Почетный караул

I

Цветной лифтер высунул голову из дверей кабины и посмотрел в один, потом в другой конец коридора.

— Подождите, — крикнул Натаниел Хикс и затрусил к лифту, на ходу застегивая ремешок ручных часов. Было пять минут седьмого утра.

В кабине он увидел внушительного вида лысого подполковника с эмблемами химической службы — скорее всего, командированного — и майора Боудри из чертежной секции отдела нестандартных проектов. Майор Боудри, невысокий блондин, производил впечатление человека робкого и неуверенного в себе.

— Привет, Нат, — сказал он. И со свойственным ему нудным многословием тотчас же пустился в объяснения: — Послушайте, к которому часу вашему приятелю понадобятся эти диаграммы? Тут к нам обратились из фотографической секции — срочная работа, что-то со шрифтами. Времени это займет немного, так что, если вы появитесь у нас не раньше девяти, Маккейб сначала выполнит их заказ. Просто рехнуться можно! Все приносят работу в последнюю секунду. Я не про вас говорю. Вы-то меня предупредили за неделю, прекрасно помню. И примерный объем работ заранее назвали, и, чтобы Маккейба с утра не занимали, попросили. Поэтому если вам нужно пораньше — вы говорили, что ваш приятель сегодня возвращается в Орландо, — тогда черт с ней, с фотографической секцией. Подождут, ничего страшного. Я сказал, что Маккейб с утра в вашем распоряжении, и точка!

— Спасибо, Клод, — сказал Натаниел Хикс. — У меня пока не горит. Пусть делает сперва для фотографов. Я еще не знаю, как сложится утро. Вчера, после того как мы поговорили с вами, я пригласил Уайли в клуб; а там произошла потасовка, и кое-кого арестовали. Начальник клуба записал нас как свидетелей и сказал, что, возможно, утром нам придется прийти на разбирательство. Пока не знаю, когда оно состоится и где. Вы на службу?

— Да. Ну хорошо, договорились, Нат. Если у вас не горит, Маккейб займется пока другим делом. Но обязательно дайте мне знать, удастся ли вам вообще сегодня вырваться. Да, я уже отчаливаю. Могу вас подбросить.

— Правда? Вот спасибо, — сказал Хикс. — Я отдал машину Дону Эндрюсу. Он поехал в Орландо встречать жену. Она прилетает на самолете «Истерн Эрлайнз» где-то часа в два-три ночи. Без машины никак не доберешься.

— Я бы тоже с радостью забрал сюда жену, — сказал майор Боудри. — Не представляете, до чего мне осточертело жить в гостинице. Но тут ведь вот в чем штука. Вы никогда не пытались найти здесь жилье? Хотите верьте — хотите нет, но мне предлагали двухкомнатную развалюху без водопровода и с удобствами во дворе за сто долларов в месяц, и то лишь потому, что хозяева — большие патриоты и пошли навстречу офицеру американской армии. А если, говорят, не берете — у нас полно желающих.

— Да, я знаю, — сказал Хикс.

— Ну да, у вас ведь те же проблемы, — сказал майор Боудри. — Какой смысл перевозить жену и жить здесь в свинарнике или однокомнатном номере в гостинице? Потом, детям нужно менять школу, а что делать с прежним жильем? Если у вас дом за городом, может, удастся его сдать, а может, и не удастся — сейчас не все могут достать бензин, да и с топливом для дома туго. Что вы, тут уйма проблем!

Двери лифта раскрылись — они спустились в вестибюль. Майор Боудри и Натаниел Хикс потеснились, пропуская подполковника химической службы вперед. Он важно кивнул в знак признательности.

— Послушайте, там не Эндрюс? — спросил майор Боудри.

Натаниел Хикс посмотрел в ту сторону, куда указывал майор.

— Точно, а рядом с ним — его жена, — сказал он. — Как похоже на Дона! Он приехал, наверное, еще часов в пять. Мы договорились, что она поживет у нас в его комнате, а он, видимо, не хотел нас беспокоить. Сидели в вестибюле и ждали, пока мы спустимся.

— Очень славный парень, — сказал майор Боудри. — А в математике — просто гений. Мне кто-то рассказывал, что он изобрел шифр, которым пользуются в ВМФ.

— Не совсем, — сказал Хикс; вот что значит «испорченный телефон», усмехнувшись, подумал он, так и рождаются легенды. — На самом деле он разгадал шифр ВМФ — просто от нечего делать; им, я думаю, пришлось после этого шифр сменить. Он тогда служил в Грейвелли. И я тоже. Что ж, теперь я сам доберусь на службу — спасибо, Клод.

— Но сразу же дайте мне знать, как только прояснится, нужен вам сегодня Маккейб или нет, ладно?

Капитан Эндрюс заметил Натаниела Хикса. Он встал и быстро пошел ему навстречу.

— Большущее тебе спасибо, Нат, — сказал он. — Вот ключи от машины. Мы потратили галлонов восемь бензина. Извини, но пришлось воспользоваться твоими талонами. Надеюсь, я тебя не слишком разорил. Во всяком случае, вот деньги за бензин. У тебя есть еще минутка? Хочу познакомить тебя с Кэтрин.

— Ну конечно, — сказал Хикс. — Послушай, ты же ее совсем уморил. Надо было уложить ее спать.

— Мы не хотели будить вас раньше времени. Она немного поспала в машине. По пути мы остановились и позавтракали в закусочной, так что приехали уже в начале шестого.

— Кларенс вот-вот спустится. Я приказал ему как следует прибрать квартиру перед уходом.

В комнате капитана Эндрюса Хикс видел фотографию его жены (рядом с фото матери и сестры), но ни за что бы ее не узнал. Снимок был сделан несколько лет назад, и, видимо, неудачно. Миссис Эндрюс оказалась худощавой и высокой, с узким бледным лицом, совершенно непохожей на полноватую круглолицую женщину на фото. Ей было, как определил Хикс, тридцать с небольшим. Тонкие темные, чуть-чуть рыжеватые брови и такого же оттенка негустые тусклые волосы. Бледно-голубые, чуть с зеленью глаза. Она в изнеможении откинулась на выцветшие ситцевые подушки дивана. По тому, как миссис Эндрюс вздохнула и облизнула губы, Хикс догадался, что она не совсем здорова.

Она протянула ему узкую прохладную ладонь. Одета она была просто, неброско и, видимо, недорого. Хикса почему-то тронул ее вид — дешевое, но со вкусом сшитое платье, потертые туфли из крокодиловой кожи, ласковое выражение, появлявшееся на ее лице всякий раз, когда она смотрела на мужа. С видимым усилием миссис Эндрюс заставила себя улыбнуться.

— Большое спасибо, капитан, что вы одолжили Дону автомобиль, — сказала она. — Одной бы мне ни за что не добраться. Я так обрадовалась, когда увидела, что Дон меня встречает! Чуть не расплакалась от счастья.

— Очень хорошо, что вы наконец приехали, — сказал Натаниел Хикс. — А то Дон прямо места себе не находил, так издергался, что еще немного, и нам, наверное, пришлось бы его пристрелить.

Она подняла глаза и с немым обожанием взглянула на капитана Эндрюса.

— Это точно, — сказал капитан Эндрюс, — теперь я и сам вижу, что извел всех своими проблемами. Совершенно невозможно снять комнату. Ничего не оставалось, как попросить у Ната и Кларенса разрешения привести тебя к нам в номер.

Она с неохотой оторвала взгляд от мужа и повернулась к Хиксу.

— Я вам доставляю столько неудобств, капитан, — сказала она. — Вам и капитану Дачмину.

— Ничего подобного, — сказал Натаниел Хикс. — Благодаря вашему приезду мы навели чистоту в номере — первый раз за все время, хотя боюсь, что вы и не заметите результатов наших усилий. Убираясь, Кларенс нашел на полу в общей сложности сорок один цент. А я обнаружил книжку талонов нашего клуба, в которой оставалось еще талонов на доллар и десять центов. Так что, как видите… А вот и Кларенс! Короче, квартира в полном порядке — и в вашем распоряжении.

По старым мраморным плитам вестибюля к ним приближался капитан Дачмин, легко неся свое крупное мощное тело.

— Кэтрин, — представил жену капитан Эндрюс. — А это вторая жертва нашего вторжения…

Глаза капитана Дачмина весело блестели, но на безмятежном широком лице застыло постное выражение. Он склонил стриженую голову в коротком поклоне и, увидев протянутую руку, пожал ее — немного смущенно. Натаниел Хикс и раньше замечал, что Кларенс испытывает неловкость при общении с женщинами, если не собирается за ними приударить.

— Как поживаете? — степенно произнес он. — Я ординарец капитана Хикса, мэм. Хочу доложить господину капитану — задание выполнено. Кухня вымыта, ванна вычищена, мокрые полотенца убраны, старая рубашка, служившая абажуром, — тоже. Пустые бутылки запихнуты под диван, а мусор заметен под ковер — квартира блестит как новенькая.

— Спасибо большое — вы оба столько для нас сделали, — сказала миссис Эндрюс. Она поднялась и как бы невзначай оперлась на плечо мужа.

— Не за что, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Я говорю вам это и от имени капитана Хикса. Он старше меня по должности, поэтому обычно поручает говорить вместо него, а сам целыми днями валяет дурака…

— Нат, — сказал капитан Эндрюс, — я только провожу Кэтрин и сразу на службу. Передай Вузли, если он будет меня искать, что я скоро приду.

Натаниел Хикс и капитан Дачмин влились в поток военных, спешащих к выходу.

— Я сегодня, скорее всего, не буду ночевать дома — стану биваком в чистом поле. А если честно, то мой юный голубятник оправился от вчерашнего недуга, и мы подумываем довести до конца совместную операцию, которую не закончили в прошлый раз.

— Хорошо, — сказал Хикс.

— Что значит — хорошо? Ты явно недооцениваешь мой благородный поступок.

Они пересекли верхнюю террасу и спустились по ступеням на улицу под палящие — несмотря на ранний час — лучи солнца. Капитан Дачмин заморгал от яркого света и, дурачась, подпрыгнул на одной ноге. Чувствовалось, что его переполняет жизненная сила, он принялся что-то радостно напевать. Потом, перейдя на фальцет, весело пропел, закатывая глаза: «О милый, обними меня, как обнял ты Мери третьего дня. В субботу, в субботу, третьего дня…»

Ботвиник быстрым шагом шел по длинному, пустому, плохо освещенному коридору в том крыле прямоугольного здания штаба, где находился кабинет генерала Била.

Из приоткрытых дверей пункта сбора и отправки донесений лился поток электрического света и слышалась барабанная дробь телетайпов. Вдоль коридора тянулся длинный ряд закрытых дверей с аккуратными табличками в металлических рамках, на которых золотыми буквами было выведено: Помощник генерал-адъютанта, Генерал-адъютант, Отдел обеспечения скрытности использования шифров и кодов, Секция начальника военно-юридической службы, А-1, А-2, А-3, А-4, Начальник штаба и в самом конце — Командующий, вход через 101 А.

Ботвиник открыл дверь без таблички между А-4 и кабинетом начальника штаба и, охнув от неожиданности, остановился на пороге.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Я думал, здесь никого нет.

В комнате стояло несколько письменных столов, часть из них была сдвинута в угол, другие располагались в живописном беспорядке — видимо, этим помещением редко пользовались. За одним из столов, положив ноги на крышку, с журналом, раскрытым на странице комиксов, сидел подполковник Каррикер.

— Привет, Ботти, — сказал он.

Ботвиник внимательно посмотрел на подполковника. Каррикер поднес к губам дымящуюся сигарету и затянулся. Ботвиник заметил, что пальцы у него дрожат. Сквозь загар просвечивала бледность, лицо грустное и чуть припухшее, глаза налиты кровью.

— Хотел взять бланки, сэр, — сказал Ботвиник. Он быстро подошел к шкафу и выдвинул ящик.

— Какие новости, Ботти? — спросил подполковник Каррикер.

— Сегодня я еще ничего нового не слышал, сэр, — сказал Ботвиник. — А вот вчера мы пытались вас разыскать. Генерал хотел с вами поговорить.

— Зачем я ему понадобился?

— Мне об этом не сообщили, сэр.

— Кончайте придуриваться, Ботти. В чем дело? Он что, здорово на меня разозлился?

— Видите ли, сэр, мы пытались дозвониться к вам на квартиру. В конце концов полковник Моубри сказал, чтобы я больше не звонил. Думаю, что генерал об этом знает.

— Что он делает сегодня утром?

— Думаю, сегодня генерал очень занят. Вчера вечером прилетели генерал Николс, зам. начальника штаба ВВС, и генерал Бакстер из службы генерального инспектора, и он, скорее всего, будет с ними; хотя, кажется, генерал Бакстер в полдень улетает.

— Как, по-вашему, мне следует поступить?

Ботвиник достал пачку бланков и аккуратно задвинул ящик на место. Колючие глазки вспыхнули. Он с задумчивым видом надул губы и сказал:

— Может, доложить полковнику Моубри, как только он придет, что вы здесь, сэр? Думаю, вам стоит с ним поговорить. Не могу утверждать с полной уверенностью, но мне кажется, вчера шел разговор о том, что вы должны извиниться перед офицером, которого… ну, с которым случилась эта история в четверг. У него серьезная травма.

— Где он сейчас?

— В госпитале авиабазы, сэр.

— Может быть, сходить туда?

— На вашем месте я бы не стал этого делать. Во всяком случае, до разговора с полковником Моубри.

— В общем, я влип, а?

— Боюсь, что так, сэр. Я случайно узнал, что генерал приказал подготовить бумаги — обвинительное заключение и прочее.

— Да, я тоже слышал. — Подполковник Каррикер трясущимися пальцами зажег новую сигарету и бросил спичку на пол. — И куда эти бумаги направили?

— Их пока задержали, — сказал Ботвиник. — По-моему, генералу удалось убедить полковника Росса.

— Полковника Росса? — Подполковник Каррикер с минуту помолчал. — Не думаю, — сказал он. — Уж он не упустил бы случая меня прищучить. Не виляйте, Ботти. Давайте начистоту. Что все-таки произошло?

— Да много чего. — Ботвиник задумчиво посмотрел в прямоугольник двора. — Друзья офицера, которого вы ударили, здорово разозлились или просто использовали инцидент как предлог. Вчера вечером они попытались ворваться в гарнизонный клуб, куда им вход воспрещен. Напали на зам. начальника полиции, и теперь шестеро из них под арестом. Насколько я знаю, генерал докладывал в Вашингтон. — Он помолчал. — Скажу вам по секрету, сэр, утром поступила телеграмма, которую генерал еще не видел, но ему доставят ее в ближайшие полчаса. Несколько минут назад я направил ее вместе с другими сообщениями к полковнику Ходену. Какое-то информационное агентство опубликовало сообщение со ссылкой на Оканару о том, что цветной офицер избит белыми военнослужащими и находится в госпитале. Видимо, это искаженная версия того, что случилось в четверг. Штаб ВВС потребовал принять срочные меры.

— Чем это может кончиться, как вы думаете?

— Может кончиться большими неприятностями, сэр. Думаю, Вашингтон твердо решил избегать беспорядков и ни в коем случае не предавать гласности сведения о трениях с цветными военнослужащими. Так что мой совет — поговорите с полковником Моубри, сэр. Я как раз собирался пить кофе. Прихватить на вашу долю?

— Да, пожалуйста, — ответил подполковник Каррикер.

Гарнизонная столовая номер два — низкое желтое строение с кухней, расположенной под прямым углом к основному сооружению, — вытянулась между рядами общежитий для несемейных офицеров на берегу озера Оберон и самым восточным зданием АБДИПа — отделом анализа действий бомбардировочной авиации.

В четверть восьмого у дверей столовой всегда выстраивалась очередь, тянувшаяся через все помещение, а иногда даже спускалась по ступеням крыльца. Такая же очередь шла к буфету. Ряды непокрытых дощатых столов, каждый из которых был рассчитан на 12 человек, несмотря на огромную очередь, были полупустыми — большинство ели наспех, и поток выходящих посетителей был не меньше, чем желающих войти.

Дневальные на раздаче трудились в поте лица. Входные и выходные двери столовой хлопали каждую секунду. Кипы металлических подносов в начале прилавка быстро уменьшались по мере продвижения очереди. На слой крошеного льда спешно выставлялись тарелки с ломтями дыни трех сортов. Десятки стаканов фруктового сока, также обложенные крошеным льдом, расхватывались так быстро, что на их место едва успевали ставить новые. Конвейерная лента доставляла из кухни на паровые столы сковородки с омлетами и яичницей, жареным беконом, ветчиной и колбасой. Как только подавальщики опустошали одну ленту, другая, проходящая над горячей водой, тотчас начинала работу. Металлические корзинки с рогаликами, булочками и печеньем вынимались из духовых шкафов и вываливались в открытые емкости на прилавке. Один дневальный был занят тем, что выкладывал на широкий поднос кубики масла размером в квадратный дюйм, на которых было вытеснено: «Покупайте облигации займа!», «Не забывайте про Пёрл-Харбор», «Укрепляйте нашу авиацию». Другой непрерывно пополнял ряды пинтовых бутылок с молоком в желобе со льдом. Еще двое дневальных разливали из больших кофейников кофе и выставляли чашки на прилавок.

В конце раздачи сидела ефрейтор ЖВС, пробивала чеки и бросала их на подносы. После этого гражданская кассирша собирала чеки, получала деньги и с лихорадочной поспешностью давала сдачу. Подхватив подносы, люди быстро рассаживались на свободные места; полдюжины дневальных убирали грязную посуду и вытирали столы влажными тряпками. В углах зала уже включили большие вентиляторы. Над столами, очередью и прилавками слышался беспрестанный гул голосов, шарканье ног, грохот подносов и звон тарелок. В теплом влажном воздухе стоял запах бекона, кофе и табачного дыма.

Недалеко от входа завтракали начальник штаба ЖВС капитан Бертон, лейтенант Липпа и лейтенант Турк. Чтобы удобнее было разговаривать, капитан Бертон и лейтенант Турк сели по одну сторону стола, а лейтенант Липпа — по другую.

Лейтенант Турк уже закончила есть — ее завтрак состоял лишь из стакана сока, чашки кофе и булочки. Она тщательно вытерла край стола бумажной салфеткой, положила локти на стол и закурила сигарету. Лейтенант Липпа еще доедала свой завтрак — половину дыни и тарелку кукурузных хлопьев. Перед капитаном Бертон стояли дыня, овсяная каша, яичница с ветчиной и две горячие булочки, и она заметно отстала от своих подчиненных. Ела она с отменным аппетитом, но на полном, красном от загара, чисто вымытом лице была написана тревога.

— И после постановления от первого сентября порядок остался прежним, — сказала она. — На этот счет было разъяснение в «Штабных новостях». Служащие ЖВС не могут носить других знаков различия, кроме Афины Паллады, независимо от того, в какой род войск их направили. Думаю, скоро положение изменится; но пока что не изменилось. И если полковник Фоулсом говорит Уистер, что это не так, он заблуждается. Она не имеет права носить эмблемы ВВС, даже если ее направили служить в отдел истребительной авиации. И она должна их немедленно снять. Разумеется, я могу приказать ей, но лучше пусть кто-нибудь из вас поговорит с ней неофициально, по-дружески.

— Полковник Фоулсом лично дал ей эти эмблемы, — сказала лейтенант Липпа, — и велел надеть. Он сослался на разрешение штаба ВВС. Ей ничего не оставалось, как пристегнуть их. Дело в том, что Фоулсом пытался к ней приставать и даже давал волю рукам. Ей кто-то сказал, что в этих случаях лучшее лекарство — достать три грецких ореха, ну знаете, такие большие, круглые, — и положить за верхний край чулок. — Она хихикнула. — Говорят, сразу отрезвляет.

Лейтенант Турк скорчила недовольную гримасу и, покачав головой, метнула на лейтенанта Липпу многозначительный взгляд. Лицо у капитана Бертон стало еще краснее, чем прежде. Она смахнула хлебную крошку с натянутой на полной груди безукоризненно чистой рубашки цвета хаки.

— Это верно, некоторые мужчины при первой же возможности ведут себя по-скотски. Девушки должны об этом знать и стараться не давать — ни своим видом, ни поведением — повода и возможности для ухаживаний. Я думаю, что напрасно Уистер относится к этому так легко, с шуточками. Ведь она должна думать не только о своей репутации, но и о репутации женской вспомогательной службы в целом. К тому же она офицер — это налагает на нее дополнительную ответственность, она должна задавать тон, чтобы на нее могли равняться девушки рядового и сержантского состава. Я не хочу сказать, что в данном случае лейтенант Уистер сама виновата. Но думаю, что она может, если захочет, дать понять полковнику — и вообще любому мужчине, — что никаких вольностей не допустит. — Капитан Бертон совсем расстроилась. — Тут главное, чтобы твое поведение не стало темой для пересудов. — Она печально замолчала и отрезала кусочек ветчины на тарелке.

Лейтенант Турк переложила сигарету в левую руку, потом, нахмурившись, взглянула на Липпу и поднесла палец правой руки к губам.

Склонившись над тарелкой и сосредоточенно работая ножом и вилкой, капитан Бертон сказала:

— Уверена, что вы обе поймете меня правильно; советую быть особенно осторожными и не давать поводов для превратного толкования ваших действий. Выходные вы обычно проводите в городе, в «Олеандровой башне». Вполне естественно, что девушки приглашают знакомых мужчин, предлагают им выпить, если есть отдельная гостиная. Только самый последний ханжа может увидеть в этом что-то предосудительное. Я, во всяком случае, ничего дурного здесь не вижу. И все же надеюсь, что вы будете соблюдать осторожность: не засиживаться слишком поздно и много не пить — ну, вы понимаете, если поднимется шум и вас будет слышно в коридоре, сразу же пойдут разговоры.

— А нас что, бывает слышно в коридоре? — спросила лейтенант Липпа лейтенанта Турк.

— Один раз, может, и было, — сказала лейтенант Турк. — Когда тот англичанин — ну помнишь, командир эскадрильи — начал петь. Мы его, кстати, и не приглашали. Понятия не имею, откуда он взялся. Просто проходил мимо, видит, дверь открыта, и зашел.

— Все же надеюсь, что вы будете вести себя более осмотрительно…

Лейтенант Турк оборвала ее на полуслове.

— Капитан Бертон, это лейтенант Эдселл из отдела нестандартных проектов.

Эдселл подошел к их столу и с самоуверенным и развязным видом, который всегда раздражал Турк, остановился за спиной у лейтенанта Липпы.

— Привет, — сказал он. — Доброе утро, мэм, — он небрежно поклонился капитану Бертон. — Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Конечно, нет. Пожалуйста, — смущенно ответила капитан Бертон.

По растерянности, мелькнувшей на лице капитана Бертон, лейтенант Турк догадалась, что до нее дошли слухи насчет Липпы. Местные сплетницы не преминули — разумеется, из самых лучших побуждений — просветить начальника штаба насчет того любопытного обстоятельства, что Мэри встречается с неким офицером. Капитан Бертон долгое время делала вид, что не понимает намеков, решившись раз и навсегда не верить сплетням о самой образцовой из своих подчиненных и, возможно, лучшей из командиров рот; но теперь она почувствовала себя обманутой. Взгляд, брошенный в сторону лейтенанта Эдселла, доказывал, что предостережение, сделанное капитаном Бертон, относилось именно к тому, о чем подумала про себя лейтенант Турк. И при этом Бертон все еще надеялась, что Мэри опровергнет ее подозрения.

Лейтенант Липпа небрежно пододвинула стул для Эдселла.

— Привет, Джим, — сказала она.

Этого было вполне достаточно. Последние надежды капитана Бертон рухнули. Интонация, с которой Липпа приветствовала Эдселла, выдала ее с головой. На милом курносом ясноглазом лице вдруг появилось очаровательное застенчивое выражение, красноречиво свидетельствующее о том, что ее охватило смущение и она не в силах его побороть. Она вся преобразилась. Каждая женщина, даже капитан Бертон, старавшаяся по возможности не замечать того, что творится вокруг, должна была догадаться, что происходит сейчас в душе лейтенанта Липпы. Чувствовалось, что сердце у нее трепещет от радости и замирает от страха. Разве можно было не понять, что ее одолевают сомнения, свойственные всем влюбленным, и гнетет страх, что худшие опасения ее подтвердятся. Она не смела взглянуть на Эдселла и, замерев, напряженно ждала ответа. Этот трепет, страх и терзания подруги не укрылись, разумеется, и от лейтенанта Турк — помимо беспокойства о том, что подумает капитан Бертон, она почувствовала обиду за все те унижения, которые приходится терпеть женщинам в этом мире.

— А я думала, что вы на гауптвахте, лейтенант, — сказала она намеренно бодрым голосом.

Турк взглянула на Эдселла — у того были довольно правильные черты лица, но самодовольство, постоянно светившееся в его глазах, раздражало и отталкивало ее. Дерзко торчащий подбородок придавал лейтенанту Эдселлу вызывающий вид, словно он только что победил в трудном поединке и теперь ищет, с кем бы сразиться вновь.

Лейтенант Эдселл дружески улыбнулся — всякое нелюбезное, критическое или саркастическое замечание он всегда истолковывал в свою пользу и воспринимал как комплимент. Но он тут же мог с копьем наперевес перейти в атаку и обменяться ударами с соперником.

— А кто вам об этом сказал? — бесцеремонно спросил он. — Нат Хикс?

Удар попал в цель, и вряд ли он был нанесен наугад. Вне всякого сомнения, долгий опыт словесных перепалок приучил лейтенанта Эдселла заранее собирать сведения о вероятном противнике: неожиданная осведомленность, как правило, обескураживает врага. Он знал, куда целить, все тот же опыт научил его наносить молниеносный точный удар, как только он видел брешь в обороне. Эдселл так радовался каждому удачному удару, что даже не испытывал злорадства и с удовольствием наблюдал, какую он вызовет реакцию. Независимо от того, слышал ли он в ответ стоны поверженного противника, или же тот делал вид, что удар не достиг цели, Эдселл неизменно чувствовал удовлетворение.

Теперь вот из-за собственного безрассудства (а кто еще мог ей это сказать?) лейтенант Турк невольно подтвердила сплетни о том, что она «часто видится» с капитаном Хиксом и что все в отделе нестандартных проектов об этом знают и судачат на их счет.

— Ну, слухами земля полнится, — холодно сказала она.

— Уж это точно, — сказал лейтенант Эдселл. — Впрочем, не теряйте надежды. Может, я еще и попаду сегодня под арест. День только начался — всякое может случиться. Я вчера задал жару начальству — посмотрим, как они это слопают.

— О Господи, — сказала лейтенант Липпа. — Что ты на этот раз выкинул?

Турк с удовольствием поколотила бы Мэри — такой у той был нежный, заботливый тон и идиотский обожающий взгляд, но мешал разделявший их стол, поэтому она лишь сказала:

— Он испортил настроение старому бедному полковнику Моубри, а теперь полковник Моубри в свою очередь хочет испортить настроение ему, ну разве это справедливо?

— Этот старый болван? — сказал лейтенант Эдселл. — Пусть только попробует! Впрочем, вполне безобидный старикашка. Разве что донельзя глупый.

Лейтенант Турк заметила, что капитан Бертон становилась все мрачнее и мрачнее — огорчения сыпались на нее одно за другим; ее явно коробило и от выражений, которые употреблял Эдселл, и от презрительного отзыва о старшем офицере, начальнике штаба генерала Била.

Лейтенант Эдселл, не обращая на это ни малейшего внимания, продолжал в том же духе:

— Не знаю, слышали ли вы о вчерашней истории, но мне кажется, нам удалось заставить их отступить. Вы знаете, что на этой неделе к нам прилетела группа цветных летчиков для участия в новом проекте. Разумеется, наши недобитые конфедераты и прочая шушера из белых, вроде выпускников Вест-Пойнта, не на шутку всполошились. Еще бы — если так дальше пойдет, негров признают за людей. Такого ни в коем случае нельзя допустить! Поэтому они решили дать бой и подтвердить превосходство Белого Человека. Думаю, они крепко выпили — вполне в их духе. Позапрошлой ночью они собрали толпу побольше — ведь когда их двадцать или тридцать против одного, эти храбрецы никого не боятся; а как только цветные офицеры, экипаж среднего бомбардировщика, приземлились, те набросились на них прямо около командно-диспетчерского пункта базы. Конечно, дело замяли, но мне кажется, конфедератам тоже досталось, раз они предпочитают помалкивать. Я случайно узнал, что один из чернокожих пилотов до сих пор в госпитале. С этого вся заварушка и началась.

— Не может быть, — решительно сказала Турк. — Ни за что не поверю. Мне кажется…

— Разумеется, вы не верите, — сказал лейтенант Эдселл. — Вот поэтому-то эти кретины и садисты из старых добрых южных штатов и обращаются с неграми, как им вздумается. Когда вам об этом говорят, вы просто не верите. Ну как же, разве возможно, чтобы эти обаятельные галантные южане такое себе позволили? Так вот, можете мне поверить. Все это произошло на самом деле. Много чего происходит на юге, о чем вы понятия не имеете. И о том, что ежедневно творится в армии, вы тоже часто не подозреваете. Зачем утруждать свои хорошенькие головки? Гораздо проще ничего об этом не знать — и все будет в порядке. Сейчас я вам расскажу, что у нас вчера случилось, хотя вам, конечно, удобнее в это не верить.

Лейтенант Эдселл забыл про завтрак — он только снял тарелки с подноса и поставил на стол.

— Вчера все началось с того, что у Прескотта Филлипса из службы связи с общественными организациями хватило смелости по-человечески отнестись к цветному журналисту — так, как, вне всякого сомнения, у нас отнеслись бы к его белому коллеге. Этот журналист получил аккредитацию в Вашингтоне и проделал долгий путь специально, чтобы написать о проекте со средними бомбардировщиками. Тут ведь вот что важно. Речь шла даже не о том, имеет ли он право писать статью о нашем проекте. Генералу Билу было приказано показать ему все, что требуется. Кроме того, я могу подтвердить, что этот цветной парень — классный журналист. Разумеется, из-за того, что у него черная кожа, реакционная пресса — крупные газеты — не берут его на работу и не печатают его статьи, но он во много раз умнее и талантливее, чем большинство надутых болванов из газетных синдикатов. Я это не просто так говорю — я его хорошо знаю. Мы вместе в колледже учились. Он сам пробился в жизни — работал официантом и учился. И я, кстати, тоже, если хотите знать. — Он с вызовом взглянул на капитана Бертон и презрительно улыбнулся.

Лейтенант Турк заметила, что Липпа с обожанием внимает каждому его слову, точно Дездемона, слушающая рассказ Отелло о его подвигах. Она не отрываясь смотрела на Эдселла, и все, что он говорил, казалось ей необычным, восхитительным и трогательным.

— Ну вот, — продолжал Эдселл, рубанув воздух ладонью, — наше местное начальство взяло на себя смелость запретить то, что санкционировал Вашингтон. Разумеется, им очень не хотелось пускать журналиста. Особенно после того, что случилось накануне вечером. К тому же они издали кучу расистских приказов, чтобы отделить чернокожих летчиков от остальных офицеров гарнизона, но потихоньку, без шума. Тогда мы, конечно, еще не знали, с чего это вдруг поднялась такая паника. Я сразу почувствовал — здесь что-то нечисто, но сперва не мог понять, в чем дело. Ну а Прес немного наивен — в некоторых вопросах. Во-первых, у него всегда была куча денег. Его папаша сказочно богат — ну, Филлипс, вы слышали. Казалось бы, он достаточно долго прослужил в армии, чтобы понять, что если с кем-то обращаются несправедливо, то всегда не без ведома начальства; а этот дуралей решил, что, если все расскажет Моубри, тот разберется и все станет на свои места. Смех, да и только! Да даже если бы Моубри не был до смерти напуган — по понятным причинам… Прес всерьез вообразил, что настоящий кадровый военный старой закалки, всю жизнь прослуживший в армии — думаю, на любом другом поприще он просто умер бы с голоду, — и вправду печется о справедливости! Бог мой — да он и слова такого не слышал! — Лейтенант Эдселл заметил стоявшую перед ним чашку кофе и сделал большой глоток.

Капитан Бертон встала из-за стола с покрасневшим каменным лицом.

— Мне, пожалуй, пора, — сказала она. Губы у нее дрожали, но она промолчала — то ли не нашлась что сказать, то ли боялась, что скажет что-нибудь слишком резкое. Она с негодованием грохнула стулом, вышла в центральный проход между столами и направилась к выходу.

— Что, правда глаза колет? — сказал лейтенант Эдселл, кивнув вслед уходящей Бертон. — Надеюсь, она не убьет вас из-за меня?

— Да ну ее к черту, — ответила Липпа с развязной интонацией, неприятно поразившей лейтенанта Турк.

— И то верно, — сказал лейтенант Эдселл. — Люди ее типа мне особенно симпатичны.

— Полегче, полегче, — сказала лейтенант Турк. — И имейте в виду, что ей люди вашего типа совершенно несимпатичны. Мне тоже пора идти, но я хочу сперва дослушать ваш рассказ. Нельзя ли поживее?

— Отчего же, можно, госпожа зануда, — сказал лейтенант Эдселл. — Только с какой стати? Я рассказываю для Липпы. А вы просто случайно оказались с нами за одним столом.

— Знаю, знаю, — сказала лейтенант Турк. — Я просто ЖДУ того места, где вы учите полковника Моубри, старого кадрового военного, как ему жить дальше. Это скоро?

— Уже сегодня, вероятно, кое-что произойдет, — сказал лейтенант Эдселл. — Разумеется, в том случае, если полковник не откажется от своей затеи. Еще до полудня его ждет небольшой сюрприз — думаю, он может здорово влипнуть, что меня лично нисколько не огорчит. Кроме того, вчера вечером ему пришлось арестовать группу цветных офицеров. Им сказали, что гарнизонный клуб открыт только для белых — я же вам говорил, что они проводят политику сегрегации. И я рад, что кое-кто из летчиков не захотел смириться и пошел в клуб. Ну и, понятное дело, пришлось напустить на них военную полицию.

— А что вас, собственно, так радует, — сказала лейтенант Турк. — Я вижу, вы ужасно довольны, только вот не пойму, чем именно.

— Не люблю, когда людей за людей не считают. Зачем же тогда четыре демократические свободы? Все, за что мы сражались?

— Это кто же, простите, сражался? — спросила лейтенант Турк. — Я что-то не поняла.

— Ах, вот вы о чем, — с довольным видом рассмеялся лейтенант Эдселл. — Зря вы лезете в бутылку, Аманда. Что вы хотите этим сказать? Что я только болтаю, а дойдет до дела, струшу? Думаю, вы не правы. Я так же не хочу умирать, как и все те, кто ежедневно гибнет на фронте, но не думаю, что сбежал бы с поля боя. Я же не виноват, что меня направили в тыл. — Он взглянул на нее с восхищением. — А знаете, из вас, пожалуй, может кое-что выйти. У вас отвратительный характер, а это крайне важно, чтобы устоять против этих поганцев. Думаю, вы бы так не обиделись на мои слова, если бы не сознавали в глубине души, что они и вправду сукины дети и что нужно как-то с ними бороться. Видели бы вы вчера этих самодовольных ничтожеств! Да их чуть удар не хватил, когда Прес Филлипс сказал все, что о них думает, — бедняга Моубри верещал как мартышка, старина Росс, инспектор ВВС, гудел как труба, строил из себя беспристрастного судью. Тут еще этот мерзкий выскочка — майор из отдела личного состава по фамилии Блейк — сказал: «Подумаешь, всего лишь какой-то ниггер». А балбес полковник Култард так и просидел с раскрытым ртом. Только не уверяйте меня, будто вы думаете так же, как они. Не сомневаюсь, вы тоже за то, чтобы с людьми обращались по-человечески.

— Разумеется, — ответила лейтенант Турк. — Но для этого мне вовсе не обязательно объединяться с вами — или с кем бы то ни было. Мы живем в свободной стране, мой дорогой прекраснодушный либерал!

II

Дверь отдела службы общественной информации распахнулась от легкого толчка, и, старательно ступая, сосредоточенно прикусив кончик языка, вошла мисс Криттенден, худенькая брюнетка в алом платье. Она обеими руками держала крышку от картонки, заменявшую поднос. На крышке стояли бумажные стаканчики с кофе и лежали булочки, гигиенично обернутые в целлофан. Мисс Криттенден бережно прошествовала через пустую приемную в комнатушку за ней, где стоял письменный стол капитана Коллинза. На этом столе покоились ноги капитана Коллинза, который откинулся вместе с креслом под довольно опасным углом. В результате его красивое, чуть полноватое лицо оказалось на одном уровне со ступнями. Перед лицом он держал несколько отпечатанных на мимеографе листков и с брезгливым выражением быстро прочитывал их один за другим, свободной рукой перекидывая доконченную страницу.

— Пентагонская сволочь! — внезапно сказал он и швырнул листки в корзину у себя на столе с пометкой «в подшивку», но промахнулся. Затем сбросил ноги со стола и сказал: — Спасибо, Каролина. — Он снял очки, поднял палец и нацелил его. Когда она поставила перед ним кофе с булочкой, он неожиданно ткнул пальцем в кресло у окна.

— Оставьте пока кофе в покое, деточка, — сказал он. — Присядьте на минутку, но только прежде прикройте дверь на две трети или три четверти, так, чтобы видеть, если кто-нибудь войдет в приемную. Что-то гнетет мой так называемый ум.

— Мне взять блокнот, капитан?

— Нет. Мне просто нужно ваше мнение, ваш совет, пока я буду наслаждаться этим кипящим нектаром. — Он снял крышку со стаканчика, развернул булку, откусил половину и макнул в кофе. — Вы тоже, — сказал он. — На пустой желудок вы советовать не можете, верно? А теперь к делу. — Он умолк, задумчиво пережевывая намокшую плюшку. Проглотив, он сказал: — Мистер Буллен, наш милый друг Эл, звонит сюда ровно в восемь. Он не нежится дома в постели, он у ворот. И жаждет войти. Ему необходимо немедленно меня увидеть. Почему в восемь? Почему именно меня? Абсолютно неожиданный и очень деликатный вопрос. Касательно… э… расовых отношений. Не для телефона.

Капитан Коллинз отпил кофе.

— Уф, горячо! — сказал он. — Остерегитесь! Ну, «не для телефона» нам, бывалым газетчикам, говорит само за себя. Посылаю к воротам Преса Филлипса, который по какой-то причине пришел вовремя. Ничего другого не оставалось. Мне было рекомендовано сидеть у телефона на случай, если полковнику Моубри засвербит с утра спозаранку. Ну так как же? Как, по-вашему, проявятся под давлением характер и темперамент мистера А. Буллена из оканарской «Морнинг сан»? Не выхватит ли он без разговоров пушку и не пристрелит ли лейтенанта Филлипса, после того как вчера в письменной форме изложил свое мнение о лейтенанте Филлипсе? Не лучше ли мне было подобрать для мистера Б. другой эскорт от ворот сюда?

Мисс Криттенден смотрела на него с полнейшим недоумением.

— Я никогда не понимаю, капитан Коллинз, шутите вы или говорите серьезно! Мистер Буллен ничего подобного не сделает. Он очень добрый и мягкий человек. Я же у него работала, то есть в газете, еще до войны. Просто не представляю, что такого мог сделать лейтенант Филлипс, чтобы мистер Буллен оскорбился. Наверное, какое-то недоразумение, только и всего.

— Отлично! — сказал капитан Коллинз. — Я так и думал, что вы его знаете. А теперь, деточка, покопайтесь-ка в памяти. Не говорили ли вы вчера хоть что-нибудь кому-нибудь, кто к нашему отделу отношения не имеет, про… э… расовые отношения? Ну, вы понимаете: о нашей вчерашней заварушке? Честное-пречестное слою, Каролина.

— Что вы, капитан Коллинз! — сказала она и взволнованно поставила стаканчик с кофе на подоконник. Она была теперь едва ли не краснее своего платья. — Я, право, не знаю… Я бы никогда себе не позволила нарушить секретность! Нет, я просто не знаю, что сказать…

— И все-таки попробуйте, деточка, вспомнить. Не упоминали вы кому-нибудь про это? Так, между прочим?

Пунцовое лицо мисс Криттенден начало бледнеть. Под румянами, покрывавшими щеки целиком, по моде южных захолустных городков, оно стало совсем белым. Она сказала:

— Капитан Коллинз! Я ни разу, ни разу даже словом не нарушила секретности. Нет, нет! Ну, может быть, иногда за ужином я рассказываю папочке о каких-нибудь пустячных происшествиях. Но только о таких, которые никакого отношения к засекреченным материалам не имеют. Ну, может, я и сказала, что у нас вышли неприятности из-за этого цветного. Но мне в голову не пришло, что это важно.

— А какое отношение папочка имеет к мистеру Буллену? Он же у него работает, так?

— Он старший печатник, — сказала она слабым голосом. — Но, капитан Коллинз, это же нелепо! Зачем он будет повторять всякие глупые пустяки…

— Каролина, а вы ему ничего не говорили про празднование дня рождения генерала? Несколько дней назад?

— Не знаю, капитан Коллинз. Просто не знаю. Наверное, могла сказать, если к слову пришлось…

— Каролина, Каролина! — сказал капитан Коллинз. — Эти дурацкие пустячки по неведомым причинам были сверху донизу проштампованы «Совершенно секретно». В результате некий полковник Люк Ходен, контрразведка, носом землю роет, чтобы узнать, кто вылил виски в колодец. Мы можем сильно вляпаться, и вы, и я.

Мисс Криттенден начала всхлипывать.

— Капитан Коллинз! Я ни разу, ни разу…

Капитан Коллинз смотрел на нее с жалостью. Он глубоко вздохнул и выпустил воздух сквозь зубы.

— Я тоже так думаю, — сказал он. — О Господи! Быстрей! — сказал он. — Бегите умойтесь. Они сейчас явятся. Я посмотрю, что можно будет сделать. Попробую уладить. Никому ничего не говорите!

— Капитан Коллинз! Я просто лягу и умру, если…

Он встал, подхватил ее под локоть, поднял на ноги и мягко подтолкнул к двери приемной.

— Бегом умываться, — сказал он. — Положитесь на меня. — Он закрыл за ней дверь и взял телефонную трубку у себя на столе.

Голос в ней произнес:

— Отдел инспектора авиации. Сержант Брукс слушает.

— Говорит капитан Коллинз, служба общественной информации. Полковник Росс у себя?

— Нет, сэр.

— Будьте так добры. Когда он вернется, узнайте, не сможет ли он уделить мне пять минут. У меня есть важная информация, имеющая отношение к расследованию, которое, если не ошибаюсь, он распорядился провести. Я должен изложить ее устно и лично ему. Может быть, вы это устроите до того, как он снова уедет или займется с кем-нибудь?

— Я передам ему, капитан.

Капитан Коллинз положил трубку. Как он и ожидал, почти сразу же раздался стук в дверь. Он открыл ее и увидел перед собой лейтенанта Филлипса и мистера Буллена.

— Весьма обязан, мистер Буллен, что вы приехали, — сказал он. — Входите же. Может быть, кофе? Его принесли пять минут назад. По-моему, он еще горячий.

Мистер Буллен вежливо наклонил голову.

— Благодарю вас, нет. Я завтракал. — Полуобернувшись, он взял лейтенанта Филлипса за локоть и сказал многозначительно: — Рад сказать, что мы с лейтенантом во всем разобрались. Просто маленькое недоразумение. Оба наговорили лишнего. Причем я больше, чем он, должен признаться. Мне кажется, я его убедил, что понимаю: он только исполнял свой долг; а он, по его словам, убежден, что я не имел ни малейшего намерения распространять сведения, которые могут подорвать наш боевой дух. Благодарю вас, лейтенант, что вы привезли меня сюда, и прошу прощения за доставленные вам хлопоты.

Капитан Коллинз сказал:

— Что поделать, мистер Буллен, нас иногда заставляют вводить правила, которые лично я считаю совершенно ненужными. Откровенно говоря, иной раз мне кажется, что мы ведем себя как сумасшедшие. Конечно же, мы постараемся сотрудничать с вами, насколько нам вообще разрешат. Садитесь, сэр. Прес, побудьте пока там, хорошо? Возможно, для вас отыщется дело. Боб Брек еще не пришел, но, когда явится, скажите ему, чтобы он тоже пока не уходил.

Он закрыл дверь в коридор и сказал мистеру Буллену, который стоял возле кресла у окна, вежливо ожидая, чтобы капитан Коллинз занял свое место за письменным столом:

— Бюро общественной информации военного министерства вырабатывает более удачную политику, мистер Буллен. Уже заметны немалые улучшения по сравнению с тем, что было, когда я только начинал. Возможно, вы знаете, что я не профессиональный военный. Много лет назад я в колледже прошел офицерскую подготовку, и вот меня внезапно забирают из отдела городских новостей, натягивают на меня штаны цвета хаки и приказывают приобрести «Справочник офицера». И вот я здесь.

— Я прекрасно знал, что вы работали в газете, капитан Коллинз, — сказал мистер Буллен. — Вот почему я, собственно, и взял на себя смелость приехать сюда с утра. Я говорю так, потому что вас может удивить, что по этому делу я обращаюсь к вам. — Он откинул худое загорелое лицо и внимательно посмотрел на капитана Коллинза. — У меня есть для этого несколько причин. Мне не хочется обращаться к начальнику штаба полковнику Моубри по какому бы то ни было поводу. Хотя вчера вечером я имел удовольствие видеть генерала Била, это было в присутствии миссис Бил, и у генерала были гости, так что попросить его уделить мне несколько минут наедине я, разумеется, не мог. И я подумал о вас, как о газетчике. В надежде, что смогу говорить с вами откровенно. Я полагаю, в ваши обязанности входит представлять генералу рекомендации по всем вопросам, связанным с информацией для широкой публики.

— Теоретически так, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз. — Но должен вас предупредить, что генерал от меня рекомендаций не ждет, пока сам их не затребует. А этого пока не случалось.

— Да, — сказал мистер Буллен. — Я понимаю. Однако моим намерением, капитан Коллинз, было — с вашего разрешения — ознакомить вас с оказавшейся в моем распоряжении информацией. По-моему, необходимо, чтобы кто-то в штабе генерала о ней знал. В определенном смысле это дело на данной стадии меня вообще не касается, ну абсолютно. Да и в целом я предпочитаю поменьше соприкасаться с подобными вещами. Но оно может обернуться так, что будет касаться в Оканаре всех. Во-первых, капитан, до меня дошли сведения о каких-то серьезных беспорядках здесь, вызванных отношениями между черными и белыми. Не могли бы вы сказать мне, верно ли это?

— Только если это останется между нами, — сказал капитан Коллинз.

— Даю вам слово, капитан Коллинз, что я никак не использую ваш ответ в газете, в письменной или в устной форме, ни сейчас, ни в будущем. Я спрашиваю только для собственного сведения и могу ручаться, что задаю этот вопрос не из праздного любопытства или с какой-то задней мыслью.

— Не сомневаюсь, — сказал капитан Коллинз. — Хорошо, я отвечу. Да, кое-что произошло. Однако «серьезные беспорядки», по-моему, сильное преувеличение. Что именно произошло, я не имею права вам сказать. Я безусловно верю, что все, мной сказанное, вы сохраните в тайне. Однако, мистер Буллен, факт остается фактом: то немногое, что я знаю, было мне сообщено под молчаливым условием, что дальше меня оно не пойдет.

— Разумеется! — сказал мистер Буллен. — Ничего другого я и не хочу. Я спросил то, что спросил, только из опасения, как бы полученная мной информация не оказалась пустой. Если вообще ничего не произошло, то я только напрасно отнял бы у вас время. Поймите, капитан, любое нарушение взаимоотношений между белыми и черными не может не вызвать в любом месте на Юге самой серьезной озабоченности. Я глубоко ощущаю эту озабоченность и убежден, что в Оканаре все — и черные и белые — одинаково ее ощущают.

— Что же, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз, — я думаю, мы все ее ощущаем. Просто никакого выхода не видно. Безусловно, проблема крайне сложная и тяжелая.

— Как и вы, капитан, — негромко сказал мистер Буллен, — я с Севера. Родился я не здесь. Но я прожил здесь без малого четверть века. И за это время пришел к определенным выводам. Ими я докучать вам не стану. Расхождения во мнении, я убежден, по большей части сводятся к тем, что неизбежно возникают между людьми, которые вынуждены иметь дело с фактами, и людьми, которые вольны иметь дело с теориями. При подобных столкновениях жару бывает много, а света — очень мало. Но я верю: разумные люди, каковы бы ни были их мнения, в одном обязательно согласятся: насилие и беспорядки никому пользы не принесут. Интересы тех, кто подстрекает к насилию и беспорядкам, безусловно, не совпадают с интересами тех, кто — черные они или белые — должен жить бок о бок, и жить мирно.

Он сунул руку за лацкан своего широкого выцветшего пиджака из моющегося материала и вынул несколько сложенных пополам листков.

— У меня здесь, — сказал он, — копии нескольких телеграмм, отправленных вчера из Оканары. Первая, как вы увидите, адресована в военное министерство и подписана «Джеймс». Еще одна адресована известной негритянской организации. И тоже подписана «Джеймс». Третья некоему индивиду в Вашингтоне, и также от Джеймса. Тому же индивиду — телеграфный денежный перевод, в котором указано, что оплачен он лейтенантом Д. А. Эдселлом, хотя текст телеграммы опять-таки подписан «Джеймс». Но я заключаю, что ее послал тот же лейтенант, поскольку его фамилия значится в обратном адресе на оригинале. Сопоставляя все это, мы, по-моему, получаем следующую картину. В связи с происшествием, отраженным верно или неверно в телеграммах первой и второй, некто Стэнли получил травму и был положен в госпиталь. Уиллис в Вашингтоне, которому отправлена третья телеграмма, — явно родственник Стэнли. Ему рекомендуют приехать немедленно. Ответа его у нас нет, но, по-видимому, у него не оказалось денег на дорогу. И этот офицер, Эдселл, высылает ему деньги. Судя по времени, указанному в телеграммах, Уиллис, возможно, приедет на поезде, прибывающем в десять.

Капитан Коллинз взял листки и разложил их на столе перед собой. Потом надел очки. Через минуту он сказал:

— Понятно. О телеграмме в военное министерство здешний штаб, мне кажется, знает. Насколько мне известно, этот Стэнли, кем бы он ни был, к тому происшествию отношения не имеет. Там пострадавших не было. Это я знаю. — Он умолк и посмотрел на мистера Буллена. — Если позволите, я должен задать вам вопрос, мистер Буллен. Для того, чтобы воспользоваться этой информацией, мне надо знать, как к вам попали эти копии.

— Да, — задумчиво сказал мистер Буллен, — вы правы, знать вам это действительно нужно. Но если вы должны будете ссылаться на источник, я предпочту умолчать. Поймите меня правильно. Я не возражаю, если вы скажете, что копии вам показал я. Более того, я их вам оставлю, и в случае необходимости пусть обращаются ко мне.

— Это меня устраивает, — сказал капитан Коллинз. — Беру свой вопрос обратно.

— Я предпочту ответить, но только для вашего сведения. Я считаю, что у вас есть право знать, — кротко сказал мистер Буллен. — Начальник полиции Ловуэлл официально запросил оригиналы на телеграфе. Он поступил так, исходя из сведений, полученных им по обычным полицейским каналам, о содержании первой и второй телеграмм.

— Понятно, — сказал капитан Коллинз и снова посмотрел на копии. — Вы полагаете, что Уиллис может приехать десятичасовым поездом. А начальник полиции этим интересуется?

— Он будет на станции лично. Мистер Ловуэлл захочет узнать, кто встретит Уиллиса и куда тот отправится. Если Уиллис действительно приедет навестить родственника в госпитале базы, то и дело с концом. А сможет он его увидеть или нет, это решать военным властям. Но вы мне сказали, что, насколько вам известно, никто не пострадал, из чего как будто следует возможность, которую учитывает мистер Ловуэлл, а именно: посещение госпиталя — только благовидный предлог. А на самом деле этот Уиллис может быть представителем негритянской организации, которой адресована вторая телеграмма. Или еще какой-нибудь. Если он едет в Оканару с целью разжечь беспорядки, мистер Ловуэлл не хочет, чтобы его застали врасплох. Мне кажется, не исключено, что кто-нибудь там сочтет нужным навести справки об этом Стэнли в госпитале и об этом лейтенанте Эдселле. Полагаю, он цветной. Что же, капитан, разрешите поблагодарить вас за ваше терпение и время, которое вы мне уделили. Собственно говоря, у меня все. — Мистер Буллен поднялся и взял шляпу.

— Это я вас благодарю, мистер Буллен, — сказал капитан Коллинз. — Я постараюсь выяснить, что смогу. Если хотите, я могу сейчас же позвонить в госпиталь и узнать, лежит ли у них какой-нибудь Стэнли.

— Я буду очень рад сообщить эти сведения мистеру Ловуэллу, — сказал мистер Буллен.

Капитан Коллинз снял трубку.

— …да, Стэнли, — сказал он. — Нет, я не знаю его имени, и звания тоже. Возможно, он офицер, или рядовой, или штатский. Нет? Ну спасибо. — Он посмотрел на мистера Буллена. — Или он в городской больнице? Нет… Тут прямо сказано: «В госпитале базы». Вот так. Впрочем, его могли выписать вчера вечером. Надо бы проверить.

— Боюсь, капитан, — сказал мистер Буллен, — вы установите, что мистер Ловуэлл был прав. Все очень сходится. Еще раз благодарю вас за вашу любезность.

— Я постараюсь выяснить, — повторил капитан Коллинз. — Я не вполне понимаю… Ну, посмотрим. Одну минуточку, сэр, я пошлю лейтенанта Брека проводить вас. — Он открыл дверь в приемную и сказал: — Боб, возьмите, пожалуйста, машину и отвезите мистера Буллена в город.

Когда они ушли, капитан Коллинз позвал:

— Прес, зайдите сюда, пожалуйста. — А когда лейтенант Филлипс вошел и закрыл за собой дверь, он сказал: — Из канцелярии Моубри что-нибудь было?

— Пока еще нет. — Лейтенант Филлипс пожал плечами.

— Ну, будем надеяться! Мне сегодня утром надо повидать полковника Росса по другому делу. Может быть, я выясню, что назревает.

Лейтенант Филлипс взял металлическую модель П-47, служившую капитану Коллинзу пресс-папье, и оглядел ее.

— Откровенно говоря, Дик, — сказал он, — мне плевать. Хотя и сожалею, что вас в это тоже втянули.

— И я сожалею, — сказал капитан Коллинз. — Но я втянут, так, может быть, вы будете плевать не столь демонстративно? Я вас не виню, Прес, но Бога ради, не баламутьте воду. Да, кстати, вы не знаете, что устраивает ваш приятель Эдселл? Вернее, хочет устроить?

— Да, знаю. Но вам не скажу. Пользы не будет. А вот запутает вас еще больше.

— Пусть так, — сказал капитан Коллинз. — Но если знаете, так скажите, черт возьми, что это за Уиллис в Вашингтоне, которому он телеграфом выслал деньги? Могу вам сказать: оканарская полиция считает, что он профессиональный агитатор. Или ваш Эдселл совсем свихнулся?

Лейтенант Филлипс захохотал.

— Отлично! — сказал он. — У этих сволочей поджилки затряслись! Видно, и сейчас нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним. А деньги Эдселл послал — и, если хотите знать, половину дал я — официанту в одном вашингтонском ресторане. Его сын — один из цветных офицеров, присланных на базу. Позавчера, насколько мне известно, он хотел зайти в сортир на командном пункте — он только что прилетел, — а какие-то белые офицеры вытащили его и так измордовали, что ему пришлось лечь в госпиталь. Наверное, Моубри хотел это замять, и они взялись за дело. Джеймс услышал об этом от кого-то там вчера утром. И прикинул: если вызвать отца этого парня сюда, пусть он всего лишь цветной официант, Моубри придется допустить его к сыну и объяснить, что произошло, и принять какие-то меры к тем, кто его избил. И я с ним тут во всем согласен, Дик. — Он поставил модель П-47 на место.

— Если это правда, — сказал Коллинз, — то и я с ним согласен. Пожалуй, я позвоню в канцелярию генерала… или нет. А сначала… значит, фамилия парня, который пострадал, тоже Уиллис? — Он откинулся, держа телефон. — Город, — сказал он. — Мне нужна редакция оканарской «Морнинг сан», мистер Буллен… Да, капитан Коллинз, офицер службы информации. Пожалуйста, передайте мистеру Буллену, едва он вернется, что… пожалуйста, запишите… что Стэнли Уиллис получил травму и был положен в госпиталь базы. Это подтверждают известные ему телеграммы. Говорит капитан Коллинз. Я дам вам мой номер, если он захочет проверить. — Он поставил телефон на стол.

— Будете звонить генералу? — спросил лейтенант Филлипс.

— Отложу, — сказал капитан Коллинз. — Сначала проверю факты. И, пожалуй, лучше проконсультироваться с полковником Россом. Он, конечно, в курсе. Попробую поискать его еще раз.

— Таким путем вы ничего не добьетесь, — сказал лейтенант Филлипс. — Будет он ставить системе палки в колеса! Что это ему даст?

С большой тревогой полковник Росс видел (а вернее, чувствовал, так как ничего особенного и примечательного видно не было), что в генерале Биле произошла серьезная перемена. Что-то исчезло. Какой-то особый внутренний настрой, непреходящее напряжение нервов, энергия, закрученная как пружина, — что-то настолько неотъемлемое от Нюда, что стало почти незаметным, само собой разумеющимся. То, что всегда таилось в лице Нюда, выражало ли оно удовольствие или радость, раздражение или гнев, то, что всегда звучало в его голосе, в каком бы настроении он ни был, о чем бы он ни говорил. В воображении полковника Росса один образ сменялся другим: Нюд резко поворачивает пронизанное напряжением лицо — взрывчатый взгляд карих глаз, решимость раскрывающихся губ. Случайные обрывки фраз, равно твердые, какими бы ни были интонации в каждом данном случае.

«…Да, паршиво как-то вышло с Вуди — еще подумает, что я строю из себя большое начальство. Вы как насчет перекусить?»

«…Да что тут говорить, судья, Бенни — просто чудо. Можете мне поверить…»

«…Просто тошно здесь сидеть; вот я и решил опробовать сорок седьмой, который Дэнни для меня подготовил…»

«…Хоть вы-то не сходите с ума, судья. А то у меня такое впечатление, что все остальные…»

Полковник Росс не знал, видят ли это другие, сидящие за столом с завтраком, но он видел. В утренних тенях Нюд был спокоен, почти безразличен. Во главе стола, спиной к закрытой двери, Нюд с подходящим случаю выражением безмолвной сдержанности, но, судя по кое-каким признакам, полностью абстрагировавшись, слушал, как полковник Ходен довольно путано объясняет, насколько важно при первых же проявлениях недовольства добраться до подноготной, задушить в зародыше.

Полковник Росс теперь понял, почему Ходена, как и майора Тайтема, военного прокурора, пригласили изложить свои соображения в столовой. Все, что они говорят, вынуждены слушать также генерал Николс и генерал Бакстер. Нюд, наверное, чувствует, что Николс и Бакстер и так уже знают предостаточно. Так пусть послушают еще. Вполне разумно. Но полковник Росс, едва дав волю мрачным предчувствиям, уже усмотрел в этом угрюмую пассивность. Нюд здесь и сейчас отказывался от своего права и ответственности (они были неразделимы) самому взяться за дело, принимать решения, отдавать приказы — короче говоря, овладеть ситуацией.

Полковник Росс спросил себя, не ощущает ли того же генерал Николс. И не мог отгадать. Лицо генерала Николса было спокойным, серьезным, непринужденным, и прочесть по нему нельзя было ничего. Генерал Николс был идеально выбрит и идеально одет — несомненно, потому, что сегодня ему предстояло играть официальную роль представителя начальника Штаба Военно-воздушных сил. На нем была так называемая боевая форма — полковник Росс видел ее впервые, — сшитая из тонкого легкого светло-коричневого габардина. Под крылышками летчика высшего класса на груди генерала Николса пестрели четыре ряда ленточек. Полковник Росс заметил, что набор был необычный. В нем отсутствовали боевые поощрения нынешней войны — «Серебряная звезда», крест «За летные боевые заслуги», «Авиационная медаль». Поскольку он никак не мог бы вернуться с фронта без них, из этого следовало, что никакого боевого командования генералу Николсу пока не поручалось. Имеющиеся у него ленточки — крест «За отличную службу», медаль «За отличную службу», британский «Легион чести» — объясняли причину. Первые две, вероятно, восходили к довоенным годам, когда ордена заслуживались не просто. «Легион чести» получен за недавние заслуги. Взятые вместе, они показывали, что боевого командования он не получил не потому, что по чьему-то мнению был неподходящей кандидатурой, а потому, что кто-то не мог пока обойтись без него в штабе. Генерал Николс, как знал полковник Росс, был специалист по бомбардировкам. И можно было смело побиться об заклад, что для него найдется что-нибудь хорошенькое, когда на Японию ринутся Б-29 — «летающие крепости». Если не считать ленточек театра военных действий, показывавших, что генералу Николсу все-таки разрешалось хотя бы побывать на фронтах, ни одной другой полковник Росс не знал. Скорее всего, это был урожай, собранный в десятилетие между войнами на посту военно-воздушного атташе в разных столицах мира. Если правительства, при которых он был аккредитован, награждали его орденами, значит, он приходился им по вкусу. А поскольку он не смог бы получить такое их количество, если бы военное министерство не считало его полезным, следовательно, его работа была по вкусу всем его начальникам. Для того же, чтобы одновременно играть роль обаятельного гостя и роль индустриального шпиона, требовалась большая разносторонность.

Размышления полковника Росса нарушил голос полковника Ходена, произнесший его фамилию. Ходен сказал:

— Я не могу вполне разделить мнение полковника Росса, сэр… — Он виновато взглянул на полковника Росса, потом перевел взгляд назад на генерала. — Просто за всем этим я чувствую недовольных. Суть случившегося — прямо в соответствии с японской пропагандой — придает ему особую серьезность. По моему мнению. Нет, я не говорю, что был какой-то заговор… Во всяком случае, до сих пор. Надписи на стенах и другое такое же зондирование — это попытки разведать, нет ли еще единомышленников. Тут нужен глаз да глаз. Возможно, вы помните, как в сорок первом было с «Огайо».

Полковник Росс переменил позу и сказал:

— Но все-таки сколько их в октябре позволили себе лишнее?

— Не очень много, — сказал полковник Ходен. — Потому что мы были бдительны. Были готовы действовать. Я был тогда в Шенуте и знаю, в чем заключалась проблема, судья.

— Однако судья, возможно, прав, — сказал генерал Бил с усилием, словно это далось ему нелегко. — Способ спустить пары. Если кто-то задумал сбежать или вообще какое-нибудь предательство, разве он будет раскрывать свои намерения заранее? Не знаю, но, по-моему, ничего подобного они в уборных не пишут.

Генерал Николс сказал с глубокой серьезностью:

— Последняя из надписей, какие я видел в уборных: «Пожалуйста, не бросайте окурки в писсуары, курить намокшие трудно». Как, по-вашему, что это означает?

Генерал Бакстер засмеялся, как и — против желания — генерал Бил. Полковник Росс, застигнутый врасплох, невольно присоединился к ним. Невольно, но не против своего желания: этот безапелляционный грубый юмор почему-то принес ему облегчение, вернул способность практически оценивать соотношение величин, которую он начал утрачивать, тревожась за душевное состояние Нюда. Полковник Ходен улыбнулся кривовато, но истово, не собираясь уступать своей позиции, однако польщенный тем, что допущен приобщиться к фамильярным генеральским шуточкам. На круглом важном прокурорском личике майора Тайтема тотчас появилась такая же торопливая пустая ухмылка.

И еще одно, подумал полковник Росс, стараясь сохранить вернувшееся к нему внутреннее равновесие: не следует забывать, что вот сейчас, пока они ломают головы над бурей в стакане воды здесь, на базе во Флориде, пока обвинительные заключения, которые передал ему майор Тайтем (кстати, почему бланки номер 115 военного министерства печатаются на такой скверной бумаге, хотя известно, через сколько рук им предстоит пройти?), лежат перед ним, определяя сознательное неподчинение шестерых человек приказу помощника начальника военной полиции как нарушение сорок шестой статьи военного кодекса, вот сейчас, в этот самый момент, если хоть как-то позволила погода, бомбардировщики Восьмой воздушной армии делают разворот — часть с заглохшими двигателями с мертвыми и ранеными на борту, — чтобы попытаться дотянуть до своих английских баз. И, может быть, в этот самый момент истребители Пятой воздушной армии сбрасывают подвесные баки, а на перехват над еще недавно никому не нужным индонезийским портом поднимаются японские «зеро».

— Как по-вашему, судья? — сказал генерал Бил.

На него смотрел и генерал Николс. Вежливый интерес генерала Николса, вероятно, включал желание разобраться, какую роль этот пожилой полковник (без кольца Военной академии, без крылышек, как он, конечно, уже заметил) играет в АБДИПе.

— Думаю, генерал, — сказал полковник Росс, — вы оценили ситуацию очень точно. Думаю, Люк прекрасно изложил позицию контрразведки. Думаю, он и дальше должен ее придерживаться. Но в данном случае я полностью разделяю ваше мнение, что пока никаких конкретных действий предпринимать не стоит. Это звено в цепи. Оно может обрести важность, но в настоящее время указывает только на то, что нам уже известно: что среди персонала базы есть недовольные. И этим надо заняться в первую очередь.

— Нюд, если мне можно высказать мое грошовое мнение, — сказал генерал Бакстер, — то, на мой взгляд, это абсолютно верно. У нас в управлении считается, что цель любого расследования — раскрыть сомнительные или оспариваемые факты. Если этого не нужно, то и расследования не нужно. А если оно не нужно, то и нежелательно. Причем вовсе не потому, что означает лишнюю работу для нашего управления специальных расследований! Это напрасная трата времени для всех и часто только усугубляет отрицательные моменты. В данном случае, если эти цветные ребята вбили себе в голову, что их преследуют, скверно с ними обходятся…

— Они это говорят? — Генерал Бил взял пачку телеграмм, лежавшую возле его чашки, перелистал, вытащил одну и протянул генералу Николсу. — Прочтите, — сказал он. — Кто сообщил подобное? Это же неправда. Никаких беспорядков здесь не было. Каким образом газетное агентство распространяет такие сообщения, не удосужившись проверить, правда это или нет? Почему представители воздушных сил при службе информации пересылают подобные сведения наверх, не зная, правда это или нет?

Полковника Росса вновь охватила тревога: генерал говорил без гнева, без какого-либо чувства, словно это был настоящий вопрос, а не чисто риторический и ответа на него он не только не знает, но даже не пытается отгадать, настолько это сложно.

Генерал Николс взглянул на наклеенные полоски.

— Ну, — сказал он, — у них, возможно, есть инструкции посылать наверх все упоминания Оканары, которые находит их пресс-отдел. Да, кстати о газетах: меня это всегда интриговало. В газете читаешь главным образом о том, о чем не знаешь ничего, кроме их же сообщений. Вам никогда не доводилось читать газетный отчет о том, о чем вы сами кое-что знаете? Газетные сведения всегда более или менее неверны. Причем обычно более. Мне объясняли, что причина следующая: как правило, поступающий в редакцию материал переписывается кем-то, кто к нему никакого отношения не имел. Статьи ведь надо подгонять под пространство, остающееся между рекламными объявлениями. Не думаю, что это делается нарочно. Не думаю, что они так уж огорчатся, если ничего не исказят. Тут ничего сделать нельзя.

— Я ничего делать и не собираюсь, — сказал генерал Бил. — Я говорю только, что, если было так, мне об этом ничего не известно. А потому доложить им об этом я ничего не могу. Пожалуй, мне следует сообщить им о вчерашнем прежде, чем этим займутся газеты. Я не знаю, чего они хотят. Я даже не знаю, считают ли они, будто у меня есть какой-то специальный план преследования негров. Или как там сказал Олли? Могу ли я отдать этих ребят под суд? Они вам не объяснили?

Генерал Николс сказал:

— Насколько я понял из этого телефонного разговора, они объяснили вам, Нюд. Я безусловно не слышал ничего, что дало бы мне основания полагать, будто они хоть как-то ограничивают ваше право принимать необходимые, на ваш взгляд, дисциплинарные меры.

Генерал Бил сказал:

— Даже если я попаду в газеты? У нас тут есть утечка информации. Спросите у судьи. Что бы я ни сделал, попадет в газеты. И я не собираюсь действовать без указаний штаба. Могу я получить их от вас?

Генерал Николс покачал головой.

— Во всяком случае, не от меня, — сказал он. — Мне их не давали. И не думаю, Нюд, что вам нужны дальнейшие указания. Какие-то ваши подчиненные сознательно нарушили приказ и усугубили это нарушение, напав на начальника полиции. Какова нормальная процедура? Запрашивать указания у Вашингтона?

Генерал Бил сказал:

— Черт меня побери, если я знаю! Музыку заказывают они, а не я. Но я уже думал над этим, и кое-чего они все-таки не могут со мной сделать, Джо-Джо. Они не могут возложить на меня ответственность, а власть оставить себе. И если мне придется подать в отставку и уйти в морскую пехоту, я это сделаю. Говорят, там прекрасно. Говорят, там любому военному летчику тут же присваивают второго лейтенанта.

Полковник Росс сказал:

— Но прежде, генерал, дадим армейской авиации еще один шанс. Почему бы нам сейчас не наметить план действий? А тогда, если сочтете нужным, позвоните в Вашингтон, сообщите его им, и, если им не понравится, пусть предложат что-нибудь свое. — Он взглянул на генерала Николса, который закуривал сигарету. — Зачем позволять им думать, будто у нас никакого плана нет?

— А он есть? — сказал генерал Бил. — Есть у вас план?

— По-моему, мы можем кое-что порекомендовать. Тут присутствуют трое членов вашего штаба, и вопрос как раз входит в их компетенцию. Если они не сумеют предложить вам никаких рекомендаций, лучше обзаведитесь другим штабом. — Он взял обвинительные заключения. — Их шесть, — сказал он, — на каждого участника. Если встает вопрос о военном суде, я бы рекомендовал ограничиться теми двумя, которые напали на начальника военной полиции, и объединить обвинения. — Он посмотрел на майора Тайтема, который сказал:

— Совершенно с вами согласен, полковник. Это же чисто предварительно — на случай, если по неизвестным мне политическим соображениям генерал счел бы желательным предъявить обвинения по отдельности и назначить отдельные судебные разбирательства. Как видите, здесь даны разные формулировки.

Полковник Росс поглядел на обратную сторону листов.

— Да, — сказал он и просмотрел список свидетелей. — А что это за капитан Юджин П. Уайли, школа тактической подготовки, Орландо? Почему он здесь?

— Не знаю, полковник. Мне кажется, в клубе он был как гость капитана Хикса, который также здесь указан. Кто такой Хикс, я тоже не знаю.

— Хикса я знаю, — сказал полковник Росс.

— Хикс? — сказал генерал Бил. — Вчерашний? Из ребят Хэла? Мне казалось, я отправил его в Бока-Негра. Ну, от этого проекта нам лучше отказаться. Хватит нам газетной рекламы. С этими свидетелями кто-нибудь говорил?

— Офицера для расследования не назначили, сэр, — сказал майор Тайтем. — В моем рапорте я опирался на то, что сообщил лейтенант Дей из военной полиции.

— Надо кого-нибудь назначить, — сказал полковник Росс.

— Хорошо, — сказал генерал Бил. Он зевнул. — Назначаетесь вы, судья. Что вам требуется?

— Телефон, — сказал полковник Росс. — Мои люди соберут свидетелей. Думаю, разбирательство можно назначить на десять. Разрешите мне заняться этим сейчас же.

— Занимайтесь чем хотите, — сказал генерал Бил. — Только одно: вечернее представление надо отменить. Джо-Джо на парады насмотрелся. Зачем ему еще и этот? Пусть кто-нибудь позвонит Деду.

— Мне кажется, этого делать нельзя, генерал, — сказал полковник Росс. — В утренней газете парад упомянут. Не говоря уж о приготовлениях и здесь, и на других базах.

— А я люблю парады, — мягко сказал генерал Николс. — И уж если лечу во Флориду посмотреть парад, то хочу его увидеть.

— Ну, если любите, так пожалуйста, — сказал генерал Бил.

Полковник Росс уже направился к двери и, поколебавшись, решил, что возвращаться не стоит. Он тихонько дошел до двери, открыл ее, вышел — и буквально столкнулся с миссис Бил.

Правая рука Сэл была поднята, кисть прижата к губам. В бессильно повисшей левой руке она, возможно бессознательно, сжимала сложенную газету, судорожно смятую ее стиснутыми пальцами. Она отняла руку ото рта, открыв губы, сморщенные как от боли. На миг окаменев, полковник Росс подумал было, что сильно ее ушиб. Но тут же поспешно закрыл за собой дверь, отрезав их обоих от столовой.

— Что случилось? — сказала она. — Я хочу знать, Норм. Мне надо…

— Ну конечно, — сказал полковник Росс. Потребность узнать явно была необоримой, если привела ее к самой двери или даже прижала ее ухо к скважине. Он сказал: — Идемте. Мне надо позвонить. Разрешите, Сэл, я позвоню. Мне надо отдать некоторые распоряжения по поручению Нюда. Вы ведь разрешите?

— Вы мне не скажете, — сказала она.

— Скажу, — сказал полковник Росс, полуобнял ее и повел. — Но сначала вы позволите мне позвонить, хорошо?

— Нет, — сказала она. — Что они делают с Нюдом? Скажите сейчас же. Вы знаете. И обязаны мне сказать. — Она сглотнула. — Или я пойду туда.

— И что они подумают, Сэл? — сказал полковник Росс. — Что подумает Нюд? Я вам все расскажу. Нюду надо решить, как поступить с некоторыми нарушителями дисциплины. Мы обсуждали только это. Я помогаю ему выяснить обстоятельства. Вот почему мне надо позвонить.

— Нет, — сказала она. — Это не все. Я слышала больше. Вы мне не скажете, я же говорила! — Она неуверенно шагнула вбок, словно собираясь проскользнуть мимо него, и полковник Росс неуклюже встал перед ней. Она уронила смятую газету на пол, сжала кулаки и отчаянно, с искаженным лицом принялась барабанить по его широкой груди.

Он в ужасе повторял «Сэл! Сэл!», но сумел кое-как схватить ее худенькие запястья.

— Нельзя! — сказал он. — Вы должны помочь Нюду. Вам нельзя так.

