Почетный караул

I

Ранним летним вечером они летели на юго-восток — обратно в Оканару — со скоростью около двухсот миль в час. В кабине новенького учебно-тренировочного двухмоторного АТ-7 скорость совсем не чувствовалась, лишь монотонно гудели мощные двигатели. Серебристый самолет слегка покачивался и подрагивал, но, казалось, оставался на одном месте — чуть выше неподвижного тускло-малинового диска заходящего солнца. Он словно завис в мертвой точке посредине гигантской плоской чаши, заполненной легчайшей нежно-лиловой дымкой. В шести тысячах футов под ними виднелось зеленовато-коричневое дно чаши: еле различимая мозаика широких болотистых речных пойм, островков тропического леса среди холмистых просторов растрескавшейся от зноя саванны, бездорожье сухих пальметтовых равнин, которые занимают большую часть покрытых дикой растительностью и непригодных для земледелия просторов на юге Алабамы и северо-западе Флориды. Где-то далеко справа стали проступать — постепенно, не нарушая иллюзию неподвижности — неясные причудливые контуры огромного серо-стального пятна. Это был Мексиканский залив.

Первые АТ-7 появились в армейской авиации только этим летом, на второй год войны. Предназначались они для обучения штурманов, и в кабине каждого самолета было три штурманских места, оснащенные креслом, столиком-планшетом, навигационным визиром с гироскопическим компасом, головными телефонами и ручным микрофоном. На задней перегородке кабины пилота, так, чтобы их могли видеть все три штурмана, располагались индикатор радиокомпаса и дополнительная приборная панель. Наверху был плексигласовый астрокупол с турелью для секстанта. Вдоль всего левого борта и в простенках между тремя прямоугольными иллюминаторами тянулись полки для сигнальных ракет, кислородных баллонов и так называемых быстро пристегивающихся парашютов; здесь же находился длинный картодержатель и откидное сиденье для инструктора — дополнительно к постоянному месту рядом с пилотом. Закрыв дверь в хвостовой части салона, пассажиры могли уединиться в крошечном отсеке химической уборной.

Хотя самолеты АТ-7 рассчитаны на пять человек, в этом летело семь. Все семеро были военнослужащие, приписанные либо к Управлению анализа боевых действий и потребностей армейской авиации (сокращенно АБДИП), организованному командованием ВВС в Оканаре, штат Флорида, либо к оканарской авиабазе. К стеклу третьего иллюминатора, радом с дверью, клейкой лентой была прикреплена продолговатая металлическая пластинка: две белые звезды на алом поле — знак того, что самолетом управляет командующий авиабазой в Оканаре генерал-майор Айра Н. Бил.

Генерал Бил прилетел сегодня утром из Оканары на авиабазу Селлерс, штат Миссисипи, с тремя своими нынешними спутниками: полковником Норманом Россом — инспектором авиации при штабе генерала Била, подполковником Бенни Каррикером — молодым летчиком-истребителем, служившим прежде с генералом за границей, и мастером-сержантом Домеником Пеллерино — старшим обслуживающего экипажа генерала Била. Трех остальных пассажиров — военнослужащих из Оканары, оказавшихся по тем или иным причинам в Селлерсе, — они подобрали уже на обратном пути.

Капитан Натаниел Хикс был послан в Селлерс по делам секции рапортов отдела нестандартных проектов. Лейтенант Аманда Турк из женской вспомогательной службы оказалась в Селлерсе случайно. Она прилетела только сегодня утром попутным самолетом из Де-Мойна, штат Айова, где прослушала семидневный курс по дисциплинарному уставу: с тех пор как женская вспомогательная служба вошла в состав сухопутных войск, этот устав стал обязательным и для пятисот с лишним женщин — офицеров и рядовых, — проходящих службу в Оканаре. Третий пассажир, молодой стройный негр, техник пятого класса из подразделения по обслуживанию оканарской авиабазы, возвращался из отпуска — он жил недалеко от Селлерса. На небольшом вещевом мешке краской было написано его имя: Мортимер Макинтайр-младший.

Лететь предстояло около трех часов, и пассажиры постарались устроиться поудобнее — насколько позволяли обстоятельства. Подполковник Каррикер занял место второго пилота рядом с генералом. Полковник Росс расположился на переднем штурманском месте. Он тотчас же достал из портфеля кипу бумаг и разложил их на столике-планшете; полковник целиком погрузился в работу и отрывался, только когда к нему обращался генерал Бил. Капитан Хикс сидел на среднем кресле. Он тоже разложил перед собой какие-то бумаги, но больше смотрел по сторонам и, несмотря на сильный шум моторов, болтал с лейтенантом Амандой Турк, сидевшей на третьем штурманском месте. Они были знакомы еще прежде, в Оканаре: Хиксу нередко приходилось получать у нее в библиотеке секретные документы.

Глядя на безмятежную позу сержанта Пеллерино — коренастого крепыша, устроившегося на откидном стуле у двери, — можно было подумать, что лучшее место досталось ему. Его добродушное, с грубоватыми чертами лицо дышало спокойствием: несмотря на все неудобства, он спал крепчайшим сном. Через открытую дверь хвостового отсека был виден техник пятого класса Макинтайр, сидевший на единственном оставшемся свободном месте — крышке химической уборной. Впрочем, его это нисколько не смущало. Он был согласен стоять или сидеть на полу, если бы ему приказали сесть на пол; но сержант Пеллерино открыл для него хвостовой отсек и разрешил расположиться в уборной. Чистенькая, отлично пригнанная форма ладно сидела на Макинтайре; старательно отглаженная пилотка с красно-белым кантом инженерных войск казалась еще чище рядом с атласной черной кожей. Летел он первый раз в жизни и, хотя раскрыл на коленях потрепанную книжку комиксов, все время робко поглядывал по сторонам, стараясь не упустить ни малейшей детали, чтобы вечером в казарме поразить сослуживцев рассказом о полете.

У генерала было мальчишеское лицо: худое, курносое, с туго натянутой кожей, — самый молодой двухзвездный генерал в ВВС; но сейчас он выглядел задумчивым и строгим. Он повернулся и, привалившись к мягкой спинке кресла первого пилота, продолжил разговор с полковником Россом. Минут десять назад они говорили о полковнике Вудмане с авиабазы Селлерс, и, видимо, все это время генерал думал о нем.

— Надо все-таки как-то помочь Вуди, — повысив голос, чтобы перекричать шум моторов, сказал генерал. — Есть идеи на этот счет, судья?

Полковник Росс, который действительно до войны был судьей, читал проект устава гарнизонной службы за номером 200-2. Десятый пункт устава, озаглавленный «Запретные зоны», гласил: Запрещается нахождение собак и кошек в следующих помещениях: штабах, командных пунктах, офицерских клубах, казармах, столовых, кухнях, плавательных бассейнах, а также в непосредственной близости от них. Он начертил карандашом знак вставки между словами офицерских клубах и казармах и написал сверху решительным почерком: гарнизонных магазинах военно-торговой службы. Потом поставил свои инициалы и переложил страницу в правую стопку.

Если бы полковник Росс женился в восемнадцать, а в девятнадцать стал отцом, генерал Бил по возрасту мог бы быть его сыном. Полковник снял очки и со сдержанной родительской нежностью взглянул на генерала Била. Очень крупный, но не полный, полковник Росс несколько огрузнел с годами. У него были большие голубые глаза; ежик седых, расчесанных на прямой пробор волос удлинял покрытое морщинами лицо. В зубах зажата короткая трубка. Он не спеша пару раз глубоко затянулся и вынул трубку изо рта.

— Ну, для начала я бы забрал у него бутылку из нижнего ящика стола, — произнес он.

— Да это понятно, — сказал генерал Бил.

Он был одет в несвежую рубашку цвета хаки, на расстегнутом мятом вороте блестели генеральские звезды. Рукава рубашки он закатал выше локтя. На левом запястье — изящный шведский штурманский хронометр размером в полдоллара в платиновом корпусе на платиновом браслете. На кисти правой руки болталась золотая пластинка с номером для опознания в случае аварии. Концы пластины соединялись массивной кованой золотой цепочкой. И элегантные часы, и браслет резко контрастировали с несвежей рубашкой и пилоткой, замызганной, как у первокурсников летного училища, которые нарочно пачкают и мнут пилотки, чтобы походить на бывалых асов.

Генерал снял пилотку, повесил ее на микрофон и пригладил ладонью каштановые волосы. Он стригся очень коротко, чтобы не была заметна курчавость, нарушающая, по его понятиям, уставное армейское единообразие.

— Как бы Вуди и из Селлерса не турнули, — сказал генерал Бил. — Тогда его дело табак. Он до сих пор уверен, что с ним обошлись несправедливо. Как будто мне приятно забирать у него самолет.

Полковник Росс дважды пыхнул трубкой.

— А что оставалось делать? — возразил он. — Есть директива штаба. Пора бы Вуди научиться выполнять приказы. И зачем он посылал эти телеграммы в Вашингтон?

— Вуди никак не наберет высоту, — сказал генерал Бил. — И дело не в том, что он поддает. Он и раньше не просыхал. Просто Вуди уже не тот, что прежде.

— Там, откуда я родом, в таких случаях говорят иначе, — проворчал полковник. — «Он уже не тот, что прежде, да и прежде был не тот».

— Ну нет, Вуди настоящий летчик, судья, уж я-то знаю. Он был моим первым командиром, когда я пришел в эскадрилью в Роквилле. Летал он классно, и вообще парень был что надо. Спросите любого, кто с ним тогда служил.

— Ну, я-то помню его еще по восемнадцатому году в Иссудене, так что знаком с ним дольше, чем вы. Может, летчик он и неплохой, но ведет себя всю жизнь безрассудно. Даже для летчика. И что-то не похоже, чтобы благоразумия у него с годами прибавилось, во всяком случае судя по тому, как он поливал командование, когда вы ходили разговаривать по телефону.

— Это кого же?

Подозрительные нотки в голосе генерала заставили полковника Росса улыбнуться.

— Да не вас, — сказал он. — Начальство в Форт-Уэрте. Считает, что у них на него зуб. Но если бы вы командовали в Селлерсе, и вам бы не поздоровилось — это уж как пить дать.

— Кстати, — сказал генерал, — знаете, кто у нас командовал тогда в Роквилле? Я имею в виду в авиационном депо? Майор Арнольд. А Вуди и тогда не разбирал: начальник — не начальник. Чем-то майор ему не глянулся, и он начал его подкалывать — дескать, служба информации должна представить майора к медали «За выдающиеся заслуги». И грозился, что не успокоится, пока не добьется для него этой награды. Я слышал, против Вуди даже хотели возбудить дело. Но потом как-то все утряслось. Кажется, он извинился. На Вуди нельзя долго сердиться. Он все-таки комический тип.

— Мы отклонились от линии пути, командир, — вмешался в разговор подполковник Каррикер.

Оба взглянули на компас.

— Вот черт, в самом деле, — сказал генерал. Он наклонился вперед и посмотрел вниз. — Там где-то впереди должна быть река, Апалачикола. Дай-ка на минутку твою карту, Бенни. — Он взял наушники и приложил один из телефонов к уху. — Зона «А». Мы ведь еще на листе Марианны? Тогда, если это река, мы не слишком ушли в сторону.

Полковник Росс снова принялся за бумаги. Среди прочего ему попалась копия рапорта полковника Вудмана — «комического типа», как выразился генерал, — в Вашингтон. Нет, все-таки Вуди дождется, подумал полковник, и кто-нибудь рассердится на него по-настоящему.

По собственному признанию полковника Вудмана, все дело было в несправедливом решении забрать у него этот злополучный АТ-7, на котором они сейчас летели назад, в Оканару. Однако Вудман уже дважды получал приказ отдать самолет генералу Билу, так что дальнейшие препирательства были бессмысленны. Упорство, с которым он продолжал борьбу, свидетельствовало, что потеря одного самолета — лишь повод, причины же конфликта гораздо глубже.

Другой бы на месте Вудмана оценил стремление генерала Била кончить дело по-хорошему — как-никак, он лично прилетел за самолетом в Селлерс. И полковнику Вудману следовало бы сделать ответный шаг к перемирию. Возможно, получив радиограмму о прибытии генерала Била, он поначалу так и собирался поступить. Во всяком случае, начальник столовой получил от него приказ: всеми правдами и неправдами раздобыть самые лучшие продукты и накормить генерала по первому разряду. Полковник Вудман вышел, как положено, встречать генерала Била на летное поле вместе с начальником штаба и офицером аэродромной службы. Но пока Вуди в кабинете ждал доклада командно-диспетчерского пункта, он, вероятно, успел пару раз приложиться к бутылке, которую полковник Росс некоторое время спустя углядел в неплотно закрытом нижнем ящике письменного стола.

Генерал прилетел на личном Б-25Б, по имени «Крошка Сэл», — красивой, ухоженной машине. Он лихо посадил самолет, развернулся и, сотрясая воздух ревом всех пяти моторов, подрулил к стоянке под завистливым взглядом полковника Вудмана. Самому Вуди приходилось довольствоваться раздолбанным одномоторным учебно-тренировочным АТ-6.

Генерал приветливо помахал Вудману из кабины. Потом произошло небольшое перемещение — генерал отстегнул парашют, лейтенант Майлз, пилот, пересел на его место, а другой пилот, лейтенант Ноубл, занял место лейтенанта Майлза. Значит, Б-25 сразу же полетит обратно в Оканару. Наконец нижний люк раскрылся, и генерал, ловко спустившись по трапу, вынырнул из-под брюха самолета.

Полковник Росс, спустившийся хоть и не столь молодцевато, вслед за генералом, застал следующую картину: Вуди, красный как рак, сначала стоял, хмуро уставившись на них налитыми кровью глазами и грозно подергивая нелепыми кавалерийскими усами, потом вдруг вразвалку двинулся им навстречу. Начальник штаба и офицер аэродромной службы, никак не ожидавшие такого явного нарушения устава, автоматически взяли под козырек, едва только генерал показался из-под самолета. Вуди, как видно, давно уже раз и навсегда решил никому и ни при каких обстоятельствах не отдавать честь и не поднял руку, даже когда генерал ответил на приветствие офицеров. Он приветствовал генерала Била следующими словами (впрочем, его непочтительность в какой-то мере смягчалась тем, что они теперь стояли лицом к лицу, и генерал протянул Вуди руку, которую тот вяло пожал):

— Слушайте, на хрена вам столько личных самолетов?

Видно было, что от несправедливых обид и разочарований нервы у полковника Вудмана на пределе. Он смертельно устал от бесконечных обещаний и наконец окончательно понял: рассчитывать больше не на что, его уже никогда не повысят и за границу служить не пошлют, а без этого в ВВС после войны нечего и думать о карьере. И теперь вот запихнули его в Селлерс-Филд — заштатную авиабазу, которую наспех переоборудуют в еще одну школу для подготовки штурманов.

Возможно, генерал Бил в какой-то мере понял состояние Вуди: во всяком случае, он попытался превратить все в шутку.

— Ну, много — не мало, — с улыбкой сказал он, — говорят: дают — бери, бьют — беги, — и взглянул через плечо на сержанта Пеллерино, который осторожно выгружал деревянный ящик из кормового люка. — Питьевая вода у тебя, надеюсь, найдется? Я тут прихватил кое-что, чем можно ее разбавить. Ящик настоящего шотландского виски — без шуток, прямо из Лондона. Старый дружок привез — так сказать, дар Британских ВВС. Пошли, Вуди, покажешь свое хозяйство. Говорят, порядочная дыра.

Полковник Вудман провел гостей в кабинет, и они раскупорили бутылку из генеральского ящика; но, может быть, первый раз в жизни даже виски вызывало у Вуди отвращение. Время от времени он бормотал бессвязные фразы, словно продолжал с кем-то спорить. Несколько раз он повторил ни к селу ни к городу — так, во всяком случае, показалось остальным: «Хоть убей, не понимаю… Какого дьявола они добиваются? По-моему, вообще никто уже ни хрена не знает…» Непонятно было, что он имел в виду: оканарскую авиабазу и АБДИП, программу подготовки штурманов или ход войны в целом. Единственное, что понял из всего этого бреда полковник Росс, — это то, что Вуди был пьян привычным мрачным опьянением.

По селектору передали, что генерала Била срочно вызывает Оканара, и генерал вышел к телефону в другую комнату. Полковник Вудман изо всех сил пытался собраться. Каррикер ушел проверять АТ-7, на котором им предстояло лететь обратно. Начальник штаба еще раньше отлучился по какому-то срочному делу. Полковник Росс остался с Вуди один на один.

— Пойми меня правильно, Норм, — сказал Вуди с видом человека, безропотно несущего свой крест, обращаясь так к полковнику Россу по праву — теперь, может быть, и не бесспорному — знакомства двадцатипятилетней давности. — Меня не то возмущает, что это вонючая дыра, каких мало. Я солдат и служу там, где прикажут.

Слова Вуди удивили полковника Росса. Если Вуди и не нравилось его назначение в Селлерс, то в последнее время он был настолько поглощен борьбой за свой АТ-7, что ни разу об этом не упомянул. И тут вдруг полковник Росс заметил, что Вудман с пьяным простодушием уставился на его эмблемы службы главного инспектора. Вуди, как видно, было невдомек, что его старый приятель служит в Оканаре, а не в Главном штабе в Вашингтоне и ничем не может ему помочь.

И полковник Вудман принялся горячо и страстно объяснять, что, собственно, его возмущает: все дело в том, что ему все здесь суют палки в колеса.

— Я тебе сообщу по секрету кое-какие фактики, — пообещал он, — так сказать, в частном порядке, на случай, если ты захочешь…

Тут уж Росс окончательно убедился, что правильно понял тайный смысл взглядов, которые Вуди бросал на его эмблемы. Не имея ни малейшего желания выслушивать пьяные слезливые жалобы, он перебил Вудмана и объяснил ему, что не имеет никакого отношения ни к главному инспектору в Вашингтоне, ни к штабу ВВС. Его направили служить в армейские ВВС, и он всего лишь инспектор при генерале Биле в Оканаре и не имеет никакой власти за пределами АБДИПа.

Но полковник Вудман не слушал. Он жарко дышал на Росса винным перегаром, теребил распухшими потными пальцами кожаный хлыст, который повсюду таскал с собой, и взахлеб живописал свои «фактики». Время от времени он ударял хлыстом по краю стола. Самое необходимое снаряжение нарочно задерживают, заявки не выполняются, сроки утвержденных и согласованных планов срываются. Если же ему все-таки дают то, что он просит, вскоре под тем или иным предлогом (тут он многозначительно взглянул на полковника Росса) забирают назад. Ему не дают квалифицированных специалистов и подрывают моральный дух гарнизона — нарочно посылают больше учебных групп, чем он в состоянии разместить и накормить.

Конечно, все это выглядит на первый взгляд совершенно естественным — так всегда бывает, когда в спешке формируют новую воинскую часть. Но в том-то и дело, что они действуют очень тонко. Под «они» полковник Вудман подразумевал некую враждебную «клику» в Форт-Уэрте. Члены клики занимали такие посты в штабе управления боевой подготовкой, что им ничего не стоило, шепнув пару слов кому нужно или положив под сукно важную бумагу, зарубить любой проект и сорвать любую программу. Он знает их всех поименно и готов представить неопровержимые доказательства.

Разумеется, полковник Росе может спросить (хотя на самом деле Росс ни о чем не спрашивал, а только молча попыхивал трубкой), почему же он не пойдет прямо к генералу Юнту и не представит свои доказательства? Хорошо, сейчас он ему объяснит. Полковник Вудман вскочил, резко распахнул дверь и, убедившись, что за дверью никого нет, снова закрыл ее. Потом с пьяной основательностью проверил, не включен ли селектор. Дело в том, что нити заговора тянутся далеко за пределы штаба управления боевой подготовкой. Так что идти к генералу Юнту бесполезно. Генерал тут бессилен что-либо сделать. Вуди точно известно, что генерал Юнт сказал своему начальнику штаба в разговоре про Селлерс: «Не захотят утонуть, так живо плавать научатся». Полковник Росс, конечно же, понимает, что тут имелось в виду. Кое-кто в Вашингтоне старается всячески вредить полковнику Вудману, чтобы его унизить, опозорить и в конце концов погубить.

Тут уж полковник Росс не смог скрыть своего удивления. Как Вуди, кадровый офицер, не понимает, что начальник управления боевой подготовкой — если он, конечно, в своем уме — не станет говорить ничего подобного ни своему начальнику штаба, ни кому бы то ни было! Если учебный центр в Селлерсе «пойдет ко дну», отвечать придется в первую очередь самому генералу Юнту.

Насчет прочих бед, реальных или мнимых, обрушившихся на голову Вудмана, полковник Росс не мог ничего сказать, но вот историю с АТ-7 он знал хорошо — во всяком случае, лучше, чем предполагал Вудман. Собственно, тут и знать-то особенно нечего. Из Вашингтона в Форт-Уэрт, а потом из Форт-Уэрта в Селлерс поступил приказ: передать один из имевшихся у полковника Вудмана АТ-7 в распоряжение генерала Била. Понятно, какому командиру понравится отдавать самолеты, но любому нормальному человеку, не страдающему манией преследования, достаточно было бы взглянуть на карту, чтобы понять, в чем дело: выбор пал на Селлерс лишь потому, что это ближайшая база к Оканаре, где имеются АТ-7. Кроме того, Вуди сам во всеуслышание заявлял, что база еще не готова — и вряд ли в скором времени будет готова — использовать все имеющиеся самолеты. Однако по негласным армейским законам каждый командир пытается первым делом оспорить такой приказ. В Форт-Уэрте не хуже полковника Вудмана усвоили нехитрый армейский принцип: запас пить-есть не просит. И точно так же, как полковник Вудман не раздумывая стал оспаривать приказ Форт-Уэрта, Форт-Уэрт в свою очередь пытался опротестовать приказ Вашингтона.

Вуди не замедлил разразиться рапортом начальнику штаба ВВС. Стоит ли говорить, что они с начальником штаба сто лет знакомы и Вуди летал с ним еще в те годы, когда его считали «комическим типом». В рапорте полковник Вудман сообщал, что все имеющиеся АТ-7 ему совершенно необходимы для выполнения учебной программы, и о том, чтобы отдать хотя бы один из них генералу Билу, не может быть и речи. В несколько туманной форме он изложил свои домыслы о происках командования в Форт-Уэрте. В заключение он прозрачно намекнул, что, если начальник штаба ВВС будет и впредь во всем потакать такой привилегированной, непонятно чем занимающейся организации, как АБДИП, это неизбежно приведет к дублированию в работе и напрасной трате сил и средств.

В то лето — второе лето с начала войны — обстановка в штабе армейской авиации была накалена до предела. Повсюду висели лозунги, призывающие к скорейшему выполнению самых сложных заданий и к еще более быстрому выполнению заданий явно невыполнимых. Каждый день приходилось срочно решать сотни неотложных вопросов. Работники штаба держали в голове тысячи самолетов, сотни тысяч солдат и офицеров и миллиарды долларов. Заботы об этой гигантской военной машине, которая, как они сами не уставали повторять, должна работать уже в процессе ее создания, не давали ни минуты покоя весь день и нередко заставляли ворочаться в постели ночью.

И вот в конце изнурительного рабочего дня приходит длиннейший идиотский рапорт, который в любом случае следовало направлять не к ним, а в Форт-Уэрт. Нет, вы подумайте: обращаться в штаб ВВС из-за одного учебного самолета! Да еще поучать, сколько самолетов держать в Селлерсе! У них этих аэродромов — замучаешься считать. А тут какой-то полковник выговаривает, что боевая подготовка ведется из рук юн плохо, и распекает за создание управления в Оканаре!

Если бы враги полковника Вудмана — пресловутая «клика» — и вправду захотели бы его извести, достаточно было сделать так, чтобы его взгляды и настроения стали известны в штабе ВВС. Вуди избавил их от хлопот — он сам изложил все черным по белому и скрепил своей подписью. Дальнейшее развитие событий, невольно подумал полковник Росс, свидетельствует скорее о том, что «определенные круги» в штабе ВВС попытались по старой дружбе покрыть Вуди и уберечь его от неприятностей. В штабе могли бы возмутиться (так этот Вудман вообразил, что у нас тут все решают личные связи?), положить рапорт на стол командующего армейскими ВВС, и уж тогда бы Вуди не поздоровилось. Могли бы назло послать копию рапорта в Форт-Уэрт и предоставить возможность самому Вудману оправдываться перед непосредственным начальством. Вместо этого ему прислали ответ прямо в Селлерс. Полковнику Вудману было категорически приказано немедленно, подчеркивалось — немедленно, отдать генералу Билу одну из находящихся в его распоряжении боевых единиц. Ему в самой резкой форме напоминали, что прямое обращение штаба авиабазы Селлерс в штаб армейской авиации недопустимо ни при каких, подчеркивалось — ни при каких, обстоятельствах.

