруживают среди останков самых ранних и диких сообществ. В их скелетах мы находим признаки насилия: пробитое стрелой ребро; проломленный дубинкой череп, — но эта зажившая кость показывает, что кто-то заботился о травмированном человеке: охотился вместо него, приносил ему еду, служил ему, жертвуя чем-то в ущерб себе». В противоположность природному правилу «выживания сильнейшего», мы, люди, оцениваем цивилизованность на основании нашего отношения к самым уязвимым и страдающим.

Ведущий детских телепередач Фред Роджерс рассказывал, что, когда в детстве он слышал о какой-нибудь катастрофе или стихийном бедствии, его мама говорила ему: «Ищи помощников, Фред. Каждый раз, когда случается что-нибудь ужасное, всегда есть те, кто спешат на помощь». Мы в США увидели яркий пример этого, когда десять пожарных из Техаса бросились к пылающему заводу по производству удобрений и все погибли от последовавшего взрыва. На Бостонском марафоне после взрыва первой бомбы зрители бросились врассыпную, а медицинский персонал поспешил к раненым, став жертвами второго взрыва. Некоторые из бегунов, только что преодолевших сорокакилометровую дистанцию, продолжали бежать к ближайшим больницам, чтобы сдать кровь. В тот вечер тысячи бостонцев открыли двери своих домов для ошеломленных гостей марафона, нуждавшихся в ужине и ночлеге.

Ньютаун в штате Коннектикут продемонстрировал потрясающую общественную реакцию на бедствие, совершенно отличающееся от постигшего Японию. Оно было гораздо менее масштабным и причинено непосредственно самими людьми.

Один психолог на пенсии, который жил напротив начальной школы «Сэнди-Хук», выглянув утром 14 декабря в окно, увидел необычную картину: четыре девочки и два мальчика посреди учебного дня сидели на лужайке перед его домом. Когда он подошел к ним, один из мальчиков воскликнул: «Мы не можем вернуться в школу! Нашу учительницу, миссис Сото, убили. Теперь у нас нет учительницы». Пригласив детей в дом, пенсионер принес им игрушки и угостил соком, в ходе разговора пытаясь выяснить, что же случилось. Затем он позвонил властям. «То, что я по специальности психолог, не имело тут никакого значения, — объяснял он позже хвалившему его репортеру новостей. — Я отреагировал просто как дедушка».

В течение нескольких дней после стрельбы сотни волонтеров устремились к пустующему школьному зданию в близлежащем городке, чтобы подготовить его для учеников «Сэнди-Хук». Они привезли из старой школы мебель и парты, и оформили новую школу так, чтобы она была максимально похожей на оставленную. Сплоченная община Ньютауна была полна решимости сменить свой образ, превратившись из города скорби в город, победивший скорбь.

Беседуя с некоторыми семьями, которые в «Сэнди-Хук» потеряли детей, я слышал о потоке заботы и сострадания со стороны всей нации. Один мой друг, переехавший за полгода до стрельбы в школе, из Денвера в Ньютаун, чтобы быть поближе к семье своего сына, лишился внучки, с которой надеялся делить жизнь многие годы. «Реакция общины была просто невероятной, — сказал он. — Государственная патрульная служба приставила к каждой пострадавшей семье полицейского, который несколько недель после трагедии обеспечивал их безопасность и защиту от репортеров. Этот парень стал частью нашей семьи. Наши холодильники забиты пожертвованными продуктами; у нас больше рождественских подарков, чем можно сосчитать, а консультанты согласны бесплатно предоставлять нам свои услуги столько, сколько потребуется. В данный момент мы с женой заняты тем, что отвечаем на три тысячи поступивших на наш адрес открыток и писем с выражением соболезнований об утрате».