Ее кисти расслабились под его пальцами, и он их отпустил. Растрепанные светлые волосы упали ей на лицо. И вяло всколыхнулись, отброшенные назад, когда она повернулась. Она положила руку на перила и ухватилась за них. Не отпуская, скользя по ним ладонью, начала подниматься по ступенькам. Не оборачиваясь, она сказала тоскливо:

— Идите звоните, Норм. Я буду наверху.

Полковник Росс, все еще не придя в себя, заметил упавшую газету. Она придавала холлу захламленный вид, и это ему не понравилось. Он пошел назад, нагнулся и поднял газету. Утренний выпуск «Оканара сан», на первой смятой странице — большая фотография: генерал Бил сидит на диване в гостиной с суровым, но мальчишеским лицом. Рядом с ним в белом пышном платье, одну руку положив ему на локоть, а другой обнимая сына, который, надув губы, прислоняется к ее колену, — миссис Бил. Она обворожительно улыбается камере. И шапка: «ПОЗДРАВЛЯЕМ С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!»

III

Первый сержант Чарлз Огастес Линдберг Роджерс вел три взвода негритянской роты инженерных войск колонной по четыре от Третьих ворот базы по твердому дерну летного поля с не столь твердыми проплешинами голого песка туда, где у озера Лейледж шли работы по удлинению взлетно-посадочной полосы.

Хотя у рядовых был тот несколько затрапезный вид, который неотъемлем от полевых шляп и рабочей саржевой формы, маршировали они хорошо и, несмотря на часто меняющийся характер почвы, с похвальной точностью держали шаг и строй. Справа от колонны сержант Роджерс, щеголяя внушительным телосложением и выправкой, гулко басил, откинув лоснящееся черное лицо:

— Ать-два-три-четыре! Ать-два-три-четыре!

Он повернулся на ходу и начал пятиться, слегка укоротив шаг, так что первый взвод обогнал его, а второй, подтянувшись под его взыскательным взором, поравнялся с ним.

— Ритм три раза отсчитай! — внезапно прогремел он. — И так, чтоб я вас слышал!

— Ритм три раза отсчитай! — хором подхватили помощники взводных.

У колонны вырвался ликующий стоглоточный рев, сотрясая солнечный утренний воздух и разносясь по окрестностям на милю с лишним.

— Ать-два-три…

Повернувшись на каблуке, сержант Роджерс обозрел взлетно-посадочную полосу, до которой было уже рукой подать.

— Колонна, пол-оборота направо! — рявкнул он. — Марш!

Он бдительно следил, как они подходили к нему и поворачивали, двигаясь параллельно покрытию полосы. Когда они все прошли, он скомандовал:

— Рота, стой! Ать-два! — И двинулся ко второму взводу. — Эй, ты! — сказал он. — И ты! Ты зачем его толкнул? Из строя выйти, оба!

Он мрачно высился над ними, глядя на место работ.

— Вон тот бульдозер, — сказал он. — Не первый, а дальний. Бегом туда и обратно! И потом опять, пока я не скажу. Бегите и не останавливайтесь! — Он проводил их взглядом и продолжал минуту следить за ними. — Беги как следует! — взревел он. — Не то весь день побегаешь! Прямо держись. Беги не как обезьяна, беги как человек!

Он повернулся к застывшим взводам.

— Рота, вольно! — сказал он. — Я сказал: «Вольно!», а не «Разойдись!» — Неторопливо и сурово первый сержант обвел глазами все три взвода. — Вольно! — сказал он. — Из строя не выходить. Не кричать и не орать, не то будете стоять по стойке «смирно». Сержант Уайт, примите команду. Мне надо отыскать лейтенанта Андерсона.

— Он вон там, сержант!

— Он идет сюда, Линди!

— Тебя, Боу, кто-нибудь спрашивал? Ну ладно. Рота, смирно!

Первый лейтенант Андерсон, командир роты, приближался к ним с капитаном армейской авиации. Воротник рубашки лейтенанта Андерсона был расстегнут, рукава закатаны, кожа почернела от загара. Он озабоченно посмотрел на роту и ответил сержанту Роджерсу, который великолепно отдал ему честь.

— Разойдитесь, все, — сказал он. — И поближе сюда. Можете все сесть. Я хочу объяснить вам, что надо будет делать. Так садитесь же. Пожалуйста, побыстрее.

Когда рота расположилась перед ним большим полукругом, сидя кто прямо на земле, кто на корточках, лейтенант Андерсон поглядел в развернутый лист бумаги и сказал:

— Сегодня будут проводиться учения по обороне аэродрома. Десантный отряд произведет учебное нападение. То есть десантников сбросят на это поле в полном вооружении и они попытаются захватить аэродром. По плану маневров эта строящаяся полоса считается посадочной площадкой, и цель противника — помешать нам ее достроить, чтобы на нее не могли садиться самолеты. Работающим на ней саперам предстоит отразить атаку и удержать полосу. А мы за утро должны создать надежную оборонительную позицию — стрелковые ячейки, гнезда для автоматического оружия, препятствия и так далее согласно имеющимся у меня планам. Времени на то, чтобы закончить их все, у нас нет, часть придется просто имитировать. Но некоторые я хочу довести до конца, чтобы действительно можно было держать оборону. Маскировка в точном соответствии с инструкциями, и капитан Доуби покажет нам, где взять маскировочные и прочие необходимые материалы. Все ясно? Вопросы есть?

Сидящие на земле вопросительно поворачивали головы, кое-кто исподтишка пихался, кое-кто кивал, кое-кто ухмылялся, там и сям слышался приглушенный смех.

— А ну без этого! — сказал сержант Роджерс. — У кого-нибудь есть вопросы? Не заставляйте лейтенанта ждать!

Кто-то сказал:

— Он вот хочет спросить: самолеты взаправду прилетят? Их на нас взаправду сбросят?

Негодующий голос перебил:

— Это ты спрашиваешь, а не я вовсе!

Кто-то еще спросил:

— А они — кто? Немцы, что ли?

Вокруг спросившего раздались взрывы насмешливого хохота.

— Ну ладно, ладно, — сказал лейтенант Андерсон. — А теперь все уясните как следует. Самолеты действительно прилетят. Наши самолеты, самолеты АБДИПа из Танжерин-Сити. Десантников и их вооружение они действительно сбросят. Это наши десантники. Из частей, дислоцированных в Танжерин-Сити. Они проводят тактические учения для практики и тренировки, вот как и мы возведем настоящие оборонительные сооружения для практики и тренировки. Устраивается все это в связи с парадом и церемонией спуска флага сегодня днем. Присутствовать будут сам генерал Бил и, насколько я понял, генералы из Вашингтона. Они могут явиться сюда и поглядеть, что мы построим. И в любом случае полковник Мандайбл или майор Макилмойл осмотрят позицию, перед тем как будет сброшен десант. Тогда вы получите инструкции, как вам действовать во время учебной обороны. Все поняли?

Раздались подтверждения, закивали головы.

— И последнее, что нам следует помнить. Эти десантники воображают, будто они большие молодцы, а мы хотим показать им, что и мы не хуже, что авиационные саперы умением и закалкой им не уступят. Мы хотим показать им, что будь это настоящая атака, а не притворная, будь они действительно нашими врагами, так мы построили бы такие замечательные оборонные сооружения, что они все погибли бы прежде, чем отбили у нас посадочную площадку. Еще вопросы?

Сержант Роджерс сказал:

— Лейтенант не о дурацких вопросах спрашивает! Есть у вас умные вопросы, так задавайте побыстрей, чтобы покончить с этим и взяться за дело. — Он окинул полукруг быстрым взглядом. — Больше вопросов нет, сэр.

— Хорошо, — сказал лейтенант Андерсон. — Вот список того, что нам предстоит сделать, сержант. Цифры в скобках указывают примерное число людей, требующееся для каждого задания. Когда увидите, как продвигается работа, сами решайте, добавить людей на объект или убавить. Я хочу, чтобы по крайней мере один объект каждого типа был по-настоящему завершен, замаскирован и так далее. Капитан Доуби выдаст нам кое-какое автоматическое оружие для установки в гнездах. Он пошлет за ним, как только мы будем готовы его установить.

— Есть, сэр! — сказал сержант Роджерс и властно повернулся на каблуках. — Стройся! Вон там. Сначала я вас пересчитаю. Потом мы возьмем инструмент из фургонов. — Он пошел следом за своими подчиненными.

Капитан Доуби сказал:

— Я скоро вернусь и помогу вам разметить остальные огневые точки. Этих им пока хватит. — Он помолчал, глядя, как солдаты строятся повзводно, подгоняемые грозными окриками сержанта Роджерса. И спросил с любопытством: — Как у вас с ними? Хлопот, конечно, не оберешься.

— Наверное, этого всюду хватает, — сказал лейтенант Андерсон сдержанно. — Хорошая рота. А Роджерс и вовсе. Он от них может добиться чего угодно — побольше, чем вы добьетесь от многих и многих белых. Конечно, среди них попадаются очень невежественные… ни читать, ни писать толком не умеют…

— Кому-кому, а мне этого можете не объяснять! — сказал капитан Доуби. — Вот послушайте, что вчера учудил такой вот из роты на строительстве полосы. У нас есть двадцатисемифутовый морской глиссер. Мы его держим у маленького причала, где сарай для спасательного катера. Шла перевозка кое-каких машин, и кто-то решил, что глиссер мешает, ну и сказал парочке этих кучерявых, чтобы они отвели его в сторону футов на сто… Он-то имел в виду — отталкиваясь шестами или еще как. Глиссер стоял у берега: механики перебирали двигатели и спустили все горючее. Половина свечей тоже была вывинчена… то есть я хочу сказать, кто угодно понял бы, что идет ремонт. Механиков там не было, их как раз увезли обедать.

Капитан Доуби брезгливо потряс головой.

— Ну, так один кучерявый сообразил, что легче всего отогнать его своим ходом. Он не то грузовик водил, не то еще что-то — во всяком случае, немножко разбирался. Так он ввинтил свечи и завел двигатель. А на глиссерах они мощные — скорость до пятидесяти миль. Ну а этот недоумок врубил на полные обороты без капли горючего и испек оба двигателя. И полковник Юлайн все утро ищет, где бы реквизировать два новых двигателя. Так что забирайте их себе, братец, и на здоровье. Я буду на складе, если понадоблюсь.

Оставшись один, лейтенант Андерсон некоторое время наблюдал, как взводы разбиваются на группы и расходятся. Вернулся сержант Роджерс и сказал:

— Они сейчас получат инструменты, сэр. Разметочные колышки я вижу. Начинать с какого-то определенного?

— Нет, — сказал лейтенант Андерсон. — Они пронумерованы. Вот чертежи, они тоже пронумерованы. А как с обедом?

— Капрал Макинтайр отрядил несколько человек, сэр. Я их оставил в столовой в лагере. Они приготовят бутерброды и бидоны с лимонадом. К полудню ребята так разогреются, что есть им расхочется. Когда бутербродов наберется достаточно, капрал Макинтайр доставит все на грузовике сюда. Грузовик уже там.

— Прекрасно, — сказал лейтенант Андерсон. — А чем занимаются эти двое?

Сержант Роджерс оглянулся.

— А! — сказал он. — Немножко разминаются, сэр. Расхлябанность в строю.

— Ну так остановите их, — сказал лейтенант Андерсон, хмурясь.

— Эй, вы, отставить! — крикнул сержант Роджерс. — Идите к своему взводу.

Лейтенант Андерсон посмотрел по сторонам. Рядом никого не было.

— Прекратите это, сержант. Я ведь вас уже предупреждал. Если один из них накапает инспектору…

Сержант Роджерс сказал:

— Сэр, есть среди них такие, которые мало в чем разбираются, но у всех до единого хватит ума не ходить капать у меня за спиной. Я бы и не стал, так куда денешься. Кое-кто слишком о себе воображает.

Мисс Канди, хмурясь на очередную из многочисленных поправок в тексте, медленно посасывала кофе из бумажного стаканчика. Потом поставила стаканчик, по краю которого алел мазок губной помады, и вдруг кивнула. Ее пальцы опустились на клавиши пишущей машинки и затанцевали по ним словно сами по себе.

— Лейтенант Эдселл такое пишет! — сказала она с упоением, вынула допечатанный лист, ловко переложила копиркой три новых листа и вставила в машинку.

Капитан Дачмин, горбясь над собственной машинкой на тумбочке, придвинутой к его столу, бормотал:

— Ах, чего только не пишет анонимный автор технического руководства одиннадцать дробь четыре-сто десять! — (На столе перед ним был распластан экземпляр этого руководства.) — Он вещает, что без соответствующего опыта пол голубей определить трудно и часто, оказывается, необходимо наблюдать за их действиями, когда они вместе. Неприличная идея, а? Хм! К обычным отличительным действиям самца… хм! Клевание головы самки, когда она не выражает желания спариться. Хм! А что, если и правда? Палм, вы испытаете желание спариться, если он будет клевать вам голову?

— О, капитан Дачмин!

— Я что, с ума сошел? — Капитан Дачмин выпрямился. — Зачем я перепечатываю? Где твои ножницы, Нат? Вырежу все, что мне требуется, и наклею.

Натаниел Хикс, просматривавший оканарскую «Морнинг сан», сказал рассеянно:

— Мои ножницы у тебя в ящике, куда ты их положил, когда стибрил в последний раз.

— Капитан Хикс!

Он перевел взгляд с газеты на мисс Канди.

— Да-да? — сказал он.

— Капитан Хикс, только послушайте, что пишет лейтенант Эдселл в этом рассказе.

— Не буду. Более того, теперь уже девятый час. Так что хищение или использование не по назначению казенной писчей бумаги, копирки, ленты для машинки и самое машинки вы усугубляете дефалькацией чело… пусть даже женщино-часов, которые принадлежат армии и оплачиваются таковой.

— Так мне всего страничка осталась! И у вас для меня пока ничего нет. И у капитана Дачмина тоже. А что такое дефалькация? Только если не какая-нибудь гадость!

— Этот термин означает растрату того, что доверено.

— Так уж этого я никак не делаю! Правда, капитан Дачмин?

— Многосложный юмор! — сказал капитан Дачмин. — Многосложный юмор! Сей редактор изволит шутить. Не шути более, редактор. И хватит шуметь. Я никак не докончу раздела, а мне скоро уже лететь. А я вам рассказывал, что произошло вчера? Из-за навигационных ошибок лейтенанта Юснера, которого Мэнни всучил нам за штурмана, мы сбросили наш складной, цилиндрического типа контейнер с четырьмя птичками прямехонько в пруд, где все они и захлебнулись. Можно подумать, что голубей у нас навалом.

Мисс Канди сказала:

— Он пишет про этого человека: «Бдительная подлость духа, стойкая верность глупости, воспитанная тридцатью годами службы в армии, сделали его идеальным кандидатом в генералы». — Она хихикнула. — Как он не боится, что это попадется на глаза генералу Билу или кому-нибудь еще? А что значит — бдительная подлость?

— Это значит «осторожная», «осмотрительная», — сказал Натаниел Хикс. — Сначала хорошенько погляди по сторонам, а потом уж делай.

— A-а! Ну все равно, по-моему, это очень хороший рассказ. Только вот заголовка я не понимаю. Он про мальчика в офицерской школе, который сходит с ума. Просто ужас. Только подумать, что их там заставляют делать! А правда заставляют?

— По нас не судите, — сказал капитан Дачмин. — Мы с капитаном Хиксом кончали Школы Джентльменов. У капитана Хикса только и было, что не клевать носом во время интереснейших лекций о принципах управления и половой гигиене, пока не наступало время облачиться в белоснежные одежды и идти нализаться в нижнем баре «Кромвеля», отеля для избранных. И что они делали в этих отелях! Вот где самый ужас и был. Мой деловой инстинкт весь исстрадался. Ну, теперь вы осведомлены не меньше меня. Но вы, кажется, сказали, что не поняли заглавия рассказа, который лейтенант бережливо печатает за счет ВВС?

Мисс Канди перевернула кипу страниц.

— «Мы домой с переворотом». Не понимаю.

— Просто вы не знаете этой песни, — сказал капитан Дачмин и, сияя улыбкой, пропел: — «День счастливый настает, деньги получай, пилот!..» Да, сержант! Чем мы можем вам помочь?

— Я ищу капитана Хикса, сэр…

— А, Милт! — сказал Натаниел Хикс. — Входите. Только вы напрасно затруднялись. Я же предупредил Боудри, что мы сами придем. Уайли вот-вот явится. Я заходил к нему, но он уже ушел завтракать. Милтон Маккейб, Кларенс Дачмин.

— Красавица в углу — мисс Канди; но руками не трогать, — сказал капитан Дачмин. — А пентюх у вас за спиной — лейтенант Эдселл, который сейчас получит выволочку, как выражаются в штабной канцелярии, за опоздание на одиннадцать минут. Мистер, можно я вас потрогаю?

Лейтенант Эдселл сказал:

— Фига вам, капитан. Привет, Милт. Что у тебя тут?

Сержант Маккейб сжимал под мышкой широкую, но легкую чертежную доску с раздвижным упором, так что ее можно было установить на столе под любым углом. Он прислонил доску к столу Натаниела Хикса и положил на стол пенал. По его узкому смуглому лицу скользнула терпеливая улыбка.

— Я решил посмотреть, нельзя ли заняться этим тут, — сказал он. — У нас там полно плотников и всяких строителей. Никто не знает почему. Они воздвигают что-то вроде ипподрома с препятствиями. То, что вам требуется, я могу вчерне набросать тут, а потом взять с собой и закончить, когда они унесут стремянки из моего закутка.

— А чем ты занимаешься? — сказал лейтенант Эдселл.

— Что это, Нат? Диаграммы летного строя?

— Господи Боже мой! — сказал лейтенант Эдселл, сочувственно глядя на сержанта Маккейба. — Забирают одного из лучших художников Соединенных Штатов и принуждают его рисовать диаграммы! Типично армейская психология!

Сержант Маккейб смутился от такой прямолинейной хвалы. Или от ее категоричности:

— Спасибо на добром слове, Джим, но…

— Нет, нет, — сказал капитан Дачмин. — Только не благодарите, лейтенант! Вы все испортите. Не упустите счастливого случая осознать, что армейская психология, кроме того, забирает одного из лучших писателей Соединенных Штатов и принуждает его составлять отчеты по особым проектам. И он с радостью сочтет, что вы квиты. Верно, лейтенант?

Сержант Маккейб, еще больше смутившись, сказал:

— Я ж не жалуюсь. У меня все хорошо. Майор Боудри обошелся со мной очень порядочно. Устроил так, что я могу жить не в казарме, а вне территории, и я теперь нашел квартиру, где могу работать по вечерам.

— Чудесно, а? — сказал лейтенант Эдселл. Он сел за свой стол. — Тебе нравится, что бывший вице-президент второразрядного рекламного агентства, ведавший художественными календарями, решает, что вам делать, а чего не делать? Черт-те какая милость! Он, видите ли, разрешает тебе жить не на территории! Очень, очень благородно с его стороны!

— Но ведь его никто не заставлял, — сказал сержант Маккейб. — Я не жалуюсь. Раз тебя призвали, значит, призвали, и угодить можно было в места куда хуже…

Капитан Дачмин сказал:

— Учтите, шеф, среди моих лучших друзей немало вицепрезидентов рекламных агентств. Неужто вы не видите, как больно ранят меня ваши презрительные отзывы о них? Да и в любом случае, как, по-вашему, нам, грубым дельцам, понравилось бы, если бы нами помыкали типичные эстеты, выпеченные из более изысканной глины? Да здравствует революция!

— Ха! — сказал лейтенант Эдселл. — Пусть сэр Джон Фальстаф будет отнесен на корабли! — Он взял телефонную трубку и сказал в нее: — Город. Послушайте, у меня нет справочника. Соедините меня с железнодорожной станцией, хорошо?

— Но ты не покидаешь нас, надеюсь? — сказал капитан Дачмин. — Не отправляешься в долгий-долгий путь?

Лейтенант Эдселл сказал:

— Мне надо узнать, насколько опаздывает утренний поезд. Я бы хотел встретить его, если ты не против.

— Я-то не против. Но вот глава отдела У. У. Уитни, ваш начальник, он как к этому относится? Он не против?

— А он и не узнает. Ты меня покроешь.

— Ошибаешься! — сказал капитан Дачмин. — С минуты на минуту я взмою в небеса, как только лейтенант Петти наловит полную клетку голубей. И вернусь лишь на парад во второй половине дня.

— Лейтенант Эдселл! — сказала мисс Канди. — И майор Уитни, и капи… майор Паунд сейчас на совещании у полковника Култарда. А замещает его капитан Хикс.

— Да ничего подобного, — сказал Натаниел Хикс. — Капитан Хикс здесь ни при чем.

— Майор Уитни сказал, что замещать его будете вы.

— Мне он этого не говорил. Я его не видел. Вот что, Милт, мне пришла в голову одна мысль. Не хотите на пару недель получить командировку — поездить по отделам и службам АБДИПа и сделать эскизы, акварели, ну, что угодно, для иллюстраций к журнальным статьям? Вам ничего за них не заплатят… то есть все деньги будут, вероятно, перечисляться Обществу по оказанию помощи. Но если вы не против, я, наверное, помогу это устроить.

— Безусловно! — сказал сержант Маккейб. — В любой момент! — Он засмеялся. — Мне немножко надоели чертежные шрифты. Я в них не силен, и вообще, это ведь работа. Вы думаете, что-то правда может получиться?

— Я думаю, вполне. Они попытаются поместить что-нибудь про АБДИП в журналах. Обойтись только сухоньким текстом не выйдет, это они понимают. Я примерюсь, нельзя ли подсунуть кому-нибудь идею, что полезно было бы послать туда умелого человека. По-моему, если я скажу генералу, что продать статьи будет легче, если пообещать, что иллюстрации к ним сделаете вы, он на это клюнет. К тому же так оно и есть. Я убежден, что заинтересовать кого-то, кого стоит заинтересовать, мы сумеем только, если будут очень хороший автор и очень хорошие иллюстрации.

Лейтенант Эдселл сказал в телефон:

— Не опаздывает? Спасибо. — Он положил трубку и повернулся к Натаниелу Хиксу: — И кто будет писать эти статьи?

— А что? — сказал Натаниел Хикс. — Ты-то ведь не захочешь. Я уже сказал Милту, что деньги тут не светят.

— Деньги, конечно, хорошо, но они еще не все, — сказал лейтенант Эдселл, задумчиво ковыряя в носу. — Какие деньги приносит обзорный доклад по заключениям, вынесенным тринадцатым отделом армейской авиации об использовании радиомачт из синтетического каучука для обеспечения устойчивости сигнала на подводных установках армейской службы связи? Я на многое пойду, лишь бы на время сбросить Три У с моего загривка. Так можешь ты сказать, кто все-таки будет писать их?

— Мне поручено подобрать материал, а потом найти кого-нибудь для его обработки. Но…

— Ты уже его нашел, — сказал Эдселл. — Беру это на себя.

Натаниел Хикс, уязвленный столь категоричным решением вопроса, сказал:

— А ты когда-нибудь писал статьи? Что-то я об этом не слышал, а я всех чего-то стоящих знаю. А если не писал, так ты только воображаешь, будто сумеешь. Любой из вас, художников прозы, способен так изгадить простой документальный текст, что его даже в преисподней не возьмут. Вы понятия не имеете о компоновке материала и, главное, учиться не желаете: воображаете, будто и так мастера.

— Браво, герой, — вставил капитан Дачмин.

— Ставлю пять против десяти, — холодно сказал лейтенант Эдселл, — что я могу вот сейчас, сию же минуту, написать статью на любую тему, куда лучше любого бумагомарателя из тех, кого ты считаешь писателями. Ладно, ты не слышал, чтобы я писал статьи. И я тебе объясню почему. При обычных обстоятельствах я бы только через свой труп напечатался в каком-нибудь твоем миллионнотиражном журнале. Но сейчас по личным причинам я готов тебя выручить. Ставлю еще пять против десяти, что журнал, познакомившись с моими статьями, тут же напишет непосредственно мне, спрашивая, не соглашусь ли я и дальше сотрудничать с ними. На что я не соглашусь. Но эти статьи я написать согласен, и лучше воспользуйся, пока есть возможность. — Лейтенант Эдселл холодно улыбнулся Натаниелу Хиксу.

С нарастающим раздражением Натаниел Хикс обнаружил, что против воли поддается обаянию такого колоссального самомнения.

— Да, да, подумай, — равнодушно повторил лейтенант Эдселл.

— Черт побери… — начал Натаниэл Хикс, но тут зазвонил телефон, и мисс Канди, сняв свою трубку, подняла голову и громко сказала:

— Капитан Хикс!

Голос в трубке произнес:

— Сержант Брукс, сэр, отдел инспектора авиации. Полковник Росс поручил мне известить вас о разбирательстве вчерашнего происшествия. В протоколе вы значитесь как свидетель. Будьте добры явиться в десять в зал служебных совещаний отдела личного состава. Еще одно, сэр. Не могли бы вы помочь нам найти капитана Юджина П. Уайли? Насколько нам известно, он был с вами…

— Да, — сказал Натаниел Хикс, — могу. Я жду его с минуты на минуту… собственно, я его уже вижу. Он уже в дверях. Я ему скажу.

В комнату своей особой непринужденно-размашистой походкой вошел, улыбаясь, капитан Уайли.

— Кажется, я немножко опоздал, Нат! Пил кофе и вдруг вижу английского офицера связи. Он военный летчик, я его знавал в Англии. Ну конечно, заговорили, что там да как, я и забыл про время. Черт, вот уж никак не ожидал увидеть его тут!

Он заметил, что мисс Канди глядит на него с немым изумлением, вероятно давно ему привычным. Он принял эту дань восхищения с ласковой победительной безыскусственной улыбкой и сказал:

— Прошу прощения, что чертыхнулся, мэм.

— Это мисс Канди, — сказал Натаниел Хикс. — И капитан Дачмин. С сержантом Маккейбом вы знакомы. Лейтенант Эдселл. Джин, мне как раз позвонили о разбирательстве. Мы затребованы к десяти. Чертовски не вовремя. Но, может, сначала снабдим Милта материалом, чтобы занять его до нашего возвращения.

— Конечно, — сказал капитан Уайли. Он порылся в нагрудном кармане и извлек перегнутую пополам пачку листков. — Я захватил список диаграмм, который мы составили в Орландо, и кое-какие мой наброски. Они, естественно, не очень, но, глядишь, подскажут что-нибудь. Если сержант попробует в них разобраться, может быть, они сэкономят ему порядочно времени. Только не знаю, в каком порядке они лежат. — Он разгладил листки на уголке стола. — Это вот, например, атака бомбардировщиков сзади на пересекающихся курсах. Видите, ведущий и его ведомый заходят вот отсюда. Видите, огонь открывается вот тут очередями по две-три секунды с расстояния не больше двухсот пятидесяти ярдов. Затем здесь: выход из атаки, пике и круто в сторону.

— Да, — сказал сержант Маккейб, — совершенно ясно. Если они все такие, то работать по ним можно. Пожалуй, я сейчас сделаю по нему эскиз, а вы посмотрите, правильно ли я представляю, как они должны выглядеть в законченном виде. Вам нужно точное изображение самолета или достаточно схематичного? Сейчас я ограничусь схематичным, потому что, рисуя по памяти, могу что-нибудь напутать. Но у нас в чертежном отделе есть точные рисунки всех типов, если так вам больше подойдет.

— Как по-вашему, Нат? — сказал капитан Уайли. — Мне кажется, настоящие самолеты — это то, что надо. Прибавят интереса. Если это не слишком сложно.

— Нисколько, — сказал сержант Маккейб. — Я столько уже самолетов перерисовал, что успел набить руку.

Тем временем он установил доску на столе у окна и принялся быстро делать набросок. Капитан Уайли некоторое время с интересом следил за ним.

— Ого! — сказал он с восхищением. — Люблю, когда человек знает, что делает. Вы только посмотрите, Нат! Я всегда мечтал хорошо рисовать. И так с виду легко, пока не попробуешь. — Он опустился в кресло рядом со столом Натаниела Хикса, заложил руки за голову и откинулся, изящно покачивая кресло на двух ножках. — Насчет этого, Нат, насчет разбирательства. Вы не знаете, они устроят военный суд? В таком случае я бы попробовал отвертеться — дал бы письменные показания или еще как-нибудь. Обычно они соглашаются. У меня ведь на руках эти дурацкие лекции, которые мне предписано читать в Орландо. Если я должен буду все время мотаться сюда, то сорву расписание. Меня и сегодня-то еле-еле отпустили.

Натаниел Хикс сказал:

— Думаю, от нас потребуются только показания, что мы видели, как они оттесняли начальника полиции. Ну и, может быть, опознание, хотя, по правде говоря, сомневаюсь, что сумею опознать того, кто его держал, или того, кто забрал у него пистолет.

— Ну, этого я сразу узнаю, — сказал капитан Уайли. — Парень из тех, с кого глаз спускать нельзя. В нем полно белой крови.

— Вы о чем? — спросил лейтенант Эдселл. Он проглядывал рукопись, которую напечатала для него мисс Канди, но теперь отложил ее. — О том, что вчера произошло в клубе? Вы там были?

— Выходит, что были, — сказал Натаниел Хикс. — А ты-то как узнал?

— На территории только об этом и говорят, — сказал лейтенант Эдселл. — Не бойтесь, военного суда не будет. Не в их интересах, чтобы арестованные офицеры защищались на заседании, которое протоколируется. Дело попытаются замять. Хотя цветным офицерам не надо этого допускать. Каждый вечер в клуб надо являться новой компании и напрашиваться на арест. Беда в том, что они не видят, какая перед ними открывается возможность.

Капитан Уайли, покачиваясь в кресле, посмотрел на него.

— По-моему, я вас не понял, лейтенант, — сказал он. — Какая возможность?

— Поставить вопрос ребром и, может быть, раз и навсегда положить конец этим сегрегационным штучкам. Армии придется отменить сегрегацию, если во всеуслышание будет заявлено, что она ее практикует. Она будет вынуждена признать за неграми те же права, что и за белыми, а тогда не думаю, чтобы потом права эти удалось отобрать, даже на Юге…

— На права белых они не тянут, — мягко сказал капитан Уайли. — Вот почему те же права им не даются и не могут быть даны. И для них не может быть ничего хуже, чем отмена сегрегации. Тогда бы каждому белому на Юге пришлось каждый день принимать индивидуальные меры для самозащиты. И неграм от этого пришлось бы очень скверно. А при сегрегации обе стороны знают свое положение, и трений почти не возникает, видите? Кроме тех случаев, когда является какой-нибудь чужак и заваривает кашу. Ваша идейка очень опасна, лейтенант.

Натаниел Хикс сказал лейтенанту Эдселлу:

— Ради всего святого, Джим, ну почему тебе все время нужно затевать споры? Почему ты не можешь просто думать, что думаешь, помалкивать и не мешать нам работать?

— Не беспокойся, — сказал лейтенант Эдселл, — спорить я не собираюсь. Я вижу, что капитан с Юга, и потому я только укажу ему, что он, подобно многим южанам, находится в серьезном заблуждении. Опасна как раз его идейка. Лишать людей их прав крайне опасно. Ведь в конечном счете их принудят взять свои права силой. Капитан этого хочет?

Капитан Уайли покачал головой.

— Вот этого, дружище, они никогда не сделают, потому что не смогут, — сказал он. — Вы ведь пытаетесь доказать, будто негр во всем равен белому. Неужели вы не видите, что, будь он равен, вам бы не пришлось требовать для него «прав»? Как вы сами сказали, он взял бы их силой, если бы другого пути не было. У негра его нет, хотя после войны между штатами ему дали права, и с лихвой. Но он не смог их сохранить. Ему это было не по силам. Вот в чем Север ошибался тогда и в чем вы ошибаетесь сейчас. Просто эти две расы не равны. Всякий, кто утверждает обратное, либо лишен здравого смысла, либо не знает негров.

Капитан Дачмин сказал:

— Господа, господа! Капитан упомянул войну между штатами. В этой ужасной распре мой миленький старенький прадедушка из Огайо, выдающийся любитель прикарманивать вербовочные деньжата, удирал во все лопатки со многих и многих кровавых полей, ради того лишь, чтобы для его потомков этот жгучий вопрос был благополучно разрешен. Надо ли нам опять все это ворошить?

Капитан Уайли улыбнулся.

— Наш друг, — сказал он, — видимо, именно этого и хочет. Но он, а не я. Вопрос давно и окончательно решен. И доказательств хоть отбавляй. Они просто не тянут.

— О Господи! — сказал лейтенант Эдселл. — Вы, конечно, сошлетесь на результаты тестов. Не спорю, первую или вторую категорию получает только один негр из двадцати. Не спорю, на одного негра в этих категориях приходится восемь белых. Ну и что из этого следует? Только то, что мы и так знаем. В образовании, как и во всем остальном, негров последовательно лишают равных возможностей. Вы ведь сами только что это объяснили. Вы не хотите, чтобы они получили равные возможности.

— Нет, — сказал капитан Уайли, — боюсь, я понятия не имею о тестах, про которые вы упомянули, лейтенант. И не думаю, что тут нужны тесты или проверки. Дело ведь не в равных возможностях, как вы выразились, и не в том, чего я хочу или не хочу. Никакие возможности, никакие мои желания не изменят того факта, что любой негр принадлежит к относительно низшей расе — низшей физически, умственно, во всех отношениях. Может быть, с его точки зрения или с вашей, это прискорбно, но такова правда.

— Правда? — сказал лейтенант Эдселл. — Нелепая ложь, и ничего больше. Абсолютно антинаучная. Если не считать гитлеровских шарлатанов, вы не найдете ни одного антрополога, который согласится с подобной оценкой негритянской расы. Если вы этого не знаете, обсуждать что-либо бессмысленно.

— Будьте так добры, лейтенант, не называйте меня лжецом. Не здесь. И не сейчас.

— Да кто вас называл лжецом? — сказал лейтенант Эдселл. — Лжец говорит заведомую неправду, зная, что это неправда. Вы говорите неправду, но мне ни на секунду в голову не приходило, что вы об этом знаете. Следовательно, я никак вас не задел. Однако если, по-вашему, я не имею права назвать ложью утверждение, которое, как мне известно, правдой не является, так забудьте об этом, капитан. Я верю, что ваши предрассудки сильнее вас. Иначе вы, конечно, от них избавились бы. Кому же приятно ставить себя в глупое положение? Мне бы хотелось помочь вам правильно взглянуть на вещи, но, видимо, надеяться на это нечего, а мне пора, так что лучше оставим эту тему.

— Самое лучшее, что мы можем сделать, — сказал капитан Уайли. — Я ценю ваше желание помочь мне, лейтенант, и я рад, что вы не назвали меня лжецом.

Зазвонил телефон. Мисс Канди, с глубоким вниманием, хотя и безмолвно слушавшая этот спор, очнулась, взяла трубку и сказала вполголоса:

— Секция донесений. Мисс Канди. — Несколько секунд она слушала, потом кивнула Натаниелу Хиксу. — Капитан Хикс, вас.

— Капитан, это опять сержант Брукс. Разбирательство в десять отложено. Мы известим вас, когда оно будет назначено, сэр.

— Утром оно не состоится? — сказал Натаниел Хикс. — Но ведь капитан Уайли должен сегодня вернуться в Орландо. Он здесь в командировке. Если бы полковник Росс, или кто там будет вести разбирательство, разрешил ему дать письменные показания и отпустил, это очень его выручило бы. Узнайте, возможно ли это, и…

Зазвонил другой телефон. Мисс Канди нажала кнопку на своем столе и взяла трубку. Она поглядела на Натаниела Хикса и снова кивнула.

— Хорошо, — сказал Натаниел Хикс. — Да-да, сержант, будьте так добры.

— Ну что? — сказал лейтенант Эдселл, взяв свою фуражку и останавливаясь в дверях. — Никакого разбирательства, никакого суда. Надеюсь только, что они не вывернутся…

Натаниел Хикс нетерпеливо махнул ему рукой и нажал кнопку на своем аппарате, чтобы включить другую линию.

— Капитан Хикс слушает.

Лейтенант Эдселл сказал:

— Ну так решай насчет этих статей. Если я ими займусь, мне надо сказать Паунду и Уитни…

Голос в трубке звучал невнятно, и Натаниел Хикс снова махнул рукой.

— Извините, — сказал он. — Я ничего не слышу. Нельзя ли погромче? Джим, может, ты помолчишь?

— Это капитан Хикс?

— Да! Я плохо вас слышу. Кто говорит?

— Капитан Хикс, это Кэтрин Эндрюс… Жена Дона Эндрюса…

— Да-да, миссис Эндрюс, — сказал капитан Хикс. — Извините, отвратительная слышимость.

— Вы не скажете, как мне найти Дона? Он уехал час назад, но в отделе его нет. Номер, который он мне дал, не отвечает. — Наступило долгое молчание, потом она сказала: — И я попросила ваш номер в справочной. Ничего, что я позвонила? Мне…

— Ну, конечно, — сказал Натаниел Хикс. — Я попробую найти Дона. Возможно, он на совещании… — Какая-то дрожь в ее голосе заставила его поспешно добавить: — Или я могу помочь? Что-нибудь не так?

— Не знаю, — сказала она. — Не знаю. Я… капитан Хикс… но… мне очень плохо. Я просто не могу… Боюсь, мне дурно. Я больше не могу говорить… Если бы вы… — В трубке запищало.

— Господи! — сказал Натаниел Хикс. — Это жена Дона. Ей плохо. По-моему, она потеряла сознание. Не дозвонилась Дону…

Капитан Дачмин сказал, беря трубку своего аппарата:

— Надо позвонить в госпиталь. Пусть пришлют кого-нибудь. — Он наклонил голову в сторону мисс Канди. — Детка, быстренько на станцию технического контроля: может, там кто-нибудь знает, где сейчас капитан Эндрюс.

IV

Сержант Брукс положил сигару и встал.

— Судья, — сказал он, — я сумел всем дозвониться, и они придут. Но есть маленькая техническая закавыка с отделом личного состава. Арестованные офицеры ни к какому соединению еще не принадлежат. Видите, группа создана, но пока только на бумаге. Офицеры ни группы, ни эскадрилий официально еще не назначены. Не знаю, имеет ли это значение, но временным командиром группы должен был стать лейтенант Уиллис, который находится в госпитале. И, кстати, сэр, у меня есть кое-какая информация. — Он заглянул в блокнот на столе. — Так вот, в отделе личного состава возникла такая трудность: кто прикажет этим офицерам, находящимся под домашним арестом, явиться на разбирательство? Майор Блейк говорит…

— Он слишком много говорит, — сказал полковник Росс. — Нелепая формальная придирка. Данная ситуация делает их прямыми подчиненными генерала Била. Скажите им, что я по распоряжению генерала Била приказываю им явиться.

— Уже сделано, сэр. Полковник Джобсон вылетел ночью из Вашингтона, как раз добрался туда и, по-моему, попробовал приложить к этому руку, а потом я взял на себя смелость позвонить майору Сирсу и попросил его послать кого-нибудь сказать офицерам, чтобы они явились. Полагаю, он это сделал.

— Отлично, отлично. Так что же об Уиллисе?

Сержант Брукс заглянул в свой блокнот.

— Ну, во-первых, — сказал он, — звонил полковник Моубри. Он полагает, что ему совершенно необходимо немедленно поговорить с вами лично. Он просил передать вам, что подполковник Каррикер у него. Я счел нужным предупредить вас об этом прежде, чем вы примите офицера, который ждет в приемной. Это капитан Коллинз из службы общественной информации. У него, кажется, хватает хлопот. Примерно час назад он позвонил и сказал, что должен сообщить вам что-то устно касательно расследования, которое, как он понял, вы распорядились начать. По-моему, это в связи с полковником Ходеном, по поводу проверки гражданских служащих из-за мистера Буллена и «Сан». Потом он снова позвонил, то есть капитан Коллинз, и сказал, что у него есть еще что-то, пожалуй, даже более взрывоопасное. Я сказал, что ему лучше прямо прийти к вам, что он и сделал. Я спросил, не может ли он в общих чертах объяснить мне суть. Он сказал, что, по сведениям, полученным от мистера Буллена, отец этого Уиллиса приедет сегодня утром повидать его, то есть Уиллиса, и что этим заинтересовалась оканарская полиция. Он слышал, каким образом Уиллис получил травму, вот и подумал, что вам следует про это узнать.

— Так, пожалуй, пригласите его, — сказал Росс.

— И еще там ждет майор Маккрири.

— Он-то зачем? Верещать по поводу врача для ЖВС? Если так, отправьте его восвояси. Сегодня утром у меня нет времени на разговоры с ним.

— Я об этом подумал, сэр. Только дело совсем другое, и, он говорит, очень серьезное. Я спросил, не может ли он объяснить, в чем суть, ну и так далее, и он сказал, что начальник медицинской службы ВВС в Вашингтоне обеспокоен освобождением от службы за взятки, которое практикуется в аэродромных госпиталях, а вернее — в одном. Кажется, в митчелловском. И всем начальникам госпиталей предписано провести проверку, так что ему нужна ваша помощь. В Митчелле, видимо, взятки берут офицеры административного состава. Порядочно народу было направлено в гаражи при базах. И все — выписанные из этого госпиталя. Ну, и двое-трое проболтались. Все были из частей, направляемых на фронт. Это, кажется, обходится в пятьсот долларов, а за две тысячи можно получить свидетельство о полной непригодности и укатить домой.

Полковник Росс сел за свой стол.

— Не понимаю, как это можно сделать, — сказал он.

— Ну, например, такой способ, судья, — сказал сержант Брукс. — Любой военнослужащий имеет право обратиться в любой региональный госпиталь. Так вот, если молодчик из части, назначенной к отправке, получит отпуск, чтобы на несколько дней съездить домой попрощаться с семьей, он может обратиться в ближайший госпиталь. Если его положат, то запросят по телетайпу документы. А когда документы отосланы, в своей части он больше не значится. И при выписке его могут направить куда угодно — например, сюда на базу. Трудность одна: лечь в госпиталь. А этим, наверное, ведает какой-нибудь один офицер, комендант, или еще кто-нибудь. Ну и если пятьсот долларов его устраивают, то… Как по-вашему, судья?

— По-моему, Стив, — сказал полковник Росс, — из вас выйдет прекрасный юрист. Жаль, что военная служба прервала вашу карьеру. Остается надеяться, что вы умнее наших медиков. Маккрири не сказал, есть у него причины полагать, что это происходит здесь?

— Нет, сэр. Он просто весь дергается.

— Ну, это ему не повредит. — Полковник Росс протянул руку, повернул выключатель, помеченный «нач. штаба», и нажал кнопку звонка. Сквозь легкое потрескивание в комнату ворвался голос полковника Моубри.

— А, Норм! Очень хорошо. Вы не могли бы заглянуть ко мне?

— Каждая минута на счету, Дед. Я только что от генерала, и у меня тут люди.

— В кабинете?

— Нет, в приемной.

— Это не для посторонних ушей, Норм. Видите ли, ко мне приходил Бенни, Нюду я еще не говорил. Мне нужно узнать, как с вашей вчерашней рекомендацией. Есть еще один фактор, Норм. Джо-Джо — генерал Николс — везет с собой крест «За летные боевые заслуги», чтобы наградить этого Уиллиса — что-то он такое сделал, осваивая новую технику где-то там. Вы не знаете, Нюд что-нибудь говорил ему — ну, что Уиллис в госпитале, про все обстоятельства и так далее?

— Мне кажется, нет, — сказал полковник Росс.

— Вы понимаете, о чем я? Крест ему он пришпилить должен. Я связался с госпиталем, и там сказали, что Уиллис в полном порядке, то есть что его можно выписать. Я сказал, чтобы они погодили с выпиской, пока я опять не позвоню. Так вот что: если вы с Нюдом все еще хотите, чтобы Бенни перед ним извинился, так Бенни готов. Нынче утром наш юноша очень приуныл. Я бы смог затребовать его к себе, и Бенни извинился бы тут же, но теперь вот Джо-Джо и крест. Норм, по-моему, получается очень неловко. Вы понимаете, о чем я? Словно бы мы пытаемся заткнуть ему рот, как бы подкупить. И кто-то должен рассказать Джо-Джо. Я могу понять, почему Нюд промолчал — возможно, он хочет, чтобы Бенни остался в стороне, чтобы Джо-Джо не подумал, будто все это произошло из-за Бенни. То есть история в офицерском клубе. Да, кстати, а с этим что?

— Мы собирались провести в десять разбирательство, — сказал полковник Росс. — Я только что его отменил. — Он посмотрел на сержанта Брукса и кивнул в сторону телефона. — Так вот, Дед, у меня есть сведения, которые я еще не проверил. А именно — отцу лейтенанта Уиллиса сообщили, что его сын в госпитале, и он приедет сегодня утром повидаться с ним. Едет он из Вашингтона — видимо, на утреннем поезде. Вы не отправите штабную машину на станцию с офицером, лучше всего с капитаном, чтобы он его встретил и отвез в госпиталь?

После паузы полковник Моубри сказал:

— Вы хотите… послушайте, Норм, он же цветной, верно?

— Весьма вероятно, — сказал полковник Росс.

— Не слишком ли это… жирно, Росс? Он ведь ничего подобного не ожидает.

— Дед, мы сожалеем о том, что произошло, или не сожалеем?

Из селектора донеслось механически усиленное покашливание — полковник Моубри прочищал горло. Полковник Росс сказал, взвешивая каждое слово:

— Нюд ведь ничего делать по этому поводу не станет. Все за него должны сделать мы. Вы понимаете? Самый быстрый выход из положения, он и самый лучший.

— Норм, конечно, Бенни напрасно ударил Уиллиса. Мы все об этом сожалеем. И Бенни тоже. Ну а как же Уиллис? Он ведь не должен был сажать свой бомбардировщик, не получив разрешения. Да-да, я знаю, что радио у него не работало, и, возможно, увидев посадочные огни, он решил, что на аэродроме услышали его моторы и зажгли их для него. Но все равно он был обязан сначала убедиться, что никому не помешает. Он должен был сделать еще круг. И не его заслуга, если он не убил Нюда, и вас, и всех остальных. Вот почему Бенни был взбешен, и вы не хуже меня знаете, что ударил он его только поэтому. Все держатся так, словно Уиллис был тут вовсе ни при чем, а Бенни кинулся на него и сломал ему нос, потому что он цветной и без всякой другой причины. Будь мы действительно справедливы и беспристрастны, то, по-моему, вместе с крестом от Джо-Джо, извинением и машинами для его отца, на Уиллиса следовало бы наложить взыскание, снять его на время с полетов, сделать вычет из его жалованья за халатность в воздухе. Я этого не предлагаю, а просто высказываю свое мнение. Вы судья, Норм, и должны понять мою точку зрения.

— Я ее понимаю, — сказал полковник Росс, — но нынче утром я не судья. У меня есть другие неотложные дела. — Он поглядел на сержанта Брукса, который, сидя у своего аппарата, с поразительным несокрушимым терпением деловито обзванивал всех тех, с кем уже один раз говорил рано утром, и сообщал, что разбирательство отменено. Полковник Росс решил, что эта манера сержанта Брукса особенно ясно показывала, что сержант Брукс хоть и видел в нем трудного старика, но мало-помалу научился уважать его старческие суждения.

— Мы должны выпутать Нюда из этой истории, — сказал полковник Росс. — Сам он выпутаться не сможет или не захочет. Все остальное нам придется игнорировать. — Разговаривать с селектором, положив ладони на стол перед собой, — это словно разговаривать с самим собой, подумал полковник Росс. По телефону — другое дело: говоришь в трубку, которая, несомненно, к чему-то подсоединена.

Тем не менее электрическое безмолвие селектора словно бы передавало изумление полковника Моубри, а может быть, он что-то стремительно прикидывал. Полковник Моубри не мог не знать, что генерал часто поступал так, как рекомендовал полковник Росс, а вернее, следовал его указаниям, но внешнюю форму все же следовало соблюдать. Вы ссылаетесь на «Le roi le veut[11]» и развязываете себе руки, обретаете власть, официально заявляя, что никакой властью не пользуетесь. Безмолвие, разумеется, означало, что полковник Моубри лавирует. Потом полковник Моубри сказал растерянным, но четко укоризненным тоном:

— Все-таки это уж слишком, Норм.

Подтекст был очевиден: полковник Росс не понимает, что говорит, да и как же иначе? Справедливый и бесхитростный полковник Моубри одновременно и оправдывал его, и порицал. Росс ведь не кадровый военный и Академию не кончал. В критической ситуации эти его дефекты, все, чем он не был, выходили наружу. Полковник Моубри дал это почувствовать точно так же, как он дал понять, ни словом ни о чем подобном не заикнувшись, что лейтенант Уиллис, сажая свой Б-26 без разрешения, продемонстрировал свой дефект — негритянскую кровь в словно бы отличившемся летчике.

Полковник Моубри сказал:

— По-моему, Норм, нам следует немедленно поставить Нюда в известность. Мне кажется, за каким-то пределом мы не должны его подменять, не введя полностью в курс. Откуда мне знать, может быть, он не захочет, чтобы отец этого Уиллиса ехал в госпиталь. Я не считаю возможным послать машину… отвезти его туда, если Нюд не будет об этом знать…

— Попробуйте, не удастся ли вам поговорить с ним теперь же, — сказал полковник Росс. — Я буду только рад. Однако прежде спросите, будет ли он сегодня присутствовать на параде, а все остальное уж потом.

— Но… — Полковник Моубри умолк в явном ошеломлении. — Конечно, будет — как же иначе. По-моему, я не понял, что вы сказали, Норм.

— Именно это я и сказал. И потом сообщите мне, хорошо? — Полковник Росс отключил селектор и нажал кнопку звонка под крышкой своего стола. В дверях позади него появилась миссис Элиот, и он, взяв два листа с угла стола, сказал:

— Будьте добры, напечатайте. Это показания для генерала Бакстера. И кто-то должен засвидетельствовать мою подпись. Нет, лучше отдайте мисс Миллер. Возможно, мне сейчас надо будет кое-что продиктовать. Стив, капитан Коллинз пришел раньше майора Маккрири?

— Да, судья.

— Пригласите его. А когда он войдет, скажите майору Маккрири, что я скоро приеду в госпиталь и увижусь с ним там. Передайте мои извинения, что я продержал его здесь, но мне надо кое-что закончить для генерала. Скажите, что я буду очень рад помочь ему в любом расследовании, которое он сочтет нужным начать. Короче, обговорите все.

Капитан Раймонди в белом халате сидел на краю письменного стола, медленно покачивая стетоскопом. Лейтенант Вертауэр говорил ему:

— Меня не спрашивайте. У меня еще не было времени заглянуть в ночные записи, они у Присси. Я только-только пришел, когда поступил вызов в «Олеандровую башню». Ночью дежурил Кларк, и он должен был меня дождаться, но Присси сказала мне, что майор пришел очень рано, а затем умчался на территорию весь какой-то взъерошенный. Ну и Кларк, сукин сын, наверное, решил, что, раз Маккрири нет, никто не узнает, если он отправится к себе на боковую. И отправился. Так что со «скорой» пришлось поехать мне. — Он взял ручку и в верхнем углу лежавшей перед ним медицинской карты написал: «Эндрюс, Кэтрин Л. (жена) — кап. Дональд В. Эндрюс, и. о. нач., нестандартные проекты, АБДИП». — Вот к ней, — сказал он, заглянув в листок лабораторного анализа, и начал записывать в карту. — Гипергликемия, — сказал он. — Сахара в крови около двухсот пятидесяти. Ацетон можно было унюхать с порога. А у меня в чемоданчике ровным счетом ничего, и потому мы закутали ее в одеяло и привезли сюда — этот капрал, Бак или Бакс его фамилия, которого они усаживают за руль, рано или поздно кого-нибудь угробит, и я уже думал, что начнет он с меня. Я доложу о нем капитану Вогену. Ему вообще нельзя доверять машину. Ну, как бы то ни было, из комы мы ее вывели, накачали чем могли, и, думаю, она выкарабкается. История заболевания неизвестна. От нее, естественно, ничего узнать было нельзя. Полностью вырубилась. Лежала на полу. Я заметил, что ее рвало в ванной. Когда мы укладывали ее в машину, подошел муж с еще одним офицером, но у меня не было времени выяснять у него что-нибудь толком — узнал одно: от диабета она никогда не лечилась. Года тридцать четыре, очень худая, но, по-моему, худоба не патологическая. У нее бы тогда появились симптомы — полидипсия, полиурия, — и она обратилась бы к врачу. По-моему, заболевание новое. Она только что приехала повидать мужа, и, по-моему, ее сразу и скрутило. Понимаете — постоянное напряжение, постоянная тревога. Идет же война. Ну и все такое прочее. Я поговорю с мужем. Он ждет где-то там. Совсем рассыпался бедняга. Естественно, он не знал, что с ней, но сочинил свою теорийку. — Лейтенант Вертауэр бросил карту в ящик. — Он сказал, что она была вполне здорова, когда он уходил. Но я видел, что ему как-то не по себе. И тут все открылось. Он отвел меня в сторону и сказал, что, может быть, ему надо объяснить мне… э… хотя дорога у нее была тяжелой; она прилетела в Орландо вчера вечером, а сюда ехала на машине, так что ему… э… может быть, не следовало бы; но она… э… хотела; ну и он… э… имел… э… сношение с ней, едва они поднялись к себе, примерно за час до…

Капитан Раймонди добродушно захохотал.

— Пусть это будет вам предупреждением, — сказал он. — Никогда по утрам этим не занимайтесь.

— Ага. Я сказал ему, что, по-моему, это вряд ли имело значение. Она должна выкарабкаться и будет потреблять инсулин до конца своих дней. Когда я уходил, инъекции уже начали приводить ее в порядок. Она в женской палате, корпус Е. Загляните к ней, когда будете проходить мимо, хорошо?

Капитан Эндрюс сказал:

— Хоть бы кто-нибудь вышел. По-твоему, мы пришли куда надо?

Натаниел Хикс, который про себя не мог не согласиться с тем, что долгая задержка ничего хорошего не сулит, нагнулся и придавил подошвой докуренную сигарету. Проверил расплющенный конец большим и указательным пальцами — действительно ли она погасла? — прошел в другой конец узкого коридора и бросил окурок в металлическую урну.

— Конечно, куда надо, — сказал он, кивая на табличку у двери небольшого кабинета напротив. Она гласила: «Женская палата № 1». Ниже стояло: «Дежурит», а еще ниже было прямоугольное окошечко, куда вставлялась карточка. Эта карточка гласила «Л-нт Изабелла Шекспир, СМС[12]».

Натаниел Хикс в очередной раз задумался над этой невероятной фамилией. Наверное, какая-нибудь славянская, неуклюже англизированная. Он сказал:

— Наверное, выскочила выпить наспех чашечку кофе в трактире «Русалка». Вон там телефон. Через минуту я попробую выяснить, к чему он подсоединен. — Он вернулся к небольшому складному стулу рядом с тем, на котором сидел капитан Эндрюс. Тот ответил на эрудированную остроту про трактир «Русалка» слабой улыбкой.

— Послушай, Нат, — сказал он, — зачем тебе тратить попусту все утро? Я очень благодарен тебе за все, но ведь больше, по-моему, никто ничего сделать не может. Ты же, наверное, был занят со своим капитаном Уайли…

— О нем забудь, — твердо сказал Натаниел Хикс. — Боудри прислал Маккейба, и Уайли сидит с ним над диаграммами. Я им не нужен. Дождусь, когда доктор скажет, что все в порядке, а потом подброшу тебя.

Он надеялся, что капитану Эндрюсу станет полегче, если косвенно внушить ему, что все должно кончиться хорошо, но капитан расстроенно сказал вполголоса:

— С этими докторами разве что-нибудь поймешь! Откуда мне знать, хорошие они врачи или нет. Этот вот, лейтенант Вертауэр… Глупо, конечно, но когда я вижу, насколько он моложе меня, то невольно думаю, а много ли знает такой мальчишка.

— Мне он показался вполне компетентным, — сказал Натаниел Хикс, хотя вовсе не был в этом уверен. — Он, бесспорно, действовал быстро… то есть я хочу сказать, он действовал так, словно хорошо знал, что надо делать, не тянул и… ну… был уверен в себе, сосредоточен. Нет, я бы на него положился.

Капитан Эндрюс расстроенно молчал. Возможно, в мозгу у него непроизвольно мелькнуло естественное возражение: да, конечно, но ты-то тут при чем? Тебе ведь не надо на него полагаться! Он облизнул губы и вместо этого сказал:

— Не знаю, верно ли я его понял. Он сказал, что это кома, и мне стало ясно: ничего хорошего. По-моему, они это слово употребляют, только если положение очень серьезно. По-моему, он сказал: диабетическая кома. Я, конечно, тут не разбираюсь, но вроде бы диабет — болезнь хроническая, а не так, чтобы вдруг и сразу. Когда мы поднимались по лестнице, я видел, что она страшно устала, но не думаю, что ей было по-настоящему нехорошо. Конечно, ты скажешь, она просто не хотела меня волновать. Она разделась… когда я уходил, она старалась уснуть. Наверное, я не должен был допустить, чтобы она приехала, тем более в такую жару. По-моему, дорога вымотала ее сильнее, чем она отдавала себе отчет. Наверное, мне следовало бы попросить ее не приезжать. Но ведь Кэтрин всегда была абсолютно здоровой. Вот только шесть лет назад, когда мы потеряли маленького…

Капитан Эндрюс умолк. Он искоса растерянно посмотрел на Натаниела Хикса, словно не мог понять, с какой стати у него вдруг вырвалось такое сугубо личное признание, менее всего предназначенное для посторонних ушей.

— Да, тяжело, — автоматически сказал Натаниел Хикс.

Взять назад непроизвольно вырвавшиеся слова было бы невозможно, и капитан Эндрюс продолжал, видимо решив, что замолчать или резко переменить тему значило бы поставить Натаниела Хикса в еще более неловкое положение. Он сказал:

— Очень. Понимаешь, мы давно женаты, но детей у нас не было… Собственно, один врач сказал, что для нее опасно. Наверное, я вспомнил про это — ну, что с докторами не поймешь. Потом Кэтрин обратилась к другому врачу. У него лечилась какая-то ее подруга, и он сказал, что не видит никаких противопоказаний.

Капитан Эндрюс снова страдальчески помолчал, возможно решая, можно ли на этом остановиться. Потом сказал:

— Ну, и мы ему поверили. То есть Кэтрин поверила, потому что очень хотела ребенка. Я тоже, наверное, поверил, хотя и тревожился. Ведь если бы не поверил, так я знаю, что не стал бы рисковать. Во всяком случае, это была неправда… что никаких противопоказаний нет. Первый врач не ошибся. И не то чтобы второй врач… который сказал, чтобы она ничего не опасалась, был невежественным, некомпетентным. Просто он был католик, как я узнал после. А надо бы прежде. Мне просто в голову не приходило, что врач может разрешить что-то, все время зная, как много шансов, что это ее убьет.

Он тревожно отвел глаза от Натаниела Хикса.

— Должен сказать, лечил он ее просто прекрасно; очень быстро поставил на ноги, и без каких-либо осложнений. Я не хочу быть к нему несправедливым и понимаю, что, веря в то, во что он верил, он должен был дать разрешение. Они ведь чувствуют, что все в руце Божией, или как там, и сказать, как первый врач, что иметь ребенка она не может, было бы грехом: ведь это же только предположение, пока не испытаешь на деле. Не знаю. А знаю одно: она для меня гораздо дороже любого ребенка. И раз я не хотел рисковать, то я и виноват, если не выяснил, что он сказал то, что сказал, из-за веры, которой я не разделяю. Я его не виню, я виню себя. Ну, я не собирался надоедать тебе всем этим… Просто это было единственный раз, когда она действительно болела. Я понимаю, что тут моя вина, и теперь тоже…

— Чушь, Дон, — сказал Натаниел Хикс. — Если я верно понял то, что тебе говорил доктор, то это все равно с ней случилось бы…

Капитан Эндрюс упрямо мотнул головой.

— Я думаю, с ней это случилось, потому что она измучилась. Нет, я не только о поездке сюда. Ей все это было не по силам. Та жизнь, которую ей пришлось вести. Она работала. До того, как мы поженились. И ее сразу взяли на прежнее место, когда я ушел в армию. Видишь ли, как первый лейтенант, я получал слишком мало. Нет, не то чтобы я когда-нибудь зарабатывал так уж много, но концы с концами мы сводили. Видишь ли, у нее есть брат, и в пятнадцать лет он вдруг ослеп, и, когда умер их отец, содержать его пришлось ей. Ну, и потому, что я пошел в армию, ей пришлось снова начать работать. И она жила там, пока я был здесь, и надрывалась — нельзя было так. — Он выпрямился, сжал руки на коленях и переплел пальцы. — Не надо было мне этого делать, — сказал он. — Никакого толку от меня тут нет. В фирме я приносил бы куда больше пользы. Еще тогда мы консультировали по некоторым флотским контрактам, а теперь их гораздо больше, и я знаю, что в некоторых областях лучше меня специалиста у фирмы нет. Я был как в тумане. То есть я видел, как люди не старше меня и с детьми, с семьей шли или должны были идти, и мне становилось как-то не по себе. И я знал, что фирма старается меня забронировать, как незаменимого специалиста. Да, конечно, я вот сейчас что-то такое сказал, но это не так: просто я был под рукой. Я не сомневался, что они сумеют освободить меня от призыва на этом основании, и почувствовал, что просто не могу. Это же неправда, а все остальные должны идти. И я не понимал, что, в сущности, просто хотел надеть форму, чтобы на душе легче стало…

— К черту, Дон! — сказал Натаниел Хикс. — А я здесь, по-твоему, почему? Это же только естественно. Все, у кого был хоть какой-то выбор, торопились решить, как им будет легче. Мне кажется, в Оканаре, кроме кадровых военных, не найдется ни единого человека, которому пять лет назад могла бы взбрести в голову такая нелепость, что он станет офицером. По-моему, то, что ты сделал, то, как ты чувствовал, делает тебе честь. В отличие от меня. Я чувствовал…

Капитан Эндрюс перебил его. Испытанные Натаниелом Хиксом в 1942 году интересные чувства, про которые предстояло услышать капитану Эндрюсу, капитана Эндрюса не трогали. Они были пустяком по сравнению с тем, что занимало его мысли. Он достиг предела своей беспредельной потребности считаться с другими. Его вытолкнуло за ее предел. Натаниел Хикс был потрясен, осознав всю силу отчаяния, стоявшего за этим. Капитан Эндрюс сказал:

— Поездка сюда, она была последней каплей. Теперь я вижу, что, проводив ее наверх, должен был бы сразу вызвать врача. Наверное, я так ей обрадовался, что когда она сошла с самолета, когда я вез ее сюда, то просто не заметил, в каком она состоянии. У нее даже не было сил раздеться. И я помог ей…

Он умолк, облизывая губы, глядя на Натаниела Хикса с мучительным вопросом в глазах, как человек, отчаянно напрягающий слух, чтобы расслышать слова, которые никто не произносит. Натаниел Хикс не нашел что ему сказать.

Капитан Раймонди посмотрел на свои часы. До начала обхода у него оставалось еще несколько минут. Он закурил сигарету и сказал:

— Знаете, что я получил нынче утром, доктор? Направление в Рандольф со всеми подписями и печатями. Курсы авиаврачей, начало занятий пятнадцатого сентября.

— Да вы с ума сошли, — сказал лейтенант Вертауэр.

— Отнюдь! — блаженно сказал капитан Раймонди. — Я все тщательно обдумал и послушался здравых советов. Что я делаю? Девять недель внимаю хиропрактикам — или кто у них там? — и я на коне. Война может тянуться еще пять-шесть лет, так что лучше к ней приспособиться. Получу от них диплом, и через год, налетав пятьдесят часов, я уже авиационный врач с прелестными золотыми крылышками! Немножко поинтриговать, чтобы каждый месяц норма была в ажуре — достаточно ведь летать пассажиром, — и я получаю летную надбавку, дивную летную надбавку. А почему бы и вам не откусить от пирога?

— К черту, — сказал лейтенант Вертауэр. — В Карлайле меня армейским дерьмом накормили досыта. Я пошел на военную службу лечить, а не проходить муштру, чтобы всякие прыщи наставляли меня в моем воинском долге. Станете авиационным врачом и действительно полетите ко всем чертям. Будете пичкать лекарствами летный персонал с утра до ночи каждый день. И к тому времени, когда это кончится, вы забудете, как держать ланцет.

— А тут я что делаю? — сказал капитан Раймонди, позевывая. — Убрал два аппендикса за три последних месяца. А все остальное время изучаю задики шлюшек из ЖВС, стою на стрельбище в ожидании, когда они перестреляют друг друга, обхожу палаты и слежу, чтобы вы, и Кларк, и Ино, и, главное, Йенсен, убивая, не превышали нормы. Мне терять нечего. А что вас прельщает?

— Я тут оставаться не собираюсь, — сказал лейтенант Вертауэр. — Скоро начнется ротация боевых экипажей, и отдают себе они в этом отчет или нет, но в госпиталях психоневрозов будет хоть отбавляй. А вот это — мое. Буду наводить глянец на мою военно-учетную специальность три-один-три-ноль и выберусь из этой дыры за полгода до того, как вы кончите зарабатывать свои мишурные крылышки.

— Может быть, это и ваше, — сказал капитан Раймонди, — но знают ли это они? Если им потребуется дополнительный персонал для… э… борьбы с реактивными депрессиями, вы знаете, кого пошлют? Всех опытных отоларингологов, каких только удастся выискать, ну и, может быть, пару-другую ортопедов. Послушайтесь моего совета, идите на курсы.

— Мне можете не объяснять, на что способны эти тупицы, — мрачно сказал лейтенант Вертауэр. — Но у меня хотя бы есть шанс. Меня хотя бы не зашлют врачом эскадрильи и фуражиром спиртного в какой-нибудь Малый Овражек, графство Гемпшир, Англия.

— Никто так не слеп, как те, кто не хочет видеть! — сказал капитан Раймонди. — Куда запропастилась Присси с записями? Иногда я думаю, что нам не помешала бы новая сестра-администратор. Да, кстати, об администраторах, знаете, чем объяснялась взъерошенность Маккрири, которую вы столь тонко подметили? Ему сообщили про госпиталь, где офицер-администратор принимал так называемых пациентов за вознаграждение наличными и обучал их, как вести себя на комиссии, чтобы получить увольнение. Маккрири гадает, нет ли и у нас такой привычки.

— Я уже давным-давно мог бы открыть вам глаза, — сказал лейтенант Вертауэр. — Последнему идиоту ясно. Из Восьмой армии очень многие через нас проходят. А большинство здоровы, как я, вернее, куда здоровее — они тут девять месяцев не торчали. О первых я доложил Маккрири. Он сказал мне, что я ошибаюсь. Ну и ладно. К черту их. Я ошибся. Если у Маккрири не хватает ума понять, когда человек симулирует, и у комиссии тоже, мне-то какое дело? Только я не знал, что ему за это платят.

— Ему-то нет. Может, от этого у него и свербит. Но где-то брали. И остается ваш друг капитан Воген. Может быть, материалы из Восьмой проходят через его руки.

— Он мне не друг, — сказал лейтенант Вертауэр. — Самодовольный прыщ…

Капитан Раймонди внезапно вскочил, подошел к окну и поглядел на поросшую чахлой травой песчаную полосу, через которую от улицы в жаркой пустоте тянулись к дверям госпиталя деревянные мостки.

— Так я и думал! — сказал он. — К нам гости. Это машина генерала. А это сам генерал! Как по-вашему, внезапная инспекция или еще что-нибудь? Маккрири при нем нет. По-моему, он вообще один. Господи, как по-вашему, нам пойти туда?

— Нет, — сказал лейтенант Вертауэр. — Если ему что-нибудь нужно, пусть сам придет и спросит. Не заводите военного дерьма. Тут ведь единственное место, где от него можно отдохнуть. Знаете, что со мной случилось вчера? Я был в городе, шел по Саншайн-авеню и вдруг встретил сволочного капеллана в капитанском чине. Не знаю, откуда он взялся — не из тех, кого мы тут щупали. Ну, как я уже говорил, в Карлайле я наотдавал чести на всю войну, а потому почтил его пустым взглядом. Не знаю, решил его святейшество подставить другую щеку или порицал меня за поведение, недостойное воина, но он посмотрел на меня, вытянулся и отдал честь МНЕ. А я подумал: «Ну нет, ничего не выйдет, дружок!» И по-прежнему гляжу сквозь него. Не прошел я и двух шагов, как из аркады отеля «Шахерезада» вышли двое полицейских, тоже уставились на меня, а один вытащил блокнот и говорит: «Не назовете ли свою фамилию и личный номер, лейтенант?» Ну…

Капитан Раймонди слушал вполуха.

— Да-да, но, по-моему, мне…

Дверь открылась, и вошел генерал Бил.

Лейтенант Вертауэр тотчас протянул руку и вытащил карту из ящика. Сдвинув брови, он начал ее штудировать. Другой рукой он деловито взял карандаш. Записал на блокноте: «Эндрюс, Кэтрин Л. (жена)». Сравнил запись с фамилией на карте, вырвал листок из блокнота, смял и бросил в мусорную корзину.

Капитан Раймонди уронил сигарету в пепельницу и вытянулся, насколько это у него получилось. Генерал Бил сказал:

— Э… я думал, что майор Маккрири может быть тут.

— Нет, генерал, — сказал капитан Раймонди. — Мне кажется, он сейчас не в госпитале. Я капитан Раймонди, сэр. Может быть, я могу?..

Генерал Бил отвел от него взгляд и посмотрел в окно.

— Нет, пожалуй, — сказал он. — Мне был нужен Маккрири.

Воспользовавшись тем, что генерал смотрит в окно, капитан Раймонди торопливо задрал большой палец опущенной руки, показывая лейтенанту Вертауэру, что ему следует встать. Но генерал Бил только казался рассеянным. Его взгляд снова обратился на них.

— Нет, нет, — сказал он с раздражением. — Я просто думаю! Не дергайте лейтенанта! Он занят. Я не хочу вас отрывать. Я заехал к начальнику госпиталя…

Поскольку глаза генерала тем не менее были обращены на него, лейтенант Вертауэр вызывающе поднялся, глядя прямо в лицо генералу. Он остался стоять за столом. Звуковая волна, миг назад накатившаяся на базу, вдруг обрушилась на них — оглушающий рев двигателей взлетающего большого самолета. Вся комната задрожала. Пол под подошвами вибрировал. Генерал Бил невольно поморщился и закусил губу.

— Дьявольский грохот, — сказал он под замирающий гул.

Прямой внимательный взгляд лейтенанта Вертауэра был по-прежнему устремлен на него, и генерал Бил замялся. Его губы пошевелились, выдавили улыбку. Он спросил с начальственной ласковостью:

— Как ваша фамилия, лейтенант? И ваши обязанности?

— Вертауэр, сэр. Я психоневролог и терапевт.

— А-а! — сказал генерал Бил. — Да-да. Отлично. Я намеревался побывать здесь, познакомиться с медицинским персоналом. Ко мне поступают превосходные отзывы о вашей работе. Садитесь же, садитесь. Я не хочу мешать… — Он отвел глаза от глаз лейтенанта Вертауэра и снова посмотрел на капитана Раймонди. — Кто-нибудь, может быть, знает, куда уехал майор Маккрири?

— Сэр, полагаю, его секретарша знает. Сейчас я выясню… — сказал капитан Раймонди и поспешно вышел.

Генерал Бил сказал:

— Садитесь, лейтенант. Собственно, мне не так уж надо увидеть майора Маккрири именно сейчас. Вы ведь доктор, не так ли?

Сев, но, глядя на генерала Била еще более пристально, лейтенант Вертауэр сказал:

— Совершенно верно.

— Ну так выпишите мне амитал натрия, чтобы мне не беспокоить Маккрири.

Лейтенант Вертауэр покачал головой.

— Нет, этого я не могу.

— Но почему? — сказал генерал Бил с удивлением.

С легкой надменной улыбкой лейтенант Вертауэр сказал:

— Потому что я ничего никому не прописываю, пока не установлю твердо, для чего я это прописываю. Я вижу, что состояние у вас несколько нервное, но одного этого мне мало. Если вы хотите, чтобы я вас лечил, я назначу вам время для полного обследования. Без этого я ничего для вас сделать не могу. Вы принимаете амитал натрия? Его вам прописал врач?

— Авиационный врач в Австралии дал его мне, когда я выбрался с Филиппин…

— Для чего? — сказал лейтенант Вертауэр, мгновенно нахмурившись. — Так называемая наркотическая терапия? Доза, достаточная, чтобы оглушить на сутки?

— Такие зеленые шарики, — сказал генерал Бил, уставившись на лейтенанта Вертауэра. — Нет, они меня не оглушили. Я их принимал время от времени. Он сказал, что они абсолютно безобидны.

— Это его мнение, — сказал лейтенант Вертауэр. — Вы так с тех пор их и принимаете?

— Я же сказал вам, что принимал их время от времени… — Генерал Бил смотрел на него со все возрастающим изумлением. — Что я, по-вашему, принимаю наркотики? Что…

— Откуда мне знать? — сказал лейтенант Вертауэр. — Если вы не принимали их систематически, почему вы считаете, что они нужны вам сейчас?

— Минуточку! — сказал генерал Бил. — Я что-то не понимаю, лейтенант. Я не просил вас задавать мне вопросы. Встать!

Лейтенант Вертауэр неторопливо поднялся на ноги и устремил на генерала упрямый и злобный взгляд.

— Положите ручку, — сказал генерал Бил. — А теперь встаньте «смирно».

— Ладно, — сказал лейтенант Вертауэр не без удовлетворения. — Только кричать на меня ни к чему, генерал. Я врач и сказал вам, что выписывать рецепты, не зная, от чего и для чего, я не буду. А потому, если вы думаете приказать мне выписать рецепт…

Генерал Бил сказал:

— Довольно, лейтенант. Убирайтесь отсюда! Отправляйтесь к себе на квартиру и ждите там моих распоряжений.

Лейтенант Вертауэр сказал:

— Я на дежурстве. Вы хотите, чтобы здесь никого не осталось?

— Вам придется найти себе замену, — сказал генерал Бил. — Идите найдите кого-нибудь! И если будут еще возражения или промедления с выполнением моего приказа, вы окажетесь в очень серьезном положении. — Он повернулся и вышел из комнаты.

Лейтенант Вертауэр убрал свои бумаги и взял со стола фуражку. В дверях от столкнулся с капитаном Раймонди, который спросил:

— Куда это вы?