Если у полковника Вудмана и были прежде какие-то шансы на повышение или назначение на ответственный пост, то теперь он их окончательно потерял. Впрочем, Вуди оставалось последнее утешение: твердо зная, что на карьере он может поставить крест, целиком посвятить себя бескорыстной службе на благо ВВС.

Генерал Бил снова повернулся к полковнику Россу.

— Ладно, черт с ним. И чего он так расстроился из-за этого самолета? Ужасно неприятно, но он должен меня понять. Мне позарез нужен самолет для ближних полетов. Я потому и просил. Какой смысл гонять «Сэл», скажем, в Орландо или в Тампу? Жрет уйму горючки. И для пассажиров никаких удобств, нужно все переделывать. А здесь даже трогать ничего не придется. — Генерал оглядел салон. — Нет, вы только посмотрите на Дэнни, — засмеялся он и показал на сержанта Пеллерино. — Ну и здоров спать — пушками не разбудишь. Вот бы мне так. Да, паршиво как-то вышло с Вуди — еще подумает, что я строю из себя большое начальство. Вы как насчет перекусить? Я бы чего-нибудь пожевал. — Потом, повернувшись к подполковнику Каррикеру, добавил: — Что, если автопилот включить, а, Бенни? А мы пока глянем, что вон в том пакете.

— Вас понял, — сказал Каррикер и положил на штурвал широкую крепкую руку; кожа на тыльной стороне ладони — гладкая и лоснящаяся — была пересажена с бедра после сильных ожогов. На месте ногтей, которые восстанавливаются не так быстро и, возможно, до конца никогда не восстановятся, остались лишь участки ороговевшей ткани. Выровняв штурвал, Бенни опустил изуродованную руку и взглянул на приборы. — Опять летим задрав нос, — сказал он. — Может, у нас еще один пассажир, в баке? — Он повернул голову и посмотрел в конец салона, туда, где техник пятого класса Макинтайр восседал на крышке химической уборной, словно петушок на насесте. — Поправь немного триммером руля высоты, командир, — попросил Бенни.

Генерал Бил передвинул рычаг на перегородке сзади.

— Нормально, — сказал Каррикер.

— Вуди, наверное, думает, я воспользовался тем, что старше по званию, и оттяпал у него самолет, — печально продолжал генерал Бил, обращаясь к Россу. — Да пока Вуди раскачается, ему новый дадут. Господи, ведь у него же осталось девять машин. — Он рассеянно взглянул на Каррикера, включавшего управление автопилотом. — Так ты не сможешь совместить диски, — сказал он.

— Да я и не пытался, — ответил Каррикер. Его мясистое лицо было совершенно спокойно; склонившись над приборной доской, он покосился на генерала. — Что загрустил, командир? — добродушно усмехнулся он, передвинул тумблер включения автопилота в положение готовности и придерживал его, пока не почувствовал, что автопилот заработал. — Захотелось снова в Колон-Бешар, к лягушатникам?

— Иди к черту, — засмеялся генерал Бил. Заметно повеселев, он поднял с полу большой бумажный пакет. — Ого! Никак слойки с кремом! Наверное, Дэнни успел сбегать в город.

Когда генерал попросил у Каррикера карту, полковник Росс надел очки и занялся бумагами. В самой толстой из папок были собраны копии донесений, служебные инструкции, докладные записки и отчеты пяти административных отделов АБДИПа и различных штабных секций. Поскольку едва ли один из сотни документов представлял для полковника интерес и требовал внимательного чтения, он лишь бегло пробегал их глазами и расписывался в конце страницы, а сам при этом продолжал думать о полковнике Вудмане.

Росс не ответил на последнее замечание генерала насчет Вуди, только кивнул головой в знак того, что слышал. Не хотелось поддерживать этот бесполезный, а для генерала, возможно, и болезненный разговор. В постоянной бескорыстной заботе генерала Била о Вуди явно чувствовались надрывные нотки. Судьба Вуди весьма поучительна. Она дает пищу для размышлений, заставляет человека задуматься, как заставляют задуматься внезапная болезнь или смерть давнишнего знакомого. Казалось бы, Вуди сам виноват во всех своих бедах, пусть сам и расхлебывает. Но он неизменно возбуждал в людях тоскливое чувство тревоги, напоминая, что никто в этом мире не застрахован от немилости судьбы, что есть на свете силы, неподвластные человеку и определяющие его судьбу. (Ведь вряд ли Вуди хотел стать тем, кем стал.) Силы эти, воздействуя на человека вопреки его воле или в согласии с его устремлениями, могут погубить, а могут и сделать в сорок лет генералом и открыть дорогу к высоким постам и славе.

Насколько полковник Росс мог судить, генералу Билу была не свойственна особая уверенность, столь схожая с самомнением и высокомерием, благодаря которой человек, делающий головокружительную карьеру, воспринимает свой успех как нечто само собой разумеющееся: наконец-то этот безумный мир, вообразивший, что может обойтись без него, признал (хотя позже, чем следовало) те выдающиеся достоинства, про которые он сам всегда знал. Росс был коротко знаком с генералом Билом и работал с ним уже несколько месяцев, но так и не решил, чему приписывает генерал свой успех по службе: удаче или своим талантам. Нельзя сказать, что генералу недоставало — или он думал, что ему недостает, — способностей, которые могли бы помочь и в самом деле помогли ему выдвинуться; но, быть может, он догадывался, что возможность применения на деле своих способностей — заслуга скорее внешних сил, чем собственных талантов. Такая скромность, по мнению полковника Росса, конечно, похвальна для человека, занимающего высокий пост, однако не скромность делает человека великим. Скромность обычно свойственна характерам простым, а не тем сложным, подчас малосимпатичным натурам, которые не только берутся вести за собой других, но благодаря некоему таинственному дару действительно в состоянии это сделать; тем одаренным, необычным и тщеславным людям, выходящим на авансцену при чрезвычайных обстоятельствах, когда вершится история.

Чрезвычайных обстоятельств в жизни генерала Била было предостаточно, и он, вне всякого сомнения, ни разу не ударил в грязь лицом; но, по мнению Росса, это были лишь испытания его как солдата, как человека действия, потребовавшие таких свойственных и простым натурам доблестей, как решительность и храбрость. Успешно, более того, с блеском выдержав все испытания, генерал Бил мог по-прежнему с присущей ему скромностью считать, что ему просто везет. Да и сам Росс придерживался того же мнения: Билу, конечно же, повезло. Счастлив тот, кто сумел добиться успеха, избегнув внутренних противоречий и мучительных душевных терзаний — вечных спутников великих людей, всех тех вдохновенных и несуразных характеров, которые нередко действуют по наитию, никогда не склоняют голову под ударами судьбы, потому что всегда страстно верят в свою звезду.

Еще в летном училище, двадцать лет назад, генерал Бил, и в те годы выглядевший моложе своих лет, выделялся незаурядными способностями и усердием в учебе, за что товарищи, по извечной школярской любви к кличкам, тотчас же окрестили его Наше Юное Дарование, или сокращенно Нюд. Военные летчики старшего поколения до сих пор так его и зовут; полковник Росс, кстати, не мог припомнить, чтобы кто-нибудь плохо отзывался о нем.

Полковник Росс понимал: это вовсе не означает, что Нюд пользовался всеобщей любовью. Настойчивость в учебе однокашники еще могут простить, особенно если она сочетается со скромностью и дружелюбием; беда в том, что такое рвение не может не снискать благоволения начальства, а уж этот грех замолить перед товарищами куда как трудно.

За годы службы в резерве полковник хорошо изучил армейские нравы и отлично представлял себе, с чем пришлось столкнуться юному Билу. Он с самого начала стал предметом пристального завистливого внимания сослуживцев, старавшихся найти изъяны в его профессиональной подготовке — как летчика и как офицера. Чтобы успешно выдержать столь строгий экзамен, нужно доказать, что ты самый лучший летчик и самый лучший офицер. Нюд — отличный летчик, ничего не скажешь; но, если представишь, как мало места на верхушке служебной пирамиды и что пряников всегда на всех не хватает, поневоле задумаешься: а так ли уж он хорош? Но, если даже он и впрямь безупречен и, что уж совсем невероятно, все единодушно признают, что он на голову выше прочих, все равно начальство вряд ли поспешит досрочно присвоить ему очередное воинское звание, во всяком случае в мирное время. В мирное время все в армии ждут. Выделишь кого-то лишь потому, что он способнее других, повысишь вопреки общему правилу — пойдут разговоры о любимчиках. А кому это нужно? Не лучше ли сперва проверить его на прочность: сумеет ли он стойко выдержать томительное ожидание и бесконечные задержки с присвоением званий? Если потеряет терпение и подаст в отставку — что ж, значит, чего-то в нем все-таки недоставало; так сложилось золотое армейское правило: всегда лучше погодить. Вот почему командирским любимцам бывает порой пробиться труднее других.

С Билом все было проще: собственная карьера его, видимо, нисколько не волновала. Полковник Росс услышал об этом еще в Вашингтоне, когда получил назначение в Оканару и узнал, что его командиром — после возвращения из Европы — будет генерал Бил. И если с годами Нюд все же поднялся выше, чем другие, и ему сходило с рук больше, чем прочим, не таким способным офицерам (которые, правда, были о себе самого высокого мнения), то вовсе не потому, что он выслуживался или был, что называется, тише воды, ниже травы. Напротив, он частенько наживал себе неприятности. При аттестации он редко получал оценку выше «отлично» (довольно низкая оценка в армии), потому что в его служебных характеристиках постоянно отмечались такие отрицательные черты, как импульсивность и дерзость. Впрочем, он ничуть не старался исправиться: видимо, внутренний голос подсказывал лейтенанту (впоследствии капитану) Билу, что это делалось лишь для отвода глаз, чтобы в случае чего доказать, что Нюд не пользуется никакими особыми привилегиями. И голос этот его не обманул. Когда стало ясно, что затянувшийся антракт между войнами подходит к концу, его без проволочек, двумя отдельными приказами за какие-нибудь два месяца, повысили до подполковника и направили на Филиппины. Он попал туда за три дня до того, как японские бомбардировщики уничтожили прямо на аэродромах двести двадцать один американский самолет — а их там было меньше трехсот.

Несколько раз Россу доводилось слышать скупые рассказы генерала Била об ужасах первых месяцев войны. Иногда во время совета командного состава или обсуждения планов работы АБДИПа, когда двери его кабинета охранялись бдительными часовыми, он неожиданно резко бросал: «Нет, это не пойдет» — в ответ на какие-нибудь предложения начальников отделов или возражения офицеров связи из Орландо, авиабаз Эглин или Райт. После чего, хмуро глядя в сторону на большую карту или на незажженную сигарету, которую он нервно вертел в пальцах до тех пор, пока не разламывал и не засыпал табаком листок с повесткой заседания, он рассказывал, в подтверждение своей правоты, что ему пришлось пережить на Айде и какие уроки следует извлечь из ошибок, допущенных в Николсе. Если те, кто придерживается иного мнения, не видели всего того, что повидал он, его святой долг настоять на своем, и дело здесь вовсе не в том, что он выше их по званию.

Все понимали: судить здесь вправе лишь тот, кто испытал подобное на своей шкуре, и слушали его молча, с суровыми и немного смущенными лицами, даже те из них — а такие всегда находились, — кто считал, что уроки сорок первого года уже устарели. Генерал Бил, разумеется, знал это не хуже других; более того, он сам много сделал, чтобы уроки эти и вправду устарели; но душевная боль и волнение мешали ему правильно оценить случившееся, тогда как для прочих, не переживших всего, что выпало на его долю, это были всего лишь бесстрастные факты, не более.

«Ну, хватит об этом», — вскоре обрывал себя генерал; его аргументы, как правило, сводились к нескольким коротким фразам, по большей части отрывочным, корявым: он пытался доказать, что прав, но при этом не хотел ничего рассказывать. Следовала долгая пауза.

Те, кто оставались при своем мнении, не спешили выкладывать возражения, и даже единомышленники понимали, что было бы бестактно сразу же продолжить разговор о делах. Кто-нибудь, неловко откашлявшись, спрашивал: «А вам там не приходилось встречаться с таким-то и таким-то?» — или вздыхал: «Дела…», пытаясь представить себя в этом аду, где все кругом рушится (говорят, в Николсе многие плакали, глядя, как Б-17 разламываются на куски и превращаются в груду бесполезного металла в море полыхающего бензина и окисленного алюминия), когда гибнут товарищи, отечество покрыть позором, катастрофа следует за катастрофой, когда смерть подстерегает на каждом шагу, когда не осталось самолетов, чтобы драться, когда не осталось даже надежды…

Да, страшное было время, думал полковник Росс. Весь январь и февраль подполковник Бил снова и снова собирал из обломков П-35 (эти самолеты устарели еще до начала войны) и каким-то чудом вылетал на разведку с самодельного аэродрома на Батанах. Нередко полеты заканчивались аварийной посадкой. Бросив самолет, Бил добирался до своих и сообщал о перемещениях противника, всякий раз лишь подтверждавших, что поражение полное и они обречены. Наверное, генерала Била и по сей день мучают воспоминания о событиях той поры — настолько страшных, что остается лишь поражаться, как человек в состоянии такое выдержать. Вспоминался в первую очередь даже не страх перед гибелью, а омерзение из-за невыносимых условий быта, когда днем думаешь только о еде, когда не в состоянии держаться на ногах от слабости; генерал Бил рассказывал Россу, что, страдая от дизентерии, он перед вылетом на смертельно опасные задания набивал брюки комбинезона старыми газетами.

И все же в глубине души полковник Росс подозревал, что многое в той жизни — включая и то, о чем генерал Бил сейчас не мог вспоминать без содрогания, — нравилось тогда подполковнику Билу, хотя, если сказать ему об этом сегодня, он искренне удивится, а может быть, и возмутится. Мало кто наделен даром читать в собственном сердце, и генерал Бил — не исключение; вряд ли, при всем желании, он в состоянии рассказать о себе больше того, что мы сами можем узнать по его поступкам.

В самом деле, если взглянуть на положение, в котором оказался подполковник Бил полтора года назад, с другой стороны, нетрудно догадаться, что такая жизнь не могла не приносить ему морального удовлетворения. Кто, кроме него, смог бы собрать этот П-35 и поднять его в воздух? Кто еще сумел бы ускользнуть от японских патрульных самолетов? Кому еще удалось бы, не свернув себе шею, посадить подбитый самолет и через несколько дней снова вылететь на нем в разведку? Несмотря на весь ужас и кажущуюся безысходность положения, его, несомненно, должна была тешить мысль о том, что он сделал все возможное и невозможное в столь сложной ситуации, не дрогнул — или, во всяком случае, не показал своего страха — перед лицом смертельной опасности и, несмотря ни на что, выстоял до конца.

А ведь и тут он был поставлен перед выбором очень и очень непростым, и Бил знал, что снова оказался на высоте. В середине марта потребовалось переправить на остров Минданао секретное Донесение на последнем П-40, еще способном подняться в воздух. Тут нужен был доброволец. Если летчику удастся выполнить задание, он спасется — один из всех. Это был не Бог весть какой шанс, но все же шанс. И к тому же единственный. Решить, кто должен лететь, было нелегко, хотя, с другой стороны, ответ был очевиден с самого начала. Вряд ли такой раздолбанный самолет долетит до Минданао. Но лететь должен пилот, у которого больше шансов справиться с заданием. Он должен воспользоваться этой последней возможностью, но при этом бросить товарищей на произвол судьбы; он обязан сделать эту попытку уцелеть и наслаждаться потом всеми радостями жизни: благополучием, комфортом, вкусной пищей, получать чины и награды. Решать предстояло подполковнику Билу, который знал, что никто не справится с этим полетом лучше, чем он.

Положение Била было не из завидных. Выбрать самого себя значило открыто признать то, с чем он всегда мысленно соглашался, когда об этом вслух говорили другие: что никто из сослуживцев не может сравниться с ним ни в находчивости, ни в летном искусстве. Более того, ему приходилось, отбросив ложную скромность, постоянно убеждать самого себя, что он действительно лучше других, чтобы как-то успокоить свою совесть, ведь он прекрасно понимал — ему просто отчаянно не хочется погибать, а все рассуждения о том, что тот, кто полетит, подвергнет себя еще большей опасности, чем те, кто остается, — всего лишь самообман. Даже если риск и вправду так велик, какой летчик откажется испытать судьбу? Он помнил, с какой неприязнью отзывались об одном очень видном офицере, который недавно удрал на материк, повинуясь приказу начальства и чувству долга перед родиной: он не мог допустить, чтобы страна лишилась столь выдающегося военного специалиста. Можно не сомневаться, что история о том, как подполковник Бил отдал себе приказ лететь, будет пересказываться с презрением (и не только в их гарнизоне) до конца его дней. А если его обнаружат патрульные самолеты японцев или дышащий на ладан мотор заглохнет где-нибудь над Филиппинским морем, ее будут помнить до тех пор, пока будет жив хоть один из воевавших на Батанах. И все же это было единственно правильное решение. Врожденные свойства характера и военная выучка помогли подполковнику Билу успешно справиться с этой деликатной проблемой; это был тот счастливый случай, когда сознание с его пониманием долга заставляет заявить во всеуслышание готов, а подсознание, хранящее столь любезное сердцу каждого человека идеальное представление о самом себе, тихо шепчет: ты должен.

Короче говоря, он полетел сам. И сумел благополучно доставить секретные бумаги на Минданао, за что его наградили «Серебряной звездой». Вскоре Билу присвоили звание полковника и послали в Австралию — нужно было срочно создать истребительную авиацию ПВО дарвинского порта. Около месяца он воевал на Новой Гвинее и, говорят, сбил два японских самолета. Потом его перевели в Седьмую воздушную армию, и в мае он стал бригадным генералом. В июле его вызвали в Вашингтон, а в сентябре или октябре послали с секретным заданием в Колон-Бешар.

Скорее всего, именно в Колон-Бешаре генерал резко пошел в гору. С каким заданием его туда посылали, Росс не знал; то, что и он этого не знает и никто, включая самого генерала, об этом никогда не упоминает, свидетельствовало о том, что задание было наисекретнейшее и затрагивало сферы большой политики. Впрочем, из промелькнувших в печати сообщений и случайных разговоров полковник Росс знал, что до того, как Колон-Бешар стал одним из многих пунктов службы перевозок ВВС на пересечении воздушных путей в северо-восточной Африке, там была французская военная авиабаза. Аэродром был построен прямо у подножия гор, в трехстах милях южнее Орана.

Генерал Бил прибыл туда за несколько месяцев до ноябрьского вторжения, так что, скорее всего, его послали для подготовки какой-то важной части этой операции, и он, как видно, успешно справился со своей задачей, несмотря на определенные трудности, на которые намекал Каррикер, когда упомянул про «лягушатников». Ну, во-первых: политическая ситуация во французской северной Африке была тогда очень сложной, да и вряд ли, думал полковник Росс, французы пришлись Билу по душе. С одной стороны, они, скорее всего, удивляли его легкомыслием и пристрастием к сухим винам, а с другой стороны, должны были раздражать его строгим соблюдением — даже среди нижних чинов — ненужных формальностей и вызывать презрение беззаветной любовью — даже среди высших чинов — к щедрым подаркам.

Вряд ли генерал Бил сам попросился в Колон-Бешар: его миссия там была слишком деликатной, так что решение о его направлении туда наверняка принималось на самом высоком уровне; однако вполне вероятно, что в виде поощрения верховное командование разрешило ему высказать свои пожелания на будущее. Он был направлен в Девятую воздушную армию, где его с радостью принял генерал Бреретон. Да и самого Била это назначение устраивало во всех отношениях. Хотя и в этот раз задача перед ним стояла не из легких, он четко знал, что от него требуется, и понимал, что лучше его никто с этим заданием не справится. Он еще достаточно молод, боевой летчик-истребитель — кому, как не ему, возглавить борьбу командования авиации против сильной и хорошо укоренившейся оппозиции в армии.

Дело в том, что авиацией в армии распоряжались общевойсковые начальники, и их полное невежество в летном деле имело для авиации самые пагубные последствия. Пора было с этим кончать. Надо взять руководство в свои руки. Нужно доказать пехотным генералам, что в авиации их методы управления не годятся. Для этого достаточно показать, насколько больше пользы принесет грамотное использование авиации, чем нынешнее неумелое ее применение. Сделать это должен офицер, который в состоянии спланировать и провести всю операцию; кроме того, он должен обладать высоким воинским званием и правом присутствовать на военных советах самого высшего уровня, чтобы иметь возможность высказаться самому и заставить других себя слушать. И сражение было выиграно; главная заслуга, считали в штабе ВВС, принадлежала, несомненно, генералу Билу; после его триумфа командование связывало взятие в мае Туниса и Бизерты исключительно с успешными действиями ВВС.

Что и говорить, это был блестящий успех. Представляю себе, какое это было великолепное зрелище, думал полковник Росс. Вот из-за горизонта появляется самолет генерала Била, за ним мчится целый рой истребителей; орудийный люк его машины открыт, весь боезапас израсходован; волосы генерала покрыты толстым слоем африканской пыли, глаза кажутся темными на красном от загара лице; он с трудом сдерживается, чтобы не запеть от счастья, хотя в отличие от большинства генералов знает на собственной шкуре, что война — это ад. Вот он проносится в четырехстах ярдах от взлетной полосы, быстро приближается, накренив самолет на крыло из-за неудобного бокового ветра, и наконец приземляется идеально на три точки — настоящий король воздуха. Около зон рассредоточения за дальним краем аэродрома из щелей выскакивает наземная обслуга: ведь долгое время сюда прилетали только немецкие самолеты. Люди срывают каски и швыряют их на землю. Они вопят, прыгают и дубасят друг друга от счастья, позабыв все прежние невзгоды. Господи, да вы только посмотрите на генерала! Вот это настоящий пилот! Нюд с войны вернулся!

II

Когда они вырулили на взлетную полосу Селлерс-Филда, капитан Натаниел Хикс последовал примеру сидящего впереди полковника Росса и с деловым видом достал из портфеля папки с бумагами. Это были собранные им за время трехнедельной командировки материалы для нового, исправленного издания наставления ВВС один дробь пятнадцать под названием «Тактика и методы боевых действий перехватчиков». Хотя наставление было написано совсем недавно — в апреле сорок второго, — оно уже устарело; честно говоря, оно устарело еще до того, как было опубликовано, потому что ни один из его составителей не участвовал в боевых действиях с восемнадцатого года.

Теперь, наконец, удалось договориться, какие части текста следует переделать, но за все три недели Хикс не встретил и двух летчиков, которые придерживались бы единого мнения о том, что же следует написать взамен. Хикс прилетел в Селлерс, чтобы узнать мнение майора Поста — летчика, известного еще со времен Американской добровольческой группы[1]. Майор воевал в Китае, потерял руку, но протез (кстати, очень хороший) носил редко — чем-то он ему не понравился, не нравилось ему и новое назначение (или, как он считал, ссылка) в Селлерс, не нравилась также должность офицера по оперативным вопросам. Вскоре капитан Хикс понял, что майор Пост — осознанно или неосознанно — испытывает антипатию ко всякому, у кого целы руки и ноги, особенно если он к тому же не летчик-истребитель, да еще явился из Оканары досаждать ему бессмысленными разговорами. Увидев, что у капитана Хикса нет ни пилотских «крылышек», ни орденских ленточек, Пост посмотрел на него с неприязнью и угрюмо выслушал объяснение о цели приезда. Потом спросил:

— А какого дьявола именно вам поручили переписывать это наставление?

Капитану Хиксу было уже тридцать восемь лет — на десять лет больше, чем майору Посту; до войны он был редактором журнала, и от него зависело, что именно будут читать и, следовательно, думать по тому или иному поводу, во что верить несколько сотен тысяч подписчиков, среди которых, возможно, был и майор Пост; тем не менее он вполне благодушно воспринял не слишком любезное замечание майора. Он не собирается сам переписывать наставление, объяснил Хикс, он лишь опрашивает опытных летчиков, что, по их мнению, следует изменить. Он запишет их замечания и на основе этого подготовит краткую сводку рекомендаций, которую передаст в Отдел учебных пособий штаба объединенных ВВС. А уж они составят и издадут новое наставление.

— Ну а от меня чего вы хотите? — спросил майор Пост.