Не все проявления чистосердечной помощи достигали своей цели. Один из консультантов в Ньютауне рассказывал мне: «Многое из того, что присылают со всех концов страны, идет на пользу, скорее, жертвователям, чем получателям. У нас полные грузовики плюшевых мишек и других мягких игрушек. В общей сложности мы их получили более шестидесяти тысяч! Ну зачем школе шестьдесят тысяч мягких игрушек?! Большинство из них мы развозим по приютам для бездомных детей. Сюда съезжаются со своими выдумками, бесплатными пирогами, домашними животными и палатками для консультирования люди из всех штатов. Они привозят тонны продуктов. На северо-востоке много итальянцев, и одна семья с забитым до отказа холодильником уже умоляет: ‘Пожалуйста, — только не надо больше макарон!’»

В то же время, некоторые из «внешних» находят неординарные способы выразить свою солидарность. Один известный гончар из Калифорнии начал работу над памятными вазами, посвященными каждому из убитых детей. Рукодельница из Мэриленда вызвалась изготовить двадцать лоскутных покрывал, в дизайн которых вплетены детские фотографии и памятки о жизни погибших. Группа художников собралась вместе, чтобы создать портреты всех жертв. Подобные жесты сочувствия стали для Ньютауна непреходящим свидетельством общенациональной заботы об их утрате.

Авторами одного из наиболее трогательных жестов стали другие дети. По предложению кого-то из родителей в «Сэнди-Хук» президент Ассоциации «Родители, педагоги, ученики» в Коннектикуте разослал по электронной почте письма школам штата с просьбой изготовить бумажные снежинки в стиле оригами для украшения новой школы, в которую должны были перебраться ученики «Сэнди-Хук». Эта идея распространилась, словно вирус. Через два дня в офис Ассоциации поступили первые коробки со снежинками, и вскоре коричневые грузовики UPS и полуприцепы государственной почтовой службы начали ежедневно доставлять тысячи коробок со всех штатов и из пятидесяти стран. «Я не представлял, чем все это обернется, — сказал директор Ассоциации на камеру телеканала CBS, обходя стопки коробок, заполонивших каждый свободный уголок офиса и близлежащего склада. — Это в буквальном смысле снежная лавина!» Даже после того, как украсили все школы в округе, у них остались миллионы поделок.

Многие снежинки поступали с написанными от руки записками детей. К некоторым из них прилагались завернутые в целлофан сбережения из копилок или футбольные и бейсбольные коллекционные карточки. «Мне хочется плакать, — сказал один из первоклассников «Сэнди-Хук». — Это такие же дети, как мы». Будь то неуклюже или рационально — здоровые сообщества обязательно откликаются на беду, постигшую жертв трагедии. За этим скрывается очень простое послание: «вы не одиноки в своей беде».

В идеале, этот принцип должен работать всегда, а не только во время больших трагедий. Один университет, исследуя вопрос боли, заручился помощью добровольцев, чтобы выяснить, насколько долго они смогут продержать ноги в ведре с ледяной водой. Ученые заметили, что в тех случаях, когда в комнату допускался компаньон, испытуемый мог выдержать вдвое дольше, чем страдавшие в одиночку. Исследователи пришли к заключению: «Присутствие другого человека, проявляющего заботу, увеличивает переносимый болевой порог в два раза». Зачастую наша культура, отвергающая боль и смерть, делает прямо противоположное: мы помещаем страдающих людей в больницы и дома престарелых, изолируя их от нормальных человеческих контактов. Двое из трех пациентов умирают в подобных заведениях, и часто — в полном одиночестве.

Все исследования подтверждают, что человек, имеющий тесные связи с заботливой общиной, идет на поправку быстрее и эффективнее. Известных «врагов исцеления» наподобие стресса, чувства вины, гнева, тревоги и одиночества, лучше всего побеждать с помощью сострадательного окружения. Если вам не надо беспокоиться о счетах за медицинское обслуживание и о том, кто присмотрит за вашими детьми или даже домашними питомцами, пока вы будете восстанавливаться после операции, то вы пойдете на поправку быстрее. Одно из исследований, проведенных среди пациенток с метастатическим раком молочной железы, показало, что женщины, еженедельно на протяжении года посещавшие группу взаимной поддержки, чувствовали себя лучше и прожили почти на два года дольше тех, которые такую группу не посещали, хотя и те, и другие проходили одинаковый курс химиотерапии и радиационного облучения.