— Очень любезно с вашей стороны поинтересоваться этим, доктор, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мне только что приказали отправляться под домашний арест.

— Вы что — шутите? — сказал капитан Раймонди. — Послушайте, мне пора на обход. Вы же не можете уйти…

— Придется вам найти кого-нибудь другого, — сказал лейтенант Вертауэр. — Мистер Железоштанный невзлюбил мою прическу.

Тщетно вглядываясь в сетчатую дверь палаты, капитан Эндрюс провел пальцем по губам и сказал:

— Не надо мне быть здесь. Безумие какое-то. Я даже больше о тебе, чем о себе. Не надо тебе быть здесь. Для некоторых людей это не так. Вот для Кларенса. Для него это прекрасно, для него это в самый раз. Что ему терять? Он получает все, чего хочет. Все это ему как раз… — Возможно, осознав, что говорит он бессвязно, капитан Эндрюс вдруг умолк.

Натаниел Хикс неожиданно вспомнил, как капитан Эндрюс накануне утром объяснял свои взгляды на то, каким образом все происходит и почему то, что есть, стало именно таким. Вспомнил их разговор, в тот момент совсем не напряженный, когда они пересекали автомобильную стоянку позади отдела нестандартных проектов: «Почти наверное можно добиться того, ради чего трудишься. С каких это пор? — С тех пор, как существует мир».

Так значит, капитан Дачмин трудился ради вот этого своего положения, которое так его устраивает? Получает ли капитан Эндрюс то, ради чего трудился? Так, может быть, война временно ограничивает получение того, ради чего ты трудился? Нет. Нет, если суметь взглянуть правде в глаза, в которые так редко смотрят: на самом деле война не приносит тебе ничего сверх того, что в конечном счете не принес бы мир, то есть обычное существование. Просто тебя гипнотизируют гигантские масштабы происходящего: миллионы людей в одно и то же время вследствие одних и тех же исторических событий получают каждый свою долю неудобств, разочарований и обманутых надежд; сотням тысяч выпадает случай раствориться в немыслимом ужасе или кричать, кричать от немыслимой боли; десятки тысяч нашли преждевременную смерть. Но от чего из этого перечня может уберечь тебя справедливый и прочный мир? От разочарования? Ужаса? Боли? Смерти?

Капитан Эндрюс сказал:

— Даже порученное ему дело его устраивает. Вся эта возня с голубями! Ему она нравится. Он получает удовольствие весь день напролет. И разумеется, видно, что такое же удовольствие он получает от своих обязанностей в концерне, в чем бы они ни заключались. Следовательно, для него никакой разницы нет. Все равноценно всему остальному. Взять этих его женщин. Что он от них получает?

Большинство людей, задавая подобный вопрос, задают его с пуританской ханжеской истовостью, собственно, для того, чтобы привлечь внимание к своему добродетельному поведению, которое, если не привлекает к себе внимания, видимо, не вознаграждает их за все, что они по их опасениям упускают. Их оскорбительно-гнусные побуждения напрашиваются на оскорбительно-гнусный ответ. Капитан Эндрюс ни в чем подобном повинен не был. Вопрос указывал всего лишь — хотя и точно — на природу той болезненной растерянности, в которую его ввергли собственная жизнь и время, какими они открылись ему сегодня. Безумная круговерть последних дней, крушение здравого смысла и порядка, всеобъемлющий крах — то, что для Кларенса было забавой, для Кэтрин чуть не обернулось смертью. Так не должно было быть. Капитан Эндрюс считал, что жизни не следует быть такой, и Натаниел Хикс вынужден был согласиться. Хотя он уже раньше знал, что жизнь именно такова; а потому не был ни удивлен, ни потрясен. Время, награждающее Кларенса удовольствием все дни напролет, было плохое время.

Под «плохое» капитан Эндрюс подразумевал не «гнусное» или «грешное». Он подразумевал «неблагополучное», «неуместное». То, что получал Кларенс, то, что его прелестная малютка Эмеральда и все остальные (для него столь же прелестные) иногда раньше, но чаще позже дарили ему в долгих жарких объятиях, в самозабвении задранных юбок, в судорожном сплетении, когда губы приклеены к губам, для капитана Эндрюса не было ни скверным, ни омерзительным. Да и как же иначе? Чем оно отличалось от того, что получал он сам, от того, что дарила ему Кэтрин? Но получать, как получал Кларенс в лжеразнообразии, в бесконечной одинаковости на любом гамаке, на любой веранде, на любом диване в любой гостиной, на любой кровати в любом номере отеля, без сомнения, означало, что ты получаешь только это и ничего больше. Подобное удовольствие всю ночь напролет, как и удовольствие весь день напролет, исключало власть разума. Бесспорно, ты освобождался от цепей рассудка, от какой-либо ответственности, от всех обязательств. Но, освободившись от них, ты волей-неволей освобождался от нежности и взаимопонимания, от доверия и преданности.

Во всяком случае, так оно должно представляться капитану Эндрюсу. И Натаниел Хикс вновь будет вынужден согласиться с ним. Предположительно, поскольку мужчины — это мужчины, и он тоже иногда подумывал о том, чтобы изменить своей Кэтрин. А впрочем, и это представилось Натаниелу Хиксу весьма сомнительным. И уж конечно, по более достойным причинам, чем те, которые приходили в голову Натаниелу Хиксу, когда он разговаривал в клубе с капитаном Уайли. Для капитана Эндрюса супружеская неверность — это, скорее всего, не просто измена конкретному человеку, но измена самому важному в человеческих отношениях, жизненно важному взаимопониманию двух людей, которое выходит далеко за рамки сексуальности. Это доверие, рожденное слиянием двух людей, единство общих интересов и общих усилий — самое ценное в человеческих отношениях, то, что делает их радостными и прекрасными. Это акт взаимной веры, взаимного доверия: твой друг не поранит и не унизит тебя. Натаниел Хикс вдруг подумал, что физическая «неверность» для обыкновенной женщины большого значения иметь не может, сексуальная брезгливость, вероятнее всего, чисто мужское понятие. Для женщины дело, наверное, заключается не в самом факте измены, а в мыслях о нем, в сознании, что кто-то знает — ведь кто-то же всегда знает, пусть только сам мужчина и та, другая женщина. Этого уже достаточно. Он соединился с другой, а ее тем самым обманул и сделал смешной. И, конечно, она права, и это не пустяк — разве что доверие тоже пустяк и не существует ни надежности, ни опоры, ни утешения.

Натаниел Хикс вдруг поймал себя на том, что думает о собственной жене и похваливает себя за воздержание, впрочем не столь уж тягостное, а в конечном счете — только посмотреть на Дона и Кэтрин — верность стоит так дорого! Их трогательное чувство вызвало в нем, пока он думал об Эмили, какое-то непонятное умиление, и тут же он осознал, что вот-вот заплачет. «Бога ради! — сказал он себе. — Подтянись!»

Он резко повернул голову, пряча вдруг покрасневшее лицо. Но тут он увидел, что сетчатая дверь открылась, из нее, вышла сестра и закрыла ее за собой.

Первая мысль Натаниела Хикса обдала его страхом. Нет, выдержать невозможно. Ведь если так, уйти нельзя, но как остаться, как выслушать?.. Тут он понял, что сестра вышла из палаты не для того, чтобы сообщить что-то. Ее удивленный взгляд без слов объяснил, что она никого не ожидала тут увидеть. Несколько секунд она смотрела на них, сдвинув брови, а потом подошла к ним.

— Вам тут быть нельзя, правилами запрещено, — сказала она резко. — Это ведь женская палата. Видимо, вы ошиблись. Вы кого-нибудь ищете?

Капитан Эндрюс встал с робкой покорностью. Натаниел Хикс тоже встал, но воинственно: раз у капитана Эндрюса уже не осталось сил отстаивать себя, за него это сделает Натаниел Хикс. Он почувствовал прилив гнева — жгучего и чистого, потому что в нем не было ничего личного. Быть упрямым и даже наглым ради другого много легче, чем ради себя. Он сказал столь же резко:

— Вы лейтенант Шекспир?

— Да, капитан. И вам нельзя…

Смерив ее взглядом, Натаниел Хикс сказал угрожающе:

— Вам не кажется, лейтенант, что на дежурстве отлучаться не следует? Вы отсутствовали на своем посту более получаса.

Успех этого маневра, быстрота, с которой она сдалась, испуганное, измученное выражение ее лица заставили Натаниела Хикса устыдиться. Она сказала:

— Сегодня утром я дежурю одна, сэр. У меня на руках больные. Лейтенант Роч больна. Вот почему здесь никого нет. Извините, если вам пришлось ждать.

Натаниел Хикс, готовя свою контратаку, успел мельком воспринять невысокую фигуру в белом халате с полоской второго лейтенанта на воротничке. Теперь он обнаружил, что капитан Уайли, несомненно, назвал бы лейтенанта Изабеллу Шекспир аппетитной сучкой. Из-под шапочки выбивались пышные темные кудри, творение природы, а не щипцов. Маленькое лицо, задумчиво-капризное, не было обязано своим прекрасным цветом ни пудре, ни румянам. Пальцы, правда, были у нее короткими и пухлыми, зато фигура не оставляла желать ничего лучшего. Вероятно, она наслышалась восхищенного свиста у себя за спиной, и полнокровное цветение ее тела, прекрасная работа эндокринной системы наводили на мысль, что свист этот довольно часто не пропадал втуне. Натаниелу Хиксу пришло в голову, что ей стоило бы познакомиться с капитаном Дачмином.

Он сказал, все еще с невозмутимой настоятельностью, хотя подозревал, что вот-вот потеряет свое недолгое преимущество:

— Мы ждем здесь, чтобы справиться о больной, о жене капитана, о миссис Эндрюс. Доктор велел ему подождать. Он сейчас с ней?

— А-а! — сказала лейтенант Шекспир, и Натаниел Хикс увидел, что не ошибся: она заметно ободрилась, обнаружив, что он не облечен властью проверять ее. За ней явно водились дисциплинарные нарушения — опаздывала в общежитие для сестер и прочее в том же духе. Нормальная старшая сестра не упустит ни единого случая отплатить ей за такую внешность. Она сказала:

— Какой доктор? Вы о больной доктора Вертауэра? Доктор Вертауэр давно ушел. И попросить вас подождать здесь он не мог. Вы его не так поняли.

Натаниел Хикс сказал:

— Доктор Вертауэр просил нас подождать и объяснил, где находится эта палата. Вот я и подумал, что он посылает нас сюда. Может быть, вы позвоните ему и спросите? Капитан Эндрюс не уйдет, пока не узнает, что миссис Эндрюс вне опасности.

Лейтенант Шекспир посмотрела на капитана Эндрюса, и, возможно, его вид ее тронул. Она сказала.

— Это не положено, но я вам отвечу: состояние больной нормальное. Поэтому меня и не было на посту. Доктор Вертауэр распорядился, чтобы ее пульс и дыхание находились под наблюдением, пока она не очнется. Она очнулась, но ее, конечно, нельзя тревожить. Не то ей может стать гораздо хуже. Но она вне опасности.

Она обращалась к капитану Эндрюсу, однако, по-видимому, понимала, что несговорчивым может оказаться Натаниел Хикс. Шагнув к нему и отвернувшись от капитана Эндрюса, она положила пухлую ручку на локоть Натаниела Хикса, к большому его удивлению.

— Ну а теперь вы уйдете? — сказала она ему. — Подождать вы можете в приемной в административном корпусе. Вероятно, доктор Вертауэр вас там ищет. Вот-вот с обходом придет доктор Раймонди, и, если он вас тут застанет, капитан, у меня будут неприятности. Вы ведь не хотите, чтобы у меня были неприятности?

Судя по этому жесту, лейтенант Шекспир постоянно убеждалась, что все мужчины одинаковы, и умела обращаться с ними. Натаниел Хикс готов был засмеяться: эти большие умильные глаза, эти полураскрытые и вблизи такие влажные губы, эти пышные кудри, от которых исходил скорее приятный запах, мешаясь с легким ароматом духов и пряным, тоже скорее приятным запахом ее чуть вспотевшего тела. В этом всеобъемлющем воздействии на все его чувства было что-то нелепо-забавное. Не полагается ли ему сейчас пробормотать в опьянении: «Как насчет поцелуйчика?» или «Как у нас нынешний вечерок? Свободен?»

И внутренне посмеиваясь, Натаниел Хикс мгновенно избавился от обескураживающего ощущения, которое таки овладело им, когда его локтя коснулась пухленькая ладонь, к лицу приблизились влажные губы, а в его ноздри маняще повеяли смешанные ароматы. Ощущение это не слишком гармонировало с недавними целомудренными размышлениями. Оно даже могло навести на мысль о глубинной нелестной истинности внушенных опытом представлений лейтенанта Изабеллы Шекспир о мужчинах и об их таких полезных плотских импульсах.

V

Манера держаться и личность капитана Коллинза, которые накануне произвели столь благоприятное впечатление на полковника Росса во время «совещания» у Деда, остались такими же и сегодня. Полковник Росс слушал, глядя на симпатичное сосредоточенное лицо капитана Коллинза. Ему нравились умные карие глаза, прямо и кротко смотрящие сквозь стекла роговых очков, нравилась сильная фигура чуть располневшего атлета в ее спокойной раскованности. Упорядоченная, деловитая, лаконичная речь капитана Коллинза рекомендовала его все с той же вескостью. Полковник Росс снова подумал: «Отличный человек. Добьется результатов, что бы ему ни поручить. Стоит чего-нибудь получше здешней службы общественной информации».

Он немножко пережал положительную оценку, чтобы уравновесить иррациональное, почти неуправляемое нетерпение, которое владело им. На него навалилась вся тяжесть этой истории, все колоссальные трудности, которые необходимо было разрешить и преодолеть, чтобы генерал Бил как-то продержался этот день. Причем без содействия самого Нюда. А может быть, даже и без содействия Деда. Дед, если бы захотел, мог бы немного помочь; но если Дед будет артачиться и щепетильничать, помешать он может очень и очень. Почти все, что можно сделать, придется делать на глазах генерала Николса. Полковник Росс, в сущности, не знал генерала Николса. В какой момент Джо-Джо, старинный приятель Нюда, решит, что дело зашло слишком далеко, и безмолвно преобразится в глаза и уши начальника Штаба ВВС или командующего армейской авиацией?

Генерал Николс не поспешит, ничего не предпримет с места в карьер — это было ясно еще за завтраком. Нюд мог вести себя скверно, по-детски: он палец о палец не ударит ни ради чего; нет, он не будет на параде; к черту их всех; к черту армию! Он уйдет в морскую пехоту! А генерал Николс слушал с полным равнодушием. Столь высокопоставленный человек, как Нюд, имеет иногда право спустить пары. Человек может говорить или даже делать что-то глупое, суматошное, даже постыдное, лишь бы делал он это определенным образом и в подходящем месте (иными словами, где его окружали бы и заслоняли от посторонних глаз преданные подчиненные). Генерал Николс, заместитель начальника Штаба ВВС, глаза и уши командующего, ничего не увидит и не услышит. Генерал Николс не занимал бы своего положения, если бы не умел отличать значимое от незначимого. И все-таки Нюд должен остановиться у какого-то предела, а кто, как не полковник Росс, должен определить, где этот предел, — а может быть, и изыскать средство, как остановить Нюда?

Уж конечно, не капитан Коллинз. Капитану Коллинзу этим заниматься не предстояло; а потому капитан Коллинз со свойственной ему ревностью и дотошностью вполне естественно считал, что самым важным сегодня является дело, с которым он пришел. Но даже и об этом деле он не знал и половины, а то, что знал, далеко не во всем было верным. Чтобы надежнее держать себя в руках, полковник Росс начал делать бесполезные заметки в своем блокноте. Он написал «мистер Уиллис» и с раздражением подумал, что Дед, наверное, счел бы «мистера» вредным излишеством. Это же цветной. Он написал «живет в Вашингтоне» и дальше «официант в ресторане». Он написал: «Эдселл. Нестандартные проекты. Предположительно послал деньги»; а затем: «Сведения от л-та Филлипса». Ну почему Дед так долго не звонит? Только Богу известно, что у старого дурня на уме!

Он сказал более холодно, чем намеревался:

— Да-да. Так вот, капитан, вы ошибаетесь, полагая, что генералу Билу неизвестны обстоятельства того, что произошло на базе в ту ночь. Ваш Филлипс все напутал. Отчасти верно лишь то, что белый офицер ударил лейтенанта Уиллиса, цветного летчика, по лицу. Генерал Бил сам присутствовал при этом, как и я. Необходимые меры принимаются. Расовые трения тут абсолютно ни при чем. Хотя, я полагаю, случившееся, а точнее, неверное его истолкование сыграло свою роль во вчерашних сложностях. В любом случае генерал Бил ничего сделать не мог бы. Я не вполне понимаю, что, по-вашему, мог бы он сделать. Порекомендуйте лейтенанту Филлипсу, который вчера показался мне излишне болтливым молодым человеком, чтобы он прекратил распространять эту историю. Он уже навлек на себя дисциплинарное взыскание, и мне кажется, что ему стоило бы последить за собой.

Капитан Коллинз чуть-чуть покраснел. Он сказал вежливо, невозмутимо:

— Надеюсь, я не вмешался во что-то меня не касающееся, полковник. Я полагал, что вам следовало узнать то, что мне сообщил мистер Буллен. Историю, которую рассказывал лейтенант Филлипс: во всяком случае, именно ту историю, которая получила распространение, причем, если вы видели сегодняшнюю телеграмму из Ассошиэйтед Пресс, не только здесь у нас. Я подумал, что это имело (или имеет) прямое касательство к службе общественной информации. Я и сейчас так думаю. Поскольку происшествие не имело места, генерал, быть может, сочтет, что следует дать опровержение. Если бы оно имело место, а ему о нем не доложили, я бы полагал, опять-таки в рамках службы общественной информации, что нам следовало бы немедленно предать гласности, какие меры были применены к белым офицерам, которые избили цветного офицера. Ведь генерал, несомненно, счел бы нужным показать, что ни он, ни армейская авиация таких вещей терпеть не намерены.

Пожалуй, решил полковник Росс, ему следует позвонить Деду и выяснить, что он там делает. Почти наверное что-то глупое или вредное, если он не ограничится звонком генералу. А за это время можно было дозвониться генералу хоть десять раз. Хорошо, он дает Деду еще три минуты.

— Сегодня утром, капитан, — сказал он, — мы все чуть-чуть нервничаем. Ваши сведения очень ценны. Вы поступили совершенно правильно, сразу же явившись ко мне. Что касается отца лейтенанта Уиллиса, мне, возможно, понадобится ваша помощь, если вы не возражаете. Я жду звонка полковника Моубри. Вы не могли бы тоже подождать?

— Да, сэр. Теперь еще одно дело, полковник…

— Какое дело? — сказал полковник Росс, нахмурившись.

— Расследование по вашему распоряжению возможной утечки сведений из штаба, попадающих в газету мистера Буллена…

— А, да-да. Стив сказал, что вы что-то выяснили. Извините, совсем из головы вон. Что-то определенное?

— Боюсь, что да, — сказал капитан Коллинз. — Боюсь, мне об этом известно все. Утечка в моем отделе. Я заподозрил это, когда мне утром позвонил мистер Буллен. И я сразу постарался выяснить…

Полковник Росс яростно перечеркнул лист блокнота. Затем справился с собой и аккуратно записал имя и фамилию «Каролина Криттенден», потом подчеркнул их. Он посмотрел на капитана Коллинза. Видимо, взгляд этот был зловещим — капитан Коллинз вдруг запнулся.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал полковник Росс. — Я не совсем понял, что вы подразумеваете под словами «более или менее случайно»?

Затем он поглядел на часы, увидел, что три минуты, данные Деду, уже истекли, и сказал рассеянно:

— Ах, так!

Подобный отклик мог показаться капитану Коллинзу признаком слабости и нерешительности, симптомом неуверенности в собственных полномочиях и смутной медлительности старого мозга — как у Деда. Взбешенный при мысли, что капитан Коллинз заметил про себя эту утрату былой хватки, оскудение твердости духа, полковник Росс сказал резко, как будто обостренная проницательность что-то ему подсказывала:

— Вас словно бы это очень расстроило, капитан.

— Да, сэр, — сказал капитан Коллинз.

— Вот как! — Нарастающее раздражение стеснило грудь полковника Росса, стеснило гортань и вырвалось наружу тем отрывистым лаем, с помощью которого начальство, заставив кого-нибудь вздрогнуть, самоутверждается. Полковник Росс услышал свой крик без особого удовольствия, но облегчение он ему принес. — Ответьте мне на один вопрос, капитан. Эта молодая женщина — вы случайно с ней не сожительствуете, или тут еще что-нибудь?

Да, капитана Коллинза он ошарашил. И получил от этого удовлетворение, чего бы оно ни стоило. Но, разумеется, оно не стоило ровным счетом ничего, хотя и обошлось дорого. Ему удалось оглушить капитана Коллинза, вынудить капитана Коллинза переменить то мнение, которое у него складывалось о полковнике Россе, на худшее. Губы капитана Коллинза приоткрылись, потом он спокойно сомкнул их и несколько секунд крепко сжимал. Затем снова разомкнул и сказал:

— Нет, полковник, случайно нет. — После чего добавил: — О личной жизни мисс Криттенден я мало что знаю, полковник, но убежден, что она не крутит налево и направо. Не думаю, что вы откопаете что-нибудь подобное.

— Я не намерен копать, — сказал полковник Росс с горечью: старику приходится признать, что он потерял лицо самым позорным образом и должен это проглотить. Ему остается только… как это говорится? — переварить собственную желчь. Может быть, не без пользы для себя. Запоздалый урок! Капитан Коллинз, вдвое его моложе, превзошел его корректностью, здравостью суждений, подлинной опытностью. — У меня нет оснований расследовать ее частную или любовную жизнь, если что-то такое и есть. Мне пришло в голову, что у вас могут быть особые причины сесть за решетку вместо нее. И я хотел узнать, так ли это. Только и всего. Ваша личная жизнь, капитан, никого, кроме вас, не касается.

Капитан Коллинз, который не мог не заметить своего преимущества, не сделал ни малейшей попытки им воспользоваться. Он сказал:

— Что же, сэр, я понимаю, что вы имеете в виду. И, насколько я слышал, подобное случается. И вообще вы правы: у меня есть особая причина, хотя и не настолько особая. — Он улыбнулся приятной улыбкой. — Во-первых, мне было жаль Каролину. Она страшно напугана, и мне кажется, никаких дурных намерений у нее не было! Хорошая девушка, хотя и не слишком умная. А во-вторых, мне бы не хотелось ее потерять. В моем отделе кроме нее на машинке печатаю только я сам. Найти кого-нибудь дьявольски трудно. И я просто представил себя, как помимо всех прочих моих обязанностей буду еще и перепечатывать все наши материалы.

— Мотив уважительный, — сказал полковник Росс, чувствуя, как его отпускает. — Однако это расследование ведет полковник Ходен. Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Вы очень добры, полковник, формулируя это таким образом, — сказал капитан Коллинз. — Я хочу, чтобы вы ей это спустили, если возможно. Хотя я знаю, что расследование ведет контрразведка. Начать его, насколько мне известно, распорядились вы, и я надеялся, что, если я смогу поговорить с вами до полковника Ходена и объяснить, как было дело, вы ее пощадите. Полковник Ходен, кажется — хотя я его мало знаю, — не слишком склонен щадить людей. Да и в любом случае, имел бы он право сделать это, даже если бы захотел. И я подумал, сэр, что вы могли бы, если бы захотели… то есть, конечно, если бы вы убедились, что не нарушите своего долга, так у вас есть необходимая власть…

— Да, — сказал полковник Росс.

Все утро он видел себя почти беспомощным, перегруженным, без достаточной власти. Но все зависит от того, откуда смотреть. Глядя снизу, капитан Коллинз видел его могущественным, облеченным властью действовать от имени генерала Била, со всеми необходимыми для того средствами в его распоряжении. Страшно напуганная, не слишком умная, но все же хорошая девушка мисс Криттенден, как и сотни других людей, ждала одного его слова.

Одно его слово, и мисс Криттенден перестанет плакать, она будет свободна и чиста. А если он скажет другое слово, дело мисс Криттенден будет передано в военное министерство, а оттуда в министерство юстиции, и федеральному прокурору будет рекомендовано предъявить ей обвинение. Федеральное большое жюри, мудро памятуя о катастрофах, к которым приводят (как твердили им тысячи плакатов) даже два-три неосторожно выболтанных слова, вероятно, без колебаний вынесет единственно возможное решение. Мисс Криттенден будет предана суду.

Вердикт присяжных будет зависеть от многих факторов, в том числе и благоприятных для мисс Криттенден. Хотя ей не следовало никому ничего говорить, сказала-то она ведь только своему папочке. Мистер Буллен и его политические друзья найдут именно такого адвоката, который сумеет показать флоридским присяжным, что суть вопроса сводится к тому, хотят ли они возвращения первых лет после Гражданской войны, когда северяне грабили Юг. Станут ли они пособниками правительства янки, обрекут ли чистую юную дочь Юга на гибель и позор? После долгих месяцев мучительной тревоги и унизительной публичности мисс Криттенден могла надеяться, что ее признают невиновной.

Полковник Росс вырвал из блокнота листок с фамилией мисс Криттенден и сказал капитану Коллинзу:

— Конечно, это надо прекратить. Если же нет…

— Да, сэр. Если нет, я с радостью приму все последствия.

— Принять вы их можете, — сказал полковник Росс, — но, к несчастью, только после того, как приму их я. Учтите это. И приму я их без всякой радости. — Он бросил смятый листок в мусорную корзинку.

— Я понимаю, сэр. И глубоко ценю вашу доброту…

Полковник Росс сказал:

— Коллинз, это крайне неуместные слова. Возьмите их назад. Вопрос входит в мою компетенцию, и по причинам, которые мне представляются достаточно вескими, я его закрыл. Если вы не думаете, что оказали на меня неправомерное влияние с помощью кнута или пряника, за что вы меня благодарите?

— Я благодарю вас, сэр, за то, что вы разрешили мне изложить свою версию случившегося.

Полковник Росс усмехнулся и сказал:

— Вам по вкусу ваша работа, капитан?

Капитан Коллинз замялся.

— Так ведь вряд ли кому-нибудь по вкусу быть и стрелком подвижной установки, например. Ну а мы… Как говорится: вы идите воевать, будем мы о вас писать! Делать, собственно, почти нечего. У меня два помощника, и любой из нас троих справился бы один. Выдаешь информацию согласно с последними сведениями из Вашингтона, ну и, может быть, организуешь осмотр подразделений для Объединенной Комиссии по Тому или Иному. Нет, не то что работы мало — всю ее никак не успеваешь переделать. Но когда сделаешь, то оказывается, что не сделано ровно ничего. Но я солгал бы, сказав, что предпочту быть там, где по мне стреляли бы. И быть может, ничего лучше у меня еще не было.

— Наш отдел получает новое организационно-штатное расписание, — сказал полковник Росс. — Технической инспекцией у меня занимается майор Хилл — он сейчас в Бока-Негра, и ему нужен помощник. Административной стороной занимаюсь я с сержантом Бруксом. Мы еле-еле справляемся, а все остальное нам просто не по силам. Мне необходим заместитель. К инспекциям он никакого отношения иметь не будет. Но сюда приходят люди — вот, например, вы. Мне нужен кто-то здесь. Чтобы все шло нормально, если генерал вызовет меня или я уеду с инспекцией.

Капитан Коллинз внимательно глядел на него.

— Штатное расписание потребует подполковника, но некоторое время мы можем обходиться майором. Вам было бы интересно, капитан?

— Да, — сказал капитан Коллинз. — Жаль, что я не майор.

— Тут важно умение проанализировать ситуацию, — сказал полковник Росс. — Если кто-нибудь придет и расскажет вам про цветного офицера или про вашу девушку, вам надо будет решить, что ответить ему, а что доложить мне. Будут вопросы, которые вы сможете решать сами, и вопросы, которые вам надо будет выяснять со мной. Хотите попробовать?

— Очень, сэр. Но вот как со званием, сэр? Я ведь капитана получил всего полгода назад. Если для этого мне надо быть майором…

— Да, вам лучше быть майором, — сказал полковник. — Для таких обязанностей вам нужно это звание. Но очередного повышения вам ждать необязательно. Этим мы займемся сейчас же. — Он сделал пометку в блокноте и нажал кнопку на своем столе. Сержант Брукс открыл дверь и заглянул внутрь. — Стив, — сказал полковник Росс, — позвоните в отдел полковника Эрета и попросите их внести в следующий же приказ: капитан Коллинз, служба общественной информации; освобождается от своих обязанностей с понедельника и переводится к нам.

— Есть, сэр.

— Ну вот, Коллинз, — сказал полковник Росс. — Думаю, повышение мы вам устроим на той неделе.

Приятное чувство, сопутствующее возможности быстро оказать кому-то значительную услугу, сулящую немалую пользу тебе самому, согревало полковника Росса, как он заметил, около полуминуты. В молодости ты добиваешься успеха, потому что никогда не рискуешь позволить кому-то сделать за тебя что-то. А когда стареешь, ты добиваешься успеха (если добиваешься), потому что никогда не рискуешь делать сам то, что можешь перепоручить сделать за тебя другому. Так уж устроена жизнь.

Капитан Коллинз не сумел скрыть, что утратил душевное равновесие, пусть от радости. Лицо у него покраснело, и он начал слегка заикаться.

— Быстрее трудно, сэр, — сказал он и засмеялся. — Ну, во всяком случае, я попытаюсь… надеюсь, я сумею…

Полковник Росс перебил его:

— Если, конечно, на нас внезапно не опустится топор.

Зазвонил телефон.

Голос миссис Элиот сказал в трубке:

— Вам звонит полковник Моубри, судья.

Полковник Росс почувствовал, как у него защемило сердце.

— Откуда он звонит, вы не знаете?

— По-моему, из своего кабинета. Звонит его секретарша.

— А чем плох коммутатор? — сказал полковник Росс. — Хорошо, соедините.

Он расслышал голос мисс Элиот:

— Полковник Росс на линии…

Наступила пауза, и голос Деда произнес осторожно:

— Это вы, Норм? Это вы?

— Да.

— Послушайте, я не позвонил сразу, потому что не мог. У меня сейчас Джо-Джо и Олли Бакстер. Я звоню по телефону Ботти, понимаете? Я не знал, что они придут. Они отправились на базу поглядеть на пэ-сорок семь с известно чем.

— Да, я знаю, — сказал полковник Росс. «Известно чем» было особой радарной установкой, которая помещалась в хвостовой части самолета и посылала импульсы по всей задней полусфере. Если какой-либо объект приближался сзади к самолету ближе чем на триста ярдов, на приборной доске вспыхивал красный предупреждающий сигнал. Во всяком случае, иногда вспыхивал. Генерал Николс тактично выразил желание ознакомиться с установкой, чтобы Нюд мог отправиться к себе и заняться текущими делами. — Знаю, знаю, — повторил полковник Росс.

— Так вот, Норм, никто не знает, где он.

— Где — кто? — машинально спросил полковник Росс, заранее зная ответ.

— Нюд, — прошептал полковник Моубри. — Он сказал Вере, что едет в госпиталь. Он там был. Справлялся у дежурного о майоре Маккрири. Но не остался там. И никто не знает, куда он отправился дальше.

— Его машину вы вызывали?

— Да. Она как раз возвращалась сюда. Шофер сказал, что генерал отпустил его.

— На командно-диспетчерский пункт вы звонили?

— Нет.

— Ну так позвоните. Он, возможно, взял самолет. Проверьте, где AT-семь и сержант Пеллерино.

— Но он этого не сделал бы, Норм! У него Джо-Джо и…

— Не вижу, кто его мог бы остановить.

— Что же нам делать? Джо-Джо вот-вот узнает, что тут что-то не так. А тут ведь Бог знает что такое. Нюд не может просто взять и махнуть на все рукой.

Полковник Росс сказал стоически:

— Я вам уже говорил. Будем действовать, словно он здесь. Машину вы послали?

— Машину? Какую машину?

— Неважно. Пошлю я. И сейчас приду к вам. Пожалуй, так будет лучше.

— Да-да. Послушайте, Норм. Мне пришлось рассказать Джо-Джо про неприятности Бенни. Он справлялся об этом негре. В связи с вручением креста. И я не мог ничего сделать. Должен был сказать, где тот сейчас. Не знаю, как об этом сообщил бы Нюд. Но какой у меня был выход?

— Никакого. И Нюду придется обойтись тем, что сделаем мы. Вы сказали генералу Николсу, что не знаете, где Нюд?

— Конечно, нет! Я не хочу, чтобы он про это знал. Мы должны найти Нюда. Заставить его вернуться. Надо же что-то сделать!

— Начнем с того, что не будем терять голову, Дед, — угрюмо сказал полковник Росс. — Возвращайтесь к Николсу и Бакстеру. Я постараюсь узнать что-нибудь на КДП. И мы попробуем связаться с самолетом. А если Николс хочет вручить крест, пусть его. Это займет какое-то время. — Он повесил трубку и сказал капитану Коллинзу: — В ближайшие полчаса вы свободны?

— Да, сэр.

— Моя машина с шофером у боковой двери. Возьмите ее. Поезжайте на станцию и встретьте отца лейтенанта Уиллиса. Отвезите его в госпиталь и ждите там с ним, пока я не приду. Если возникнут какие-нибудь вопросы, вы действуете по распоряжению генерала Била. Можете сказать мистеру Уиллису, что его сын вполне оправился. Как мне известно, его готовятся выписать, следовательно, так оно и есть. Более или менее. Их свидание утрясается. Вот и все, что вам известно. Вы справитесь?

— Да, сэр.

Полковник Росс испытывал легкую брезгливую жалость к двум выбитым из колеи старикам — к себе и к Деду. Хотя полковник Росс был невысокого мнения о сообразительности и умственных способностях Деда и хотя Дед впадал в судорожную панику по самым ничтожным причинам или вовсе без причины, на деле для жалкого взрыва этой паники могли быть достаточно веские основания. Тут у Деда было большое преимущество перед ним и в осведомленности, и в опытности. Полковник Росс, во многих отношениях и сам старый служака, был тем не менее раз и навсегда отлучен от внутреннего кружка, его священных и нерушимых уз.

Этот мистический орден, Благая и Покровительственная Ассоциация Вестпойнтцев, числила Деда среди своих членов. Дед до тонкости знал ее неписаный устав, дополнительные правила, прецеденты и процедуры. Как наблюдатель со стороны, полковник Росс по отрывочным сведениям только догадывался о кое-каких былых свершениях ассоциации, о допустимых отклонениях и жестких пределах, о том, как далеко и в каких направлениях простираются ее сострадательная снисходительность и многотерпеливая любовь, как внезапно и произвольно может прийти конец и этой снисходительности, и этой любви. Дед же точно оценивал и предвидел все заранее. Его не сбивали с толку отдельные на первый взгляд парадоксы и разбалансировка. В его мозгу были прочно запечатлены все принципы этого механизма.

Полковник Росс не сомневался, что принципы эти были немногочисленными и простыми. Один из них, видимо, был таков: можешь делать некоторые вещи, если не будешь о них говорить, и можешь говорить некоторые вещи, если не будешь их делать. Вот почему Николс и Бакстер, уважаемые члены ассоциации, не придали значения вспышке Нюда за завтраком, угрозе сбросить генеральскую форму — эта терминология спортивных раздевалок говорила сама за себя. Она знаменовала целый этос, четкую систему нравственных понятий. Вперед, старая армейская команда! Так может ли член команды действительно в раздражении покинуть поле и по собственному почину пойти в душевую? Совершенно очевидно, что нет! Немыслимо. В старой доброй армии так не делают. Нечто подобное — пусть даже намек на нечто подобное, — засвидетельствованное или хотя бы заподозренное, кладет конец сострадательности и долго терпеться не будет.

Полковник Росс был готов поверить, что Дед — старый дурень, но в этой единственной области умеющий судить проницательно и точно — знает, что Нюд уже близок к невидимому краю, что немыслимая пропасть разверзается в одном-двух шагах впереди, а Нюд все не останавливается, все еще не смотрит и не интересуется, куда идет. И Дед, конечно, знает, чем это чревато для всей долгой жизни, для карьеры, слагавшейся из многих лет стараний, и жертв, и дисциплинированного терпения, наконец-то вознагражденных и в единый миг выброшенных на ветер… Если уж тебе понадобилось выкинуть такое, то почему теперь, а не двадцать лет назад, когда это не имело бы практически никакого значения ни для Деда, ни для тебя?

Полковник Моубри сказал:

— Джо-Джо, я не хочу, чтобы вы думали, будто мы от вас что-то скрывали. Вовсе нет. Этот молодой человек, — он покосился на Бенни, — вспылил. Он признает это. И очень сожалеет. Он готов сейчас же извиниться перед лейтенантом Уиллисом. Мы согласны, как и он, что на него следует наложить взыскание. Дисциплинарное, хочу я сказать. Нюд говорил что-то о военном суде…

Упомянув генерала Била, полковник Моубри встал и начал бродить по комнате — вряд ли, решил про себя полковник Росс, генералу Николсу потребуются еще какие-нибудь симптомы.

— Но я знаю, почему он об этом заговорил, — сказал полковник Моубри. — Он хотел, чтобы Бенни до конца понял всю серьезность поступка, на который его толкнула вспыльчивость. Вот почему Нюд распорядился о составлении обвинительного акта. Но не думаю, что он хотя бы минуту намеревался дать ему ход. Не знаю, известен ли вам послужной список подполковника Каррикера. Не думаю, что в нашей авиации найдется летчик-истребитель лучше его. По моему мнению, человека, который дважды представлялся к кресту «За отличную службу», нельзя отдавать под суд — ведь если его признают виновным, это будет означать его отставку. Конечно, когда речь не идет о серьезном нарушении воинского долга, о каком-нибудь уголовном преступлении. Я знаю, что Норм думает именно так. Вы ведь тоже думаете так, Норм?

Первым импульсом полковника Росса было перебить Деда, перекрыть поток слов, прежде чем Дед скажет что-нибудь лишнее. Однако он не верил, что Дед способен соблюсти физическое или умственное спокойствие. Наверное, разумнее дать ему выговориться по поводу Бенни. И в ответ полковник Росс только кивнул. Он посмотрел на Бенни. Бенни сидел весь красный, уставившись неподвижным взглядом прямо перед собой на большой аэроснимок Максуэллского аэродрома, который висел в рамке на дальней стене. Он никак не прореагировал на объяснения Деда, как скверно он поступил и какой он хороший. Полковнику Россу пришло в голову, что Бенни просто не слушает, что он ничего не слышит. Еще одна порция дерьма, от которой никуда не деться, а потому он отключился и просто ждал, когда это кончится.

Генерал Бакстер, видимо, чувствовал себя неловко — ведь все это никакого отношения к нему не имело. У него было свободное время до отлета в Селлерс, и он увязался за генералом Николсом, которому тоже надо было куда-то девать свободное время, пока Нюд занимается текущими делами. Бакстеру не нравилось, что ему вкупе с генералом Николсом навязывают роль апелляционного суда и он должен выслушивать обстоятельства дела, которое касается только Нюда, исчерпываясь принятием дисциплинарных мер по отношению к одному из подчиненных Нюда. Генерал Бакстер прочистил горло. С явным намерением перевести реальный случай по ведомству Нюда на рельсы теоретического обсуждения он сказал елейным тоном:

— Мне кажется, вы совершенно правы, Дед. Если поведение кадрового офицера не требует или не дает веских оснований для его увольнения со службы, под суд его отдавать не следует. Таков наш принцип. Разумеется, в Положении о военных судах дано определение нарушений, которые подлежат обязательному рассмотрению в военном суде. И если память мне не изменяет, нападение БЕЗ применения оружия, опасного для жизни, в соответствующем параграфе не значится. — Он вежливо повернулся к полковнику Россу. — Я не ошибаюсь, полковник?

— Нет, генерал. Именно так, — сказал полковник Росс.

— Да, — сказал генерал Николс, который, отнюдь не к удивлению полковника Росса, видимо, счел нужным прояснить главный момент. — Решать должен Нюд. И надеюсь, Дед, я не давал повода думать, будто подозреваю, что вы от меня что-то скрываете, как вы выразились. Мы ведь только мимолетные гости. — Он засмеялся. — Нюд сообщит мне не больше и не меньше того, что сочтет нужным. Про орден Уиллису я ему ничего не говорил. Как-то вылетело из памяти. Просто в Вашингтоне сочли, что вручение ордена, который Уиллис вполне заслужил, следовало бы обставить поторжественнее. Полезно для поддержания боевого духа его части. Идея принадлежит Старику. Естественно, он ничего не знал о случившемся. Ведь тогда это еще не случилось. Как только нынче утром я услышал про арестованных офицеров, я подумал, что, наверное, Нюд — и Старик тоже — сочтет, что награждение надо будет провести иначе. Так, чтобы Нюд не прикалывал крест ему на грудь публично. Пока все члены этой группы не показали, что впредь будут подчиняться приказам и вести себя пристойно, лучше обойтись без церемонии и сделать все в личном порядке…

— Именно так я и думаю, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри. — Это самое я говорил Норму, про извинения Бенни, едва он только сказал, что ему надо извиниться. Еще когда я не знал про орден. Хотим ли мы создать у них впечатление, будто пытаемся их подкупить? Нет, сэр! Пусть прежде возьмутся за ум! По-моему, я сразу признал, что Бенни поступит правильно, извинившись. Точно так же, если этот цветной заслужил орден, он должен его получить. Но не таким образом, чтобы остальные усмотрели в этом нашу слабость, сдачу позиций.

Полковник Росс подумал зло: да, если уж приходится показать слабость, всегда обходись без лишних свидетелей и непременно что-нибудь на этом выгадывай. Но все-таки он был не настолько зол, чтобы сказать в присутствии Бенни: «Но станет ли подполковник Каррикер впредь менее вспыльчивым? Не будет ли это выглядеть нашей слабостью и сдачей позиций, когда ему с рук сойдет убийство?» Вместо этого он сказал:

— Вы бы сели, Дед. У меня из-за вас в глазах рябит.

Полковник Моубри остановился.

— Извините, — сказал он, послушно направился к своему креслу и сел.

Генерал Николс, подперев подбородок ладонью, задумчиво перевел взгляд с полковника Росса на полковника Моубри. Он сказал:

— По-вашему, мне не следует вручать ему орден, да? Но я должен его вручить. Распоряжение Старика.

— Решать Старику, — сказал полковник Моубри.

Полковник Росс не мог не признать, что в этих словах была смиренность святого, честное, почтительное, надежное, фамильярное прямодушие и по ним никто бы не догадался, что он и его «Старик» некогда вместе были вторыми лейтенантами, двумя юными авиаторами и, сидя в нелепом летательном аппарате из фанеры и парусины, чопорно выпрямившись, оба выглядели одинаково ладными молодцами.

Дед было приподнялся в кресле, но тут же вновь заставил себя опуститься на сиденье. Он уперся локтями в стол и сплел пальцы.

— Нет, нет. Я, наоборот, согласился с вами, Джо-Джо. Лучше сделать это без помпы, раз уж вручить его вы должны. Только, мне кажется, это меняет ситуацию с Бенни. Сначала Бенни извиняется, а вы затем вручаете орден; или сначала вы вручаете орден, а затем Бенни извиняется. Не слишком ли жирно? То есть я хочу сказать, что и он, Уиллис, может так подумать, ведь верно? Норм думает, будто я не хочу, чтобы Бенни извинялся. Вовсе нет, Норм. Но только в подходящий момент. Так ведь лучше? Верно, Джо-Джо?

— Право, не знаю, — сказал генерал Николс. — Решать Нюду, а не мне, Дед. Я в это вмешиваться не могу. Совсем не в интересах службы, чтобы офицеры расквашивали друг другу носы. И тот, кто начал, поступит правильно, если извинится. Когда, где и как, должен указать его начальник. А я тут ни при чем. Но я обязан вручить Уиллису орден. Ведь Уиллис как будто не замечен ни в чем таком — ни в неподчинении приказу, ни в недостойных поступках, — что оправдало бы отсрочку награждения. Если вы считаете, что мне прежде следовало бы поговорить с Нюдом…

— Я вовсе этого в виду не имел! — Полковник Моубри полупривстал. Вцепившись в край стола, он усадил себя в кресло и принялся поворачиваться с ним то вправо, то влево. — Почему бы вам не поехать в госпиталь прямо сейчас и не вручить ему орден? Возьмите с собой Олли прочесть приказ о награждении. Чего еще может пожелать этот парень, если к нему вручать орден придут два генерала? В качестве представителя Нюда вас может сопровождать Норм или я, а Нюду присутствовать необязательно, понимаете? Вы могли бы, Норм?

— Да, разумеется, если генерал Николс предпочтет сделать это так, — сказал полковник Росс.

— Конечно, Джо-Джо, — сказал полковник Моубри, — я с вами согласен. С тем, что вы говорили. В подобных обстоятельствах Нюду лично делать этого не следует. Уиллис входит в группу, которая не подчинилась приказу. Собственно, я видел штатное расписание, которое подготовил отдел полковника Джобсона, и Уиллис намечался временным командующим группы, или исполняющим обязанности. Таким образом ответственность за действия его группы ложилась бы на него. Так оно и было бы, находись он тогда с ними.

— Да, но он с ними не находился, — сказал полковник Росс, не выдержав. — И вероятно, он ничего не знал о том, что его назначают исполняющим обязанности командующего группы. Мне кажется, мы должны считать его чистым. Вполне возможно, будь он там, ничего не произошло. Возможно, следует пожалеть, что он попал в госпиталь.

— Ну, не знаю, — сказал полковник Моубри сварливо. — Этого парня наметили условно, так как у него якобы есть задатки руководителя. И будь он там, дело могло обернуться гораздо хуже. Понимаете, о чем я? Если у него и правда есть эти задатки, а они решили поднять бучу из-за устава, то, возглавляй их человек с задатками руководителя, было бы куда хуже. Но это так, между прочим. А я просто говорил, что Джо-Джо, если он хочет, может сейчас же отправиться и вручить ему орден в госпитале, где не будет посторонних. Нюду лучше не принимать в этом участие лично, но, конечно, он не стал бы возражать против того, чтобы вы выполнили поручение Старика. И я думаю, нам вообще не следует беспокоить Нюда по этому поводу. Хотите, чтобы я позвонил в госпиталь и предупредил их о вашем приезде?

Генерал Николс посмотрел на полковника Моубри с мягкой снисходительностью, красивые губы под щеточкой усов чуть-чуть улыбнулись. Полковник Росс мрачно спросил себя: «Кому, по-нашему, мы морочим голову?»

Генерал Николс сказал:

— Да, пожалуйста, Дед. Но не думаю, что нам надо тащить туда беднягу Олли. Полковник Росс, вас не затруднит быть представителем генерала Била? Конечно, если вы одобряете этот план. Вы ведь не сказали, что вы об этом думаете.

— Я думаю, что ему следует вручить орден, сэр. Естественно, я не знаю, как он сейчас настроен. Может быть, вы предпочтете, чтобы я отправился туда первым и побеседовал с ним?

— Нет, — сказал генерал Николс. — Мне кажется, вам не стоит затрудняться, полковник. Если, конечно, вы не против того, чтобы поехать со мной. — Он улыбнулся. — Иногда приходится что-то такое слышать, но лично я не знаю ни единого случая, чтобы человек отказался от престижного ордена. Я его не забыл? — Он взял со стола планшет из свиной кожи, достал из него конверт и сафьяновую коробочку, крышку которой приподнял, на мгновение открыв яркую красно-бело-синюю ленту. — Конверт он протянул полковнику Россу. — Это приказ о награждении, — сказал он. — Если вы будете так любезны прочесть его. Так идемте?

Полковник Моубри нажал кнопку селектора и сказал:

— Ботти. Немедленно мою машину, чтобы доставить генерала Николса и полковника Росса в госпиталь.

Генерал Бакстер сказал:

— Я не прочь поехать, Джо-Джо, если, по-вашему, это добавит парадности.

— Мне кажется, Олли, — сказал генерал Николс, — утро нынче для толстяков не из легких. Никогда не лезь в добровольцы, таково правило в армии, как мне говорили. Счастливо оставаться.

VI

В приемной административного корпуса госпиталя капитану Эндрюсу и Натаниелу Хиксу было предложено подождать. Они ждали, сидя на одной из расставленных вдоль стен скамей, с которой открывался прекрасный вид на очень большую диаграмму с черной ломаной линией, показывавшей динамику венерических заболеваний от недели к неделе под завораживающим утверждением: ОНА ТЕБЕ НЕ СКАЖЕТ, ЧТО У НЕЕ — ЭТО! И предостережение: НЕ ЗЕВАЙ, СОЛДАТ. Еще ниже следовал адрес городского профилактического пункта.

Они сидели минут пять среди пустых скамей в полном одиночестве, если не считать дежурную из ЖВС, которая стучала на машинке под табличкой «Справки», когда из комнаты дежурного вышел генерал Бил, пересек огороженное барьером пространство и направился к выходу.

Натаниел Хикс шепнул капитану Эндрюсу:

— Ты погляди, кто тут!

Глаза генерала Била скользнули по приемной ровным взглядом справа налево, вбирая открытое пространство и скамьи по его сторонам. Лицо генерала было суровым и напряженным, глаза — холодными и жесткими. Они на миг задержались на Натаниеле Хиксе, генерал повернулся и направился к нему.

Секунду Натаниел Хикс оставался в сомнении, намерен ли генерал Бил заговорить с ним — лицо генерала ничего не выражало. Но если генерал правда направляется к нему, то надо встать, если же генерал направляется к входу в коридор рядом со скамьей, то, встав, он создаст неловкость. С некоторым запозданием Натаниел Хикс встал, и капитан Эндрюс с удивлением последовал его примеру.

Генерал Бил сказал:

— Хикс, ваш проект не пойдет. Бросьте его. Осуществлять его мы не станем. Скажите полковнику Култарду, что я передумал…

Натаниел Хикс сказал растерянно:

— Есть, сэр.

Без паузы генерал Бил, внезапно поставив задачу и теперь категорически ее отменив, повернулся на каблуках, пересек приемную и вышел.

То ли капитан Эндрюс поверил сестре Шекспир и немного успокоился, то ли время притупляет самую мучительную тревогу, но он опять стал похож на себя. И, когда генерал ушел, сказал сочувственно:

— Обидно, Нат. И вроде бы такая хорошая идея.

Натаниел Хикс был ошарашен.

— Может, он решил, что у меня это выходит слишком уж хорошо, — сказал он безутешно. — Может, так оно и было: вчера с полковником Фоулсомом я чуточку пережал и, может, он заартачился.

— У меня не было впечатления, Нат, — сказал капитан Эндрюс, — что он раздражен из-за тебя. Конечно, мне неизвестно, каким он бывает обычно. Я ведь в первый раз видел его вблизи. По-моему, он думал о чем-то другом… то есть, по-моему, если бы он считал, что ты в чем-то виноват, то высказал бы тебе все прямо. Но надо отдать ему должное: выглядит он просто созданным для этой роли… то есть как настоящий генерал. Про всех них так не скажешь.

— И он эту роль старательно играл, — сказал Натаниел Хикс.

Только что забракованный проект на двадцать четыре часа было вернул ему гражданский статус. Сам того не замечая, он, видимо, с облегчением вновь обрел свой былой психологический облик, сопряженный с этим статусом. Он вновь вкусил, хотя бы символически, сладость своей прерогативы решать, руководить, поступать, как считал нужным, знать, что его распоряжения всегда (или почти всегда) неукоснительно исполняются. И вкусил ее с наслаждением, потому что теперь прерогатива эта стала желанной, а не просто сама собой разумелась, как прежде. Отлучение от нее внушило ему привязанность к ней.

Требовалось время, чтобы разделаться с этим психологическим настроем и вновь примириться со своим низким военным статусом — капитанская форма делала его субъектом, чья единственная работа, единственная причина существования сводилась к тому, чтобы ждать приказов, а затем выполнять их. Капитанские знаки различия определяли его всего лишь как офицера младшего командного состава, которому небрежно кивают или делают втык. От него требовалось в ответ на вопросы снабжать информацией старших по званию. Но его мнения не спрашивали, и ему было не положено высказывать это мнение им. Никаких объяснений ему тоже не полагалось. С него достаточно было узнать, чего желает генерал Бил. Вчера генерал желал одного, сегодня — другого. Нужно ли что-нибудь добавлять?

Нет, ничего добавлять было не нужно, но в Натаниеле Хиксе заговорил мятежный дух. Он не хотел сдаваться так просто. То, чего генерал желал, исполнялось. То, чего генерал пожелал сегодня, его не устраивало. А вот завтра? Неужели ничего нельзя сделать? Натаниел Хикс, черт подери, посмотрит, нельзя или можно! Поговорит с полковником Култардом. И, вероятно, что еще лучше, поговорит с полковником Россом. От этого проекта, который сулит так много армейской авиации вообще и генералу Билу в частности, не следует отказываться столь небрежно. Надо будет поупражнять ум и применить всю свою находчивость.

К несчастью, упражнение было не из достойных, а применение подловатым. Тут требуется находчивая лесть и умное передергивание. Чтобы вполне осознать недостоверность своей цели, ему достаточно было вспомнить, как при первом знакомстве с проектом его редакторский инстинкт возмутился — в пределах, установленных соображениями безопасности, интересного материала не набрать. Приличной статьи не получится.

С другой стороны, если писать будет первоклассный журналист, что-нибудь может до кого-нибудь и дойти. Только где он найдет первоклассного журналиста и как убедит его взяться за это? Первоклассный журналист не хуже его поймет, что настоящего материала нет… Однако Эдселл, бесспорно, профессионал. Пусть это и не по его части, но навряд ли он настолько уж некомпетентен. И Эдселлу так сильно хочется заняться этим, что он поработает по-настоящему. Маккейб, разумеется, первоклассен, вне всяких сомнений. Но это означает дорогостоящие репродукции, и если статья выйдет не такой уж ударной, то художественное оформление вместо того, чтобы соблазнить принять ее, наоборот, окажется причиной, почему ее отвергнут — слишком дорого оно обойдется. Конечно, если сделать статью о самом генерале — история победы воздушных сил в Африке, данная изнутри? Молодой генерал, который показал врагу? Маккейб мог бы написать его портрет. Намекнуть на это полковнику Култарду, который, уж конечно, позаботится сообщить миссис Бил? Знай миссис Бил, кто такой Маккейб (необходимо растолковать полковнику Култарду, какая Маккейб знаменитость, он-то, конечно, понятия о нем как о художнике не имеет!), то она заставила бы генерала согласиться — или не была бы женщиной.

Натаниел Хикс не мог и не собирался гарантировать, что портрет генерала напечатает в цвете тот или иной популярный журнал страны, но ради этого он приложил чертовские усилия, и уж они гарантируются. Лучше всего было бы недели на две слетать на Север в командировку и посмотреть, чего он сумеет добиться, пустив в ход свои связи в издательских кругах, используя друзей и знакомых. Возможно, командировок понадобится несколько, а значит, он несколько раз побывает дома.

Стыд перед унизительной необходимостью говорить то, во что он не вполне верил, и делать то, что он не вполне одобрял, был довольно жгучим, но не настолько, чтобы помешать ему увлеченно перебирать в уме наилучшие средства для достижения столь желанных целей. И ведь это же вовсе не сплошное надувательство, он же вовсе не считает проект совершенно бесполезным или абсолютно неосуществимым. Шансы есть, и, уж конечно, если его можно осуществить, для этого лучше всех подходит именно он. У него есть необходимые связи, и он знает, как взяться за дело. К тому же проект придумал не он. Вашингтон, сказал полковник Росс, а также генерал Бил считают такие начинания важными и нужными. В этом есть смысл. Широкую публику следует ошеломить размахом деятельности военно-воздушных сил, иначе как широкая публика осознает все нужды военно-воздушных сил? И в конце-то концов, какой более полезный вклад может он внести в дело победы, если не этот?

Слабеющий стыд Натаниела Хикса, слушая эти доводы, все-таки заявил о себе язвительным смешком по адресу такого сублимированного своекорыстия и решающей роли, которую во всех его мыслях занимало простейшее соображение «а что с этого получу я?» Ну а какие еще соображения управляют человеком? Даже такой человек, как капитан Эндрюс, беззаветно кинувшийся спасать свою родину, признался, что предвкушал, как военная форма поднимет его моральный дух. Это же война! Натаниел Хикс словно услышал мириадоголосый, одобряющий и подбодряющий ропот, который вздымался над сотней соседних военных баз, советуя ему поступить так, как он задумал, услышал наиправеднейший злободневный лозунг: «А, пошел ты, Джек! Мое при мне!»

Вверху, среди обнаженных балок, откашлялся громкоговоритель и сказал гулко:

— Капитан Дональд Эндрюс, капитан Дональд Эндрюс, будьте так добры, пройдите к дежурному врачу.

Капитан Эндрюс вскочил, пересек открытое пространство и между двумя барьерами направился к двери в начале центрального коридора. Оставшись один, Натаниел Хикс поглядел по сторонам, думая, что, найдись здесь телефон, было бы неплохо позвонить в отдел и узнать, как дела у Уайли и Маккейба. Дежурная под табличкой «Справки» сказала, что, пожалуй, он может воспользоваться телефоном на соседнем столе, и открыла дверцу в барьере.

С улицы вошло несколько рядовых — один на костылях с ногой в бинтах, другой с повязкой на левом глазу — и расселись по скамьям, на которые им кивнула дежурная.

Ему ответил капитан Дачмин.

— Замечательно, ну просто замечательно идет у них дело. По их словам, — сказал он, — кругом сплошная живопись. Ты им не нужен, и трубку брать они не желают. Как там миссис Э.?

— Дон сейчас, видимо, говорит с врачом. Его вызвали туда. Сестра сказала, что у нее все более или менее нормально.

— Почему ты не спросишь, нормально ли все у меня? А я выключен. Самолет Мэнни, то есть, точнее выражаясь, пока более или менее мой самолет, нынче утром в воздух не поднимется. И я прикован к земле. Как и Петти, как и голуби. Мисс Канди то и дело упархивает в туалет, предоставляя мне отвечать на звонки. Капитан и сержант тушат о меня свои сигареты. A-а, да, Три У разыскивает твоего приятеля или закадычного дружка Эдселла. Мне пришлось сказать, что он на минутку вышел. Ты случаем не знаешь, где он? Майор П. подозрительно обнюхивает вокруг да около. По-моему, катапульта приготовлена к действию.

— Где он, я не знаю, и пусть засунут его в нее, когда захотят, так им и передай.

— Чудненько. Погоди-ка! Если ты и дальше думаешь торчать в госпитале, дай мне номер, по которому тебя можно отыскать. Меня бросили здесь исполняющим обязанности начальника секции донесений, и я желаю знать дислокацию моих сил. Сверим часы, а?

— Пока я буду здесь, — сказал Натаниел Хикс и продиктовал ему номер. — Но, наверное, я скоро вернусь и сменю тебя.

Положив трубку, Натаниел Хикс поблагодарил дежурную и вышел за барьер. Он как раз вернулся к своей скамье и сел, когда вновь открылись створки входной двери.

В нее вошел лейтенант Эдселл, встал вполоборота к Натаниелу Хиксу и придержал створку, пропуская кого-то вперед. Этот кто-то оказался грузным дюжим человеком с непокрытой головой, с засаленной светло-серой фетровой шляпой в одной руке и перевязанным веревкой хлипким чемоданчиком из плетеной соломы в другой. На нем были темные мятые брюки и темный мятый пиджак, распахнутый на груди, обтянутой зеленой рубашкой с узором из темно-зеленых цветущих веточек. Под воротник был заправлен большой мятый носовой платок, завязанный у горла. Большие ступни были обуты в новые спортивные туфли из черно-белой кожи.

Натаниел Хикс уставился на него и тут же судорожно сглотнул, подавившись рвущимся наружу хохотом. Это уж чересчур, это сверх сил смешно, забавный анекдот, вдруг перешедший в фантасмагорию.

Человек с чемоданчиком повернул к нему широкое тревожное лицо. Спутником лейтенанта Эдселла был еще один негр.

Лейтенант Эдселл отпустил дверную створку, провел тыльной стороной ладони по вспотевшему лбу и вызывающе посмотрел вокруг. Увидев Натаниела Хикса, он сказал:

— Какого черта ты тут делаешь, Нат? — Не ожидая ответа, он подвел к нему своего спутника. — Мистер Уиллис, капитан Хикс, — сказал он. — Это отец лейтенанта Уиллиса. — С торжествующим блеском в глазах он всматривался в лицо Натаниела Хикса, желая убедиться, что тот изумлен и все понял. И видимо, убедился, предположил Натаниел Хикс, ибо, снова утерев пот, лейтенант Эдселл сказал удовлетворенно: — Поставьте чемодан, мистер Уиллис, и сядьте рядом с капитаном Хиксом. Капитан Хикс из моего отдела. А я узнаю, где Стэнли. — Натаниелу Хиксу он сказал, словно сообразив что-то: — Прихворнул, Нат, или как?

— Заболела жена Дона Эндрюса, — сказал с достоинством Натаниел Хикс. — Я жду его. И, послушай, я сейчас звонил в отдел. Тебя разыскивает Уитни. Отправляйся-ка туда.

— Черта с два, — сказал лейтенант Эдселл.

Мистер Уиллис тяжело опустился на скамью. Он повернул голову к Натаниелу Хиксу и, виновато утирая лицо и редеющие тугие завитушки седых волос концом повязанного на шее платка, сказал:

— Солнце-то так и палит.

Лейтенант Эдселл еще секунду созерцал их все с тем же удовлетворением, а затем сказал:

— До ворот мы добрались на такси, но внутрь нас не впустили. А пропуск дали, следовательно, это было не случайно, как ты понимаешь. От ворот до госпиталя прогулка порядочная. Можно поразмять ноги. — Он многозначительно кивнул.

— Насколько мне известно, — сказал Натаниел Хикс, — ни такси, ни любые другие машины без спецпропусков на территорию не допускаются.

— Да неужто? — сказал лейтенант Эдселл, одаривая его насмешливым взглядом. — Ну а распоряжение пропустить мистера Уиллиса и сопровождающего офицера они получили. На станции околачивались оканарские полицейские, и, думаю, кто-то из них звякнул сюда. Кто-то, скорее всего старик Моубри, видимо, распорядился, чтобы нас впустили, но не очень-то перед нами расшаркивались. Вот мистера Уиллиса и разодолжили полезной пешей прогулкой. Однако на этот раз они у меня в кулаке, и это им так не сойдет. Я тут наделаю шума. Сейчас пойду к начальнику госпиталя.

Уверенным шагом он удалился по центральному коридору.

Мистер Уиллис снова приподнял конец платка и стер пот с подбородка. Он сказал Натаниелу Хиксу:

— Я сюда приехал потому, что у меня тут сын, Стэнли, и он какое-то повреждение получил. Лейтенант говорит, что устроит, чтобы меня к нему пропустили. А у меня из-за него сердце просто не на месте… — Из внутреннего кармана пиджака мистер Уиллис внезапно извлек длинный пухлый конверт из плотной бумаги, слегка влажный с одного конца. — Он летчик, офицер, второй лейтенант, пилот. Летает на бомбардировщиках. Вот поглядите. — Мистер Уиллис снял с конверта резинку и извлек пачку сложенных документов и разных бумаг. На пол упала фотография, и, покряхтывая, он ее поднял. — Поглядите, это он, — сказал мистер Уиллис и протянул фотографию Натаниелу Хиксу. — И вот еще эта. Тут он, когда проходил военную подготовку. А это его самолет. А вот тут, посмотрите, свидетельство. Прочтите, прочтите. Там сказано, что он первый по начальной подготовке… нет, это про повышенную подготовку. У него есть такие за все подготовки. И другие есть — за учебные дисциплины. И тоже, что он первый. Ему за это дали награду, Военную облигацию. Вот она. Он учился летать на бомбардировщике. Видите фото? Он летал на этом самолете. А вот письмо, которое я получил от сенатора. Они ходят в ресторан, где я работаю. Я их навидался. Видите, это рекомендация, чтобы Стэнли прошел летную подготовку. Военному министру. А вот эта тут…

Крепко держа пачку, мистер Уиллис покосился на Натаниела Хикса. Внезапно из его глаз выкатились огромные круглые слезы, сползая вместе с каплями пота по толстым кофейным щекам. Он с жалобным стоном втянул воздух.

— Не знаю, во что он впутался, — сказал он. — Не знаю, что они с ним сделали. Лейтенант говорит, его избили. Изувечили…

— Нет, нет, мистер Уиллис, — сказал Натаниел Хикс. — Я… — Он сам не знал, что хотел сказать, лишь бы остановить поток этих огромных слез, но спохватился. В первый момент он готов был взять все на себя, объяснить, что Эдселл ничего о случившемся не знает. А он, Натаниел Хикс, был там, видел все своими глазами… Но успокоится ли мистер Уиллис, услышав, что произошло на самом деле? Он захочет узнать, опасную ли травму получил его мальчик. А ответить Натаниел Хикс не может. Он захочет узнать, почему подполковник Каррикер ударил Стэнли. Натаниел Хикс не представлял себе, как он сумеет объяснить, и сказал растерянно: — Мне кажется, вы убедитесь, что травма самая легкая. И, по-моему, он не сделал ничего такого, из-за чего у него могут быть неприятности. Не расстраивайтесь так…

Бессмысленность подобных утешений — а других он себе позволить не мог — взбесила его. Эдселл в своем репертуаре. С обычной самонадеянностью, ничего толком не зная, Эдселл не пожалел красок, чтобы сполна использовать удобный случай. Чем сильнее расстроится мистер Уиллис, тем лучше для цели Эдселла. А цель эта заключалась вовсе не в том, чтобы помочь мистеру Уиллису, утешить его. Причем Эдселл сам первый признал бы это. Он бы не стал притворяться, будто делал не то, что делал — отстаивал абстрактный принцип. Такие пустяки, как душевное спокойствие мистера Уиллиса или (было бы только честно об этом упомянуть) собственные удобства и интересы Эдселла, не заслуживали внимания, если, жертвуя всем этим, можно было «зажать их в кулаке», как он выразился. Эдселл с восторженной фанатичностью отдавал все свои силы тому, чтобы натворить как можно больше бед, и натворил их порядочно. И если мистер Уиллис будет продолжать в том же духе… Натаниел Хикс сказал строго:

— Возьмите себя в руки. Ваш сын показал себя прекрасно, и с ним ничего плохого не случится. Если вы будете так расстраиваться, то добьетесь только одного: огорчите его…

Натаниел Хикс отвел глаза — честно говоря, в поисках спасения. Но и лейтенант Эдселл, и капитан Эндрюс не возвращались. Он поглядел на рядовых в другом конце комнаты и с облегчением обнаружил, что они не то не заметили слез мистера Уиллиса, не то не обратили на них ни малейшего внимания.

Открыв было рот, чтобы и дальше увещевать мистера Уиллиса — не чувствуя ни способности, ни желания это делать, — Натаниел Хикс услышал за дверью шаги. Он посмотрел туда, дверь отворилась, пропуская высокого подтянутого человека с черной щеточкой усов. На его груди играла широкая радуга ленточек, а на плечах, неизбежно заставляя споткнуться взгляд, красовались генеральские звезды.

Это молодцеватое видение было встречено секундной паузой, пока узревшие его осознавали, кто перед ними. Один из рядовых, видимо, усердно штудировавший «Новую памятку-руководство для солдата», встал и выпалил:

— Смирно!

Остальные повскакали со скамей. Даже хромой неуклюже подсунул костыль под мышку и попытался встать. Генерал, заметив это, сказал с добродушной поспешностью:

— Нет-нет! Вольно! Садитесь.

Он с полной невозмутимостью повернул голову к своему спутнику, и Натаниел Хикс увидел, что его спутником был полковник Росс.

Генерал Николс, взяв с собой в госпиталь только полковника Росса, несомненно, намеревался либо спросить его о чем-то, либо сообщить ему что-то. Генерал Николс, слушая сомнительные доводы Деда, объяснявшего поведение Бенни, почти все время смотрел на полковника Росса. Генерал Николс мог без труда прочесть на лице полковника Росса вопрос: «Кого мы, по-нашему, дурачим?» С этого момента ситуация стала глупой. Надо ли им обоим и дальше делать вид, будто я не знаю, что вы знаете, что я знаю?

Когда генерал Николс столь твердо воспрепятствовал генералу Бакстеру поехать с ними, полковник Росс уже не сомневался в его намерениях и решил по собственной инициативе ничего не говорить, но на прямой вопрос ответить прямо: они не знают, где сейчас генерал Бил. А что еще он скажет, будет зависеть от того, как генерал Николс переварит уже услышанное. Но он собирался в той форме, какую подскажет момент, предложить свой «обитер диктум» — дополнительное или сопутствующее мнение ученого судьи, которое, хотя и не является обязательным, может быть подано так, что не последовать ему значило бы расписаться в собственном самомнении и невежестве.

Он скажет, что исчезновение Нюда было естественным и разумным. В конечном счете оно было подсказано рассудительностью. Нюд отдавал себе отчет, что оказался в трудном положении. Отдавал он себе отчет и в том, как на него воздействуют тяжелое напряжение и ответственность, неотъемлемые от его должности. Нюд понимал, что способен необдуманно поторопиться с решением, и, чтобы избежать этого, чтобы дать себе шанс без помех обдумать положение, следовало исчезнуть, никого не предупредив. Вероятно, Нюд отправился полетать — наипростейший способ помешать найти себя, пока сам не сочтешь нужным найтись. Причин беспокоиться нет никаких ни у кого, за исключением тех, кто, вроде Деда, склонны беспокоиться без всяких причин.

Поскольку на самом деле полковник Росс так не считал — во всяком случае, безоговорочно, — ему, думал он, еще можно тешиться надеждой, что генерала Николса все-таки удалось одурачить. Но в действительности он не ставил себе целью обманывать. Вполне возможно, генерал Николс будет рад принять любое правдоподобное объяснение, согласующееся с фактами, то есть с более или менее признанными фактами. Чтобы помочь в этом генералу Николсу, имеет смысл держаться серьезно и официально.

В коридоре полковник Росс встал как младший по званию, слева от генерала и, храня молчание, пошел рядом с ним к боковому выходу. Он корректно ждал первых слов генерала. Генерал Николс произнес их, когда они дошли до угла коридора. Он положил руку на плечо полковника Росса, поворачивая его к двери с табличкой «Офицеры».

— Заглянем туда, — сказал генерал Николс.

В уборной полковник Росс сохранял свой серьезный и официальный вид. Генерал Николс, подойдя вымыть руки, когда полковник Росс уже чинно мыл свои, внимательно оглядел свое отражение в широком зеркале над раковинами. Чеканное невозмутимое лицо вполне могло доставить удовольствие тщеславному человеку, а тщеславный человек всегда выдает свое удовольствие.

Полковник Росс исподтишка старался не упустить признаков этого удовольствия. Однако генерал Николс быстро скользнул критическим взглядом по подстриженным усам, подровненным волосам, безупречно завязанному галстуку, идеально сидящему кителю — взглядом инспектора, которого все, что соответствует требованиям, не интересует. Если все соответствует требованиям, он равнодушно проходит дальше. И генерал Николс протянул руку за бумажным полотенцем. Как обычно, в ящике не оказалось ни одного.

Полковник Росс повернулся, локтем распахнул ближайшую дверцу и смотал длинную ленту туалетной бумаги. Он сказал:

— Крайне сожалею, генерал. У нас трудности с полотенцами.

— Спасибо, — сказал генерал Николс, беря несколько ярдов тонкой бумажной ленты и вытирая руки. — Да, я знаю, что идет война. — Он дружески посмотрел на полковника Росса и сказал: — И вам могло бы быть куда хуже, судья. Скажите спасибо, что у вас хоть это есть. Открою вам важную военную тайну. На конференции в Квебеке в прошлом месяце за несколько дней до окончания была израсходована вся туалетная бумага. Абсолютно. Даже в резиденции генерал-губернатора в Цитадели не осталось ни клочка, и весьма важные персоны рвали газеты. Естественно, мы тут же откомандировали самолет и доставили запас по воздуху. И никто не знает, было ли это делом рук вражеских агентов, или просто кто-то не рассчитал, сколько ее понадобится, чтобы обеспечить потребности конференции.

Подчеркнуто назвав его «судья», приняв шутливый тон, прибегнув к анальному юмору — «между нами, мужчинами, говоря», — генерал Николс открыто приглашал полковника Росса забыть про официальность. За всю историю войн вряд ли был случай, чтобы полковник отклонил подобное приглашение, когда оно исходило от генерала, и полковник Росс увидел, что ему придется подыгрывать. Он одобрительно засмеялся.

— Да, — сказал он, — по-видимому, это непременный аспект любых человеческих собраний: конечный продукт накапливается стремительно.

Собственно говоря, он хотел бы услышать про Квебек побольше. Нет, не всю подноготную, — какие решающие планы утверждены, какие великие решения приняты. О них полковник Росс предпочел бы ничего не узнавать, ибо был недостаточно осведомлен, чтобы по-настоящему их оценить и уж тем более принять на их основе какие-то меры. То, что ему было бы полезно узнать, то, что он хотел бы услышать, лежало совсем в иной области. Если бы генерала Николса удалось подтолкнуть поведать про Квебек еще что-нибудь, генерал Николс мог бы очень много поведать полковнику Россу о генерале Николсе.

Например, очень многое можно было бы вывести из его отношения (которое не замедлило бы выясниться) к именитостям, с кем он там встречался. Позволив заметить, что вот это его заинтересовало, а то произвело на него впечатление, генерал Николс невольно показал бы полковнику Россу, какой подход нужен к генералу Николсу. Он мог бы косвенно или опосредованно дать ответ на вопрос, наиболее важный для полковника Росса, — как на самом деле котируется генерал Николс, какова его власть, каким влиянием он пользуется в высших сферах.

Полковник Росс приготовил ловкую провоцирующую фразу, которая подтолкнула бы генерала Николса продолжить разговор на тему, конечно столь же приятную генералу, как почти всякому человеку, — на разговор о самом себе и своих успехах. Он побудит генерала Николса двинуться еще дальше в нужном направлении. Но прежде чем полковник Росс успел что-то сказать, генерал Николс небрежно потрогал его за локоть и шагнул к двери.

Полковник Росс был обескуражен.