Хорошо бы, объяснил капитан Хикс, чтобы майор — если, конечно, у него есть время — просмотрел текст старого наставления (вот, возьмите, пожалуйста, экземпляр, если у вас нет) и просто пометил все, что, как ему кажется, следует изменить. Капитан Хикс уже получил замечания капитана Уайли в школе тактической подготовки в Орландо и от…

— А это еще кто? — перебил его Пост; он взял из рук Хикса наставление и небрежно швырнул на письменный стол.

— Он служил в эскадрилье «Орел» на Мальте, — сказал капитан Хикс. — У него на счету семь фашистских самолетов.

— Фашистских, — усмехнулся майор. — Наверняка всего лишь макаронников.

— Пять из семи — немецкие, — уточнил Хикс. Характер у него был спокойный, выдержанный; он всегда готов был спрятать штатскую гордыню в карман и признать превосходство профессиональных военных — ведь, что ни говори, именно они действительно сражались с врагом. Но сейчас его раздражал безапелляционный тон майора, как, бывало, раздражали долгие, громогласные и бессмысленные споры с сотрудниками, не способными, как и большинство авторов, понять одну простую истину, не все, что интересно им самим, будет интересно и для широкого читателя.

На круглом открытом лице капитана Хикса всегда как в зеркале отражались все его чувства. У него были короткие курчавые светлые волосы и такие же светлые и тонкие — не более четверти дюйма — усики. Сейчас на скулах у него проступили красные пятна, усы воинственно затопорщились, глаза заблестели: несмотря на все свое миролюбие, за себя постоять он умел.

— Ну хорошо, допустим, я найду время, — раздраженно сказал майор Пост. — Дальше что? — с брюзгливой гримасой на худом смуглом лице он уставился в текст наставления, теребя темные, давно не стриженные волосы. — Вот это — просто откровенная чушь, — сказал он, — ткнув пальцем во введение, — никогда этого прежде не видел. Господи, что они, совсем спятили? Кому это вообще нужно?

— Не знаю, сэр, — ответил капитан Хикс. — Есть директива Совета ВВС. Мне приказано подготовить материалы. Мы были бы рады убрать, как вы сказали, «откровенную чушь», если вы нам подскажете, что именно.

— Да тут все сплошная чушь, — сказал майор. — Ладно, пропустим введение — я в этих делах мало что смыслю. Посмотрим дальше: «Тактика воздушного боя в истребительной авиации». Ну и ну! Начнем с того, Что… — Он замолчал и резким движением расстегнул пуговицы на рукаве рубашки. — Погодите, сниму эту чертову штуку, — сказал он, пытаясь правой рукой нащупать застежку протеза.

Хиксу стало совестно, что он разозлился на майора.

— Вам помочь? — предложил он.

— Ага, — прорычал майор. — Отстегните вот эти пряжки.

Когда Хикс выполнил его просьбу, майор снял протез и положил его на письменный стол. Пустой конец рукава он засунул в нагрудный карман, под «крылышки» старшего летчика.

— Мне эта хреновина нужна только, когда я летаю, — сказал он. — А в остальное время — пусть наши медики засунут ее себе…

Если когда несчастье, подобное тому, что обрушилось на майора Поста, происходит с человеком философского склада характера, тот не станет до конца дней оплакивать свою участь; призвав на помощь здравый смысл и запасшись терпением и самообладанием, он постарается приспособиться и научиться как можно лучше пользоваться хитроумной механической заменой, бесплатно предоставленной ему благодарным отечеством. Профессиональное чутье, всегда помогавшее Хиксу безошибочно определять круг тем, интересных для широкого читателя, было в значительной мере связано с интуитивным пониманием того, насколько людям не хватает терпения, самообладания и здравого смысла. И дело тут даже не в какой-то особой проницательности, хотя Хикс был достаточно проницательным человеком, а скорее просто в том, что самому Хиксу этих качеств явно недоставало.

Он не раздумывая, по первому побуждению предложил помощь майору Посту, в то время как иному, привыкшему взвешивать каждый шаг человеку такое предложение могло показаться бестактным, способным лишь еще больше разозлить майора. Но чутье подсказывало Хиксу, что майор недоволен собой и сам страдает от своей раздражительности. Если бы Хикс сделал вид, будто не замечает, что майору трудно справиться с застежками протеза, тот, возможно, воспринял бы это не как проявление такта и деликатности, а как свидетельство, что Хикс, так же как и он сам, не одобряет его поведения. А непринужденное предложение помочь означало, что Хикс, по-видимому, не видит ничего предосудительного ни в речах, ни в поступках майора.

Итак, кризис миновал, и отношения стали постепенно налаживаться. Правда, майор еще был настороже и все пытался отыскать какие-то доказательства того, что капитан Хикс мысленно обвиняет его в излишней раздражительности и высокомерии, то есть как раз в тех грехах, в которых он сам себя обвинял; уж тогда бы он смог — в справедливом негодовании — выказать свое недовольство капитаном Хиксом, ведь Хикс не летчик-истребитель, даже вообще не летчик.

Первая половина дня прошла вполне благополучно, и в конце концов майор Пост предложил Хиксу — почти дружеским тоном — выпить в офицерском клубе. Однако он все еще держался настороженно, готовый вспыхнуть в любую минуту. Когда Хикс помогал майору надевать протез, дверь тесного майорского кабинета, находившегося в самом конце коридора, раскрылась: в комнату бесцеремонно ввалился молодой офицер из летно-подъемного состава и застыл на месте от удивления.

— Какого дьявола, — заорал на него майор Пост, — какого дьявола вы претесь в кабинет! Вы что, не видите, что я занят? В следующий раз я вас просто вышвырну за дверь.

Позже, тщетно пытаясь заснуть в жаркой духоте миссисипской ночи, Натаниел Хикс с грустью размышлял о судьбе майора Поста. Хикса поселили в убогой комнате гостиницы для командированных офицеров вместе с артиллерийским капитаном, который не представился, потому что к приходу Хикса уже громогласно храпел и так и продолжал предаваться этому увлекательному занятию. Нельзя сказать, чтобы день прошел плодотворно с точки зрения работы над наставлением один дробь пятнадцать. Майор Пост был категорически не согласен с капитаном Уайли, в особенности насчет боевых порядков; не согласен он был и с мнением капитана Купера из прикомандированной к Оканаре группы британских ВВС, и с полковником Фоулсомом, начальником оканарского отдела анализа действий истребительной авиации. (Нет нужды говорить, что все трое полностью расходились во мнениях друг с другом.) У Хикса складывалось впечатление, что вся его деятельность — пустая трата времени.

Редакторский опыт подсказывал Натаниелу Хиксу, что следует делать в таких случаях. Нужно просто положить собранный материал на полку и тянуть с его публикацией до бесконечности, фактически исключив его из издательского плана. Еще два года назад он мог сам принять такое решение, и решение это было бы законом. Теперь дело обстояло иначе. Майор Уитни выслушает его возражения, скорее всего, с тревогой и неодобрением. Если капитан Хикс начнет настаивать на своем, тот может даже доложить полковнику, и тогда речь пойдет уже о невыполнении приказа. Подготовить материалы во что бы то ни стало! Разложить по алфавиту и выбросить в мусорную корзину.

Постоянное давление, которое Хикс ощущал в отделе нестандартных проектов АБДИПа, было внешне незаметным, но достаточно жестким. Это ощущение ежесекундного давления было, возможно, единственным, что роднило самых разных людей, ввергнутых в водоворот войны; это неизменное и, строго говоря, бессмысленное принуждение удручающе действовало на психику. Заведенный порядок и разумные планы шли кувырком. Люди то и дело спрашивали себя в полном недоумении: «А что, собственно, я здесь делаю?» Этот же вопрос задавал себе и Натаниел Хикс, но не был удовлетворен таким простым объяснением, что идет война, и, раз уж его все равно призовут, почему бы не записаться добровольцем; конечно, он мог сказать, будто его согревает мысль, что он сражается за правое дело, но, в конце концов, так ли уж это важно? Ввязавшись в драку, главное — победить, и жажда победы вызывает не меньший прилив энергии, чем мысль о справедливости борьбы или пьянящее чувство патриотизма.

Все это очевидные, лежащие на поверхности причины; ими можно объяснить, как те или иные поступки и побуждения привели к ситуации, когда ты оказался там, где ты есть, но они не дают ответа на жгучие вопросы, от которых нет покоя ни днем, ни ночью, и не могут примирить с абсурдностью происходящего. Разве не абсурд, что майор Пост остался без руки? У него всегда было две руки, и он к этому привык, точно так же, как Натаниел Хикс привык — во всяком случае, после окончания колледжа — вести размеренную жизнь, привык к своей работе, которую сам выбрал и в которой преуспел, привык, что у него есть жена и дети и собственный дом, купленный в рассрочку в Коннектикуте и еще до конца не оплаченный; будь на то его воля, он бы и дальше так жил да поживал. И он сам, и майор Пост — они оба воспринимали свое нынешнее положение с тревогой и недоверием; не жалели себя, не жаловались, просто им не давала покоя мысль, что это совсем не то, к чему они стремились.

Тут речь шла не о сознательной деятельности, когда человек решает что-то сделать и исполняет свое решение. Все, что с ними случилось, — случилось помимо их воли. Произошла концентрация темных сил, но не случайно и не беспричинно, а в соответствии с порядком, таящимся в самой природе вещей; так ураганы будут существовать на земле до тех пор, пока воздух расширяется при нагревании и сжимается при охлаждении. Когда буря достигает ураганной силы, вырывает с корнем деревья и сметает все на своем пути, нам остается лишь стойко пережить последствия, порой самые причудливые и неожиданные: эти силы могут, допустим, раздробить руку майора Поста японскими пулями калибра семь и семь десятых миллиметра или сделать так, что Натаниел Хикс окажется душной темной ночью в мокром от пота белье на койке в офицерской гостинице в Селлерсе.

И вот он лежит на этой койке, с удивлением разглядывая капитанские полоски на воротнике собственной рубашки, поблескивающие в проникающем из коридора через приоткрытую дверь слабом свете; рубашка висит на стуле вместе с брюками — косвенное доказательство того, что все это правда, что он действительно здесь. Завтра он наденет эту немыслимую форму, пройдет прохладными предрассветными сумерками в залитый желтым электрическим светом офицерский буфет, проглотит завтрак, отметит командировку в штабе, соберет вещмешок и отправится в оперативный отдел ждать попутного самолета во Флориду. Во Флориду, а не домой, в Коннектикут, где, проснувшись утром, он мог бы вспоминать армейскую службу как нелепый сон. Вместо этого ему придется досматривать свой сон в Оканаре, где он занимает довольно удобный номер вместе с капитаном Дачмином и капитаном Эндрюсом в отеле «Олеандровая башня».

А на следующий день, погруженный все в тот же сон, он окажется за письменным столом в кабинете, который он делит с капитаном Дачмином и лейтенантом Эдселлом в новом здании отдела нестандартных проектов, расположенном в сосновой роще в стороне от авиабазы. Во время сильной жары на бетонных блочных стенах здания конденсировалась влага от испарений близлежащих озер. Вентиляторы под незакрытыми стропилами покатых крыш чуть шевелят неподвижный знойный воздух. Вот-вот в кабинет деловитой трусцой вбежит майор Уитни, начальник секции, в которой служит Натаниел Хикс, и, озабоченно нависнув над его столом, скажет, что Вашингтон, или еще кто-нибудь, интересуется, как идут дела с ПН 1/15. Нельзя ли хотя бы приблизительно сказать, когда оно будет закончено?

Утром в Селлерсе поднялся небольшой переполох — поступило сообщение, что прилетает генерал Бил. Каждые пять минут майора Поста вызывал полковник Вудман узнать, нет ли сведений о расчетном времени прибытия. Около десяти часов на попутном Си-47 прилетела лейтенант Турк. Она с застенчивым и несколько напряженным видом вошла в оперативный отдел и была приятно удивлена, встретив там капитана Хикса.

— Ой, и вы здесь, — сказала она. — Не знаете, как мне добраться в Оканару? Я что-то совсем растерялась.

На вид ей еще не было тридцати; высокая, с ладной фигурой и очень тонкой, гладкой кожей; песчаного цвета волосы, довольно резко очерченный профиль и точеный нос. Взгляд светло-серых глаз выдавал прямой нрав, а тонкий, но подвижный рот придавал лицу приятное и чуть насмешливое выражение. Хикс слышал, что до войны она, кажется, работала в библиотеке — как бы там ни было, с работой в секретном отделе библиотеки оканарской авиабазы она справлялась прекрасно.

Собираясь в командировку в Де-Мойн, лейтенант Турк надела свою лучшую форму, поэтому, несмотря на усталый вид и слегка помятую юбку, она выглядела подтянутой и нарядной; на ней была шерстяная летняя форма, которая ей очень шла. Она даже не поленилась приколоть на погоны (уже не женской вспомогательной службы, а уставные, армейские) эмблемы АБДИПа — весьма причудливого вида цветные эмалевые значки: на фоне гор и восходящего солнца к небу сквозь облака вздымалась рука с серебряным самолетом на ладони. Эмблема была увенчана перчаткой, сжимающей пару серебряных крыльев, внизу на золоченом свитке был выведен девиз «Nec Tenui Ferar Penna». Тем, кто интересовался, что эти слова значат, охотно отвечали, что там написано: Держись подальше от Пенсильвании. Автором этой эмблемы был полковник Моубри, начальник штаба генерала Била. Говорят, что в спокойные предвоенные годы во время службы в Максвелле он посвящал свой досуг разработке мундиров и эмблем для различных служб и подразделений ВВС. Впрочем, слух о том, что он получает по двадцать пять центов с каждого комплекта, проданного в оканарском гарнизонном магазине — чему многие охотно верили, — разумеется, не имел под собой никаких оснований.

Появление лейтенанта Турк и просьба о помощи вывела капитана Хикса из спячки. До этого он сидел в кабинете майора Поста и вяло перепечатывал заметки, сделанные во время вчерашней беседы с майором. Сам Пост, пребывавший в мрачном расположении духа, от нечего делать распекал офицера-метеоролога за задержку утренней сводки; когда офицер аэродромной службы потребовал, чтобы самолеты не взлетали и не приземлялись в Селлерсе, пока генерала Била будут приветствовать на летном поле, майор сказал, что ему плевать на генерала, для него самое важное — его служебные обязанности; потом он придрался к штаб-сержанту, который доложил, что кончились бланки по форме 23. Время от времени он советовал капитану Хиксу выкинуть все его заметки куда подальше, потому что единственным результатом этих трудов будет публикация очередной муры. Тем не менее он сам пригласил Хикса в свой кабинет и разрешил подождать здесь самолет. Он сказал, что в ближайшие дни просмотрит рукопись, сделает пометки и перешлет в Оканару. Он даже добавил, что в случае, если генерал Бил не сможет взять с собой Хикса, он сам доставит его на самолете в Оканару. Если, конечно, будет исправный самолет, в чем он лично весьма сомневается, так как техническое обслуживание у них поставлено отвратительно.

Капитан Хикс рассказал лейтенанту Турк и о генерале Биле, и о предложении майора. Он постарается сделать все, что в его силах, чтобы ее взяли вместе с ним.

— Слава Богу, — воскликнула лейтенант Турк, — я и так уже почти что в самовольной отлучке. После семидневного курса я теперь крупный специалист по армейским уставам и военной юриспруденции. Мне бы не хотелось начинать службу на новой должности с консультирования начальника штаба о мере наказания за мой же собственный проступок.

Она старалась шутить, но видно было, что это дается ей нелегко. Наверняка ночью она почти не спала, подумал Хикс, а если и спала, то в неудобном кресле в холодной кабине самолета. Она выглядела усталой, страдала оттого, что негде помыться, и не знала, где найти уборную. Все уборные в оперативном отделе, с надписями для рядового состава и для офицерского состава, предназначались для мужчин.

Капитан Хикс вернулся в кабинет майора Поста и объяснил ситуацию. Пост что-то раздраженно проворчал, потом снял трубку и позвонил в группу управления отряда женской вспомогательной службы Селлерса. Потом повернулся к Хиксу.

— Там у входа стоит мой джип, — сказал он. — Скажите Джо, чтобы он ее подбросил.

— Огромное спасибо, — ответил Хикс. — Для девушек все это, честно говоря, тяжеловато.

— Тяжеловато! — с негодованием повторил майор Пост. — Да, по мне, это просто безумие — держать в армии женщин. Сперва понабирают баб, чтобы они маячили у всех перед глазами и доводили до белого каления здешних кобелей, а потом приходится вводить ограничения на выход за пределы гарнизона и держать по ночам патрули, чтобы они до них не добрались. И скажите Джо, чтобы тотчас ехал обратно. Он мне может скоро понадобиться.

— Ах, я вам так благодарна, — воскликнула лейтенант Турк. — Вы замечательный человек, капитан.

Она бодро вышла вместе с ним на улицу и села в машину. Водитель, коренастый рядовой первого класса, козырнул и, выбрав из пачки голубую квадратную карточку с большой полоской второго лейтенанта, сунул ее в рамку на ветровом стекле. Потом нажал на газ, машина взревела и умчалась прочь.

Когда Натаниел Хикс вернулся в кабинет майора, тот, оторвавшись от телефонной трубки, сказал:

— Боже милостивый! Похоже, у вас в Оканаре никого не осталось. Тут на КПП какой-то ваш парень. Хочет, чтобы его подбросили в Оканару. Они что, думают, у нас тут железнодорожная компания? Какой-то черномазый из инженерных войск. У него отпускное свидетельство по сегодняшний день, поэтому начальник военной полиции его задержал. Будете принимать меры?

— Честно говоря, не знаю, чем могу ему помочь, — сказал Хикс. — Но как его могли задержать, если у него еще не кончился срок отпуска?

— Очень просто, — ответил Пост. — Он должен вернуться в Оканару сегодня до полуночи. А может он туда попасть к этому времени? Я лично сомневаюсь. Так что завтра утром или от силы через день начальник полиции, вероятно, получит телеграмму с просьбой разыскать этого парня. Поэтому он считает, что если оставит его до этого времени на гауптвахте, то по крайней мере будет точно знать, где искать.

— Но это же черт знает что такое, — возмутился Хикс. — Выходит, они собираются держать его до тех пор, пока он действительно не окажется в самовольной отлучке? Но это же…

— Стоп, стоп. Что вы на меня-то всех чертей вешаете, дьявол вас побери, — прервал его майор Пост. — Не я же его задержал. Мне на него вообще наплевать. Ему нужно вернуться в Оканару, а у нас нет сейчас оказии. — Потом сказал в трубку: — Пришлите его ко мне. У меня здесь офицер из Оканары, он с ним разберется. — И бросил трубку. — Он что, воображал, что ему организуют спецрейс? Он же знал, когда ему нужно вернуться. Почему же не выехал вовремя? Вот ведь безмозглый черномазый! Если вам его так жаль, сами и решайте.

— Я просто не представляю, чем могу ему помочь, майор, — сухо ответил капитан Хикс. — Он, наверное, числится в одном из обслуживающих подразделений базы. К сожалению, я не очень разбираюсь в организационной структуре…

— Ну, это уж не моя забота, приятель, — сказал майор Пост. Снова зазвонил телефон, он схватил трубку и рявкнул: — Офицер по оперативным вопросам. — Некоторое время он молча слушал, потом закричал в открытую дверь: — Запишите: бэ-двадцать пятый генерала Била из Оканары на одиннадцать ноль-ноль. Найдите офицера аэродромной службы, он где-то на поле болтается. Да, и позвоните полковнику Вудману.

Некоторое время они молча занимались каждый своим делом. Потом майор Пост посмотрел в окно и сказал:

— А вот и ваш черномазый, капитан. Только, ради Бога, не водите его сюда.

Натаниел Хикс вышел на автомобильную стоянку позади здания оперативного отдела. У Хикса не было расовых предрассудков, и от многих майорских эпитетов его просто коробило; его всегда раздражал самоуверенный тон, с которым люди, обремененные предрассудками, разглагольствовали на эту тему; и все же в глубине души он не мог не признать, что в целом майор Пост прав. Каждый солдат должен сам позаботиться о том, чтобы вовремя вернуться в часть.

Когда-то в офицерской школе в Майами Хикс, мучаясь от жары и переутомления, прослушал шестичасовой курс по ротной дисциплинарной практике; но это было год назад, если не больше. Он смутно помнил, что, кажется, существует какой-то формуляр, или как это там называется, который нужно заполнить, чтобы продлить краткосрочный отпуск; но не представлял, где его получить и кто может его выдать. Разве он имеет право решать дисциплинарные вопросы, тем более если речь идет о служащих инженерного корпуса? Конечно, его до глубины души возмутило поведение начальника военной полиции, но чем сам Хикс может помочь этому парню?

Так и не решив, что делать, он прошел по прокаленной солнцем гариевой дорожке к грузовику со скамейками в кузове; оттуда навстречу Хиксу спустились двое: молодой негр, совсем еще мальчишка, с нашивками техника пятого класса на рукаве, и военный полицейский — и отдали ему честь.

— Я капитан Хикс из Оканары, — сказал он, — что случилось, капрал?

— Меня арестовали, сэр, — ответил юноша. — А за что — не знаю. — Он склонил голову набок, видно было, что он очень огорчен и встревожен; затем, спохватившись, снова стал по стойке «смирно».

— Вольно, вольно, — несколько неуверенно сказал Хикс. Потом повернулся к полицейскому: — За что его арестовали?

— Он не арестован, сэр. А вообще-то лучше спросите капитана Брукса. Он попросил задержать его до тех пор, пока мы не свяжемся с майором Постом.

— У вас есть отпускное свидетельство, капрал? — спросил Хикс.

— Нет, сэр. — Он испуганно завертел глазами, потом снова тоскливо уставился Хиксу в подбородок. — У меня его нет, капитан. У меня его забрали на КПП, а назад не вернули. Но до этого у меня свидетельство было.

— Где его бумаги? — спросил Натаниел Хикс полицейского.

— Их переслали капитану Бруксу, начальнику военной полиции, сэр. Они должны быть у него.

— Так… Послушайте, капрал, — сказал Хикс. — Когда вам было предписано вернуться на службу?

— Там сказано, сегодня, сэр.

— Но как вы рассчитывали сегодня вернуться? Ведь это же немыслимо. Вы знаете, сколько отсюда до Оканары?

— Так точно, сэр. Сюда я на поездах два дня добирался.

— Ну так почему же вы вовремя не выехали обратно? У вас что, денег не было? Или, может, вы обратный билет потеряли?

— Нет, сэр. Я его не терял. Я отдал билет человеку на станции, и он вернул мне деньги. Я как только приехал, так сразу же и отдал.

— Но капрал, зачем же вы это сделали? Вы же знали, что вам придется возвращаться? — Натаниел Хикс перевел дух. — Или вы сперва решили дезертировать, а потом передумали?

— Ну что вы, сэр! Просто мне сказали, что обратно я смогу полететь самолетом. Так мне сказали, сэр.

— Кто сказал?

— Сержант, сэр. Сержант из моего отделения. Сержант Роджерс. И еще лейтенант. Лейтенант Андерсон мне то же самое сказал.

Натаниел Хикс в недоумении уставился на капрала.

— Так вы хотите сказать, что они не возражали против того, чтобы вы вернулись самолетом? — сказал он.

— Да, сэр. Они оба так сказали. Я знаю, что здесь большой аэродром, я ведь здесь рядом живу. Один парень из нашего взвода тоже возвращался из отпуска самолетом.

— Все это так, — сказал Хикс. — Если есть попутный самолет и свободное место, вас могут взять. Но вы же не знали, будет ли самолет на Оканару и найдется ли для вас место. Как вы этого не понимаете?

— Но тот парень, который вернулся из отпуска самолетом, он сказал, сэр, что можно просто прийти на аэродром и сказать офицеру, куда тебе нужно, даже платить не надо…

— Полковник Вудман, капитан, — сказал полицейский.

К дверям подкатила штабная машина, и из нее не без труда выбрался краснолицый усатый полковник с хлыстом для верховой езды в руках. Натаниел Хикс вместе с другими сделал поворот кругом и отдал честь. Полковник двумя пальцами прикоснулся к козырьку фуражки и скрылся в здании оперативного отдела.

Капитан Хикс некоторое время пытался вспомнить, о чем он говорил, когда его перебили. Полицейский переступил с ноги на ногу и поправил белый шнур аксельбанта. Чернокожий юноша стоял и молча ждал, что скажет капитан.

— Вот что, капрал, — произнес наконец Хикс. — Ваш приятель все напутал. Вам нужно было спросить как следует у лейтенанта, и он бы вам все объяснил. А теперь, боюсь, вы здорово влипли. Как вас зовут?