Кто-то спросил одного лютеранского епископа: «Какой самый лучший совет может дать пастор или другой консультант женщине, когда она в расцвете лет сталкивается с сокрушительными проблемами со здоровьем?» Он ответил: «Ей стоило бы принимать активное участие в жизни какой-нибудь дружной общины на протяжении предыдущих двадцати лет».

Не навреди

Апостол Павел сказал о здоровой общине: «Страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены». Христианское сообщество, известное во всем мире символом креста и регулярным участием в таинстве, творимым «в Мое воспоминание», должно быть способно вносить уникальный вклад в поддержку страждущих. Но, увы, я снова и снова слышу, что слишком часто «церковь делает все только хуже».

Когда в солнечный день 2004 года индонезийское цунами уничтожило четверть миллиона человек, геологи объяснили его огромным подводным разломом океанского дна, спровоцировавшим гигантскую волну. Однако некоторые телеевангелисты приписали его Божьему гневу по отношению к «языческим» народам того региона, преследующим христиан. В подобном же духе высказался и один из христианских лидеров, усмотревший причину японского цунами 2011 года в том, что «Япония находится под контролем богини солнца». Когда террористы убили 3000 человек, направив самолеты на Всемирный торговый центр, видный фундаменталист из Виргинии заявил, что в этом виновны «язычники и сторонники легализации абортов; феминистки, гомо­сексу­а­листы и лесбиянки, активно навязывающие свой стиль жизни; ‘Американский союз защиты гражданских свобод’; движение ‘Люди за американский путь’… Я заявляю им прямо в лицо: ‘Именно вы посодействовали всему этому’».

Когда двадцать детей и шесть работников школы погибли от рук вооруженного парня в Ньютауне, известный радиоведущий приписал это Богу, Который «допустил, чтобы на нас пал суд» за то, что мы смирились с абортами и однополыми браками. Еще один пастор и политик, часто выступающий на радио, сказал, что Бог «решил не останавливать бойню этих невинных детей», потому что «мы изгнали Его из школ».

Подобные радикальные заявления самозваных ораторов получают широкую огласку в прессе. После любого стихийного бедствия вы можете зайти в Интернет и прочитать самые разнообразные богословские обоснования, каждое из которых пытается — подобно друзьям Иова? — объяснить случившееся как некое проявление Божьего плана. («Вспомни же, — увещевал Иова Елифаз, — погибал ли кто невинный, и где праведные бывали искореняемы?» Но в тот момент он еще не знал, что участвует в драме опровержения.) Теории, приписывающие бедствия Божьему суду, в конечном итоге выглядят, как карма, а не провидение. Почему мы по-прежнему думаем, что добро и зло, страдания и радости распределяются в соответствии с нашими заслугами, хотя Книга Иова учит прямо противоположному?

Убежденные кальвинисты напряженно пытаются объяснить катастрофы, — а заодно и все остальное, — как проявление суверенной Божьей воли. Я отношусь к их аргументам с определенной долей симпатии, но все же задаюсь вопросом: «Почему Иисус никогда не использовал подобные доводы при встречах со страдающими людьми?» Я ни разу не видел, чтобы Он читал другим лекции о необходимости принять слепоту или хромоту как некое проявление тайной Божьей воли. Вместо этого, Иисус исцелял их. Он учил нас молиться: «Да будет воля Твоя и на земле, как на небе», — и побуждал усердно трудиться для достижения этой цели. Поскольку мы живем предвкушением небес, где не будет войн, вооруженного насилия, террористических атак и стихийных бедствий — воистину, ни слез, ни смерти! — я предпочитаю говорить о том, чего Бог желает для людей на земле, оставив тонкости Божьей воли на рассмотрение богословам. Последствия катастрофы — пожалуй, самый худший момент, чтобы цитировать: «Бог воцарился над народами».