Захваченный своей идеей, он намечал курс действий, направлял ход событий и забыл, что находится в подчинении у этого молодого человека. Не он, а генерал Николс был тем, кого обхаживали, тем, кто отдавал приказы. Полковник Росс вздрогнул от неожиданности и, смущенный этим, поторопился подчиниться. Он вышел в коридор. В процессе этой умственной перетасовки изящная направляющая фраза была отброшена, и, прежде чем полковник Росс сумел найти ей замену, генерал Николс сказал:

— Старик захватил меня главным образом для того, чтобы гонять с поручениями и подавать ему нужные документы. — Он устремил на полковника Росса серьезный откровенный взгляд. — Ему вообразилось, будто я искушен в дипломатических тонкостях, потому что в свое время я побывал военно-воздушным атташе. Кроме того, когда мы еще не вступили в войну, меня в сорок первом командировали в Англию в качестве наблюдателя, так что у меня есть знакомства в английских ВВС и я мог оказаться полезен в роли офицера связи. В результате я видел довольно много из того, что там происходило.

Он помолчал с чуть насмешливым видом, словно припомнил что-то забавное.

— За справками они ко мне обращались не так уж часто, — сказал он. — Как-то вечером я получил три минуты, чтобы изложить президенту и мистеру Черчиллю некоторые обоснования нашего возражения против одного предложенного плана. Старик глядел на часы, пока я говорил, и заняло это две минуты пятьдесят две секунды. Когда я кончил, президент зевнул (правда, час был очень поздний) и сказал: «Э… благодарю вас, генерал», а мистер Черчилль сказал что-то вроде «кха-кха!». И меня отпустили. — Насмешливое выражение перешло в улыбку.

Они дошли до двери в конце коридора. Полковник Росс открыл ее перед генералом. Они вышли из охлажденного коридора на ступеньки в палящий зной тропического утра. Там ждала машина с шофером, а у нижней ступеньки стоял, придерживая распахнутую дверцу, мистер Ботвиник и угодливо улыбался. Видимо, он выскочил наружу и обежал здание, чтобы удостовериться, все ли в полном порядке. Генерал Николс еще раз небрежно притронулся к локтю полковника Росса, и полковник Росс, ссутулив широкие плечи, забрался внутрь в положенный ему угол.

Когда генерал Николс улыбнулся, полковник Росс тоже улыбнулся, хотя и бледноватой улыбкой. Пока они спускались по ступенькам, пока мистер Ботвиник помогал им сесть в машину, он с тревогой ощущал, насколько ясно теперь понял и, уж конечно, всем существом почувствовал, что подразумевали остальные, — что понудило Хэла Култарда вчера на веранде сказать про мурашки, что ввергло Деда в бешеное волнение при мысли, как бы генерал Николс не узнал слишком много, что именно миссис Бил — Сэлли — истерически предчувствовала, когда в дверях столовой пыталась выяснить, что «они» делают с Нюдом. Следовательно, все они в то или иное время бывали внезапно ошеломлены, когда генерал Николс договаривал и улыбался.

В предполагаемом надежном убежище своего сознания полковник Росс обдумал новую идею. Но прежде, чем он успел приступить к ее осуществлению, генерал Николс предвосхитил его намерение и сразу же, все еще подшучивая, предложил ему уже суммированную для его удобства, значительную часть той информации, которую полковник Росс намеревался у него выведать.

Неужели же, упаси Бог, генерал Николс умеет читать чужие мысли и знает все, что у тебя сейчас в голове? Тугодумы вроде Хэла и Деда, импульсивная, склонная фантазировать девочка вроде миссис Бил без труда придут именно к этому страшноватому, если не сказать — оглушающему выводу. В полной растерянности, убежденный, что не ему тягаться с неслыханными способностями и нечеловеческими свойствами, Хэл (или Дед) начинает подозрительно перебирать в уме все, что когда-либо говорил или делал его старый друг Джо-Джо, выискивая темный смысл, зловещие намерения, тайные угрозы. Сэлли, давая выход испугу, сжимала кулачки и барабанила ими, как малое дитя, по всему, до чего могла дотянуться.

Все это чушь! Если человек знает, о чем вы думаете, то объяснений два: либо вы сами только что открыли ему это своими поступками, словами или выражением лица, либо он верно оценил вас и ваше положение, а тогда, чтобы догадаться, что у вас на уме, ему достаточно просто спросить себя, что, скорее всего, может быть у вас на уме. Успокоившись, полковник Росс подумал о тех вещах, которые также был бы рад узнать, и сказал взвешенно:

— Тем не менее, генерал, конференция должна была дать наблюдателю многое. Взгляд с близкого расстояния на тех, кто руководит, часто помогает уяснить ситуацию. У меня есть некоторый опыт в политике. Ее совершенно справедливо называют искусством возможного.

Генерал Николс бросил на него быстрый одобрительный взгляд.

— Да, — сказал он, — «возможное»! Это их главным образом и занимало. Трудность, как я понимаю, обычно заключается в том, чтобы выяснить, что, собственно, возможно, поскольку в этом — все. И работать приходится только в этих пределах. Да, верхи оседлали бурю, но иногда направление вроде бы определяет буря. А это ограничивает ваш выбор, вашу свободу. Что-то необходимо сделать, но сделать нельзя. Разумеется, такое положение нисколько не исключает того, что наверху есть больший выбор, большая свобода действий. Нельзя приказать, чтобы человек замахал руками и полетел, но всегда можно приказать, чтобы опытные пилоты, сколько их у вас есть, подняли бы в воздух столько самолетов, сколько у вас их есть, и полетели бы не тем маршрутом, не в то место, не в то время.

Полковник Росс устремил на него внимательный взгляд и насторожил уши. Это трезвое небрежное замечание, при условии, что генерал Николс будет продолжать и растолкует его смысл, возможно, дало бы полковнику Россу часть тех сведений о генерале Николсе, которые он хотел бы получить. Оно могло подразумевать разочарование и в таком случае таило в себе простоту, поскольку простота присуща разочарованию.

Вполне возможно, генерал Николс довольно поздно пришел к осознанию весьма важной, хотя и избитой истины, что люди — это люди, будь они государственные деятели или мелкие сошки. У государственного деятеля есть лицо, образ, или есть спина, оборотная сторона. По природе вещей первое ассоциируется с высоким положением и высокими фразами, а второе с тем, что эвфуистично было обозначено как конечный продукт. И то и другое всегда в наличии. А что именно бросается вам в глаза, определяется тем, где вы стоите. Но если вы позволите себе вообразить, будто одно (что именно — неважно) обесценивает другое или превращает в нечто, тем самым вы открываете всю меру вашей простоты.

Генерал Николс сказал:

— По-моему, я где-то читал у одного француза: пусть вы сидите на высочайшем троне в мире, все равно сидите вы на своей заднице. Досадная помеха для вас, которая отнюдь не способствует тому, чтобы люди, смотрящие на вас, проникались к вам доверием.

Уже что-то! Проницательный, пытливый взгляд генерала Николса не упустил их человеческой уязвимости, их разнообразных душевных и физических трудностей. Вероятно, он подметил, что Образчик Бульдожьей Породы часто бывал раздражителен, поддаваясь своему изъеденному коньяком желудку, клокоча мокротой, пропахшей сигарами. Морщась, мистер Черчилль к тому же вынужден был вкушать полынь и желчь своего положения. Звонкие фразы, красивые слова могли претворить почти в великое достоинство то, что наши разосланные вдаль корабли тают, что на мысы и на дюны рушится пламя, но эти обстоятельства не давали ему занять ведущее положение. И как равного его принимали только из любезности. Подлинной его задачей было вывертываться. Его фельдмаршалы и командующие авиацией на голодном пайке людей и машин, его адмиралы флотов, утративших первенство, нервы, обнаженные почти четырьмя годами войны, в основном неудачных, помогали ему быть мужественным, гордым и в конечном счете — бессильным.

Но отделенная от него шириной стола собственная сторона генерала Николса, сильная и великая, находилась в более приятном положении и потому, понятно, сияла бодрой самоуверенностью. У нее были корабли, были люди и, кроме того, были деньги! Однако Защитник Четырех Свобод — факты жестоки! — не обладал свободой самому встать с кресла. Покинуть его он мог только с чужой помощью. Его высшие военные чины, хотя до сих пор и показывали себя достаточно способными, имели тот минус, что никогда еще не вели более или менее настоящей войны, удачной или неудачной. К тому же, хотя у них всего хватало в избытке, сидели они напротив «лиц, занимающих аналогичные должности» с пятью звездами на плечах против их четырех.

Вот так эти важные особы, по-разному обездоленные и недовольные, показали генералу Николсу, мальчику на побегушках и, быть может, не такому уж бесхитростному сосунку, как творят историю. Их переговоры, наверное, нередко казались не слишком осмысленными тем, кто не понимал их цели. Цель эта явно заключалась не в выборе разумнейшего и наилучшего образа действий. Цель была — заключение сделки, суперсделки, совокупности тысяч мелких сделок, в процессе которой обе высокие договаривающиеся стороны пытались по силе возможности получить что-то за ничего или по крайней мере дать чуть-чуть, а забрать много. Поскольку в подобных случаях кто-то обязательно должен проиграть и поскольку ни один подчиненный никогда не рискнет взять ответственность на себя, встречаться и приходить к соглашению должны были верховные руководители.

Достижение соглашения обычно тормозилось взаимными искажениями истины и достигалось с помощью уравновешивания замаскированных взяток и скрытых угроз. Простые честные люди нередко испытывают отвращение, обнаружив, что возвышенные дела чаще всего ведутся такими низменными способами. И они негодуют, потому что знают средство против такого позорного, постыдного положения вещей: пусть каждый человек будет щепетильным и великодушным, честным и благородным, доблестным и мудрым. Тогда не понадобится ни мелочно торговаться, ни запрашивать лишнего.

— Да, — сказал полковник Росс. — Да, да!

— Могу сообщить вам, — сказал генерал Николс, — что на конференции не только был назначен главнокомандующий, но и установлен день высадки в Европе. Возникали и возражения. План высадки в этом году уже был оставлен. Был сделан вывод, что воздушные силы использовались не наилучшим образом, поскольку нам вновь помешали завершить намеченные операции в намеченном масштабе и в намеченные сроки. Новая директива утвердила то, что многие считали третьесортным или четверосортным планом — это уж как взглянуть.

Генерал Николс извлек из внутреннего кармана кителя длинный плоский серебряный портсигар, и полковник Росс заметил на крышке увенчанную короной эмблему британских ВВС. Под ней было выгравировано несколько строчек, и он прочел начало: «Полковнику Джозефу Джозефсону Николсу, АА США, в знак уважения и товарищеской…»

Генерал Николс сказал:

— Положение у нас не из легких. Если операция не завершится полным успехом, причиной будет не лучшее использование авиации. Мы знаем это. Старик знает это. Мы не можем не сделать того, что, как нам известно, должно быть сделано, пусть в нашем распоряжении не оказалось всего того времени и всей той первоочередности, на какие мы рассчитывали. Мы все равно должны это сделать. Старик считает, что это в наших силах, и любой ценой мы это сделаем.

Какая-то смена выражений, какое-то движение мышц сместило светотени на лице генерала Николса, и полковнику Россу вдруг предстало — или почудилось — совсем другое, проглянувшее изнутри лицо, по-иному использовавшее те же мраморные черты. Полковник Росс решил, что где-то в памяти у него хранились смутные, зловещие, прямые или косвенные намеки, касавшиеся генерала Николса. Полковник Росс с грызущим беспокойством подумал, что вот-вот ему откроется скверная и простая правда — злобность честолюбия, холод гордости, жестокость своекорыстия. Человеческое сознание и воля, оказываясь во взаимодействии с великими событиями, часто маскирует подобные качества, прикрываясь высокой необходимостью: «Мы не можем не сделать… Мы все равно должны сделать… Любой ценой мы сделаем…»

С тревогой изучая это второе, внутреннее лицо, полковник Росс с облегчением пришел к выводу, что в основе своей оно было невинно. В нем не замечалась отполированность, искусственная бесхитростность архизлодея или архиинтригана. Его сила была в прямодушии, а не в тайных махинациях. Это лицо выглядело более осунувшимся, более старым. Оно было суровым и задумчивым — изможденное напряжением, грузом ответственности и испытаний. В глазах пряталась печаль, указывавшая на непрерывные, пусть и не очень глубокие, размышления, на долгие темные бдения, на свободные от иллюзий опасения, на ясное и беспощадное понимание природы вещей. Но печаль сочеталась с поразительной безмятежностью, без тени коварства или непроницаемого простодушия, скрывающего сомнительные планы. Генерал Николс глядел вперед спокойно, с полным правом полагаясь на точно взвешенные возможности и пределы Того, что происходит Здесь и Сейчас, и, следовательно, на готовность встретить то, что могло произойти.

Хотя эти признаки и знамения могли сулить и такое, чего ему уловить не удалось, полковник Росс сумел понять главное, о чем они свидетельствовали. Они показывали человека, прошедшего через критический период утраты последних невольных иллюзий. Время выбора настало и миновало. Пусть и в ограниченном смысле, но ему принадлежало решение либо принять новый вариант своих мальчишеских иллюзий, едва он где-либо его заимствует или сам придумает, либо попытаться жить дальше без них. Полковник Росс почувствовал прилив уважения: ведь если он не ошибся в генерале Николсе, генерал Николс избрал трудный путь и теперь обходился без них.

Люди вроде Нюда, люди вроде Деда, люди вроде самого полковника Росса, возможно, представлялись этому нагому, ничем не убаюкиваемому, простому и бесхитростному сознанию престарелыми детьми. Нюд и Дед в большей мере, а сам он (думал полковник Росс) в меньшей сохраняли, пусть и по-взрослому, сложный мальчишеский мир воображаемых персонажей, долгие-долгие, нелогичные мальчишеские мысли, мальчишеское неоправданное упоение и необоснованный ужас, рождаемые систематически неверно понимаемым положением вещей.

Генерал Николс и всегда малочисленная горстка людей вроде него следили за ними с рассчитанной отвлеченностью, не недооценивая этих упорных детей и даже не презирая их. Мальчишеским было только их сознание. Они располагали возможностями и средствами взрослых мужчин. Они были более умелыми и куда более опасными, чем в те времена, когда играли в ковбоев и индейцев, и теперь относились к своему миру выдумок с большой серьезностью. Находить его забавным или называть глупым можно только себе на гибель. Доверчивость была перекрещена в веру. Каждый взрослый ребенок решительно ставил под заклад свою жизнь и священную гордость во имя, например, марксистского нелепого культа того, на что можно было лишь уповать в будущем, или же во имя передержек христианского казуиста, априорно доказывающего существование того, чего никто никогда не видел. Все такие веры — реальность. С ними необходимо считаться, и приходится делать, что можно, подлаживаясь к ним или вопреки им.

Генерал Николс продолжал:

— Речь не о том, что военно-воздушный потенциал вообще отрицается. То, что мы сделали — вероятно, вы знаете, полковник, что благодаря применению с марта новой техники, британская авиация к июлю полностью разрушила Эссен, — и то, что мы, по всей вероятности, могли бы сделать, признается полностью. Не отрицалось, что наша стратегия была бы безопаснее, могла бы обойтись дешевле и при удачном стечении обстоятельств обеспечила бы более быстрый и полный успех. До сути я добрался не без некоторого труда, но добрался: слишком уж полный наш успех нежелателен.

Полковник Росс бросил на генерала быстрый взгляд.

— Вот что я подумал, — сказал генерал Николс. — Кое-кто и сейчас так думает. Разумеется, нам необходимо иметь отдельные военно-воздушные силы, и они у нас будут. И, может быть, есть люди, которым наш полный успех ни к чему, но они не в том положении, чтобы предпринять в связи с этим какие-либо действия. Возражения оппозиции базировались на том, что понимать под нашим полным успехом. Старик попросту предлагал разгромить к черту тылы, уничтожить военный потенциал Германии. Тогда с немецкими вооруженными силами было бы покончено. Оппозиция же считала, что покончить с немецкими вооруженными силами надо по-другому: атаковать их в лоб и разгромить. Нет, они ни разу не сказали, что способ этот столь же безопасен, столь же дешев или столь же надежен. Они сказали просто: вы хотите устроить хаос, какого еще не знала история, но кто будет наводить порядок? Ответ: мы. Если, конечно, мы не допускаем мысли — а мы ее не допускаем, — что проиграем войну. Старик сказал: вы же нас не об этом спрашивали. Вы спрашивали нас, как вынудить Германию сложить оружие, и мы вам ответили. Скажите слово, и мы сделаем это для вас. Мы сотрем их, и сотрем, и снова сотрем.

Генерал Николс чуть улыбнулся.

— Старик в своих идеях исчерпывающе последователен. Он не сказал, что это лучшее из того, что можно сделать. Он сказал только: если это надо сделать, так вот лучший способ сделать это. Естественно, имелись самые веские причины, почему рекомендованная нами стратегия не была принята. Тут, возможно, и «лучше не устраивать слишком уж большого хаоса». Ну и конечно: мы не начинаем с пустого места, у нас нет свободы рук. Уже сделанное нами не может не ограничивать того, что мы можем сделать в дальнейшем, и, разумеется, мы не можем сделать того, что нам не разрешено. Мы обязаны ждать слова команды, а если те, кому принадлежит это слово, не способны увидеть того, что видите вы, они его не скажут и нам ничего не придется делать. Откинув военный переворот, а его, насколько я слышал, никто не предлагает, нам придется обходиться тем, что они были способны увидеть. И ведь они могут быть правы. Все сводится к разным мнениям об одном и том же. Ну а то, как уже сделанное нами кладет предел тому, что мы могли бы сделать в дальнейшем, один представитель британских ВВС продемонстрировал на примере десантников.

Генерал Николс открыл портсигар. Полковник Росс сигареты не любил, но взял одну.

— После того как ответственный за выброску вышвырнет десантника в люк, — сказал генерал Николс, — дальше все зависит от самого десантника. Его приземление обеспечивается, в частности, его выучкой, его физической формой, его опытностью и способностью оценивать обстановку. Он должен быть начеку. Он должен принять нужное решение в нужный момент. А теперь предположим, он, опускаясь, обнаруживает, что ситуация скверная: что характер местности или вражеские патрули делают приземление рискованным и он, скорее всего, задание не выполнит. Как ему следует поступить? Ну, если он не круглый идиот, такой десантник влезет назад в самолет и попробует спрыгнуть в другом месте.

Генерал Николс чиркнул спичкой, поднес огонек к сигарете полковника Росса и сказал:

— Что сделал Нюд, судья? Смылся?

Полковник Росс, устремив взгляд на прикрытый ладонью огонек спички, втянул полный рот пресноватого дыма.

— Я толком не знаю, генерал, — сказал он. — Нюд не у себя, и он никого ни о чем не предупредил. Дед пытался его найти, но не сумел. Так что, возможно, Нюд отправился полетать. Ему есть что обдумать. Когда мы разговаривали в столовой, я видел, что он еще с этим делом ничего не решил. Потому-то он и перекинул его на меня. Чтобы я удерживал равновесие, пока он все обдумает.

— Вы решили не проводить разбирательства? — сказал генерал Николс.

— Я решил не проводить его сегодня утром, — сказал полковник Росс. — Я уже все обдумал. Когда проведешь в судах, генерал, столько времени, сколько провел я, то всегда предпочитаешь дела до судов не доводить. Стоит начать этот процесс, и он обретает самостоятельность — вот как десантник вашего друга, уже прыгнув. Едва наш полицейский предъявит обвинения, мы начнем вести протокол. Поскольку протокол не может не выявить то или иное, неминуемо последует то или иное. И пока еще от нас зависит, иметь или не иметь, я подумал, что нам стоит подождать и поразмыслить. Может быть, Нюд что-то сообразит. Может быть, я что-нибудь соображу. Даже Вашингтон предположительно может что-нибудь сообразить.

— Судья, — сказал генерал Николс, — мне кажется, вы все придаете этому излишне большое значение. Во всяком случае, Нюд придает. Он неверно понял точку зрения Вашингтона. И знает это. Вероятно, вы уже заметили, судья, что Нюд несколько импульсивен. Сегодня утром Нюд просто дуется. И понял он неверно — нарочно. Для того, чтобы иметь повод дуться. Ведь никто же не винит Нюда в том, что произошло. При нынешней ситуации это — или что-нибудь вроде этого — не случиться не могло. Так при чем здесь Нюд? Ситуацию ведь создал не он. Неужели Старик, военное министерство или еще кто-нибудь способны возложить на Нюда ответственность за то, что, по убеждению белых южан, неграм нельзя предоставлять общественного или военного равенства, или за то, что неграм не нравится, чтобы с ними обходились как с животными? Ситуация эта нам мешает, и мы предпочли бы обойтись без нее, но никто не ждет от Нюда, чтобы он нашел выход из нее.

«Дуется» было хорошим определением для поведения Нюда, и генерал Николс употребил его не с пренебрежением, а дружески. Тем не менее полковник Росс ощетинился с раздражением, уже достигшим предела из-за утренних забот и неприятностей — настолько многочисленных, что держать их в уме все одновременно было невозможно. Но, сосредоточиваясь на одной, он непрерывно ощущал тягостное давление остальных, дожидающихся, пока у него найдется минута рассмотреть их подробнее. А рассмотреть подробнее некоторые из них значило еще больше, еще глубже ощутить собственную вину. Другие же просто вновь возбудят в нем гнев на чью-то неизвинительную глупость. Поучительные рассуждения генерала Николса о «нынешней ситуации», благодушная философская отвлеченность, мгновенное сведение к нулю неисчерпаемых неприятностей полковника Росса небрежным указанием, что всему этому придается излишне большое значение, вывели полковника Росса из себя. Он сказал:

— Я не уверен, генерал, насколько мне или Нюду ясно, чего, собственно, ждут от Нюда? Или это и Вашингтону не слишком ясно?

Грубый, вызывающий тон, признал про себя полковник Росс, был неуместен. Генерал Николс поглядел на него задумчивым взглядом, который, хотя и не выражал неудовольствия или досады, несомненно, был недоуменно критичным и прятал удивление вместе с неизбежным грозным вопросом: этот сварливый старец как будто упрямится? Он намерен вставлять палки в колеса?

Расстроившись точно так же, как он расстроился, едва намекнул капитану Коллинзу на двусмысленность его отношений с мисс Криттенден, расстроившись оттого, что по собственному безрассудству оказался заведомо не прав, полковник Росс тотчас ощутил все мучительные следствия своей вспышки. Он предал свои седины, утратил бесценный апломб, даримый самоуважением, потерял твердость мысли, так как сознание собственной неправоты лишило его всякой опоры, и рассудок уже не находил для него ничего, кроме подленького совета: «Поберегись, как бы не зайти слишком далеко!»

Генерал Николс поднес руку к глазам и осмотрел ногти. Он сказал невозмутимо:

— Для газет и прочего требовалось сформулировать подход к проблеме. Подход этот был рассмотрен, одобрен и объявлен. Нюд и все остальные будут идти в ногу. Если неподвластные ему обстоятельства, несчастный случай, непредвиденные осложнения собьют его с шага, ему следует как можно быстрее вернуться в свой ряд и вновь попасть в ногу с остальными. Только и всего. Никто не ждет от Нюда невозможного. Никто не ждет, чтобы он ломал себя, подвергался унижению. От него ждут, чтобы он, насколько позволяют остальные его обязанности и воинский долг, сглаживал, а не раздувал. Не думаю, судья, что мы тут расходимся во мнении. Меня в этом убеждает все, что вы сказали о принятых вами мерах.

— Настоящего плана у меня, пожалуй, нет, — сказал полковник Росс. — Он далеко не полон. И возможно, ничего не дает. Собственно, он практически исчерпывается следующим. Слушая Деда, я подумал, что мне следует поговорить с Уиллисом. Кстати, отца Уиллиса оповестили, что его сын в госпитале, и он должен вот-вот приехать. Я послал офицера встретить его. По-моему, мне стоит поговорить и с ним.

— Вручив мальчику его орден, — сказал генерал Николс, — я с поклоном покину сцену, и вы сможете побеседовать с ним. Мне кажется, он порядочно выигрывает — все, чего он добивался, все, что вот-вот получит, если больше неприятностей не будет, если он вам поможет. Я бы не стал обращать особое внимание на мнение Деда о том, что слишком уж жирно, а что — не слишком.

— Мне это не очень нравится, — сказал полковник Росс.

— Мальчик, по-видимому, вполне справедливо в претензии, — сказал генерал Николс. — Но, мне кажется, вопрос для него стоит так: настолько ли эта претензия ему дорога, чтобы ради нее отказаться от группы средних бомбардировщиков, от минимум трех повышений в звании, от своей фамилии в газетах и всего прочего. Это просто констатация факта. Мне кажется, тут нельзя усмотреть ни подкупа, ни угрозы.

— Попытаюсь не усмотреть, — сказал полковник Росс. — Если он не усмотрит. — И он угрюмо замолчал.

Генерал Николс сказал:

— В Нюде есть это, судья, и всегда было. Вот вы, и вот Дед — вы его знаете, вы работаете для него и ставите себя под удар ради него. И вы, и другие люди. Так было, так есть. Старик это знает. Человек не способен сделать все сам, то есть если то, что он делает, чего-то стоит. До известного предела — безусловно, но дальше очень важно, много ли готовы сделать для него другие люди. — Он задумчиво умолк, а потом сказал: — Насколько мне известно, ничего конкретно еще не решено. Старик не планирует операций вокруг какой-либо данной личности. Водить самолеты — рискованное занятие, как и война. И нельзя заранее знать, кто именно окажется на месте, когда придет время. Могут измениться обстоятельства, и вам потребуется другой человек. Может измениться и сам человек. Кто-то другой подойдет лучше. Но Старик всегда планирует, исходя из альтернатив, из вероятностей, взвешенных далеко наперед. Я сказал, что, насколько мне известно, ничего конкретного еще не решено. Собственно говоря, я в этом уверен, так как время для решений еще не подошло, но мне кажется, для Нюда намечается вот что.

Генерал Николс аккуратно положил сигарету в пепельницу на дверце, устремил взгляд на проносящийся мимо сосновый лес, пронизанный солнцем, и сказал:

— Мне кажется, Старик думает поручить Нюду авиацию поддержки при вторжении на Японские острова, когда и если это произойдет. Что будет даже изящно. Американская авиация не откажется получить свою долю того, что подразумевает фраза «Я вернусь!» — Он перевел взгляд с проносящихся мимо сосен на полковника Росса. — Сперва отзывать Нюда домой в этом году не предполагалось. Нюд достаточно весомо доказал в Северной Африке, что лучшего руководителя широкомасштабными операциями истребителей у нас нет. Истребителям предстояла важнейшая задача… и предстоит. Вы догадываетесь какая. В ближайшие месяцы мы получим усовершенствованные самолеты и будем сопровождать бомбардировщики весь путь до цели. Разумеется, Нюд был не единственным и даже не первым, кто понял, что без этого нам не обойтись, но выношено все это им. Он взялся за дело. Он сумел наладить небольшие пробные вылеты. По их результатам он разработал тактические основы и отличный оперативный план. Штабу ВВС его план понравился. Вот тогда-то Старик и представил его к производству в генерал-майоры. Не знаю, что именно говорил вам об этом Нюд.

— Ничего, — сказал полковник Росс. — Нюд о себе почти не говорит, генерал. Конечно, все знают, чего он добился в Африке. Кое-что об этом он мне говорил, но и только.

Генерал Николс сказал:

— Нюд получил вторую звезду, был отозван из Африки незадолго до завершения операции и отправлен в Англию. Затем Старик передумал. И мне кажется, я знаю почему. Нюд требовал, чтобы ему самому было разрешено летать в сопровождении. И в Африке он, знаете ли, все время это проделывал. Разумеется, некоторые операции ему нужно было наблюдать воочию, ну и, что сам командующий летит в сопровождении, было полезно для поддержания боевого духа, особенно в первые дни, но Нюд прямо-таки не вылезал из-за штурвала. Ему словно бы это просто нравилось. Старик не желал, чтобы он вот так же летал и над Германией. Нам нельзя допустить потерю всего, что знает Нюд, ради того, чтобы он узнал чуть больше. Слишком велика ставка при неоправданно большом риске. И в любом случае если Старик что-то сказал, то все. Поверьте мне, спорить с ним вы не будете.

Генерал Николс перевел дух. Он сказал:

— И потому представилось разумным забрать Нюда домой, перестать вести войну только его руками, дать ему поостыть. К тому же для АБДИПа здесь в Оканаре был необходим как раз такой человек. Уж кто-кто, а Нюд досконально знает, чего требуют боевые действия, и потому все очень мило согласовывалось. Я знаю, Старик беседовал с Нюдом, и Нюд остался доволен. Видимо, идея заключается в том, чтобы Нюд затаился, пока мы не высадимся в Европе, а тогда отправить его в тактическую воздушную армию, но не на командную должность, а просто понаблюдать, во что выливается сотрудничество воздух — земля. Едва мы вступаем в Германию, Нюда тут же забирают домой — заняться истребителями для Японии. Вот что, по-моему, зреет, судья. Или может зреть.

— Да-да, — сказал полковник Росс.

Напряжение, с которым он слушал, на миг сменилось раздумьем. Следует ли все это тоже принять за простую констатацию фактов, без намека на подкуп или угрозу? Однако он не стал размышлять над этой загадкой — если загадкой, — а сосредоточился на чем-то словно бы побочном, лежащем вне этой линии мыслей или скрытом за ней, но неотъемлемо связанном с другой линией, с постоянной неизбывной заботой, которая в сознание допускалась редко, но все время подслушивала у его порога, выхватывая все, чем могла воспользоваться. И теперь эта неизбывная забота уцепилась за мимоходом оброненные слова генерала Николса «едва мы вступаем в Германию». И радостно воспрянула, открыв себя и в своей радости выдав, что на протяжении разговора выхватила не одно только это.

Подслушивающая забота услышала и затрепетала, когда генерал Николс упомянул свое сомнение, что высокое начальство в Квебеке намерено использовать авиацию наилучшим образом. Она услышала и испуганно съежилась, когда генерал Николс объявил, что тем не менее это будет сделано любой ценой. Когда она узнала, что истребители вскоре начнут сопровождать бомбардировщики до самой цели, ее бросило в жар и в холод: с одной стороны, новая гарантия безопасности, а с другой — ужасающая опасность, сопряженная с этим решением. И вот теперь она услышала, что в Квебеке и в Вашингтоне среди посвященных сомнений не было, не было никаких «если». А уж они должны знать. И раз никаких серьезных возражений они не находят, значит, слава Богу, дело у нас идет на лад. Опознанная мысль на мгновение воплотилась в зрительный образ: его сын Джимми в такой беззащитной на вид, ничем не укрытой прозрачной кабине, скорчившись, прижимает глаз к окуляру бомбардировочного прицела. И ни он, ни самолет, курс которого он в эти секунды контролирует, не могут свернуть ни на йоту, не могут уклониться ни на дюйм, а зенитные орудия внизу, накапливая и корректируя данные пристрелки, с изумительной точностью бьют и продолжают бить по еле ползущей беззащитной цели.

— Значит, они вызвали Нюда домой для отдыха. Они считают, что у него для этого есть все, что требуется? — спросил полковник Росс.

— Иначе они считать не могут, судья, — сказал генерал Николс. — Я ни разу не слышал, чтобы это формулировалось официально, но из практики мне известно, что по-настоящему отдыхают во внутренней зоне только те, для кого не находится полезного применения. Нюд здесь полезен — крупный административный пост, и это должно быть полезно ему. Нюд знает, что его не перевели на запасной путь, не положили на полку. Все это служит главной цели. Не думаю, чтобы хоть кто-нибудь — включая и самого Нюда — считал его администратором. И из него вовсе не хотят сделать администратора. Однако ему необходим опыт, которого можно набраться, решая непрерывно сыплющиеся на тебя проблемы, подбирая именно таких людей, какие могут наиболее успешно с ними справиться. Умение абсолютно необходимое, чтобы руководить таким большим соединением, как все воздушные силы. У Старика зоркий глаз. Нюд будет полезен для АБДИПа, а АБДИП — для Нюда.

— Его жена и моя жена, — сказал полковник Росс, — считают, что было бы чудесно, если бы ему дали несколько недель отпуска, чтобы он мог уехать куда-нибудь и ничего не делать. Они думают, что Вашингтон, если вы рекомендуете это, даст свое согласие.

— Судья, — сказал генерал Николс, — подобная рекомендация ни к чему хорошему не приведет. Нюду требуется отпуск? Ему надо бы на несколько недель уехать куда-нибудь? Они захотят узнать причину. Не забывайте, забот и неприятностей у Вашингтона выше головы — хотя в действующей армии, я знаю, в это никто не верит. И добавочных неприятностей они не потерпят. Они даже способны выйти из равновесия, хотя Старик, правда, этого не допустит. Никому не дозволено становиться источником новых забот. Примером служит полковник Вудман. Его, как вы знаете, собирались убрать. Пожалуй, можно сказать, что на него сыпались и сыпались всякие мелкие неприятности, и он позволил себе выйти из равновесия. Селлерс относительно не так уж важен, и штаб командования прикрывал Вудмана от Вашингтона, но до тех пор, пока Вудман не нарушил субординации. Короче говоря, они не любят узнавать, что кому-то нужен отдых. В их сфере это всегда скверная вещь.

— Но ведь еще более скверно, когда кто-нибудь вроде Вудмана всаживает себе пулю в лоб, — сказал полковник Росс.

— Если бы Старику доложили о Вудмане, он уже давно бы освободил его от должности, — сказал генерал Николс. — Но докладывать ему все невозможно — для этого никаких суток не хватит. А потому другим приходится брать на себя ответственность, решая, что ему необходимо доложить, а что не нужно, или, может быть, даже никак не следует.

— Это я понимаю, — сказал полковник Росс.

— Да, конечно. Ну так двое-трое взяли на себя ответственность в деле с Вудманом. Они знали, стоит Старику узнать, что Вудман позволил мелочам одолеть себя, с Вудманом будет кончено. Сейчас времени отдыхать нет. Каждый должен сам справляться и держаться любой ценой. Немножко напоминает наш принцип обучения летчиков. Мы об этом помалкиваем, но вы знаете и я знаю, что много лучше и экономичнее навалить на мальчика все сразу, заставить его жать на всю катушку. Если на то пошло, лучше дать ему разбиться в учебном самолете здесь, дома, чем нянчить его, чтобы он разбил истребитель на фронте.

Машина приближалась к перекрестку, где дорога с территории выходила на шоссе в Оканару за аэродромом и базой. По шоссе грузно двигался к перекрестку кран на гусеничном ходу с длинной стрелой. Первым его увидел полковник Росс, и почти сразу же — шофер. Он наклонился и включил сирену штабной машины. Кран остановился, покачивая стрелой, и они повернули на север, опередив его.

Полковник Росс нахмурился и инстинктивно потянулся отодвинуть стекло, отделявшее его от шофера. Мощные гусеницы тяжелого крана ломали покрытие шоссе, и, уж конечно, управление шоссейных дорог штата этого им не спустит.

— Хотите остановиться? — спросил генерал Николс.

Полковник Росс достал из нагрудного кармана записную книжку и ручку.

— Нет. Не стану вас задерживать, генерал, — сказал он и записал номер инженерного корпуса под белой звездой на кабинке. — Не понимаю, о чем они думают. Им даны строгие инструкции не водить тяжелые гусеничные машины по шоссе. Но они ни с чем не считаются. Не удивлюсь, если он так и ехал по шоссе от ворот номер три добрую милю…

— Как вижу, нам придется остановиться так или иначе, — сказал генерал Николс. Тормоза взвизгнули — шофер вжал педаль в пол. За поворотом, замаскированным высоким кустарником, посередине шоссе стоял многоколесный прицеп на низкой подвеске. А прямо перед их машиной высилась свалившаяся с прицепа огромная груда металла — изуродованный фюзеляж и оторванные крылья бомбардировщика-штурмовика А-20, выкрашенного черной краской, как ночной истребитель. Стоящие рядом без дела сержант и двое рядовых оглянулись на визг тормозов.

Полковник Росс распахнул дверцу машины и вылез. Позади него за поворотом виднелась стрела крана, приближающаяся судорожными толчками. Полковник Росс повернулся и поднял обе ладони — сигнал выруливающему крану остановиться. Но, хотя он видел, что крановщик в кабинке смотрит на него, сигнал этот, должно быть, не был известен в инженерных частях. Кран продолжал ползти вперед.

Полковник Росс повернулся и крикнул:

— Сержант! Идите сюда. Кто здесь распоряжается?

Сержант испуганно отдал ему честь.

— Вроде бы я, сэр. То есть сейчас. Лейтенант ушел звонить. А назад не вернулся. А потом капитан… фамилии его я не знаю. Инженер с базы, пришел и ушел. Мы ждем вон того крана, сэр. Сами-то мы ничего сделать не можем…

— Когда вы блокируете дорогу, — сказал полковник Росс, — всегда выставляйте регулировщика. Ведь из-за поворота прямо натыкаешься на эти обломки. Могла бы произойти катастрофа. Давай-ка, сынок, — сказал он рядовому, — бегом к перекрестку! И скажи крановщику, чтобы он остановился, дал задний ход и съехал с шоссе. В машине генерал Николс, заместитель начальника штаба ВВС, а вы его тут заперли. — Он повернулся к сержанту. — А вообще, что это за… A-а, это тот, который упал у Пайн-Вью ночью в понедельник?

— Да, сэр.

— Ну а что произошло? Как вы его уронили?

— Свалился, сэр.

— Не вписался в поворот?

— Да нет, сэр. С этим такого быть не может. Думается, погрузили не очень чтоб.

— Как же это допустили?

— Не знаю, сэр, — сказал сержант. — Грузили не мы. Когда его вчера нашли, туда отправили наряд. Ну, они и грузили. Кончили, думается, уже ночью, а место там тяжелое, заросли, болото. Так что, наверное, побоялись в темноте оттуда выбираться. Наряд увезли, а нынче утром лейтенант Уокер отвез нас туда в джипе.

— Я все-таки не представляю себе, как обломки могли скатиться с такого широкого прицепа, если только вы не превысили скорость на повороте.

Сержант сказал:

— Когда я их только увидел, полковник, мне показалось, что они плохо закреплены. Клиньев подложили много, тросом опутали, только мне показалось, что закреплены они плохо. Я сказал лейтенанту, как бы они не сдвинулись, а он говорит, ничего, ну вот и… — В голосе сержанта прозвучало праведное и вполне понятное негодование.

Рычание тяжелого мотора у них за спиной не только не оборвалось, но все нарастало, и полковник Росс обернулся. Кран продолжал приближаться. Солдат, которому он приказал бежать туда, теперь бежал обратно.

— Он говорит, сэр, там кювет такой глубокий, что съехать нельзя, а тут, может, и удастся. Он поглядит.

— Хорошо, — сказал полковник Росс. — Бегите к перекрестку и никого дальше не пропускайте. — Он вернулся к машине. — Боюсь, мы застряли, генерал. Когда кран уберут с шоссе, мы сможем развернуться и проехать через дальние ворота.

— Прекрасно, судья, — сказал генерал Николс, открыл дверцу и вылез. — Ударился как следует, — сказал он, с интересом поглядев на разбитый А-20, и направился к нему.

— Наш, — сказал полковник Росс. — Мы потеряли его в начале недели. Случается. Обычная ночная тренировка в перехвате — два звена в воздухе, и никто ничего не заметил. Этот просто не вернулся. Обнаружить его удалось не сразу. С воздуха черная краска его сильно камуфлирует…

Остановившись у самолета рядом с генералом Николсом, полковник Росс ощутил, что от фюзеляжа исходит тошнотворно-липкий запах. Видимо, внутри кровь натекла большой лужей и засмердела от жары.

— Что же, как вы заметили, генерал, — сказал он, — лучше здесь, чем там. Однако это был один из надежнейших наших экипажей. Они исполняли обязанности инструкторов. Мы не знаем, что могло с ними произойти.

— Хм! — сказал генерал Николс, видимо тоже уловивший сладковатый смрад. — «Был» — это верно. Но он не горел. Вероятно, у них кончилось горючее.

— Вероятно, — сказал полковник Росс.

Он чувствовал, как солнце печет ему шею и кисти. Капли пота непрерывно собирались под мышками и стекали, щекоча ребра. Капли пота катились по лбу и начали просачиваться сквозь брови, так что черные изуродованные обломки, неподвижно перегородившие шоссе, теперь словно колебались за пленкой пота, заливающего ему глаза. Он вытер их. На черном носу самолета сбоку лихо отплясывал с голой девицей нарисованный багровой краской скелет. Под ним кудрявились слова «Тарфу Тесси».

Полковник Росс сглотнул: душный запах разлагающейся крови был невыносим — сколько же там натекло крови, если она не высохла за неделю. Что поделать, сотни самолетов кончают так — здесь в Оканаре лежат на кладбище десятка два — вернее, то, что от них осталось. И будут еще сотни. Помочь ничем нельзя, а примешивать личные чувства к безличным фактам бессмысленно. Полковник Росс умел не смешивать их, храня внешнюю невозмутимость. Но как он мог совладать с подсознательной потребностью соотносить со своей неизбывной заботой все, что как-то с ней соотносилось? Где-то в разбитом самолете, и, может быть, очень скоро, кровь, вылившаяся из ран его сына Джимми, будет смердеть точно так же.

Притворяться перед собой, будто он и тогда сумеет столь же практично отделить чувство от факта, было бы бесполезно, а потому его невозмутимость могла быть только внешней, пряча мучительные угрызения и стыд. Телеграммы отправили вчера. Вчера вечером или сегодня утром люди, для которых вот это означало своего Джимми, вскрыли их и прочли. Ну, может быть, у них достанет философского спокойствия вздохнуть: «Что поделать!»

Рев мотора у него за спиной смолк. Полковник Росс, все еще сглатывая тошноту, оставил генерала Николса у обломков и пошел к крану. Громоздкая махина прижалась к обочине, и мимо нее можно было проехать.

Полковник Росс откинул голову, глядя на кабину, на высунувшегося из нее краснолицего техника 3 класса. Он набрал воздуха в легкие и сказал:

— Сынок, разве вам не известно, что инструкция запрещает водить гусеничный транспорт по дорогам с покрытием? Оглянитесь-ка! Вы раскрошили покрытие.

Техник сказал с оскорбленным видом:

— Ну а что мне было делать, полковник? Мне приказано пригнать его сюда по шоссе. Я и пригнал.

Полковник Росс сказал:

— Вы могли бы проехать вдоль ограждения базы с внутренней стороны, снять секцию ограды и выехать прямо сюда. Кто распорядился, чтобы вы вели кран по шоссе? Кто дал вам такой приказ?

И снова полковник Росс достал из нагрудного кармана записную книжку и карандаш.

VII

Натаниел Хикс несколько расстроился, когда в приемную госпиталя вошел полковник Росс с каким-то генералом. Натаниел Хикс рассчитывал сразу же зайти из госпиталя в отдел полковника Росса. Он рассчитывал найти полковника Росса там. Он рассчитывал найти его свободным. Полковник Росс благожелательно осведомится у капитана Хикса, чем он может ему служить. Капитан Хикс сообщит ему с почтительным прискорбием о том, что генерал Бил передумал, и возьмет на себя смелость объяснить, как жаль бросать проект на этой стадии. Капитан Хикс все обдумал и взвесил самым тщательным образом. Если бы генерал Бил все-таки дал ему разрешение продолжать, то они сумели бы поместить именно такой материал, какой, как было сказано, требуется Вашингтону, в нескольких хороших журналах. Далее, капитан Хикс обдумал пожелание полковника Росса дать что-то о генерале Биле лично и нашел нужный подход. Тут полковник Росс скажет, что он совершенно согласен и сейчас же пойдет с этим к генералу, и не сомневается, что…

Но полковник Росс, сопровождающий заезжую шишку, очень нескоро освободится для того, чтобы выслушивать соблазнительное описание радужных перспектив. Вполне возможно, что поговорить с полковником Россом сегодня вообще не удастся. Скверно! Когда хочешь протестовать, всегда лучше протестовать немедленно. Медля, утрачиваешь убедительность: если ваши доводы столь бесспорны и неопровержимы, почему вы так долго их подыскивали?

Как ни важно было найти полковника Росса в нужном месте в нужное время, еще важнее было застать полковника Росса в нужном расположении духа — восприимчивом и благожелательном. Натаниел Хикс не был уверен, что правильно истолковал взгляд полковника Росса, но, во всяком случае, полковник Росс увидел его и вспомнил. Без всякого сомнения. Взгляд, которым полковник Росс, войдя, педантично обвел приемную, задержался на Натаниеле Хиксе и мистере Уиллисе. Выражение лица полковника Росса словно бы и не изменилось, но, пожалуй, суровость чуть-чуть посуровела, насупленные седые брови насупились чуть больше.

Эту перемену — если перемена была — Натаниел Хикс мог объяснить несколькими причинами, одна другой тревожней. Например, он ведь только уповал, что решение генерала Била неизвестно полковнику Россу. А ведь решение это мог принять сам полковник Росс, едва прочел копию чудесного письма. Он ведь мог счесть, что оно выходит далеко за рамки желаний или намерений генерала Била и что представление его в канцелярию генерал-адъютанта было чистейшей наглостью.

Или же свою роль сыграло то, что по злополучному стечению обстоятельств Натаниел Хикс оказался тут в обществе мистера Уиллиса. Полковник Росс мог и не знать, кто такой мистер Уиллис, но он, несомненно, знал, что капитан Хикс был свидетелем вчерашнего инцидента с цветными офицерами. И не исключено, что он с раздражением спросил себя, какого черта Хикс сидит тут с этим цветным штатским.

К этому моменту полковник Росс и генерал пересекли приемную и, пройдя между барьерами, удалились по центральному коридору. Когда бдительный рядовой скомандовал остальным встать, мистер Уиллис открыл было рот, да так и не закрыл его, провожая взглядом спутника полковника Росса. Теперь он спросил, кто это такой.

Натаниел Хикс, занятый своими мыслями, ответил, что это генерал.

Все еще не сводя глаз с проема коридора, в котором скрылась элегантная подтянутая фигура в генеральской форме, мистер Уиллис сообщил, что кроме сенаторов он в ресторане часто обслуживает одного генерала.

— Совсем уже старичок, — сказал он. — И мундира не носит. Вы его знаете? — Он назвал фамилию, которая смутно ассоциировалась в памяти Натаниела Хикса с прошлой войной. — Очень разборчивый. Говорит мне: «Роберт (меня Роберт зовут), вы ведь этих омаров видели? Так возьмите того, который для себя отложили, и подайте его мне…» — Лицо мистера Уиллиса омрачилось. — У меня и его письмо есть. В военное министерство. О Стэнли…

Натаниел Хикс сказал:

— Извините, меня на минуту, мистер Уиллис…

У входа в коридор показался полковник Росс. Один. Он посмотрел прямо на Натаниела Хикса и сделал ему знак. Натаниел Хикс встал и направился к нему. Полковник Росс молча прикоснулся к его руке и отвел на несколько шагов в глубь коридора.

— Хикс, кто это с вами? Отец Уиллиса?

— Кажется, да, сэр.

— Что значит «кажется»? Да или нет?

От такого резкого выговора Натаниел Хикс покраснел. Он сказал:

— Это значит, что я вижу его впервые. Он заговорил со мной, показал мне некоторые документы, касающиеся, как он сказал, его сына, лейтенанта Уиллиса… — Он умолк, осознав, что тоже взял резкий тон. И вспомнил, что ему вовсе не нужно сердить полковника Росса, который и без того раздражен. Полковник Росс сказал:

— Произошло что-то непонятное, Хикс. Я послал капитана Коллинза из службы общественной информации встретить мистера Уиллиса на станции. Так при чем тут вы и что стало с Коллинзом?

— Я проводил в госпиталь офицера, у которого внезапно заболела жена, сэр. По-моему, капитана Коллинза, о котором вы говорите, я знаю в лицо. Здесь я его не видел.

— И на станции тоже не видели?

— Я не был на станции, сэр. Я ездил с этим офицером в «Олеандровую башню», а оттуда привез его сюда на моей машине. Почти два часа назад.

Взгляд полковника Росса был сокрушающе суровым, и, к своей досаде, Натаниел Хикс вдруг испугался — словно преступник на скамье подсудимых, подумал он. Полковник Росс спросил:

— Ну, в таком случае кто привез мистера Уиллиса сюда? Вам об этом что-нибудь известно?

Натаниел Хикс замялся. У него не было ни малейшего желания навлекать неприятности на лейтенанта Эдселла — даже наоборот. И не потому, что Эдселл ему нравился, что он хотел ему помочь, а как раз потому, что Эдселл ему не нравился и его нисколько не огорчило бы, если бы у Эдселла случились неприятности, на которые он всегда напрашивался. Это скверное или, во всяком случае, не лучшее чувство и вынудило его уклониться, не сделать и не сказать ничего такого, в чем осведомленный скептический наблюдатель со стороны мог бы усмотреть злобу или сведение счетов.

Заметив его колебания, полковник Росс сказал:

— Хикс, вы тут тоже замешаны? Вы содействовали появлению Уиллиса здесь?

В его тоне был досадливый упрек, гневное разочарование, и Натаниелу Хиксу трудно было их стерпеть. Из щепетильности он попытался умолчать об Эдселле, увернуться от необходимости назвать его, но он не желал, чтобы полковник Росс, чье доброе мнение именно теперь было ему так нужно, хотя бы на минуту поверил, будто он «тут тоже замешан» — точно еще один хитрый подстрекатель вроде Эдселла, точно пособник Эдселла в неуклюжих и самодовольных усилиях Эдселла показать им всем.

Натаниел Хикс сказал:

— Я не знаю, что, собственно, происходит, полковник. Но в любом случае никакого отношения к этому я не имею. Я могу предположить, кто привез сюда Уиллиса…

Полковник Росс сказал:

— Я знаю, кто телеграфировал ему и кто послал ему деньги на билет. А что еще вам известно? Чего, собственно, добивается этот Эдселл? Как вы думаете, он причастен к тому, что произошло вчера в клубе?

— Нет, не думаю, — сказал Натаниел Хикс. — Я почти убежден, что утром он об этом ничего не знал. Во всяком случае, о том, что именно случилось. Он расспрашивал про это меня и капитана Уайли. Затем он отправился на станцию. Для чего, он объяснять не стал.

— Очевидно, он опередил капитана Коллинза. Так значит, мистер Уиллис приехал сюда с ним. Куда отправился Эдселл?

— Он сказал, что идет к начальнику госпиталя, сэр. Чтобы организовать мистеру Уиллису свидание с сыном.

— Это мы уже организовали, — сказал полковник Росс. — А увидеть начальника госпиталя Эдселлу будет затруднительно. Начальник госпиталя сегодня утром очень занят. Так что мы освободим Эдселла от забот о мистере Уиллисе. — Он задумчиво посмотрел на Натаниела Хикса. — Со мной был генерал Николс, и я не хочу заставлять его ждать. Попросите мистера Уиллиса сюда. Будет лучше, если он это увидит. И вы идите с ним.

Что «это» Натаниел Хикс понятия не имел, но с тревогой догадывался, почему полковник Росс позвал и его. Чтобы приглядывать за ним. Полковник Росс не желает, чтобы он дождался тут Эдселла, из чего, видимо, следует, что полковник Росс не вполне ему поверил и не очень на него полагается.

Он вышел из коридора и, подойдя к мистеру Уиллису, сказал:

— Полковник Росс сейчас отведет вас к Стэнли.

Мистер Уиллис вскочил.

— И лейтенанта мне ждать не надо? — сказал он.

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Идемте.

Полковник Росс пожал руку мистеру Уиллису и сказал:

— Я инспектор авиации. Когда я узнал, мистер Уиллис, что вы должны приехать, я послал за вами машину, но, боюсь, вы с ней разминулись.

— Лейтенант меня хорошо довез, — сказал мистер Уиллис. — В такси. А потом мы еще пешком шли. Да неважно, раз я тут. Вот только я там чемодан оставил. Его никто не унесет?..

— Об этом мы позаботимся, — сказал полковник Росс. — Хикс, пожалуйста, принесите чемодан сюда и поставьте за барьером. Дежурная за ним присмотрит.

Когда Натаниел Хикс вернулся, полковник Росс говорил:

— Здесь сейчас генерал Николс, мистер Уиллис. После церемонии вы сможете провести со Стэнли весь день. Вы слышали, что он получил травму?

— Слышал, — сказал мистер Уиллис, тяжело переступая с одной плоской официантской ступни на другую. — Я знаю.

С выразительностью, которая поразила Натаниела Хикса, потому что средства, с помощью которых она достигалась, были такими простыми и такими малочисленными, мистер Уиллис объяснил, что, по его мнению, он знал.

На широкое обрюзглое лицо, отвернутое в горечи, легла тень, темные глаза закрылись, угрюмо глядя куда-то вовнутрь, губы уныло сомкнулись под широким, почти утиным носом. Не смирившись с жизнью в земле Египетской, но и не тратя сил на бесполезные протесты, он оплакивал вновь давший о себе знать феномен оскорблений и насилия, которому не находил объяснений, оплакивал горе своего народа, которому не мог помочь.

— Его избили, — сказал он. — Искалечили.

Натаниел Хикс, уже слышавший его жалобу, видевший его слезы, совершенно растерялся. От стыда он не находил, что ответить. Какой тут мог быть ответ?

— Нет-нет, мистер Уиллис, — сказал полковник Росс. — Со Стэнли ничего серьезного не случилось. Мне очень жаль, что вас так расстроили. Его никто не избивал, даже драки не было. Так, небольшая стычка, и другой офицер ударил Стэнли. Начал тот, другой, и очень Сожалеет и хочет извиниться. Что-то у них в воздухе произошло — какое-то недоразумение. Ну, тот и вспылил. Вы же знаете, что такое молодежь, мистер Уиллис. Нос у Стэнли порядком распух, но все заживет без следа.

Нет, это не был ответ на глубинный вопрос, но дан он был с полным спокойствием и разрешал непосредственную проблему. Одновременно, потому что он был дан властным тоном и с властным выражением, этот ответ обрел полновесность, что-то отбрасывая, предлагая что-то. Жалоба мистера Уиллиса мягко отбрасывалась, мистер Уиллис получал лестное предложение: если мистер Уиллис подчинится, он приобщится к достоинству и уважаемому положению полковника Росса, готового с радостью признать его равным.

Мистер Уиллис уловил это. Угрюмые глаза повеселели, но, все еще отворачивая лицо, он сказал:

— Так значит, у него никаких неприятностей нет? У Стэнли?

— Как раз наоборот, — сказал полковник Росс. — Можете не сомневаться, ему не дали бы ордена, если бы не были им довольны. Командующий армейской авиацией, когда прочел рапорт, лично представил Стэнли к кресту «За летные боевые заслуги», отдавая должное тому, как он спас собственный самолет и еще два других. Стэнли сообщил вам о своем подвиге?

Мистер Уиллис, воскреснув, сказал:

— Он мне написал. Те двое боялись попробовать, а он не струсил. Он написал, что показал им.

— Да, — сказал полковник Росс. — Вы должны очень им гордиться.

Наблюдая простоту этих маневров, безупречную твердость, которая подчиняла мистера Уиллиса и, подчиняя, ласкала его и нежила, Натаниел Хикс начал с любопытством догадываться, куда они направляются. Он без всякого сожаления начал осознавать, что, хотя Эдселл, возможно, и был прав в своем часто демонстрируемом убеждении, будто нет дурака глупее старого дурака, однако помимо старых дураков существуют и умные старики.

Вы самодовольно радуетесь тому, как ваше молодое хитроумие и энергичная предприимчивость озадачили старикашку и закрепили за вами преимущество, которого он вам давать не собирался, а он в полном спокойствии обозревает ваше преимущество, затем озирает долгий опыт, который есть у него и которого нет у вас, и обычно находит очень простой способ подставить вам ножку, отобрать у вас преимущество и сделать его своим.

Полковник Росс сказал:

— Вы, конечно, знаете и то, что у Стэнли есть много шансов стать командиром группы бомбардировщиков, которую мы хотим создать. Это очень ответственный пост, и, прежде чем его назначение утвердят, ему придется доказать, что он способен справляться с такими обязанностями, однако пока наш отдел личного состава считает, что это ему по плечу. То есть они считают, что он не просто прекрасный летчик, но обладает выдающимися качествами руководителя и высокими интеллектуальными способностями. Видимо, вы хорошо воспитали Стэнли, мистер Уиллис.

— Это верно, — радостно сказал мистер Уиллис. — Я его хорошо воспитывал. Он у меня школу кончил. И в колледже два года. Он у меня хорошо учил, чему его учили. Я ему говорил, чтоб он был первым, самым лучшим. Ну, и в армии, когда он подготовку проходил. У меня тут есть бумаги…

— Я с удовольствием посмотрю эти бумаги, — сказал полковник Росс. — Но, думаю, сейчас нам надо поторопиться. Генерал ждет. Стэнли еще не знает, что вы здесь. Для него это будет сюрприз. Я представлю вас генералу, а потом мы пригласим Стэнли. Я прочту приказ о награждении, а вы постоите рядом с капитаном Хиксом, пока я не кончу и генерал не наденет на него орден.

Это был обычный зал совещаний с обычным пустым столом и дюжиной складных стульев. Окна были зашторены, чтобы смягчать ослепительный блеск солнечных лучей, отражающихся от накаленного пустого шоссе и однообразного рада казарм за ним в лупящейся камуфляжной краске. Заднюю стену покрывали яркие многоцветные плакаты из отдела боевой подготовки и обеспечения безопасности полета. На плакатах комичные олухи, ухмыляясь или разевая рты от удивления, то по-идиотски разбивали самолеты, то калечили себя неуклюжим обращением с инструментами и оружием, то по небрежности затягивались в двигатель.

В зале было всего три человека: генерал, рыжий раздражительный майор с крылышками авиационной медицинской службы и унылый долговязый лейтенант со знаками различия военно-медицинской административной службы. Поскольку ему, собственно говоря, делать здесь было нечего, Натаниел Хикс решил держаться на заднем плане. Закрыв за собой дверь, он так и остался возле нее, а полковник Росс представил генералу мистера Уиллиса. Затем полковник Росс сказал:

— И капитан Хикс, отдел нестандартных проектов. — Он полуповернулся и, не обнаружив Хикса там, где, по его мнению, тот должен был находиться, сдвинул брови. Натаниел Хикс поспешно наклонил голову и хотел было присоединиться к ним. Но не успел сделать и шагу, как в дверь постучали, и полковник Росс сказал нетерпеливо:

— Да откройте же, Хикс! Откройте!

Однако дверь открылась и без его помощи.

Сержант, точно по уставу постучав и войдя, отступил в сторону, пропуская перед собой лейтенанта Уиллиса.

Натаниел Хикс тоже отступил в сторону, но лейтенант Уиллис повернулся к нему, как к первому, кого он увидел тут. Натаниел безмолвно качнул головой в сторону генерала. Он уже понял, что лейтенант Уиллис плохо видит — и по вполне веской причине. Каррикер, хотя и не выглядел дюжим, видимо, обладал звериной силой и когда бил, так уж бил! Лицо лейтенанта Уиллиса все распухло. На темной коже синяки были не так заметны, как на белой, но его нос и верхняя губа, наискосок заклеенная пластырем, гротескно раздулись. Опухоль захватывала щеки, и глаза совсем заплыли.

Натаниел Хикс еще немного попятился, а лейтенант Уиллис запоздало повернулся, следуя его кивку, и неловко пошел к ожидающей его группе.

Генерал, майор, лейтенант, полковник Росс и мистер Уиллис — все смотрели на лейтенанта Уиллиса. Смотрели с одинаковой растерянностью, равно ошеломленные видом его изуродованного лица и полуслепым поворотом головы. Подойдя к мистеру Уиллису, Натаниел Хикс с тревогой покосился на него, а парализующая пауза затягивалась, точно долгая дробная секунда: как знать, а вдруг мистер Уиллис, увидев этот «порядком распухший нос», взревет от горя и негодования?

За черным лицом мистера Уиллиса Натаниелу Хиксу было видно белое лицо генерала, который уже выбрался из данной ему паузы, — выбрался с ясным выразительным спокойствием, исполненным значения, ритуально преобразившем растерявшегося человека в высокопоставленного офицера, воплощение власти, невозмутимо-безмятежного в своем величии. Достоинство, в которое он облекся, вернувшись к своей роли, было настолько убедительным, что остальные действующие лица без малейшей заминки тоже вернулись к своим ролям.

Лейтенант Уиллис поднес руку к раздутому лицу, отдавая честь. Майор и его лейтенант довольно неумело вытянулись, и Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что тоже стоит по стойке «смирно».

Полковник Росс сказал:

— Генерал, это лейтенант Стэнли Уиллис, в данный момент прикомандированный к Управлению анализа боевых действий и потребностей ВВС в связи с проектом ноль-триста тридцать шесть дробь три. Лейтенант, это генерал Николс, заместитель начальника штаба ВВС.

Чуть пониже уха Натаниела Хикса мистер Уиллис бурно зашептал:

— Он меня увидел! Увидел! Смотрите! Он удивился.

Да, Натаниел Хикс увидел, как моргнули заплывшие глаза, как вздрогнул напряженно вытянутый торс.

— Лейтенант Уиллис, — сказал генерал Николс, — главнокомандующий армейской авиации приказал и поручил мне доставить сюда и вручить вам крест «За летные боевые заслуги». Вы не прочтете приказ о награждении, полковник?

Полковник Росс поднес приказ к глазам и, щурясь сквозь очки, начал читать:

— За выдающееся достижение в групповом полете…

Очень тихим голосом, в котором слышался придушенный смех, мистер Уиллис сказал словно самому себе, хотя Натаниел Хикс его услышал:

— Ну и съездили же ему! Ну и съездили…

— Семнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок третьего года, — читал полковник Росс, — второй лейтенант Стэнли М. Уиллис, армейская авиация, пилотируя средний бомбардировщик бэ-двадцать шесть в звене с двумя другими бомбардировщиками в обычном учебном полете, из-за тяжелых погодных условий выбился из графика и, как и остальные два самолета, преодолевая эти условия, израсходовал значительную часть горючего. Поскольку расстояние до ближайшего подходящего аэродрома было слишком велико, а характер пустынной пересеченной местности внизу исключал вынужденную посадку, возник вопрос о том, чтобы выброситься на парашютах, оставив самолеты. Однако лейтенант Уиллис, хотя горючего у него в баках оставалось менее чем на пятнадцать минут, точно повел звено к обнаруженному на карте маленькому запасному аэродрому, предназначенному только для легкомоторных самолетов. Осмотрев сверху немодифицированную посадочную полосу, лейтенант Уиллис счел приземление возможным и с согласия своего экипажа решил первым предпринять крайне рискованную попытку.

Пальцы мистера Уиллиса прижались к запястью Натаниела Хикса и лихорадочно его сжали.

— Вот-вот, — сказал он одобрительно. — Вот-вот.

— Лейтенант Уиллис, — читал полковник Росс, — благодаря великолепному владению самолетом и хладнокровию сумел посадить свой самолет без каких-либо повреждений и, давая указания с земли, обеспечил благополучное приземление остальных двух самолетов. Таким образом, благодаря своему мужеству, точности оценок и летному искусству лейтенант Уиллис предотвратил верную потерю трех ценных средних бомбардировщиков, а также возможную гибель или тяжелые увечья их экипажей. Поведение лейтенанта Уиллиса в этих обстоятельствах делает высочайшую честь ему и Вооруженным силам Соединенных Штатов.

— Лейтенант Уиллис, — сказал генерал Николс, — с большим удовольствием вручаю вам от имени главнокомандующего, от имени начальника штаба военно-воздушных сил и от имени авиации Соединенных Штатов этот знак признания вашего подвига.

Полковник Росс подал ему коробочку, и, взяв из нее орден, генерал Николс расстегнул булавку и ловко пришпилил крест к рубашке лейтенанта Уиллиса. Он протянул руку и пожал руку лейтенанта Уиллиса. Отступив на шаг, он остановился и отдал ему честь.

Мистер Уиллис покинул Натаниела Хикса. Он бросился вперед и сказал громко:

— Ну и нос же у тебя, сын! Наткнулся на что-то?

Он начал смеяться, содрогаясь всем телом, и почти сразу же начал всхлипывать. Он схватил лейтенанта Уиллиса, обвил его толстыми руками. И все еще смеясь, все еще всхлипывая, прижался щекой — потому что был заметно ниже ростом — к плечу лейтенанта Уиллиса.

— Будь хорошим мальчиком! — сказал он. — Вот видишь? Всегда будь хорошим мальчиком.

VIII

На наблюдательном посту, вознесенном перекрещениями балок из гальванизированной стали над песчаным холмом между Чечотрской вышкой управления полигоном и мишенями, повернутыми белой стороной в знак того, что стрельбище открыто, лейтенант Уайрем, комендант авиаполигона, оперся о перила узкого балкончика. На его груди покачивался полевой бинокль, свисавший с надетого на шею ремешка. Он держал микрофон, длинный шнур которого тянулся к радиопередатчику внутри стеклянной будки.

Глядя на запад, лейтенант Уайрем видел перед собой двадцать пять квадратных миль так называемого Чечотрского леса — чуть всхолмленной равнины, где густые заросли остролиста, эрики и кустарниковых пальметто перемежались сосняком и (обычно у источников или озерков) купами капустных пальм и рощами высоких виргинских дубов. До самого тонущего в жарком мареве горизонта почти нигде не было признаков человеческого обитания. Далеко на западе клубы бледного дыма поднимались над песчаным карьером невидимого завода. Кое-где проглядывали песчаные проселки, часто с покрытием из разного цвета глины для удобства военных машин. В пяти милях к востоку по практически замаскированной зарослями взлетно-посадочной полосе угадывалось местоположение аэродрома района демонстрационных испытаний, тщательно укрытого в одной из наиболее обширных дубрав.

Со своего балкончика лейтенант Уайрем видел все расчищенное пространство полигона — песчаный пустырь, уже вновь поросший травой и низкими кустами. В его центре была выложена круглая цель для бомбометания. В дальнем конце за контрольной линией длинным скошенным рядом располагались артиллерийские мишени.

Лейтенант Кросс, помощник коменданта полигона, облокачивавшийся о перила неподалеку от лейтенанта Уайрема, сказал:

— Долго еще? Ей-Богу, у них хватило нахальства поднять в воздух этого пукалку назло мне! Ведь знают же, что у меня обед!

— Вряд ли у него осталось много комплектов, — сказал лейтенант Уайрем. — Если исходить из того, как он палит.

Он поднес бинокль к глазам и посмотрел на юг. Примерно в миле одинокий П-47 на высоте около тысячи двухсот метров, отрабатывая атаку по наземной цели, пошел на новый заход.

— Я ему скажу, что мы закрываемся через минуту. Мики здесь?

— Уже полчаса, — сказал лейтенант Кросс, кивая на джип возле управления.

Лейтенант Уайрем продолжал наводить бинокль на П-47, следя, как, закончив поворот, он в длинном пике пошел на цель. Под таким углом зрения самолет словно не двигался, а увеличивался, с каждой секундой становясь все больше. Внезапно над краем обоих его крыльев, примерно на середине у пушечных дул, запульсировали вспышки бледного пламени. Повернув бинокль, лейтенант увидел пертурбации на поверхности мишени, третьей с конца. Разлетались щепки, по нарисованным на парусине концентрическим кругам пробежала цепочка темных дыр. На склоне позади мишени взметывались столбики песка там, где в него врезывались снаряды пятидесятого калибра.

На мгновение до них четко донесся резкий, пронзительный перестук выстрелов. Затем он утонул в реве двигателя, включенного на всю мощность. Самолет круто пошел вверх, поднимаясь все выше и удаляясь к востоку на максимальной скорости. Рев затихал в жарком полуденном воздухе.

Лейтенант Уайрем утер пот с загорелого лба и поднес микрофон к губам. Он сказал:

— Восемь-четыре! На этот раз получше. Заход выполнен неплохо, выровнялись правильно и вышли на цель точно — очень хорошо. Однако вам остается отработать еще немало. Вы по-прежнему не следуете инструкциям. Помните: ваши пушки выверены для скорости два семь ноль миль в час. А вы значительно ее превысили, не так ли? Обязательно следите за этим. Кроме того, вы все еще затягиваете свои очереди. Не забывайте, у вас восемь комплектов по пятидесяти. Удостоверьтесь, что прицел наведен на то, по чему вы стреляете, — и коротенькой очереди будет вполне достаточно, не сомневайтесь! Если вы перегреете свои пушки, то произойдет задержка, что в бою вас очень подведет. И такая пальба не только вредна для ваших пушек, приятель, но и делает фарш из наших мишеней.

Он задумчиво возвел глаза кверху.

— Теперь о вашем пилотировании. Я вижу, вы налетали много часов, но только не на сорок седьмом, верно? Из пике вы выходите очень опасно. На этот раз угол был никак не меньше шестидесяти градусов. Бросайте лихачить, не то мы соберем вас в совок и отправим домой в запаянном гробу. Сорок седьмой много тяжелее сороковок, которые вы, видимо, привыкли швырять, как вам вздумается. И зарубите себе на носу: при таком крутом выходе из пике потеря скорости составляет сорок процентов, если не больше. И еще одно. По той же причине выходить из пике начинайте всегда на высоте не меньше семидесяти пяти футов. На этот раз вы начали выходить повыше, чем в прошлый, но все равно, на наш взгляд, заметно ниже семидесяти пяти футов.

Лейтенант Уайрем взглянул на свои часы.

— По всем этим причинам я не могу признать вашу стрельбу удовлетворительной ни на одном из заходов. Если у вас остались боеприпасы и вы хотите попытаться еще раз, валяйте. Только поживее. Нам пора обедать, и мы закрываем полигон. Дневной график у нас плотный, а надо еще привести мишени в порядок. А, да! Назовите вашу фамилию и отдел АБДИПа. Предупреждаю, ваших данных нам не сообщили, а мне они нужны для протокола. Повторяю: это ваш последний заход. Затем полигон закроется. Подтвердите.

Лейтенант Кросс перегнулся и дернул лейтенанта Уайрема за рукав. Свободной рукой он указал на южную часть небосвода. Потом поднес к глазам бинокль и навел его на сверкающее там пятнышке.

— Пэ-тридцать восемь! — сказал он. — Какого черта…

— Возможно, он направляется не сюда.

— Еще как сюда! По какому, собственно, праву? Не предупредив нас. Они же знают, что наш график на вторую половину дня…

Громкоговоритель под козырьком металлической крыши произнес:

— Восемь-четыре полигону. Вас понял. Спасибо. Я сделаю еще один заход. По каналу Б мне никто не отвечает. Мне нужен диспетчерский пункт демонстрационного района. После этого захода я намерен приземлиться там.

— Восемь-четыре! — сказал лейтенант Уайрем. — К вам с юго-запада на большой высоте приближается пэ-тридцать восемь. Продолжайте смотреть, пока не обнаружите его. Возможно, он направляется к полигону. На аэродроме ДР приземляться не пытайтесь. Диспетчер вам не отвечает, потому что они там дежурят, только когда ждут прибытия самолетов. Это закрытая зона, и без особого разрешения оканарского оперативного управления приземляться там нельзя. Если только посадка не вынужденная. У вас что-нибудь не в порядке?

— У меня все в порядке, — сказал громкоговоритель. — Вы не можете связаться по телефону с кем-нибудь там?

— Связаться мы можем, — раздраженно сказал лейтенант Уайрем. — Но если у вас все в порядке, садиться вам там нельзя! Мне, приятель, это до лампочки, но они снимут с вас шкуру. Отставят от полетов и оштрафуют. Так что идите на заход и отправляйтесь домой. Видите пэ-тридцать восемь? Ищите его на двух часах на вашей высоте. И будьте добры, освободите эту частоту. Мне надо выяснить, чего он хочет.

Лейтенанту Кроссу он сказал:

— Еще один чертов лихач! Уже двое на нашу голову. Воздух ими так и кишит.

А в микрофон сказал:

— Пэ-тридцать восемь, примерно в двух милях к юго-западу. Говорит командно-диспетчерский пост полигона. Обратите внимание на пэ-сорок семь, разворачивающийся к полигону. Держитесь в стороне от подходов к полигону. В графике вы не значитесь, и полигон закрывается. Подтвердите!

Громкоговоритель сказал:

— Восемь-четыре полигону. Вижу самолет. Пожалуйста, позвоните в штаб района демонстрационных испытаний и скажите, что я захожу на посадку. И мне нужен обед. Говорит генерал Бил.

Мастер-сержант Доменико Пеллерино, старший обслуживающего экипажа генерала Била, отправился поесть пораньше — в половине двенадцатого. Быстро перекусив, он сунул в рот зубочистку и неторопливо зашагал кружным путем от столовой Оканарской базы к электромастерской, ютившейся за гигантской пещерой ангара номер два. Лавируя между станками и верстаками, он добрался до склада и помахал дежурному у окошка выдачи. Тот нажал кнопку, и дверь сбоку от окошка открылась. Сержант Пеллерино пошел по тускло освещенным проходам между полками и бочками. В конце была еще одна дверь с надписью «Постучи и подожди».

Прежде это была темная комната фотолаборатории — до того, как фотолаборатория получила собственное здание. Номинально бывшая темная комната служила кладовой, где хранилась всякая всячина — всевозможное списанное оборудование, которое умудренный опытом начальник мастерской никогда не выбрасывает. Любой предмет тут или какие-то его детали могли в один прекрасный день для чего-нибудь понадобиться, или ему самому могла прийти фантазия повозиться с ними развлечения ради. Таким образом, в одну категорию попадали старые моторы и генераторы разных размеров, сопротивления и конденсаторы, реле и соленоиды, предохранители и соединители. В другую категорию входил особо внушительный предмет — управляемая электричеством пушечная турель Мартина (правда, без пушки), снятая с разбившегося Б-24. Мастер-сержант Сторм, начальник электромастерской, подумывал о том, чтобы восстановить в ней проводку.

Хотя функция кладовой была вполне реальной и достаточной для того, чтобы оправдать подобное использование никому не нужного помещения, главное назначение темной комнаты было иным. Темная комната служила приютом своего рода клуба — естественно, известного под названием «Постучи и подожди», — представлявшего собой неформальное объединение старших сержантов, ведающих инженерно-техническими работами и техническим обслуживанием, начальников мастерских и старших в экипажах — всех тех, кого их важные посты выделяли из общей массы, определяя заодно особенности их мышления и поведения. Их отличала неторопливость, говорили они с лаконичной уверенностью. И с непоколебимым апломбом пользовались особыми льготами, а также установленными обычаем привилегиями.