— Мортимер Макинтайр-младший, сэр. Личный номер…

Натаниел достал из кармана рубашки блокнот и записал.

— Ладно, я попробую что-нибудь сделать, — сказал он.

У него мелькнула досадная мысль, что, если в самолете действительно найдется свободное место, стоящему перед ним безмозглому черномазому — если воспользоваться выражением майора Поста — гораздо важнее попасть сегодня в Оканару, чем ему и лейтенанту Турк. Эта мысль вызвала у него раздражение, потому что ему совершенно не улыбалось провести еще один день в Селлерсе; и с какой стати он должен здесь торчать — лишь потому, видите ли, что Мортимер Макинтайр-младший (Господи, ну и имена же у них!) поверил, как идиот, дурацким рассказам какого-то кретина, да еще и сам все напутал и, не удосужившись проверить, даже не подумав навести вполне естественные в таких случаях справки, объявился в блаженном простодушии на КПП в Селлерсе, уверенный, что все военно-воздушные силы только и ждут того, чтобы доставить его обратно в часть. С трудом сдержав раздражение, Хикс строго взглянул на капрала.

— Есть тут один вариант, — сурово сказал он. — Но даже если будут свободные места, то кроме вас есть и другие желающие, так что шансов очень мало. — Он повернулся к полицейскому. — Что вы собираетесь с ним делать?

— Думаю, пожалуй, лучше отвести его обратно на гауптвахту, сэр. Если, конечно, майор Пост не захочет взять его под свою ответственность.

— Нет, — сказал Хикс, — майора мне неудобно просить. Поесть ему хотя бы дадут?

— Конечно, капитан. Я же сказал, мы не собираемся сажать его под арест.

Капрал Макинтайр грустно глядел себе под ноги. Губы его беззвучно шевелились, время от времени он проводил по ним языком. Натаниел Хикс вдруг вспомнил храп артиллерийского капитана, вспомнил стоны и вздохи в туманной темноте, причудливые изгибы невеселых мыслей, мучивших его утомленный мозг всю прошлую ночь. Мортимер Макинтайр-младший понял из всего этого только одно — он по-прежнему остается во власти белого полицейского. Офицер из Оканары не сумел выручить его из беды и только сказал, что другие люди прежде говорили ему неправду. Он еще ниже склонил голову — было видно, что он не знает, куда спрятать черное мальчишеское подвижное лицо.

Натаниел Хикс вдруг со стыдом и ужасом понял, что капрал вот-вот заплачет.

— Хорошо, проследите, чтобы его накормили, — поспешно и нарочно громко добавил он. — Передайте капитану — как его, Бруксу? — что я доложу генералу Билу, он сегодня сюда прилетит; пусть до этого времени ничего не предпринимает. И нужно вернуть капралу бумаги. Может быть, генерал захочет на них взглянуть. — Эта неожиданно пришедшая в голову мысль подсказала ему еще одну идею. — Потому что, если генерал не сможет взять капрала на своем самолете, — сказал Хикс, — он наверняка продлит ему отпуск, и тогда он сможет вернуться в часть поездом. Если у капитана Брукса будут ко мне вопросы, пусть позвонит в оперативный отдел — моя фамилия Хикс. Ясно?

— Так точно, сэр.

— Вот что, Макинтайр, — сказал Хикс капралу. — Сейчас вы пойдете с ним, и вас покормят. Когда что-нибудь прояснится, я сообщу.

Однако если на полицейского и произвело впечатление небрежное упоминание генерала Била, то Мортимер Макинтайр-младший явно ничего не понял. Он скорбно взглянул на Хикса и спросил:

— Так меня снова отправят на гауптвахту?

— Только временно, чтобы покормить.

Двадцать минут спустя Натаниел Хикс уже наблюдал из окна оперативного отдела церемонию встречи генерала Била. Он никак не мог решить, удобно ли будет обратиться с просьбой прямо к генералу; поэтому, увидев, как по трапу спускается полковник Росс, он обрадовался и поспешно вышел в коридор, проходящий сквозь здание оперативного отдела к выходу во двор, где стояли машины для генерала и его свиты. Даже если полковник Росс не помнит его фамилию, то уж в лицо знает наверняка. Дело в том, что полковник жил с женой в одном из коттеджей на территории отеля «Олеандровая башня». Когда Хикса перевели в Оканару, он перегнал туда свой автомобиль и несколько раз подвозил полковника на базу.

Как он и рассчитывал, генерал вместе со свитой направился по коридору. Хикс встал по стойке «смирно» и, выждав, когда генерал и полковник Вудман прошли мимо, окликнул полковника Росса.

Полковник шел по коридору вслед за генералом вместе с начальником штаба базы Селлерс. Услышав приветствие Хикса, он повернул голову и остановился.

— А, здравствуйте, молодой человек, — сказал он. — Вы-то мне как раз и нужны. Я узнал, что вы здесь, и собирался вас искать. — И, повернувшись к начальнику штаба, спросил: — Мы ведь поедем в другой машине, не с генералом? Мне нужно переговорить с капитаном. Буду через минуту. — Он подошел к Хиксу, положил руку ему на плечо и сказал: — Я вчера вечером оказался в ваших краях. Видел этого высокого парня, с которым вы вместе живете, — Дачмина. Он и сказал мне, что вы в Селлерсе. Когда собираетесь обратно?

Хиксу стало немного не по себе, что его разыскивает инспектор ВВС.

— Как раз в связи с этим я и хотел обратиться к вам, сэр, — сказал он.

— А в чем дело?

Когда Хикс изложил ему свою просьбу, полковник Росс задумался.

— Так, говорите, вас трое, — сказал он. — Не знаю. Нужно спросить Каррикера. Обратно мы летим на другом самолете. Не отлучайтесь пока из командно-диспетчерского пункта, я дам вам знать. Думаю, вас-то мы обязательно возьмем.

— Видите ли, сэр, дело в том, что, может быть, другим важнее улететь с вами, чем мне…

— Сомневаюсь. Старик хочет с вами поговорить. — Он рассмеялся. — Так что лучше вам никуда отсюда пока не выходить.

— О чем генерал хочет со мной говорить, сэр?

— Он сам вам скажет. — Полковник Росс снова рассмеялся. — Ну-ну, во всяком случае, расстреливать вас не собираются. По крайней мере в ближайшее время. Послушайте, Хикс, вы знакомы с женой генерала?

— Нет, сэр. Я, конечно, видел ее в тот раз, на приеме. Но…

— Дело в том, что она — сестра полковника Култарда. Он у них был вчера вечером, и тут как-то всплыло ваше имя. У генерала есть насчет вас одна идея. Ну ладно. Пусть ваши друзья будут наготове, может быть, удастся для них что-нибудь сделать.

И он ушел, оставив Натаниела Хикса в весьма беспокойном состоянии, поскольку капитан уже достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что прожекты, рождавшиеся в голове начальства, когда «всплывало» его имя, обычно не предвещали для него ничего хорошего.

Лейтенант Аманда Турк попыталась поудобней устроиться на доставшемся ей месте. Не без труда она положила ногу на ногу под низким штурманским столиком. Повернувшись к Хиксу, она продолжила свой рассказ — негромко, но отчетливо выговаривая каждое слово, так что Хикс слышал ее даже сквозь шум моторов, впрочем не такой уж и сильный в отлично изолированной кабине.

— Нет, это надо было видеть! Уж не знаю, то ли она вообразила, что это ее долг, то ли просто из любопытства, но как-то днем вдруг заявилась к нам — и как назло в семнадцать тридцать. Сначала она позвонила сержанту в комнату отдыха для рядовых женской вспомогательной службы и сказала, что приедет, и попала-то как раз на эту дурищу Хоган. Дело в том, что до того, как оборудовали квартиры для несемейных офицеров, все офицеры женской вспомогательной службы размещались на верхнем этаже казармы — ну той, знаете, самой крайней. Но мы занимали не все здание. Внизу еще были комната отдыха и прачечная. Жутко неудобно. В комнатах просто настоящая свалка — некуда вещи положить.

Она взглянула на спину сидящего впереди полковника Росса, словно желая убедиться, что тот не слышит ее за приглушенным, но ни на секунду не смолкающим гулом двигателей.

— Так вот, эта дуреха и не подумала подняться к нам, чтобы предупредить. Она просто обезумела, стала наводить порядок в комнате отдыха, понеслась в другие казармы, в столовую и так далее с вестью, что госпожа генеральша собирается к нам с инспекцией, велела всем девушкам умыться и быть наготове. Взбаламутив всю округу, Хоган вернулась обратно в комнату отдыха где-то в семнадцать двадцать девять. А день был ужасно жаркий, полковник Моубри с утра торчал у нас в отделе — требовал, чтобы я нашла ему какую-то дурацкую инструкцию, которой у нас отродясь не было; поэтому когда я наконец освободилась, то сразу же поднялась к себе, разделась, накинула купальный халат и спустилась на первый этаж принять душ; кстати, еще одно из замечательных удобств в нашей казарме: наверху умыться негде и, чтобы попасть в душевые на первом этаже, нужно проходить через комнату отдыха, пытаясь всем своим видом изобразить, что можно оставаться офицером и настоящей леди даже в халате. Короче, Хоган видит, как я по стеночке пробираюсь через комнату отдыха, облаченная в старый купальный халатик, с полотенцем через плечо, и чуть не падает: «Как, разве вас не предупредили, мэм? Миссис Бил будет здесь с минуты на минуту — да вон она, кажется, идет».

Гляжу — о Господи! И правда! — Лейтенант Турк всплеснула руками. — Она и в самом деле уже подходит к двери. Я, конечно, могла бы спрятаться в умывальной, но ведь наши на втором этаже ни о чем не подозревают и в комнате полный кавардак! Все, кто уже освободился от службы, обычно сразу же раздеваются и, побросав на пол пропотевшую за день одежду, лежат чуть живые на койках в чем мать родила под вентилятором, с высунутым от жары языком. Поэтому я, как и подобает добродетельной девушке, никогда не бросающей друзей в беде, понеслась обратно наверх, крикнув Хоган, чтобы она задержала генеральшу, повела бы ее в столовую, на кухню — куда угодно. Но Хоган от волнения уже ничего не соображала. В комнате отдыха вместе с ней было еще несколько девушек, и не успела я выйти, как услышала ее вопль: «Встать смирно!» Ведь так же не положено, правда? Разве полагается подавать команду «смирно», когда приходит жена генерала? Ну, как бы то ни было, она такую команду дала, а я побежала наверх обрадовать наших.

А тем временем, — сделав большие глаза, продолжала лейтенант Турк, — госпожа генеральша потребовала вызвать начальника штаба. Видимо, полагала, что ее должен встречать кто-то посолидней, чем эта бедолага Хоган. Но капитана Бертон на месте не оказалось. Она в тот день поехала в госпиталь навестить нашу девушку, которая уже неделю как пропала и числилась в самоволке. Ее нашли в одном из домиков в туристском кемпинге. Она рассказала, что ее схватили четверо солдат, напоили каким-то наркотиком и потом несколько дней подряд насиловали. Причем она ничего не могла поделать — этот наркотик так подействовал на голосовые связки, что, когда она пыталась кричать, изо рта у нее вырывался еле слышный писк. Бедняжка Бертон прежде почти не сталкивалась с неприглядными сторонами жизни, и ей не так-то легко было все это переварить. Короче говоря, старшей вместо нее оставалась Мэри Липпа.

Хоган об этом знала, и — вот дубина! — вместо того, чтобы сделать так, как я ей велела, выложила генеральше, что лейтенант Липпа находится на втором этаже. Та сразу же поднялась к нам наверх — ей-Богу, она просто прелесть! — со словами: «Пожалуйста, девушки, не обращайте на меня внимания». Мэри еще не успела раздеться, поэтому смело выступила вперед и сделала отчаянную попытку выставить ее из комнаты и увести куда-нибудь в другое место. Но не тут-то было. Видимо, генеральша перед тем, как к нам прийти, пропустила пару коктейлей с ромом в офицерском клубе. Не скажу, что она нарезалась — просто ей было хорошо, и она пребывала в благодушном расположении духа. Она уселась на мою койку, закурила и сказала, что мы можем звать ее Сэл. Господи, я, кажется, к ней несправедлива; ей просто хотелось с нами подружиться. И она пообещала поговорить с «Айрой», чтобы нас перевели в другое здание…

Ведь дело-то вот в чем, и любая женщина должна это понимать: мы тут ютимся Бог знает в каких условиях, а она, видите ли, заявляется поглядеть, чем она может помочь бедняжкам, — нет уж, покорнейше благодарим. Лежишь вся взмокшая, на голове Бог знает что творится, казенное белье — хоть выжимай, на солдатском сундучке красуются полупустой пузырек с лаком для ногтей и дезодорант, и тут она входит вся разряженная и просит, чтобы ее звали просто Сэл. Может быть, это из-за жары, но хотелось упасть на койку и завыть от досады. По-моему, командующий мог бы найти жену и получше — за него бы любая пошла, а он вот кого выбрал.

— Неужели он настолько неотразим? — спросил Хикс.

— Мне лично он кажется привлекательным, — сказала лейтенант Турк. — Но, возможно, все дело в особой атмосфере в казарме — знаете, когда много одиноких женщин живет вместе… Даже у самых жизнерадостных, таких, как Бертон, наверняка есть какое-то отклонение. — Она удрученно покачала головой. — Да разве нормальная женщина пойдет в армию?

— Ну а что же не в порядке у вас?

— Вы большой мастер задавать тактичные вопросы, капитан. Напомните мне как-нибудь — я вам расскажу. Это невероятно длинная и скучная история. — Она слегка порозовела. Видимо, мысли ее потекли в ином направлении, потому что вдруг она сказала: — Вы когда-нибудь задумывались о том, что женщин в общем-то нельзя считать полноценными личностями — ну, такими же, как мужчины? Оттого-то почти все они и стремятся выйти замуж.

— В самом деле? — сказал Хикс. — Надо будет сказать жене.

— Наверняка она и так это знает. Правда, у нее есть одно преимущество — она красива. Так что ее знания чисто теоретические…

— Откуда вы знаете, что она красивая?

— Видела месяц назад, когда она к вам приезжала. Мы же здесь всё сразу замечаем. Вы бываете у нас в отделе, а нам всегда интересно, какая у кого жена. Мы с Липпой зарезервировали номер в «Башне» на все субботы и воскресенья. Вам-то эта гостиница кажется так себе, потому что вы там все время живете. Но для нас это — просто рай, уверяю вас. Собственная ванна. Отдельная комната. Хочешь — можно запереть двери. Мы приходим туда в субботу часов в пять и можем не возвращаться в часть до десяти вечера в воскресенье. А когда спускаемся в столовую, то уж глядим во все глаза. Так что я знаю жен всех, кто приходит к нам в библиотеку. Время от времени я говорю Липпе что-нибудь вроде: «Посмотри, только сразу не оборачивайся. Знаешь майора такого-то из бомбардировочной эскадрильи? По-моему, это его жена». Но Липпа все равно тут же поворачивается и, как следует разглядев ее, изрекает: «Она его лет на десять старше. И для чего только женщины красят волосы? Во всяком случае, нас-то им все равно не провести». Так что мы прекрасно проводим время.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Хикс. — Но вы обещали рассказать, почему девушки выходят замуж.

— Пожалуйста. Хорошенькие девушки вряд ли об этом часто задумываются; но и им приходится порой признать, что женщине время от времени просто необходим мужчина. Я не имею в виду любовные утехи или продолжение рода. Он нужен для множества самых разнообразных целей. Вся наша экономика построена на мужчинах, подобно тому как жизнь некоторых первобытных племен когда-то целиком основывалась на определенных домашних животных. Вот, например, яки — вы, наверное, знаете. Люди ели мясо яка, пили его молоко, изготавливали одежду из его меха или шерсти — точно не помню; из кожи шили обувь, запрягали их в сани и так далее. Тому, у кого не было яка, приходилось туго. Он не мог вести полноценную жизнь. Он становился человеком второго сорта и влачил самое жалкое существование.

— Вы меня уговорили, мне тоже захотелось завести себе яка, — сказал Хикс. — Только, боюсь, я для этого недостаточно привлекателен.

Он произнес эту довольно неуклюжую шутку, просто чтобы что-то сказать, но тотчас же понял, что попал на больное место.

На лице лейтенанта Турк появилась горькая усмешка — хотя ясно было, что сердится она не на Хикса, а на себя. Сколько раз она, должно быть, давала себе слово не заводить подобных разговоров, и теперь ей было стыдно, что, несмотря на твердо принятое решение, она опять не сдержалась.

— Я, кажется, слишком разболталась, — сказала она. Губы ее снова скривились в грустной улыбке. Тонкая кожа на скулах порозовела, а кончики ушей стали ярко-красными. — Время от времени я сама от себя устаю, — продолжала она. — Как-то раз я сказала об этом Липпе, мы тогда обе были не в духе, и она ответила только: «Ну, с кем не бывает?»

Аманда Турк вздохнула и, помолчав, продолжала:

— Мне, наверное, нужно обратиться к психоаналитику. Правда, я заранее знаю все, что он мне скажет. Я все всегда усложняю. Знаете, когда генеральша попросила меня звать ее просто Сэл, я готова была скорее умереть, чем исполнить ее просьбу. Ну, это еще куда ни шло. Тут как раз ничего особенного нет. Но я-то знаю, в чем дело. В детстве мне не нравилось мое имя. Так что я не хотела звать ее Сэл потому, что она, наверное, стала бы звать меня Мэнди.

— Мне кажется, Мэнди — прекрасное имя, — сказал Хикс. — Не знаю, почему оно вам не нравится. Правда, и у меня когда-то было нечто подобное. И, чтобы вы не так расстраивались, я вам эту историю расскажу. Меня назвали в честь двоюродного дедушки; и, когда в шестидесятых или семидесятых годах он стал преуспевать, друзья для краткости называли его Натан. Поэтому родители тоже стали звать меня Натан. Когда я пошел в школу, мне очень хотелось, чтобы меня там звали Нат. Но ничего не вышло. Они как-то прознали, как меня зовут дома, и когда хотели подразнить — а такое случалось часто, — то обзывали меня «Натан-болван». Я лез драться — конечно, если был уверен, что сильнее обидчика. А вы — вы были счастливы в детстве?

— Да, вполне, — сказала лейтенант Турк и, помолчав, добавила: — Я, правда, страдала оттого, что у меня такая заурядная внешность. Девочке с этим трудно примириться. Но я не теряла надежды. И, разумеется, много читала. И вот в книгах — теперь уж не помню, в каких именно, но я тогда читала все подряд, видимо, это были романы в темно-коричневых муслиновых переплетах, ну знаете, те, что пользовались успехом у провинциалов лет двадцать назад, — я прочитала про девушек, которые в детстве были застенчивыми, неловкими и непривлекательными, а потом появлялся принц — они расцветали и превращались в красавиц, от одного взгляда на которых у людей дух захватывало. Мне казалось, что я похожа на героинь этих романов — во всяком случае, в первой их половине, — и не могла не задуматься: а что же дальше?

Она почувствовала, что взяла слишком серьезный тон, и попыталась улыбнуться.

— Смешно, конечно, но почему-то от мыслей о моей скромной персоне мне всегда становится грустно.

Некоторое время она молча смотрела в иллюминатор, потом снова повернулась к Хиксу:

— Вы обращали внимание? Если летишь вечером, то сразу видно, что скоро Флорида — по теням от пальм. Сверху деревья все выглядят одинаково, но под каждой пальмой на земле черное пятно — тень от листьев на вершине. Поговорим о Флориде?

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Лучше расскажите еще о вашей скромной персоне. Когда мне станет скучно, вы сразу заметите — я всегда начинаю зевать и поглядывать на часы.

— А что вы думаете — и расскажу. Я просто решила сделать перерыв, а то у меня что-то глаза на мокром месте. Так вот, примерно в это время мама решила наконец поговорить со мной о том, что скоро, как она выразилась, я стану женщиной. Естественно, я навострила уши и внимательнейшим образом ее выслушала. Ага, подумала я, вот оно, начинается. Я росла очень серьезной девочкой и отлично понимала, что в этой жизни ничего даром не дается и за все нужно платить. Все, о чем мать мне рассказала, показалось достаточно неприятным, и именно поэтому я еще больше поверила, что моя мечта сбудется. Разумеется, чтобы стать писаной красавицей, надо страдать. Короче, мы с мамой расцеловались, и я была весела и счастлива. Я уже предвкушала, как скоро обо мне заговорит вся школа. Ну, вы понимаете… Как наш директор — черноволосый красавец с изысканными манерами — скажет моей учительнице: «Вы заметили, мисс Мили, как расцвела в последнее время наша Аманда». А она ответит: «Вы совершенно правы, мистер Нибл. Я на уроках буквально глаз не могу от нее отвести. Она просто очаровательна».

Лейтенант Турк насмешливо скривила губы.

— В действительности же вместо этого у меня испортилась кожа на лице, и я вытянулась сверх всякой меры. Так что мне не оставалось ничего другого, как прилежно учиться и читать книжки. И я знала, что на самом деле говорили учителя директору — я часто оставалась в школе позаниматься после уроков, ведь больше мне делать было нечего, и слышала, как они говорили в коридоре: «Бедняжка Мэнди Смит. Так и просидит всю жизнь со своими книжками. Да еще этот ужасный цвет лица — неужели нельзя ничего сделать с кожей? Она так стесняется…» Дома я глядела на себя в зеркало — и вправду, настоящий книжный червь. Сначала расстраивалась, потом опять стала читать с утра до вечера. Наверное, оно и к лучшему. Вскоре умер отец, и мы остались почти без средств. Я поступила работать на полставки в местную библиотеку — ведь я так любила книги, а тут мне еще за это платили кучу денег!

— Так ваша девичья фамилия Смит? — сказал Хикс.

— Да. Турк — фамилия бывшего мужа. Я решила остаться Турк — все-таки не так безлико, как Смит. По-моему…

— Хикс, — раздался за спиной капитана голос полковника Росса.

Капитан Хикс обернулся.

— Слушаю вас, сэр, — сказал он.

В руках у полковника был большой бумажный пакет, он протягивал его Хиксу. Генерал Бил тоже повернулся в кресле и смотрел на них.

— Эй, хотите слойки с кремом? — крикнул генерал.

— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил Хикс. Он взял пакет и протянул его лейтенанту Турк. Она улыбнулась и отрицательно покачала головой:

— Нет, спасибо, генерал.

— Может, он хочет? — крикнул генерал, показав на сидящего на крышке химической уборной Макинтайра.

— Капрал, — окликнул Хикс. — Генерал спрашивает: хотите слойку?

Юноша вздрогнул, и книжка с комиксами упала с коленей на пол.

— Так точно, сэр! — сказал он.

Лейтенант Турк повернулась и протянула ему пакет. Он с удивлением посмотрел на нее, и все поняли, что он не слышал, о чем его спрашивают. Он заглянул в пакет, потом снова недоуменно уставился на лейтенанта Турк.

— Это вам. Угощайтесь, — сказала она.

— Мне? — изумленно спросил он. — О, благодарю вас, мэм. — Он запустил в пакет тонкую черную руку и взял слойку.

Сержант Пеллерино зашевелился на откидном сиденье; обмякшее во время сна, крепко сбитое тело его вдруг напряглось, он застонал и открыл глаза.

— Дэнни! — позвал генерал.

Сержант провел тыльной стороной ладони по лицу.

— Слушаю, капитан, — пробормотал он. Потом потряс головой. Все рассмеялись; и наконец, поняв, в чем дело, сержант сконфуженно улыбнулся.

— А если бы я крикнул «Спасайся, кто может»? — засмеялся генерал.

— Наверное, так и треснулся бы задницей об пол… — и, увидев лейтенанта Турк, протягивавшую ему пакет, он торопливо добавил: — Извините, мэм. — Потом взял слойку и запихнул в рот.

— Думаю, генерал скоро захочет с вами поговорить, — шепнул полковник Росс Хиксу.

— Что от меня требуется, сэр?

— Ну, во всяком случае, никуда пока не отлучайтесь из самолета, — добродушно усмехнулся полковник. — Он, наверное, попросит Каррикера поменяться с вами местами. Сейчас генерал пытается подняться повыше. А то здесь очень сильный встречный ветер. Как закончит, он вас позовет.

III

Стрелка указателя воздушной скорости на приборной доске в углу перегородки над головой генерала Била поползла вправо и застыла на отметке сто двадцать. Генерал прибавил газ, и самолет, задрожав от натужной работы двигателей, стал набирать высоту. Закружилась большая стрелка на шкале высотомера, отсчитывая сотни футов, а короткая стрелка переместилась с шести на семь, потом на восемь тысяч футов.