С какими добрыми побуждениями ни произносились бы слова, они могут еще больше усугубить и без того прискорбную ситуацию. «Наверное, на то есть какая-то причина», — говорим мы человеку, который потерял работу и лишился своего дома из-за невозможности выплачивать кредит. Да, но какая причина может иметь смысл в подобный момент? Утверждение «Бог не возлагает на нас больше, чем мы можем перенести» кажется пустым и выхолощенным для тех, кто «на грани». Фильм «Война» с Кевином Костнером содержит эпизод, иллюстрирующий еще одно духовное клише. После того, как ветеран Вьетнамской войны погибает, пытаясь спасти жизнь друга во время несчастного случая в шахте, его жена хочет как-то утешить их сына. «Он нужен Богу на небесах», — говорит она. В ответ на это сын кричит в небо: «Да, но мне он нужен больше, чем Тебе!» Лично я предпочитаю (и считаю более корректной с богословской точки зрения) реакцию пастора на похоронах в Чикаго: «Будь ты проклята, смерть!» Если состояние этой планеты огорчает нас, то могу лишь догадываться, какие чувства испытывает Бог.

Даже духовные истины наподобие «любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу», высказанные в неподходящее время могут ударить, как молот. Те, кто рассуждают о страданиях, зачастую лишь бередят раны обычных людей, которые скорбят о своих утратах и не знают, как им жить дальше. Одна женщина недавно написала мне гневное письмо о том, как у нее «украли» похороны ее мамы: «Там были миссионеры, которые подошли ко мне сразу же после службы, чтобы с улыбкой сообщить: ‘Если даже один человек во время этой церемонии принял Христа, то смерть вашей матери того стоила’».

После взрыва на техасском заводе по производству удобрений телеканал CNN взял интервью у женщины, выжившей после обрушения дома престарелых, в котором она жила. «Я благодарю моего ангела-хранителя», — сказала она, и ее чувства вполне объяснимы, но я невольно подумал: «Как эти слова прозвучали для тех семей, чьи родные не выжили?» Позже я натолкнулся на историю Джо Берти, который пересек финишную черту Бостонского марафона за считанные секунды до взрыва первой бомбы. После нескольких часов лихорадочных попыток разыскать среди общей сумятицы свою семью, он улетел домой в Техас, где через два дня во время служебной командировки стал свидетелем взрыва на заводе по производству удобрений. Машину Берти качнуло ударной волной и осыпало градом обломков. Некоторые называют его самым неудачливым из живущих на земле, другие же, наоборот, — самым удачливым. Жена Берти была достаточно мудра для сбалансированной реакции. «Мы благодарны Богу за то, что Он помиловал нас, — сказала она. — Мы лишь молимся о тех, кому повезло гораздо меньше, чем нам».

Проведя время в Японии и в Ньютауне, я взял на вооружение тест, состоящий из двух пунктов. Теперь я всегда вспоминаю о нем прежде, чем дать совет страдающему человеку. Во-первых, я спрашиваю себя: «Как эти слова прозвучали бы для матери, которая утром поцеловала свою дочь перед тем, как та села в школьный автобус, а позже в этот же день ее вызвали для опознания окровавленного тела?» Принесли бы мои слова утешение или сделали еще больнее? Затем я задаю себе вопрос: «Что бы этой матери сказал Иисус?» Лишь немногие богословские объяснения выдерживают этот тест. Единственный известный мне способ даровать утешение и исцеление, как это делал Иисус, заключается в том, чтобы полностью проникнуться скорбью матери и заверить ее в том, что Бог скорбит даже больше, чем она. Дэвид Бентли Харт (кстати, одаренный богослов) выразил это так: «Глядя на смерть ребенка, я вижу лицо не Бога, а Его врага… Вместо того, чтобы показать нам, каким образом слезы маленькой девочки, страдавшей в темноте, могли послужить построению Его Царства, Бог воскресит ее и отрет с ее глаз всякую слезу».

В общем, я избегаю отвечать на вопрос «почему?», поскольку любые попытки сделать это неизбежно потерпят провал и могут даже стать солью для открытой раны. Как последователи Иисуса, мы можем вместо этого предложить любящее, сочувственное участие, способное помочь перевязать раны и исцелить разбитое сердце. К счастью, я видел, как церковь поступает именно так. Я приехал в Ньютаун по приглашению церкви, которая направила четверых консультантов на пожарную станцию, где встревоженные родители ожидали новостей об участи своих детей, а также собрала большую сумму денег для обеспечения бессрочного консультирования семей. За время, прошедшее с момента трагедии, шесть матерей погибших детей начали регулярно участвовать в собраниях этой церкви — одной из многих, протянувших им руку помощи.