Почти все в группе авиационно-технического обслуживания знали про этот неофициальный клуб и знали, кто к нему принадлежит, но ради соблюдения формы его члены вели себя так, словно существование клуба было окутано глубочайшей тайной. Все основывалось на практическом правиле «Я — тебе, ты — мне», на взаимопонимании с непосредственным начальством, которое безмолвно соглашалось ни о чем не ведать до тех пор, пока такое неведение выглядело правдоподобным. Все было поставлено на практическую основу, поскольку членство в клубе самоограничивалось.

Систематически посещать темную комнату мог только хороший служака. Если он не умел наладить работу и вышколить подчиненных так, чтобы его отлучка на час-другой никак не вредила делу, то посещения клуба быстро обошлись бы ему в его нашивки. Он должен был обладать достаточной рассудительностью и опытом, чтобы точно знать, что именно он может себе позволить, что сойдет ему с рук благодаря его незаменимым качествам. Компетентный организатор, умеющий наладить и поддерживать дисциплину, ценился на вес золота. Он был куда полезнее подавляющего большинства своих начальников-офицеров: это подтверждалось тем очевидным фактом, что реальной властью и истинным авторитетом он, как правило, обладал в куда большей мере, чем его непосредственное начальство.

Лейтенант мог сыпать приказами, сколько его душе угодно, ни единый из них не выполнялся, пока сержант не решал, что этот приказ действительно нужен и разумен. Приказ, воспринятый как ненужный или неразумный, не выполнялся. Создавался вид бурной деятельности, но не налаживалось то одно, то другое, и в конце концов выполнение приказа оказывалось заведомо невозможным. Лейтенант выучивался — если он вообще был способен чему-то выучиться — больше таких приказов не отдавать. Если же выучиваться он был не способен, то его ждали все более частые головомойки от начальства и в конце концов — перевод куда-нибудь еще как несправившегося. Другое дело, когда приказы отдавал старший сержант. Разумные или неразумные, нужные или ненужные — это были настоящие приказы. Рядовой, который не кинулся бы выполнять приказ сержанта сей же миг, рьяно и добросовестно, без пререканий, без отлынивания, без очковтирательства, напрашивался на крупные неприятности и получал их в такой полноте, что неделю спустя уже жалел, что родился на свет.

Сержант Пеллерино, по всем статьям подходивший для членства в клубе «Постучи и подожди», пошел к якобы потайной двери, постучал якобы тайным стуком и был тут же впущен.

Хотя обставлен клуб был скудно — стол и семь-восемь складных кресел, сержант Сторм обеспечил кое-какой комфорт с помощью некоторых хитроумных приспособлений — флюоресцентного плафона, искусно вделанного в потолок, вытяжного вентилятора и восстановленного кондиционера. Селектор в стене был подсоединен к телефону в мастерской. Покидая ее, сержант Сторм ставил у телефона дежурного, который тут же докладывал о звонке.

Когда сержант Пеллерино вошел в комнату, там уже были трое членов клуба: мастер-сержант Сторм, техник-сержант Гонсалес, начальник малярной мастерской, и техник-сержант Лабарр, начальник склада боеприпасов. Сторм и Лабарр сидели на корточках в углу перед полуразобранной турелью.

Лабарр, который держал в руках прибор управления огнем, сказал:

— Смотри, тупица! Выключатель мертвяка должен быть именно тут. Этого ты изменить не можешь. Он нужен тут, он для этого и существует. Что сказано в инструкции? Стрелок выведен из строя… — Он мимически изобразил, как получает пулю в лоб. — Его руки срываются с рукояток. Выключатели тут же срабатывают, и конец стрельбе. Ну-ка, ну-ка, покажи мне, где его еще можно поместить.

За столом сержант Гонсалес аккуратно переворачивал высыпанные из коробки костяшки домино лицевой стороной вниз. По рождению он был пуэрториканцем, и к домино, как к азартной и требующей большого искусства игре, приобщил их он. Остальные вначале отнеслись к нововведению прохладно, однако вскоре убедились, что вариант домино, носящий название «грабеж» или «все пятерки», по доллару за очко перекачивает деньги из рук в руки не хуже игральных костей и не затягивает процесса, как покер. Однако, как и в покере, систематические выигрыши требовали не только удачи, но и острого глаза, и хитроумия. К тому же это была престижная игра, не похожая на обычные развлечения рядовых где-нибудь в укромном уголке. Она соответствовала авторитету клуба и его членов.

Сержант Гонсалес сказал:

— Эй, вы, кончайте! За дело. — И обернулся к сержанту Пеллерино: — И чего ты так долго обжираешься, Дэнни? Тебе это ни к чему. Погляди на свое брюхо!

— Заткнись, — благодушно сказал сержант Пеллерино, выпростал рубашку из брюк, расстегнул ее и легким движением плеч распахнул, подставляя приятной прохладе кондиционера мясистую грудь в густом войлоке черных волос, на которой поблескивали личный знак и золотой образок со святым Христофором. Держа спину прямо, он опустился в кресло и взял семь костяшек, которые подтолкнул к нему Гонсалес. Он поставил их перед собой и сказал:

— Хочешь, испанская морда, узнать то, чего не знаешь? Тебе работка готовится. Вера видела в канцелярии. Жди через недельку, ну через десять дней.

— Какая бы? — спросил Гонсалес. — И с какой это стати ты обзываешь меня испанской мордой, жирная ты итальянская рожа?

Лабарр и Сторм оставили турель и уселись за стол. Гонсалес пододвинул им костяшки. Сторм сказал:

— Как твоя спина, Дэнни? На тебя посмотреть, она здорово болит.

— Еще чего! Стукнулся, и все.

— И на физии у тебя приличная царапина, — сказал Лабарр. — Вера тебя изукрасила?

— Еще чего! Нас болтало. А я не пристегнулся, ну и стукнулся.

— Да ну же, Дэнни! — сказал Гонсалес. — Какая работа?

— Как тебе понравится перекрасить опознавательные знаки на самолетах?

— Побойся Бога! Их же только что поменяли! И двух месяцев не прошло. Во всяком случае — не больше.

— А теперь их снова изменили. Никакой красной краски. Поперечина синяя, круг без красной обводки. Все синее.

— Чем же это лучше?

— Не знаю. Я говорю только, как будет. Кто-нибудь перебьет? — Он выложил дубль-шесть.

Селектор в стене сказал:

— Сержант Пеллерино!

— Ну вот, поехали! — поморщился сержант Пеллерино, повернулся в кресле и спросил у стены: — Что там?

— Телефон.

— Кто звонит?

— Ботвиник от полковника Моубри, сержант.

— Нет! — сказал сержант Пеллерино. — Я ушел обедать. Я же тебя предупредил.

— Я так и сказал. А они позвонили в столовую. И спрашивают, вы что, еще не вернулись?

— Нет. Я еще не вернулся. И чего это я должен возвращаться в электромастерскую? Может, я на линии. Может, я самолет вырулил — проверить тормоза. И не вызывай меня ни для кого. Кроме Веры. И полковника Росса, его отдела.

— Бу-сделано, сержант!

Сторм, щуплый, с заостренным умным личиком, приложил к дублю шесть-три. Лабарр тут же приложил с другой стороны шесть-два и сказал, кивая на блокнот Гонсалеса:

— Моя пятерочка. Ну-ка, запиши ее туда! А чего это у Старого Хрыча свербит, Дэнни?

Сержант Пеллерино пожал плечами.

Гонсалес приложил дубль-три к шесть-три и сказал:

— Моя пятерочка.

— Чтобы перебить, надо прикупить, — сказал сержант Пеллерино, взял костяшку и перевернул на ладони. Три-пустышка. Он приложил ее к дубль-три. — Думает, конечно, что я-то знаю, где генерал. Может, и знаю, да ему-то мне зачем говорить? Обойдется.

Сержант Лабарр сказал:

— А столько боеприпасов ему зачем? Мы его загрузили под завязку. Эти сорок седьмые берут много. Четыреста двадцать пять комплектов. Ты про это знаешь?

— Может, боеприпасы для того, чтобы их расстрелять. — Сержант Пеллерино вдумчиво осмотрел выложенные костяшки. — Вот тут я и подзаработаю, — сказал он, когда подошла его очередь. Эффектным жестом он придвинул свою костяшку и указал на нее пальцем. — Пять к двадцати пяти. Благодарю всех! Он же никогда на сорок седьмом огня не вел. Может, захочет попробовать на Чечотрском полигоне. Его там так скоро не разыщут.

— А это еще почему? Почему он не хочет, чтобы его разыскали?

— Может, ему хочется проветриться, Джо. Может, ему не нравится все время торчать тут. А тебе нравится?

— Произведи меня в генералы, так и понравится, — сказал Лабарр. — Попробуй, произведи. Вот тогда я тебе отвечу, нравится — не нравится.

— А я тебе и сейчас скажу. Тебе очень даже понравится дерьмо, с которым он должен возиться. Уж ты-то не устанешь!

— А Бил, значит, устал? — сказал Гонсалес. — Не выдержал? Хватку теряет? В Восьмой отдел его тянет?

— Все-то ты знаешь, — ядовито сказал сержант Пеллерино. — Хоть раз бы в точку попал! Хватки он не терял и не теряет. И я видел его в переделках, после которых тебя бы сразу в Восьмой отдел отправили. Так что прикуси язык, дезертир чертов!

Лабарр сказал:

— А тебе там язык никогда не ущемляли, Дэнни?

Сержант Пеллерино уперся ладонями в стол.

— Давайте разберемся, — сказал он. — Я его по-хорошему прошу: кончай. А теперь вот ты. Если ты для трепа, так я тебя прошу: кончай. А если не для трепа, так пошли в ангар разбираться с заданием.

— Напугал! Поджилки трясутся, — сказал Лабарр.

Сторм сказал:

— Чего ты задираешься? Джо, конечно, просто треплется. А ты на него полез, и он уже сам толком не знает. А еще добавишь раз-другой, так ему станет ясно, что никакой это не треп.

Сержант Пеллерино сказал:

— Ты же слышал. Я в жизни ни к кому не прислуживался и скажу для твоего сведения и руководства, что, попробуй ты это там, в два счета вылетишь. И почему бы мне не задираться? У меня есть право…

Из селектора донеслось:

— Сержант Лабарр!

— Спасен! — сказал Лабарр. — О Господи, Дэнни! Что я такого сказал о тебе или о нем, о генерале? Ну, смешно мне, как у тебя шерсть дыбом встает, чуть кто-нибудь скажет что-нибудь хоть немножко… А? — сказал он, откидываясь вместе с креслом.

— Капитан Доуби, инженерный отдел, звонит от вас. Ленты с холостыми тридцатого калибра найдутся? Им они зачем-то требуются сегодня днем.

— Угу, — сказал сержант Лабарр. — На складе «А» имеются, скажи ему. Только мне нужно распоряжение от дежурного и нужна расписка, что он их взял. Понятно? И не что-нибудь одно, а и распоряжение, и расписка. Сообщи ответ. — Он повернулся к сержанту Пеллерино. — Мы еще грыземся?

— Последнее, что я слышал, Джо, — что тебе смешно, — сказал сержант Пеллерино. — Ладно, смейся. Мне все равно. А вот когда отпускают шуточки о том, чего не знают, мне не все равно. Если вам с Гонсалесом правда хочется узнать, так спросите кого хотите из тех, кто был с ним на фронте. Они не скажут, что с ним просто. Попробуй поволынить, хоть ты офицер, хоть рядовой, хоть кто угодно, он из тебя все кишки выпустит. Но он от тебя не потребует того, чего сам сделать не смог бы.

— А-а-а! — сказал Лабарр. — Где это я уже слышал?

— Вот сейчас и слышал, — упрямо сказал сержант Пеллерино. — От меня. И он может сделать все, что можешь ты, только лучше. Ну, говори опять «а-а-а!».

— Ну хватит, умник, — сказал Сторм Лабарру. — Ты понял или не понял?

— Понял, — сказал Лабарр. Он сел нормально, и лицо у него стало серьезным. — Усеки одно, Дэнни! Задираться ты можешь. Согласен. Но не сейчас. У тебя спина не в порядке. И из царапины этой я в один момент кровь пущу. Ничего такого я про тебя не говорил. И драться с тобой не хочу. Но думать то, что думаю, могу.

Сержант Пеллерино медленно произнес:

— Мне не все равно, что ты говоришь. Но только, если я расслышу. А вот расслышать я не обязан. Как и ты не обязан расслышать, если кто-нибудь скажет, что твоя мать — сука.

Их взгляды на мгновение скрестились. Сержант Лабарр расплылся в ухмылке.

С облегчением сержант Гонсалес сказал на подчеркнуто смешливой ноте:

— Э-эй! А кто тут кому мать? Ты мать генералу, Дэнни? Генерал твоя мать? Ты уж объясни.

— Он мать генералу, — сказал сержант Сторм. — Прямо-таки наседка с одним-разъединственным цыпленочком.

— Заткнись! — дружески сказал сержант Пеллерино. — Будем играть или будем разговоры разводить?

Из селектора донеслось:

— Сержант Пеллерино!

— Что там еще, черт дери?

— Подполковник Каррикер, сержант.

— Нет.

Селектор шепнул опасливо:

— Он не звонит, сержант. Он тут…

Наступила пауза. И внезапно селектор сказал голосом подполковника Каррикера:

— Выходи, Дэнни. Ты мне нужен.

Миссис Росс распахнула дверь буфетной и выглянула в задний коридор.

— А! — сказала она. — Норман! А я думала, это Сэл. Она вот-вот заедет за мной, и мы отправимся в «Шахерезаду» привести волосы в порядок. Мы договорились на половину второго. Хочешь перекусить? Ничего особенного у меня нет. Но я как раз кое-что готовила для себя. Я думала, ты в клубе с генералами.

— Не трудись, дорогая, — сказал полковник Росс. — Я себе что-нибудь найду. Я просто заглянул за моими таблетками. Утром я их забыл.

Миссис Росс отпустила дверь, которая тут же закрылась, и двинулась к нему.

— Норман, — сказала она, — по-моему, последние дни ты себя неважно чувствуешь. Будь добр, поезжай к врачу. Ты ведь знаешь, что сказал доктор Поттер. Ты переутомляешься.

— Я чувствую себя настолько хорошо, насколько это вообще для меня возможно, — сказал полковник Росс. — И я знаю, что сказал доктор Поттер, а потому нет смысла отнимать время у другого врача. И уж тем более у одного из этих юных врачей. Я прихожу к убеждению, что врач всегда должен быть старше пациента. Иначе он просто не поймет, о чем ты ему говоришь. Доктор Поттер прописал мне эти таблетки, и я заехал принять одну.

— У тебя усталый вид, — сказала миссис Росс.

— Я устал. Сегодня утром было много дел, и меня нагрузили генералом Николсом.

Миссис Росс посмотрела на него озабоченно и сказала:

— Норман, прими свою таблетку и иди на кухню. Я тебя покормлю. Тебе следует немножко расслабиться. Если тебя ждет машина, скажи шоферу, чтобы он съездил поесть. Тебе ведь не надо возвращаться сию же минуту.

— Надо-то надо, — сказал полковник Росс, — но, пожалуй, я останусь. Николса я более или менее сбросил. Я был с ним в госпитале и обратно отправил его на машине Моубри. Сюда меня подвез Хикс. Он подвозил еще одного офицера. У него жена в госпитале, и он хотел отвезти ей кое-какие вещи. За мной заедет моя машина. Она должна быть здесь с минуты на минуту.

— Жена Хикса? Когда она приехала?

— Она не приезжала. Я, кажется, немного путаюсь. Жена второго офицера. Возраст дает о себе знать. Помнишь старика Барри? Последний год перед уходом на покой он постоянно путался в местоимениях. Мне приходилось поправлять его с судейского кресла. Любые слова его утомляли. Так-то. — Он вздохнул. — Хикс, боюсь, очень расстроен. Он высадил того офицера у отеля и объявил, что подвезет меня до дома. Разумеется, ему хотелось поговорить со мной об одном деле. Нюд решил оставить идею с журналами. И сказал Хиксу, что все отменяется. Хикс считает это близорукостью со стороны генерала. Он всецело за статьи. И потому вынуждал меня склонять слух к кое-каким категорическим доводам (хотя, по-моему, о своем главном доводе он умолчал), почему отказываться от этого проекта никак нельзя. Он хочет, чтобы я сделал все от меня зависящее.

— Но почему Нюд против?

— Не знаю. И Хикс не знает. Мне кажется, Хикс успел понастроить всяких радужных планов. Он весьма деликатно дал мне понять, что пользуется в Нью-Йорке некоторым влиянием. И уверен, что, занявшись этим лично, сумеет преодолеть естественное подозрение, с каким издатели и редакторы относятся к материалам, предлагаемым прессе военным министерством. У него наметился особый подход к генералу Билу, и если статья будет написана в нужном разрезе — то есть им самим и писателем, которого он подберет, — то она, безусловно, понравится некоему редактору — он с ним работал, а вернее, тот работал у него. Как хорошо он ни прятал свою жажду продолжать, она была очевидна. На мой взгляд, это подтверждение того, что я говорил вчера. Хикс солидный семейный человек. Ему не по вкусу быть в Оканаре веселым холостяком, и он готов сделать все, лишь бы его отправили к жене и детям. Ты могла бы из этого многое извлечь.

— Но ведь он может жаждать и того, и другого. Ты как будто извлек не так уж много.

— Ну, что же… А впрочем, извлек, — сказал полковник Росс. — Но, по-моему, Хикс не признает за мной проницательности, которой, как тебе известно, я отличаюсь. Я сказал Хэлу Култарду, что, пожалуй, было бы полезно откомандировать Хикса на время в Нью-Йорк. Не заграждай рта волу, когда он молотит! Но мне не слишком хочется давить на Нюда сегодня. Кроме того, сегодня у меня на душе чуть тоскливо. И я как-то по-особенному остро чувствую своекорыстие… всех этих людей. Их личная заинтересованность непристойна. Мне не нравится, как они меня обхаживают. Все время привкус задней мысли. Они меня умасливают в своих целях. Боятся, что иначе не получат того, чего хотят. Они меня разочаровали. Им следовало бы действовать поискусней.

— Ты переутомляешься, — сказала миссис Росс. — Сделал бы ты что-нибудь, чтобы взять себе помощника.

— Уже сделал, — сказал полковник Росс. — У меня теперь есть помощник. Капитан Коллинз. Я забрал его из службы общественной информации. По-моему, он подходящий человек, но, боюсь, не идеальный. Боюсь, он не чужд человеческих слабостей. Я выделил его, как и Хикса. Так вот: утром я послал Коллинза с поручением. Не по своей вине, но он его не выполнил. Я поручил ему сделать то, чего он сделать не мог, поскольку кто-то другой уже успел сделать это без нашего ведома.

— В таком случае я не понимаю, какие у тебя основания разочароваться в нем.

— Но я же не говорил, что у меня есть основания. Я просто сказал, что разочаровался. Он очень долго не давал о себе знать. Вероятно, ему потребовалось время на выяснение, что произошло. Когда он наконец позвонил мне, я обнаружил, что уйти из своего отдела ему хотелось гораздо сильнее, чем я полагал. Поскольку он, как ему казалось, провалил мое первое поручение, то второго шанса я ведь мог ему и не предоставить. Я ведь мог отменить его перевод. И он так бы и застрял в своей службе общественной информации. Ну, на меня трудно угодить: хотя я виню себя, меня разочаровало то, как он напугался. Он стал не тем человеком, каким был вчера. На него оказали разрушающее воздействие — я оказал. Лорд Эктон остановился, высказав лишь половину истины. Власть, конечно, развращает. Если у тебя ее много, то, возможно, в конце концов она развратит тебя абсолютно. Но требуется лишь самая малость, лишь капелька власти — власти штабного офицера! — чтобы успешно развращать других.

— Не надо так мрачно! — сказала миссис Росс. — Пусть все это даже и правда, однако ты бы не предложил Хиксу этот проект, или капитану Коллинзу — перевод, если бы не считал их подходящими во всех отношениях. Иногда ты уж чересчур щепетилен, Норман. Занимаешься самоедством. Когда ты утром уходил, я толком не проснулась. А я хотела сказать, что наговорила вчера лишнего и жалею об этом. У меня была депрессия. Это единственная причина. Надеюсь, ты выкинул это из головы.

— Ах, так? — сказал полковник Росс. — Если бы я ответил: «Я даже и не вспомнил…» О-о! Дорогая моя, многое из того, что ты вчера говорила, было правдой.

— Все, что я сказала, было правдой! Но я бы этого не сказала, если бы не депрессия. Просто не подумала бы. По-моему, ты чем-то угнетен сейчас. Я знаю, тебя что-то тревожит. Вероятно, сказать мне, в чем дело, ты не можешь. Но не забывай, ты устал. А вчера я допоздна мешала тебе уснуть и…

— Я бы выразил это несколько иначе, — сказал полковник Росс. — Мне кажется, время я потратил не напрасно. Пожалуй, я берусь отвечать даже за молодцов вдвое меня моложе, если у тебя в один прекрасный день достанет легкомыслия пококетничать с ними.

Миссис Росс порозовела и чуть-чуть улыбнулась. Подняв руку, она собственнически похлопала его по подбородку и сказала:

— Иди прими свою таблетку, и я тебя накормлю. А, да: Зинния по обыкновению не явилась. Передала через девушку миссис Джобсон какое-то извинение. Я сыта по горло!

Когда полковник Росс вошел в кухню, на столе его уже ждали ветчина и картофельный салат. Миссис Росс нарезала авокадо. Она сказала:

— Я думаю, кофе тебе пить ни к чему, Норман. Может быть, ты потом немножко вздремнешь? Я скажу, чтобы шофер тебя подождал. На этом параде или смотре — что у вас там будет? — тебе, конечно, придется часами стоять на ногах. А потом еще в клубе. Надеюсь, ты хоть пить много не будешь.

— Я никогда много не пью, — сказал полковник Росс. — Просто пью больше, чем прежде.

— Ну, довольно смеяться над тем, что я говорила. Это же вовсе не глупости.

— Совершенно верно. Но вздремнуть я не могу. Надо ехать, как только подадут машину. Слишком много дел. А потому кофе мне выпить необходимо.

Наливая ему кофе, миссис Росс сказала:

— Я не стану надоедать тебе вопросами о том, что происходит. Но две вещи мне хотелось бы узнать, если ты можешь ответить. У меня есть для этого причина. Нюд где-то на территории?

— Ты имеешь в виду сейчас? Я правда не могу ответить. Я не видел его с восьми. Был занят. Потом мне пришлось поехать с генералом Николсом. А почему ты об этом спросила?

— Потому что мне надо знать. Но я обещала не надоедать тебе, так что неважно. Сэл думает, что эти неприятности, ну, вообще, все это, как-то связаны с приездом генерала Николса и генерала Бакстера. Так?

— Бакстер, моя дорогая, — сказал полковник Росс, — как я тебе уже говорил, просто воспользовался оказией. Он незамедлительно отправится дальше в Селлерс. Ему требовалось мое заключение о полковнике Вудмане — не позже нынешнего утра. Возможно, его уже тут нет.

— В час должен был улететь самолет, — сказала миссис Росс. — Генерал Бакстер заехал около часа назад за своими вещами. И был со мной старательно любезен. У меня была Сэл, и мне показалось, что он чувствовал себя с ней неловко. У нее тоже сложилось такое впечатление.

— Не забывай, — сказал полковник Росс, — что Сэл принадлежит к старой военной семье. Когда живешь этой мирной жизнью, тебе прививают особый подход ко всему. Ты пребываешь в процессе одной долгой, очень медленно развивающейся интриги. Я не имею в виду прямую корысть. Но все равно ты выучиваешься быть начеку. Если супруга полковника скверного мнения о тебе или твоей жене, ничего хорошего это тебе не сулит. Когда с неба сваливается начальство, надо ходить по струнке. Ведь из-за какого-то твоего неверного поступка или слова в этот день несколько лет спустя тебя, может быть, обойдут назначением, на которое ты надеялся.

Миссис Росс сказала:

— Не вижу, что в этом подходе такое особенное. Я помню, как я старалась быть приятной супруге губернатора Кларка. Что было не всегда легко — ведь она глупа. Тебя тогда уговаривали выставить свою кандидатуру на первичных выборах. А я была против. Потому что твою кандидатуру, несомненно, утвердили бы, и, несомненно, ты был бы выбран. А поскольку ты — это ты, то поладить с законодательным собранием штата ты не сумел бы. Но все равно я делала, что могла; я же видела, как тебя прельщает мысль стать губернатором штата, и я знала, что, начни я возражать, она прельщала бы тебя только сильнее…

— Она меня вовсе не прельщала, — сказал полковник Росс. — Если бы Кларк решил больше не баллотироваться, я просто счел бы это своим долгом. Среди выразивших желание выставить свою кандидатуру я не видел ни одного, кто захотел бы или сумел, если бы захотел, удерживать председателя палаты в рамках честности.

— Знаю, — сказала миссис Росс. — Но сладить с Освальдом и ты не сумел бы. Вот о чем я думала. Ты ведь политиков не понимаешь.

— Обидное заключение! — сказал полковник Росс уязвленно. — А мне казалось, что мало кто понимает политиков так хорошо, как я.

Миссис Росс перегнулась через стол, похлопала его по руке и сказала:

— Я только о том, что ты и понимая не захочешь поступать так, как требуется для того, чтобы иметь дело с ними.

В политике первое — добиться избрания и оставаться избранным. Если ты на это не способен, все остальное значения не имеет, поскольку это тебе не дано. Для политиков вопрос стоит так: или они тебя используют, или ты их используешь. Я вовсе не хочу сказать, что они слишком умны для тебя. Я убеждена, что ты их видишь насквозь. Но этого недостаточно. Чтобы использовать их, ты прежде должен внушить им, будто это они тебя используют. Ты вовсе не должен предупреждать заранее…

— Ну а по-моему — должен, — сказал полковник Росс. — Если я чувствую, что мой долг — провести в законодательное собрание честного человека, подразумевая в данном случае себя, то в первую очередь мне, несомненно, следует убедиться, что этот человек, то есть я, действительно честен. Рассчитанный нечестный ход — обмануть Освальда или позволить ему обмануться — скверное начало.

— Ты меня совсем сбил, — сказала миссис Росс. — Только мне кажется, тебе иногда следует проверять, не видишь ли ты свой долг в том, что предпочтительнее для тебя, а не в том, что больше послужило бы интересам других людей. Ну ешь же, ешь! — Она замолчала, а когда он очистил тарелку, сказала: — Насколько я поняла, ты все утро провел с генералом Николсом. Каким он тебе показался?

Полковник Росс сказал:

— По-моему, генерал Николс большинству людей кажется таким, каким он хочет им показаться. По-моему, им владеет какая-то цель. И, подобно апостолу Павлу, для всех он делается всем. По-моему, он часто подгоняет свои слова под своего собеседника, то есть я не хочу сказать, будто одному человеку он говорит одно, а другому — прямо противоположное, но что это одно он говорит по-разному. Я испытываю уважение к тем, кто умеет держать себя в руках. Ну и мне, возможно потому, что я судья, всегда импонирует человек, который умеет выделить суть и отстаивает ее, а не ходит вокруг да около.

— Короче говоря, он сумел тебе понравиться.

— Вернее, я не исключаю такой возможности, — сказал полковник Росс и отхлебнул кофе. — А что о нем сказала Сэл?

— Немало. Например, что он пристрелит собственную мать, если, по его мнению, она окажется не на высоте.

— Ну а еще что? — сказал полковник Росс. — Про это я знаю. Хэл Култард вчера вечером что-то бурчал про то, как Николс пристреливает людей. Лично я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь кого-нибудь пристрелил.

— Она думает, его цель — что-то устроить Нюду, какую-то пакость, как она выразилась. Она говорит, что он персональный палач начальника Штаба ВВС. Об этом я ничего не знаю, но, как я упомянула, генерал Бакстер вел себя так неуклюже, как обычно ведут себя мужчины, когда знают что-то для тебя неприятное и торопятся убраться подальше, пока ты еще не знаешь. В любом случае генерал Николс, по-моему, опасный человек.

— Сэл мне очень симпатична, — сказал полковник Росс, — но ее суждения о чем бы то ни было особого доверия у меня не вызывают.

— Ее суждения тут ни при чем, — сказала миссис Росс. — Генерал Николс внушает ей страх. Можешь смеяться, Норман, но опасным генерал Николс мне кажется не из-за того, что мне о нем известно. Мне о нем ничего не известно. И не из-за того, что говорит Сэл. Сэл говорит, что ей в голову придет. А из-за того, что Сэл, хотя и боится его, боится, что он сделает Нюду пакость, неприязни к нему не испытывает — как, например, испытывает ее к подполковнику Каррикеру. Вот ты сказал, что для всех он делается всем. По-моему, это очень интересно, хотя я не думаю, что генерал Николс такой, да вряд ли и апостол Павел был таким. Вероятно, апостол Павел просто мнил себя таким. Но все-таки это указывает, на что он готов пойти, лишь бы влиять на людей. А человек подобного типа очень опасен. В них, мне кажется, есть что-то гипнотическое.

— Не вижу, над чем тут можно смеяться, — сказал полковник Росс. — Однако не думаю, что Николс хоть в какой-то степени заинтересован или намерен сделать Нюду или кому-нибудь еще пакость, как выразилась Сэл. В любых человеческих ситуациях, даже простейших, действует больше переменных факторов, чем способно объять человеческое сознание. Феномен, который ты отлично описала — что его боятся, но не испытывают к нему неприязни, — легко объяснить. Он внушает тебе, будто некоторые вещи самоочевидны, внушает с поразительной силой, и в результате ты приходишь к убеждению, что у тебя с ним общие цели, общие планы. А обработав тебя таким образом, он далее может показать тебе, что одна из главных помех для осуществления вашего общего плана — ты сам. И ты обнаруживаешь, что, в сущности, он прав, а в таком случае ты поможешь ему увидеть, как лучше тебя убрать. Держаться при этом, мне кажется, он будет очень серьезно, очень сочувственно. И неприязни к нему у тебя не возникнет.

— Если бы я могла поговорить с ним! — сказала миссис Росс. — Я бы узнала, что у него на уме, и я бы поняла, как надо за него взяться. Нет, я не сомневаюсь, что он умеет держать себя в руках, как ты говоришь. Но откуда следует, что у него блестящий ум? Например, что он тебе говорил?

— Это не совсем верно, Кора, — сказал полковник Росс. — Я ведь упомянул лишь, что мне импонирует человек, который умеет выделить суть и отстаивает ее. Мне кажется, суть, обеспечивающую победу в войне, он выделяет с большой ясностью. Я вовсе не утверждаю, что он предлагает блестящие решения, а лишь то, что он умеет отделить факты от впечатлений. Он не позволяет привходящим обстоятельствам сбивать себя с толку, идет ли речь о чем-то крупном или о мелочи. Он говорил о крупном — о проблемах Квебекской конференции, и о мелочи — о дисциплинарных трудностях, возникших из-за цветных офицеров, я тебе о них упомянул вчера вечером. И в обоих случаях его мысль исчерпывалась тем, что не надо делать того, чего ты сделать не можешь. Мысль, по-твоему, блестящая?

— Нет, — сказала миссис Росс.

— Однако при принятии решений она может оказаться очень важной. Большинство людей, пожалуй подавляющее большинство, столкнувшись с трудной ситуацией и не зная, как поступить, не делают ничего, но усердно доказывают необходимость изменить ситуацию так, чтобы они знали, как им поступить. Нравится ли тебе это или нет, но существуют вещи, твоему воздействию не поддающиеся — как бы ты сильно этого ни хотела, как бы жизненно важно для тебя это ни было. Парашютист, выпрыгнув из самолета, ни при каких обстоятельствах не может забраться назад. Пусть даже он видит, что будет убит, когда приземлится. Земное притяжение — это условие существования, а не теория. И в неприятностях с цветными офицерами мы имеем дело с условием нашего существования, а не с теорией.

— Но ты мне не объяснил, что это за неприятности.

— Все то же самое, — сказал полковник Росс. — Постоянное зло. Ты о нем читаешь в книгах, где оно часто оборачивается трагедией. В жизни, при всей трагичности, оно становится утомительным. Нескольких офицеров-негров откомандировали на базу в связи с одним проектом, и Моубри устроил для них отдельный офицерский клуб. Они усмотрели в этом расовую дискриминацию, и вчера вечером их компания попыталась войти в офицерский клуб базы. Для них он — запретная зона. Произошла стычка, довольно умеренная, без драки. Подчиненные Джонни Сирса арестовали не то пятерых, не то шестерых. В тот момент мы не знали, что из этого воспоследует, а теперь, мне кажется, дело обойдется без последствий. Я поговорил с офицером, которого прочат в командиры группы, и он настроен позитивно. Когда это произошло, он был в госпитале, но его выписывают. Я думаю, он с ними сладит. Их было немного, и, по-моему, по-настоящему туда рвались только двое, если не вовсе один.

Миссис Росс сказала:

— Им бы следовало всем рваться! По-моему, если человек достаточно хорош, чтобы стать офицером, он достаточно хорош и для офицерского клуба. Я не понимаю, как он может быть хорош для одного и нехорош для другого!

Полковник Росс сказал:

— Ты поймешь, если попробуешь считаться с условием нашего существования, а не со своей теорией. Вот так он может быть хорош для одного, но не для другого. Исходя из понятий справедливости и порядочности, а также учитывая нынешний политический курс, военное министерство решило предоставить цветным возможность получать офицерские звания. В ВВС их у нас около тысячи. И в ВВС у нас около трехсот тысяч белых офицеров. Определенная часть этих последних, не знаю точно какая, но пропорционально несравненно превосходящая общее число цветных офицеров и в своей многочисленности абсолютно неуправляемая, неколебимо убеждена, что черномазый — это черномазый. И вне службы они не желают иметь с ним ничего общего. Таково их твердое решение, воспитанное в них с первых сознательных минут, переданное им готовым, санкционированное практикой и личными интересами. Я не утверждаю, что изменить его невозможно или что оно не изменится, но произойдет это не сегодня, и не завтра, и не на будущей неделе. Человек не может по желанию увидеть то, чего он увидеть не может.

— Это возмутительно! — сказала миссис Росс. — Не сомневаюсь, что наберется много невежественных и предубежденных молодых олухов, вроде подполковника Каррикера, которые считают именно так. Но, конечно же, должно быть еще больше других — причем значительное большинство, — кто считает, что негр — человек, кто хочет, чтобы с негром обходились справедливо. Почему желание большинства не играет роли?

— Каррикер, насколько мне известно, от таких предубеждений полностью свободен. Я соприкасался с ним достаточно часто и не думаю, что для него имеет хоть малейшее значение, с кем он общается вне службы. Пусть расовые предрассудки низменны и инфантильны. Но это форма общественного сознания. А Бенни ни до какой формы общественного сознания не дорос. Бенни, как однажды сказал мне Нюд, — это Бенни. Моя дорогая, ты все еще исходишь из теории. Желание большинства, бесспорно, играет огромную роль. Возможно, твое значительное большинство действительно считает негра человеком. Но, добавляя, что оно хочет, чтобы с негром обращались справедливо, ты впадаешь в ошибку. Это не условие существования. Условие же заключается в том, что значительное большинство не против того, чтобы с ним обращались справедливо, — а это совсем другое дело. Значительное большинство не хочет, чтобы негр женился на их сестре. Значительное большинство не хочет оскорблять или угнетать его, но значительное большинство в целом относится к нему пренебрежительно. Оно просто сыто по горло цветной прислугой.

Миссис Росс сказала:

— Если бы у меня работала белая девушка и была бы ленивой и ненадежной грязнухой, я бы и к ней относилась точно так же. И сыта я Зиннией по горло никак не потому, что она родилась цветной.

— Не в том суть, моя дорогая. В твоих словах заключался вывод. В самом их выборе. Твой опыт и наблюдения, утверждала ты, убедили тебя, что цветная прислуга почти без исключения ленива, ненадежна и грязна…

— По-моему, на это есть причины…

— Причины есть на все, — нравоучительно сказал полковник Росс. — И часто очень интересные. Выяснение их расширяет наш кругозор. Они могут вызвать у нас негодование или сострадание. И складываются в афоризм: если бы все обстояло по-другому, все могло бы быть другим. Но все обстоит не по-другому, а так, как обстоит. И исходить нам приходится из этого…

— Что там такое? — перебила миссис Росс.

— Кажется, кто-то в холле, — сказал полковник Росс. — Может быть, Зинния восстала с ложа страданий и явилась служить тебе. Или мой шофер, но он бы предварительно позвонил.

— Зинния вошла бы с черного хода, — сказала миссис Росс, — Сэл позвонила бы. Пойди взгляни, что там? Звуки какие-то странные!

Полковник Росс встал и вышел в дверь буфетной. Дверь в холл была открыта, и в затененном его конце он увидел затененную сетчатую дверь, а в ней — палящий прямоугольник солнца на тропической листве, над которой за ложбиной розовела выцветшая штукатурка отеля «Олеандровая башня». В холле никого не оказалось.

Внезапно вновь послышался звук, напоминавший легкие, но неуверенные шаги, словно шедший с трудом передвигал ноги.

— Кто тут? — сказал полковник Росс.

Ответа не было. Из столовой справа донеслось постукивание, а затем по полу чиркнули ножки стула. Полковник Росс направился к двери столовой и открыл ее.

Стул во главе стола был отодвинут. На нем, уцепившись одной рукой за край стола, а другую прижимая ко лбу, сидела миссис Бил. Она дернула головой, отбрасывая свисающие на лицо волосы.

— Это надо же! — сказала она. — Привет, Норм, откуда вы взялись?

Она попыталась встать, но пальцы скользнули по краю стола, и она ударилась локтем.

— Ой! — сказала она, сжимая локоть. — Больно! Погодите немножко, а?

Полковник Росс притворил за собой дверь.

Миссис Бил сказала:

— Все хорошо, Норм. Я просто нализалась. Садитесь. Давайте посидим немножко. Я хочу с вами поговорить. Кора скоро займется своими волосами. Но немножко погодя. — Она взяла левую руку в правую, аккуратно ее повернула и поглядела на часики на левом запястье. — Через минуточку, — сказала она. — А где Нюд, вы не знаете, держу пари.

Полковник Росс отодвинул стул и сел.

— Где вы были, Сэл? — сказал он.

— Нигде, — сказала миссис Бил. — У себя дома. Я немножко выпила. А! Вы думаете, меня кто-то видел! Никто меня не видел. Я прошла между кустами. Чуть на змею не наступила. На коралловую змею.

— Неужели? — сказал полковник Росс.

— Да нет же, дурачок! — сказала миссис Бил. — Это я так. А где Нюд, вы не знаете, держу пари.

— Где он?

— Вы мне ничего не говорите, — сказала миссис Бил. — Так зачем мне вам говорить? А я знаю.

— Как вы узнали, Сэл?

— Очень просто, — сказала миссис Бил. — Заставила их спросить у Дэнни. — Она поднесла ко рту сжатый кулак и вцепилась зубами в согнутый сустав. — Он-то знал.

— Кто спросил Дэнни? — сказал полковник Росс. — Полковник Моубри?

— Нет, — сказала миссис Бил. — Кто с ним станет разговаривать? — Она умолкла, покусывая сустав.

Полковник Росс сказал:

— Откуда вы взяли виски, Сэл?

— Из бутылки, дурачок, — сказала миссис Бил. — Из большущей поганой бутылки шотландского виски. Я ее всю выпила. Все, что в ней оставалось. Вчера из нее наливали этому, как его там?.. мистеру Буллену, и тому, с камерой. А я ее увидела и подумала: «Не выпить ли глоточек? Подзарядишься, подбодришься!» — Она хихикнула. — Никого нет, — сказала она. — У Диндж сегодня выходной. Малыш в садике. Нюд в Чечотре. Никого кроме меня. Я себя чувствую дивно.

— Чечотр? — сказал полковник Росс. — Демонстрационный район? Когда Нюд собирается вернуться?

— А я откуда знаю? — Миссис Бил покачнулась и выпрямилась. — Спросите у Бенни. Чего вы ждете? Бенни знает все! Он знает, куда ходит Дэнни. Бенни узнал. Бенни сказал… — Побелев, она умолкла и судорожно сглотнула.

— Сэл, вам дурно? — сказал полковник Росс.

— Да, — сказала она с трудом. — Меня сейчас вырвет. Отойдите! Уйдите! Вырвет сейчас…

Полковник Росс встал. Из кухни донесся голос миссис Росс:

— Норман! Где ты? Норман…

— Ничего, Сэл, — сказал он ласково. — Давайте.

Он вышел за дверь. В буфетной он столкнулся с миссис Росс. Она сказала:

— Норман, куда ты…

— Это Сэл, — сказал он. — Ее тошнит.

— Сэл? Тошнит? О чем ты говоришь?

— О том, что ее рвет. Или ты не слышишь?

Миссис Росс попыталась его отодвинуть и сказала с тревогой:

— Норман! Она что-нибудь приняла? Что она сказала? Немедленно вызови доктора…

— Нет-нет, — сказал полковник Росс. — Она пила только виски. Шотландское, по ее словам, и много.

— Она пьяна? Ты говоришь, ее тошнит? Потому что она выпила много виски? Не верю. Объяснить так она могла, но… Звони же доктору!

— Да нет, она пьяна, и ничего больше, — сказал полковник Росс. — Выпила все, что оставалось в бутылке, которая попалась ей на глаза. Слишком много и слишком быстро, на мой взгляд.

— Но с какой стати? Норман, это может быть очень серьезным. Позвони доктору. Помнишь, я тебя спросила, где Нюд? Либо ты не знаешь, либо не хочешь ответить. Я сказала, что у меня есть причина. Сэл тоже не знает, где он.

— Теперь Сэл уже знает, где он, — сказал полковник Росс. — Спросила подполковника Каррикера. Другого способа узнать у нее не было. Ну, она и допила бутылку виски. Все очень просто.

— Бенни? — сказала миссис Росс.

— Вот именно! — сказал полковник Росс. — Насколько я понимаю, он ей не слишком приятен. И вряд ли ей была приятна необходимость узнавать у него.

— А! — сказала миссис Росс. — Бедная девочка! Норман, по-моему, подъехала твоя машина. Стоит у крыльца. Отправляйся. Никого сюда не впускай. А я…

— Для начала, — сказал полковник Росс, — запасись тряпкой. Ну и полотенцем.

IX

Из окон казармы неслись злорадные вопли:

— Пожалеете! Пожалеете!

В дружный хор врывались скорбные соло:

— Ох, не понравится вам тут! Ох, погодите! Не понравится вам тут!

Тридцать-сорок рядовых ЖВС, пополнение из Второго учебного центра в Дайтона-Бич, тесной кучкой сидели в ожидании на чемоданах и вещмешках в относительной тени трех сосен за мостками, которые вели через оголенный песок к дверям казармы. Они слушали хоровые вопли с напряженными, нарочито мужественными улыбками. Иногда перешептывались. Поглядывали по сторонам, пряча робость, пытаясь получше понять, что это за место. Некоторые жевали резинку, некоторые курили, а некоторые и жевали резинку и курили. Курившие демонстрировали неплохую выучку: разрывали окурок, рассыпали остатки табака, сминали оставшуюся бумагу в крохотный комочек и только тогда бросали его на песок.

Внезапно хор замолк. Оглянувшись через плечо, одна из сидящих вскочила и крикнула: «Смирно!» Остальные встали. По ступенькам здания по ту сторону дороги спустились офицер ЖВС и два сержанта и направились к ним.

Офицер обвела группу благожелательным взглядом и сказала:

— Ну, хорошо. Вольно! Я лейтенант Липпа. Ваша ротная. Это первый сержант Леви и штаб-сержант Хоган. Насколько я знаю, вас накормили в городе, прежде чем отвезти сюда.

Несколько голосов сказали:

— Да, мэм.

— Ну нет! — весело сказал одинокий голос. — Паршивенькие бутербродишки…

Тут же посыпались отклики:

— Ну, ты!

— Ну, ее послушать!

— Ну, у Лардси солитер, не иначе!

Лейтенант Липпа улыбнулась.

— Те, кто голоден, могут попозже сходить в кафе. Сержант Хоган покажет вам, где разместиться. Я зайду через час поглядеть, как у вас дела. Сегодня днем у всей части парад. Не бойтесь, у нас это не часто бывает. Только по особым случаям, как сегодня. Те, кто хочет просить об освобождении на сегодня, освобождаются. Конечно, если кто-то хочет идти с нами, место ей найдется. Всего несколько миль, и не думаю, что в тени будет выше сорока градусов. Обратитесь к сержанту Хоган.

Раздался общий взвизг.

— Лардси! Лардси хочет идти…

— Ножки, мои ножки!

— Засохни, Джонс!

— Еще одно, — сказала лейтенант Липпа. — Конечно, вы знаете, что они вас просто разыгрывали. Как всех новичков. Пожалеть вам не придется. Думаю, вам тут понравится. Это хорошая база. Ну, и чтобы вы не думали, будто это пустые слова, скажу еще, что процент женщин, которые в прошлом месяце уехали отсюда, до принесения присяги был меньше, чем на любой другой авиабазе сравнимой величины. Мы очень гордимся тем, чего сумели добиться. Ну, хорошо. Вы свободны. Нет, не стройтесь. Берите вещи и идите с сержантом Хоган.

Когда они шли назад через дорогу, лейтенант Липпа сказала сержанту Леви:

— Вид у них недурной, верно, Норма? Нам они очень кстати. Остается только надеяться, что не у всех у них есть специальности.

Сержант Леви, высокая плотная брюнетка, сказала:

— Я обнаружила только пятерых. Кончили в Дайтоне курсы вождения. Думаю, их заграбастает база.

— Наверное.

Они поднялись по ступенькам и прошли за сетчатую дверь в маленький кабинет лейтенанта Липпы. Лейтенант Липпа сдернула с головы фуражку и ловко набросила на крюк в стене. Она повернула выключатель вентилятора в углу и рухнула в кресло за письменным столом.

— Так на чем мы остановились?

Сержант Леви поскребла в затылке.

— А, да! Вот текст письма, которое затребовала капитан Бертон. — Она вытащила лист из корзинки на столе.

— О, черт! — сказала лейтенант Липпа. — Чтоб ей! Я думала, она забудет.

Держа лист перед собой, сержант Леви начала читать вслух:

— «Дорогая миссис Имярек. Ваша дочь скобка, фамилия и имя, скобку закрыть, теперь боец Женской вспомогательной службы армии Соединенных Штатов. Все время, пока она несла службу здесь, она не только прекрасно выполняла свои обязанности, но и была гордостью роты…» — Сержант Леви состроила гримасу. — Каждое печатать отдельно, чтобы оно выглядело как личное письмо, указано здесь. Но не расстраивайтесь. В понедельник посажу на них и Страус, и Чини. Я знаю, где раздобыть вторую машинку.

— Ладно. Что еще?

— Вы собирались выяснить насчет настила для прачечной.

— Выяснила. Капитан Бертон говорит, что доски мы получим. Их привезет инженер. Да! Надо последить, чтобы они перестали портить электроутюги. Надо последить, чтобы, отключая их, они не дергали провод. Пусть вытаскивают вилку из розетки рукой. Но только прежде пусть проверят, что руки у них сухие. Я в жизни вилку рукой из розетки не вытаскивала. Так как же я их заставлю?

— Надо повесить табличку над каждой розеткой. Для напоминания.

— Отлично. Так займитесь этим. Что-нибудь еще?

— О переводе Вандербек в косметический салон.

— Да-да. Сделать нам надо вот что. Ее необходимо застраховать. Используем фонд части. Позволение получено. У нее есть разрешение торговой палаты ее штата делать машинную перманентную завивку, так что, наверное, существует стандартный страховой полис, который подойдет для нее. Но только он должен включать еще и меня, и капитана Бертон. Отдел военно-юридической службы дал справку, что любой из нас троих могут вчинить иск, если аппарат спалит у кого-нибудь все волосы. Когда у вас будет свободная минута, приготовьте мне на подпись заявку о выделении средств. Сумму не ставьте. Они пока еще выясняют. Теперь все?

— Не-а! — сказала сержант Леви.

— Ой, Норма, только не это! Только не Бак! — сказала лейтенант Липпа. — Ну, пожалуйста, пожалуйста! Не сегодня! Не сейчас. В понедельник. Я поговорю с ней в понедельник. В понедельник у меня получится куда лучше. По субботам я до того одуреваю, что просто не понимаю, где я и что я. В понедельник я ей задам жару.

— В понедельник, — сказала сержант Леви, — вы скажете, что это было уже давно. Вы скажете, подождем, пока она еще чего-нибудь не выкинет.

— О Господи, о Господи! — сказала лейтенант Липпа. — Наверное, так и было бы. — Она поднесла руку к расстегнутому воротнику, зажала между большим и указательным пальцами свою лейтенантскую эмблему и начала расстроенно полировать ее подушечкой большого пальца. — Может, она правда чувствовала себя скверно. В конце-то концов она все-таки встала, верно?

— Встала. В одиннадцать часов, — мрачно сказала сержант Леви. — Центр наведения сообщил, что она не явилась на дежурство. Мне пришлось сказать, что она заболела.

— И в рапорт это занесено? — с надеждой сказала лейтенант Липпа, беря суточную ведомость.

— Нет, — сказала сержант Леви. — С какой стати? Она же просто отказалась выполнить приказ. Бак слишком много сходит с рук. Вечером в прошлую субботу она была в «Придорожном отдыхе» с какими-то рядовыми армейской авиации. Ее там видела одна женщина и сказала Хоган, что она совсем окосела. И хуже того, пошла с ними в машину. И все знали, чем она там занимается.

— Но она вернулась, как положено?

— Да, если положено быть вдребезги пьяной. Ее вели под руки двое. Сама бы она и шагу не прошла. И вид у нее был дикий — ее кто-то видел в умывальной. Помада размазана по всей физиономии, чулки болтаются на лодыжках. Пояса нет.

— Ну так почему же об этом не упомянуто в рапорте?

— Хоган сама ее не видела. А остальные не хотели на нее ябедничать. Хоган они сказали в надежде, что Хоган поговорит с ней, сумеет ее образумить. Достаточно одной такой, как она, и все ребята на базе сразу про нее узнают, и если девочка примет приглашение, так олух уже воображает, будто раз она из ЖВС, так тут же ляжет на спину. И злится, когда получает по рукам.

— Да знаю я, знаю, — сказала лейтенант Липпа. — Ну, если вы сказали центру наведения, что она больна, надо будет внести это в рапорт. А по-вашему, она не больна?

Сержант Леви пожала плечами.

— Во всяком случае, ничего серьезного. Ну, разве что спазмы. Но уж не такие, чтобы помешать явиться к врачу. Если бы они были сильными, Хоган занесла бы ее в список заболевших и разрешила бы ей лечь. Я знаю, зачем она все это затеяла. Хоган все-таки поговорила с ней про субботу, и она на Хоган обозлилась, вот и постаралась нагадить, как могла. Прямо заявила: нет, ссылаться на болезнь она не собирается и к врачу не пойдет. Хоган говорит, пусть тогда встанет. А она говорит: нет, ей не хочется. Хоган ей приказывает, а она говорит: «А ты попробуй заставь!» — Сержант Леви побагровела. — Я знаю, что я бы сделала, — сказала она. — У Хоган силенок маловато. А я бы просто опрокинула кровать вместе с ней на пол. Встала бы как миленькая!

Все еще полируя эмблему, лейтенант Липпа сказала:

— Что бы вы там ни чувствовали, Норма, рукам воли не давайте.

— Так я бы до нее пальцем не дотронулась. Просто ухватила бы кровать и перевернула. — Она напрягла плечи, изображая, как сделала бы это. — Хорошо, мэм! Я знаю, что от меня требуется. От меня требуется доложить об этом командиру роты, каковая примет надлежащие дисциплинарные меры.

— Пошлите за Бак, — сказала лейтенант Липпа. — Только на сегодня вам придется включить ее в список заболевших. И позвонить в отдел личного состава, чтобы объяснить, почему она не значится в утреннем списке. Скажите, что это был недосмотр, поскольку обращаться к врачу не понадобилось. Просто сильные менструальные боли, и я освободила ее на день. Это их устроит, а мы подвяжем все концы.

— Только честно ли это по отношению к Хоган, мэм?

— Может, пока мы одни, вы перестанете то и дело называть меня «мэм»? И не злитесь. Я хочу привести документацию в порядок, не то мы не оберемся хлопот с центром наведения. А Бак я про это говорить не собираюсь. Ну, вы успокоились?

— Могу я присутствовать?

— Можете. И не давите на меня, Норма! Я знаю, что обязана принять меры. Просто мне трудно себя заставить. Ведь сегодня суббота.

— Да не виню я вас, — сказала сержант Леви. — И не стала бы вас просить, но только, если она сегодня вывернется, дальше будет хуже. Одно хорошо: она подала рапорт об отправке в действующую армию. Думаю, эта сучка рассчитывает, что там конкуренции меньше и от желающих у нее отбоя не будет. Можете нажать под этим углом, хотя, Бог свидетель, посылать ее туда никак не следует.

— Однако в центре ею довольны, ведь верно?

— Да. Говорят, что построитель она хороший, — с неохотой сказала сержант Леви. — Ладно, я ее сейчас приведу. Собственно, она ждет в канцелярии. Я решила, что немножко потомиться ей будет полезно.

— Как ее зовут? Я забыла.

Сержант Леви уже у двери оглянулась и нахмурилась.

— Может, вам и лучше не знать, — сказала она. — Она же настоящая сучка, это-то хоть не забудьте! Называет она себя Сибиллой.

Когда сержант Леви вышла, лейтенант Липпа встала, подтянула чулки, поправила форменную рубашку, одернула юбку и, достав из ящика стола зеркальце, свободной рукой пригладила волосы. Затем села, придвинула кресло к столу, разложила бумаги более аккуратно и, взяв суточную ведомость, принялась ее читать.

Почти тут же в дверь постучала сержант Леви. Она пропустила перед собой девушку с землисто-бледным лицом, остреньким носиком и золотистыми волосами, более темными у корней. Вопреки уставу волосы у нее ложились на воротник, а ногти покрывал потрескавшийся, лупящийся лак довольно-таки ядовитого оттенка. Однако она встала прямо и сказала, хотя и угрюмо:

— Мэм, рядовая Бак к командиру роты.

Учитывая поведение рядовой Бак утром, можно было с большой долей уверенности предположить, что, получив время на размышления, она заметно присмирела. Лейтенант Липпа сказала сухо:

— Норма, закройте, пожалуйста, дверь. — Кивнув на складной металлический стул, она сказала: — Садитесь, Сибилла. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — сказала рядовая Бак и после паузы добавила: — Мэм.

Лейтенант Липпа вздохнула и сказала:

— Сибилла, почему вы вели себя так сегодня утром?

Рядовая Бак, уставившись в угол, сказала:

— Плохо себя чувствовала.

— Когда вы чувствуете себя плохо, вы должны доложить, что больны. Вы это знаете. Если вы не настолько больны, чтобы доложить об этом, то вы достаточно здоровы, чтобы встать. Сейчас вы здесь, так как сержант Леви доложила мне, что вы отказались выполнить приказ сержанта Хоган. Почему вы отказались?

— Хоган все время ко мне придирается, — сказала рядовая Бак.

— Мы в армии, Сибилла. У сержанта Хоган есть свои обязанности, как и у вас, как и у меня. Если сержант Хоган делает вам выговор, то, значит, у нее есть для этого основания. Вы служите не первый день и должны это понимать. Если Хоган о чем-то вас предупреждает, она к вам не придирается. Наоборот, она делает все, что может, чтобы избавить вас от дисциплинарного взыскания. Если вы почувствовали, что не можете подчиняться дисциплине, вы были должны воспользоваться своим правом и в прошлом месяце отказаться служить, пока еще не принесли присягу. Вы решили остаться. Почему?

Рядовая Бак чуть-чуть пожала плечами. И, посмотрев на свои ладони, сказала:

— Мне говорили, что я могу служить за морем. Это ведь не значит, что я хочу торчать тут.

— Да, — сказала лейтенант Липпа, — но всем, кто хочет служить там, объяснили, что для этого требуется. Вы внесены в список, и не исключено, что вам представится такая возможность. Однако для этого ваше поведение и ваше личное дело должны быть безупречными. Если в вашем личном деле будут фигурировать такие серьезные проступки, как отказ выполнять приказы, вашу кандидатуру даже рассматривать не будут. Так что же мне делать?

Рядовая Бак сказала:

— Не знаю.

Судя по некоторой смене выражений на лице рядовой Бак, она не ожидала такой мягкости. Несомненно, все утро ее угнетали скверные предчувствия, страх, что на этот раз она и правда зашла слишком далеко. Она ведь в армии, никуда от этого не денешься, и сержант Леви, суровая, возмущенная, наябедничает армии на нее. Вероятно, она плохо представляла себе, что воспоследует за этим, отчего ей становилось только страшнее. Несомненно, она успела наслушаться историй, в том числе и правдивых, о страшных карах для рядовых, не угодивших армии, и вошла в кабинет, вся съежившись, готовясь к тому, что командир роты задаст ей жару. Кроткий тон сначала удивил ее, а потом пробудил в ней дерзость. И она потихоньку ободрилась. Лейтенант Липпа, пусть и офицер, была моложе ее и, как уже не сомневалась рядовая Бак, куда глупее — колледж, наверное, кончила, чистюлька, и воображает, будто лучше других! Рядовая Бак посмотрела на лейтенанта Липпу с искренним, хотя пока еще замаскированным презрением, твердо зная, что от слов ей не будет ни жарко ни холодно.

Перехватив этот насупленный взгляд, который рядовая Бак тут же отвела, лейтенант Липпа вновь вздохнула и сказала:

— Сибилла, объясните мне одну вещь. Вы уже довольно давно ни с кем не ладите. И вели себя не очень хорошо, ведь правда? У вас какое-нибудь горе, какие-нибудь личные неприятности? Если да и вы хотели бы мне о них рассказать, то я сделаю все, что смогу, чтобы вам помочь. Мне попросить сержанта Леви, чтобы она вышла на минутку?

Рядовая Бак сказала:

— Неприятность у меня одна: все на меня доносят за все, что я делала и не делала. Верьте им больше! Только и знают, что ябедничать, подлюги.

Сержант Леви сказала:

— Послушай, Бак! За субботнее на тебя надо было подать рапорт, так ведь не подали. И никто не ябедничал. Девочки рассказали Хоган и мне, но только прежде взяли с нас обещание, что мы на тебя рапорта не подадим. Они просили Хоган поговорить с тобой. Потому-то она и…

Лейтенант Липпа сказала:

— Оставьте, Норма.

— Пусть ее! — сказала рядовая Бак. — Мне плевать, пусть вякает. Я знаю, она вам много чего наврала про субботу. И знаю, кто Хоган на меня наговорил. А Хоган, конечно, тут же надо разнюхать — сама-то она такой уж ангел!

— Но ведь вы, Сибилла, — сказала лейтенант Липпа, — выпили в субботу немножко лишнего, разве нет?

— Ничего я не выпила. Не больше всяких прочих.

— Я слышала другое, — сказала лейтенант Липпа.

— Уж конечно! И наверняка вы еще кое-что слышали. И все потому, что я вышла на минутку…

Сержант Леви сказала:

— На час. И заперлась с ребятами с базы у них в машине. Чем ты там занималась, говорить не стану. Но только потом по тебе сразу видно было, что вы там не цели войны обсуждали. И когда ты позоришь всю часть…

— Оставьте, Норма, — сказала лейтенант Липпа. — Это ведь только слухи. Люди склонны преувеличивать. Но, Сибилла, вы отлично знаете, что, выпив лишнего и ведя себя развязно в таком месте, как «Придорожный отдых», вы действительно позорите свою часть. И другие девушки с полным правом возмущаются. Ведь это портит им жизнь по меньшей мере в двух смыслах. Они тоже хотят бывать там со своими друзьями, хотят веселиться. Но если кто-то будет вести себя там недостойно и об этом узнает начальник военной полиции, на «Придорожный отдых» и на другие подобные заведения, конечно же, наложат запрет. Далее, если военнослужащая ведет себя дурно, об этом становится известно — и с преувеличениями, так что мужчины начинают неверно судить о них всех. Если вы выходите посидеть в машине и позволяете мужчинам лишнее, то это вовсе не ваше личное дело. Видите ли, вы вредите всем…

Рядовая Бак поджала губы и дважды кивнула.

— Значит, я врежу, да? — сказала она.

— Да, вредите. И больше всего себе самой. Вы же знаете, как мужчины смотрят на девушку. Знаете, что они говорят. Девушка дешево себя ценит…

— Дешево!

— Да, Сибилла. И вам это известно не хуже, чем мне. Когда они вам безразличны и вы им безразличны…

— Дешево себя ценит! — повторила рядовая Бак, вскинула голову и сказала ядовито: — Хватает же у людей совести!

Лейтенант Липпа продолжала:

— Я не хотела вас обидеть или огорчить. И я ведь не утверждаю, что вы вели себя дешево. Если слою «дешево» вас обижает, то я сожалею, что употребила его.

— Она сожалеет, что употребила его! — сказала рядовая Бак.

— Прошу вас не говорить таким тоном, — сказала лейтенант Липпа. — Почему вы грубите? Я стараюсь, насколько могу, быть к вам справедливой.

Сержант Леви сказала:

— Я бы не стала стараться, мэм. Она всегда такая. Я ведь вам объясняла, что она такая.

— А я объясню тебе, что ты такое, жидовка поганая! — сказала Бак.

— Бак! — сказала лейтенант Липпа. — Если я когда-нибудь еще услышу, как вы… Извинитесь перед Нормой! Немедленно!

— Не буду, — сказала рядовая Бак.

— Мне ее извинения не нужны, — сказала сержант Леви. — Извинения от такой… А вот по морде она у меня схлопочет.

— Бак! Вы отказываетесь выполнить мой приказ? — сказала лейтенант Липпа.

— Приказы, приказы, приказы! — сказала рядовая Бак. — У меня есть мои обязанности, говорит она. Прямо как у Хоган. Прямо как у вас. Один разок за миллион лет я получила увольнительную. А вы-то сами, вы-то каждую субботу смываетесь в отель… — То ли смутно припомнив какую-то сплетню, то ли в ярости нанося удар наугад, она сказала мстительно: — Я, значит, такая ужасная, да? А вы чем занимаетесь, хотела бы я знать? Думаете, про вас никто не знает?

Лицо лейтенанта Липпы побелело. Она невольно оперлась ладонью о стол. Обнаружив, что лейтенант Липпа онемела, рядовая Бак, ободренная удачным попаданием, выпалила:

— Хватает же у вас совести! — С наглым злорадным торжеством она сказала: — Я себя дешево ценю, так что ли? — Ее зримо осенило вдохновение: — Вы и эта лейтенантша, ну, Турк, — сказала она. — По-вашему, никто не знает, что вы за парочка!

Сержант Леви вскочила.

— Заткни свою грязную пасть, Бак! — сказала она.

Лицо лейтенанта Липпы обрело нормальный цвет. Она даже засмеялась, а потом сказала:

— Норма, пожалуйста, сядьте. — Глядя прямо на рядовую Бак, она сказала серьезно и спокойно: — Полагаю, на самом деле вы так не думаете, Сибилла. Иначе мне пришлось бы прийти к выводу, что вы психически ненормальны. Мне пришлось бы доложить капитану Бертон о вашем обвинении. Я дам вам срок поразмыслить. Без увольнительной. Если в понедельник вы будете вести себя так же, мне придется принять меры. Можете идти.

Сержант Леви, которая продолжала стоять, распахнула дверь.

— Вон! — сказала она. — Пока пинка не получила.

Закрыв дверь за рядовой Бак, она обернулась и посмотрела на лейтенанта Липпу.

— Я же говорила! — сказала лейтенант Липпа, упершись локтями в стол и зажав лицо в ладонях. — Ничего у меня не получилось. И она, вероятно, права. Во всяком случае, она знает, Что я отправляюсь туда каждую субботу, а она сидит в казарме. И да, у меня хватило совести! Откуда она знает, что я делаю и чего не делаю, когда выбираюсь отсюда? Откуда вы знаете?

— Ну-ка, уберите ладони от лица, — сказала сержант Леви. — Сучка есть сучка. Я знаю все, что мне нужно знать, и все остальные тоже. В части нет девушки, которая не хотела бы служить у вас в роте. Чего вам еще требуется?

— Боже мой! — Лейтенант Липпа закрыла глаза и покачала головой. Потом сказала с нарочитой жалобностью: — По-моему, это вообще не женское дело. Женщине требуется богатый добрячок, который лелеял бы ее, и сидеть на мягких подушках, и заниматься рукоделием, и питаться клубникой с сахаром и сливками.

— Держите хвост пистолетом! — сказала сержант Леви, снисходительно глядя на нее. — Когда этот балаган на базе кончится, не вздумайте сюда возвращаться. Я все устрою. Заранее отнесу вашу сумку лейтенанту Турк, пусть захватит с собой на такси. А когда скомандуют «разойдись!», вы прямо отправитесь в «Башню», сбросите этот обезьяний наряд, смешаете себе коктейль покрепче и выкинете нас всех из головы. И в дежурку не звоните. Если что-нибудь случится, хотя ничего не случится, я вам сама позвоню завтра около двенадцати. Ясно?

Мисс Ланг, секретарша майора Уитни, повернулась на табурете к картотеке у себя за спиной. Ногу она закинула на ногу и, разыскивая то, что ей требовалось, не заметила, что ей не помешало бы одернуть юбку.

Мягко притворив за собой дверь соседней комнаты, капитан Дачмин доброжелательно улыбнулся мисс Ланг и ловко скосил одобрительный взгляд, смакуя ее приоткрытые колени и немалое пространство икр. С сожалением оторвавшись от этого зрелища, он сказал:

— Я вам требуюсь, Билли?

Майор Уитни поднял на него тревожные глаза и буркнул:

— Да. А, да! Минутку. Садитесь.

Капитан Дачмин опустил свое могучее тело в кресло и принялся созерцать ноги мисс Ланг. Майор Уитни в конце концов опустил поднятое перо и расписался на лежащем перед ним документе.

— Вот что, Кларенс, — сказал он. — Я слышал, они угробили ваших голубей. У вас на сегодня что-нибудь запланировано?

— Пожалуй что нет, — сказал капитан Дачмин. — Самолета у меня все равно нету. Там ждет Петти. Он со своим мобильным чемоданчиком едет подобрать птичек. Я думал поехать с ним, но это необязательно. Голубей я уже навидался.

— Ну, так не согласились бы вы заняться кое-чем другим? Мы попали в переплет. Хелен, запрос учебных пособий у вас?

— По-моему, у майора Паунда, майор.

Майор Паунд с веселым недоумением скреб в затылке и перекладывал содержимое папки с корреспонденцией то так, то эдак. Но, услышав свою фамилию, оторвался от этого занятия.

— А? — сказал он. — По-моему, папка не та, Билли. О маневренной стрельбе тут ничего нет.

— Запрос от подполковника Смита вы получили?

— Ага. Погодите. Тут, наверное, где-нибудь. — Он начал рыться в листках, переполнявших корзинку с поступающими документами.

Майор Уитни тревожно извернулся в кресле и сказал:

— В любом случае, Кларенс, дело вот в чем. Секция учебной литературы, отдел учебно-тренировочных пособий для курсантов, что в Нью-Йорке, готовят новое руководство, один дробь двадцать шесть, если не ошибаюсь, — «Оборона аэродромов». Подполковник Смит, их офицер связи тут, получил распоряжение собрать для них весь наличный материал. Так вот то, что намечено на сегодня… Не понимаю, черт подери, почему он сам этого сделать не может! Но он добрался до отдела Моубри, а они отпасовали его нестандартным проектам. И теперь его повесили на нас. Мы должны помочь ему…

— Ага! — сказал майор Паунд. — Я же знал, что это тут где-то.

— Да-да. Дайте мне, Боб…

Зазвонил телефон. Мисс Ланг сказала:

— Полковник Ходен, майор. Контрразведка.

— Кто? — сказал майор Уитни. — Ему-то какого черта надо?

Вновь поднеся трубку к уху, мисс Ланг сказала:

— Майор Уитни сейчас не может подойти к телефону, полковник. Что ему передать? Сказать, чтобы он вам позвонил?

Она несколько секунд слушала, потом сказала, прикрыв трубку рукой:

— Они с майором Сирсом, начальником полиции, хотят поговорить с вами несколько минут по неотложному делу.

Майор Уитни слегка прикусил губу.

— Если он хочет, чтобы я явился к нему, раньше чем через час я не освобожусь.

— Они хотят приехать сюда.

— Ладно. Скажите, пусть приезжают. Извините, Кларенс. Короче говоря, в нынешнюю программу входит учебный налет на аэродром. Выброска производится с новых си-сорок шесть, которые сейчас в доводке. Что-то вроде двойных дверей, так что каждый самолет выбрасывает одновременно по две пачки десантников…

— Господи помилуй! — сказал капитан Дачмин. — Десантники пачками выбрасываются?

— Так тут сказано. Они хотят, чтобы мы отправили наблюдателя для составления краткого отчета об этой операции. Одновременно идет подготовка к обороне. Может быть, вы понаблюдаете там… Что, собственно, я не знаю. Но, во всяком случае, где-то там? Видимо, предстоит что-то вроде учебного боя. Они прислали еще две пары таких вот штук. — Он указал на лежащие на столе зеленые нарукавные повязки с белыми «Н» посредине. — Видимо, чтобы вас никто не пристрелил. Вас, наверное, там уже ждут.

— Ха! — сказал капитан Дачмин с бодрой шутливостью. — Чу, я слышу зов трубы! Подайте мне трость! Нет, подайте мне сапоги со шпорами и седло! Опять не то. Где моя штабная машина?

Майор Уитни сказал с полной серьезностью:

— Я бы вызвал вам машину, если бы мог. Но где я ее возьму? — Он заглянул в бумагу. — Это на длинной взлетной полосе, где ведется новое строительство. Где-то за воротами номер три. Туда ходит автобус, и гараж заявляет, что при наличии автобуса легковые машины они дают только старшим офицерам.

— Как? — сказал капитан Дачмин. — Автобусом на поле битвы! Далеко же они зашли в своем притворстве и подделках. — Он взял со стола зеленую повязку, намотал на руку выше локтя и заколол английской булавкой. Приподняв руку, он с восхищением оглядел ее. — Послушайте! — сказал он. — Повязок же прислали четыре. Значит, они хотят, чтобы у меня были адъютанты. Разве капитан Хикс не обязан наблюдать маневры?

— Так ведь у него же есть машина! — сказал майор Паунд. — Но попробуйте поговорите с ним, и тут же станете адъютантом у него, хотите на спор?

— Да, — сказал майор Уитни. — Нат тоже мог бы понаблюдать. Но только у него на руках этот тип из Орландо. Наверное, они заняты.

— Нет, думается, они кончили.

— Ну, если так, спросите его от моего имени: не хочет ли он поехать с вами. Может быть, он заинтересуется. Я бы и сам не прочь, но должен сидеть здесь как привязанный. И еще они хотят, чтобы вы для своего отчета кое с кем проконсультировались. Запишите-ка фамилии. Во-первых, капитан Доуби, инженерный отдел. Он имеет какое-то отношение к планированию оборонительных сооружений. Во-вторых, лейтенант Андерсон. Он командует авиационно-инженерной частью, которой поручена оборона. В-третьих, какой-то капитан Ларкин, командир десантников. Он прыгнет с ними. Полагаю, вам лучше отправиться туда загодя, чтобы осмотреться. Выброска назначена на четыре тридцать.

— Четыре тридцать? — лукаво спросил капитан Дачмин. — А! Вы хотели сказать: один шесть три ноль! Я было вас не понял. Будет сделано, майор!

Майор Паунд, вожделенно поглядывая на зеленые повязки, спросил с робкой надеждой:

— А может, и мне стоит поехать?

— Нет. Не вижу такой возможности, Боб, — сказал майор Уитни. — Не говоря уж обо всем, что мы должны подготовить для полковника Култарда. Я не знаю, когда явится этот Ходен, что ему нужно и долго ли он тут пробудет. — Он поглядел на капитана Дачмина. — Джим Эдселл тут? — сказал он.

— Был тут, когда я пришел.

— Что он делает?

— Он… э… словно бы беседовал с… э… лейтенантом Филлипсом из службы общественной информации.

Майор Уитни нахмурился.

— Скажите Джиму, чтобы он никуда не уходил, хорошо? Я должен с ним поговорить. Выяснить кое-что. Вам не известно, куда он отправился сегодня утром?

— Только не мне, — сказал капитан Дачмин. — Я считаю лишь солнечные часы.

— Я вас за это не виню, — сказал майор Уитни. — Я бы и сам предпочел промолчать. Но мне бы хотелось, чтобы вы с Натом не только покрывали его. Мне бы хотелось, чтобы вы ему объяснили, что он играет с огнем. Мне жаль, что я ему не нравлюсь. Собственно, и он мне не нравится. Но, думаю, я имею право сказать, что старался ни в чем его не ущемлять. И не собираюсь спускать с него шкуру из-за того, что он иногда исчезает. Я ведь не начальник осажденного гарнизона. Однако, черт подери, в какие он впутывается истории! Вчера из-за этого его цветного приятеля на него все взъелись — полковник Моубри, инспектор, полковник Култард. Они доложат генералу Билу, и вот тогда с него действительно спустят шкуру…

Мисс Ланг сказала предостерегающе:

— Майор…

Майор Уитни обернулся и встал.

— А! Входите, полковник, — сказал он. — Входите, майор. Это майор Паунд, мой помощник…

Полковник Ходен, чья неуклюже-долговязая фигура чуть-чуть сутулилась (собственно говоря, из-за артрита, но сутуловатость эта придавала ему угрюмо-целеустремленный вид), неторопливо вошел в комнату. Он кивнул, не меняя холодного выражения лица, отмахнувшись от майора Паунда, как от незначимой величины. Его светлые, медленно двигающиеся, желчные глаза скользнули по капитану Дачмину, который, стушевавшись, как раз исчезал за другой дверью. Дачмин исчез. Полковник Ходен опустился в кресло у стола майора Уитни. Майор Сирс следом за ним опустился во второе кресло.

Майор Уитни сказал:

— Хелен, закройте, пожалуйста, дверь в коридор. Я вас слушаю, джентльмены. Чем я могу вам помочь?