Далеко внизу, справа, растаяла в дымке серая гладь Мексиканского залива. Детали чернеющей суши постепенно пропадали, растворяясь в бесконечном смутном пространстве. Сплющенный край совсем было закатившегося багрового солнца стал снова подниматься над горизонтом. Стрелка переползла на восемь тысяч пятьсот, потом на девять тысяч. Каррикер что-то сказал вполголоса генералу, и тот кивнул. Прошло еще несколько минут; высотомер показывал десять тысяч футов. Гул двигателей все больше нарастал, но не равномерно, а как-то петляя: чуть спадал и вновь усиливался, опять спадал… Стрелка рывками, словно цепляясь за шкалу, подошла к одиннадцати тысячам и поползла дальше.

— Что-то ветер не утихает, — сказал генерал Бил. — Кислород у нас есть?

— Есть, но всего пять баллонов, — ответил Каррикер. — Он опустил руку под сиденье и повернул кран обогрева кабины на полную мощность.

— Самолет перегружен, — сказал генерал. — Двигатель перегревается. — Он повернулся к полковнику Россу. — Как самочувствие, судья? Не слишком высоко мы забрались?

— Нормально, — ответил полковник. Он посмотрел на капитана Хикса и лейтенанта Турк. Видно было, что Аманде не по себе. Приоткрыв рот и вытянув шею, она тщетно пыталась вздохнуть полной грудью. — Но выше, пожалуй, не стоит, — сказал полковник. — Вам-то с Бенни не привыкать, вы, может, и родились на аэростате, а мне нужен воздух, я уже не молод.

— Договорились, — добродушно отозвался генерал. — Ладно, пусть машина передохнет. — Он отдал штурвал от себя. Самолет слегка качнуло, громче завздыхали и запыхтели моторы, ритм убыстрился, сменилась тональность. — Так и идем все время против ветра, — проворчал генерал. — Прямо как чувствовал…

— Точно, — подтвердил Каррикер. Он взглянул на приборную доску. — Но держится машина неплохо.

Они негромко переговаривались, роняя небрежные замечания, уверенно и спокойно. Это был их мир, закрытый для непосвященных мир авиации.

— А ведь очень приличную машину состряпали, верно, Бенни? Тут где-то должна быть инструкция по эксплуатации.

— Вот, в боковом кармане.

— Давай посмотрим, какая там стоит максимальная крейсерская скорость. Думаю, можем немного прибавить. Хочется поспеть домой до темноты. Да еще этот ветер — видимо, ниже по трассе гроза.

Каррикер раскрыл инструкцию на нужной странице и передал генералу. Потом надел наушники, включил приемник и настроился на частоту Оканары.

— Так и есть, атмосферные помехи, — сказал он. — Уже, наверное, час как нет связи. Может, пойдем на снижение? — Он снял наушники. — Если не спустимся пониже, больше ста восьмидесяти не выжмем. И так температура головок двести пятьдесят. — Он постучал пальцем по стеклу прибора.

— Вас понял, — сказал генерал Бил. — Слушай, ты не поменяешься местами с капитаном, пока я не начал триммировать? Мне нужно с ним поговорить.

— Вас понял, — ответил Каррикер. Он перегнулся через спинку кресла к полковнику Россу. — Генерал хочет поговорить с капитаном, полковник. Скажите, чтобы он пересел на мое место. Только пусть идет первым — самолет и так на хвост завалился.

Край багряного солнечного диска вновь скрылся за горизонтом, и теперь они летели в мерцающем океане невесть откуда льющегося света. Впереди, почти на одном уровне с ними, в белесой пустоте, там, где она переходит в серую мглу, сияла яркая точка. Это была звезда, и, казалось, они давным-давно расстались с землей и уже много миль летят в межзвездном пространстве навстречу неведомым мирам.

Полковник Росс включил лампу на столике-планшете и придержал рукой разложенные бумаги, чтобы их не смахнули Хикс и Каррикер, когда будут меняться местами. С карандашом в руке он принялся читать проект приказа: Согласно инструкции 85-2 оканарской базы ВВС все офицеры, офицеры летно-подъемного состава и унтер-офицеры, прибывающие для прохождения временной службы согласно плану АБДИПа 0-336-3 (нормативы оценок действий средних бомбардировщиков Х-701) будут…

Глаза устали, он снял очки и протер стекла. В разреженном воздухе было трудно дышать. Взглянув на часы, полковник понял, что они здорово опаздывают — вряд ли удастся пообедать раньше девяти. Он достал трубку и хотел было закурить, но потом положил ее на столик — курить на такой высоте не стоит, голова закружится. Полковник вздохнул, снова надел очки и, мысленно приказав себе собраться — а за годы изучения права он приучился к строгой дисциплине, — заставил себя читать приказ дальше.

Речь шла о выделении на территории АБДИПа зданий для размещения офицеров, прибывающих на этой неделе, что его, собственно, не касалось, как и все прочие бумаги — вся эта текущая документация, копии донесений штаба ВВС, служебные инструкции, отчеты пяти административных отделов АБДИПа и штабных отделов. Вообще-то это была обязанность помощника командира по административным вопросам полковника Моубри — выуживать из потока бумаг информацию, которую обязательно нужно было довести до генерала, но Моубри с ней явно не справлялся.

Моубри — сморщенный, почти совсем седой, со смуглой, словно дубленой, кожей — был кадровый военный и ветеран ВВС, он начал летать тридцать с лишним лет назад еще у Уилберта Райта и закладывал первые виражи, распугивая коров на пастбищах в Огайо. Сейчас мало кто из них, получивших когда-то гражданский аттестат Международной федерации аэронавтики и звание военного летчика секции авиации, еще оставался в строю. Разве что Моубри да еще командующий ВВС.

Можно сказать, Моубри так же мало преуспел, как и полковник Вудман, хотя и по иным причинам. Казалось, какое-то непреодолимое препятствие стоит на его пути к высокому посту, на который, при нормальном ходе событий, долгая армейская служба давала ему все основания претендовать. Во всяком случае, виновата в этом была не армия. В армии молодым редко удается обойти по службе ветеранов, и только болезненно мнительные люди, вроде полковника Вудмана, станут с этим спорить. Конечно, все не могут стать командующими, но в благословенные времена, когда численность сухопутных войск США составляла несколько миллионов человек, принципы ставились превыше всего и не нарушались даже из-за личной неприязни. Главное — интересы армии. Если долгие годы службы в мирное время не будут вознаграждаться — это уже покушение на основы основ.

Моубри был одного возраста с полковником Россом, но, казалось, нисколько не горевал, что ему не удалось пробиться на вершину служебной пирамиды. Возможно, думал иногда полковник Росс, Моубри в глубине души даже рад, что его не выдвигают на какой-нибудь ответственный пост. Он был вполне доволен своим положением в Оканаре, где весь его штат состоял из пожилой секретарши, миссис Спен, которая много лет работала с ним еще на базе Максуэлл, и старшего уорент-офицера Ботвиника, который, по существу, выполнял обязанности его помощника. Полковник Моубри был работником трудолюбивым и добросовестным. Он сам это знал, знал, что трудится не покладая рук, и, казалось, его нисколько не смущало то очевидное для полковника Росса и даже для генерала обстоятельство, что труд этот по большей части совершенно бесполезен.

Когда посыльный приносил утреннюю почту, полковник Моубри обычно долго и тщательно рассматривал каждый пакет. Потом говорил Ботвинику: «Не могли бы вы… э-э… позвонить полковнику Хайду в отдел анализа полетной информации (или полковнику Култарду в отдел нестандартных проектов, или майору Сирсу — начальнику военной полиции, или начфину, или в службу связи базы, или в военно-юридический отдел) и попросить их уточнить меморандум о…». Потом он долго изучал бумагу, поворачивая ее то так, то эдак, разыскивал и сверял номера и шифры; на это уходило все утро. Наконец, все проверив и перепроверив и добавив уйму ненужных бумаг, объем которых нередко превышал объем исходных документов, он приносил их к генералу и, если тот его принимал, пускался в бесконечные объяснения.

Генералу Билу пришлось выработать защитную тактику: он всякий раз просил Моубри узнать, что думает по этому поводу полковник Росс. Моубри не обижался, и у них с полковником Россом вскоре сложилась своего рода система разделения труда. Копии всех бумаг, поступавших к офицеру по административным вопросам, направлялись к инспектору ВВС. Полковник Росс их просматривал, решал, какие из них действительно заслуживают внимания, и передавал генералу. Таким образом, полковник Росс ведал входящими документами, а полковник Моубри, под неусыпным контролем Ботвиника, занимался документами исходящими, после того как генерал Бил или полковник Росс выносили по ним решения.

Это в какой-то мере снижало напряженность утренних занятий полковника Моубри, и у него оставалось время, чтобы собрать в десять часов в штабной столовой небольшую группу — выпить кофе и обсудить в непринужденной обстановке программу работы на день. Моубри оживлял эти собрания сложным ритуалом подбрасывания монеты — кому платить за кофе. Обстановка здесь царила самая демократическая. Сюда мог прийти любой из работников штаба, нередко забегали и сотрудники управлений узнать, что сказал генерал по тому или иному поводу и что намеревается сделать. Этакая большая дружная семья. Моубри подшучивал над девушками — штабные секретарши приходили наравне со всеми; они начинали работу в восемь, и получасовой перерыв шел только на пользу делу; полковник участвовал в розыгрышах новичков и молодых офицеров, которые выказывали слишком большое почтение начальству; хохотал, когда ему удавалось выиграть при бросании монеты — кстати, он выигрывал довольно часто.

Офицеры, не принимавшие участия в этих кофепитиях, презрительно называли их «детским часом», но к самому полковнику Моубри все относились хорошо, несмотря на умопомрачительные административные препоны, которые он умел создавать при решении простейшего вопроса. Он охотно брался помочь всякому, кто обращался к нему с просьбой, но если и исполнял свои обещания помочь, то по пословице «обещанного три года ждут». В случае неудачи он неизменно признавал свою вину, а если виноват был кто-то другой, всячески пытался оправдать виновного. Нельзя сказать, что он был ценным работником, но он служил генералу Билу верой и правдой — факт сам по себе достойный удивления, если принять во внимание, что Моубри — пионер авиации — был уже заслуженным летчиком, когда генерал еще катался на трехколесном велосипеде. Будь Моубри более тщеславным и завистливым, он бы, конечно, нашел способ показать, что при таком послужном списке и в столь почтенном возрасте его незаслуженно обидели, назначив на второстепенную должность под начало человека, который ему в сыновья годится.

Больше всех страдал от Моубри полковник Росс. Казалось, он должен был бы первый по долгу службы возмутиться столь, мягко говоря, малоплодотворной работой полковника Моубри и постараться, чтобы его сместили. Однако ему это и в голову не приходило. Попадись ему такой Моубри лет двадцать назад, он, не раздумывая, тотчас бы от него избавился (не без тайного удовольствия, какое испытывает человек, ясно сознающий свой долг и, невзирая на иные соображения, его без промедления выполняющий), он бы рубанул с плеча, не заботясь о том, куда полетят щепки.

Полковник Росс и сам не мог бы сказать, почему смирился с Моубри: то ли поумнел на двадцать лет, то ли просто на те же двадцать лет постарел. Конечно, теперь он лучше представляет себе, к чему в конечном счете приведут те или иные поступки, предвидит сложные последствия простейших причин, знает, как одно с неизбежностью влечет за собой другое. Жизненный опыт безжалостно подрезал крылья самым заветным, безрассудным мечтам юности, когда казалось, что, если очень постараться, можно всего добиться и что цель в конечном счете оправдывает средства, сколь сомнительными бы они ни казались поначалу. К сожалению, когда достигаешь цели, видишь, что она вобрала в себя все то плохое, что было заложено в средствах. Короче говоря, желание рубить с плеча пропадает, как только сталкиваешься с необходимостью убирать за собой щепки. Обретаемые с возрастом благоразумие и способность видеть на несколько ходов вперед могут уберечь от многих ошибок. Впрочем, может, мудрость здесь и ни при чем: просто, слабея с годами телом и духом, мы начинаем вести себя осмотрительнее.

Трезво оценив цель и средства, которые потребуются для ее достижения, полковник Росс мог из жизненного опыта предсказать, как будут развиваться события. Начнут спрашивать, а что, собственно, мы выиграем от замены полковника Моубри. Предложат поискать другой выход. Будут со всей убедительностью доказывать, что смещение Моубри при нынешних обстоятельствах приведет не к повышению эффективности управления, а к неразберихе и разброду, то есть принесет ущерб делу в целом; сначала найдут замену, потом должно пройти несколько недель, чтобы стало ясно, годится новый человек на эту должность или нет, а также правы или не правы те, кто его рекомендовал. А что касается другого выхода — тут далеко искать не надо. Ведь полковник Моубри не настаивает на том, чтобы самому выполнять свои обязанности, — ну и слава Богу. Лишь бы полковник Росс по-прежнему выполнял их вместо него.

В пятнадцать лет Норман Росс, здоровый и рослый деревенский парень, решил, что его долг — записаться добровольцем в действующую армию; он выдал себя за восемнадцатилетнего (согласия родителей он получить и не пытался, так как знал, что они ни за что не позволят) и в результате вскоре оказался на Филиппинах. Хотя он прибыл туда слишком поздно, чтобы принять участие в самой испано-американской войне, Росс все же успел повоевать во время ответных военных действий на острове Самар под командованием грозного Джейка Смита по прозвищу «Ревущий дьявол». В 1901 году рядовой Росс вернулся домой ветераном и, остепенившись, начал изучать право.

Позже он всегда считал эту военную одиссею юношеской блажью и рассказывал о своих приключениях сыновьям исключительно в назидательных целях, как пример безрассудных и бессмысленных поступков, которые совершают юнцы, когда не слушают советов старших; но вместе с тем ему было лестно, что земляки считают его бывалым солдатом, знатоком по военной части. Он охотно вступил в Национальную гвардию[2] и вскоре стал командиром; его репутация отличного организатора и руководителя укреплялась с каждым годом. Правда, времени для исполнения командирских обязанностей оставалось все меньше — его адвокатская практика росла, но он не решился, а может, не захотел отказаться от своего поста, ибо не сомневался, что тот единственный, кто мог бы его заменить на должности начальника строевого отдела, непременно развалит с таким трудом налаженную систему.

В 1916 году он отправился на мексиканскую границу, а в 1917 — во Францию, где в конце концов стал начальником снабжения Третьего авиационного учебного центра в Иссудене. В авиацию его привела отнюдь не страсть к полетам; просто в войсках связи, из которых, собственно, и выросла довоенная авиация, катастрофически не хватало людей — настолько быстро развивался этот новый род войск. Все сложилось как нельзя лучше. Отчаянные — и щеголявшие этой отчаянностью — молодые пилоты сто третьей эскадрильи называли капитана Росса Дедулей (ему было тридцать четыре года), уважали и даже любили за умение добывать из недр армейских провиантских складов самые изысканные деликатесы, недоступные другим снабженцам. Особенно славилась их офицерская столовая тем, что в армии очень расширительно именуется «напитками». Начснаб доставал автомобиль и исчезал на весь день; в результате «напитками» могли стать — в зависимости от меню или от настроения летчиков — шампанское, свежее молоко либо любимый всеми натуральный кофе. В знак признательности они брали Росса с собой в воздух, и к концу войны на его счету уже было несколько самостоятельных полетов.

Летать в те годы было смертельно опасно, и авиация стояла особняком в ряду прочих профессий; на летчиков смотрели как на членов некоего рыцарского ордена; они изо всех сил старались не думать о том, что, если война не кончится в самом скором времени, все они неизбежно погибнут — не в бою, так в результате аварии, не на этой неделе, так уж наверняка через месяц. Они поддерживали друг друга, стараясь побороть животный страх, порой бравируя тяжеловесным черным юмором: вытащи поршни — видишь, у меня в боку застряли, — собери мотор и возвращайся на базу, порой суеверно прибегая в разговоре к мрачноватым эвфемизмам, вроде приземлился навечно.

Те, кто уцелел, знали, что до конца дней прочно связаны друг с другом. Майор Росс вернулся к занятиям юриспруденцией и вскоре был избран судьей округа. Теперь, у него действительно не было времени для Национальной гвардии, и ему пришлось с ней расстаться. А вот армейская дружба оказалась более прочной. Летчики, служившие с ним в Иссудене, по-прежнему искренне считали его членом их летного братства. Они ни минуты не сомневались, что он окажет посильную поддержку любым планам, способствующим развитию авиации. Поэтому связь с бывшими сослуживцами да и с другими военными летчиками никогда не прерывалась, хотя встречались они не часто. Те старались использовать его влияние где только возможно. И без труда уговорили его участвовать в создании службы авиации при Национальной гвардии.

Вот почему он ничуть не удивился, что с началом войны ему предложили звание полковника и попросили срочно вернуться на службу. Разумеется, тут надо было все как следует обдумать. Он ответил, что вряд ли вправе пренебречь своими многочисленными общественными обязанностями, что ему надо тщательно взвесить все «за» и «против», прежде чем принимать такое важное решение. На самом деле он ни минуты не сомневался, что согласится. Единственное, что действительно нужно было хорошенько обдумать, — это то, как признаться жене. Коре и без того хватало поводов для волнений: двое сыновей были уже взрослыми, причем один успел жениться и обзавестись ребенком. Она понимала, что обоим, вероятно, предстоит воевать. Третий сын, которому не исполнилось восемнадцати, только что поступил в колледж с намерением изучать дальше медицину и, как ей казалось, мог рассчитывать на отсрочку. Но разве можно быть в чем-то уверенной в мире, где, как она считала, всем заправляют мужчины — ведь они думают только о своих мужских интересах. Судья Росс понимал, что жена, как и большинство женщин, противопоставляет его мужскому миру свою идею разумного и благопристойного мира женщин, в котором можно вести дела точно так же, как она вела прекрасно налаженное домашнее хозяйство. Вся их повседневная жизнь была подчинена строгой дисциплине. Она решала, как расставить мебель, что ее муж должен есть, что надевать, как развлекаться, как воспитывать детей. Мужчинам, по ее убеждению, конечно же, намного лучше под опекой женщин, да и все человечество только выиграет, если миром будут править женщины.

К сожалению, в жизни все обстояло иначе. Нельзя сказать, что Кора была вполне довольна мужем, хотя ей удалось во многом изменить его характер к лучшему; впрочем, она давно смирилась с его недостатками. В конце концов, мужчина и должен быть сильнее, храбрее и образованнее жены; и хотя женский ум гораздо совершеннее мужского, так хочется иногда, устав жить своим умом, отдохнуть под сенью мужского превосходства. Вот если бы удалось, сохранив в мужчинах все их неоспоримые достоинства, укротить свойственную им необузданность — ведь они подчас готовы разрушить все и вся, лишь бы доказать свою независимость или просто показать себя.

Может быть, не все женщины могут сформулировать это так отчетливо, но только очень молодые и очень глупые считают, будто разумными доводами можно заставить властолюбивых мужчин отказаться от принятого решения. Итак, заметив у Нормана знакомые симптомы и догадавшись, как беспокойно у него на душе (потому что ему было совестно строить планы, которые, он знал, она не одобряет; кроме того, он жалел, что с дурацкой поспешностью признал, какое важное значение имеет армия в его жизни), и, когда он произнес слово «долг» и стал доказывать, что должен вернуться в строй, Кора Росс поняла, что игра проиграна. У них ведь есть сыновья, которые пойдут воевать, к тому же он и без того выполняет свой долг — долг судьи, долг перед женой, которую он должен беречь, и, наконец, долг перед самим собой. Значит, все эти доводы он уже рассмотрел и отверг. Все это для него уже не долг. Ему хочется вернуться в армию, поэтому он торжественно называет свои истинные намерения и желания словом «долг», ломает перед ней нелепую комедию, делает вид, будто сам ужасно огорчен и поступает так не по своей воле, да еще хочет, чтобы она согласилась.

Ну уж нет. Сейчас Кора, как это порой случается со всякой нормальной женщиной, всем сердцем ненавидела мужчин за их безрассудство и лицемерие, бессердечность и самодовольство. Вот он — сидит перед ней и мелет всякий вздор. Ну и пусть! Кому он нужен? Увы, ответ был прост и не слишком приятен — ей! Кора Росс знала по опыту, что уже завтра почувствует унизительную потребность снова его увидеть. Она не могла — или не хотела — жить без этого старого дурня.

Кора Росс взяла себя в руки. Она была красивой женщиной — из тех, что с годами лишь расцветают. В зрелые годы лицо ее потеряло припухлость и мягкость, плохо сочетавшуюся с классически правильными чертами. Ее очень украшали густые, ухоженные волосы, когда-то белокурые, а теперь с заметной проседью. Кора всегда была находчивой и умелой, и выражение спокойной решительности на ее лице казалось более уместным в пятьдесят лет, чем в двадцать. Она сразу поняла, как следует поступить.

— Что ж, Норман, — сказала она. — Значит, ты уже все решил. Куда тебя направляют?

Он ответил, что еще не знает. Она заметила, что он старается не смотреть ей в глаза, и это немного смягчило ее. Она была уверена: он не сумеет скрыть облегчения и радости, что ему удалось так легко отделаться.

— Во всяком случае, если ты будешь служить в Штатах, — решительно продолжала Кора, — я здесь не останусь. Закрою дом и сниму квартиру или домик неподалеку от лагеря, или как там это у вас называется. Не допущу, чтобы ты, в твоем возрасте, жил в палатке. Должен же кто-то следить, чтобы ты по-человечески питался и соблюдал режим.

— Знаешь, Кора, скорее всего, меня пошлют за границу, — сказал он.

Он по-прежнему старался не встречаться с ней взглядом; на минуту она даже заподозрила, что он все-таки знает, куда его направят. Потом решила, что нет, не знает, он человек правдивый. Когда ему приходилось лгать, она сразу это чувствовала.

— По-моему, за океан разумнее посылать людей помоложе, — сказала она.

Она умолкла, вспомнив о детях, и снова ощутила страх за их судьбу. Потом, решив, что и ему нелишне о них напомнить, хотя он вряд ли способен постичь весь ужас того, что им угрожает, и осознать свою вину, добавила:

— Тома и Хьюберта наверняка призовут. Слава Богу, что Джимми всего семнадцать. Доктор Поттер сказал, что ему должны дать отсрочку, потому что он учится на подготовительном в медицинском.

Видимо, что-то судья Росс все же постиг и осознал. Он заерзал на стуле и ничего не ответил.

— Ведь должны, правда? — спросила она с тревогой.

— Видишь ли, Кора, — сказал судья, — я точно не знаю, дают они отсрочку или нет. Вообще-то мальчикам в медицинских колледжах, как правило…

— Но ведь доктор Поттер сказал…

— По правде говоря, Кора, я сегодня утром получил телеграмму. Джимми сообщает, что записался в авиацию. Я как раз собирался тебе сказать. Он считает…

— Но это невозможно… Нужно согласие родителей… Я точно знаю, что нужно. Мейбл мне рассказывала про Годфри…

Она вдруг замолчала и снова взглянула на него. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Потом она встала и, к его ужасу, разрыдалась.

— Ну что ты, Кора… — Он поспешно вскочил и подошел к жене.

— Нет, нет… — твердила она, — и не говори! И слышать ничего не хочу!

Она выбежала из комнаты. Норман пошел за ней в холл. Кора стояла перед зеркалом и повязывала на голову косынку. Потом сняла с вешалки шубку.

— Успокойся, Кора, — произнес он.

Не оборачиваясь, она покачала головой. Поглядела на свое отражение в темном стекле и, поправив косынку, пошла к выходу.

— Кора, — сказал он. — Куда ты?

— В библиотеку, там для меня книгу оставили, — ответила она.

Дверь закрылась; он стоял в холле и слушал, как тонкие каблучки процокали по веранде, потом по ступеням лестницы. Он пошел обратно через холл, через полутемную столовую в буфетную и взял с полки стакан. В кабинете он отворил дверцу дубового шкафчика, достал бутылку — рождественский подарок приятеля-адвоката — и плеснул себе щедрую порцию виски. Потом поставил бутылку на место и тяжело опустился в кресло.

— Ну, вот и все, — произнес он вслух.

Теперь хотя бы не надо думать, как ей обо всем этом сказать.

В начале февраля полковник Росс получил предписание прибыть в Вашингтон. За неделю до этого его старый друг, который обещал замолвить за него слово генерал-адъютанту, уехал в Саванну, где формировались штаб и штабная эскадрилья будущей Восьмой воздушной армии. Пока его друг разрабатывал планы, в которых должно было найтись место и для судьи Росса, оказалось, что у начальства были свои планы на него самого. Как тогда нередко бывало, тот узнал о своем новом назначении в последнюю минуту и уже через два часа вылетел на юг. Кроме него, никто в штабе не знал о его планах насчет полковника Росса — видимо, дело еще не пошло дальше наброска штатного расписания на клочке бумаги.