В Японии среди ликвидаторов последствий катастрофы я встречал команды из Филиппин, Германии, Сингапура и США. Сразу же после землетрясения мобилизовались такие организации, как «Habitat for Humanity» и «Сумка Самарянина», которые даже спустя год продолжали отправлять бригады для оказания помощи в восстановительных работах. Хотя церковь в Японии составляет лишь один процент населения, христианские организации взяли на себя ведущую роль в ремонтных проектах, а некоторые японские церкви стали центрами по распределению продуктов питания и вещей. Одна из них в первые несколько месяцев после цунами предоставляла приют более чем тысяче эвакуированных.

Я встретил нескольких пенсионеров — в прошлом строительных подрядчиков и рабочих-строителей, — которые обратились в «Сумку Самарянина» с предложением помощи в восстановлении смытых цунами домов. Они жили в тесных коммунальных помещениях и работали по многу часов без оплаты. «Мы никого не пытаемся обратить в свою веру, — сказал мне один из них. — Нам это и не нужно. Люди и так знают, почему мы здесь. Мы — просто последователи Иисуса, которые стараются жить по Его заповедям. Перед тем, как вручить владельцам ключи от их нового дома, мы спрашиваем, можно ли нам произнести молитву благословения для их нового жилища. До сих пор еще никто не отказался».

В противовес перечню из семи смертных грехов средневековая церковь составила список семи дел милосердия: кормить голодных; поить жаждущих; одевать нагих; давать приют бездомным; навещать больных; выкупать пленных; погребать мертвых. Маленькая армия работников благотворительных организаций и волонтеров ежедневно практиковала эти дела милосердия в Тохоку. Впрочем, не все мы можем служить на передовой милосердия. Как я напомнил сотрудникам моего издателя в Токио в день, когда улетал из Японии, церковь позже составила еще один список духовных дел милосердия: вразумлять невежд; наставлять сомневающихся; увещевать грешников; терпеливо переносить обиды; охотно прощать оскорбления; утешать страдальцев; молиться о живых и умерших. Церковь в Японии — это крошечное меньшинство в сокрушенном народе — старается практиковать и эти, менее заметные дела.

Джон Маркс, продюсер телепередачи «60 минут», отправился в двухгодичное странствие, чтобы изучить жизнь евангельских христиан — людей, среди которых он вырос и которых позже отверг. Он описал свое путешествие в книге под названием «Причины верить. Одинокое странствие человека среди евангелистов и вера, которую он оставил позади». Переломным моментом и ключевой причиной вновь обратиться к вере для Маркса стала реакция церкви на последствия урагана «Катрина». Одна баптистская церковь в Батон-Руж кормила 16 тысяч человек в день на протяжении нескольких недель; другая дала приют 700 бездомным переселенцам. Даже через несколько лет после урагана, когда федеральная поддержка давно иссякла, сеть церквей из соседних штатов продолжала регулярно отправлять бригады для оказания помощи в восстановлении домов. Больше всего на Маркса произвел впечатление тот факт, что эти церковные проекты переступали все расовые границы и барьеры в самом сердце Юга. Как ему сказал один из рабочих: «У нас тут есть белые, черные, латиноамериканцы, вьетнамцы, старые добрые каджуны… Мы просто пытаемся сказать: ‘Эй, давайте поможем людям!’ Это же наш штат. Пусть другие думают о различиях. Для нас все равны».

Маркс пришел к заключению: «Готов поспорить: это был переломный момент в истории американского христианства… Ничто не стало более красноречивым свидетельством как для верующих, так и для небезразличных неверующих, чем успех небольшого контингента волонтеров-христиан в сравнении с гигантскими, но почти полностью провальными усилиями светского правительства. Этот ураган открыл несомненную истину. Все больше христиан приходит к выводу, что единственный способ отвоевать Америку — это служение. Вера уже не передается словами. Она распространяется делами».