Полковник Ходен задумчиво подвигал нижней челюстью, словно пережевывая упорно, а не с отвращением, что-то жесткое и неприятное на вкус. Он придирчиво оглядел майора Уитни и сказал:

— Там будет видно, майор. А пока Джонни расскажет вам одну историю. Она касается вашего офицера, лейтенанта Джеймса Эдселла. — Он замолчал, не спуская с майора Уитни критического взгляда. — Вы, кажется, не очень удивлены, майор, — продолжал он. — Вот почему я здесь. Мне хотелось бы кое-что уяснить. Джонни говорит, что в начале недели вы представили ему благоприятную характеристику на этого Эдселла. Она не согласуется с нашим представлением о нем. Но к этому мы вернемся попозже. Джонни, расскажите-ка ему.

Лицо и фигура майора Сирса, равно мужественные и аккуратные, его спокойная манера держаться, подобающая бдительному и подтянутому полицейскому, резко контрастировали с крупными неправильными чертами полковника Ходена, его мешковато сидящей формой, его въедливой придирчивостью, в которой было что-то старушечье. Майор Сирс сказал:

— Мне неприятно, майор, опять беспокоить вас из-за этого офицера. Но это не то, о чем я говорил вам на днях. Должен сказать, что и теперь лейтенанту Эдселлу никакие обвинения не предъявляются…

— Пока еще, — сказал полковник Ходен. — Основания для обвинения имеются. Лучше объясните, Джонни, почему вы их не предъявили.

Если такое вмешательство в его рассказ было майору Сирсу неприятно, он не подал вида.

— Да, обвинения ему предъявить можно, — сказал он. — Во всяком случае, дисциплинарные, майор. Но я подумал, что прежде мне следует еще раз с вами поговорить. Сказать по правде, я не вполне его понимаю. Полковник Ходен согласен со мной, что он, возможно, психически ненормален. Вот это мы и хотели обсудить с вами.

— Не только! Не только! — сказал полковник Ходен. — Возможно, этот офицер и сумасшедший, но он ведь может быть и недовольным. Меня, естественно, интересует именно последнее. Мой отдел им до нынешнего утра не занимался. Но я задействовал многих людей, и вырисовывается не слишком хорошая картина. Я получил некоторые, на мой взгляд, много о чем говорящие сведения. Мне, в частности, известно, что вчера он братался с этим черным журналистом. Я узнал, что он радикальный автор. Конечно, его ни в коем случае нельзя было делать офицером! Люди в подавляющем большинстве все сумасшедшие, многие, хотя бы в душе, принадлежат к недовольным. Вам это известно?

Майор Уитни переменил позу и уперся спиной в спинку кресла.

— Я не видел этому никаких доказательств, полковник, — сказал он. — Если вы намерены их мне представить, не лучше ли с них и начать, а уж потом говорить о…

Полковник Ходен сказал:

— На доказательства, майор, не очень-то рассчитывайте! Недовольство тем и опасно, что оно — тайное. И обнаружить конкретные доказательства очень нелегко, а у нас не всегда есть возможность ждать, пока мы их обнаружим. Если бы мы стали ждать, то позволили бы человеку вредить, сколько ему угодно, лишь бы не было свидетелей. Для моих же целей вполне достаточно, если человек ведет себя подозрительно. И я хочу поставить вас в известность, что, по моему мнению, этот Эдселл вел и ведет себя подозрительно. Я просто предупреждаю вас, майор. С нелояльностью мы не шутим! — Он резко повернул голову и кивнул мисс Ланг. — По-моему, барышня, вам будет лучше выйти на несколько минут.

Майор Уитни покраснел и сказал:

— Мисс Ланг абсолютно надежна, полковник. Ручаюсь вам…

Полковник Ходен покачал головой.

— К сожалению, это ничего не меняет, — сказал он. — Гражданские служащие, которые получили доступ к определенной информации и присутствовали при ее обсуждении только потому, что считались абсолютно надежными, последнее время пересказывали посторонним лицам то, что узнавали на таких обсуждениях.

Он опять уставил на мисс Ланг ледяной взгляд белесых глаз, словно не сомневаясь, что она виновато вздрогнет.

— Возможно, я должен буду сообщить вам секретные сведения, за неразглашение которых несу ответственность. Видимо, вы не отдаете себе отчета в серьезности того, о чем мы говорим, майор. Я попытаюсь разъяснить вам суть. Пока же вы обязаны отдавать приказы, по моему мнению необходимые для обеспечения надлежащей секретности в работе моего отдела. Когда я отдаю такие приказы, их положено безоговорочно исполнять, поступают ли они по обычным каналам от командных инстанций или иным способом. Вас, как главу отдела, должны были об этом информировать.

Майор Паунд, оживившись, сказал:

— Билли, мы действительно получили какую-то такую директиву. Не исключено, что я вам ее не показал.

Полковник Ходен несколько секунд внимательно и холодно смотрел на майора Паунда. Затем он опять перевел взгляд на майора Уитни. Майор Уитни расстроенно посмотрел в сторону и с явным усилием сказал:

— Полагаю, полковник, вы знаете, что делаете. Хелен, вы слышали! Полковник говорит, что вам следует уйти.

Плотно сжав губы, майор Уитни вынудил себя смотреть, как она встала, направилась к двери в соседнюю комнату, открыла ее, вышла и закрыла дверь за собой. К этому моменту майор Уитни справился с легким подергиванием щек. Полковник Ходен сказал:

— Продолжайте, Джонни.

Майор Сирс откашлялся и сказал:

— Это произошло сегодня утром, майор. И я располагаю только устным докладом лейтенанта Кашкина, а потому не исключены мелкие неточности, но суть остается. — Его тон изменился, стал тоном опытного или хорошо натасканного свидетеля. Он плавно перешел на язык, констатирующий факты в противовес мнениям. — Примерно к концу первой половины утра один из моих офицеров, лейтенант Кашкин, получил от меня инструкцию направиться к квартирам, отведенным для офицеров цветного проекта. Ему было поручено вести наблюдение за прилегающим пространством и немедленно докладывать обо всем, что, по его мнению, могло быть чревато волнениями или беспорядком. Примерно час назад лейтенант Кашкин, поставивший свой джип в таком месте, откуда открывался вид на указанные квартиры и прилегающую улицу, увидел приближающегося лейтенанта Эдселла. Кашкин знает лейтенанта Эдселла — то есть знает его в лицо, так как видел его вчера на разборе у полковника Моубри. Зная, что Эдселл был связан с цветным журналистом Джеймсом, лейтенант Кашкин счел своим долгом предпринять расследование. Поэтому он вышел из джипа, перехватил лейтенанта Эдселла и попросил его назвать себя и объяснить, по какому делу он здесь. Кашкин, разумеется, был вооружен, на руке у него была повязка ВП, и, следовательно, лейтенант Эдселл не мог не знать, кто такой Кашкин и какими полномочиями он облечен.

Полковник Ходен, быть может считая, что такая обстоятельность и тщательность всего лишь напрасная трата времени, сказал:

— Я вам сейчас кое-что объясню, майор. Вчера после совещания у полковника Моубри, на котором, насколько мне известно, вы присутствовали, кое с кем из цветных офицеров возникли дисциплинарные затруднения. Касаться этих затруднений, если вы о них не знаете, я не стану. Это неважно. А важно, что поступившая ко мне утром информация указывает на наличие у некоторых этих офицеров опасного подрывного духа, а может быть, и у всех них — симпатии к нашим врагам, готовность саботировать военный потенциал, нацеливание на подстрекательство к мятежу. Далее, мы знаем и вы знаете, что вчера ваш подчиненный Эдселл сыграл ведущую роль в проникновении в запретную зону негра-агитатора, выдающего себя за репортера…

Майор Уитни сказал:

— Нет, я не… Мне это неизвестно, полковник. Из расследования, которое провел полковник Моубри, я вынес убеждение, что Джеймс именно репортер. Аккредитированный Вашингтоном, где, уж конечно, должны были точно выяснить, кто он такой и кого представляет. Эдселл был с ним знаком раньше…

— Да, — сказал полковник Ходен. — Я так и понял. Один из тех моментов, которые, майор, кажутся мне многозначительными. Мы тщательно проверим прошлое Эдселла. И ручаюсь вам… — Он поднял ладонь. — Будьте добры, разрешите мне докончить! Позже я буду готов выслушать все, что вы найдете нужным мне сказать. Кстати, майор, я намерен спросить вас, по какой причине у лейтенанта Эдселла нет определенных обязанностей. Но потом, потом! Мы, кроме того, знаем — нам сообщили, что примерно в десять часов сегодня утром Эдселл отправился на железнодорожную станцию, где встретил другого штатского негра, приехавшего с севера. Я поручил своим людям выяснить, кто такой этот негр и куда Эдселл его повез. Он встретил его и куда-то отвез перед тем, как появиться на улице, где поселены негры-офицеры. Так, может быть, теперь вы убедились, насколько это серьезно. Продолжайте, Джонни.

— Лейтенант Эдселл, — сказал майор Сирс, — показал Кашкину свое удостоверение согласно его требованию, но объяснить, зачем он здесь, отказался и ограничился ответом, что ищет кого-то, кто может находиться в одной из указанных квартир. Затем он поставил под сомнение право лейтенанта Кашкина останавливать его и задавать ему вопросы. Лейтенант Кашкин ответил, что он, как представитель военной полиции, уполномочен требовать от любого военнослужащего удостоверения его личности и доказательств, что тот находится в данном месте закрытой зоны на законных основаниях. В течение этого разговора лейтенант Кашкин заметил, что лейтенант Эдселл ведет себя несколько возбужденно, и счел невозможным отпустить его, не получив более подробного объяснения, что он намерен делать.

Полковник Ходен сказал:

— Что он был намерен делать, догадаться нетрудно. Без всяких сомнений, он хотел каким-то образом организовать для кого-то из главных зачинщиков в этой группе недовольных встречу и беседу с новоприбывшим штатским негром. Мы, разумеется, установим, что это еще один агитатор, специально обученный приемам, как организовывать беспорядки, раздувать их и препятствовать тому, чтобы они сами собой мало-помалу улеглись. В определенном смысле я сожалею, что наш человек остановил Эдселла. Знай мы раньше все, что знаем теперь, так стоило бы дать Эдселлу время устроить, что он там задумал, и взять его тепленьким, представив федеральным властям достаточно улик, чтобы упрятать его за решетку.

— Можно было бы и так, — сказал майор Сирс, — но при данных обстоятельствах, полковник, я считаю, что Кашкин действовал совершенно правильно. Согласно моим инструкциям его задачей было предотвратить дальнейшие беспорядки любым доступным ему способом. Именно этого хотели полковник Росс и генерал Бил. — Вернувшись к тону свидетеля на суде, он продолжал: — Поэтому Кашкин поставил Эдселла в известность, что не может допустить его в означенные квартиры, предварительно не связавшись со мной и не получив указаний. Лейтенант Эдселл повторил свое утверждение, что у Кашкина нет прав чинить ему препятствия, и сказал, что не допустить его в означенные квартиры он может, только применив силу. Лейтенант Кашкин поставил его в известность, что в случае необходимости силу он применить готов, однако надеется, что лейтенант Эдселл его перед такой необходимостью не поставит. Эдселл тогда сделал движение, чтобы пройти мимо лейтенанта Кашкина, оттолкнув его, и лейтенант Кашкин, взяв его за плечо, воспрепятствовал ему. Дальнейшего сопротивления Эдселл не оказал и оттолкнуть лейтенанта Кашкина больше не пытался, сказав ему, что просто не хотел оставить никаких сомнений в том, что подчинился физической силе. — Майор Сирс улыбнулся. — По словам лейтенанта Кашкина, у него сложилось впечатление, что лейтенант Эдселл, который, хотя вел себя мирно, выглядел еще более возбужденным и говорил громким саркастическим тоном, видимо, полагал, будто Кашкин, прикоснувшись к нему, нарушил устав. Эдселл, казалось, не знал, что в крайнем случае, если бы в ответ на приказ остановиться он этому приказу не подчинился бы и продолжал идти и если бы иного способа остановить его не было — например, он побежал бы, а лейтенант Кашкин не мог бы его догнать, — то лейтенант Кашкин имел полное право достать свое личное оружие и выстрелить в него.

— Право правом, — сказал полковник Ходен, — но нас это не слишком устраивает. Вполне вероятно, что вы его укокошите, а мертвый он нам ни к чему…

— Только не Кашкин, — сказал майор Сирс, — и никто из моих офицеров, и почти никто из моих полицейских. Одного я от них добиваюсь — умения стрелять. И значка «Отличный стрелок из пистолета» для меня мало. У меня это только первая ступень. Кашкин стреляет по-настоящему. Дайте ему пистолет, и на расстоянии пятидесяти ярдов он поразит пулей любую точку ноги человека, которого хочет остановить. После этого они далеко не убегут и убиты по ошибке тоже не будут…

Полковник Ходен слегка улыбнулся.

— Ладно, Джонни, — сказал он. — Беру свои слова назад.

Майор Сирс тоже улыбнулся и сказал майору Уитни:

— Извините меня, майор. Я не мог не возразить. — Улыбка сошла с его губ. — Вот, пожалуй, и все. Ах, да! Лейтенант Эдселл, кроме того, начал было требовать, чтобы лейтенант Кашкин его арестовал. Лейтенант Кашкин сказал, что арестует его, только если он будет упорствовать в своем намерении войти в означенные квартиры вопреки приказу лейтенанта Кашкина, который он отдал, как помощник начальника военной полиции. Эдселл тогда произнес несколько туманных фраз, из каковых Кашкин заключил, что, по мнению Эдселла, отказ арестовать его также бросает тень на лейтенанта Кашкина, который якобы не имел права силой остановить его и затем не арестовать. Или что-то в том же духе. Лейтенант Кашкин проигнорировал эти замечания, и лейтенант Эдселл затем ушел из расположения означенных квартир. Лейтенант Кашкин незамедлительно вернулся к джипу и доложил мне о происшедшем по радио.

Полковник Ходен сказал майору Уитни:

— Теперь вы знаете. И можете сами судить о поведении своего лейтенанта. — Он задумчиво пожевал губами. — Возможно, как предполагает Джонни, все сводится к психическому расстройству — дело по части медицинской комиссии. Если так, меня это устроит. Собственно говоря, я бы предпочел, чтобы ничего другого за Эдселлом не обнаружилось. По тому, майор, как вы прореагировали, когда я в первый раз назвал его фамилию, у меня невольно создалось впечатление, что вы знаете, и давно знаете, о том, насколько он не в себе.

— Ничего подобного я не знаю, — сказал майор Уитни, нахмурившись. — У него прекрасная аттестация, как я и говорил майору Сирсу. Не берусь судить, возможно, вы намекаете, что я был способен представить майору Сирсу благоприятный отзыв о нем, зная, что он его не заслуживает? В таком случае вы должны представить это обвинение полковнику Култарду и доказать его. Я не собираюсь выслушивать подобное, полковник, ни от вас, ни от кого-либо еще. Несколько минут назад вы словно давали понять, будто я совершал какие-то нарушения… Вы сказали, что намерены спросить меня, по какой причине у лейтенанта Эдселла нет определенных обязанностей…

— Ну-ну, успокойтесь, молодой человек, — сказал полковник Ходен. — Дежурил Эдселл сегодня утром или нет? Если да, то какие его обязанности или ваше распоряжение привели его туда, где он был обнаружен подчиненным Джонни?

Майор Паунд, который все это время слушал с сосредоточенным видом, теперь сказал:

— Да нет же, черт побери! Я ведь вам говорил, Билл. Я старался разыскать Эдселла. Ни на одном объекте его не было. Правда, старался я не очень, не хотел поднимать шума при этом летчике из Орландо и Маккейбе из чертежной секции. Они там для Ната делали…

— Да заткнитесь же, Билли! — сказал майор Уитни. — У меня и без того хлопот хватает.

— Хлопот у вас много, — сказал полковник Ходен, — но, полагаю, мы вам с ними поможем. Для этого мы ведь и существуем. Если вы перестанете держаться так, будто идет какое-то состязание и вы на одной стороне, а мы — на другой, все будет значительно проще. Мне кажется, вы хотите сотрудничать с нами, но несколько обидчивы. Я сказал вам, майор, что мы с нелояльностью не шутим. Когда я имею дело с нелояльностью или хотя бы с намеком на нее, то предпочитаю действовать прямо и говорить то, что обязан сказать. И я сказал. Я не учу вас, как вам руководить своим отделом. Можете принять любые меры, какие сочтете нужными, но, мне кажется, вам следует знать, и вот это-то я вам и объясняю, что меры, которые нам покажутся недостаточными, необходимо будет заменить другими. И принять их придется кому-нибудь повыше.

— По поводу чего мне надо принимать меры? — сказал майор Уитни. — В том, что сообщил майор Сирс, я никаких признаков нелояльности не усматриваю…

— Ну, мы пойдем, майор, — сказал полковник Ходен, несколько раз кивнул и поднялся. — Я думаю, вы найдете причину принять меры. Разве что не захотите. Разве что вы одобряете действия своего подчиненного…

— Не думаю, что у вас есть право говорить подобное, полковник, — сказал майор Уитни.

Полковник Ходен, который уже подходил к двери в сопровождении майора Сирса, сказал через плечо:

— Ну так позаботьтесь, майор, чтобы его у меня не было! Только и всего.

X

Связная ЖВС, веснушчатая девчушка, вошла четким шагом, открыла висящую на боку парусиновую сумку и покачала головой. Потом положила на стол мисс Канди пакет, который зажимала под другой рукой.

— Вот все, — сказала она.

— Что именно? — угрожающе спросила мисс Канди.

Подобно большинству гражданских служащих женского пола в системе военного министерства, мисс Канди питала вражду к ЖВС из чистого принципа. Воображают себя патриотками, раз добровольно согласились жить в казармах, носить эту жуткую форму и получать армейское жалованье, как будто вольнонаемным платят много больше! И, уж конечно, считают, что это дает им право задирать нос перед такими, как мисс Канди, хотя на самом-то деле в армию они пошли только потому, что не могли устроиться на хорошую работу или на ней удержаться. Вот и нечего задаваться.

— Не знаю, — сказала связная ЖВС. — Написано: для капитана Хикса.

— Ну так что это? Кто прислал?

Пакет формой и объемом напоминал обувную коробку, завернутую в мятую, засаленную бумагу и перевязанную старой бечевкой. Видимо, обертка осталась от какой-то почтовой посылки — на ней виднелись штемпеля и замазанный чернилами адрес. Мисс Канди брезгливо перевернула пакет. По верхнему краю карандашом было написано крупными печатными буквами: «ПЕРЕДАТЬ КАПИТАНУ ХИКСУ ОТДЕЛ ПРОЕКТОВ ЭСКАДРИЛЬЯ АБДИП-5 АА СПАСИБО ЕЩЕ РАЗ ЗА ТО, ЧТО ПОСАДИЛИ МЕНЯ В САМОЛЕТ, КАПИТАН. С УВАЖЕНИЕМ ИСКРЕННЕ ВАШ Т/5 МОРТИМЕР МАКИНТАЙР-МЛАДШИЙ».

— Господи Боже! — сказала мисс Канди. — Что это такое? Кто его вам дал?

Связная хихикнула.

— Я видела, кто его принес, — сказала она. — Цветной солдатик. Подъехал в грузовике с другими цветными. Отдал и сказал: для капитана Хикса.

— Ну а что это, он не сказал?

— Нет. Но у нас все решили, что курица. Ну, жареная. Пахнет так! — Она снова хихикнула.

— Ну, мне она, во всяком случае, ни к чему, — с отвращением сказала мисс Канди. — Заберите ее. Если хотите, можете положить на стол капитана Хикса.

Вздернув круглый подбородочек, связная сказала:

— Нет. По инструкции не положено. Нам по инструкции не положено внутри отдела вручать лично. А просто отдать секретарше. Извините! — Поправив сумку на бедре, она ушла почти вприпрыжку.

— Сучка! — сказала мисс Канди. Но тихо, себе под нос. Она встала, взяла пакет, отнесла его к столу капитана Хикса и положила возле блокнота, на верхнем листке которого было размашисто написано: «13.20. Пошел есть. Вернусь через полчаса. Джим». А ниже бисерным почерком было добавлено: «И я тоже. М. М.».

Мисс Канди вздохнула, сделала жест, выражающий, что душная послеполуденная духота, пусть в тени, совсем ее обессилила, и вернулась за свой стол. Взяв захватанный экземпляр оканарской «Морнинг сан», она поглядела на фотографию генерала Била и его супруги на первой странице. Потом отложила газету и взяла тлеющую сигарету из пепельницы возле машинки. Сжав сигарету большим и указательным пальцами, она поднесла ее ко рту, без всякого удовольствия затянулась и погасила ее. Изнемогая от скуки, поглядела через комнату на лейтенанта Петти, который сидел в кресле возле стола капитана Дачмина и старательно не вмешивался в чужие дела. Время от времени он рассматривал длинную царапину на левом запястье и, за неимением ничего лучшего, по кусочкам отколупывал струп.

Мисс Канди сказала с отчаянием:

— Лейтенант Петти! Вы не рассердитесь? Мне эмблема войск связи, ну, цветные флажки, нравится больше, чем эмблема воздушных сил, а вам?

Ответить на это было непросто, и недоумевающая розовая физиономия лейтенанта Петти выдала его полную растерянность. Он невнятно промямлил:

— Ну, почему же, если вам нравится.

И смущенно улыбнулся ей. Однако было ясно, что сказать ему больше нечего. Тут ее осенила новая мысль. Она поглядела в дальний конец комнаты, где лейтенант Эдселл и другой офицер, в котором она узнала лейтенанта Филлипса из службы общественной информации, сидели за столом, наклонившись друг к другу. Наблюдая за ними, она заметила, что в их неслышном разговоре наступила пауза, и произнесла певуче:

— Лейтенант Эдселл, можно я вас прерву на минутку? Лейтенант Эдселл, вы мне дадите сегодня отчет об автоматических парашютах? Я потому спрашиваю, что если мне его печатать, так за другое лучше пока не браться, ведь верно?

Лейтенант Эдселл раздраженно поднял голову и сказал:

— И не собираюсь! Вы же знаете. Его придется задержать, пока из Эглина не поступит остальной материал.

— Ну, значит, мне пока делать нечего, — сказала мисс Канди. — Разве что капитан Хикс найдет что-нибудь, когда вернется. Господи! Хоть бы в такую жару нас отпускали пораньше! Прошлым летом в Грейвелли ведь отпускали, помните? А там и вполовину так жарко не было. Во всяком случае, на час раньше мы все-таки уйдем — ну, из-за парада. Гражданским служащим разрешено присутствовать. Я, пожалуй, пойду.

— Не сомневаюсь, — сказал лейтенант Эдселл.

— Мне хочется увидеть генерала Била. По-моему, он красив на редкость. — Она вновь взяла сложенную газету и впилась глазами в фотографию. — По-вашему, миссис Бил очень хорошенькая? По-моему, да. И выглядит очень молодо.

— Ну хватит, Палм! — сказал лейтенант Эдселл. — Помолчите немножко, а? — Он повернулся к своему другу. — Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! — произнес он выразительно.

Лейтенант Филлипс по-прежнему смотрел в сторону. Выразительность тона должна была послужить косвенной затравкой, однако лейтенант Филлипс словно бы не заметил ее, как не заметил, с каким точным расчетом болтовне мисс Канди был положен конец, только после того, как болтовня эта послужила завершением, естественной точкой их разговора.

Лейтенант Филлипс (его худое, с тонкими чертами лицо оставалось все таким же то ли отчужденным, то ли рассеянным) сказал:

— Ну, в конечном-то счете ты ведь не знаешь, что там действительно произошло, и не знаешь, что происходит сейчас, и не знаешь, что произойдет дальше. Этот полицейский лейтенант, я полагаю, подал на тебя рапорт?

Лейтенант Эдселл смерил его гневным взглядом: возможно, точность этого вывода уязвила его даже больше, чем холодная невозмутимость, с какой он был сделан. Однако и гнев был каким-то ущербным, точно его обычная жажда отвечать ударом на удар умерялась скрытыми ранами. Он готовился постоять за себя, но медленно, как человек, которому не слишком хочется еще раз получить кулаком по уже ушибленному месту, вновь испытать уже испытанную боль. Он пожал плечами и сказал:

— Не знаю. Может быть, и нет. Он поставил себя в не слишком завидное положение. И перетрусил. Он знал, что позволил себе лишнее, и пошел на попятную.

Лейтенант Филлипс обдумал этот вывод, и уголки его губ насмешливо вздернулись. Предположительно он, кроме того, взвешивал, не напрасно ли уступил своему другу безоговорочное первенство, признавая (если, конечно, он его признавал!) за ним право строить планы и руководить их исполнением. Он сказал:

— Почему в не слишком завидное? Он же тебя остановил!

— Тебя, конечно, он не остановил бы! — сказал лейтенант Эдселл. — Видишь ли, у них в джипах есть радио. Иными словами, пойди я напролом, все они — начальник полиции, старик Росс, этот маразматик Моубри — узнали бы, где я нахожусь, еще до того, как я туда дошел бы. И у меня не было бы времени отыскать Уиллиса и поговорить с ним. Полицейского я уже загнал в угол, и остановиться было самым ловким ходом. Пусть-ка попотеет, пока я пойду перекусить.

— А прежде, — сказал лейтенант Филлипс, — самым ловким ходом было бросить отца Уиллиса в госпитале одного.

— О Господи, Прес! — сказал лейтенант Эдселл. — Я ведь уже один раз объяснил! Я не способен раздвоиться. Естественно, я мог бы оставить его с тобой, будь ты там.

— Ты знаешь, почему меня там не было. Коллинз запер меня в отделе.

— Н-да? Ну так он… — лейтенант Эдселл наклонил голову в сторону кабинета майора Уитни, — …думал, что запер меня, но ошибся. А прищемила меня вот та сволочь. — Он кивнул в другую сторону, на стол Натаниела Хикса. — Конечно, ты скажешь, что я мог бы предвидеть. Так я предвидел! Но я не предвидел и не мог предвидеть, что туда именно в эту минуту заявится старик Росс. Естественно, Хикс не упустил случая подлизаться к Россу.

Лейтенант Филлипс сказал пренебрежительно:

— Но ты же не знаешь точно, что Хикс хоть как-то к этому причастен.

— Черта с два не знаю! — сказал лейтенант Эдселл. — Дежурная там объяснила мне, что Уиллиса подвел к полковнику Россу тот офицер, с которым я его оставил. И это отлично укладывается в общую картину. Я же знал, что он именно от Росса получил это задание — пристроить розовые слюнки про эту дыру во славу генерала Била в миллионотиражные журналы, как он выражается. Когда я утром уходил из отдела, он распустил хвост. — Лейтенант Эдселл воодушевился. — Милт Маккейб, художник (сидит в форме сержанта в чертежной!), пришел, чтобы что-то там сделать для этого подонка, ну, капитана из Орландо, летчика-истребителя, который помогает Хиксу с его проектом…

Он кивнул на чертежную доску и диаграммы построений самолетов на большом столе у окна.

— Хикс надулся важностью, как индюк, и говорит Маккейбу, что через генерала Била затребует его к себе для иллюстрирования этих статей. Потом Хикс выдает мне, какая он шишка в издательском мире, да как замечательно разбирается в литературе, да какой он тонкий критик и судья — о, черт! Ты когда-нибудь читал жвачку, которую они печатают? Он сипел и пыхтел о том, что он намерен сделать, и о том, что с генералом, и с Россом, и со всеми ними он вот так! — Лейтенант Эдселл поднял два растопыренных пальца и свел их вместе. — Тут и соображать было нечего. Разговор зашел о заварушке в клубе, и он дал недвусмысленно понять, что стоит всецело на стороне олуха из Орландо, верного рыцаря Юга. И мне следовало бы сообразить куда больше.

— Ну, — сказал лейтенант Филлипс, — по-моему, раз уж ты сообразил, что Хикс против, поручать ему Уиллиса было верхом глупости.

— Заруби себе на носу, — сказал лейтенант Эдселл, — все, что можно было сделать, сделал я. А ты рассиживал на заднице. Хотя должен сказать, что это все-таки лучше, чем изгадить все, как ты ухитрился вчера с Элом Джеймсом…

— Я изгадил?

— А кто же? Ты, ты! Зачем тебе понадобилось сообщать подручным Моубри, что он цветной? Если бы ты хоть немножко умел думать, так не проговорился бы об этом подлой крысе Ботвинику. Кроме болтовни, ты во всем бесполезен, потому что чертовски наивен. Политически ты инфантилен. И все еще веришь в дерьмо, которым тебя пичкали в Сент-Поле, или где там еще, и в старом милом Гарварде.

Лицо лейтенанта Филлипса выражало то растерянное возмущение, которое испытывает человек, когда за серьезными ошибками и недостатками своего друга вдруг различает собственную более серьезную, более тяжкую ошибку. Его уважение к себе было скомпрометировано тем, что у него такой друг. Как он мог объяснить или извинить подобный выбор? Лейтенант Филлипс встал с подчеркнутой сдержанностью, взял свою фуражку и вышел.

Мисс Канди, которая все еще склонялась над газетой, тут же подняла голову и сказала:

— Лейтенант Эдселл!

Лейтенант Эдселл взял трубку аппарата на своем столе. Мисс Канди замерла с полураскрытым ртом. Он назвал номер.

— Лейтенант Липпа тут? — сказал он. — Нет, не затрудняйтесь. А кто говорит? Сержант Леви? Да. Ну, если она вернется, скажите, пусть сразу позвонит мне, хорошо? Возможно, я скоро уйду. — Он небрежно бросил трубку на рычаги.

— Лейтенант Эдселл!

— Бога ради, что еще?

— Вы сломаете телефон.

— Туда ему и дорога.

— Лейтенант Эдселл, вы читали эту статью в газете?

— Нет.

— Ужасно интересная. Ну, про отказчика, которому совесть не позволяет служить в армии. Что он говорит.

Лейтенант Эдселл встал, повернулся к ней спиной и начал рассматривать сложенные на столе диаграммы сержанта Маккейба, беря лист за листом и бросая их обратно.

— Лейтенант Эдселл! — сказала мисс Канди. — Вы будете слушать? Я хочу вас спросить. Вот он говорит… — Она прищурилась на газету. — Вот он говорит — я цитирую: «Мои убеждения не позволяют мне служить в частях, ведущих боевые операции, но я выразил полную готовность пойти на военно-медицинскую службу, где мог бы оказаться полезным, поскольку владею навыками оказания первой помощи. Но мне было отказано».

Она с надеждой посмотрела на лейтенанта Эдселла, но он, словно не слыша, продолжал поднимать и класть обратно большие листы чертежной бумаги. С еще большей решимостью она продолжала читать, повысив голос:

— «Хотя я и не член какой-либо церковной организации, но следую христианской доктрине непротивления и сожалею, что столь многие из тех, кто ее проповедует, сами ей не следуют. Я считаю, что Гитлер — зло, но утверждаю, что зло нельзя победить другим злом, то есть ненавистью и насилием, но, наоборот, лишь любовью и милосердием». Конец цитаты. Лейтенант Эдселл, как по-вашему, можно Гитлера победить любовью? По-моему, нет.

— Господи Боже! — сказал лейтенант Эдселл, оборачиваясь. — Что вы там бормочете, Палм?

— Ну, про этого, который в Тампе. Что он говорит. Тут сказано: известный бейсболист. А я про него знать не знала. Очень интересно, по-моему. И удивляюсь, отчего вы-то не отказчик по велению совести.

— Господи Боже, это еще почему?

— Ну, вы вроде как всегда против всего, разве нет?

— Я вроде как всегда против всякой чертовой глупости. Отказ от военной службы со ссылкой на совесть — это чертова глупость.

— Так я же и говорю, что так думают почти все люди, и потому удивляюсь, что и вы тоже. Ну, знаете… Вот когда вы утром разговаривали с капитаном Уайли про цветных, вы же сказали, что на Юге все до единого не правы. Разве, по-вашему, человек не имеет права быть отказчиком, если у него совесть этого требует?

— Он имеет право быть чем хочет, если ему это сойдет с рук.

— Даже когда… Вот что сказал член комиссии по воинской повинности. Цитирую: «Защита тех прав личности, какими он пользуется, практикуя непротивление, обеспечивается другими. Если у него так много совести, для меня остается загадкой, как он может принимать эти блага, хотя не желает присоединиться к тем, кто ради их защиты рискует жизнью».

— Ха! — сказал лейтенант Эдселл, оживляясь. — Какие такие блага принимает этот дурак? Платит тридцать пять долларов в месяц, чтобы его заперли в концентрационном лагере с другими полоумными под водительством отборных христосиков?

Наконец-то добившись своего, мисс Канди сказала радостно:

— Ну, по-моему, этот, который говорил от имени комиссии, имеет в виду, что он что-то должен родине, ведь верно? В конце-то концов, здесь он правда имеет блага, ну там свободу, демократию, мало ли что. В Германии у него их ведь не было бы, верно? — Она поглядела на лейтенанта Петти, который с изумлением взирал на них обоих. Было очевидно, что будничная работа в войсках связи была совсем другой. Эта немая дань восхищения — лицо лейтенанта Петти, который чуть ли не разинув рот, ошеломленно слушал их глубокомысленную беседу, — сделала ее совсем счастливой, и она сказала любезно: — А вы что думаете, лейтенант Петти?

— Ну, меня не спрашивайте! — сказал лейтенант Петти.

— Палм, никому таких вопросов не задавайте, — сказал лейтенант Эдселл. — В них нет никакого смысла. При чем тут, что у него было бы в Германии, а чего не было бы? Важно, что он получает здесь. Вы сейчас сами прочли, что он здесь получает. Чванный подонок, пролезший в призывную комиссию, чтобы было над кем измываться, выставляет его подлым трусом и мерзавцем. Он получает право провести войну — а если будет, как в прошлый раз, то и несколько лет после — в концентрационном лагере. Чем же он обязан своей родине за это? И что, по-вашему, такое — его родина? Государство?

— Нет. При чем тут государство? Я говорю про родину, про всю страну.

Лейтенант Эдселл позволил себе улыбнуться.

— Пусть так, — сказал он. — Но страной-то управляет федеральное государство, продукт классового антагонизма и орудие классового господства. И что он должен этому государству? Как бы оно себя ни называло, где бы ни находилось — будь то мы, Россия, Германия, Япония, — оно остается средством сохранения власти для кучки людей, которые ложью и обманом пробрались на самый верх, а всех остальных оно заставляет работать на эту кучку. Ногой в зубы — вот все, что он ему должен. И пусть наподдает всякий раз, когда может себе это позволить без того, чтобы его ликвидировали. Естественно, если он правда верит в непротивление, то ни для каких конструктивных действий все равно не годится, а потому и пусть его ликвидируют…

Он умолк.

Дверь из кабинета майора Уитни отворилась бесшумно и быстро. Капитан Дачмин, изображая человека, увертывающегося от удара, ловко проскользнул вокруг нее, потом тихонечко ее закрыл и привалился к ней широкой спиной.

— Чуть было меня не ликвидировали, — сказал он. — Брр! Этот Ходен, полковник, поглядишь на него и уверуешь в петушиные яйца. Нет-нет! — сказал он мисс Канди. — Вовсе не то. И к тому никакого отношения не имеет. Просто он доподлинный живой василиск, сказочное чудище — оно убивает взглядом, а на свет выходит из яйца, которое сносит петух. Не путать с василиском-ящерицей… Вот что, лейтенант, — сказал он лейтенанту Петти, — извини, что продержал тебя столько. Сегодня я не могу. Майор взвалил на меня другую работку.

— Капитан Дачмин! — сказала мисс Канди. — Что это у вас на руке?

— Меня произвели в наблюдатели боя, — сказал капитан Дачмин. — За доблесть. Где Нат?

— Капитан Хикс звонил, капитан Дачмин, — сказала мисс Канди. — Поручил мне передать капитану Уайли, что будет здесь в два часа или около. А капитан Уайли и сержант ушли поесть. Им пора вернуться…

— Без сомнения, без сомнения, — сказал капитан Дачмин. — Пусть возвращаются. Вернутся как жертвы в праздничном убранстве к огненноглазой деве дымной войны… Мне надо и капитана Хикса произвести в наблюдатели. Он начальник моей транспортной службы. Хочешь тоже? — сказал он лейтенанту Петти. — У меня есть еще одна повязка, а машина у капитана Хикса просторная.

Лейтенант Петти уже поднялся на ноги. Он сказал:

— Мне, пожалуй, не стоит. Я распорядился вывезти голубятню. А там есть неопытные. Так мне лучше последить за ними. — Он пошел к двери, но остановился. — А как насчет… то есть позже… мы… то есть мы…

— А! — сказал капитан Дачмин. — Я как раз хотел тебя предупредить, когда меня майор вызвал. Еще бы! Все организовано. Рукой мастера. Они там готовят что-то вкусненькое, домашнее. Джун заедет за нами на своей машине. Мило и экономно, так? Встречаемся в баре «Башни» в шесть.

— Ладно, — сказал лейтенант Петти. — Приду. — Он заметно порозовел и вышел, совсем смутившись.

— Красавчик Джоки ждет меня, — сказал капитан Дачмин. — Веселый, нежный ждет меня, хороший ласковый малыш и самый лучший для меня! Старинная песня. — Он позволил себе плюхнуться в заскрипевшее под ним кресло, легко вскинул толстые ноги, положил ступни на стол и одарил лейтенанта Эдселла благодушным взглядом, весело посмеиваясь: над чем-то симпатичным ему в робкой плотской жажде лейтенанта Петти, над собой за ту шутливую ловкость, которую он, наверное, вложил в организацию приятного вечерка, и (блаженно) над всеми прелестями жизни, над своим неистощимым миром — устрицей, вскрываемой мечом.

Лейтенант Эдселл, чей мир (во всяком случае, в этот день) был совсем иным, ответил ему угрюмым взглядом. Он сказал:

— А что ты собираешься наблюдать? Что-нибудь интересное для меня?

— Не знаю, — сказал капитан Дачмин. — Будут сбрасывать парашютистов с каких-то новых транспортных самолетов. Отделу боевой подготовки требуется оценка. Они займут или попробуют занять дальний конец строящейся длинной полосы.

— Пожалуй, я с вами, — сказал лейтенант Эдселл. — Какого дьявола! Увяжу с отчетом об автоматических парашютах… — Он подошел к картотеке, вытащил ящик со своей фамилией и начал прогладывать карточки.

— Ну… э… лучше тебе согласовать с Три У, — сказал капитан Дачмин. — Он поручил мне сообщить тебе, чтобы ты никуда не уходил.

— Почему?

— Не знаю. Он сказал, что хочет тебя увидеть.

Лейтенант Эдселл вернулся к своему столу с папкой.

— Увидит в понедельник. К тому времени у него для этого может появиться весомая причина. — Он говорил презрительно, даже угрожающе, будто это каким-то образом должно было поставить майора Уитни на место. — Зачем я ему понадобился?

— Не знаю, — повторил майор Дачмин и потупил насмешливые глаза, полуопустив тяжелые веки. — Может, он считает, что ты слишком мало двигаешься. Может, он хочет рекомендовать, чтобы ты почаще уходил из отдела, бывал бы повсюду, знакомился с людьми, интересовался бы чем-нибудь помимо своих прямых обязанностей. — Ошеломление на лице лейтенанта Эдселла, недоуменный, полный возмущения взгляд рассмешили капитана Дачмина. С дружеской сердечностью он сказал: — Да-да! Сплошная работа и никаких развлечений, сам понимаешь! А вот посмотри на меня…

— Не стану! — Преодолев парализующий гнев, лейтенант Эдселл обрел дар речи. С яростным, рассчитанно язвящим отвращением он сказал: — Я на тебя несколько минут назад уже посмотрел. Зрелище запоминающееся! — Припомнив или просто слепо ощутив все обиды, все несправедливости, которые он с утра терпел от окружающих его ослов, горилл и подлых собак, он сказал с палящей ненавистью: — Есть ли хоть что-нибудь, на что ты ради этого не пошел бы?

Капитан Дачмин поднял веки как мог выше, его благодушные глаза заискрились. На безмятежном толстощеком лице появилось приятное предвкушение, готовность не упустить случая позабавиться. Однако он принял серьезный вид.

— Прежде чем мы перейдем к этому, — сказал он, — и пока еще мы говорим о вашей деятельности вне отдела, я хотел бы заявить свой крохотный протест. Мне, собственно, мало радости торчать тут одному, час за часом морочить Три У и сочинять для Паунда уважительные причины вашего отсутствия. Содействовать я буду, об этом речи нет, но спроси себя, так ли уж тебе необходима эта экскурсия.

— Я тебя не виню за уклонение от темы, — презрительно сказал лейтенант Эдселл. — Только подумать! Заставляешь их прислать за тобой машину. Заставляешь их кормить тебя обедом, черт подери! — сказал он в бешенстве. — Почему бы тебе просто не поместить объявление в газете: «Жеребец-производитель. Крою»!

Лицо капитана Дачмина выразило притворное страдание. Он с наслаждением укоризненно покашлял.

— Право, что за выражения! — сказал он. — При девицах! Мисс Канди от ужаса в шоке. Мы должны возвысить твой дух, очистить твои чувства от скверны. Да, я побеседую с тобой о любви…

Мисс Канди встала, вздернула голову и сказала:

— Я ухожу на несколько минут.

— Незачем, незачем, — сказал капитан Дачмин. — Дискуссия будет вестись сугубо деликатно. Ничего низкого, никакой грубости. Именно от этого мы и должны его очистить. Лейтенант, оставьте непристойный нахрап, мальчишеское тисканье и лапанье. Идите сюда, Палм! Покажем ему, как это делается.

— Ни за что, — сказала мисс Канди.

— Жаль-жаль! — сказал капитан Дачмин. — Одна наглядная картина стоит тысячи слов. Хорошо, проинструктирую его словесно. Это просто, лейтенант. И ты добьешься успеха. Дай говорить душе. Нежно возьми ее атласную ручку в свои, гляди благоговейно в пленительные очи (свет гасить еще рано!) и скажи ей, как она прекрасна. А все остальное она сама сделает, крошка милая!

— О! — сказала мисс Канди с возмущением. Она достала из ящика свою сумочку и полотенце и вышла в коридор.

Лейтенант Эдселл сказал:

— А что они делают, когда ты им это выдаешь? Блюют?

Массивные бока капитана Дачмина тряслись, хотя своему лицу он старательно придавал серьезность.

— Что тут смешного, жирная туша?

— Ты, друг мой, ты, — сказал капитан Дачмин и, дав себе волю, расхохотался до слез. Он утер глаза. — Огонь начинает жечь палку, палка начинает бить собаку, — сказал он. — Что они натворили нынче утром, лейтенант? Осудили твои политические взгляды? И ты сводишь счеты, язвяще кивая головой при упоминании блаженства? И все по моей вине? Отныне ты намерен сурово блюсти себя, а я еще пожалею? — Он всматривался в лицо лейтенанта Эдселла с веселым любопытством, потом сказал многозначительно: — А что твоя жэвээсочка? Или все это и ее вина?

— А в зубы не хочешь? — сказал лейтенант Эдселл. Он вскочил на ноги. — Давай-давай! Вставай же!

Капитан Дачмин захохотал, не меняя почти горизонтальной позы.

— Твой и в смерти рядах! — сказал он. — Садись, лейтенант, не то я не выдержу!

Лейтенант Эдселл бешено взмахнул кулаком над столом. Капитан Дачмин, все еще смеясь, отдернул голову, и удар пришелся мимо. Заметив, что лейтенант Эдселл снова замахнулся, он ловко вскинул ногу, упер ее в грудь лейтенанта Эдселла и с силой, но беззлобно толкнул. Лейтенант Эдселл отлетел назад и опрокинулся на пол.

— Прошу прощения, лейтенант, — сказал капитан Дачмин, снова утирая глаза. — Пусть жирная туша, если тебе так хочется. Но могучая. Но бдящая. Не забывай этого.

Телефон у него на столе зазвонил, и он взял трубку.

— Капитан Дачмин слушает… А как же, мэм, — сказал он. — Рядом.

Лейтенанту Эдселлу он сказал очень серьезно:

— Вас, лейтенант! Звонит лейтенант Липпа.

Дверь между маленьким, без окон кабинетиком Ботвиника и более просторной комнатой, где помещались миссис Спен и мисс Джеллиф, была приоткрыта, и потому мисс Джеллиф осмелилась отворить ее пошире.

— Я уже здесь, Ботти, — сказала она. По ее тону, подчеркнуто спокойному и вместе с тем не лишенному оттенка некоторой назойливости, можно было понять, что она осведомлена о крупных неприятностях, грозящих полковнику Моубри и его верным соратникам, и, более того, готова их разделить, коль скоро ей это будет дозволено.

В участливом тоне мисс Джеллиф чувствовалось также, что ей не чуждо то приятное возбуждение, которое мы так часто испытываем перед лицом опасности, грозящей не нам, а нашему ближнему. Едва сдерживая радостное волнение, мисс Джеллиф приблизилась на цыпочках, легко неся свое небольшое, плотно сбитое тело, и положила на стол мистера Ботвиника несколько срочных, с красной полосой, писем, которые она напечатала, прежде чем уйти на ленч.

— Я подумала, может, захотите посмотреть их, — сказала она.

Мистер Ботвиник предавался работе, не щадя сил, он мог трудиться с неустанным усердием с утра до вечера, если того требовало дело. Сейчас он ловко прижимал плечом к уху одну телефонную трубку, а другую держал чуть в стороне. Разговаривая по телефону, он делал торопливые пометки в блокноте, изредка отрываясь от него и бегло просматривая объемистый отчет, лежащий перед ним поверх груды бумаг.

Напротив мистера Ботвиника сидел тощий светловолосый очкарик с сержантскими нашивками и ждал, когда мистер Ботвиник займется им. Весь вид очкарика говорил, что он скорей умрет, чем позволит себе дерзость выказать скуку или нетерпение, однако по нему было видно, что он испытывает крайнюю неловкость. Бедный малый изо всех сил старался показать, что его как бы и нет здесь и, стало быть, он никак не может быть заподозрен в подслушивании беседы, которую ведет по телефону мистер Ботвиник; он все время бросал вокруг осторожные взгляды, то опуская глаза к затейливой табличке на столе «Старший уорент-офицер Ф. К. Ботвиник», то поднимая их на самого владельца стола. Казалось, сержант никак не может решить, какому из замечательных качеств мистера Ботвиника отдать предпочтение.

Пока мисс Джеллиф раскладывала письма, мистер Ботвиник торопливо царапал что-то левой рукой в блокноте. Кивком головы он поблагодарил ее, положил на стол телефонную трубку, освободив тем самым правую руку, и взял авторучку. Карандаш на мгновение замер в его руке, зато пришла в движение авторучка, и мистер Ботвиник с размаху поставил свою подпись на лежащей перед ним бумаге. Затем он ткнул перо в держатель на чернильнице того специального образца, что принят только в военном ведомстве, и протянул лист мисс Джеллиф, указав на него движением бровей, схватил со стола телефонную трубку, коротко бросил туда: «Подождите минуту» — и слегка отвел ее в сторону, продолжая меж тем слушать то, что ему говорили по первому аппарату, и строчить карандашом в блокноте.

Сержант, созерцавший мистера Ботвиника, получил, кажется, убедительные доказательства того, что означенный джентльмен с легкостью пишет обеими руками, причем делает это одинаково хорошо, и снова отвел взор от объекта своего наблюдения, пытаясь, видимо, скрыть оторопь, которая все же читалась в его глазах сквозь очки. Смущение его росло с каждой минутой. Внимательный взгляд мог бы уловить в облике мистера Ботвиника явные признаки маниакальности: впалые щеки, глубоко посаженные глаза, вытянутый в ниточку рот, жидкие, взмокшие от пота волосы — в прохладном-то кабинете — да еще эта лихорадочная, фанатичная, бессмысленная суета.

В напряженной согбенности, в позе осторожного выжидания, в невероятной ловкости тощих маленьких рук угадывалось некое фантасмагорическое сходство. Мистер Ботвиник напоминал паука. Он так и виделся в центре хитроумной и прочной паутины, опутывающей все тело АБДИПа. Чутко улавливающий тончайшее натяжение каждой нити этой сети, вечно бодрствующий в ожидании своего часа, не знающий устали, неизменно готовый к действию всевидящий и многорукий, мистер Ботвиник был поистине вездесущ.

Мисс Джеллиф слегка замешкалась, принимая подписанную им бумагу.

Мистер Ботвиник, который внимательно слушал то, что ему говорили по телефону, сказал в трубку:

— Ну, ладно, ладно. Что? Велел ему ехать сюда? Хорошо. Минутку. Может, еще что-нибудь понадобится. — Он взглянул на мисс Джеллиф.

— Он там? — спросила она.

— Он пошел на ленч в клуб с генералом Николсом. Там миссис Спен ждет у аппарата. Скажите ей, я сейчас позвоню ему. С самолетом порядок. Мне только что сообщили с командно-диспетчерского пункта. Они вернулись.

— Кто вернулся?

Мистер Ботвиник сдержанно усмехнулся:

— Она поймет — кто. Скажите ей. — Он пошевелил плечом, прилаживая трубку к уху, и произнес туда: — Уортингтон? Повесьте трубку, но не уходите, вы мне можете понадобиться. — Он дал отбой большим пальцем и назвал другой номер. — Полковника Моубри. Это из его отдела, мистер Ботвиник. — И взял было другой аппарат, но помедлил и вдруг отрывисто бросил томящемуся в ожидании сержанту: — Олмстед, вы не потрудитесь принести мне кофе?

Сержант Олмстед вздрогнул, внезапно выведенный из тревожного оцепенения. Мистер Ботвиник мог внушать не только страх. Получив счастливую возможность оказать услугу мистеру Ботвинику, сержант почувствовал себя окрыленным. Кто он сейчас — простой сержант, шестерка, но, угодив мистеру Ботвинику, он сможет получить назначение в штаб и надбавку — восемнадцать долларов в месяц.

— Охотно, сэр, — радостно воскликнул он.

Мистер Ботвиник с телефонными трубками в обеих руках откинулся на спинку стула. Локтем прикрыл дверь за мисс Джеллиф. В ожидании ответа полковника Моубри мистер Ботвиник прижал к левому уху трубку, причем развернул ее так, что микрофон оказался у него на затылке; в результате этих манипуляций он без помех смог поднять другую трубку и сказал:

— Хайт? Порядок. У меня здесь Олмстед. Я сейчас поговорю с ним. — Он сильно прищурился, почти совсем закрыл глаза. Его изможденное лицо приняло еще более суровое выражение. — Ну так вот, первое, что я хочу тебе сказать. — Он помотал головой. — Чтобы впредь этого не было. Может, Олмстед что-то и знает, но вам до этого нет дела. И ему нет дела до вас. Все, что вы раскопаете, предназначается только мне и полковнику. И больше никому ни слова. Никакого трепа на эту тему. Иначе какой от вас прок. Ладно, действуй, как я сказал, выполняй мои указания. Если заметишь хоть что-нибудь, сразу сообщи мне. Пока что ты не слишком-то напрягался. Так что давай, шевелись, Хайт. Это в твоих же интересах.

Мистер Ботвиник повесил трубку.

В дверь тихо постучали.

— Да? — сказал он. Дверь приоткрылась, и показалась мисс Джеллиф:

— Ботти, миссис Спен спрашивает, если вам удастся связаться с полковником, скажете ли вы ему что-нибудь?

— Возможно, если узнаю что-нибудь. Если ж нет, вот и ответ.

И мистер Ботвиник захихикал, чрезвычайно довольный своим остроумием.

— Вы ведь понимаете, о чем я, — многозначительно заметила мисс Джеллиф. — Полковник Култард ждет у аппарата. Он страшно злится. Хочет, чтобы полковник Моубри позвонил ему.

— Почему же он злится?

— Да он сказал, как поняла миссис Спен, что-то вроде того, что будь он проклят, если вздумает шпионить за кем-нибудь, и что лучше бы полковнику Ходену и начальнику военной полиции не соваться не в свое дело. Я думаю, они, не спросясь Култарда, учинили что-нибудь в его отделе, наверное, расспрашивали его подчиненных, распоряжались там и все такое прочее. — Мисс Джеллиф пожала плечами. — Миссис Спен говорит, у полковника Култарда опять разыгрался приступ шуриномании. — Она многозначительно улыбнулась. — Не без помощи миссис Бил.

Мистер Ботвиник изобразил подобие улыбки, означающей, что он оценил шутку, потом придал лицу строгое выражение и изрек:

— Мы всегда рады сотрудничать, но полковник Моубри не допустит, чтобы АБДИП сел ему на шею.

— Да уж, конечно, — поддакнула мисс Джеллиф и прикрыла за собой дверь. Тотчас же распахнулась другая дверь, и из коридора появился сержант Олмстед с кофе.

— Без сахара, сэр. Я знаю, вы любите без сахара.

— Благодарю. Садитесь, сержант.

Мистер Ботвиник снял с чашки крышечку и, хотя кофе был очень горячий — от него просто пар валил, — принялся проворно глотать его; потом отер рот тыльной стороной руки, перевел дух и сухо заметил:

— Звонил Хайт. Сказал, что вы должны мне что-то передать. А что, сержант, Хайт набивается вам в приятели?

— Да вроде как, сэр, — выдавил сержант с тревогой в голосе.

— Ну смотрите, дело ваше, дело ваше, — сказал мистер Ботвиник, уставясь в угол. — На Хайта нам особенно рассчитывать не приходится. По-моему, он и не особенно старается, к тому же он слишком болтлив, я имел случай убедиться. Как-то на днях в клубе прапорщиков он разошелся и выложил такое, чего никто не должен знать. Вы ему что-нибудь говорили?

— Нет, сэр, я вроде не сказал ему ничего такого, что он сам не знает… Я…

— Вообще не болтайте с ним ни о чем, — перебил сержанта мистер Ботвиник. — Сколько можно долбить одно и то же. Никому ни слова! Ничего не записывайте. Никакой болтовни по телефону без моего особого разрешения. — Мистер Ботвиник смолк, пристально глядя на сержанта Олмстеда, потом продолжал: — Стоит вам распустить язык, мне тут же доложат. Не забывайте об этом. Все, что касается этого дела, следует знать только полковнику Моубри, и главное: никто не должен подозревать, что полковнику это известно, понимаете? Пошевелите-ка мозгами как следует. Болтуны — народ опасный; мы с ними не церемонимся — сдерем нашивки, вот и вся недолга. Уразумели?

— Да, сэр, — испуганно сказал сержант Олмстед.

— Отлично. Не забывайте об этом. Так что же наше дело?

Сержант откашлялся.

— Значит, так, сэр, — начал он, — только вы мне приказали, я, само собой, стал глядеть в оба, и довольно скоро, около одиннадцати, появляется лейтенант Уиллис с этим самым цветным, ну, со стариком этим. Говорят, это его отец.

Мистер Ботвиник резко перебил:

— А почему вы решили, что это Уиллис? Вы же раньше никогда его не видели.

— Ну как же, сэр, я видел, они вышли из санитарной машины, и этот офицер тоже, у него еще лицо было здорово разбито и губа пластырем заклеена. Но я подстраховался, сэр. Когда он выходил, я подошел к нему, сказал, что я дежурный по казарме, и спросил, не он ли лейтенант Уиллис, мне велено проводить его в комнату.

— Отлично, — сказал мистер Ботвиник. — Ведь иначе и не узнаешь, с кем имеешь дело. А дальше?

— Ну и тут, сэр, всем вмиг все стало известно. Хайт сказал, что кто-то аж в другой казарме орал наверху, что Уиллиса выпустили. Собралась куча народу. Мне кажется, Уиллис сам велел передать арестованным офицерам, что он хочет сразу же поговорить с ними. И они спустились в гостиную, ту самую, где я обычно дежурю. Настоящего-то сборища там не было, просто Уиллис что-то долго говорил им, я слышал.

— И что же именно?

Сержант ответил нерешительно:

— Все я расслышать не смог, сэр. Вы ведь велели мне не подавать виду, что я подслушиваю, вот я и старался. Они закрыли дверь в гостиную. А я взял какие-то полотенца и подошел к комнатам, вроде как проверить белье, ну и кое-что слышал. Кто-то из них что-то говорил, видно, они спорили, но очень тихо. Мне показалось, он уговаривает их, убеждает, то ли что-то предпринять, то ли на что-то согласиться. Они говорили тихо, но я догадался, сэр. — Он с надеждой посмотрел на мистера Ботвиника. — Ведь если бы они не были заодно, то спорили бы, стоял бы шум и гам, а тут все было тихо.

— Стало быть, вы не поняли, о чем шла речь?

— Нет, сэр, понял. Наверняка понял, сэр. Когда подслушивал, что они там говорят на своем сборище, я и правда не смог точно все узнать. Но потом, попозже, узнал. Когда они разошлись, лейтенант Уиллис спустился вниз, и здесь его ждал этот цветной, который вроде как его отец. Через минуту я тоже спустился в холл и услышал, как отец спрашивает его, что происходит. А лейтенант Уиллис говорит, что толковал с ребятами о тех делах, что творились, пока он был в госпитале. А старик в ответ: «Теперь тебе снова быть у них начальником». А лейтенант ему: «Нет, вряд ли кто на это согласится».

— Это все?

— Нет, сэр, — озабоченно сказал сержант. — Я слышал еще кое-что. Двое других говорили в умывалке: один — из тех, заключенных в казарме, лейтенант Картер, как другого зовут — не знаю. Там довольно хорошо слышно, потому что стоит вентиляционный короб. Лейтенант Картер сказал, что все в порядке, их освободят из-под стражи. А другой говорит, вроде бы со смехом: «Не только освободят, но и в клуб пригласят, не побрезгуют». Картер снова говорит: мол, порядок. Они решили подождать удобного случая. Сейчас, дескать, не время. Сначала пусть сформируют из них группу. «Да, — говорит другой, — а если не сформируют, не быть Уиллису майором». Но это еще не все.

— Что же еще? — спросил мистер Ботвиник. — Не упускайте ничего, даже то, что вам кажется неважным или непонятным, будто речь идет вроде бы совсем о другом. Постарайтесь вспомнить именно их слова, ваши домыслы меня не интересуют. Мне важно знать не то, о чем вообще шла речь, а что именно они говорили.

— Понял, сэр, — отвечал сержант. — Ну тут, значит, мне показалось, лейтенант Картер как бы вышел из себя. Он сказал, что с превеликим его удовольствием согласен, пусть лейтенант Уиллис будет майором, полковником, хоть маршалом, лишь бы группу сформировали да послали за океан воевать, ведь мы отлично подготовлены и техника у нас первоклассная; и пусть тогда кто-нибудь попробует унизить негра — да мы просто откажемся летать, и точка, кто бы нами ни командовал — хоть Уиллис, хоть кто другой, вот это и есть наш главный козырь. — Сержант умолк, видимо силясь сосредоточиться, потом снова заговорил: — Тот, другой, ему: «Слышал я этот треп!» А Картер: «Конечно, тебе-то хорошо рассуждать — треп, мол. Как же, ты здесь важная птица. Только где это ты прятался, когда мы в клуб ходили? Что-то я тебя там не видел. Там это был совсем не треп. Обложить начальство за глаза каждый может, а ты поди схватись с ним врукопашную. Бездельники, — говорит, — палец о палец ударить не хотите, а ведь мы могли бы своего добиться. Мы и добились, хоть нас было всего шестеро, и теперь уже не отступимся. А вы ничего не сделали, хоть вас семьдесят лбов или, может, восемьдесят. Так что лучше заткнись, — сказал он. — Почему мы должны по вашей милости идти под трибунал, а может, и за решетку? Вы что, рехнулись? — сказал он. — Все вы хороши — ни одной извилины в башке, ждете, что добрый дядя за вас…»

Тут мистер Ботвиник повелительным жестом остановил сержанта.

— Это я, сэр, Ботти, — произнес он в трубку голосом, в котором слышались одновременно тревожное ожидание и готовность действовать. — Самолет вернулся. Да, самолет подполковника Каррикера. Я располагаю полной информацией, сэр. — Он полистал свой блокнот. — Я связался с полигонной вышкой в Чечотре и установил контакт с дежурным офицером, лейтенантом Виерумом. Там не сразу поняли, кто это, но потом догадались — когда он запросил посадку на полосу в демонстрационном районе. Однако он там не сел. Все увидели, как пэ-тридцать восемь подполковника Каррикера пошел прямо на сорок седьмой и почти сел ему на крыло. Несколько минут они летели как бы сцепившись. Лейтенант Виерум доложил, что они переговаривались по каналу А и он уловил только, что тридцать восьмой включился, но слушать ничего не стал, а сразу включился сам и объявил, чтобы демонстрационную зону штаба не запрашивали для посадки. И тут оба самолета взяли курс на юг. Вот все, что он знает.

Полковник Моубри деликатно поинтересовался:

— Вы не знаете, может, он спятил? Я про Бенни, ведь его, кажется, отстранили от полетов.

— Достоверно не известно, сэр, — ответил добросовестный мистер Ботвиник. — Но я послал Уортингтона, чтобы он был наготове, когда они приземлятся. Он очень внимательно наблюдал за ними все время и докладывает, что, как только подполковник Каррикер приземлился, вслед за генералом, он тотчас же к ним подошел. Поставили в известность Лабарра, начальника склада боеприпасов. И они сразу проверили оружие, минометы, даже магазины открывали. Потом Лабарр что-то сказал подполковнику Каррикеру, а тот взорвался, полез в сорок седьмой и сообщил на вышку, что немедленно уезжает и не вернется, пока…

— Отлично! Великолепно! У него была машина?

— Да, сэр, машина командно-диспетчерского пункта. Она уже подошла и стояла, ожидая, пока подполковник Каррикер спустится. Потом они направились сюда. Я распорядился, чтобы миссис Пеллерино сообщила нам, как только они прибудут. Думаю, сэр, это произойдет с минуты на минуту.

— Хорошо, как только она сообщит, сразу звоните мне. Генерал Николс сейчас занят, у него люди. Я его не буду тревожить, пока не узнаю, что полковник вернулся. Кстати, вам известно, где полковник Росс?

— Известно, сэр, он в центре. Я выходил на связь с его машиной. Теперь он, видимо, уже на выезде из города. Попробовать связаться с ним по телефону?

— Да. Передайте Норму… скажите ему, где меня найти. Передайте, что я советую ему всенепременно проверить — надеюсь, вы меня понимаете, — кто будет на спуске флага. Миссис Бил уже сообщили?

— Я так и не дозвонился туда, сэр. Однако ей сообщили, что подполковник Каррикер отправился на полигон. Кажется, я знаю, где можно найти миссис Бил, но мне бы не хотелось ей звонить, или вы считаете, что нужно? Она собиралась с миссис Росс к парикмахеру.

— Бог с ней. Пока подождем. Пусть генерал сам звонит ей. Кто-нибудь еще мной интересовался?

— Да, сэр, полковник Култард, сэр. Полковник Ходен тут разбирается с тем самым лейтенантом. А полковник Култард из себя выходит, миссис Спен жаловалась. Я решил, что он без вас вполне обойдется.

— Конечно. Ради Бога, избавьте меня от него. И вот еще что, Ботти. Вы, надо полагать, ничего больше не сумели выведать, а?

Мистер Ботвиник скромно улыбнулся в своем темном углу.

— Напротив, сэр, — произнес он, — я располагаю полной информацией. Рад сообщить вам, что все в порядке. Не вижу поводов для беспокойства.

— Стало быть, все обошлось?

— Насколько мне известно, да, сэр.

— Точно?

Глаза мистера Ботвиника засияли.

— Да, сэр. Насколько я могу судить, ситуация управляема, сэр. — Со скромной уверенностью он добавил: — Мы вне опасности, сэр, вывернулись и из той передряги, и из этой.

XI

Полковник Росс, сопровождаемый капитаном Коллинзом, пересекал вестибюль, направляясь в свой отдел, и тут его перехватил сержант Брукс, который видел, как подъехала и припарковалась машина полковника. В одной руке сержанта тлела сигара, другой он держал приказ, который и протянул капитану Коллинзу со словами:

— Здесь о вас, сэр. Я отметил нужный параграф. Судья, у нас там делегация. Я пробовал достать машину — надеюсь, вы поговорили с кем надо.

— Да, я говорил с Ботвиником, — отвечал полковник Росс. — А что за делегация, вы не знаете?

— Полковник Култард и с ним несколько офицеров. Я просил их подождать, сказал, что вы уже выехали и будете здесь с минуты на минуту. Собираются жаловаться на полковника Ходена, он им как кость в горле. Полковник Култард рвет и мечет. Пытался пробиться к полковнику Моубри, но безуспешно. При нем еще майор, начальник одного из отделов, и капитан Хикс — тот репортер, которому вы поручили писать по заданию генерала; ну и наш старый приятель лейтенант Эдселл. Я хотел было узнать, что именно так бесит полковника, но он отшил меня, сказал, что его воротит от всего этого, а вам и так все известно — он говорил с вами на днях, и вообще ему нужны вы, а не я, и он отсюда шагу не сделает, пока не повидается с вами.

— Прежде всего мне надо встретиться с генералом Билом, — ответил полковник Росс. Он с легкой усмешкой взглянул на капитана Коллинза.

— Придется вам отдуваться за всех. Ступайте к полковнику, скажите, что я у генерала, а вы — вместо меня. Если удастся, попробуйте узнать, чего он хочет. Впрочем, если с ним все эти ребята, речь, скорее всего, идет о лейтенанте Эдселле и об утреннем деле. Возможно, полковник Ходен уже все проверяет. Вы ведь знаете, что он не должен ни перед кем отчитываться, разве что сам соизволит. Постарайтесь задобрить его. Может, он согласится, чтобы все они написали рапорты. В таком случае отправьте к ним миссис Эллиот. Уж она-то справится.

Полковник Росс круто развернулся в дверях и вышел в холл.

— Они здесь, у судьи в кабинете, капитан, — сказал сержант Брукс. — Вы хорошо знаете полковника Култарда?

— Не очень, — ответил капитан Коллинз. — Видел его недавно на совещании у полковника Моубри.

— Кадровый офицер, старый авиационный корпус, — продолжал сержант Брукс. Капитан Коллинз бросил на него внимательный взгляд сквозь очки и, опустив глаза, стал разглядывать отпечатанные на мимеографе приказы, которые он держал в руках. Капитану было любопытно, что думает об этих приказах сержант Брукс, этот многоопытный штабной служака. Спросил он, однако, совсем о другом:

— Как же мне лучше подъехать к полковнику?

— Думаю, он уже немного поостыл. Думаю, куда хуже дело обстоит с лейтенантом. Вчера, во всяком случае, так и было, да, наверное, вы и сами знаете. Полковник Култард, конечно, догадывается, что судья просто сбежал, хоть я и предупредил его, что судье необходимо повидаться с генералом Билом, и, принимая во внимание чрезвычайность ситуации, он немедленно прислал сюда вас. Как бы то ни было, скорее всего, полковник Култард не знает, как все обстоит на самом деле. Да, не забудьте сделать вид, что вы запыхались. Ведь они ждут уже не меньше десяти минут.

— Благодарю за науку, — ответил капитан Коллинз. — Ну, я пошел.

— Валяйте. Если услышу шум, приду на вынос тела, — любезно предложил сержант Брукс, сунул в рот сигару и, удобно усевшись, принялся с видимым удовольствием листать лежащий на столе номер «ВВС».

Капитан Коллинз отворил дверь в кабинет полковника Росса.

Полковник Култард занимал самое удобное кресло — справа от пустующего письменного стола судьи. Вся его поза выражала нетерпеливое ожидание: он сидел нога на ногу и раздраженно подергивал носком щегольского с пряжкой ботинка, из которого виднелась аккуратная штрипка брюк. Досадливо вскинув седую кудрявую голову, он удивленно уставился на капитана Коллинза. Очевидно, полковник обладал профессиональным, дающимся многолетней службой свойством раз и навсегда запоминать не только сами лица, но и имена, принадлежащие означенным лицам, и мог безошибочно назвать всякого, с кем его когда-либо сводила судьба. Вот и теперь, только самую малость замявшись, он сказал:

— Кто вам нужен, Коллинз? Если вы ищете полковника Росса, то его здесь нет.

— Я теперь работаю у полковника Росса, сэр, — сказал капитан Коллинз. — Полковник у генерала Била. Боюсь, он может немного задержаться.

— Но сержант сказал, что он вот-вот будет — он уже выехал сюда. Мне необходимо поговорить с ним.

— Да, сэр. Так и есть. Полковник действительно ехал сюда, когда мистер Ботвиник связался с его машиной. И полковник поручил мне немедленно отправиться к вам.

— И чем же вы можете мне помочь?

— Пока не знаю, полковник. Просто полковник Росс послал меня к вам, и я готов сделать все, что в моих силах.

Полковник Култард недоуменно развел руками.

— Я считал, что вы из отдела связи с общественными организациями, — сказал он недовольно. Видно, он ужасно расстраивался, когда оказывалось, что профессиональная память подводит его.

Капитан Коллинз повертел в руках листки с приказами и сказал:

— Вы не ошиблись, сэр, пока еще оттуда, во всяком случае до понедельника, полковник Росс согласовал это сегодня утром. А приказ мне передали только что.

— Позвольте, пожалуйста, взглянуть, — попросил Култард.

Немного удивившись, капитан протянул ему листки. Полковник и сам был несколько озадачен этой своей просьбой, лишенной, впрочем, всякого смысла и вызванной, скорее всего, желанием лишний раз утвердить свои полномочия и скрыть тем самым некоторую неуверенность.

— Благодарю! — коротко бросил он.

Теперь волей-неволей он чувствовал себя обязанным хоть бегло просмотреть этот особый приказ из тридцати параграфов, отпечатанный на трех страницах мимео-графическим способом. С упрямо-недовольным видом он принялся читать, перескакивая с пятого на десятое:

3. Каждому из ниже перечисленных офицеров предоставляется отпуск на указанное количество дней, начиная с… 6. В соответствии с параграфом 14101 приказа по данному штабу с 1.IX.1943 г. капитан Чарлз К. Робинсон, личный номер 0491550 ВВС… 9. В соответствии с полномочиями, указанными в параграфе 1а (3) армейской инструкции 20-5… 14. Следующие офицеры прибыли в данный штаб в соответствии с… 22. Следующие военнослужащие рядового и сержантского состава женской вспомогательной службы сухопутных войск, не имеющие назначения на должность, прибыли…

И, наконец, на третьей странице, полковник прочел помеченный сержантом Бруксом параграф: 27. Капитан Ричард П. Коллинз, личный номер 0301376 ВВС, освобожден от должности в отделе связи с общественными организациями данного штаба и назначен на должность в аппарат инспектора ВВС.

Тем временем капитан Коллинз разглядывал офицеров из окружения полковника. Майор Уитни, неловко примостившись на краю небольшого стола в углу кабинета, бесцельно крутил прикрепленную к столу табличку с надписью «Старший сержант Брукс». На Коллинза он бросил скучающе-утомленный взгляд, в котором ясно читалось, что ему крайне неприятна вся эта бессмысленная суета.

На одном из двух жестких стульев у стены сидел капитан Хикс. Он с отсутствующим видом глядел в окно на дорогу, изнывающую в пекле послеполуденного солнца, на длинное зеленоватое раскаленное от зноя бетонное здание библиотеки и архива в скудной тени редкой сосновой рощицы. Капитан Коллинз с большим интересом разглядывал Хикса, о котором прежде уже был наслышан. Газетчику Коллинзу было непонятно, как можно предпочесть живой, увлекательной, да и более доходной работе журналиста изнурительную кабинетную поденку. Капитан Хикс, который в задумчивости поглаживал указательным пальцем свои коротко стриженные светлые усики, поймав взгляд Коллинза, вежливо кивнул в ответ.

Лейтенант Эдселл, приятель Преса Филлипса, занимал второй жесткий стул. Он сидел, рассеянно вперив в пространство взгляд своих темных, мрачных глаз. Его лицо отчасти утратило обычное выражение угрюмой отрешенности. В те минуты, когда лейтенант Эдселл забывал о своем лице, оно немного смягчалось, храня, однако, привычное выражение, как снятая перчатка хранит форму руки. Вот и сейчас в нем читалась борьба разных и, скорее всего, противоречивых чувств, которые почти постоянно раздирали лейтенанта — мнительность сочеталась с высокомерием, насмешливость несла в себе оттенок уязвленного самолюбия, порывистость умерялась расчетливостью, а к суетности примешивался скепсис.

В те минуты, когда лейтенант Эдселл не был охвачен азартом борьбы, не изощрял свой ум, вынашивая коварные планы, лицо его выражало подавленность и безнадежность. В минуты горьких раздумий он не мог не признаться себе, что часто терпит сокрушительные неудачи в своей непримиримой войне с существующим порядком вещей, что с утомительным постоянством его постигают все новые разочарования, хотя и прежних было более чем достаточно, чтобы дать ему casus belli[13]. В общем, это было желчное лицо неудачника, но не сломленного, а, скорее, озлобленного поражениями.

Внимательно изучив официальную печать и личную подпись адъютанта генерала, полковник Култард изрек наконец:

— Так! — И, протянув листки капитану Коллинзу, добавил: — Благодарю, капитан. Собственно, ничего другого я и не ждал. — Несколько грубоватым тоном, в котором, казалось, звучали даже извиняющиеся нотки, полковник, как бы желая воссоздать и удержать хоть на время этакий благородный образ старшего офицера — сурового, твердого, но справедливого, и к тому же рубахи-парня, — сказал: — Если они так швыряются людьми, могли бы поделиться — ну, хотя бы со мной. Уж кому-кому, а нам-то люди нужны. — Он откашлялся и пригладил свои седые вьющиеся волосы. — Ну что же, Коллинз, я не знаю, чем вы можете мне помочь. Собственно, почему я здесь — да потому, что хочу знать, что происходит, вот и все. Вам что-нибудь известно? Если да, то выкладывайте. Сдается мне, вы что-то знаете. Ведь вы были здесь вчера. Стало быть, вы в курсе этого дела.

— Да, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Мне кое-что известно. Полковник Росс, который был очевидцем, сказал, что лейтенант Уиллис избит. Я знаю, что утром приехал отец лейтенанта Уиллиса. Меня даже послали встретить его. — Тут Коллинз не удержался и взглянул на лейтенанта Эдселла. Казалось, лейтенант немного вышел из своего оцепенения. Коллинзу пришла в голову мысль, поразившая его самого: лейтенант Эдселл не просто пал духом, он еще и напуган, и не хочет, видно, больше никаких передряг.

— Да, да, понял, — перебил полковник Култард, — ответьте мне, если можно, на один вопрос — просил ли полковник Росс полковника Ходена поговорить с Билли?

— Уверен, что нет, сэр.