В авиационном штабе Росса приняли очень любезно — со многими офицерами он уже был знаком. Спросили, что он делает в Вашингтоне. Когда он показал им свое предписание, они лишь озабоченно почесали в затылках; попытались ему помочь, куда-то звонили, но безуспешно; в конце концов посоветовали ему просто ждать и быть наготове.

Полковник Росс решил обратиться в высокие инстанции. На следующий день помощник военного министра по авиации имел с ним десятиминутную беседу и рассказал ему кое-что о грядущей реорганизации военного министерства. Пока еще окончательно ничего не решено, но похоже, что перемены будут в пользу ВВС — положение авиации укрепится, круг задач расширится, должны открыться новые вакансии. Он тоже посоветовал полковнику Россу ждать и быть наготове. Где его можно будет в случае чего найти?

Россу с трудом удалось снять комнату в старом отеле «Лафайет». Помощник министра записал номер телефона полковника в блокноте на своем столе. В переводе на гражданский язык это означало, что полковник Росс может понадобиться ему в самое ближайшее время и ему некогда ждать, пока Росса уведомят по обычным официальным каналам. После этого с несколько смущенным видом и чуть застенчивой учтивостью помощник министра избавился от просителя. Больше от него не было ни слуху ни духу.

Реорганизация произошла только в марте, так что полковник Росс болтался без дела уже больше месяца. Каждое утро он облачался в форму с полковничьими орлами и орденскими ленточками, полученными в первую мировую. Он медленно съедал завтрак и читал неумело прикрытые бодрыми фразами скверные новости с Тихого океана. Потом, если не было сильного снега или дождя, пешком отправлялся в здание Комитета вооружений, стараясь попасть туда не раньше десяти. Он знал, что до десяти все заняты на утренних летучках или разбирают почту. Он проходил по темным обшарпанным коридорам и заглядывал к знакомым секретарям и начальникам отделов.

Иногда, чтобы как-то занять его, ему давали длинные, никому не нужные докладные записки или устаревшие отчеты, просили прочесть и кратко набросать свои соображения. В поддень полковник Росс отправлялся (пешком, если была хорошая погода, или же на такси) в клуб Армии и ВМФ, где съедал легкий ленч, состоящий из салата и супа. Поначалу он сразу же возвращался назад в Комитет вооружений. Но примерно через неделю он изменил этому правилу и шел прямо в свой отель — благо тот был рядом, за углом, — чтобы немного соснуть. Проснувшись, начинал обзванивать всех, кто, как он считал, мог ему помочь. Иногда его приглашали прийти с кем-то переговорить. Если нет, он предупреждал, что его всегда можно найти в клубе «Космос». Там он коротал остаток дня за чтением в библиотеке. Росс никак не мог отделаться от мысли, что с таким же успехом мог спокойно остаться дома.

Все дело было, конечно, в его полковничьем звании. В начале 1942-го звание полковника ценилось еще очень высоко. Ничего не стоило втиснуть в штатное расписание еще одного капитана, может быть, даже майора. А офицеру высокого ранга было трудно найти достойную должность. При существующих в ВВС порядках для полковника, если он не летчик, почти невозможно было подыскать работу даже в подразделениях, непосредственно не связанных с полетами. Полковник Росс отлично понимал трудность своего положения. Оставалось запастись терпением и ждать.

Когда реорганизация закончилась, а для него так и не нашлось места, он стал добиваться встречи с командующим. Это оказалось проще, чем он ожидал, ему сразу же предложили прийти на следующий день в десять утра. К несчастью, на следующее утро произошло какое-то событие, которое привело командующего в такую ярость, что к десяти утра он уже бурлил от злости, как закипающий чайник. Сидя в приемной, полковник Росс слышал, как генерал кричит и стучит кулаком по столу. Генеральская секретарша закатила глаза и многозначительно покачала головой. Наконец крики стихли. Из кабинета выкатились два бригадных генерала с горящими ушами и, роняя на ходу бумаги и наталкиваясь друг на друга, точно пьяные, прошли по коридору. Полковника Росса пригласили в кабинет.

Видимо, генерал куда-то засунул бумажку, на которой было записано, кто такой полковник Росс и по какому вопросу пришел, а может быть, просто не удосужился в нее заглянуть. Когда полковник строевым шагом вошел в кабинет (никогда не знаешь, чего ждать от человека с тремя большими звездами на погонах), остановился по стойке «смирно» и отдал честь, генерал, все еще красный от гнева, пролаял:

— Не тратьте времени на эту чепуху! Давайте сразу к делу — что у вас? — На столе что-то загудело, и он прокричал в селектор: — Я буду через несколько минут. Пусть ждут. И не звоните сюда больше! Так, быстрее выкладывайте, полковник, что у вас там?

Полковник Росс хотя и оторопел немного от такого приема, но не стушевался. Он скорее почувствовал угрызения совести, что беспокоит и без того задерганного человека. Он сказал, что прибыл уже месяц назад, но, к сожалению, офицера, который прислал ему предписание, уже перевели в другое место, и теперь…

— Послушайте, полковник, — ответил генерал. — Я не в состоянии лично заниматься назначением каждого военнослужащего в ВВС. Надеюсь, вы это понимаете. Там в приемной сидит майор, скажите ему, что я просил его рассмотреть ваше дело. Начальник отдела комплектования личного состава должен быть в курсе. А я — нет. И вообще, с какой стати я должен вам все это объяснять? Нет, вы мне скажите… — Он вдруг сменил тон и улыбнулся обаятельной улыбкой, которой так славился в более спокойное мирное время. — Не обижайтесь на меня, полковник, — сказал он. — Такая должность — приходится время от времени выговаривать людям. Мне за это и платят. А они должны принимать к сведению и к исполнению. Потому что за это им платят. — Он нажал рычажок на селекторе. — Майор, — сказал он, — я хочу, чтобы вы разобрались с полковником. Он сейчас у меня. Он вам сам все объяснит. А я уезжаю. Ничего не планируйте для меня на сегодня. Может быть, придется туда слетать.

— Большое спасибо, сэр, — сказал полковник Росс.

— Да, да, скажите ему. Он о вас позаботится.

Надо признать, что майор — помощник по административным вопросам — в каком-то смысле действительно о нем позаботился. На следующий день полковника Росса вызвал к себе заместитель начальника штаба. Он сообщил ему, что генеральный инспектор попал сейчас в крайне затруднительное положение. Они просто с ног сбились в поисках компетентных специалистов. Как полковник Росс — в прошлом судья и все такое, как раз тот человек, который им нужен, — смотрит на то, чтобы помочь им, разумеется временно, пока ему не подыщут достойное место в авиационном штабе или где-то еще.

Перед заместителем лежала какая-то папка — видимо, личное дело полковника Росса. Он был явно неглуп, этот маленький усатый бригадный генерал. Распоряжения, которые он получил насчет устройства полковника, были помечены грифом «очень срочно», и теперь он пустил пробный шар, чтобы посмотреть, как полковник Росс воспримет такую откровенную попытку его сплавить. Он пустился в излишне пространные рассуждения о трудностях, которые переживает сейчас генеральный инспектор, и о том, что перевод полковника в войска обслуживания армии — мера сугубо временная.

Полковник Росс с пониманием отнесся к этому предложению. Главное, сказал он себе, чтобы я приносил пользу. Он отлично понимал, по каким — достаточно веским — причинам для него не нашлось места в армейской авиации. Ведь дело совсем не в том, что кто-то сомневается в его способностях и компетентности. Но все же эта мысль не смогла его до конца утешить, и в душе остался неприятный осадок. Подумать только, ведь как они ни старались, а так и не нашли для него дела в авиации. Тот майор, должно быть, подумал: никто не хочет брать себе старого зануду, но нельзя же допустить, чтобы он снова беспокоил командующего. Так что давайте-ка сплавим его в войска обслуживания.

Полковник Росс сказал, что рад служить где угодно, лишь бы приносить пользу. Итак, он показал себя молодцом — правда, времени, чтобы показать себя молодцом, ему отвели совсем немного. Тут же выписали новое предписание — они ведь ничем не рисковали — и сказали, что он завтра же может приступать к работе.

Утром, в отеле, сняв эмблемы ВВС на лацканах кителя и собираясь заменить их на меч и ликторский пучок — эмблемы службы генерального инспектора, он вдруг увидел в зеркале свое отражение. На крупном, можно даже сказать, величественном немолодом лице под ежиком седых волос застыло обиженное, угрюмое и надутое выражение. Полковник Росс не выдержал и рассмеялся. Где-то он уже видел нечто подобное? Ну конечно же, на лице своего сына Джимми, когда тому запрещали брать отцовскую машину: он злился оттого, что все планы на вечер летят к черту, и страдал от ущемленного юношеского самолюбия.

Повеселев, полковник Росс закрепил новые эмблемы точно в центре поверх эмблемы США, надел китель и пошел завтракать.

Наверное, именно так — с юмором — ко всему этому и следовало относиться. Сначала чувство юмора потребовалось полковнику Россу, чтобы вернуть самоуважение и самообладание, пострадавшие из-за нелепого чувства уязвленного самолюбия, недостойного взрослого мужчины, в не меньшей степени оно пригодилось ему два месяца спустя. Потому что через два месяца то, чего он так долго добивался, само пришло в руки, причем совершенно неожиданным образом. К этому времени штаб ВВС делал все возможное, чтобы заполучить его обратно, а генеральный инспектор принимал все мыслимые меры, чтобы удержать его у себя. Началась борьба титанов — армейская авиация против войск обслуживания армии, и призом в этой борьбе был полковник Росс. Сам полковник занял нейтральную позицию. Он скромно держался в тени, стараясь не слишком переигрывать, потому что вскоре, после первого обмена ударами, противникам стало не так уж важно заполучить полковника Росса — дело было в принципе. Накал борьбы нарастал. Все большую роль стали играть соображения престижа, боязнь создать прецедент, рассуждения, что «надо утереть им нос». Вопрос мог решиться только на высшем уровне. Когда пыль на поле брани улеглась, полковник Росс снова оказался в штабе ВВС, тем самым подтвердив очень важный принцип: армейская авиация ни перед чем не остановится, но своего добьется.

Однако он вернулся в ВВС не переводом, а был как бы временно прикомандирован в армейскую авиацию. Армия может пользоваться его неоценимыми услугами, сколько пожелает. Но генеральный инспектор сказал раз и навсегда, что не даст перевести полковника Росса — и не дал, тем самым подтвердив другой важный принцип: войска обслуживания не позволят другим родам войск собой командовать. Таким образом, все были довольны, включая полковника Росса; впрочем, последнее обстоятельство едва ли кого-нибудь интересовало.

И сейчас, спустя полтора года, полковник Росс мог с чистой совестью сказать, что по-прежнему доволен новым назначением. Может быть, работа в штабе генерального инспектора была бы проще — во всяком случае, ему не пришлось бы делать несколько дел сразу. Возможно, там у него было бы меньше поводов для беспокойства — он все еще не был доволен работой Управления анализа боевых действий и потребностей ВВС, за шесть месяцев работы у нового Управления, разумеется, появилось много врагов, среди которых были лица гораздо более могущественные и влиятельные, чем полковник Вудман, считавшие, что АБДИП слишком много на себя берет и расширяется за их счет. Кроме того, он постоянно испытывал тревогу — может быть, и не совсем осознанную — за генерала Била: достаточно осторожный в других отношениях, тот не очень четко представлял себе возможную угрозу его нынешнему положению.

Полковник Росс беспокоился и о ходе войны в целом, что уж вовсе никак не было связано с его непосредственными обязанностями. В оканарский штаб стекалась масса всевозможной информации, и, сопоставляя результаты анализа этих данных различными специалистами, полковник не мог не понимать возможных катастрофических последствий действий командования. Например, он отлично представлял себе, что будет с Восьмой воздушной армией, если немцы додумаются до очень простых и вполне очевидных изменений в тактике истребительной авиации ПВО. Сам он находится далеко от театра военных действий и, возможно, недостаточно компетентен, чтобы оценить все «за» и «против» в этой гигантской ставке на тупость немцев, все же анализ Регенсбург-Швайнфуртской операции невольно наводит на грустные размышления: шестьдесят «летающих крепостей» сбито, из всех бомбардировщиков лишь шестнадцать процентов поднято в воздух и лишь девятнадцать процентов самолетов приняло участие в налете. Его сын Джимми служил в Англии бомбардиром на Б-17, и поскольку полковник Росс был бессилен что-либо изменить, он предпочел бы знать о состоянии дел в авиации поменьше — во всяком случае, не знать всего, что знают офицеры штаба ВВС и сотрудники АБДИПа.

В кабине самолета стало совсем темно; полковник Росс снова надел очки и при свете лампочки на штурманском столике принялся читать очередную бумагу: В соответствии с инструкцией S5-2 оканарской базы армейской авиации все офицеры…

Росс почувствовал, что устал. Но, несмотря на усталость, снова взялся за карандаш, потому что внутренний голос (который никогда его не подводил) подсказывал, что он должен преодолеть себя и продолжить чтение, иначе может упустить что-то важное. Он взглянул на уменьшившуюся, но все еще довольно толстую пачку непросмотренных бумаг, словно рассчитывая найти какое-то оправдание своему желанию передохнуть. Но его хорошо вышколенный мозг, отвергнув все отговорки, послушно вернулся к работе. Перед ним лежал список зданий для размещения служащих базы. Ага, это в связи с проектом 0-336-3, его нужно закончить к концу недели.

В одной колонке были перечислены здания, рядом номера, отдельные цифры которых обозначали тип здания, его место на территории базы и расположение относительно других зданий. Полковник Росс скрупулезно просматривал номер за номером. Он проверял, насколько логично выбраны и удобно расположены помещения, и не пометил ли квартирьер по ошибке столовую или школу как гостиницу для несемейных офицеров. Наконец он дошел до строчки, где стояло: Т-305, здание клуба.

Он облегченно вздохнул и провел красным карандашом сбоку две вертикальные черты. Потом написал на полях «Политика?», расписался и переложил бумагу в тонкую папку, куда откладывал все то, что обязательно нужно было показать генералу. Он достал из пачки непросмотренных бумаг новый документ; в верхней части меморандума значилось: Командирам всех подразделений АБДИПа и оканарской авиабазы. По вопросу поздравления с днем рождения.

Полковник Росс поморщился. Это был «сюрприз» полковника Моубри; в субботу генералу Билу исполняется сорок один год, и Моубри задумал провести тщательно отрепетированный парад. Парад этот, который, скорее всего, вызовет лишь досаду у именинника, должен состояться во время церемонии вечерней зори, обычно проводившейся без какой-либо помпы. У Росса не хватило духу с самого начала переубедить полковника Моубри, когда тот, похохатывая и потирая руки, впервые предложил эту идею, и он скрепя сердце пообещал ничего не говорить генералу, который, пожалуй, и не помнил, что суббота — день его рождения; а теперь уже поздно было что-то менять.

Это был уже не то четвертый, не то пятый меморандум. Полковник Моубри дал волю буйной фантазии, так пригодившейся ему при создании эмблем для АБДИПа, и план постепенно пополнялся все новыми и новыми фантастическими деталями. Сейчас он предлагал ввести прыжки парашютистов с Си-46 из Танжерин-Сити — одного из вспомогательных оканарских аэродромов — в момент общего построения на поле аэродрома. Он договорился с командованием школы прикладной тактики, что ровно в 16.30 две эскадрильи новеньких П-51 пролетят на высоте три тысячи футов. Одновременно на высоте шесть тысяч футов должны были пролететь Б-17, и он домогался у командования учебного центра в Хендриксе, чтобы они выделили для этого все свободные от дежурства самолеты. Полковник Моубри рассчитывал заполучить не менее сорока-пятидесяти тяжелых бомбардировщиков. Узнав о последнем новшестве, начальник военной полиции майор Сирс проворчал (так, чтобы Моубри не слышал), что предлагает еще одно дополнение к программе: пусть эти бомбардировщики сбросят хорошую серию двухсотпятидесяти фунтовых фугасов и разнесут всю эту лавочку к чертовой бабушке. Что избавит всех от дальнейших хлопот.

IV

В застекленной кабине пилота было светлее, чем в пассажирском отсеке, но генерал Бил все же включил освещение на приборной доске. Поглощенный настройкой автопилота, он молча кивнул Хиксу на освободившееся кресло Каррикера. Циферблаты двадцати приборов отбрасывали на сосредоточенное лицо генерала слабый золотистый свет.

Натаниел Хикс проследил за взглядом генерала. Указатель воздушной скорости показывал 200 миль в час. Пузырек указателя скольжения чуть заметно подрагивал около нулевого положения. Вертикальная скорость снижения увеличилась на шесть делений. Стрелка высотомера, показывающая сотни футов, неспешно поворачивалась в обратном направлении. Хикс с интересом разглядывал светящиеся циферблаты, как вдруг прямо над ним вспыхнула лампа критического давления топлива. Генерал Бил положил руку на рычаг переключателя ручного насоса.

— Прокачайте немного давление, капитан, — сказал он Хиксу.

Хикс в замешательстве оглядел кабину.

— Качните насосом. Вон там, прямо под вами, — сказал генерал. — Вот тот рычаг. Покачайте его вперед и назад.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Хикс.

— Как увидите на манометре, что давление поднимается, так хватит. Мы сожгли пропасть горючего. Все время шли против ветра. Да и сейчас еще сильный встречный ветер. Так, отлично, хватит. — Он переключил тумблер на цифру 3, подождал, пока топливо не стало поступать в двигатели, потом повернул на цифру 4. Стрелка рывком сместилась на десять десятых.

— Не дай Бог, если забыли заправить. Сто миль — не близкая прогулка. — Он достал пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки и протянул Хиксу: — Сигарету?

— Благодарю вас, сэр, — ответил капитан Хикс. Ему было совестно, что он так опозорился перед генералом; тот наверняка понял, что Хикс ничего не смыслит в летном деле, а как приятно было бы в ответ на просьбу генерала с самым непринужденным видом сделать все, что требуется. Он принялся шарить по карманам в поисках спичек, но генерал Бил протянул золотую зажигалку и сам дал ему прикурить, чем привел в окончательное смущение.

Нельзя сказать, что Натаниелу Хиксу было свойственно чинопочитание, просто он приучил себя считаться со старшими по званию. Он замечал подобное отношение у многих некадровых офицеров — из-за неуверенности в себе или осторожности они держались подчеркнуто почтительно, не столько потому, что хотели выразить свое уважение (которого они порой и не испытывали), а скорее чтобы не дать повода какому-нибудь полковнику или генералу устроить им нагоняй — большинству из них не приходилось бывать в таком положении с тех пор, как они закончили школу, и они просто не представляли, что в таких случаях следует делать; за долгие годы своей штатской жизни они привыкли, чтобы другие уважали их чувство собственного достоинства и то положение, которое им удалось в этой жизни достичь. Хикс чувствовал себя неловко.

Впрочем, такую же неловкость — как понял сейчас Хикс — испытывал и сам генерал. Он тоже чувствовал себя не совсем уверенно — хотя, разумеется, не из-за боязни, что капитан Хикс может сделать ему замечание или выговор: просто генерал не знал, как ему держаться с этими штатскими.

— Полковник Росс сказал, о чем я хотел с вами поговорить?

— Нет, сэр, — ответил Хикс и почувствовал, как на лице его непроизвольно появилось не совсем искреннее выражение почтительного интереса.

— Вот какая штука, — сказал генерал. — Мы тут кое-что задумали. Правда, я пока не уверен, что я — «за», что это нам нужно. Хочу, чтобы вы это сразу поняли. Пока еще ничего окончательно не решено, нужно еще посмотреть, что из этого может выйти, прежде чем решать окончательно. Только с чего-то все равно начинать придется, чтобы знать, что и как. Понимаете, что я имею в виду?

Честно говоря, Хикс ничего не понял. Но решил, что лучше дать генералу подробнее высказаться об этом «кое-чем», чем бы оно ни оказалось. Поэтому он с умным видом кивнул в ответ:

— Да, сэр.

— Вот и отлично. Я переговорил насчет этого с полковником Култардом. Он сказал, что вы здорово загружены. Я уж сейчас не помню, чем именно; он сказал, вы заняты, и мне бы не хотелось, чтобы вы прерывали основную работу. Во всяком случае, из-за этого задания. Тут нужно действовать с умом. Главное, нужно твердо убедиться, что это действительно пойдет на пользу ВВС. Но я не хочу, чтобы вы бросили все дела и занимались только этим, по крайней мере — пока. Если мы решим довести эту идею до конца, тогда позже, может быть, я вас переведу на время в свой штаб. Думаю, вы сможете работать в кабинете полковника Моубри. Но это не к спеху, сперва надо посмотреть, что и как.

— Да, сэр, — ответил Натаниел Хикс.

— Ну вот, значит, договорились. Вы ведь хорошо представляете себе, что такое АБДИП — ну там задачи, цели и тому подобное? Если нет, возьмите директиву ВВС — там все написано. Теперь так: мы считаем, и многие в штабе ВВС в Вашингтоне думают так же, что люди должны больше знать о нашей деятельности. Конечно, многое из того, чем мы занимаемся, идет под грифом «совершенно секретно». Об этом мы не можем рассказывать. Командование считает, что мы могли бы рассказать о структуре нашей работы в целом, дать основную идею. Но, естественно, нужно будет все утверждать в Вашингтоне. Мы выступили с конкретными предложениями, чтобы в Вашингтоне знали, что мы наметили и как собираемся подать материал. Мы не хотим, чтобы этим занимались в штабе — сами мы лучше справимся. Култард говорит, что вы издавали журнал. Так вот, есть мнение, что вы, с вашим опытом и подготовкой, могли бы подсказать, что можно подготовить для публикации в журналах — конечно, не касаясь секретных тем — о работе АБДИПа и оканарской базы. Может, побольше фотографий дать. Наш фотоотдел мог бы подготовить снимки.

— Вы хотите сказать, сэр, — Натаниел Хикс старался, чтобы в его голосе прозвучал приличествующий случаю энтузиазм, — что вас интересует возможность публикации статей об Оканаре в популярных журналах?

— Постойте, постойте, — сказал генерал. — Не нужно пока обещать им ничего конкретного, пока мы не знаем, что сможем дать. И потом, еще неизвестно, разрешат ли нам вообще эту затею. Вот, например, что-то появилось недавно насчет орландской базы. В Вашингтоне сказали, что сейчас учебное командование готовит публикацию для журнала. Я, правда, не считаю, что мы должны повсюду трубить о своих успехах. Но начальство полагает, что должны. Военно-воздушные силы — огромная организация… — генерал вдруг замолчал, потом добавил: — Я уверен, за всем этим стоит сам Старик. Ведь у нас теперь нет службы общественной информации. Я имею в виду, в армейских ВВС. Только группа в составе комитета военного ведомства. Старик, видимо, считает, что материалы об армейской авиации готовятся не на должном уровне. Он хочет, чтобы все службы подключились к созданию крупной обзорной статьи.

Вид у генерала был сосредоточенный, он хмурился, в уголках рта и вокруг глаз собрались морщины; видно было, что он повторяет старательно выученный урок из совершенно чуждой ему области. Скорее всего, генерал Бил не видел никакой потребности в создании этих обзорных публикаций, во всяком случае до тех пор, пока ему не приказал командующий. После этого такая потребность появилась, причем самая насущная. Натаниел Хикс подумал, что, несмотря на приказ командующего, генерал Бил в глубине души возмущен, что военно-воздушным силам приходится тратить время на публикации и убеждать общественность, что они работают не жалея сил и выполняют свой долг. Будь на то его воля, генерал Бил предпочел бы помалкивать и заниматься своим главным делом — воевать. Ведь самое важное — выиграть войну, так вот давайте сначала добьемся победы, а потом, если уж это так необходимо, расскажем, как мы это сделали. Хикс невольно почувствовал уважение к такой бесхитростной и безграничной цельности натуры, принимающей высокие понятия, культивируемые в военных училищах, такие, как Долг, Честь и Родина, за законы мироздания, ни секунды не сомневающейся, что это единственные истинные ценности в мире и что смысл этих слов понятен любому.

Зачем же пытаться показать эти ценности в еще более привлекательном свете? Да генерал Бил и представить не мог, что такое возможно; он и понятия не имел, что существуют книги, где доказывается, будто Родина не более чем иллюзорная проекция нашего собственного я, что, по мнению некоторых интеллектуалов, Честь — лицемерная выдумка общественного сознания, служащая для защиты интересов правящих классов, и что Долг — это всего лишь своекорыстие, искаженное до неузнаваемости всякими вздорными понятиями, вроде Чести. Если бы генералу Билу кто-то рассказал о существовании подобных взглядов, он, вероятно, простодушно ответил бы, что ни один нормальный человек так думать не может.

С точки зрения формальной логики это, разумеется, не аргумент в споре, но здравый смысл подсказывает, что в чем-то генерал здесь прав. В конце концов, эти умники способны дискредитировать любое отвлеченное понятие.

— Понятно, сэр, — ответил Хикс.

— Прекрасно, — сказал генерал.

Лицо его показалось Хиксу еще более усталым. Во время разговора Хикс — из соображений учтивости — глядел на красиво очерченный, хотя и несколько курносый, профиль генерала; он обратил внимание, что в отличие от большинства людей, которых усталость старит, генерал выглядел моложе, чем прежде. Он стал похож на озабоченного мальчишку. И это делало его еще более симпатичным, еще больше подчеркивало бесхитростную цельность натуры; но, как известно, наши недостатки — лишь продолжение наших достоинств. Человек более зрелый постарался бы скрыть нерешительность под маской нарочитой самоуверенности, чтобы сразу же пресечь возможные споры, от которых нерешительность еще больше усилится. Такое поведение мало кому приятно, зато освобождает подчиненных от ответственности, которую они вовсе не обязаны на себя брать.

— Я не очень разбираюсь в журналистике… — сказал генерал Бил. — Вот почему мы хотим привлечь вас к этому делу. Култард говорит, что вы заметная фигура в этих сферах. Высший класс. Как раз то, что нам требуется.

Скромничать и убеждать генерала, что это не так, было бы просто глупо. Тем более что высокая оценка несколько снижалась тем очевидным обстоятельством, что, хотя Натаниел Хикс и был «высший класс», сам генерал о нем никогда прежде не слышал, впрочем, как и полковник Култард, тот просто старался показать товар лицом. В его отделе служило немало людей, которые и самому полковнику, и генералу Билу наверняка казались чудаками. Там не было ни солдат, ни пилотов; все, чем он мог похвастаться, — это восемь десятков призванных с гражданки интеллектуалов, и среди них по крайней мере один специалист высшего класса в невоенной области, которая вследствие причуд современной войны вдруг почему-то заинтересовала генерала. Достоинства подчиненных свидетельствовали в конечном счете о достоинствах самого полковника.

— Я много лет проработал редактором, сэр, — сказал Хикс.

Генерал Бил слегка нахмурился, видимо раздумывая про себя, не говорит ли подобная скромность о неуверенности в собственных силах.

— Значит, вы знаете, что годится для журналов, верно? — сказал он. — Вы наверняка знакомы с крупными издателями? И знаете, что им может понравиться. Значит, как я понимаю, все дело в том, чтобы посмотреть, что мы могли бы им дать и как все это устроить. А кстати, что им больше всего нравится?

— Ну, смотря какие журналы, — ответил Хикс. — А вообще-то узнать это просто — достаточно посмотреть, что они печатают. Если это крупный журнал, нужно иметь в виду, что статью прочтут несколько миллионов человек — во всяком случае, издатели надеются, что прочтут. Надо, чтобы им было интересно. — Он остановился, раздумывая, имеет ли право — и стоит ли — читать генералу лекцию о слагаемых читательского интереса.

— Вы считаете, им будет интересно читать про Оканару?

— Людей можно заинтересовать чем угодно, если они прежде об этом не знали и если вы их убедите, что это как-то затрагивает их лично, сэр, — сказал Хикс. Заметив в боковом кармане оставленную Каррикером инструкцию по эксплуатации АТ-7, он добавил: — К примеру, журнал никогда не станет печатать эту инструкцию, потому что там полно технических подробностей, которые непонятны среднему человеку. С какой стати им ее читать? Они и не будут ее читать; другое дело, если вы, допустим, напишете, что благодаря этим самолетам после войны авиация станет безопасным и дешевым видом транспорта для всех.

— Нет, это не подходит, — сказал генерал. — Если когда-нибудь и будут такие самолеты, к этой машине они не имеют никакого отношения.

— Хорошо, — сказал Хикс. — Значит, для статьи это не годится.

— Ну а что же годится для статьи? — спросил генерал. — Что мы можем им предложить?

— Не могу вам так сразу сказать, сэр, — ответил Хикс; ему было неприятно, что он снова проявляет некомпетентность. — Надо посмотреть, что у нас есть. Кое о чем я уже знаю, но у нас много работы, и я довольно плохо представляю себе, что делается за пределами отдела нестандартных проектов… — Впрочем, и в самом отделе тоже, подумал про себя Хикс. Когда полковника Култарда назначили начальником отдела, он, выступая перед офицерами, старательно прочитал кем-то написанный для него текст. Там говорилось, что главная задача отдела — анализ и оценка целесообразности и технико-экономическое обоснование проектов, которые санкционируются командующим АБДИПа, а также подготовка развернутых планов, технических условий и прочих материалов, необходимых для скорейшего осуществления таких проектов силами соответствующих подразделений и службы армейской авиации в случае их утверждения Комитетом ВВС.

На практике, насколько понял Натаниел Хикс, это значило, что всякий, кому в голову стукнула какая-то идея, мог обратиться с ней в АБДИП. Если оказывалось, что она не связана ни с какими практическими вопросами: вроде бомбометания, теории стрельбы или взаимодействия авиации с сухопутными войсками, — ее направляли в отдел нестандартных проектов — там у них сплошь гении во всех областях знаний, им и карты в руки. Например, сидевший за соседним столом с Хиксом капитан Дачмин занимался сейчас подготовкой отчета об осуществимости и целесообразности подразделений голубиной связи, а также их экономическим обоснованием.

— Значит, договорились, — сказал генерал Бил. — Теперь, я думаю, вам стоит как следует разобраться в работе АБДИПа, — всех его отделов. Можете осмотреть все службы, все, что сочтете нужным. Впрочем, пожалуй, не все. От радарных дел держитесь подальше. Ну и еще есть, может быть, пара запретных тем. Я прикажу службе безопасности вас проинструктировать. Слетайте в Танжерин-Сити — там наши десантники. Еще в Бока-Негра — там отдел взаимодействия авиации с сухопутными войсками занимается сейчас амфибиями. Можете съездить в Чечотр — посмотрите артиллерийские полигоны и район показательных учений, хотя сомневаюсь, что вы там что-то найдете; Эглин присылает нам то, что они испытывают. Нет, этого лучше не касаться, но все равно, слетайте и посмотрите. Может быть, удастся найти какой-то новый ракурс. Вы ведь это имели в виду?

— Совершенно верно, сэр, — сказал Хикс. — Всякий новый ракурс…

Генералу, видимо, надоело напрягать память, и он прервал Хикса:

— Короче, у нас много чего можно найти, Хикс. Да, вот кстати, нам только что дали новое задание. Это насчет негров-пилотов. Как раз подходит — сразу будет видно, что нас используют для самых разных целей. На этой неделе поступило — вчера начали над ним работу. Вы, может быть, слышали, у нас в Таскиджи есть для них учебный центр; мы даже сформировали несколько истребительных эскадрилий, и они неплохо показали себя в Африке. Правда, с моральным состоянием не все обстоит гладко. Штаб ВВС попросили рассмотреть возможность формирования группы средних бомбардировщиков, целиком состоящей из негров. Так вот, они присылают нам «отборную группу» — всех, кто провалился на экзаменах в Таскиджи, но они всем ставят положительные оценки — сто тридцать и выше. Секция анализа личного состава предлагает создать для них что-то вроде неукомплектованных групп и поглядеть, что из этого выйдет. Вряд ли что-то прояснится в ближайшее время, но вы можете навести справки у полковника Джобсона. И это тоже часть деятельности АБДИПа. Понимаете, что я хочу сказать?

— Да, сэр. А насколько все это срочно?

— Насколько срочно? — Генерал повернулся к Хиксу. Еще секунду назад он говорил с Хиксом доверительным тоном, как бы спрашивая всякий раз его одобрения и согласия; теперь, безо всякого перехода, совершенно естественно и привычно в голосе генерала Била зазвучали гнев и изумление: — Я же сказал — заняться этим немедленно!

— Извините, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Мне показалось, что сначала вы просили меня не прерывать работу в отделе. В этом случае в ближайшие две недели я вряд ли сумею выкроить время для вашего задания. У меня накопилась уйма материала, вот вчера еще добавилось кое-что в Селлерсе. В субботу или воскресенье приедет капитан Уайли, с которым я работал в Орландо, это насчет диаграмм, которые готовит наша чертежная секция. Еще полковник Култард договорился о неофициальной встрече с представителем ВМС в Джексонвилле. Предполагается, что я туда полечу на следующей неделе.

Генерал слушал Хикса настороженно и наконец, прицепившись к последним словам, спросил:

— А почему он сам сюда не приедет?

— Он капитан третьего ранга, сэр; и потом, в какой-то мере флот делает нам одолжение, поэтому…

— Ну и что — Култард, в конце концов, полковник. И мы в одолжениях не нуждаемся. Как-нибудь сами справимся. А о чем, собственно, речь?

— Мы работаем над «Рекомендациями по переработке наставления один дробь пятнадцать», сэр.

— Что за наставление?

— «Тактика и методы боевых действий перехватчиков».

— Какие еще перехватчики? Истребители уже давно так никто не называет! Никогда не пользуйтесь этим термином, и уж тем более в учебном пособии.

— Так точно, сэр. Мы дали рекомендацию изменить название на «Тактику воздушного боя».

— Я хочу сам все просмотреть. Скажите полковнику Култарду, чтобы все, что вы делаете по наставлению, направлялось мне лично, прежде чем вы представите материалы в комитет или Вашингтон, словом, куда бы то ни было. А встречу с моряками — отменить. Это уровень штаба ВВС. Уж если мы не в состоянии справиться сами, без того, чтобы кланяться флоту, лучше вообще отказаться от этой затеи. И чтобы больше я про это не слышал. Завтра утром принесете мне все, что у вас есть. Надо взглянуть, что вы там насочиняли.

— Слушаюсь, сэр. А как быть с вашим заданием насчет журналов?

— Ах да, журналы. — Генерал Бил вздохнул, лицо его вдруг как-то сразу смягчилось. При других обстоятельствах такие перепады настроения наверняка позабавили бы Хикса. Генерал заговорил совсем другим тоном. Видимо, буря миновала.

— Постарайтесь все же не затягивать с этим делом, — сказал он. — Свяжитесь с полковником Моубри, он поможет с транспортом. Поговорите с полковником Ходеном насчет секретности. В понедельник утром в штабе совещание — посидите, послушайте. Сначала отчитаются начальники отделов, потом прикинем, что делать дальше. Сразу получите представление, что у нас происходит. А появятся какие-то идеи или возникнут трудности — обращайтесь прямо ко мне. Договорились?

— Да, сэр, — сказал Хикс и встал, чтобы вернуться на свое место.

— Погодите, — сказал генерал. — Пусть сперва Бенни сюда подойдет. А то вы мне всю балансировку собьете. — Он взглянул на приборы и, чуть задрав подбородок, уставился в ночную тьму, уже плотно окутавшую летящий самолет.

Посмотрев вниз, Натаниел Хикс увидел, как справа под крылом один за другим проплыли три огонька.

— Через десять минут будем на месте, — сказал генерал Бил.

Хикс почувствовал, что характер полета изменился. Сперва возникло ощущение резкого подъема, потом начались слабые неритмичные толчки. В наклонных треугольниках козырька кабины с западной стороны вспыхнула широкая полоса света. Он увидел гондолу правого двигателя, казавшуюся огромной на фоне черного неба за блестящим диском вращающегося пропеллера. Такое же зарево тотчас полыхнуло на востоке. Прежде чем оно погасло, еще более яркое сияние загорелось прямо на юге среди огромных, похожих на горы облаков — одни были совсем черные, другие в бледном мерцающем свете казались серыми или лиловато-синими. Сияние вскоре погасло, потом снова мигнуло, уже не так ярко, где-то дальше на западе — один, два, три раза. На полминуты в неверном сумрачном свете стала видна покрытая заклепками металлическая поверхность правого крыла, неподвижного и жесткого, невозмутимо продолжающего свой путь в пустоте над свинцово-серой поверхностью суши. Самолет опять тряхнуло, на этот раз сильнее.

— Бенни, — позвал генерал Бил.

Он надел наушники и покрутил ручку настройки. Каррикер встал и, стараясь ступать в такт с болтанкой, перешел в переднюю часть самолета. Некоторое время он неподвижно стоял, глядя на вспышки молний в южной части небосклона. Потом довольно бесцеремонно похлопал Натаниела Хикса по плечу и указал большим пальцем назад, чтобы тот шел на свое место.

Хикс послушно встал и протиснулся мимо подполковника. Может быть, у Каррикера и в мыслях не было унизить Хикса, но, с другой стороны, такая пренебрежительная манера точно соответствовала его отношению к Хиксу. Как и майор Пост из Селлерса, он прошел через горнило войны, был ранен и смотрел на всех бывших штатских как на недоумков, которые ничего не знают, кроме своего звания и личного номера. Но если звезда майора Поста уже закатилась — он оказался непригодным для боевых полетов, счастье отвернулось от него, и он застрял на скучной работе в каком-то Богом забытом учебном центре, то звезда Бенни, вне всякого сомнения, сияла очень высоко, рядом с самим генералом Билом. Майор Пост стал обидчивым и раздражительным, Бенни — бесцеремонным и властным.

Эти свойства характера подполковника Каррикера отнюдь не были новостью для Натаниела Хикса. Он столкнулся с Каррикером вскоре после того, как тот появился в Оканаре. Каррикер перевелся к ним из Европы вместе с генералом Билом, но сперва его направили на лечение в специализированный госпиталь, и к службе он приступил лишь через несколько недель.

В то время отдел нестандартных проектов, как и некоторые другие отделы АБДИПа, временно размещался в городе, поскольку постоянные здания на новой территории еще только строились. Их отдел занимал помещение мелочной лавки, что очень нравилось некоторым легкомысленным офицерам, вроде капитана Дачмина. Такая жизнь на отшибе создавала массу неудобств, дела часто заставляли ездить на базу или на новую территорию, и приходилось без конца мотаться взад-вперед. Хорошо, если есть свой автомобиль; автопарк выделял транспорт очень неохотно, и поэтому те, у кого своих машин не было, старались по возможности пристроиться к счастливым машиновладельцам.

Как-то утром, когда Натаниел Хикс уже сел за руль автомобиля, чтобы отвезти на базу срочные бумаги, из дверей бывшей лавки выкатился капитан Соломон — адъютант полковника Култарда — и замахал Хиксу с громким криком: «Ребенка забыли!» Как оказалось, ему нужно повидать руководителя полетов подполковника Каррикера по поводу рапортов о неудовлетворительном техническом состоянии трех самолетов, приписанных к отделу нестандартных проектов, и он просит Хикса его подбросить.

Капитан Соломон — невысокий смуглый живчик — носил на форме крылышки военного летчика. До войны он разъезжал по маленьким городам, пытаясь убедить местные власти построить в городе аэропорт, чтобы не отстать от жизни в век авиации. Если ему это удавалось, он предлагал готовые планы строительства и помогал заключить контракты со строительными фирмами и поставщиками оборудования. Характер у него был открытый и дружелюбный; знакомство он начинал с того, что просил собеседника называть его просто Мэнни. Положение адъютанта позволяло оказывать мелкие услуги, и он охотно помогал многим. К этому следует добавить врожденный, хотя, возможно, и размениваемый по мелочам дар располагать к себе людей — в ход шли улыбки, комплименты, похлопывания по плечу; расходов никаких — а рано или поздно всегда окупается, хотя поначалу многих отпугивали навязчивые предложения дружбы и назойливое любопытство. Капитан Соломон знал, что каждого человека больше всего интересует он сам; поэтому, чтобы кому-то понравиться, нужно показать, что он вам тоже чрезвычайно интересен. А перед дружескими улыбками и открытым проявлением самых теплых чувств никто не устоит.

Капитан Соломон, по-видимому, хранил в памяти массу полезных сведений о самых различных людях; во всяком случае, он тут же многое рассказал Хиксу о Каррикере, хотя и не был с ним знаком, да и вообще ни разу его в глаза не видел. У Каррикера был крест «За выдающиеся заслуги» — не «За летные боевые заслуги», а именно «За выдающиеся заслуги», да к тому же еще с дубовыми листьями. Соломон уверял, что больше ни у кого во всей армии нет такого ордена. По сравнению с ним даже «Почетная медаль конгресса» — что-то вроде ленточки «За примерное поведение и службу». Капитан Соломон подробно объяснил Хиксу порядок присвоения ордена Почета. Командование следит, чтобы на каждом из театров военных действий несколько человек было награждено этим орденом ради поднятия боевого духа войск. Так что, если подходит очередь присваивать эту награду, можно получить орден Почета за то, за что в другое время дали бы лишь «Авиационную медаль». Другое дело — крест «За выдающиеся заслуги» — тут уж все без дураков, можете поверить.

Было видно, что капитан Соломон с нетерпением предвкушает встречу с замечательным героем и, возможно, даже надеется, что тот станет называть его Мэнни. Он что-то напевал себе под нос, улыбался Хиксу лучезарнейшей улыбкой и с наслаждением посасывал сигару — пару недель назад по случаю производства в капитаны он выставил в отделе несколько коробок.

Натаниел Хикс завез бумаги, и они вместе поехали на стоянку самолетов, где рассчитывали застать подполковника Каррикера. Они действительно нашли его там — он стоял на крыле П-38 и честил на все корки гражданского механика, умудрившегося капнуть смазкой на летнюю шерстяную форму подполковника.

— Я что же, черт побери, — кричал он, — должен надевать комбинезон всякий раз, когда мне нужно осмотреть самолет?

Увидев, что к нему пришли, он спустился вниз по узенькому трапу, который начал угрожающе раскачиваться под ним, да так, что в конце концов подполковник чуть было не опрокинулся на спину. Он еще раз чертыхнулся и подошел к капитану Соломону и Натаниелу Хиксу.

Хикс имел возможность убедиться, что крест «За выдающиеся заслуги» и вправду с дубовыми листьями — орден украшал грудь подполковника. Капитан Соломон с обворожительной улыбкой изложил суть дела.

— Ну а я-то тут при чем? — не дослушав, спросил подполковник.

Дело в том, что, как выяснилось позже, Каррикер лишь числился в штатном расписании руководителем полетов. А на самом деле его главной обязанностью было сопровождать генерала в полетах и выполнять самые разнообразные поручения.

Хотя капитан Соломон понял, что, как он сам выразился, «обратился не по адресу», он не уходил и даже с улыбкой пустился в беседу. Хикс еще прежде подметил у капитана Соломона неистребимое желание во что бы то ни стало войти в расположение к настоящим летчикам, поставить себя с ними на равную ногу. Видимо, форма военного летчика развила в нем комплекс неполноценности. После нескольких льстивых вступительных фраз он вдруг не слишком деликатно, хотя и по-дружески — дескать, такое может случиться с каждым из нас, боевых летчиков, — сочувственно спросил Каррикера про сильные ожоги на руках и лице.

Каррикер со спокойным удивлением посмотрел на капитана Соломона. Потом скользнул взглядом по его «крылышкам». Щелчком отшвырнул окурок сигареты в цветочную клумбу перед зданием командного пункта. Минуту стоял молча.

Хиксу стало не по себе, хотя он и не имел ко всему этому никакого отношения; даже капитан Соломон заметно сник. Наконец Каррикер сказал с расстановкой:

— Спасибо, что спросил, парень. Так вот, жил да был бензин. Ну, знаешь, которым заправляют самолеты. Сечешь? Вот, значит, лечу это я вверх тормашками на высоте пятнадцать тысяч футов. И жила была спичка — ну, я ее случайно в кармане нашел. Я и подумал: а что, если чиркнуть да и сунуть в бак. Масса удовольствия, приятель. — Он помолчал, глядя на капитана. — А ну-ка выбрось свою сигару, капитан, — сказал он. — Кто позволил тебе курить на летном поле? Ты что, читать не умеешь? А теперь шагом марш отсюда!

V

Натаниел Хикс вернулся на свое место. За столиком полковника Росса горел свет, но сам полковник крепко спал. У лейтенанта Турк тоже горела лампа — она старательно изучала «Наставление по военным судам».

— О Господи, до чего же противно болтает, — сказала она Хиксу, когда он устроился в кресле. — Хорошо еще, что я не стала есть слойку. Боюсь, дальше будет еще хуже.

— Мы почти прилетели, — постарался успокоить ее Хикс. Из кармана кителя, висевшего на окуляре навигационного визира, он достал несколько пластинок жевательной резинки и протянул Турк. — Попробуйте пожевать — помогает, — сказал он. Потом снял со стены наушники. — Послушаем, что там делается.

— Тебе, пожалуй, лучше пока выйти оттуда, — сказал сержант Пеллерино Макинтайру. — Сейчас немного поскачем. Закрой дверь и устраивайся рядом со мной на полу.

Натаниел Хикс надел наушники, щелкнул переключателем коммутатора и тотчас же услышал голос генерала Била, который настойчиво повторял, старательно разделяя слоги:

— Оканара-вышка… Оканара-вышка… Военный… какой у нас номер, Бенни? Где карточка?.. Военный тридцать семь-шестьдесят три… Прием…

Затем долго не было слышно ничего, кроме воя и треска в эфире.

— Оканара пока не отвечает, — сказал Хикс лейтенанту Турк.

Их два раза сильно тряхнуло, потом самолет судорожно рыскнул влево, выровнялся и снова подпрыгнул. Черное ночное небо в иллюминаторах время от времени загоралось бледным электрическим сиянием, потом снова смыкалась кромешная тьма. Хикс нащупал концы пристежного ремня и застегнул замок; при этом живот как-то сам собой подобрался, словно что-то сжалось в желудке. Он ощутил легкую тошноту, впрочем скорее на нервной почве, а не от качки. Чтобы чувствовать себя в самолете как дома, нужно начинать летать в юности. Мало кому удается сохранить спокойствие, когда вся эта хлипкая конструкция начинает дребезжать и раскачиваться.

Хикс повернулся к лейтенанту Турк и с ободряющей улыбкой жестом показал, чтобы она пристегнулась. Он заметил, что лицо у нее стало мертвенно-бледным. Она никак не могла разобраться с замком ремня. Увидев, что Турк ему что-то говорит, Хикс приподнял один из наушников и наклонился к ней поближе. В другом наушнике он слышал, как генерал Бил еще раз попытался связаться с командно-диспетчерским пунктом: — Оканара-вышка… Оканара-вышка… Военный…

Лейтенант Турк скорчила гримасу и покачала головой.

— Я все время твержу себе «меня не стошнит», — сказала она Хиксу, — все, что угодно, только не это. Лучше умереть. Господи, сделай так, чтобы этого не случилось. И потом, я вправду боюсь до смерти.

— Жуйте резинку и не волнуйтесь, — сказал Хикс. — Я велю генералу прекратить это безобразие. Видели на окне дощечку с генеральскими звездами? Это верный признак, что вам ничего не угрожает. Уж кто-кто, а генералы о своей безопасности заботятся.

Хикс и сам чувствовал, что шутки его звучат довольно жалко и натянуто, и решил, что лучший способ успокоить ее — это сидеть молча и самому сохранять невозмутимость.

Поэтому, несмотря на сосущее чувство тоски и тревоги, он с наигранной беззаботностью стал смотреть по сторонам — на вздрагивающие при каждом новом толчке стены кабины, на освещенное вспышками молний небо в крошечных иллюминаторах — и, ощутив, с какой безумной яростью бьются хрупкие крылья самолета о жесткие встречные потоки воздуха, подумал про себя, что все-таки самая счастливая минута полета — когда можно наконец отодвинуть козырек кабины или открыть дверь, спрыгнуть на твердую землю, с наслаждением стукнувшись подошвами о жесткое покрытие летного поля, и с облегчением вздохнуть — на этот раз, слава Богу, пронесло.

Сквозь треск атмосферных помех в наушниках с трудом пробился слабый женский, почти детский голос. Потом он зазвучал громче и отчетливей и произнес с заметным южным акцентом.