— Значит, это самодеятельность Ходена! Не хочу сказать, что он не имеет права делать то, что считает нужным. Конечно же, имеет полное право. Далее, я не знаю, что натворил он, — полковник негодующе кивнул в сторону лейтенанта Эдселла, как если бы ему противно было даже произнести это имя. — Он говорит, ничего. Тоже может быть, а может, и нет. — Тут полковник всем своим видом дал понять, что он очень и очень сомневается, дошло ли до этого странного малого — парень-то наверняка «с приветом», — как это чудовищно должно быть для офицера, когда его командир, полковник, вот так публично выражает недоверие его словам… — Возможно, полковнику известно то, чего не знаю я. Возможно, у меня есть причины поступать так, а не иначе. И все же это не дело — угрожать старшему офицеру моей службы, выказывать ему недоверие — он, может, и не замешан ни в чем, да хоть бы и замешан, все равно, это не дело. Даже если он совершил какой-то проступок, нарушил нормы офицерской этики, надо было прийти ко мне и доложить, как положено. Но ведь я не получил никаких разъяснений на этот счет. И это меня совсем не устраивает.

— Понял, сэр, — ответил капитан Коллинз. — Вы хотели бы, чтобы полковник Росс выяснил, что полковник Ходен…

— Просто передайте Норму: я считаю, что полковник Ходен должен объясниться со мной. Сам я к нему с этим не пойду, но хочу, чтобы мне представили объяснения. И я получу их или же вынужден буду доложить об этом деле генералу Билу. Подумайте, сколько времени мы теряем! У меня, между прочим, полно дел, у Уитни тоже. Да и Хикс вот, насколько мне известно, выполняет срочное задание. Нам нужно узнать, действительно ли ему, — снова кивок в сторону лейтенанта Эдселла, — действительно ли ему предъявлено обвинение. Он тоже, кстати, без работы не сидит. Хикс, вот вы чем должны сейчас заниматься?

— Вы имеете в виду, сэр… — начал Хикс, застигнутый врасплох неожиданным вопросом. — Видите ли, тут у нас один офицер из Орландо, которому сегодня нужно вернуться обратно. Я собирался помочь ему, ну хотя бы добраться до базы, он уже ждет. Кроме того, майор Уитни хотел, чтобы мы с капитаном Дачмином проследили за работой отдела боевой подготовки и обеспечения безопасности полетов.

— Отдела боевой подготовки? — переспросил полковник Култард. — Мы-то здесь при чем? Как бы то ни было, я считаю, вам следует выполнять задание генерала Била. По-моему, он вас куда-то направил. Просто в толк не возьму, как вас-то угораздило влезть в это дело. Билли говорит, вы ему сказали, что были в госпитале с этим цветным и полковник Росс подумал, вы его специально привели посмотреть, как генерал Николс будет вручать награду этому парню. — С этими словами полковник привычным жестом, выдающим его замешательство, стал нервно поглаживать свой седой затылок. — Ей-Богу, — продолжал он, — я просто хочу выяснить, в чем дело. Хочу разобраться, что происходит.

— Полковник, — начал капитан Коллинз, — давайте же попробуем это выяснить. Может, сделаем это в форме показаний? И если полковник Росс задержится, вам не придется…

— Помилуйте, уж если речь идет о показаниях, — перебил полковник Култард, — пусть Ходен дает показания мне, а не я ему: у него-то, наверное, больше оснований для этого.

— Нет, нет, я имею в виду ваших офицеров, сэр. Возможно, майор Уитни согласится сообщить, что ему сказал полковник Ходен. Может, и лейтенант Эдселл…

— Я уже сообщил полковнику Култарду все, что знал, — вмешался лейтенант Эдселл. — Сожалею, если его это не устраивает, но мне нечего больше добавить.

— Понимаю, сэр, но должен же я услышать все это своими ушами, если хочу докопаться до сути? Можно задать вам несколько вопросов, сэр?

— Не вижу смысла, капитан. Я же сказал вам, что ничего больше не знаю. Ну как я могу сказать вам больше того, что знаю сам. О чем вы хотите спрашивать?

— Первое, что я хотел бы знать, правильно ли я понял, что полковник Ходен из контрразведки представил сегодня майору Уитни обоснованные обвинения в адрес лейтенанта Эдселла?

— Ну конечно. Подтверди, Билли, — обратился полковник к майору Уитни.

— Совершенно верно, капитан. Примерно час назад, может, немного раньше, в общем, после ленча. Лейтенант Эдселл был задержан одним из офицеров начальника военной полиции майора Сирса. Видимо, полковник Ходен считает, что лейтенант Эдселл причастен к раздуванию беспорядков. Точно он не сказал, но…

— Понимаете теперь, что я имею в виду? — спросил полковник Култард. — Если он что-то знает, пусть скажет. Хватит ходить вокруг да около! Хватит вешать собак на Билли — он не нянька каждому своему офицеру.

— Конечно, сэр, — сказал капитан Коллинз.

За окном медленно нарастал тяжелый рев двигателей. Неторопливо, около десяти миль в час, шла машина командно-разведывательной службы. За ней, строго соблюдая дистанцию, следовали транспортеры роты тяжелого оружия с батареей 81-мм минометов, пулеметные взводы на трех машинах, новенькие грузовики. Люди, одетые в полевую форму, исходящие потом в своих стальных шлемах, сидели тем не менее по команде «смирно» — видно, начальство решило, что перед зданием штаба нельзя ударить лицом в грязь. Все они двигались к базе, шла подготовка к параду.

Спохватившись, что время уходит, капитан Коллинз спросил:

— Еще одно обстоятельство, которое не могу взять в толк, майор, — где находился лейтенант Эдселл и почему офицер военной полиции задержал его?

Майор Уитни обратился к лейтенанту Эдселлу — в его голосе чувствовалось некоторое беспокойство:

— Вы ведь шли по территории отдела нестандартных проектов, да?

Полковник Култард не выдержал:

— Да не молчите же, Эдселл! Вы ведь отдавали себе отчет в том, что вы делаете? Никто за вас не ответит. — Полковник казался сильно раздраженным и в то же время столь беспомощным в своем раздражении, что капитан Коллинз был даже несколько озадачен. Впрочем, достаточно было только взглянуть на полковника Култарда, чтобы понять, что состояние бессильного гнева, в котором он пребывал, глубоко противно его натуре и привычкам. С явной неохотой исполнял он эту обязанность, возложенную на него. Капитан Коллинз, бросив на полковника быстрый взгляд, тут же отвел глаза.

Лейтенант Эдселл наконец заговорил, и тон его был гораздо более сдержанным, чем ожидал капитан Коллинз:

— Я старался разыскать мистера Уиллиса — отца лейтенанта Уиллиса, — только и всего. Он разговаривал с капитаном Хиксом в госпитале, а я пошел к главврачу получить разрешение, чтобы мистер Уиллис мог повидаться с сыном.

Подчеркнутая рассудительность лейтенанта Эдселла была столь же неестественной, как и мрачная раздражительность полковника Култарда по отношению к человеку, который волею обстоятельств оказался в его подчинении. Было видно, что лейтенант обдумывает каждое слово, старательно разыгрывая роль невинной жертвы.

— Там меня продержали, и я не смог повидаться с майором, я имею в виду майора Маккрири. Когда я вернулся обратно, мистера Уиллиса уже не было. Мне сказали, что капитан Хикс отправил его к полковнику Россу. И я не знаю, почему меня…

Тут вмешался капитан Хикс:

— Это не совсем так. — Он с досадой посмотрел на лейтенанта Эдселла. — Полковник Росс пришел сам. Он увидел мистера Уиллиса, который сидел возле меня. Полковник подошел ко мне и спросил, кто это, а потом предложил нам пойти вместе с ним. И мы спустились в конференц-зал, где генерал — полагаю, это был генерал Николс из Главного штаба ВВС — вручил лейтенанту Уиллису крест «За летные боевые заслуги». Я присутствовал при этом, а что мне еще оставалось.

Снаружи с новой силой взревели медленно ползущие тяжелые машины. Видимо, шла противотанковая пехотная рота, транспортеры с прицепными орудиями. Лейтенант Эдселл внимательно следил за проходящей техникой, не обращая ни малейшего внимания на то, что говорит капитан Хикс.

Когда капитан замолчал, лейтенант Эдселл, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Лично я не видел, куда пошел мистер Уиллис и кто там еще пошел с ним. Мне известно только то, что сказала дежурная.

Он обратился к капитану Коллинзу, явно ища поддержки.

— Вы ведь, наверное, знаете, что полковник, — тут лейтенант Эдселл в свою очередь кивнул, впрочем довольно учтиво, в сторону полковника Култарда, — и полковник Моубри вчера тоже подняли шум, когда этот парень, журналист, разгуливал тут без сопровождения. Да, это я привел мистера Уиллиса. Я подумал, что уж лучше мне проводить его, чем схлопотать еще один втык. Известно, что лейтенанта Уиллиса положили в госпиталь. Вот я и решил — самое главное для мистера Уиллиса сейчас быть радом с сыном. Поэтому я и пошел. Пойти-то пошел, да не дошел. По-моему, я не сделал ничего плохого, не понимаю, почему лейтенанту из военной полиции взбрело в голову задерживать меня.

— Так с этого и надо было начинать, неужели не понятно? — сказал полковник Култард. — Ведь никто вас не просил сопровождать его, вы сами набились в провожатые и ответите за это, почему до сих пор молчали?

— Да потому, что вы не дали мне и слова сказать, — тут же парировал лейтенант Эдселл. — Вы просто вошли, если вы помните, и сообщили мне и капитану Хиксу, что мы должны с вами и майором Уитни явиться к инспектору ВВС. Майор Уитни вообще ни о чем меня не расспрашивал, поинтересовался только, действительно ли лейтенант из военной полиции задержал меня. Казалось, кроме этого, его больше ничего не волнует. Я думаю, он был очень раздражен. Ну и держался тоже соответственно.

Капитан Коллинз, откашлявшись, спросил:

— Лейтенант, не могли бы вы сказать несколько слов о том, чем интересовался полковник — как случилось, что вы пошли провожать мистера Уиллиса? Полагаю, полковнику Россу тоже любопытно будет узнать.

— Пожалуйста! — отвечал лейтенант Эдселл. — О том, что мистер Уиллис приезжает, я знал. Мне сказал мистер Джеймс, тот самый, что сбежал вчера от полковника Моубри. Мне было совершенно ясно, что, если не проводить мистера Уиллиса, он будет весь день блуждать по базе и разыскивать своего сына. Вот я и повел его…

Полковник Култард, который, очевидно, не мог больше сдерживаться, прорычал:

— Это же надо быть таким идиотом! Иначе не скажешь. И что это вы так печетесь об этих цветных? Не воображайте, что я принимаю ваши объяснения и все, что вы тут наплели. Вы ведете себя в высшей степени недостойно. И не обольщайтесь, подозрения с вас не снимаются. Отнюдь! Так и знайте! Убей не понимаю, как вам дали офицерское звание…

— Мне его и не давали, сэр, — возразил лейтенант Эдселл совершенно спокойно и с чувством собственного достоинства. — Я заслужил его в офицерской школе. Полагаю, майор Уитни может сказать, как я выполняю свои обязанности. Считаю, что я не нарушал никаких приказов и не совершал никаких действий вопреки инструкциям. Конечно, вы вольны обвинить меня в чем угодно, и я весьма сожалею, что перебил вас, однако я оставляю за собой право чувствовать себя оскорбленным. Впрочем, даю слово не перебивать вас больше.

Полковник Култард густо покраснел, ловя воздух открытым ртом, закрыл было его, потом вновь разинул, как будто никак не мог вдохнуть. Снаружи, с дороги, все явственней слышался голос, отсчитывающий такт, и мерный, неторопливый топот. Полковник Култард невольно повел головой в сторону окна — и тон, и тембр голоса, явно неуместные тут, резали ухо. Бойко и нарочито резко высокий женский голос рубил слова команды.

По раскаленному солнцем асфальту легко шагала высокая стройная девушка — лейтенант женской вспомогательной службы сухопутных войск; за ней четким порядком шли знаменосец, сержантский взвод и разведчики; колонной по два взвода — восемь человек в ряду — двигалась рота женской вспомогательной службы — взгляды все, как один, строго устремлены вперед, и в такт широкому стремительному шагу резко хлопают по ногам форменные юбки. Видимо, они шли в какое-то условное место, откуда автобусы должны были доставить их на базу.

Полковник Култард так и стоял с открытым ртом, уставясь на шеренги шагающих и слушая визгливый женский голос, который энергично выкрикивал: «Ать, два, три…» Казалось, это был последний штрих, завершивший в сознании озадаченного, ошеломленного полковника этот немыслимый, разноликий, фантастический образ, в котором виделась ему сейчас армия, та самая армия, где прошли долгие годы его службы и где ему теперь, в меру своего разумения, надлежало найти свое место.

Придя в себя и закрыв наконец рот, полковник Култард судорожно сглотнул и поднялся с кресла. С тоской взглянув на лейтенанта Эдселла, он произнес:

— Мне нечего больше вам сказать. Не весь же день торчать нам тут! Займитесь своими делами!

Заметив в дверях полковника Росса, генерал Бил сказал:

— Заходите, судья! Взгляните-ка на эту штуку!

Генерал Бил сидел за столом, в окружении людей; при ближайшем рассмотрении оказалось, что это дамы — миссис Пеллерино, сержант Омара, мисс Джеллиф и миссис Спен из отдела полковника Моубри. Они оживленно толпились вокруг какого-то сверкающего аппарата — чуда современной техники, — установленного рядом с креслом генерала.

— Сроду не видел ничего подобного! — воскликнул генерал Бил, обращаясь к полковнику Россу. — Его привезли, пока меня не было. Штука в том, что ему можно диктовать, он и сам диктует, короче, толком я и сам еще не разобрался.

Сосредоточенно хмурясь, он принялся азартно крутить ручки. Зажегся огонек, миниатюрные сверкающие детали пришли в движение, и вдруг откуда-то изнутри, подобно грому небесному, пророкотал голос генерала Била: «Так как же все-таки он действует?»

— Господи Боже мой, — прошептал генерал, затыкая уши.

— Можно убавить звук, сэр, — вмешалась миссис Пеллерино. — Смотрите, вот здесь. Поверните в другую сторону; давай снова, Айлин…

Послышалось только слабое шипение — и ничего больше; женщины в ужасе переглянулись. Миссис Спен начала было:

— Наверное, не стоило…

Но аппарат тут же прервал ее, заворковав голосом миссис Пеллерино: «Сейчас оно включено, сэр. Вот посмотрите; не нужно даже стараться говорить прямо в него. Оно само улавливает все звуки. Кажется, это слишком медленно, Айлин, поверните ту штуку, около вас…»

Снова врезался голос генерала Била: «Эй! Минутку! Айлин! Посмотрите-ка на эту руку! Что это?»

Тут устройство испустило вопль, затараторило и засмеялось женскими голосами. Это вызвало новый приступ шумного восторга.

— Вот видите, оно записало все, — кричала мисс Джеллиф. — Все записало!

Миссис Пеллерино тут же подхватила:

— Да, оно записывает все…

Голос генерала Била продолжал: «Нет, нет! Не надо! Дайте-ка сюда! Позвольте же мне взглянуть…»

Смущенно запинаясь, жалобно залепетал голосок сержанта Омара: «Ах, сэр! Я как раз хотела снять его…»

Ее прервала нервно-возбужденная скороговорка миссис Пеллерино: «Она его только что надела. Какое миленькое, правда?»

«Она что, замуж собралась, что ли? Я вот ей покажу — замуж! В конце концов, кто здесь командир? Она просто обязана мне подчиняться. Она не посмеет выйти замуж без моего согласия. Дайте-ка мне ту инструкцию…»

«Но обручиться она вправе. Ведь она всего-навсего обручилась…»

«Ага! Значит, ей бы только бриллиант заполучить, а замуж она и не собирается! Кто этот малый, вы хоть знаете, по крайней мере? Он служит? Ну так вот — пусть собирается, завтра же как миленький отвалит в Гренландию. И никаких помолвок не потерплю. Она мне самому нужна. А от этого ящика интересные вещи можно узнать…»

— Что здесь происходит? — поинтересовался полковник Росс. — Что за шуточки?

— Ах, сэр! — воскликнула миссис Пеллерино. — Вы только подумайте — оно, это устройство, повторяет все, что мы тут говорили.

Ее бледное лицо сияло, она схватила левую руку Айлин и указала на нее полковнику Россу. На среднем пальце красовалось кольцо с бриллиантиком.

— Ишь ты! Ну, поздравляю! — сказал полковник Росс.

Тем временем аппарат прокашлялся и мрачно сообщил: «Предмет: дисциплинарное взыскание налагается на техника-сержанта Айлин Омара, женская вспомогательная служба сухопутных войск. Первое. Расследование показало, что четвертого сентября сорок третьего года вы совершили обручение с целью вступления в брак. Второе. Вам объявляется выговор за этот поступок, наносящий урон порядку и дисциплине, и предписывается расторгнуть помолвку. Третье. В случае, если обнаружится, что соответствующие меры не были приняты, будут начаты действия, необходимые для того, чтобы прийти к согласию…»

Тут из устройства раздался взрыв смеха, протестующие и ликующие вопли, заглушившие голос. Генерал Бил повернул ручку, и устройство замерло.

— Каково, а, судья? — спросил он.

— Потрясающе! — ответил полковник Росс, переводя взгляд с генерала Била на устройство. Он сомневался, достаточно ли убедительно он разыграл изумление и удалось ли ему скрыть под ним несколько ироническое отношение к тому, что он тут увидел. Признаться, он не ожидал застать здесь такое веселье.

— Очень нужная вещь, — добавил он.

Оживленное лицо генерала Била выражало искреннее восхищение.

— Отлично, милые дамы, — сказал он. — Вы свободны. Ступайте! Мне надо поговорить с судьей. Да, Айлин, кто-нибудь из ваших сможет приехать по этому случаю?

— Далековато, сэр. Думаю, сестра, наверное, сможет, — ответила сержант Омара.

— И больше никто? Ну что, отпустить вас, что ли?

— Боже мой, сэр…

— Ну, так уж и быть — отпускаю. Да скажите капеллану, чтобы зашел ко мне. Что же вам подарить к свадьбе? Отпуск на одну ночь?

— Ах, что вы, сэр…

— Что, мало?

— Да, сэр, немного маловато, — сказала сержант Омара в порыве счастливого смущения.

Генерал Бил засмеялся.

— Должно быть, красавчик парень, а? — сказал он. — Я свяжусь с его командиром. Посмотрим, что можно сделать. Если вы снимете квартиру, мы можем разрешить вам жить за территорией базы. Однако мне бы не хотелось, чтобы вы каждое утро являлись с синими кругами под глазами.

— Ах, что вы, сэр…

— Ах, что вы, сэр, — смеясь, передразнил генерал Бил. — Ну, бегите живей. Да не забудьте сказать капеллану.

Когда дверь за нею затворилась, генерал Бил обратился к полковнику:

— Айлин милая крошка, но я и не думал, что ею можно увлечься. Устроим ей настоящую свадьбу. — Он взглянул на лист бумаги. — Здесь имя этого парня. Сержант из отдела бомбардировочной авиации. Не навести ли о нем справки, судья? А то вдруг у него где-нибудь еще несколько жен.

Полковник Росс взял листок.

— Генерал, — начал он, — когда вы…

Генерал Бил быстро повернулся к документам, лежащим у него на столе. Миссис Пеллерино разложила их с величайшей тщательностью: они лежали стопкой, но так, что шапка каждого из них была видна и любую бумагу можно было тотчас же найти.

— Судья, а не нужна ли вам газонокосилка? — весьма кстати поинтересовался генерал. — Специально для аэродромных полей, разработка ремонтно-коммунального отдела главного управления инженерных войск. Прицепляется к транспорту огневого средства. Гм! Поставляется в девяти секциях, обеспечивает полосу прокоса шириной двадцать один фут — обрабатывает сорок акров в час…

— Когда вы вот так внезапно исчезаете, Нюд, может, вы все-таки соблаговолите сообщать нам — Деду или мне, — где вас можно найти, — сказал полковник Росс. — И вообще, что это за полеты в одиночку, без маршрута? Ведь на днях мы обсуждали инструкцию, вы что, забыли?

— Но уж вернулся-то я, во всяком случае, не один, — возразил генерал Бил, продолжая листать бумаги с крайне озабоченным видом.

— Ну как же, как же — слышал, — сказал полковник Росс. — А я-то думал, подполковника Каррикера отстранили от полетов.

— Я тоже, — ухмыльнувшись, поднял глаза генерал Бил. — Язви его в душу! С полигонной вышки мне передали, чтобы был повнимательнее — приближается этот «пэ-тридцать восемь». Я был занят по горло — упражнялся в стрельбе, да и офицер из полигонной команды ел меня поедом всю дорогу. — Он резко повернулся в кресле и нажал на кнопку на маленьком ящичке.

— Слушаю, сэр, — раздался голос миссис Пеллерино.

— Вера, позвоните в Чечотр, — сказал генерал Бил, — узнайте у них фамилию и личный номер офицера, который дежурил сегодня на полигоне около полудня. Я хочу объявить ему благодарность в приказе с занесением в личное дело. Напомните мне потом.

— Слушаюсь, сэр.

— Он действовал правильно, этот парень, судья, — сказал генерал Бил полковнику Россу, — знаете, действительно отлично. Трудно ему пришлось. Мне следует чаще бывать на объектах и своими глазами видеть тех, кто хорошо знает свое дело, — пусть они знают, что мы помним о них.

— Думаю, это не повредит, — ответил полковник Росс, — однако вы же не можете везде поспеть. Да и увидите вы совсем не то. Они все делают совсем по-другому, когда их никто не видит. Кроме тех, кто, по-вашему, заслуживает благодарности, будут еще десятки таких, кто, по общему мнению, заслуживает ее еще больше, однако ничего не получает. Вы думаете, что парень из Чечотра и в самом деле не знал, кто вы?

— Конечно, нет, судья. Я приказал Дэнни сообщить на полигон, что летит самолет, но запретил говорить, кто на борту. Я знаю, что он не стал бы нарушать приказ. Кроме того, вы ведь слышали, как этот малый вцепился в меня. — Генерал Бил рассмеялся. — Он заявил, что мне бы лучше не отрабатывать стрельбу, пока не научусь летать на сорок седьмом. Сказал, что раз десять я мазал, и объяснил, где именно. И он прав. Он видел, что я еще не в ладах с этим самолетом, особенно в пикировании. Стоит послушаться его, действительно идет на пользу. — Он взглянул на полковника Росса и быстро продолжил: — А самолет хорош, судья. С каждым разом он нравится мне все больше. Хотя из-за тяжелого турбокомпрессора он не столь быстр, да и сложен немного в управлении на малых высотах, но какой движок! Но четырехлопастный пропеллер! Мощность, которую он развивает! А живуч, собака. Уж до дома-то всегда дотянет, ей-Богу. Весь в дырах, а летит себе хоть бы что.

— Рад слышать, — сказал полковник Росс, — насколько я понял. Управление по материально-техническому обеспечению закупает для нас семь или восемь тысяч таких машин. Меня радует, что у вас отличное настроение. Да, мы начали было о Каррикере.

— Подождите, — сказал генерал Бил, — только что вспомнил — и отличного настроения как не бывало. Я ведь послал одного из людей Маккрири на квартиру к этому, ну, как там его? Что-то вроде Эйзенхауэра, вы, кстати, ничего об этом не знаете? Джо-Джо весьма сожалеет, что сбили Фрэнка Эндрюса. Я вам потом расскажу. Уэртенхауэр — нет. Вертауэр, так, кажется. — Генерал Бил протянул руку к большому ящику.

— Это миссис Спен, генерал, — быстро раздалось в ответ, — полковник Моубри еще не вернулся. Я думаю, что он в клубе вместе с генералом Николсом.

— А Ботти на месте? Пусть позвонит начальнику медпункта. Скажите, что я освобождаю лейтенанта Вертауэра. Что? Как пишется? Понятию не имею. Пусть возвращается на службу. Немедленно.

— Слушаю, сэр.

— Он вел себя довольно нагло, и я вышел из себя, — сказал генерал Бил, — наверное, мне надо было сдержаться.

— Я слышал, что и Хэл со своими людьми, и Хикс со своим проектом тоже отнюдь не улучшают вам настроения, — сказал полковник Росс, — говорят, что вы приказали отменить этот проект.

— А, это! — воскликнул генерал Бил. — Я ничего не имею против Хикса. А он что подумал? Я никогда не видел толку в этом проекте, правда. Считаете, нам стоит начать работу над ним? Ладно, подождем немного. Я хочу рассказать о нем Джо-Джо, посмотрим, что он думает по этому поводу. Разрешите мне это сделать, судья.

— Вы командир, — ответил полковник Росс, — для всех, пожалуй, кроме Бенни.

— Не скажите, — засмеялся генерал Бил. — Уж в чем, в чем, а в исполнении приказов Бенни весьма преуспел — сколько инициативы, какая изобретательность, какая находчивость. Ведь как дело было. Я заметил, что ко мне приближается этот «тридцать восьмой», и удивился. Потом увидел, как он сделал поворот, потом развернулся и стал подходить ко мне слева. Я сразу понял, что это Бенни — он любому сто очков вперед даст. Второго такого поискать. Я видел, как он занял позицию, — продолжал генерал, поскольку полковник Росс молчал, — встал крыло к крылу, посмотрел на меня и поднял вверх палец, предлагая мне включить канал А, но я смотрел вперед и делал вид, что не обращаю на него внимания. Я выполнял третий разворот для выхода на полигон и понимал, что он делает то же самое, но все равно не смотрел на него.

Генерал Бил опять засмеялся:

— Не знаю почему, но, когда он понял, что я не обращаю на него внимания, он начал менять позицию, подниматься и приближаться ко мне, однако держался немного позади. Потом рванул вперед. Первое, что я увидел — фюзеляж совсем радом, правый пропеллер вертится прямо у меня перед глазами, а его крыло почти лежит на моем. Он смотрит вниз поверх мотора и ждет, когда я дрогну. «Ну ладно же, черт тебя подери!» — подумал я и немного, но решительно взял рычаг на себя. И тогда дрогнул он.

Генерал Бил помолчал и с каким-то мрачным торжеством продолжал свой рассказ:

— Бенни и раньше подходил близко, но не настолько же, черт побери! Я включил рацию и услышал его вопль: «Остановись!» Я ответил ему: «Ты знаешь, где тебе следует быть? Уж во всяком случае, не здесь — ишь, сел мне на крыло. Я ведь отстранил тебя от полетов. Что ты собираешься делать? Я иду на снижение и буду стрелять». Я немного приблизился к нему, он быстро отклонился и заорал: «Отвали, черт возьми, не подходи!» Потом добавил: «Ну давай, пали по своей мишени, шеф. А я собираюсь домой». Я сказал: «А кто тебя держит? Возвращайся и сиди себе на земле». Он отвечает: «Я без тебя не уйду, к тому же у меня горючки больше. Часа на два хватит». Я ему говорю: «Может, у тебя горючки и больше, но у меня пушки заряжены». А он мне: «А у меня, думаешь, нет?» Я видел, как он снял предохранитель на пушке и включил прицел. «Все готово, — говорит, — пока, шеф! Покажи мне, на что годится твоя керосинка!» Я захохотал — не мог удержаться.

— А вы часом не чокнулись оба, а? — поинтересовался полковник Росс.

— Да что говорить, игры опасные, — ответил генерал Бил. — Но соблазн-то какой! Ведь мы еще мальчишки, судья.

Насмешка, озорство и некоторая бравада в тоне генерала задели полковника Росса:

— Да, но вы уже вполне взрослый мальчик, Нюд. Какой пример вы подаете! Хороша игра — два самолета сцепились крыльями и бьются, и кто же это — вы и Каррикер. Не вижу повода для шуток, генерал.

Генерал Бил, сочувственно взглянув на него, беспечно сказал:

— Смотрите на это проще, судья. Опасность была не так уж велика. Я знал, на что иду. На Бенни тоже можно положиться, он знает, что делает. Он не имел права ослушаться, но я его понимаю. Вчера я говорил вам, судья, вы просто не знаете Бенни. — Все еще улыбаясь, но уже серьезней он продолжал: — Не понимаю, как он узнал, что я в воздухе и где именно. Видимо, он вытянул это из Дэнни. А потом просто вскочил в самолет — и был таков.

— Да, именно так и было, — сказал полковник Росс. — А Сэл тут чуть с ума не сошла. Мы не могли сказать ей, где вы находитесь. Сами не знали. В конце концов Ботвиник решил попробовать найти вас с помощью Бенни. Он знал, что того можно найти через Дэнни. Я не о себе пекусь. Нам-то что! Но Сэл вы иногда могли бы дать передышку. Она за вас боится до смерти.

— Да, правда, — сказал генерал Бил. — Я ей позвоню, — он потянулся к телефону.

— Она сейчас у нас дома, отлеживается. Выйдет к вечерней зоре.

— О’кей, — сказал генерал Бил. — Но если я принимаю парад, ей нельзя быть на трибуне. Кое-где приглашают всяких там сестер, кузин, тетушек, но здесь должен быть только личный состав. Не хочу, чтобы она рвалась на это мероприятие, наверное, надо поговорить с ней.

— Уж лучше оставьте ее в покое, — сказал полковник Росс. — Она и Кора могут прокатиться куда-нибудь вместе. К тому же Сэл наверняка задаст вам хорошую трепку.

— А как же, — ответил генерал Бил. — Малышка отлично с этим справляется. Причем вполне может устроить сцену прямо на параде, вот почему еще не хотелось бы ее брать. Само собой, я не виню ее, но зрелище будет — просто загляденье. — Он немного помолчал, потом продолжил: — Видите ли, судья, я знал, что утром она была на взводе. Но чувствовал, что ничего не могу с собой поделать. Мне жаль, но это выше моих сил. Она знает, что со мной это случается. Надо просто переждать.

— Будь у меня дочь, — проговорил полковник Росс, — я бы в жизни не позволил ей выйти замуж за летчика. С какой стати она должна «пережидать» что-то? В конце концов все летчики убивают сами себя, и то сказать, в этом деле у них большая практика — они тренируются, убивая своих жен.

— А что, Сэл говорила, что бросит меня? — спросил генерал Бил. — Она всегда так говорит. Но это просто капризы, согласны, судья?

— Возможно, — ответил полковник Росс. — Но она, должно быть, не раз удивлялась, зачем вообще вышла за вас замуж.

— Кстати, она и не хотела, — сказал генерал Бил, — но она понимает, почему так поступила. У нее просто не было выбора.

Взглянув на полковника Росса, он рассмеялся.

— Да нет, я не то имел в виду, — сказал он. — Этот бравый парень, который увивался за одной из дочек старого полковника Култарда, был очень настойчив. Сэл просто не могла выйти замуж ни за кого другого. Каждый раз, когда меня загоняли служить куда-нибудь за тридевять земель, она собиралась замуж. Да еще и писала мне, что ей хочется, чтобы я первый узнал об этом. Правдами и неправдами я ухитрялся вырваться со службы, с другого конца света, и вправлял ей мозги. Она знала, что я никогда не стремился стать генералом, и это убивало ее. Но в конце концов, кажется, она занервничала — ведь ей уже было за двадцать. Кроме того, я знал, что Хэл был зол на нее за то, что она без конца отшивает его друзей, и он больше не собирался ни с кем ее знакомить. Возможно, и старый полковник допекал ее: дескать, двенадцать помолвок расторгла, и хватит, пора и честь знать, а если она снова учинит такое, он просто поколотит ее. Так она и вышла за меня.

В этот озорной рассказ, не лишенный, однако, оттенка сентиментальности, причудливо вплетались и самодовольство, и эгоизм, и, пожалуй, не все в нем так уж строго соответствовало истине. Но было и великодушие, и искренность, и нежность, щедро искупавшие маленькие и невинные погрешности против правды. Здесь была и любовь, окрашенная печалью и пугливо избегающая постоянных сиюминутных проверок перед лицом неумолимой реальности; любовь, не оскверненная вспышками мелочной раздражительности, обыденностью и неудовлетворенными желаниями, которые так часто омрачают дружеские отношения мужчин, не говоря уж о женщинах. Заглядывая в прошлое, генерал Бил идеализировал и себя, и свою юную возлюбленную. Полковник Росс не сомневался, что лейтенант Бил, облаченный в куртку с меховым воротником, щегольские бриджи и сапоги, на фоне новенького П-12, на котором он только что крутил в воздухе фигуры высшего пилотажа, был неотразим. Только какая-нибудь ненормальная могла бы предпочесть другого, если к ней проявляет интерес такой парень.

— Да, действительно, она была вынуждена выйти за вас, — согласился полковник Росс. — Вас интересует, что произошло здесь, пока мы с Дедом без вас командовали армией?

— Не-а, — ответил генерал Бил, вновь улыбнувшись. — Я знаю, что тут было, судья. Вы все уладили.

— Может, уладил, а может, и нет, — ответил полковник Росс. — Конечно, старался так, что от меня пар валил. Вы отдали ряд приказов, сами не зная о чем, а я хотел их выполнить. Мы не собираемся отдавать этих цветных ребят под трибунал. Лейтенант Уиллис вновь вступил в свои обязанности командира экспериментальной группы.

— Ну-ну.

— Я хочу, чтобы Бенни извинился перед ним.

— Согласен. Бенни тоже не будет возражать.

— Ну что ж, я доволен, — сказал полковник Росс. — Надеюсь, вы помните, что грядет парад, и уже скоро — всего час остался. Вы собираетесь присутствовать на нем как рядовой летчик?

— Хотите, чтобы я вырядился? — спросил генерал Бил. — Ладно. В ванной у меня есть форма. После той кока-колы, третьего дня, я понял, что лучше всегда иметь запасную. Никогда не знаешь, чем тебя собираются облить.

Позади него загудел ящик. Генерал Бил откинулся назад и легонько стукнул локтем по клавише.

— Что там?

— Генерал Николс и полковник Моубри, сэр, — доложила миссис Пеллерино.

XII

Несмотря на опущенные стекла, в машине Натаниела Хикса, оставленной под палящим солнцем на стоянке позади здания отдела нестандартных проектов, было обжигающе душно. Натаниел Хикс с опаской втиснулся в салон. Открыв переднюю дверцу с другой стороны, в машину нырнул капитан Уайли. Через заднюю дверь ввалился капитан Дачмин.

— Помогите! — крикнул он. — Помогите! Гони, капитан! С ветерком!

Натаниел Хикс дал задний ход и вывел машину, миновав ворота стоянки. Обращаясь к капитану Уайли, он спросил:

— Кажется, все предусмотрели, а? Конечно, не угадаешь, как прореагирует генерал Бил, когда текст будет у него. Возможно, он ни с чем не согласится, хотя я не вижу там изъянов. Я прослежу, чтобы диаграммы сразу попали к нему, как только Милт подготовит их. Возможно, они окажутся полезными. А ты попробуй показать свой экземпляр тому парню с Тихого океана, о котором ты говорил.

— Так и сделаю, — ответил капитан Уайли. — Я еще с ним не говорил, но слышал, что он в курсе этих дел. Он вернулся всего пару недель назад, поэтому, как бы там ни было, для него это еще сегодняшний день. Вроде той ерунды, которую затеял подонок Фоулсом. Прости уж меня, что я втравил тебя в это дело, знаю, он в бешенстве; боюсь, что это он перебежал тебе дорогу.

— Не знаю точно, что он сделал, — откликнулся Натаниел Хикс. — Но все как-то странно совпало. Он вдруг стал сама любезность, и я сразу понял — ну, теперь жди неприятностей. Видимо, после моего ухода он почувствовал себя неловко в присутствии генерала. Думаю, он догадался, что я довольно сильно сгустил краски. Мне немножко жаль этого парня, Поста из Селлерса; он тоже невольно оказался замешан в этом.

Капитан Уайли равнодушно заметил:

— Знаешь, Нат, не очень-то я верю ему, этому парню, странный он какой-то, не от мира сего. Если он приживется здесь, в директорате Фоулсома, или как его там, он, может, даже станет поддерживать Фоулсома, а для нас это только лишние хлопоты. Не доверяй ни тому, ни другому. Пусть даже Фоулсом и летчик в прошлом, но о современном воздушном бое он не знает и половины того, что очевидно для тебя. С твоей подготовкой, Нат, ты мог бы сесть в самолет и обштопать Фоулсома.

Испытывая удовольствие при одной мысли о том, что он мог выглядеть как опытный летчик-истребитель, который переплюнет полковника Фоулсома в современном воздушном бою, Натаниел Хикс заметил:

— Эх, если бы я мог водить самолет! Тут Фоулсому действительно есть чем похвастаться, Джим. Раз я сам не летаю, думает он, то не очень-то понимаю, о чем пишу, и кто-то должен вправлять мне мозги.

Капитан Уайли поинтересовался:

— А почему бы тебе не заняться пилотированием, Нат? Тебе бы это пришлось по вкусу. Если бы ты был в школе летной тактической подготовки ВВС… Там есть один БТ-семнадцать, который я могу на часок брать хоть каждый день. За пару недель я научил бы тебя летать.

— Вышел я из того возраста, — вздохнул Натаниел Хикс.

— Чушь! — отрезал Уайли. — Скажите на милость, может, и машину водить тебе уже не под силу? Ну, чего молчишь?

— Вышел я из того возраста, когда это доставляет удовольствие, — сказал Натаниел Хикс. — Жаль, что я не занялся этим раньше. Когда я в самолете, единственное мое желание — выбраться оттуда как можно скорей. Ты моложе меня на пятнадцать лет, а уже опытный летчик; можно подумать, ты занялся этим делом, едва научился ходить…

— Да не такой уж я, черт побери, опытный летчик, — возразил капитан Уайли. — Вовсе нет. Вероятно, такой вот Фоулсом мог бы меня многому научить. Единственное мое преимущество перед ним — я могу показать ему кое-что в тактическом искусстве. И он — хоть умри — не освоит этого! Признаюсь, я занимался этим чуть не с пеленок. Наш аэропорт, как его именовали у нас, — просто травяная взлетно-посадочная площадка, ею владел один малый еще с прошлой войны, — находился неподалеку от моего дома. По-моему, я крутился там постоянно, едва мне исполнилось пятнадцать лет. Кажется, я налетал там сотни три часов в тех самых этажерках, которые еще можно встретить в глуши. Мой отец не желал покупать мне самолет, хотя я почти уговорил его, когда узнал, что подворачивается случай отправиться в Англию. — Капитан Уайли рассмеялся. — Впрочем, и тут он никак не соглашался, хотя оказался в затруднительном положении. Видишь ли, его отец, мой дед, был генералом — о нем, правда, никто никогда ничего не слышал — и одно время служил с Кирби-Смитом. Нам, детям, много рассказывали о нем. Дед был моложе меня, когда отправился на войну. Как же можно было отговорить меня! Худо-бедно, но в Англии мы все прошли шестинедельное обучение — и вот тогда-то у меня оказался настоящий самолет, на котором я впервые полетел. Нас сразу стали направлять в боевые полеты на «харрикейнах» — прочесывать небо над Ла-Маншем. Я самонадеянно полагал, что у меня вполне приличный современный самолет, пока не увидел, на что способны немецкие ME-сто девять-Е. Они поднимались на высоту тридцать пять тысяч футов и поджидали нас. Нам были недоступны такие высоты, и мы могли только закладывать крутые виражи, менять направление и пытаться поливать их огнем, а они проносились мимо со скоростью, наверное, не менее шестисот миль в час. Ну представь, разве могли мы их сбить! — Вспоминая, он покачал головой. — Был апрель сорок первого. Они были настоящие дьяволы по сравнению с нами; впрочем, если тебе повезло и тебя не сбили, это было хорошей школой. Ты никогда ни в чем не должен уступать фрицу — лезь на рожон, не скрывайся за другими, надейся только на себя: твой самолет слишком несовременен. Да уж, приходилось крутиться! Но зато если получишь самолет действительно превосходный, такой, как, скажем, «спитфайр»-девять, вот уж где можно развернуться! Великая была бы война, Нат, если бы не всякая там волокита.

— Боюсь, что на этот раз виновником волокиты отчасти окажусь я, — прервал его Натаниел Хикс. — Мне надо было заранее сообщить на командно-диспетчерский пункт. Я забыл — ведь они могут закрыть доступ к летному полю.

— Черт подери! — в сердцах воскликнул капитан Уайли. — Если мой драндулет не подведет, я запросто домчу вас до Орландо за четверть часа. Честное слово, я буду рад поглядеть на это зрелище. Ничего подобного сроду не видел. На Мальте мы готовились к такому каждый день. Везде, где возможно, громоздили препятствия; в опорных пунктах всегда держали солдат — словом, были в постоянной готовности к бою с немцами. Не хотел бы я оказаться там на их месте — спрыгнуть с парашютом или приземлиться на каком-нибудь паршивом картонном планере! Могу себе представить!

Он поправил поношенный вещевой мешок на коленях, подвигал своими длинными ногами, устроился удобнее и выставил из окна голую руку.

Капитан Дачмин подал голос с заднего сиденья:

— Как там в Англии было, сносно, капитан? Местное население шло вам навстречу? Женская его часть?

— Даже сверх меры, — заверил капитан Уайли. — В особенности если вы наловчились проделывать это стоя. Там это принято. Отвратительный обычай, доложу я вам. Если ты старая рухлядь — пожалуйста, лежа, но это грех — так делают порочные девицы ради денег. А если стоя, то не считается — ведь это наши герои, это помогает им, это бесплатно.

Капитан Дачмин вытаращил глаза, обмерил взглядом сутулую длинноногую фигуру капитана Уайли и захохотал.

— Как насчет стремянки? — поинтересовался он. — Они что, приносят свою собственную?

Капитан Уайли бросил было на него удивленный взгляд. Потом в восторге шлепнул себя по ноге.

— Ну ты даешь, приятель! — воскликнул он. — Эту шуточку я должен запомнить!

Он не сводил восхищенных глаз с капитана Дачмина. И правда, Натаниел Хикс не мог припомнить, чтобы хоть раз капитан Уайли сам попытался сострить — возможно, он был слишком застенчив и ему казалось, будто он не может сказать ничего остроумного; пожалуй, ему было свойственно этакое примитивное, незамысловатое чувство юмора, помогающее скрасить скуку той самой волокиты, которая воспринималась им как тяжкое бремя, и принимающее зачастую довольно грубую форму — разозлить какого-нибудь простака, поставить его в глупое или даже опасное положение. И теперь капитан Уайли получил представление об остроумии высшего класса, да еще применительно к весьма конкретной мировоззренческой проблеме — отношению с женщинами. Они переглянулись с капитаном Дачмином и остались крайне довольны друг другом. Не прошло и минуты, а они уже были закадычными друзьями. Такая стремительность в развитии дружеских отношений, как вынужден был признать Натаниел Хикс, тоже далеко не обделенный талантом общения, была ему недоступна.

— А вот здесь мы уже начинаем отдавать честь, — предупредил Натаниел Хикс.

Все еще смеясь, капитан Уайли и капитан Дачмин немного подтянулись, отвечая на приветствие караула у ворот. В ожидании автобусов у стоянки за воротами собралась толпа. Вытягиваясь в колонну, медленно выезжала на дорогу вереница набитых людьми автобусов, так что Натаниелу Хиксу пришлось сделать еще одну остановку. Бросив взгляд на толпу, он заметил стоявшую несколько в стороне лейтенанта Турк. Она явно была расстроена, рот чуть приоткрыт, а глаза, хоть и скрытые под тенью кепи, прищурены — так мучителен был слепящий солнечный свет. У ее ног на песке примостились два чемодана.

Натаниел Хикс сбросил газ и свернул к обочине.

— Не подвезти ли вас, лейтенант? — предложил он.

— Ах нет, благодарю вас, сэр, — вздрогнув от неожиданности, ответила лейтенант Турк.

Бегло взглянув на машину, ослепленная ярким солнцем, она, видимо, не заметила никого, кроме капитана Уайли, и Натаниелу Хиксу понравилось, даже тронуло это новое свидетельство свойственной ей мягкой сдержанности. На любой знак внимания со стороны незнакомого мужчины она инстинктивно и поспешно отвечала «нет».

И тут вдруг она увидела Натаниела Хикса. Ее слегка обгоревшее на солнце лицо покраснело еще больше. Чувствуя себя крайне неловко, она смущенно произнесла:

— Простите, не узнала вас сразу. Сердечно благодарю. Вас Бог послал, не иначе! Похоже, такси не дождешься, и никакой надежды втиснуться в автобус…

Капитан Уайли нажал ручку дверцы, рывком выскочил из машины и, вежливо улыбаясь, склонился перед ней. Капитан Дачмин, открыв заднюю дверь, тяжело протиснулся в нее, вылез и поднял чемоданы. Лейтенант Турк успела лишь проговорить:

— Ах, здравствуйте, капитан! Пожалуйста, не беспокойтесь, я сама…

— Садитесь впереди, мэм. А чемоданы положим сзади, — распорядился капитан Уайли.

Понимая, что сейчас не время для разговоров, что полсотни человек наблюдают за ними, транспорт вынужден приостанавливаться и движение вот-вот застопорится, лейтенант Турк скользнула в машину и заняла предложенное ей место.

— Я даже не успела спросить, в какую сторону вы едете, — обратилась она к Натаниелу Хиксу.

Он ответил вопросом:

— Вы сами-то куда собрались? Может, нам как раз по пути?

Задняя дверь захлопнулась, и он, нажав на газ, двинулся вслед за автобусами.

— Ну, я думаю, вы не в город.

— Нам надо на базу. Подвезем вас до стоянки такси у базы.

Она обрадовалась:

— Спасибо, вы так любезны!

Натаниел Хикс отметил, что, сказав это, она смутилась, как бы услышав себя со стороны — столько в ее словах было девичьей восторженности. Стараясь справиться со смущением, она быстро заговорила:

— Только, пожалуйста, не меняйте свой маршрут, — может, вы собирались сначала куда-то еще заехать. Совсем не важно, когда я попаду в город. Мои подопечные должны участвовать в параде, поэтому я решила, что мы закроемся пораньше. Я только хотела отвезти чемоданы — Липпы и свой, — чтобы они не мешали. Она, бедолага, должна маршировать со своей ротой. Поэтому, прошу вас, поезжайте, куда вы собирались…

— Мы и сами толком не знаем, куда едем, — ответил Натаниел Хикс. — Нам предложили доехать до ворот номер три и посмотреть, что за штука этот парашютный десант, который там должны сбросить. У нас масса времени. Да, кстати, сзади вас сидит капитан Уайли. Он хотел вернуться в Орландо, но ему не дают улететь, пока не кончится это представление. Вот мы и застряли с ним.

Лейтенант Турк повернула голову и с легким поклоном сказала:

— Приятно познакомиться, сэр.

Капитан Уайли откликнулся:

— К вашим услугам, мэм.

Капитан Дачмин, сразу увидевший возможность, сохраняя вежливость по отношению к даме, сэкономить время, которое понадобилось бы им, чтобы добраться до главных ворот, находящихся в нескольких милях от ворот номер три, предложил Натаниелу Хиксу:

— Если лейтенант Турк не очень спешит, может, она захочет посмотреть с нами эти маневры? У нас есть в запасе еще одна нарукавная повязка. — Он протянул повязку поверх спинки переднего сиденья и положил подле нее. — Лейтенант Турк могла бы дополнить мое сообщение, у нее, наверное, есть своя точка зрения на этот счет.

Пока капитан Дачмин озарял ее приветливым взглядом своих больших глаз, взглядом не то чтобы многозначительным, а скорее безотчетно зовущим, в котором привычно читалось: нам-с-тобой-надо-быть-вместе — и то сказать, при желании капитан Дачмин мог прельститься даже не столь хорошей фигурой и менее симпатичным лицом, — лейтенант Турк, не избегая прямо этого взгляда, косилась время от времени в сторону капитана Уайли.

Выражение лица капитана Уайли было приветливым и учтивым, но ей казалось этого мало. Ощутив новое, неведомое ей прежде потрясение, она, видимо, обнаружила, что не так уж безразлична, как ей хотелось бы, к обаянию мужественности, особенно когда это качество так ярко проявляется. Чтобы скрыть замешательство, она повернулась к Натаниелу Хиксу. Полагая, что обстоятельства обязывают ее, она решительно заявила:

— Ну конечно. Почему бы нет? Я бы с удовольствием посмотрела! Вы не возражаете? А мне позволят присутствовать там?

Натаниел Хикс ответил:

— Наденьте эту повязку, и пусть попробуют не пустить!

Навес, верхнее полотнище которого представляло собой маскировочную сетку, отделанную частыми волнистыми хлопчатобумажными полосками, окрашенными разной краской — зеленой, цвета песка или грязи, отбрасывал узорчатую слабую тень над тем местом, где на перевернутых ящиках из-под боеприпасов уселись рядом Натаниел Хикс и лейтенант Турк. Натянутый на шестах, укрепленных тросами, навес примыкал к огромному штабелю старых стройматериалов, который был сложен там, когда начали укладывать новое покрытие, чтобы продолжить взлетно-посадочную полосу. Штабель был высотой двенадцать или пятнадцать футов. Сквозь маскировочную сетку над собой Натаниел Хикс видел Дачмина и Уайли, стоявших на верху штабеля рядом с майором инженерно-строительных войск ВВС Макилмойлом и осматривавших летное поле.

До Натаниела Хикса доносился их разговор — скорее, громкий монолог майора Макилмойла, говорящего скрипучим голосом. Майор знакомил их с системой обороны, но при этом не упускал случая в подробностях осведомить о своей собственной службе на Гуадалканале в прошлом году, где, будучи, правда, всего лишь наблюдателем, он не только принял участие в отчаянной схватке, но сыграл также важную роль в подготовке оборонительной позиции и разработке тактики, которая позволила первой дивизии морской пехоты прочно удерживать за собой аэропорт Хендерсон.

Натаниел Хикс не сомневался в том, что эти воспоминания адресовались преимущественно капитану Уайли, чьи крылышки в два ряда и одинокая, вызывающая такое почтение ленточка вечно воспринимаются как вызов теми, кто служит в других родах войск. Пехота тоже могла кое-что сказать этим крылатым парням.

Довольно мирные отношения в группе на верху штабеля были установлены, конечно же, лишь благодаря капитану Дачмину, который без видимых усилий или намерений, посредством только своего природного обаяния, исходящего от его крупного благожелательно-невозмутимого лица и громадного тела, заведомо мог смягчить любую напряженность. С безобидным юмором и неизменным тактом он находил нужные слова в нужный момент, говорил какие-то простые бесспорные вещи, и вы вдруг понимали, что гнев и злоба, только что владевшие вами, отпускают вас.

Поначалу майор действительно был в гневе. Когда Натаниел Хикс, осторожно ведя машину по временной дороге — тонкому покрытию из битума, положенному в холодном виде на песчаную почву и теперь сильно покоробившемуся и потрескавшемуся вследствие движения по нему тяжелых машин, — подъехал и остановился у штабеля, майор Макилмойл в стальной каске, сдвинутой назад, воинственно уперев руки в бока, вышел из-под навеса и встретил их, не скрывая раздражения.

А тут еще Натаниел Хикс совершил бестактность — поинтересовался, где лейтенант Андерсон, который, как им сказали, был здесь старшим. Майор заявил:

— Ничего подобного, старший здесь не Андерсон. Он на своем командном пункте. Он занят. Я командир батальона. Что вам угодно?

Капитан Дачмин показал ему распоряжение полковника Моубри, которое вкупе с официальными зелеными нарукавными повязками возымело некоторое действие на майора, однако на лейтенанта Турк — тут и нарукавная повязка не помогла — майор Макилмойл взирал с возмущением, а уж капитан Уайли с его крылышками и вовсе вызывал у него приступ презрительного негодования.

Если бы не этот клочок бумаги от полковника Моубри, он велел бы им проваливать отсюда ко всем чертям; но майор Макилмойл отчасти взял реванш, настояв на том, что машину нельзя оставить. Ее следует подогнать вплотную к штабелю и поставить в тени. Когда Натаниел Хикс проделал все это, майор, по багровому лицу которого струился пот, в нетерпении заорал, что машина установлена недостаточно близко, и потребовал, чтобы Хикс еще раз отъехал и снова подогнал машину. Когда осталось не больше дюйма между крылом автомобиля и штабелем, майор наконец смилостивился, присовокупив, однако:

— Здесь все, черт побери, соблюдают маскировочную дисциплину, только для вас закон не писан!

Капитан Уайли, выведенный из себя придирками майора, строящего из себя большое начальство, с отвращением бросил:

— Вот привязался! — не потрудившись даже понизить голос.

Затем он вылез из машины и неторопливо направился к штабелю, который был ловко раздвинут и переложен так, что в середине его оставалось достаточно места — туда завели задним ходом боевую полугусеничную машину, которую сверху совсем не было видно.

Майор услышал, конечно, реплику капитана Уайли, но, возможно, припомнив кой-какой опыт, приобретенный им в Хендерсоне, стычки с летчиками морской пехоты и ВВС, сообразил, что лучше, пожалуй, не поддаваться сгоряча первому порыву — воспользоваться преимуществом старшего по званию.

Оглядевшись, капитан Дачмин осведомился:

— Вы не возражаете, майор, я поднимусь на верх штабеля? Хочу взглянуть на общее расположение. Для меня это внове. Если найдется время, не откажите в любезности ответить на несколько вопросов? Послушайте, это что там внутри, полугусеничная машина? Здорово придумано!

Майор Макилмойл пробурчал нехотя:

— Поторчишь на взлетно-посадочных полосах да понюхаешь пороху — научишься пользоваться укрытиями. Но не думайте, это не настоящая оборонительная система. Просто сегодня утром одной роте приказали спешно возвести несколько имитирующих сооружений…

Они направились к капитану Уайли, который тем временем рассматривал полугусеничную машину. Натаниел Хикс с любопытством следил за ними, но было ясно, что майор определенно решил забыть про ту реплику. Вскоре он уже гремел, обращаясь к ним обоим: Уайли и Дачмину:

— Да. В то время, на Гуадале, когда я был там, первое, что мы сделали…

Все трое тут же поднялись на штабель по доскам, сложенным так, что сбоку получилось что-то вроде лестницы.

— А если я рискну выйти из машины? — обратилась лейтенант Турк к Натаниелу Хиксу.

— Вам ничего не грозит, поверьте, — ответил он. — Мы и укатить-то отсюда не успеем, как они с Кларенсом поладят — встретятся завтра вечерком в «Шахерезаде», а там уж у Кларенса всегда найдется парочка шикарных пташек. Давайте-ка перейдем в тень, вон туда.

Там, в редкой тени от навеса, кто-то был — оказалось, тот самый лейтенант Андерсон, о котором так некстати спросил Натаниел Хикс. Лейтенант Андерсон, худощавый озабоченный молодой человек, восседал за походным столиком, к которому была прикреплена табличка, гласившая «Командный пункт роты А». С понятным изумлением он уставился на лейтенанта Турк, но тем не менее разрешил им подождать здесь. Он был столь любезен, что даже предложил им сиденья — ящики из-под боеприпасов.

Там же, в тени у входа, в пространстве под штабелем расположился экипаж полугусеничной машины, негры из инженерно-строительных войск ВВС, в рабочей одежде, но со стальными касками на головах и с винтовками М-1 в положении «за спиной». Появление лейтенанта Турк их тоже озадачило: они начали было перемигиваться и подталкивать друг друга локтями, но тут же демонстративно отвернулись. Сидя, стоя на коленях или на корточках, они оживленно играли во что-то то ли на спор, то ли на деньги. Участники игры одновременно поднимали головы и так же одновременно, по сигналу, опускали их, показывая один или несколько вытянутых пальцев. Результат, видимо, зависел от того, сколько поднялось рук с одинаковым количеством вытянутых пальцев. Никаких денег не было видно, что, вероятно, объяснялось присутствием лейтенанта Андерсона, сидящего за столом, но Натаниел Хикс заметил, что подсчет они ведут на клочке бумаги. Возбуждение при этом царило необычайное.

Порывы сильного ветра, дувшего с летного поля к водной шири озера, ощущались и под навесом. Бумаги на столе лейтенанта Андерсона шелестели; он одного за другим принимал посыльных, расспрашивал их и отдавал приказания. Иногда он поднимал к глазам полевой бинокль и высматривал что-то в широком пространстве нагретого песка с пучками жесткой травы в той стороне, куда клонилось солнце. Временами он делал попытки дозвониться по полевому телефону, провода от которого, протянутые на низких кольях, вероятно, должны были соединять его с двумя наблюдательными пунктами. Телефон не работал.

В границах сектора, отмеченного развевающимися красными флажками, Натаниел Хикс рассмотрел разные оборонительные позиции — вырытые убежища для наблюдательных пунктов по переднему краю обороны, замаскированные дерном с травой; ряды неглубоких, для стрельбы лежа, окопов, отрытых в песке; тщательно размещенные пулеметные огневые позиции под небольшими косыми укрытиями из проволочной сетки с травой поверх земли. Не забыли даже кинуть несколько бутафорских валунов из папье-маше, под которыми скрывались стрелковые ячейки снайперов. С верха штабеля отчетливо слышался голос майора Макилмойла, рассказывающего об оборонительных позициях.

Дальше простиралось раскаленное солнцем пустое летное поле — до длинного ряда ангаров, находившихся примерно на расстоянии мили. Можно было предположить, что там, в мерцающей дали, кипит напряженная работа. Громады стоящих самолетов как бы плавали в мареве, которое то опускалось, то поднималось над землей; граница стоянки была почти неразличима, и казалось, она то оседает и выпрямляется, то парит в воздухе вместе со стоящими на ней самолетами; там угадывалось постоянное перемещение — то ли построение войск, то ли движение шеренг каких-то легко одетых людей на съемных секциях трибун за зданием КПП. Резали глаз сверкающие блики на стеклах и металлических деталях автомашин, стоящих вдоль ограды шоссе. Над ангарами и уходящей вдаль мозаикой низких крыш базы вздымались кипенно-белые, театрально неподвижные в бездонной глубине темно-синего неба горы кучевых облаков, образующихся обычно к концу тропического дня.

С той стороны, где сидели солдаты, временами доносились приглушенные голоса и хохот. Лейтенант Андерсон произнес в трубку телефона: «Командный пункт вызывает НП «Бейкер». Вы слышите меня?» На верху штабеля майор Макилмойл, отвечая капитану Уайли, говорил:

— Нет, тогда у них были в основном винтовки пэ-тридцать девятые, которые они называли пэ-четыреста. Это же не морская пехота, вы понимаете. У тех были эф-четыре-эф-четыре.

— Как глубокомысленно заметил капитан Уайли, это была бы великая война, если бы не бесконечная волокита, — сказал Натаниел Хикс, взглянув на часы.

Лейтенант Турк тоже бросила взгляд на часы.

— Кажется, они должны сейчас двинуться, — сказала она. — Липпе приказали подготовить людей к шестнадцати двадцати. Решили, слава Богу, что ее подразделение просто промарширует, а стоять в строю вместе с мужчинами не будет. Видимо, в их планы не входило усеивать все поле дамами в обмороке.

Майор Макилмойл говорил:

— Конечно, все это представлено в значительно сокращенных размерах, капитан. Опорные пункты, центры сопротивления располагались бы на тысячу — тысячу пятьсот ярдов от взлетно-посадочной полосы. Мы бы разместили наши подразделения с автоматическим стрелковым вооружением на дистанции поддержки, скажем на расстоянии около шестисот футов от переднего края обороны взлетно-посадочной полосы, понимаете?

Со стороны солдат-негров снова донесся приглушенный взрыв смеха.

Лейтенант Турк рассказывала:

— Им приказано ждать между ангарами в тени. Они получат сигнал выступить и присоединиться к колонне где-то в точно рассчитанном месте, кажется между последним подразделением мужчин и первым подразделением механизированных войск. Слава Богу, мне не надо в этом участвовать. Липпа справится с этим прекрасно.

Майор Макилмойл продолжал:

— Они не наносили большого ущерба, нет, как правило; но зато не было никакой возможности заснуть. Опять же эта японская подлодка, а может, и не одна, всплывала примерно в двух тысячах ярдов от Лунга и забрасывала нас снарядами. А после полуночи появлялся двухмоторный бомбардировщик, всегда один и тот же: мы сразу узнавали его по звуку и даже прозвали «Вошь-Уолш».

Натаниел Хикс поинтересовался:

— Неужели ей так нравится служба?

— Не знаю, — ответила лейтенант Турк. — По крайней мере живешь без забот. А что вы думаете, это весьма существенное преимущество, которое дает женщинам служба в армии. Есть и такие, к счастью их довольно много, которые предпочитают, как говорится, находиться среди мужчин, а не томиться в ожидании оных. А другие — это в основном офицеры, — уж мне-то можете поверить, предпочитают просто жить без забот. Не думаю, что Липпа так уж отягчена заботами. А роль командира, мне кажется, теперь служит ей большим утешением.

— В чем? У нее что, неприятности? — спросил Натаниел Хикс.

— А как вы думаете? Вы ведь знаете его лучше меня. Уж не сумасшедший ли он? — ответила лейтенант Турк.

— И вот наступило главное событие, — продолжал майор Макилмойл там, наверху. — Они сбросили несколько разноцветных осветительных бомб, и начался «токийский экспресс»[14]. В ту ночь японцы получили подкрепление — два линкора, и мы сразу на собственной шкуре, черт побери, почувствовали это. Пятьдесят семь самолетов потеряли. А утром… В жизни не видел ничего страшнее! Вот уж попали мы в переплет! Нужно было сохранить бомбардировщики — «летающие крепости», — которые могли подняться в воздух и перебросить их из этого ада в Эспириту, да успеть до нового нападения. «Крепости» удалось, в конце концов, оторваться от взлетно-посадочной полосы длиной в тысячу восемьсот футов, но давление подняли до семидесяти дюймов, могли полететь цилиндры — вот ужас-то…

— Господи! — воскликнул капитан Уайли. — Да вы шутите?!

Натаниел Хикс сказал:

— Тут мнения расходятся, впрочем, как мне кажется, незначительно, наш славный полковник считает, что да; сегодня он обошелся с ним круто, сам свидетель; Эдселл, я думаю, был встревожен, но стоял на своем, и как-то обошлось. Должен сказать, что он все-таки может за себя постоять.

— Его ведь не арестовали, правда?

— Насколько я знаю, нет. Во всяком случае, до моего отъезда.

— Он рассказывал Мэри о том, что собирается делать. Думаю, он заварил хорошую кашу, а ей как раз предстояло отправиться на базу. Об этом я и говорила — служба отвлекает от забот. Служба есть служба. Как говорится, дела идут — контора пишет. Да к тому же и война, конечно. Хоть мы и не в бою, но все равно на службе.

С той стороны, где сидели солдаты, послышался приглушенный возглас. Кто-то крикнул:

— Да ты поменял на той руке…

Лейтенант Андерсон, прижимая трубку к уху, гаркнул:

— Эй вы, там, замолчите! — И в микрофон: — Командный пункт вызывает НП «Бейкер». Не могли бы вы…

Майор Макилмойл сказал:

— Ну и задали они нам шороху, приятель, ну и ну! Так бы вжаться в окоп, забиться головой в угол и вопить. Между нами говоря, сплавили мы оттуда черт знает сколько чокнутых. Как-то всю подводную лодку «Эмберджек» целиком загрузили только ими одними. Но вот что спасло Хендерсон, и то еле-еле. У нас были семидесятипятки на полугусеничном ходу. Я убедил начальство передвинуть их поближе и создать прикрытие там, где противник должен пересекать Матаникау; и мы подбили у япошек десять танков, один за другим. Как только они стали переправлять эти танки через…

— Я пристрастна, — говорила лейтенант Турк. — Он меня бесит, потом она меня бесит, а потом мы обе бесимся — и она, и я. Мне кажется, он непременно должен ей нравиться — это неподвластно рассудку. Она знает — мне не по душе, что он ей нравится, и ей это неприятно, а мне тоже неприятно, что ей неприятно, — не знаю, понятно ли я вам объяснила. Должна сознаться, что наши чувства как бы переплелись. И я совсем не удивилась, услышав сегодня, как одна из подчиненных Мэри прямо так ей и ляпнула, что мы, мол, с ней в противоестественных отношениях.

— А вы когда-нибудь пытались докопаться, почему вам неприятно, что он ей нравится? — спросил Натаниел Хикс.

— Десятки раз, — ответила лейтенант Турк. — Безусловно, это какая-то патология, но думаю, ничего извращенного здесь нет. Я страшно брезглива. А она ведет себя, извините меня, как сучка в период течки. Когда она становится такой, меня просто тошнит. Тут могло быть и другое, даже если я этого и не осознавала до конца, — мне просто хотелось влиять на его отношение к ней. Да, и это могло быть, но что-то не верится. Скорее, во мне говорит материнский инстинкт. Когда она ведет себя мило, а так чаще всего и бывает, мне просто хочется погладить ее. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в глазах мужчин она малопривлекательна, но для меня она красавица. Всегда такая опрятная, чистенькая, и манеры приятные — словом, изысканная, и притом без заскоков — просто прелесть. И вот связалась с этим быдлом и будто вся в грязи вывалялась… Послушайте, что это?

Теплый ветерок глухо, но тем не менее довольно отчетливо внезапно донес далекие звуки медных инструментов, дробь барабанов — музыку оркестра.

— Наши пошли, это ясно, — сказала лейтенант Турк. — Прислушайтесь…

— И посмотрите! — подхватил Натаниел Хикс.

Он поднялся и шагнул вперед, туда, где навес кончался.

На противоположном берегу озера Лейледж, над редким и низким сосновым лесом, у горизонта на чистом фоне неба, обозначился контур, как бы составленный из коротких темных черточек.

Лейтенант Турк подошла к Хиксу.

— Что это? — спросила она, прищурившись.

— Туда посмотрите, ниже, — сказал Натаниел Хикс. — Вот там и там. Это, должно быть, бомбардировщики. Господи, их, кажется, не меньше сотни.

— Ой! — воскликнула лейтенант Турк, как бы предвкушая грандиозное зрелище; тяжелые машины пока еще только беззвучно приближались; но вот они стали прямо на глазах заполнять собой небо и увеличиваться в размерах.

Лейтенант Андерсон резко повернулся за своим походным столиком.

— Заметили самолеты, капитан? — спросил он.

— Наверное, это Б-семнадцатые, — ответил Натаниел Хикс. — Не думаю, чтобы это были ваши люди.

— Да, — сказал лейтенант Андерсон. — Однако все они должны быть примерно в одно и то же время, если там ничего не изменилось. — Взяв бинокль, он присоединился к стоявшим у края навеса и сказал: — Эти летят на высоте шесть тысяч, во всяком случае не меньше. Потом — две группы истребителей на высотах три и две тысячи. Транспортно-десантные самолеты, говорят, тоже проследуют двумя группами: одна на высоте в тысячу, а другая — в пятьсот футов, вероятно, мы увидим их в конце…

Натаниел Хикс с профессиональной заинтересованностью спросил:

— Тысяча, это ведь довольно высоко?

— Да, кажется, — ответил лейтенант Андерсон. — Вероятно, часть из них — это новые подразделения, и им хотят дать больше простора, чтобы выбросить парашютный десант. — И он с тревогой поглядел вверх сквозь маскировочную сетку.

Майору, конечно же, следовало наблюдать все это самому. Однако он смотрел совсем в другую сторону и, вытянув руку, сказал:

— Они обычно исходят из того, что нужно иметь минимум свободной площади, по крайней мере пять сотен ярдов с подветренной стороны; поэтому им придется начать сбрасывать десант примерно над серединой летного поля. Само собой, вам ясно, Дачмин, что на самом деле это неоправданная позиция…

Лейтенант Андерсон понял, что ему не дождаться окончания этого монолога, и робко заметил:

— Майор, бомбардировщики с юга!

Майор Макилмойл резко повернулся и оглушительно заорал:

— Порядок! Общая тревога! Я иду вниз. — Капитану Дачмину он сказал: — Ну, вот оно! Вам лучше оставаться здесь, наверху. Отсюда вы увидите все…

Потянув за цепочку, прикрепленную к погону, лейтенант Андерсон выудил из кармана рубашки свисток и быстро поднес к губам. На три его коротких свистка сразу отозвалась сирена. Ее воющий механический голос разносился из небольшого сарая у пристани на озере.

Тем временем игра на пальцах расстроилась, солдаты повскакивали, толкая друг друга, и бросились к своей полугусеничной машине, что стояла под штабелем. Натаниел Хикс спросил у лейтенанта Турк:

— Может, поднимемся наверх? Пожалуй, нам лучше убраться с дороги и не мешать им.

Теперь уже невозможно было усомниться в том, что приближались бомбардировщики. Внушительная армада, выстроенная уступами, развернулась по фронту и заняла весь южный сектор неба. Теперь их мерное продвижение вперед уже не было беззвучным — как только затихла сирена у озера, тяжелый рокот и слитный гул множества двигателей беспощадно ударил в уши. Задрожал воздух, затряслась земля, сомкнутые ряды самолетов, казалось, вот-вот затмят небеса. Среди этого величественного кортежа меж размашистых плоскостей крыльев то тут, то там возникал яркий отблеск на освещенном солнцем диске пропеллера. Натаниел Хикс схватил лейтенанта Турк за руку и потащил к другой стороне штабеля.

Майор Макилмойл, тяжело и неуклюже спускаясь по лестнице из сложенных уступами досок, помахал им.

— Если хотите что-нибудь увидать, — прокричал он, — то лезьте скорее сюда, наверх, на штабель. — В его взгляде снова мелькнуло удивление, и, все поняв, Натаниел Хикс выпустил руку лейтенанта Турк, которую он машинально удерживал в своей руке.

— Да, сэр, — согласился он. — Сейчас идем! — Он поднял глаза и сказал встревоженно: — Майор! Мне кажется, это истребители. Похоже, целыми группами, эскадрильи, одна над другой.

Майор Макилмойл резко повернул голову. На востоке появилось большое скопление темных точек, в строю четверками — два выше, два ниже.

— Да-да, вы правы, — подтвердил майор Макилмойл и заторопился прочь.

Поднимаясь по лестнице из сложенных досок, Натаниел Хикс сказал:

— Кажется, он заметил, что мы держались за руки. Постойте, а может быть, нам лучше продолжать в том же духе?

— Не возражаю, — согласилась лейтенант Турк, запыхавшись на крутом подъеме. — Кажется, лазить я не мастер.

Ступень у самого верха штабеля оказалась довольно высокой, и Турк в сомнении сказала:

— О, Боже! Да разве я влезу?

— Конечно, — ответил Натаниел Хикс. Он взобрался наверх. — Давайте руку.

Она протянула руку, и он ухватил ее за запястье. Она исхитрилась кое-как и поставила ногу в простой коричневой туфле на край верхней доски. Юбка задралась, комбинация соскользнула с согнутого колена, и открылась вся стройная нога, упруго опирающаяся на носочек туфли, тугой край нейлонового чулка, резинка с застежкой, натянувшийся пояс. Она тщетно пыталась опустить юбку свободной рукой. Натаниел Хикс резко потянул ее за руку и поставил рядом с собой. Несколько напряженно она вымолвила:

— Благодарю вас. Боюсь, получилось не слишком-то чинно.

Всю эту сцену, обернувшись, наблюдал капитан Дачмин. По выражению благодушного удовольствия на его лице Турк безошибочно поняла, что и ему тоже перепала возможность кое-что подглядеть. Она покраснела и смутилась еще больше.

Капитан Уайли, подняв голову, повернулся к востоку и, сощурив глаза, стал пристально всматриваться в даль.

— Да, они идут из Орландо, — сказал он. — Наши. Согласитесь, это впечатляет, Нат! Надо признать, эскадрильи очень прилично выдерживают строй. Однако заметно — они летят не слитной группой, а довольно свободно. Идут то ускоряясь, то отставая — ой, ой! Обрати внимание на нижнее звено, слева! Третий, тупица, заснул.

Казалось, небеса содрогались от грохота, и капитан вынужден был повысить голос.

Опасаясь, что ее сочтут жеманной дурой, которая торчит тут неизвестно зачем, лейтенант Турк решила, чего бы ей это ни стоило, преодолеть смущение.

— Что это за самолеты, капитан? — спросила она.

— Пятьдесят первые «мустанги», мэм, — пояснил капитан Уайли. — Мы их только что получили. — Его острый взгляд, окинув просторы, наполненные горячим золотистым воздухом, задержался на горах облаков на севере.

— Посмотрите! — сказал он. — Видите, там, на фоне облаков? Еще одна группа. Сорок седьмые. Держу пари, это из Таллахасси. Это группа Оззи, готов поспорить! Они пришли туда из Орландо…

— Господи! — воскликнул капитан Дачмин. — Посмотрите-ка, что я вижу? Если не ошибаюсь, вот оно, наконец-то, самое важное. Кажется, это сорок шестые — если, конечно, сорок шестые выглядят так, как я их себе представляю.

Капитану тоже пришлось повысить голос.

— Сколько бы их ни было, всегда кажется, что их слишком много, на самом деле! — прокричал он и прикрыл уши ладонями. — Я тоже считаю, что эти игрушки идут слишком низко. Не лучше ли нырнуть вниз, а?

Капитан Уайли, оглядевшись, заметил серьезно:

— Да нет, черт побери! Добрых пятьсот-шестьсот футов! Ничего себе! Они же разгружаются.

Казалось, прямо на штабель, в боевом строю «клином», неслись четыре транспортно-десантных самолета, внезапно появившиеся над зданиями базы за летным полем; и, на взгляд Натаниела Хикса, они действительно летели очень низко. Было видно, как за каждым самолетом быстро вырисовывается в пространстве как бы пунктирный след в виде падающих предметов, над которыми четко и быстро взрывными хлопками стали раскрываться парашюты. Рев двигателей четырех самолетов, заглушая мощный грохот бомбардировщиков, теперь находившихся прямо над ними, отчетливо разносился над озером Лейледж. Самолеты оставили за собой небосвод, заполненный спускающимися парашютами — фантастический снегопад, в который вносили разнообразие разноцветные шелка, обозначающие виды боевой техники.

— Обрати внимание, великолепное зрелище! — воскликнул капитан Уайли. — Можно сказать, как на картине! Слушай, я рад, что увидел это! Заставляет задуматься, Нат! — Он прищурился от удовольствия.

— А вот еще одна группа, — воскликнул капитан Дачмин. — Подходит с запада — прямо от солнца…

Натаниел Хикс заметил еще одну четверку самолетов, летящих в боевом строю «клином», но значительно выше тех, что шли на высоте тысячи футов, и, несомненно, наклонным курсом по отношению к ним, снова оставляя за собой след в виде падающих точек и хлопков раскрывающихся парашютов.