— Я — Оканара-вышка. Я вас почти не слышу. Прием…

Но генерал молчал, и Хикс, удивленный тем, что теперь, когда появилась связь с Оканарой, он ничего не отвечает, посмотрел вперед, на кабину пилота. Темные силуэты генерала и Каррикера отчетливо выступали на фоне ярко освещенного вспышками молний неба. Хвост самолета швыряло так, словно кто-то встряхивал огромный градусник. Хикс увидел, как смуглая рука генерала — рукава рубашки закатаны выше локтя — с болтающимся золотым браслетом на тонком запястье легла на штурвал; генерал уверенно подал штурвал от себя, плавно вернул назад, потом снова от себя. Самолет безжалостно тряхнуло, но генерал, казалось, не обратил на это никакого внимания. Левой рукой он взял микрофон и, чуть скривив губы влево, небрежно произнес:

— Следую курсом три-ноль север на двух тысячах; работаю с вами. Расчетное время прибытия — через пять минут. Какая у вас погода?

Некоторое время в наушниках слышны были только треск и рев; Натаниел Хикс, затаив дыхание, ждал ответа. Если погода плохая — а с чего она будет там хорошей? — им придется развернуться и лететь дальше, и эта пытка продлится еще час, а то и больше. Прозвучавший в ответ детский голос — видимо, в диспетчерской дежурил кто-то из ЖВС — подтвердил его опасения:

— …приближаются сильные грозы с центром на юго-юго-западе. Осадки ноль. Ветер слабый, переменного направления, восточный и юго-восточный… — Последовала пауза, видимо, она с кем-то советовалась. — Это бэ-двадцать шестой, у которого что-то было со связью? Это я с вами работала? Советуем немедленно повернуть на девять-ноль на восток и следовать курсом пять — повторяю, пять минут, затем снова выходите на связь… Подождите еще минутку… — Она снова умолкла, потом добавила: — Если у вас не аварийная ситуация, можете считать, что это приказ.

— Вышка, — раздался голос генерала. — Вы нас спутали с другим самолетом. Говорит генерал Бил. У меня кончается горючее. Если аэропорт еще открыт, я захожу на посадку. Да, и попросите кого-нибудь подогнать мою машину.

Теперь в разговор вступил мужской голос:

— Слушаюсь, генерал. Это говорит офицер аэродромной службы, сэр. Гроза еще не подошла. Ваша полоса седьмая.

Генерал Бил взглянул в боковое окно. Крыло с его стороны немного наклонилось вниз, и он подождал, пока вспышка молнии осветила небо, потом сказал в микрофон:

— Нахожусь над озером Армстронг. Сообщите, если ветер изменится, и зажгите посадочные огни через три минуты. Дождя еще нет?

— Нет, пока нет, сэр. Огни мы включим, сэр. Будем держать вас в курсе всех изменений. Дайте нам знать, когда будете выполнять третий разворот.

— Понял вас, — ответил генерал Бил. Он положил микрофон на колени. Потом повернулся к пассажирам и крикнул: — Погасите там сзади свет. А то мне отсвечивает. — Заметив, что полковник Росс клюет носом за своим столиком, он жестом показал Хиксу, чтобы тот разбудил его. Натаниел Хикс деликатно потряс полковника за плечо. Росс очнулся и поднял голову:

— А? Что случилось?

— Подлетаем, сэр. Осталось три минуты, — ответил Хикс. — Генерал просил выключить свет. Немного болтает, — добавил он. И засмеялся, но смех даже ему самому показался вымученным, он вздохнул и почувствовал, что в горле застрял какой-то комок.

— Хорошенькое дело — немного, — отозвался полковник Росс. — Они что, уморить нас решили? Я спал как убитый. Пожалуй, стоит пристегнуться. — Полковник оглядел кабину и сказал устроившемуся на полу сержанту Пеллерино: — А тебя кто будет держать?

Сержант безмятежно улыбнулся полковнику.

— Уж я-то не пропаду, сэр. — Потом, подтолкнув в бок Макинтайра, сказал: — Прижмись спиной к переборке. Сейчас будут скачки с препятствиями. — Он ощупал кислородные баллоны на верхней полке. — Надеюсь, они хорошо их закрепили. А то еще чего доброго трахнет по башке… — Он замолк, достал из угла бумажный пакет из-под пирожных и с сочувственным видом протянул его лейтенанту Турк. — Вот, возьмите на всякий случай, мэм.

— Выключите свет, судья, — обернулся к ним генерал Бил, — на козырек отсвечивает.

Лейтенант Турк судорожно схватила пакет. Лицо ее было искажено страданием, она упрямо твердила сквозь сжатые зубы:

— Меня не стошнит. Меня не стошнит. Меня не…

Свет на столике полковника Росса погас. Самолет вдруг закачался в ночной мгле, словно человек, получивший сильный удар в нос. Потерял равновесие, получил еще пару сильных ударов, завалился вперед, потом медленно, точно пьяный, снова принял горизонтальное положение. На фоне блеклого света приборной доски Хикс разглядел черные силуэты генерала и Каррикера; они явно не обращали на все эти мелочи ни малейшего внимания.

— Уже девять часов, — взглянув на часы, сказал полковник Росс. — Так я и знал. В столовой уже ничего не получишь. Ну как, договорились с генералом?

— Он велел мне пока оглядеться, сэр.

— Так что вы по этому поводу думаете?

— Думаю, здесь много зависит от секретной службы — какие темы нам позволят освещать.

— А что, если написать про генерала? — сказал полковник Росс. — Самый молодой генерал-майор в ВВС. Если война затянется, он может далеко пойти. Что вы на это скажете?

— Я об этом как-то не думал, сэр, — ответил Хикс. Ему трудно было внимательно следить за разговором, мысли путались от непреодолимого желания, чтобы последние мучительные минуты полета поскорее прошли и эта пытка наконец закончилась. — Вы имеете в виду статью о нем лично? — спросил он.

— Почему бы и нет? Мне приходилось встречать в журналах статьи о генералах.

Самолет так резко накренился влево, что у Хикса все поплыло перед глазами.

— Мы могли бы дать такую статью, — сказал он, — но, я думаю, лучше пригласить какого-нибудь известного автора. А как на это посмотрит сам генерал?

— Я с ним еще не говорил. Завтра мы с вами все обсудим. В принципе это может оказаться очень ценной идеей.

— Хвостовое колесо блокировано, — послышался из кабины пилота голос Каррикера.

— Ну, слава Богу, приехали, — сказал полковник Росс.

— Выпустить шасси, — приказал генерал Бил.

Видимо, Каррикер нажал на рычаг, потому что Хикс тотчас услышал скрежет где-то под полом кабины. Через несколько секунд, на приборной доске сбоку от Каррикера вспыхнула маленькая зеленая лампочка.

После того как генерал сбросил газ, самолет какое-то время летел ровнее; теперь, когда выпустили шасси, он, казалось, понесся вперед сам по себе, заваливаясь на ухабах то в одну, то в другую сторону. Хикс, уже было немного успокоившийся, с отчаянием понял, что это еще не все, и снова напрягся, чтобы дотерпеть до конца. Когда молния осветила темную кабину, он повернулся, чтобы подбодрить лейтенанта Турк. Хикс увидел, как она судорожно опустила голову и поднесла ко рту бумажный пакет. Кабина снова погрузилась во тьму, и Хикс услышал задыхающиеся, всхлипывающие звуки — ее неудержимо рвало. В наушниках послышался голос генерала Била:

— Вышка! Военный тридцать семь-шестьдесят три, выполняю третий разворот.

Самолет сильно завалился на одно крыло и пошел в поворот. При вспышках молний в иллюминаторе на противоположной стене кабины мелькнула Оканара, отчетливо различимая в мертвенно-бледном сиянии, но как бы скособоченная и опрокидывающаяся на Хикса. Казалось, что здания в центре города торчат почти под прямым углом к неправдоподобно крутому склону, вымощенному треугольниками крыш и верхушек деревьев. На самом верху он разглядел неуклюжие строения столь милого сейчас его сердцу отеля «Олеандровая башня» с нелепыми куполами и минаретами, рельефно вырисовывающимися на фоне озера, поставленного сзади вертикально, на один край, точно вставшее на дыбы огромное зеркало.

Небо погасло, и картина вздыбленной Оканары в иллюминаторе исчезла. Все еще испытывая сосущее чувство тревоги — самолет по-прежнему летел, заваливаясь на крыло, — Хикс с облегчением увидел впереди бесконечный двойной ряд посадочных огней, мелькавших, точно спицы колес. Небо вспыхнуло снова, и в иллюминаторе проплыли крыши огромных закамуфлированных ангаров, рядами тянущихся у края взлетного поля, и мерцающие огнями низкие строения на территории базы.

— Посадочные фары, Бенни, — скомандовал генерал Бил.

Левое крыло уверенно пошло вверх и застыло в надежном горизонтальном положении.

— Отлично. Закрылки!

— Точно, как в аптеке, — с удовлетворением произнес Каррикер. Поверх склоненных голов и деловито мелькающих над светящейся приборной панелью и рычагами управления рук в окна кабины полился свет от посадочных фар на крыльях.

В эту секунду неистовый ливень забарабанил по металлической обшивке, и по стеклу полились потоки воды. Изо всех сил напрягая зрение, Хикс глядел поверх голов генерала и подполковника, чувствуя, как затихают в мозгу глухие удары, смолкают стучавшие молоточки страха (не того страха, который испытывают и храбрые люди, а беспричинного, вызывающего тревогу, когда нет опасности, обращающего в бегство, когда нет погони), и пытался разглядеть долгожданную взлетную полосу, — широкую, длиною в целую милю, на которую — точно, как в аптеке, — сажал их уверенной рукой генерал Бил. Но он ничего не увидел, кроме потока света от мощных посадочных фар, отражающегося в серебряных струях дождя. Вернувшаяся было к Хиксу уверенность, что все обойдется, почему-то снова исчезла. Чтобы как-то пережить последние томительные секунды, он принялся считать про себя, зная, что, когда досчитает до тридцати или сорока, самолет — свободный и стремительный — будет уже мягко подпрыгивать на посадочной полосе, они наконец-то снова будут дома — живые и невредимые.

Он досчитал до десяти, и сияющая завеса дождя вдруг растаяла в воздухе — то был всего лишь короткий грозовой ливень, пронесшийся над аэродромом, — и с новым чувством облегчения Хикс увидел, как прямо на них несется гладкая посадочная полоса, точно по курсу, именно так, как и полагается. Он досчитал до одиннадцати, потом до двенадцати и вдруг заметил, что ниже и чуть правее их медленно продвигается вперед какой-то зелено-коричневый пятнистый предмет, отчетливо различимый в свете фар на фоне бетона посадочной полосы.

В первую секунду Хикс не мог понять, что это такое — просто какой-то предмет на земле, неожиданно попавший в поле зрения, какая-то жесткая конструкция из плоских поверхностей, плавных обводов и острых углов, покрытая маскировочной окраской. Наверное, точно так же выглядел этот предмет и из кабины пилота и там так же тщетно пытались понять, что же это все-таки такое.

— Что за черт… — раздался растерянный голос Каррикера.

И тут Натаниел Хикс увидел яркие огни, вращающиеся пропеллеры, и странный объект на глазах превратился в двухмоторный средний бомбардировщик Б-26, который как ни в чем не бывало летел прямо впереди них.

— Командир, — крикнул Каррикер, — он приземляется. Шасси выпущено.

Бомбардировщик и вправду садился. Вот он коснулся земли, подпрыгнул и после невысокого замедленного скачка снова опустился на полосу; тотчас же за стремительно вращающимися колесами шасси взметнулись облачка пыли. Все то, что случилось дальше, из-за эффекта относительных скоростей самолетов напоминало дурной сон. Пока бомбардировщик летел, им казалось, что он еле движется; теперь, когда он приземлился, возникло впечатление, что скорость его резко возросла. Прямые, словно обрубленные крылья вихрем мелькнули над бетонным покрытием полосы; но при этом, если прежде они приближались к бомбардировщику очень медленно, то теперь стали нагонять его с такой стремительностью, словно Б-26 стоял неподвижно.

Натаниел Хикс сидел ни жив ни мертв. Ему казалось, что он существует отдельно от своего тела, что в кабине присутствует лишь оглушенное страхом сознание, некий бестелесный взгляд, тупо глазеющий в тесном, залитом тусклым отраженным светом пространстве кабины. Он видел седую голову полковника Росса, видел обтягивающую его широкую спину рубашку защитного цвета со светлыми следами высохшего пота под мышками. Он видел загорелое, мальчишеское лицо генерала Била — рот чуть приоткрыт, видны ровные белые зубы, золотой браслет болтается на вытянутой вперед руке. Вторая рука его крепко сжимала верхнюю поперечину штурвала. На пальце блестел перстень выпускника Военной академии с каким-то цветным камнем.

И тут они во что-то врезались — но не в землю; они летели примерно на высоте крыш ангаров; они уже почти догнали бомбардировщик, но все еще находились чуть выше его и сзади. Они врезались с сокрушительной, неистовой силой. Самолет резко накренился набок, так что крыша кабины превратилась в боковую стенку, а противоположная стенка стала крышей; и оттуда с оглушительным шумом рухнул сержант Пеллерино, ударившись о штурманский столик Хикса. В это время в наушниках зазвучал пронзительный испуганный голос:

— Б-двадцать шесть на полосе! Б-двадцать шесть на полосе! Прямо перед вами самолет. Прямо перед вами…

Самолет снова так же резко выровнялся, и сержант слетел со столика. Он сел на пол около противоположной стенки и тупо уставился на Хикса; даже в мерцающем полумраке кабины было хорошо видно, что по щеке у него стекает влажная темная струйка крови. Натаниел Хикс тоже тупо взглянул на сержанта, испытывая какое-то оцепенение и в то же время облегчение, даже чуть ли не признательность за то, что теперь от него уже ничего не зависит. Можно не суетиться, можно не напрягаться и спокойно, без паники разбиться вдребезги.

— …струя от винта, — взревел не своим голосом Каррикер. — Это струя от его винта. Нет, не так… Пусти-ка…

Задрожав всем корпусом в безумии воздушных вихрей, самолет стал снова заваливаться набок; Каррикер потянулся влево — на самом деле вниз, — и его рука с глазированной розовой кожей и узловатыми кнопками вместо ногтей покрыла сразу обе ручки газа и перебросила их вперед до упора. Затем точно рассчитанным движением он нажал на выключатель шасси. Столь же безукоризненно быстрым броском рука его перенеслась на рычаг управления створками капота. Еще одно молниеносное движение — и он стал осторожно и спокойно балансировать триммеры.

Оглушительный рев двигателей кувалдой ударил по барабанным перепонкам. У Хикса лязгнули зубы; его буквально вдавило в кресло. Сержант Пеллерино повалился на Макинтайра, и их вместе прижало к двери уборной. Самолет впритирку, невероятным скользящим движением прошел мимо движущегося под ним бомбардировщика. Они чудом не врезались в высокие крыши ангаров, протянувшихся под прямым углом на краю аэродрома. Самолет сделал крутой поворот и легко и свободно понесся в темноту. Мелькнули и ушли в сторону огни аэродрома, они поднимались в ночь длинными ленивыми скачками. Сквозь грохот в наушниках прозвучал настойчивый голос генерала Била:

— Сорок дюймов! Ну уж не загибай! Явно больше.

— А я тебе говорю, всего сорок, — проревел голос Каррикера.

Видимо, он немного сбросил газ, потому что Натаниел Хикс почувствовал внезапное облегчение. Он попытался сглотнуть и не смог от неожиданно резкой боли: рот и гортань у него совсем пересохли. Он снова осторожно попробовал сглотнуть слюну и провел пересохшим языком по сухим деснам. Один наушник был по-прежнему прижат к уху, и Хикс слышал визгливый женский голос:

— Военный тридцать семь-шестьдесят три! Тридцать семь-шестьдесят три!

Генерал Бил нагнулся и поднял упавший на колени микрофон. Раздался щелчок переключателя, и спокойный голос генерала зазвучал в эфире:

— Вышка! Говорит генерал Бил. Мы снова заходим на посадку. Пусть экипаж Б-двадцать шестого подождет меня у командного пункта. Я хочу поговорить с пилотом. Конец связи.

Только сейчас Хикс почувствовал, что головной телефон больно придавил ему правое ухо, и снял наушники. После двух безуспешных попыток ему наконец удалось повесить их на крючок.

— Ну что, все живы? Отсутствующих без уважительных причин нет? — спросил полковник Росс. Он наклонился к генералу Билу. — Нужно включить свет в кабине. Кажется, есть травмы. Не возражаете?

— Спросите Бенни, — сказал генерал Бил. — Теперь он у нас первый пилот.

— Не надо, командир, — ответил Каррикер.

Полковник Росс щелкнул выключателем настольной лампы; то же самое сделал вслед за ним и Хикс. Сержант Пеллерино снова сидел на своем месте, у боковой стенки кабины, прижав к голове ладонь. Он опустил руку, посмотрел на испачканные кровью пальцы и ухмыльнулся:

— Пустяки, сэр. Пара шишек, ничего страшного. — Потом повернулся к Макинтайру: — А ты как, не ушибся?

Макинтайр, как видно, не пострадал — только с головы слетела пилотка. Он ее отыскал и теперь крепко сжимал в руках. Он сидел, слегка приоткрыв толстогубый рот.

— Мы что, потерпели аварию, сэр? — недоверчиво спросил он.

— Не обязательно обращаться ко мне «сэр», сынок, — ответил сержант Пеллерино. — Нет, это не авария. Держи хвост пистолетом. Мы еще пока летим…

Натаниел Хикс посмотрел на лейтенанта Турк, но она отвернулась:

— Не надо, пожалуйста!

— Ну, как вы там? — повернулся к ней полковник Росс.

Лейтенант Турк отодвинулась от яркого света, прижалась щекой к стенке кабины, а другую щеку закрыла ладонями.

— Нормально, — ответила она.

Натаниел Хикс посмотрел вперед и увидел, что генерал Бил что-то говорит подполковнику Каррикеру. Южная часть небосклона над их головами была расцвечена яркими беззвучными вспышками молний. Подполковник Каррикер пожал плечами, повернулся, взглянул на компас, и самолет начал плавно входить в вираж.

На повернутом в профиль лице генерала Била появилось угрюмое выражение, сквозь зубы он что-то сердито выговаривал подполковнику. Глядя прямо перед собой, Каррикер вдруг громко произнес:

— Кончай, командир. Давай бери штурвал.

Генерал Бил что-то ответил, потом откинулся в кресле и демонстративно скрестил руки на груди.

— Закрылки убираются. Какого черта, командир, бери штурвал, — не поворачивая головы, грубо сказал подполковник Каррикер. — Я ведь сказал, что не возьму штурвал. А сама она не сядет.

Тут Хикс наконец расслышал слова генерала:

— Это был приказ, — сказал он Каррикеру, — считай, что ты арестован.

— Прекрасно, арестован так арестован. Давай бери штурвал.

— Послушайте, может, хватит? — вмешался полковник Росс.

Генерал Бил положил руку на штурвал и точно рассчитанным движением подал его от себя. Положив другую руку на рычаг газа и внимательно глядя на приборы, он ответил довольно спокойно:

— Все в порядке, судья. Просто, когда я командую, я хочу, чтобы мои приказы исполнялись.

Некоторое время они летели молча; вдруг все почувствовали, как колеса шасси под полом кабины шаркнули по бетону, ощутили мягкий толчок, слева и справа замелькали посадочные огни. Генерал Бил лихо развернулся в темноте аэродрома, и они быстро проехали мимо длинного ряда ангаров. На стоянке перед зданием командно-диспетчерского пункта были включены прожекторы. Рядом, на неустойчивом с виду трехколесном шасси, неподвижно чернел Б-26. Генерал Бил подрулил к бомбардировщику и прибавил обороты двигателей. На перроне стояли несколько военных полицейских и офицер аэродромной службы с повязкой на рукаве.

Генерал Бил выключил моторы, сержант Пеллерино поднял защелку и открыл дверь. В кабину ворвался теплый влажный ветер, донеслись долгие раскаты грома. Натаниел Хикс отстегнул ремни и полной грудью вдохнул свежий воздух. В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал голос сержанта Пеллерино:

— Не беспокойтесь, мэм. Можете оставить его здесь. Все равно потом будут убирать.

— Спасибо, — слабым голосом ответила лейтенант Турк.

— Ну вот, выходите, — сказал генерал Бил. — И ты, Бенни, тоже. Я через минуту вас нагоню. Если кому-то нужно в «Олеандровую башню», могу подвезти.

— Подождите меня у командного пункта, ладно? — сказал полковник Росс Хиксу.

— Ну а вы? — спросил Хикс лейтенанта Турк. Он забросил за спину вещевой мешок, подхватил под мышку китель и вышел вслед за ней из самолета. Она нерешительно переминалась с ноги на ногу на мокром бетоне. — Как вы собираетесь добираться?

— Может, удастся поймать такси у КПП, — сказала она. — У меня сумка в носовом багажнике, так что мне придется ждать, пока не разгрузят. — Она бросила на Хикса грустный взгляд.

— Я тогда тоже останусь — не оставлять же вас одну, — сказал Хикс. — Вы ведь себя неважно чувствуете.

— Терпимо, — сказала лейтенант Турк. — Мне так стыдно. Теперь уже все в порядке. Вы меня правда подождете? Помогите мне донести сумку до такси. Я еще не очень твердо держусь на ногах…

— Вон, уже разгружают, — сказал Хикс. Двое рабочих подогнали колесный помост и открывали багажное отделение в носовой части самолета. Ослепительно сверкнула молния, ударил гром, потом где-то далеко за аэродромом прошумел порыв ветра. — Может, пойдете пока в командный пункт? — сказал Хикс. — Сейчас здесь такой ливень хлынет…

Мимо них прошел подполковник Каррикер — тяжелым, но стремительным шагом он удалялся от самолета. Когда тот решительно пересек стоянку, Натаниел Хикс понял, что он направляется к Б-26. Под крылом бомбардировщика стояла небольшая группа — экипаж и двое военных полицейских.

— Ну, сейчас кому-то нагорит, — пробормотал Натаниел Хикс. Налетел порыв влажного ветра, на юге полыхнули молнии, и дважды оглушительно прогрохотал гром. Хикс вгляделся в стоящих под крылом людей. — О Господи! — выдохнул он.

— Что такое? — спросила лейтенант Турк.

— Они черные. Я сначала думал, мне показалось из-за освещения. Это негры. Знаете, кто это? Это те парни, про которых говорил генерал — ну, этот проект негритянской группы средних бомбардировщиков. Бедолаги, хорошенькое начало…

Тяжелой раскачивающейся походкой подполковник Каррикер преодолел тридцать ярдов, отделявших его от чернокожих пилотов. Он остановился и, видимо, что-то сказал им; приход Каррикера вызвал у летчиков небольшой переполох; наконец вперед выступил худой долговязый офицер. При свете прожекторов Хикс разглядел тонкие черные усики и довольно светлую кожу. На воротничке рубашки приколоты полоски второго лейтенанта, над карманом — «крылышки» пилота. Он поднял руку к пилотке и отдал честь. Четверо сзади него тоже торопливо козырнули Каррикеру. Тот стоял как вкопанный, широко расставив ноги, наклонившись немного вперед, и что-то говорил.

Хикс почувствовал сзади какое-то движение. Генерал Бил спустился из самолета.

— Хорошо, судья, — произнес он, — я… — и вдруг осекся.

Стоящий около Б-26 Каррикер неожиданно подался вперед, развернулся и с отчетливым смачным звуком ударил лейтенанта кулаком в лицо. Долговязый офицер как подкошенный рухнул на спину. Остальные четверо летчиков невольно отпрянули. Двое полицейских с изумлением взирали на эту сцену и бездействовали.

— Бенни! — крикнул генерал Бил. — А вы что смотрите, — закричал он полицейским, — прекратите это безобразие. — Потом добавил, обращаясь к полковнику Россу: — Ну, уж теперь-то он точно арестован.

Между тем ветер резко усилился. Молнии засверкали уже по всему горизонту, и, заглушая эхо громовых раскатов, застучала барабанная дробь тропического ливня.

— Бежим, Нюд, — сказал полковник Росс, — бежим быстрей, пока не накрыло…

Грузчики уже неслись по полю, толкая перед собой помост с багажом. Натаниел Хикс подхватил за руку лейтенанта Турк и побежал вслед за другими. За ними побежал и полковник Росс. Пробегая мимо бомбардировщика, он крикнул:

— А ну-ка, все на командный пункт, живо! — и побежал дальше.

Хикс взглянул в ту сторону и увидел, как пилоты поднимают упавшего офицера; потом они тоже побежали, а за ними и Каррикер. Оглянувшись назад, Натаниел Хикс увидел бегущего генерала, следом быстро надвигался фронт грозового ливня — сверкающая в свете прожекторов сплошная стена низвергающихся дождевых потоков.