Там, над обширным полем аэродрома, первая группа, дрейфуя, медленно раскачивалась уже довольно низко над землей; и можно было рассмотреть фигурки людей, поворачивающихся и натягивающих стропы парашютов. Вот они начали приземляться, теряя равновесие и падая; огромные купола парашютов — некоторые уже сложились — тянулись за ними, и ветер относил их. Трудноразличимые в общем гуле донеслись свист и быстрые стрекочущие очереди пулеметного огня. С ревом, от которого содрогнулся штабель, из убежища вылетела полугусеничная машина с пригнувшимися на ней солдатами и, вывернув, помчалась, виляя, по песчаному полю.

— Как на самом деле, — сказал капитан Дачмин, — по-настоящему!

Вторая четверка транспортно-десантных самолетов, летящих на большой скорости в строю «клином» на одной высоте, уже исчезла за лесом на востоке, нырнув под приближающиеся истребители. Стараясь перекрыть их адский рев, капитан Дачмин кричал, дергая Натаниела Хикса за руку:

— Взгляни вверх! Вверх! Они вот-вот шлепнутся на нас, вот эти, последняя группа…

Натаниел Хикс посмотрел вверх.

Действительно, две-три дюжины раскрытых парашютов, казалось, повисли прямо над ними, казалось, очень высоко и совершенно неподвижно; парашютисты со снаряжением и оружием были четко различимы, хотя и в искаженной перспективе; розовощекие лица под нахлобученными на головы касками клонились, силясь заглянуть вниз, а тяжелые болтающиеся ботинки мешали им.

— Джим, — закричал Натаниел Хикс. — Они же падают прямо на нас! Лучше сойти со штабеля. Радости мало, если кто-то из них шмякнется о тебя! Давайте туда! — сказал он лейтенанту Турк. — Вниз, быстро!

Он перепрыгнул через спускающиеся уступами доски и подал лейтенанту руку.

Капитан Уайли, чье внимание было целиком поглощено пикирующими истребителями, внимательно поглядел наверх. Минуту он стоял не шевелясь.

— Нет, они вдут мимо, — решительно сказал он. — Здесь они не приземлятся. — Он кинул взгляд на взлетно-посадочную полосу. — Сукины дети, они шлепнутся как раз в эту лужу.

XIII

Полковник Росс произнес мысленно: «Все к лучшему, хоть скрыта суть того, что ныне зрим, от нас, и Мудрость Высшая свой путь таит во тьме от смертных глаз. Он часто Свой скрывает лик, нежданно возвращаясь вдруг. Его бойцу…»

Он удивился. Почему он вспомнил эти строки? Однако он не думал, что повинна тут чистая случайность. Его подсознание, когда ему (хотя он себе в этом отчета не отдавал) что-то требовалось, по-своему определяло, что именно ему требуется, и обращалось к прошлому, рылось в хламе памяти и смотрело, не отыщется ли там что-нибудь подходящее. Отыскав что-нибудь — если не то самое, так удобный заменитель, — подсознание выжидало первого затишья на уровне сознательного и тотчас предъявляло свою находку, чего бы она ни стоила.

Стоить находка могла, конечно, очень дорого — знай вы о ней. Вам предлагался ответ, но, к несчастью, вы, возможно, еще не получили задачи. Кроме того, ответ к вам поступал в форме, единственно приспособленной для подобной его передачи. В форме символа, образа, идеально отвечающего смыслу, которому полагалось стать вам понятным через безупречную логику, воплощенную в том, что две вещи, равные порознь третьей вещи, равны между собой. Опять-таки к несчастью, сознание не отличалось особой сообразительностью и оттого оказывалось неспособным вывести из большинства таких подсказок их предполагаемый неоценимый смысл. И теперь старый судья Шлихтер, ораторски указуя перстом на обитель Высшей Мудрости, на небеса, величаво продолжал греметь, а солнце давнего, давнего утра озаряло переплетенные судебные постановления, которыми были заполнены стеллажи, прятавшие стены душноватой комнаты, где юный Росс секретарствовал у судьи и готовился к экзамену, дающему право заниматься юридической практикой. Старый Росс зачарованно созерцал эту загадочную картину.

Полковник Росс обрадовался нежданному воспоминанию вовсе не из-за услуги, которую оно могло ему оказать. Не слишком сообразительное сознание никакого смысла не уловило и приняло воспоминание с полным спокойствием. Стоя в первом ряду штабных офицеров генерала Била, которые двумя шеренгами выстроились на воздвигнутой для начальства украшенной флагами трибуне, полковник Росс уже устал стоять, устал от бьющих в лицо предвечерних солнечных лучей. И тем не менее он отдыхал почти в любом смысле слова.

Широкое пространство вокруг временной трибуны было ритуально оставлено пустым и казалось заколдованным кругом, в который никто не мог вторгнуться, чтобы обременить его новыми заботами. До ближайших телефонов в командно-диспетчерском пункте было ярдов сто. И добрых пятьдесят ярдов отделяло его от машины с опущенным верхом, которая стояла на пандусе среди еще нескольких привилегированных автомобилей. Она принадлежала генералу, и Кора привезла на ней Сэл. Кора и Сэл сидели там рядом, и Кора, разумеется, время от времени заботливо всматривалась в мужа, но с такого расстояния она не могла напомнить ему, что в его возрасте не следует перегибать палку.

Полковник Росс стоял, ощущая свою безопасность, пока для него играли несколько оркестров, а, поскольку было решено, что для церемониального марша наиболее подходит песня военной авиации, музыка эта обладала ненавязчивой монотонностью. Не успевала она бодро удалиться вправо вверх по пандусу и оборваться, как уже вновь начинала звучать слева. Она приближалась издалека от линии ангаров, становилась все громче, надвигалась так, что по коже бежали мурашки: все громче ухали лихие барабаны и гремела воинственная полифония медных инструментов. В такт им маршировали пять тысяч человек, а за ними двигалась механизированная техника.

С полным равнодушием полковник Росс заметил, что маршировка оказалась куда лучше, чем он ожидал. Добрая половина подразделений состояла из тех, кто работал в мастерских, в ангарах, в канцеляриях. Остальные были тактическими подразделениями разных родов войск. Но тактические подразделения в АБДИПе использовали для решения полевых проблем, которые решало управление разработки вопросов взаимодействия воздушных и наземных сил, а потому эти подразделения занимались строевой подготовкой в сомкнутом строю не чаще, чем нормальная квартирмейстерская рота.

Полковник Росс заметил также, хотя и не столь равнодушно, поскольку от их рева голова шла кругом, что величественный воздушный парад Деда — прибывшие на маневры самолеты — точно следует своему сложному расписанию, о чем Дед, стоявший во главе первого ряда, тут же и напомнил, подмигивая и кивая на южную и восточную часть горизонта. Группы истребителей возникли в поле зрения точно в тот момент, когда над ними, воя, проходил головной бомбардировщик, и Дед от радости утратил власть над собой: полностью сметая царивший на трибуне декорум, он вскинул руку и показал полковнику Россу победное кольцо, сложенное из большого и указательного пальцев.

Перед полковником Россом в двух шагах впереди стояли генерал Бил и генерал Николс с ординарцами справа и слева, — стояли так, будто дни Вест-Пойнта не были отдалены от них многими годами службы в военной авиации. Вздернув подбородки, держась очень прямо, они, как положено принимающим смотр генералам, свято хранили на лицах неугасающее предвкушение и свежий интерес все время, пока сквозь музыку оркестра и рев самолетов вновь и вновь доносились рявкающие команды, вновь и вновь резко опускались приближающиеся флажки и в синхронной вспышке меняющегося цвета ряды профилей резко поворачивались вправо.

Полковник Росс не сомневался, что тут все были по-своему счастливы: генералы, как фокус этого традиционного, отработанного до мельчайших деталей церемониала, получали порцию одного из наименее приедающихся человеческих удовольствий; марширующие после своего «равнение напра-во!» и прохода перед трибуной испытывали облегчение (в тот момент наивысшее из возможных удовольствий) от сознания, что малоприятный ритуал для них уже почти позади; зрители же вкушали приобщение к доблести и мужеству, к войне, облаченной в беззаветную верность долгу «Хора солдат» из «Фауста», наслаждались желанной передышкой от будничной войны, суточных норм продовольствия, определения категорий призывников и скудного пайка новостей, тем более что он, как обнаруживали многие и многие, фальсифицировался изъятием всех событий, знать о которых им было нежелательно, и добавлением обилия полуправд, в которые, как считалось, им было полезно верить.

Полковник Росс тоже был по-своему счастлив. Он наслаждался, что на час, а то и больше его оставили в покое. Здесь ничто не требовало его внимания. Время от времени перенося тяжесть с одной ноги на другую, полковник Росс мирно, лишь с легкой меланхолией созерцал живой, говорящий образ судьи Шлихтера, вот уже четверть века спящего в могиле.

В те дни, когда юный Росс благодаря удачному стечению обстоятельств (в сочетании, не отрицал он, с целеустремленным трудолюбием и неплохим интеллектом) получил возможность поработать у судьи Шлихтера, тот, уже в годах, держался с привычной величественностью, которая сквозила в любой мелочи. Речения судьи Шлихтера (другого слова для этого не подбиралось) не могли не ошеломить молодого человека, который бросил школу — особенно если он сожалел, что ее бросил, — и в двадцать лет твердо вознамерился возместить потери, на которые так легкомысленно обрек себя в шестнадцать. Лексические запасы судьи Шлихтера были столь огромны, что ему редко не удавалось подобрать длинное слово взамен короткого, каким обходятся обыкновенные люди. И эрудиция его не ограничивалась узкими пределами юриспруденции. Он ознакомился со всеми лучшими человеческими мыслями и словами и свободно, без малейшей запинки, ими оперировал. Юный Росс составил тайный список авторов, о которых следовало разузнать, и книги, которые следовало взять в библиотеке. На судью он взирал с почтительным благоговением.

Длилось это, без сомнения, несколько месяцев, но, пожалуй, лишь несколько, ибо юноша был наблюдателен и умел делать выводы. Немного освоившись в юридической среде, он не мог не заметить, что сливки местной адвокатуры хотя и покорно выслушивали округленные периоды старика Шлихтера, но без всякого почтения. Они не упивались тем, как он потчевал их Мильтоном или с ухватками провинциального актера декламировал двадцать строк Шекспира, а то и стихи Уитьера или Лонгфелло, уже более полувека назад навязшие у всех на зубах. Естественно, наступило время, когда при первых признаках того, что судья вот-вот Даст волю красноречию, юный Росс начинал испытывать невыразимые муки. Он заранее видел нарочито внушительную позу, слышал комично рокочущий голос; он со стыдом предвосхищал, как зрители в зале будут с насмешливой покорностью судьбе исподтишка возводить глаза к потолку, как обвинитель и защитник будут, прикрывшись ладонью, обмениваться нетерпеливыми, ироничными замечаниями. Неужто судья не догадывался, что над ним смеются — над старым напыщенным краснобаем.

Тут-то и крылась загадка. Ум судьи Шлихтера был, выражаясь на жаргоне того времени, как стальной капкан. Наклоняясь в судейском кресле, внимательно слушая у себя в приемной, он ничего не упускал, ничего не забывал, и никому не удавалось его провести. Ложь он чуял за милю. Две-три минуты мастерского допроса — и он уже с наслаждением обличал мошенника неосторожными устами самого же мошенника. Когда честолюбивые молодые обвинители или защитники, несколько дней усердно затемнявшие вопрос, наконец кончали свои речи, старик Шлихтер, подводя итоги, заглядывал в свои заметки и за десять минут отметал все искусно приплетенные к делу посторонние моменты. Он извлекал на свет потерянную было суть, он логично и стройно суммировал судебное разбирательство, и все передержки, все передергивания той или другой стороны становились ясными как день, и чаще всего присяжным не было никакой реальной нужды удаляться на совещание.

Так жаль, что с не меньшей охотой судья Шлихтер прерывал речь обвинителя или защитника, чтобы пророкотать: «Жизнь реальна! Жизнь серьезна! Не могила цель ее!» Или ошарашивал всех, властно осведомляясь у подсудимого, как справедливость у других он мнит сыскать, коль сам себя он предает злым языкам и дням страданий и забот? Что сталось со стальным капканом его ума? Что сталось с человеком, которого никто не мог провести?

А действительно — что?

Полковник Росс, вернувшись в настоящее, уловил, что вокруг него все вдруг неуловимо подобралось и подтянулось. Он скосил глаза влево и успел увидеть за разрывом в марширующих рядах приближающийся знаменный взвод. Полковник Росс тоже умеренно подобрался и встал поровнее в ряду штабных. Генерал Бил и генерал Николс синхронно поднесли ладонь к козырьку, показав идеально бравую четкость. Полковник Росс тоже поднес ладонь к козырьку, хотя не столь браво и четко.

Он узнал флаг батальона ЖВС и не удивился, когда секунду спустя с зрительских трибун, где волной поднимались фигуры и совлекались головные уборы, донеслись быстрые одобрительные хлопки. Перед ним генерал Николс, еле шевеля губами, чуть улыбнулся и что-то сказал генералу Билу, а тот чуть улыбнулся и, еле шевеля губами, что-то ответил. Мимо в полном одиночестве впереди роты, неподвижно держа руку у фуражки, маршировала курносенькая лейтенантша, которая накануне предложила устроить особую комнату для медицинского осмотра.

— Ну и война! — сказал полковник Росс.

Рядом с ним майор Тайтем недоуменно прошептал:

— Простите, сэр?

Полковник Росс покачал головой и позволил своим мыслям вернуться к старику Шлихтеру в тот момент, когда он выставлял себя ослом в глазах холодноглазого более молодого мира, который, как мог бы выразиться сам судья Шлихтер, не знал Иосифа.

Разумеется, судья Шлихтер оказался далеким от совершенства и в других отношениях. Но эти его слабости раскрывались не так быстро, и, чтобы обнаружить их, потребовалось несколько лет лояльности и умения молчать. Открытия юного Росса не повлияли ни на его лояльность, ни на умение молчать, но они его смущали. Нравственные качества судьи Шлихтера, как и его умственные способности, за которые ему, пусть и с трудом, извиняли его утомительную напыщенность, ценились очень высоко и пользовались всеобщим уважением. Причем во многом вполне заслуженно. Профессиональная честность судьи Шлихтера была абсолютной. Он был неподкупен. В любых денежных делах он был сама щепетильность. Частная жизнь судьи не таила грязных и не столь уж редких секретов, которые в лучшем случае связаны с женщинами, но порой под влиянием старческих извращенных потребностей и с маленькими девочками или мальчиками.

Секретарь судьи, наивно полагая, что таким обязан быть всякий человек, занимающий высокое положение, принимал эти добродетели и порядочность как нечто само собой разумеющееся. Он веровал, что судья должен заслуживать уважение, с каким на него смотрели люди, не частично, а во всем. Юному Россу не нравилось растущее в нем убеждение, что он мог бы порассказать (хотя, конечно, никогда этого не сделает!), если бы захотел (но он не хотел!) о судье Шлихтере «много чего».

В этом с ним вполне согласилась бы чопорная, лелеющая свою благочинность община. Старик Шлихтер усердно посещал церковь, был одним из столпов своего прихода и даже публично продемонстрировал несгибаемую принципиальность, благочестие и праведный образ мыслей, наотрез отказавшись выслушать показания свидетеля, который, когда ему предложили поклясться на Библии, с презрением объявил, что это полная чушь и он не верит ни в Бога, ни в загробную жизнь.

Но, слушая мнения, которые судья Шлихтер высказывал в частных разговорах, вы убеждались, что в целом он вполне разделяет такую точку зрения. Любимые цитаты судьи черпались из Библии, многие другие словно бы тоже постулировали Творца и жизнь вечную, но для себя судья Шлихтер в лучшем случае оставлял все эти вопросы открытыми. Казалось, он считал основные христианские догмы совместимыми с истиной и логикой, но в доктрины лютеранства, которые публично исповедовал по воскресеньям, как и в доктрины любой другой церкви, он категорически не верил. А только делал вид, будто верит.

Узнав об этом неверии, община, вероятно, не просто ужаснулась бы, но уже нисколько не удивилась бы, проведав, что судья в своем обмане заходит даже дальше. Ведь он, кроме того, делал вид, будто не употребляет алкогольные напитки. А в глубине его сейфа прятались бутылки с тем, что судья именовал «бальзамом здоровья» — возможно, открещиваясь таким способом от «выпивки» или «спиртного». Он любил опрокинуть рюмочку либо в одиночестве, либо с двумя-тремя надежными старыми друзьями. Предавался судья этому удовольствию всегда умеренно. Лишней рюмочки не опрокидывал никогда, да и вообще извлекал бутылку из сейфа не так уж часто. Но тайные возлияния плохо гармонировали с бескомпромиссным ратованием за трезвость на людях.

То, как это смущало незрелое сознание юного секретаря, теперь, естественно, вызывало лишь улыбку. Но и тогда юный Росс вовсе не испытывал нравственного потрясения, с каким бесхитростный крестьянский паренек открывает для себя, что существует безверие и что люди тайком попивают виски. В армии он успел убедиться, что большинство никакого значения религии не придает и что большинство не упустит ни единого случая выпить. Смущала его простая и неопровержимая истина: если бы судья Шлихтер не лицемерил и не предавался бы тишком этим страстишкам, он был бы лучшим человеком, чем лицемерящий судья Шлихтер.

Судья Шлихтер сам прекрасно это сознавал — недаром же он так часто повторял: «Власть — это бич, ум легок, как пушок, муж честный — лучшее, что создал Бог». Так почему же он предпочитал практиковать такую ложь? Юный Росс не знал ответа. Старик Шлихтер положил на одну чашу весов то, что ему давало лицемерие, а на другую — то, что он мог надеяться получить от честности. И махнул рукой на честность. У него просто не хватило духа быть честным.

Старый Росс, полковник Росс, очнулся от своих мыслей. Все они на трибуне вздрогнули, даже подпрыгнули, и генерал Бил с генералом Николсом тоже. Затем все они, разумеется, поняли, в чем причина. Транспортные самолеты. Их дальний гул заглушался ревом больших бомбардировщиков. Они появились точно по расписанию. И, черт подери, шли почти на бреющем полете, сотрясая базу своим громом! Головы оборачивались. Генерал Бил не удержался и поглядел вокруг. На миг создалось впечатление, что они проходят над крышей казармы всего в сантиметре. Казалось даже, что можно протянуть руку вверх и прикоснуться к ним. Миг спустя вы убеждались, что это иллюзия, потому что в третий миг они уже плыли у вас над головой, хоть и разрывая ваши барабанные перепонки дикой какофонией звуков, но, во всяком случае, на высоте не меньше нескольких сотен футов. Полковник Росс увидел в нижней части фюзеляжей темные провалы открытых люков. Они и их огромные тени неслись над летным полем, а позади них, словно экскременты их стальных цилиндрических кишок, кувыркаясь, сыпались парашютисты.

Полковник Росс перенес утомительную тяжесть своего тела с левой ноги, пальцы которой свела судорога, на правую и пошевелил сведенными пальцами в надежде, что судорога исчезнет. Он слышал стук своего заблудшего сердца, которое вернулось на законное место, но все еще не оправилось от ужаса, заставившего его подпрыгнуть, когда жуткий взорвавшийся рев новых двигателей, приближавшихся слишком низко, приближавшихся слишком быстро, сокрушительно ворвался в его неприготовившиеся уши, внушая его трепещущему мозгу, что он, конечно, уже мертвец. Екали другие сердца столь же мучительно, трепетал ли так же чей-то другой мозг, он не знал, но думал, что вряд ли. Он был здесь самым старым, а у стариков нервы позорно слабы.

Полковник Росс втянул воздух и бесшумно выпустил его. Он испытывал унизительный стыд за себя, за старика Шлихтера, за все человечество. Нет храбреца, который в какой-то момент — или под конец — не оказался бы трусом, отчасти или целиком. И нет мудреца, который одновременно не был бы отпетым дураком, если бы только знать, где искать. И нет хорошего человека, в котором не нашлось бы хоть какой-нибудь низкой черты. С этим приходилось мириться. Ведь тут один из пределов человеческого дерзания, одна из тех границ возможного, в точном определении которых, по убеждению генерала Николса, и заключалась проблема, — генерала Николса, чей аскетический вид говорил об избавлении от всех юношеских иллюзий, а взгляд был сурово устремлен на Здесь и Сейчас. Если не знать, где проходят эти границы, как можно быть уверенным, что ты не трудишься вне их? А если ты трудишься вне их, то труд твой тщетен. Бесполезно действовать исходя из предпосылки, что люди станут для твоих целей тем, чем они по натуре своей стать не могут. Столь же неумно было бы оседлать бурю и обольщаться мыслью, что буря будет исполнять твои приказы.

Генерал Николс был поистине мудр и юн, если четко держал все это в уме. И с тем же успехом приходилось принять и другую не слишком удовлетворительную идею: пусть мудрость и лучше жемчуга, но сводится к такой малости, что вся исчерпывается четырьмя-пятью набившими оскомину банальностями, а назначение ее — не приобщать вас к сокровенному, трудно постижимому, но к очевидностям, понятным любому дураку.

Из этого еще не следовало, будто генерал Николс знает все ответы. То есть — пока не следовало. Неизбежно требовалась некоторая отсрочка, чтобы он прошел через период покоя, святой безмятежности, даруемой последним откровением, которое покажет ему, что путь этот верен, что обнаружен еще один краеугольный камень великого строения и что вся тайна его лежит на этом пути и уже почти достижима. Отбросив все лишнее (чем и произвел такое впечатление на полковника Росса), избрав трудную дорогу без иллюзий, он прозорливо ограничил возможное по обеим ее сторонам. И понадобится еще время, чтобы установить, какая сторона осталась открытой и где ее необходимо ограничить. Ценные сведения о том, сколько можно извлечь из других людей и сколько можно извлечь из обстоятельств, ему, возможно, придется пополнить сведениями о том, сколько можно извлечь из него самого. И скорее всего, окажется, что это куда меньше, чем он ожидал.

Он — генерал Николс, полковник Росс, судья Шлихтер, любой человек — неизбежно должен найти меньше, чем ожидает, поскольку к тому времени сам уже станет меньше, чем был. Капля точит камень. Осадок усталости, крохотный избыток перенапряжения каждого прожитого дня, от которых никакой отдых не избавляет, накапливают тяжесть в сознании точно так же, как накапливаются соли в организме. Энергично тешась иллюзией что-то обрести, берешься видеть и испытывать, а это губительный процесс. Видишь ложь за ложью, выучиваешься не верить одной сказочке за другой — да туда им и дорога, разве не так? А если не так? Когда доведешь расчет до конца, что при большом упорстве и усердии все-таки возможно, когда уберешь весь хлам и мусор, укрывшие истинную природу вещей, когда между тобой и ею не останется ни единой лжи, ни единой сказочки, что ты будешь делать тогда? Ты получил то, ради чего трудился, — вот оно, очищенное, открытое для обозрения, а ты унываешь!

Уныние недостойно мужчины. Мужчина должен воспрянуть духом и сделать что возможно с тем, что есть у него в распоряжении. Если то, до чего он с таким упорством добирался, теперь грозит парализовать его, неужто разумное существо не воспротивится? Если разум тебя предает, не находя смысла, если сердце тебя предает, не находя цели, тогда должна восстать и взяться за дело упрямая, неколебимая воля. Смысл должен быть найден, цель должна быть поставлена. Неужели это так уж много?

Нет и нет. Открытие не ново. Лучшие умы на протяжении шестидесяти веков искали, что тут можно предпринять, и результаты их поисков, их полезные намеки, их здравые советы, горячо рекомендованные ими пути и способы открывают перед тобой широкий выбор. Тебе остается только подыскать что-нибудь наиболее отвечающее твоему вкусу и характеру. Узнав же, что нечто позволит тебе остаться на плаву, поможет играть в человека, ты можешь ободриться. Твоя нужда сама отыщет то, что тебе требуется, и приспособит его для тебя и сумеет тебя поддержать, когда те, кому требуется нечто иное или кажется, будто им ничего не требуется, начнут спрашивать, не свихнулся ли ты.

Жизнь, как согласился бы судья Шлихтер, подобна жалостной исповеди неудачника, очень запутанной, начинающейся неизвестно с чего, не имеющей конца, неясной по теме, сбивчивой в событиях. Кое-что ты видишь сам, и хотя в лучшем случае это самая малость, по ней ты способен воссоздать общую картину, ибо кусочек этот всегда хорошо сочетается с тем, что, по их словам, видят другие люди.

Злосчастные жертвы жаловались на свое злосчастье. Тот, кто сворачивал на якобы легкий путь, обнаруживал, что путь этот тут же становился тяжким. Простодушные искатели, не обладая всем необходимым, никак не могли добраться до искомого. Самодовольные с гордостью объявляли свои мишени и промахивались, лишенные даже утешительного сознания, что почти никто не задерживался поглядеть, попадут они или нет, да и тем это было все безразлично. Любые общие положения, любые благие намерения находят комические опровержения в описанных или зримых велениях судьбы, когда молодые умирают, а старые вступают в брак, когда мужественное терпение убеждается, что поезд уже ушел, а добрые самаритяне, подошедши, оказываются в ловушке и теряют собственную последнюю рубашку, — находят их в бесчисленных ежедневных событиях среди толчеи неиссякаемого потока свиней гадаринских, по чьему-то капризу одержимых, но заведомо ни в чем не повинных (ведь как может свинья быть виновной или грешной?), на их пути к назначенному обрыву. Эта горестная, а нередко и трогательная история о несчастьях и неудачах полна повторений и неимоверно затянута, а что она доказывает? Ну-ка, пусть кто-нибудь попробует доискаться до этого!

Пользуясь словами Великого, хотя, быть может, и не слишком Хорошего человека, старик Шлихтер отвечал с рокочущей благочестивостью и благородными жестами:

Полковник Росс стоял, испытывая ноющую боль во всем теле, оглушенный: мимо проезжали не то грузовики, не то орудия, не то что-то еще, и солдаты на них сидели в нелепых, скованных позах, поднимая скрещенные руки. Он начал перебирать в памяти кое-какие недавние случайные добавления к разладу, к непостижимой гармонии.

По чьей-то глупости свалившийся на шоссе фюзеляж «тарфу тесси» в смраде разлагающейся крови. Лейтенанта — как бишь ее там… а, Турк!.. — рвет в бумажный пакет в самолете, который чуть не разбился с ними всеми. Сэл, выблевавшая на пол столовой початую бутылку виски вместе с чем-то съеденным. И «Оканара сан», раскрытая на «О том о сем рассказывает Арт Буллен». Сквозь жаркую темноту вечера до него донеслись пьяные голоса, распевающие в освещенном отеле, и он поднялся на ноги. Двое нахальных юнцов-лейтенантов произносят наглые речи, выдавая себя, да и являясь двумя отвратными и единственными защитниками человеческого достоинства.

Со словами: «Не хочу, чтобы ты был мрачным» — Кора ласково обволакивает его привычным теплом. Угрюмые черные лица, своей обескураженной настойчивостью столь отвечающие старой роли униженных и предаваемых, маячили перед ним в праведном возмущении — по необходимости, тщетном. Полковник Вудман, от которого и через письменный стол разит виски, бессмысленная словесная перепалка — и десять часов до того, как он сунет в рот ствол пистолета. Пока полковник Моубри мягко похваливает его и мягко ему пеняет, Бенни, юный Марс в человечьем облике, равнодушно отводит жесткий пустой взгляд и горбит сильное, иссеченное шрамами тело, созерцая аэрофотографию Максуэлловского аэродрома. Нюд в воздухе без сучка без задоринки ведет отличную, крепкую, хотя и тяжеловатую для малых высот сучку под названием «тандер-болт», улыбается, как титан, прикосновением к Матери-Земле обновивший свою силу. Нюд краем глаза замечает приближающийся кончик крыла лихо пилотируемого П-38 и, преобразившись в генерала, обставляет самого лучшего из своих командующих группами, принуждает своего занервничавшего неудавшегося убийцу наложить в штаны от страха.

Капитан Коллинз говорит ровным голосом о своей дуре девчонке: «…но не настолько особая»; а капитан Хикс, всячески выражая озабоченную откровенность, говорит: «Просто я чувствую, сэр, что может получиться очень хорошо». Ссутуленный артритом Люк Ходен бредет вперед, не замедляя шага, не валяя дурака с нелояльностью; а Джонни Сирс говорит быстро: «Легче не допускать людей, чем вышвыривать их». Бедный дряхлый Дед, безмозглое диво, удрученно останавливаясь, никуда быстро не добираясь, расхаживает по своему кабинету. Генерал Николс, такой мудрый, такой юный, роняет из красиво очерченных уст спокойное слово: «Мы все равно должны это сделать».

Покачивая головой, полковник Росс начал было: «Это учит нас…», но его прервал нежданный Звук. Совсем новый, прорвавшийся сквозь музыку последнего оркестра и гул самолетов, еще проходящих над аэродромом. Он донесся издали, полковник Росс не сразу распознал в нем нарастающее крещендо сирены, где-то у озера.

Когда он последний раз рассеянно взглянул в ту сторону, занятый своими мыслями, в воздухе рябило от парашютов и парашютистов, в затяжном прыжке валящихся с транспортных самолетов. Но теперь они как будто уже все приземлились. На таком расстоянии полковник Росс ничего не различал, но сирена у озера продолжала надрываться, и это уже никак не могло быть условленным сигналом-предостережением. Полностью очнувшись, он с напряженным вниманием взглянул вдоль шеренги штабных офицеров. Голова майора Сирса тоже повернулась, и их взгляды встретились.

Губы майора Сирса зашевелились, он что-то сказал. Потом попятился, нагнулся, уперся ладонью в доски трибуны и легко соскочил вниз. Едва коснувшись подошвами земли, он побежал в сторону навеса за командно-диспетчерским пунктом, где на случай чрезвычайных происшествий аварийная машина, санитарная машина и две пожарные машины ждали в постоянной готовности.

XIV

У Натаниела Хикса не было времени пересчитать падающих парашютистов, но его глаза, внимательно следя за происходящим, инстинктивно оценили масштаб катастрофы, свидетелем которой ему, возможно, предстояло стать. Он прикинул, что на последнем самолете десантников было тридцать с лишним — пожалуй, три дюжины.

Тем временем он несколько секунд был поглощен незначимыми, но неотложными действиями, требовавшими от него внимания, чтобы благополучно спуститься со штабеля. Лейтенант Турк судорожно держалась за руку, которую он протянул ей. Она, несомненно, нуждалась в опоре, а потому он задерживался на каждом высоком уступе и напрягал мышцы, помогая ей спрыгнуть. Капитан Уайли и капитан Дачмин опередили их.

Капитан Андерсон, видимо сидевший за столиком своего «командного пункта», выбрался из-под камуфляжного навеса и застыл не то в растерянности, не то в нерешительности. Капитан Уайли положил ему на плечо руку и поднял большой палец другой руки.

— Вот что, друг, — сказал он быстро, но без возбуждения, — некоторые из них попадают в озеро. А спасательных жилетов я на них не вижу. Так что отправляйтесь туда на катере, если он у вас есть. В такой сбруе они, по-моему, много не проплывут…

Лейтенант Андерсон сказал черному сержанту, который вышел вместе с ним:

— Бегом! Включи сирену! — А капитану Уайли он сказал: — У нас тут полевой телефон. Позвоню на командный пункт…

— К черту! — сказал капитан Уайли. — Они-то что могут сделать? Есть у вас катер?

Обогнув угол штабеля, Натаниел Хикс обнаружил, что висящие в воздухе парашютисты, хотя все прыгнули с одного самолета, спускаются двумя группами, одна заметно ниже другой и обе растянувшись по горизонтали, словно разбросанные небрежной рукой сеятеля. Уже не казалось, будто все они висят тесной кучей и все спускаются прямо на штабель. При изменении перспективы стало ясно, что парашютисты нижней группы, во всяком случае большая их часть, до штабеля не дотянут. Первые парашюты на ближнем конце широкой дуги уже почти достигли места очень удобного для приземления — дерна и песчаных проплешин внутри обороняемого сектора, за огневыми сооружениями по его периметру, который короткими очередями холостых патронов не слишком убедительно отражал «атаку» десантников с другого самолета, которые тоже не слишком убедительными короткими перебежками двигались от середины летного поля.

На появление противника с тыла обороняющиеся прореагировали восторженно. Десантник опустился почти прямо на стрелковую ячейку, и его тут же окружили фигуры, выскочившие из-под камуфляжной сетки. Опустились еще два, потом еще два. По всему сектору раздавались крики, из окопов для стрельбы лежа, из щелей-убежищ возбужденно выпрыгивали фигуры с автоматами и скопищем кидались к катающимся по земле десантникам и оседающим парашютным куполам, явно намереваясь взять их в плен.

В некотором отдалении безошибочно узнаваемый майор Макилмойл ревел как бык: мешая ругань с предостережениями, он старался остановить массовую вылазку, ведь атакуют их, они находятся под огнем, они открылись… Да ложитесь же, чтоб вас! Хватит одного-двух, так их растак!

В воздухе еще оставались парашютисты — несколько из первой группы и вся вторая. Но теперь уже не казалось, будто они висят неподвижно или спускаются, но медленно-медленно. Широко развернувшись в боковом скольжении, вторая группа прошла над штабелем на довольно большой высоте под углом, который словно удлинялся с ускорением движения — теперь даже Натаниел Хикс не сомневался, где они опустятся. А ниже их под углом, который по контрасту выглядел много круче, быстро приземлялись остатки первой группы — один за другим, все ближе и ближе к штабелю, а последний летел прямо на него. Натаниел Хикс с изумлением обнаружил, что спуск на парашюте совсем не то, что ему казалось прежде. Отнюдь не парение, а падение камнем, только чуть приторможенное, и о землю парашютист ударяется почти так же сильно, как человек, который спрыгнул без парашюта, например, с высокого штабеля досок.

Парализованный страхом, Натаниел Хикс тупо смотрел, как прямо перед ним еще за штабелем, но почти касаясь верхнего слоя досок, раскачивается плотное тело в мешковатом обмундировании: чуть подогнутые колени и большие сапоги крепко прижаты, голова в шлеме наклонена, вскинутые вверх руки сжимают стропы. Фигура падала, как камень и упала на камень. На широкую новую, еще ни разу не использованную взлетную полосу из бетона — искусственного камня.

Десантник летел спиной к ветру, и, когда подошвы его сапог ударились о бетон, Натаниел Хикс видел его именно со спины. Подогнутые колени его не удержали, он запрокинулся, наклонился на бок и заскользил по земле, бессильно раскинув руки. Сжатые кулаки выбирали слабину строп, внезапно утративших тугую натянутость, однако парашют, который было задергался, начиная обмякать, едва его купол опрокинулся и коснулся бетона, вдруг наполнился ветром. Теперь наклонное скользящее туловище с глухим стуком ударилось боком и плечом о землю. У десантника вырвалось бессловесное восклицание — полувопль, полустон. Видимо, ремень у него под подбородком ослабел: во всяком случае, шлем слетел с его головы и мелодично зазвенел, катясь по бетону. Надутый ветром парашют повернулся как парус, туго натянул стропы и потащил свой груз по взлетной полосе.

Глаза Натаниела Хикса, прикованные к этому жутковатому зрелищу прямо впереди, тем не менее рассеянно вбирали панораму, на фоне которой парашют волочил десантника по бетону. А фоном служил мирный водный голубой простор за широкой белой полосой бетона и рыжей полосой песка у кромки озера. И на этом фоне появилась — в нестерпимой детализации одновременно разворачивающихся событий — последняя группа парашютистов, совсем низко и уже в порядочном отдалении, ярдах в ста от берега. Подвешенные фигуры неслись над самой водой, и все же момент соприкосновения с ней оттягивался, словно им никак не удавалось достичь ее поверхности.

В это мгновение не то три, не то четыре парашюта изменили характер движения и чуть поднялись, надуваясь, сталкиваясь с другими. И тут же стало ясно почему: они освободились от висевших на них людей, которые, видимо, отстегнулись и упали в воду первыми среди тучи брызг. И скрылись из виду еще до того, как взметнувшиеся волны снова упали в озеро. Чуть дальше те, кто не отстегнулся, тоже ударялись о воду, пропахивали борозды пены, исчезали под ней. Букет парашютов опрокинулся, мгновенно намок и ушел под воду. На протяжении нескончаемо жуткой минуты на воде и под ее поверхностью барахтались тела.

У лодочного сарая выла сирена. Натаниел Хикс почувствовал, как сжалось его горло, заглатывая воздух, а затем сжалось еще больше, словно чтобы использовать этот воздух для крика. Но крик не вырвался. Его глазные яблоки пронизывала боль, как от слишком яркого света — может быть, из-за перенапряжения глазных мышц при непроизвольной попытке сфокусировать взгляд в двух разных направлениях одновременно. Боль в глазах усугубляла невыносимое давление, которому они подвергали сознание, требуя невозможного дробления на миги, на достаточное число мигов (по мигу на одно восприятие), чтобы объять хаотические секунды мелькания над озером и на его поверхности, внезапно возникшего, внезапно разом прекратившегося.

А десантник, которого тащило по земле, хрипло кричал от боли, но его крики терялись в воплях сирены, набирающих пронзительность, то понижающихся, то вновь устремляющихся вверх. Он с исступленным отчаянием пытался замедлить свое мучительное скольжение по жесткой неровной поверхности бетона. Его скрюченные пальцы ухватили край купола, вцепились в стену шелка впереди, приминая ее, подсовывая под грудь. Парашют сотрясала дрожь, и внезапно он осел, стропы обвисли, тяжелые волны складок разом улеглись, наполовину прикрыв распростертого человека, замершего в неподвижности.

Капитан Уайли сказал:

— Это опасно? — Он распрямился. Натаниел Хикс вдруг осознал, что не заметил, когда именно капитан Уайли присел на корточки, и на него нахлынуло изумление: в этом действии он смутно уловил проявление чудесного инстинкта. Экономия движения: подавив в совокупности все бессмысленные импульсы, порожденные растерянностью и волнением, капитан Уайли хладнокровно скорчился, чтобы поточнее оценить ситуацию. Не предпринимая ничего, он сосредоточенно наблюдал, пока это все как-то образуется и подскажет ему, что следует предпринять.

Занимаясь наблюдениями, капитан Уайли зачерпнул горсть песка и небрежно подкинул его на ладони, так что он осыпался сквозь пальцы. Выпрямившись, он бросил оставшийся песок, обтер ладонь и зашагал к десантнику на взлетной полосе. Натаниел Хикс обернулся и увидел, что на нижнем ярусе штабеля сидит лейтенант Турк. Губы у нее были плотно сжаты, и он заметил, что у нее дрожат не только кисти, но и плечи. Он сказал:

— Где капитан Дачмин?

Лейтенант Турк поднялась с досок и сказала:

— Побежал туда… К пристани… То есть если это пристань. — Она поглядела вслед капитану Уайли и сделала два-три шага. Нахмурившись, она сказала: — Он не должен его трогать. Его надо оставить лежать. У него сломана нога, одна нога, если не обе…

— Откуда вы знаете? — сказал Натаниел Хикс.

Она глубоко вздохнула.

— Я знаю множество бесполезных вещей, — сказала она. — Набралась всяких гнетущих сведений. Я ведь собиралась стать врачом. Но вместо этого вышла замуж. За врача. И имею представление об анатомии. Ноги всегда сгибаются назад. Не вперед и не вбок. — Она улыбнулась ему болезненной улыбкой. — Да, я была библиотекаршей, — сказала она. — До и после. Кроме того, я могу работать на телефонном коммутаторе и доить коров: запомните, а вдруг понадобится! — Она поглядела мимо него на берег озера. — Как обычно, я, пожалуй, немного не на месте. Так идемте? — И она пошла впереди, увязая в песке.

Поглядев туда же, Натаниел Хикс увидел увеличивающуюся толпу, вереницы фигур, пересекающих в отдалении взлетную полосу. Сирена умолкла, и он осознал, что у него за спиной уже не стреляют — очевидно, псевдобой был забыт. На берегу неподалеку стремительно раздевались саперы-негры. Около десятка их стягивали через голову рубашки, торопливо наклонялись, расшнуровывая ботинки. Несколько голых уже шумно попрыгали в воду. Они вынырнули совсем близко от берега и более или менее энергично поплыли, не слишком представляя себе, по направлению к чему, как заключил Натаниел Хикс. Заметно левее от них он увидел — или ему почудилось — что-то напоминавшее светлую ткань намокшего парашюта либо двух. Или так ему казалось. Ни голов, ни какого-либо движения там он не различил.

Пока Натаниел Хикс смотрел на озеро, от смотрящих туда же скучившихся людей отделился капитан Дачмин. Его крупная фигура пересекла полосу песка, выбралась на бетон и двинулась к ним, следом за своей длинной тенью.

— Спасательный катер сегодня вышел из строя, — сказал капитан Дачмин. — Жаль, верно? А купальщики эти вряд ли куда-нибудь доберутся. Лучше бы кто-нибудь скомандовал им вылезти на берег, пока они сами не утонули.

— Только не я, — сказал Натаниел Хикс.

— Я, собственно, думал про лейтенанта, про Андерсона. Сгодился бы и наш добрый майор Макилмойл. Я ведь только наблюдатель. И поставил их в известность. Старший сержант, великолепная черная образина по фамилии Роджерс, взял на себя команду. Едва стало ясно, что я приказов отдавать не собираюсь, он кое-какие отдал. Еще один пострадавший?

Капитан Уайли стоял на коленях рядом с десантником на взлетной полосе и расстегивал пряжки у него на груди. Лейтенант Турк сказала:

— Ножные обхваты я бы не стала трогать, капитан…

— Сейчас достану его нож, — сказал капитан Уайли, — и просто перережу стропы. Избавим его от парашюта…

— Да-да. Прекрасно. И накроем его им. Ведь должны же прислать врачей, правда? Есть у него индивидуальный пакет? Можно до него добраться так, чтобы его не потревожить?

Из-за угла штабеля рысцой выскочили два десантника. Один крикнул:

— Что с тобой, Коротышка?

Их стальные каблуки лязгали по бетону. Второй (капрал) спросил:

— Он расшибся?

— Без сознания, — сказал капитан Уайли. Он уже вытащил кинжал из ножен на боку лежащего и с удовольствием поглядел на внушительное лезвие: — Ну и экипировка у них!

Быстрыми короткими ударами он начал перерезать стропы.

Десантники перестали смотреть на капитана Уайли, на нагнувшуюся рядом с ним лейтенанта Турк и, повернув загорелые лица к капитану Дачмину и Натаниелу Хиксу, блеснули на них из-под шлемов равнодушными глазами. С простецкой непосредственностью, точно они были тут вдвоем и занимались своим делом, капрал сказал:

— Ну-ка, воды! Бери мою фляжку…

— Нет, нет! — сказала лейтенант Турк. — Ничего хуже придумать нельзя. Не трогайте его!

Оба уже согнулись, и теперь капрал поглядел на нее снизу вверх с удивлением.

— Так надо же привести его в чувство, — сказал он. — Вы что же хотите, чтоб мы бросили его валяться тут?

— Да, пожалуйста, — сказала лейтенант Турк. — Мы его укроем. Вот только высвободим парашют. У него шок. По-моему, перелом обеих ног. И перелом, вероятно, сложный. Его без носилок нельзя трогать.

— Вы что — сестра? — сказал капрал.

— Нет, но…

— Так уж лучше дайте нам разобраться, лейтенант…

— Э-эй! — сказал капитан Уайли. — Дама дело говорит, приятель. Мы его укроем и дождемся санитарной машины. Так куда лучше. — Нажав большим пальцем, он заставил пачку сигарет выпрыгнуть из нагрудного кармана и протянул ее им. — У вас семеро в озеро угодили, — сказал он. — С этим здесь все в порядке.

— Черт! — сказал капрал осторожно. Машинальным движением, как бы невольно оба взяли по сигарете. Второй сказал:

— Спасибо, капитан. У нас спичек нету.

Капитан Уайли бросил ему спички. Капрал чиркнул одной, зажег свою сигарету и, прикрыв спичку широкой ладонью, поднес ее к сигарете своего спутника. Потом сказал:

— Как же так? С кем вы летели?

— С лейтенантом Тайлером.

— Черт, он же вполне вроде нормальный! Он что — не видел, что под ним?

С той же простецкой непосредственностью они, как заметил Натаниел Хикс, снова замкнулись в своем подлинном мире, принадлежащем им одним, и разговаривали только между собой.

— У вас что, сигнал не загорелся?

— Так я же тебе говорил. Ну, что было. Шестой номер в нашей пачке. У него заело на тросе или еще что. Ну, нас и застопорило, может, с минуту. А лейтенант не заметил. Следил, может, чтобы хвост выровнять, или что у него там. Вот что-то и увидел, я уж не знаю. Дверь распахивает и орет, какого черта. А у них крюк уже пошел. Я был как раз сзади, следующим — уже мне. Слышу, наша задница, Пауэлл, орет в ответ: «Заело, сэр! Уже прыгаем!» Лейтенант говорит: «Дурья твоя голова, давай шевелись. Мы что, по-твоему, на месте стоим!..»

— Черт, чего же не отставили-то?

— Я, что ли, выпускающий? Он меня коленом, я прыгаю. Думается, он тут считать кончил. Во всяком случае, все так посыпались, что один меня стукнул — Коротышка, по-моему. Ну-у! Я уж думал, меня хвост по шее съездил. Тут чувствую, что-то мой парашют до конца не раскрывается. Из-за Коротышки, наверное. — Он рубанул воздух краем ладони. — Ой, мамочки, говорю, ну все! Так и падал двести футов, двести пятьдесят, на полураскрывшемся. Когда мы столкнулись, я вытяжное кольцо упустил. Ну ладно, тут тряпочка сама раскрылась до конца. Да только когда! Я тут же и приземлился. Здорово хлопнулся. Одно только — на песок, на мягкий. Не так, как тут.

Капрал посмотрел на озеро.

— А за Коротышкой кто прыгал?

— Так прямо не скажу. Сообразить надо. Нет, не из старого взвода, по-моему. A-а! Итальяшка этот, ну, которого нам сунули перед тем, как тебя перевели, помнишь? Конти.

— Черт! Нашивки с Пауэлла содрать надо бы.

— Угу.

Они замолкли и с открытыми ртами в удивлении уставились друг на друга.

— Угу! — сказал капрал в свою очередь. — Если, конечно, он взял да последним и не прыгнул.

— Задница-то он задница, но прыгнуть наверняка прыгнул. Этого у него не отнимешь.

— Едет кто-то, — сказал капрал. — Они тут не торопятся! — Он повернул голову. — Пожарная машина, — сказал он. — Это надо же, пожарная машина!

Натаниел Хикс тоже обернулся и увидел, как за пожарной машиной проехал тяжелый грузовик, а за ним санитарная машина. По бетону взлетной полосы примчался джип и резко затормозил. На сером металле под ветровым стеклом большие белые буквы гласили «НАЧАЛЬНИК ВП».

Капитан Уайли сказал:

— Нат, вы бы их предупредили про санитарную машину.

Натаниел Хикс направился к джипу и сказал вылезающему из него майору:

— У нас тут десантник со сломанной ногой, сэр.

— У вас тут десантник со сломанной ногой? — сказал майор. — Ну, шум вы подняли до небес! — Он повернулся к сопровождавшему его лейтенанту. — Скажите им, что пострадавший здесь. — Поглядев на Натаниела Хикса с осуждающим раздражением, он сказал: — Кто вы, капитан? Вы тут командуете?

— Нет, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Командует, если не ошибаюсь, майор Макилмойл, не знаю, где он. А мы наблюдатели из отдела нестандартных…

— Бога ради, если вам понадобилась санитарная машина, если кто-то пострадал, так вызовите ее по телефону! В лодочном сарае есть же телефон! Пошевеливайте мозгами, капитан. И не включайте сирен!

Натаниел Хикс сказал:

— Сирену включили не мы, майор. И никакого отношения к этому она не имеет. Ее включили, когда в озеро попадали семеро десантников. Мы не видели их с того момента…

— Дей! — крикнул майор вслед лейтенанту. — Позвоните на командный пункт. Часть последней выброски попала в озеро. — Натаниелу Хиксу он сказал: — Вы видели, как это произошло?

— Да, сэр.

— Оставайтесь тут. Вы мне можете понадобиться.

— Есть, сэр, — сказал Натаниел Хикс. — Вон майор Макилмойл. Возле камуфляжной сетки.

— Хорошо. И передайте всем офицерам, кто был свидетелем, чтобы они никуда не уходили. — Он повернулся и зашагал прочь.

Натаниел Хикс остался стоять как стоял. Он полагал… нет, он знал, что охватившее его деловитое безразличие — это просто человеческая природа, просто здравый смысл. Семь человек… Он бы сказал шесть, но не сомневался, что капитан Уайли, если что-то видит, не ошибается… Семь человек просто упали в воду, ушли под нее и, обремененные тяжелым снаряжением, не всплыли.

Ему вдруг вспомнилось, как кто-то говорил — просто делясь любопытными сведениями, — что глубина озера Лейледж, хотя оно и невелико, почти повсюду превышает сотню футов. Даже всего в нескольких шагах от берега. А кое-где лотлини (предположительно потому, что таких глубин никто не ожидал и необходимого для них оборудования не захватили) вообще дна не достигли. Интересные геологические сведения. Натаниел Хикс начал перебирать в памяти (неточно) все, что он читал об утопленниках, которых удавалось откачать после того, как они пробыли под водой… час?.. полчаса?.. благодаря достойному медали терпению всезнающих бойскаутов или полицейскому патрулю с необходимой аппаратурой.

Тут он представил себе, как шесть… семь человек неумолимо погружаются в стофутовую или вовсе бездонную водную пучину, захлебываются, пускают пузыри… Те, кто с парашютами, наверное, чуть быстрее. Но и остальных в этой стихии парашюты не поддерживали. Во всяком случае, теперь — прошло ведь десять минут, если не больше, — все они, если уже не погибли, сознание давно потеряли.

Кто-то позади него сказал:

— Извините, сэр… капитан.

Обернувшись, Натаниел Хикс увидел в двух шагах перед собой худого, очень черного негра, нерешительно замявшегося. Саржевая рабочая форма сидела на нем кое-как, на голове вместо шлема был только подшлемник. Локтем он прижимал к боку приклад винтовки, свисавшей на ремне с его плеча под довольно нелепым углом. На рукавах виднелись выцветшие оттиснутые шевроны техника 5 класса. Он смотрел на Натаниела Хикса из-под подшлемника с робкой улыбкой.

— Да? В чем дело? — с недоумением сказал Натаниел Хикс.

Негр опустил глаза. Он пошевелил ногой и пнул носком сапога песок за край бетонной полосы.

— Макинтайр, сэр, — сказал он.

— А! — сказал Натаниел Хикс. — Здравствуйте! Я и не знал, что это ваша часть.

— Да, сэр, — сказал Макинтайр. — Капитан, я только хотел… — Смешавшись, он умолк. — Ну… поблагодарить вас, что вы меня устроили на самолет, сэр. Ну, так я принес эту… ну, кое-что. И оставил для вас. В вашем отделе. Не знаю. Они…

— Да, — сказал Натаниел Хикс в ужасе. И почувствовал, что краснеет.

— Я только потому… — сказал Макинтайр и кашлянул. — Я хотел, чтобы вы… если они вам передали. А мы привезли сюда жратву. Вон в том грузовике… ну, и мне идти надо. Я только оставил ее…

— Да, — сказал Натаниел Хикс. — Я ее получил. И очень ценю, что вы хотели мне ее подарить…

Робкая улыбка снова появилась на лице Макинтайра.

— Я ее только утром получил, — сказал он. — Я…

В уши Натаниела Хикса вновь ударил вой сирены. Поглядев через плечо Макинтайра, он увидел, что эта сирена установлена на машине, штабной машине, тускло-оливковый кузов которой был отполирован до блеска. Машина быстро приближалась по песчаной дороге для грузовиков, скрылась за штабелем и выехала из-за него на бетон. Увидев багряный флажок, трепещущий над бампером, Натаниел Хикс сказал:

— Генерал Бил.

— Да, сэр, — сказал Макинтайр.

— Макинтайр, — сказал Натаниел Хикс, — я очень ценю, что вы хотели подарить мне эту коробку, но я должен был отослать ее вам назад. Видите ли, если вы мне сделаете подарок за то, что я вам помог, меня могут отдать под суд…

— Вы ее себе не оставили, сэр? — сказал Макинтайр.

— Не мог, — сказал Натаниел Хикс. — В армии этого не положено, Макинтайр…

Макинтайр сначала ничего не сказал. Потом его взгляд скользнул куда-то за Натаниела Хикса, он быстро переступил с ноги на ногу и сказал:

— Я же только хотел для вас, капитан… — Внезапно он начал пятиться. — Так еще раз большое спасибо, капитан. А мне надо туда… — Он быстро повернулся.

Проследив взгляд Макинтайра, Натаниел Хикс увидел врачей возле десантника на бетоне. А к нему подходила лейтенант Турк. Все еще красный Натаниел Хикс сказал ей:

— Это наш приятель, техник Макинтайр, чернокожий паренек в самолете. Он меня сильно подвел. Сделал мне подарок…

Лейтенант Турк сказала:

— Тут генерал Бил. Поглядите! — Она чуть дернула его за рукав, и он обернулся.

Генерал Бил вышел из машины. С ним был генерал из Вашингтона. Николс. Они вместе пошли к озеру, остановились и теперь стояли шагах в двадцати пяти от них. Лейтенант Турк, возможно сама того не заметив, дернула Натаниела Хикса за рукав, чтобы он посмотрел на эту живую картину, поражавшую своей композицией и красками.

Склоняющееся к горизонту жаркое солнце лило слепящий золотой свет на широкий простор аэродрома. Под чистым необъятным небосводом, с которого исчезли самолеты, все купалось в этом резком свете: люди, словно застывшие на миг без движения, штабель, низкий берег, широкая, чуть подернутая рябью гладь озера. Из воды как раз выбирались пловцы, которым, видимо, приказали вернуться. Их мускулистые черные тела глянцевито блестели, рассыпая брызги. Взбираясь по невысокому откосу, они исподтишка поглядывали на двух генералов, почтительно отводили глаза и шли к кучкам сброшенной одежды. Они стояли, размахивая руками, хлопая себя по груди и бокам, чтобы поскорее обсохнуть в жарком воздухе.

Вокруг генералов собрался кружок офицеров, замерших в озабоченных позах. В этом грустном золотом свете их группа приводила на память расположение фигур на старинных сюжетных картинах, изображающих какое-нибудь мифологическое событие или исторический случай: начальник военной полиции подъятой рукой указывает на озеро, молодой капитан авиации напряженно вытянулся перед ним. В угрюмых позах, словно два вестника с поля битвы, ждут капитан десантников, грузный в своем облачении, и майор Макилмойл, в шлеме, чумазый. Сбоку подполковник, вероятно командир саперов, со стилизованной торопливостью сообщал тяжкие известия тощему полковнику, только что подъехавшему, — полковнику Хилдебранду, начальнику базы.

На почтительном расстоянии от этих центральных фигур, тоже тронутые тем же закатным золотом, перешептывающимися кучками располагались послушные воины — чернокожие саперы и обремененные оружием десантники; а на заднем плане в центре, на носилках, точно символ, удалялось укутанное тело десантника, ударившегося о взлетно-посадочную полосу.

Лейтенант Турк сделала легкое движение и чуть-чуть отвернулась. Вспомнив о приличиях, она с тактичной деликатностью встала так, чтобы не смотреть прямо на мускулистую наготу черных мужчин, которые начали одеваться. Натаниел Хикс вновь взглянул на безмолвный полукруг офицеров, на суровое лицо генерала Била, обращенное к озеру. Он видел его очень ясно и с изумлением обнаружил, что по этому лицу катятся слезы.

XV

Телефонный звонок застиг мистера Ботвиника в шифровальном отделе штаба АБДИПа. Мистер Ботвиник заглянул в шифровальный отдел проверить журнал поступлений. Согласно расписанию по окончании смотра генерал Бил должен был отправиться в офицерский клуб. Мистер Ботвиник планировал оказаться в этот момент в клубе с любой из самых последних телеграмм, которую можно было счесть неотложной.

Мистер Ботвиник зашел как бы случайно, попросил журнал и теперь читал его, стоя в небрежной позе возле дверцы в металлической сетке, которая за входной дверью преграждала доступ в собственно шифровальную тем сотрудникам других отделов, кому вздумалось бы заглянуть туда просто так. Однако его появление тотчас вызвало прилив усердия у дежурных. Все лихорадочно принялись работать. С деловитой поспешностью документы забирались отсюда и относились туда. Оператор, передававший какую-то длинную рутинную сводку, демонстрировал незаурядную быстроту. Из принимающих аппаратов работал только один, запечатлевая ежечасные данные, поступающие с сети метеостанций на побережье Мексиканского залива. С той стремительностью, с какой каретка успевала вернуться в левое крайнее положение, аппарат выстукивал сообщаемые очередной станцией кодовые обозначения температуры, видимости, относительной влажности, скорости и направления ветра, состояния облачности, типа и характера осадков при наличии таковых, а также изменений в показаниях барометра — все на данную минуту. Этот богоподобный обзор погоды на четверти континента важен и нужен на базе был только для отдела метеорологической службы, на аппараты которой он поступал одновременно. Но оператор в военной форме ловко припрятал газету, которую читал, и с напряженным вниманием вглядывался в каждую строчку на бегущей каретке.

Последние поступления особенного интереса не представляли. Мистер Ботвиник вручил шифровальщику короткую зашифрованную телеграмму, решив, что она содержит дополнительные сведения о предположительной капитуляции Италии в самом ближайшем будущем, и взял копию «БИЛУ ДЛЯ НИКОЛСА ОТ АРНОЛЬДА», которая гласила: «ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО СРОЧНО ТРЕБУЕТЕСЬ ЗДЕСЬ НАЛИЧИИ ПОГОДНЫХ УСЛОВИЙ ЖЕЛАТЕЛЬНО НОЧНЫМ САМОЛЕТОМ». Тут зазвонил телефон на столе старшего шифровальщика. Старший шифровальщик, штабной сержант, сказал:

— Командный пункт, сэр! Просят вас. — Он услужливо вскочил, предоставляя стол и телефон в распоряжение мистера Ботвиника.

Звонивший явно в полной мере обладал сообразительностью, присущей тем, кому помимо их прямых обязанностей вменялось держать мистера Ботвиника в курсе важных событий: во всяком случае, он знал, куда перезвонить, когда телефон в кабинете мистера Ботвиника дальше по коридору не ответил. Взглянув на часы, он точно определил, где, скорее всего, может сейчас находиться мистер Ботвиник.

Часы же — первый циферблат, начинающий ряд электрических часов в стене под телетайпами, — показывали начало шестого. Прочие циферблаты последовательно сообщили мистеру Ботвинику время на данный момент в Сан-Франциско, в Гонолулу, в Карачи и в Лондоне, но мистер Ботвиник, хотя и вперял в них взгляд, их попросту не видел. Опустившись в кресло, он взял трубку, деловито сказал: «Ботвиник слушает» — и начал сосредоточенно слушать, настолько игнорируя все вокруг, что усердное трудолюбие окружающих окончательно утратило смысл. Худое лицо мистера Ботвиника застыло от почти мучительной напряженности его мыслительных процессов. Почти две минуты он слушал молча. Потом сказал:

— Подождите.

Предостерегающе зазвенев, рядом с ним заработал телеграфный аппарат, печатая последние известия, но мистер Ботвиник ничего не заметил. Судорожно сжимая трубку, он немного отстранил ее от лица. Другой рукой залез в карман, вытащил грязный носовой платок, смял в комочек и провел им по вспотевшей коже, туго обтягивающей лоб. Осторожно, с трудом вздохнул. Посидел еще немного, храня каменную неподвижность, сгорбив костлявые плечи, созерцая прищуренными глазами циферблаты, показывающие каждый свое время.

Затем он поднес трубку ко рту и сказал свистящим шепотом:

— Уортингтон.

— Да, сэр?

— Вам известно, где сейчас полковник Моубри?

— Тоже пошел позвонить. Я слышал, как он сказал полковнику Россу, что позвонит в клуб, скажет им, что все отменяется. Полковник Росс сказал, что да, генерал сразу поедет в штаб. Полковник Моубри должен был еще что-то уладить, не знаю точно, что именно. По-моему, генерал сам позвонил полковнику Россу, сказал, чтобы он поехал к озеру. Полковник Росс, я знаю, звонил в свой отдел. По-моему, про сообщение для прессы. Перед тем, как он поехал.

— А еще кто поехал?

— Несколько человек, сэр. Еще раньше, после первого сообщения, когда от начальника полиции позвонили дежурному на командном пункте. Он нашел полковника Хилдебранда и полковника Юлайна.

— Вот что, — сказал мистер Ботвиник. — Вы слышали, чтобы кто-нибудь что-нибудь сказал, что глиссер был не на ходу? Или о том, что на них не было спасательных жилетов?

— Нет, сэр. Про глиссер ничего. Я только слышал, как дежурный сказал лейтенанту Нороузу, что не понимает, каким образом они могли утонуть — или на них не было жилетов? Лейтенант Нороуз сказал, наверное, они решили, что и без того на них слишком много всего нацеплено. Наверное, не рассчитывали, что будут в озеро прыгать. А дежурный сказал: «В центральной части Флориды кроме озер прыгать некуда». Это я слышал.

Мистер Ботвиник плотно сжал губы. Разжав их, он сказал небрежно:

— Спасибо, Уортингтон. Это все? Или еще что-нибудь?

— Больше ничего, сэр… Ах, да! Про подполковника Каррикера, сэр, если вам еще это надо. Мы наконец выяснили. У него начались неполадки с двигателем, и он решил приземлиться на оканарский третий номер. Ему пришлось оставить самолет. Капитан Дайер поехал за ним на джипе. Я знаю, перед парадом канцелярия генерала Била осведомлялась о нем. Он должен был вернуться.

— Да, мы слышали. Генерал знает. Так если он, возвращаясь, сначала заедет на базу, проследите, чтобы ему сообщили, что генерал хочет его видеть. И позаботьтесь, чтобы и сержант Пеллерино был поставлен в известность, если он еще в ангаре. Они могут задержаться там и не поехать на командный пункт.

— Есть, сэр.

— Я сейчас вернусь к себе. И буду там.

— Есть, сэр.

Мистер Ботвиник положил трубку и встал. Он сказал старшему шифровальщику:

— Немножко задержите эту закодированную телеграмму. Генерал едет сюда. И пришлет за ней, если она ему понадобится.

— Есть, сэр.

Старший шифровальщик взглянул на него с неприкрытым любопытством. Но тут же спрятал это любопытство, торопливо отведя глаза. Мистер Ботвиник направился к дверце в проволочной сетке, подсунул пальцы под край барьера и нажал кнопку. Он вышел и закрыл за собой дверцу. На пороге двери, ведущей в коридор, остановился и сказал с небрежностью:

— В озере утонуло несколько человек. Несчастный случай.

Он вышел в коридор.

Дверь кабинета мистера Ботвиника была открыта, там горел свет. Если не считать приглушенного треска аппаратов в шифровальной, в этом крыле штаба царила тишина. Все закрыто, нигде никого. Персонал отдела полковника Моубри и канцелярии генерала Била был давно отпущен.

Мистер Ботвиник прошел через свой маленький кабинет в помещение за ним. Столы миссис Спен и мисс Джеллиф были чинно пустыми. Уже сгущались сумерки, но озаренный ярким вечерним солнцем внутренний двор отражал достаточно света, и мистер Ботвиник легко различал цифры на секретных замках картотеки у входа в кабинет полковника Моубри.

Мистер Ботвиник подошел к первому шкафу и начал вращать ручку натренированными пальцами. Раздался щелчок, он нажал на защелку и выдвинул верхний ящик. Почти пустой. Только на самом дне лежала довольно потрепанная папка из толстого картона, набитая документами. Мистер Ботвиник вынул ее и, держа в одной руке, другой пошарил по верху шкафа, пока не нащупал красную картонную карточку с печатной надписью «Сейф открыт». Ее он аккуратно засунул под защелку.

Папку мистер Ботвиник отнес к себе в кабинет, затворил дверь в коридор и сел за свой стол. На папке была наклейка со словами «Мисс Джеллиф — для подшивки». Тут находились материалы, которые полковник прислал миссис Спен сегодня, а возможно, и вчера. Миссис Спен отобрала документы, которые полковник Моубри предназначил для подшивки, от тех, на которых были другие пометки, и положила их в эту папку. Подшивка лежала на мисс Джеллиф. Обычно мисс Джеллиф день-два не успевала выбрать для нее времени.

Мистер Ботвиник раскрыл папку и начал медленно, словно с неохотой, листать документы. Его пальцы неловко ухватывали края листов, и раз за разом он переворачивал сразу несколько, после чего должен был останавливаться и разделять их. Прошло больше минуты, прежде чем он отыскал то, что искал. Прижав потные ладони к столу, мистер Ботвиник начал рассматривать лист под грифом «Штаб Оканарской базы армейской авиации». Далее следовало: «Рапорт старшего инженера о глиссере на озере Лейледж. Начальнику штаба АБДИПа». Датировано было вчерашним числом.

В верхнем углу был штамп с пробелами для инициалов и дальнейших распоряжений. Там красовалось царственное «М» полковника Моубри, а за ним (миссис Спен ошибалась очень редко) каракульки полковника Моубри «в подшивку».

Мистер Ботвиник вновь извлек носовой платок и нежно провел им по лбу. Скорее всего, полковник Моубри прочел только первую строку — то ли его отвлекли, то ли он думал о чем-то другом.

Мистер Ботвиник положил локти на стол. Не отрывая глаз от рапорта, он зажал в пальцах свой костлявый подбородочек. Один из телефонных аппаратов зазвонил с приглушенной настойчивостью, но мистер Ботвиник не шелохнулся. Он предоставил ему звонить, размышляя, возможно, над тем, что случится с ним, если что-нибудь случится с полковником Моубри.

Скорчившись на кожаном сиденье машины, миссис Бил сказала:

— Уж конечно, они напридумывали всякой всячины! Я знаю, они испекли огромный торт с эмблемой воздушных сил из разноцветного крема. И со свечками. Не знаю, куда они его теперь денут. — Эта мысль словно бы доставила ей мимолетное угрюмое удовольствие. — Выбросят на помойку! — сказала она. — Ну, если Нюд думает, что может попозже взять да привезти Джо-Джо к нам, чтобы перекусить, он очень ошибается! У нас ничегошеньки нет. Я его знаю: он сейчас на взводе и есть не хочет. Часа два шерсть будет лететь клочьями, а потом он вдруг очнется и обнаружит, что голоден, как волк. И кусочек этого торта пришелся бы в самый раз. Ну, может, они притащут его с заднего хода.

Миссис Росс сказала:

— По-моему, Сэл, праздновать, как было намечено, он все-таки не может.

Миссис Бил нервно заерзала на сиденье.

— Я ведь не жалуюсь, — сказала она. — Я сама никакого голода не чувствую.

Миссис Росс сказала:

— А что вы чувствуете, Сэл?

Миссис Бил сказала:

— Жива я, наверное, останусь. Но вот для чего? У меня только одно дело: ждать, ждать, ждать! — Ее тонкие пальцы вяло держали дымящуюся сигарету, и теперь она внезапно выкинула ее в окошко. — Пусть подберут! — сказала она.

Машина стояла на тщательно выровненной и утрамбованной площадке во внутреннем дворе здания за углом крыла, в котором располагалась канцелярия генерала Била. Подъездная дорога вела мимо входа, предназначенного лично для генерала. Когда они въезжали во двор, он пылал в последних золотых лучах закатного солнца, и миссис Росс свернула за угол, чтобы укрыться в тени. Пылание уже почти угасло: солнце закатывалось. Теплый воздух обрел прозрачность ранних сумерек. Голубое небо над черепичными крышами расположенных квадратом зданий заволакивала бледная золотая дымка.

— Мы не можем просидеть тут всю ночь, — сказала миссис Бил. — Норм ведь твердо не знал, что они поедут сюда. Нюд мог решить, что он останется там, пока не найдут тела. Вы же знаете, каким он становится, чуть что-нибудь произойдет — то есть если погибнут его люди, а он считает, что этого не должно было случиться. И лучше, если ничьей вины тут нет, можете мне поверить. — Она угрюмо посмотрела по сторонам. — А надо ли нам еще ждать, Кора?

— По-моему, все-таки подождем еще минуты две-три, — сказала миссис Росс. — Норм знает, что мы тут. И, если Нюд приехать не сможет, Норм сам приедет или пришлет кого-нибудь. Тут же есть дежурные.

— Пожалуй, — сказала, миссис Бил. — Только бы он ничего такого не выкинул, пока Джо-Джо там. Ну, да Джо-Джо его давно знает. — Она мрачно задумалась. — Вот в ту зиму, когда доставку почты поручили армейской авиации и у них летчики гибли один за другим. Мы тогда были помолвлены, и Нюд звонил мне каждый день. А потом вдруг все не звонит и не звонит. Ну, и я позвонила ему сама, а он мне сразу: «Что тебе надо?» Я разозлилась и вдруг сказала, конечно, не всерьез: «Возможно, тебе интересно будет узнать, что я отсылаю тебе твое кольцо?» Ничего умнее выдумать не могла! Он сказал: «Выслать тебе квитанцию?» — и повесил трубку. Хэл мне потом рассказывал… Нюд тогда с пульта дежурного говорил. К себе он даже не заглядывал, а в ангаре с Дэнни Пеллерино — он тогда и взял его к себе старшим — разобрал этот самолет до последней гайки. А потом они его снова собрали. И ни с кем больше он всю неделю не разговаривал. Ну, конечно, он же их всех знал лично… Это машина?

— По-моему, где-то на шоссе, — сказала миссис Росс.

— Ну, это не Нюд! Помню, папа мне сказал: «Лучше сначала хорошенько подумай, хочешь ли ты жить с примадонной». Господи, как он был прав! И не то чтобы Нюд ему не нравился или он считал, будто из Нюда толку не выйдет. Он, наоборот, сказал: «Когда мы опять будем воевать, этот малый далеко пойдет». Я запомнила, потому что Нюд был совсем не в его вкусе. Он ведь был кадровым потомственным армейцем до мозга костей и все время ругал воздушные силы. Ну, в смысле, что пользы от них никакой… — Она перебила себя: — Нет, это машина. Свернула сюда.

За углом послышалось мурлыканье мотора, работающего на холостых оборотах, шорох шин, схваченных тормозами у дверей канцелярии. Миссис Бил, высунувшись в окошко насколько было можно, сказала:

— Так и есть. Бенни и этот… как его?.. капитан Дайер.

— Они, наверное, что-нибудь знают, — сказала миссис Росс.

От остановившегося джипа, перекрывая бормотание мотора, донеслись голоса.

Подполковник Каррикер сказал:

— Спасибо. Ты на базу?

Капитан Дайер сказал:

— Надо бы.

— Ну так предупреди Дэнни, ладно? Пусть соберет завтра экипаж. Эту сволочь Брюера не посылайте. Тогда уж лучше я сам.

— Угу, — сказал капитан Дайер. — Может, взять весь блок в сборке? У нас есть, я знаю. А ты здесь надолго? Что думаешь делать?

— Почем я знаю. Еще ведь это. У него вообще для меня сегодня времени может не найтись.

— Так чего тебе торчать тут?

— А! — сказал подполковник Каррикер. — Когда он вернулся из Чечотра, то больше молчал. Значит, все еще впереди. Ну, я и подожду. Последние два дня ему туго пришлось. Старик Росс жмет на него из-за черномазых. Из Вашингтона намекают: с этим Николсом дело темное. Женушка ему скандал закатывает. Если он сорвет на мне душу, может, я его разговорю. Черт подери, по-моему, здесь у всех только девки на уме. А нам надо войну выиграть.

— Ого-го! — сказал капитан Дайер. — А я и не знал, что у тебя столько военных облигаций. Что мне сказать Джейн?

— Ты о чем?

— О том, что мне сказать Джейн. Она сейчас в квартире. Позвонила мне. Очень о тебе тревожится.

— Что ей нужно?

— Называют по-разному, — сказал капитан Дайер. — Кроваткой, например. Тебе ли не знать, солнышко!

— Да хватит! Скажи ей, что я еще не вернулся. Скажи ей, что раньше следующей недели я не вернусь. Скажи ей, чтобы отправлялась домой и сидела там. Скажи ей, чтобы она от меня отвязалась. И скажи, чтобы она отдала тебе ключи от квартиры.

— Приустал, дружок? — сказал капитан Дайер. — Научиться бы тебе распознавать их. Я ж тебе втолковывал, что на эту и близнецов маловато будет. Как говорится, с рослой девочкой хороший отдых, а с малявочкой — без роздыха. Я скажу, что ты не вернулся, а все остальное сам ей скажешь. — Он рванул джип задним ходом, развернулся и укатил, ревя мотором.

Миссис Бил начала смеяться.

Миссис Росс, не обнаружив в этом небрежном обмене грубостями ничего сколько-нибудь забавного, посмотрела на нее с удивлением.

— Видно, он не так хорош, как воображает! — сказала миссис Бил, нажала ладонью на сигнал и долго не прерывала пронзительного гудка.

Подполковник Каррикер с перекинутым через руку старым летным кителем и в сдвинутой на затылок мятой пилотке вышел из-за угла здания и остановился у подстриженной живой изгороди, уставившись на них. Если миссис Бил хотела его смутить, показав, что слышала недавний разговор, она, видимо, добилась своего: подполковник Каррикер стал красным как рак.

Миссис Бил, вздернув подбородок, несколько секунд глядела на него с торжеством, а потом сказала:

— Бенни!

— Да, мэм, — сказал подполковник Каррикер.

— Иди ты к черту, — сказала миссис Бил.

В половине седьмого вестибюль «Олеандровой башни» был переполнен. Все потертые старые кресла и диваны были заняты — главным образом женщинами, возле которых стояли группы офицеров. В женщинах легко распознавались офицерские жены, сопровождаемые мужьями и приятелями этих мужей. «Олеандровая башня» не сулила случайных знакомств. В «Шахерезаде» и в «Бимини» молодые женщины в поисках развлечения могли зайти в бар в одиночку — хотя обычно они приходили парами, точно авиационное звено, как и авиационное звено обеспечивая себе взаимную поддержку и защиту. Заняв столик в зале или в алькове, заказав коктейли, они приятно проводили время, пока алкоголь производил желательное воздействие на все заинтересованные стороны, и выставляли себя на обозрение разнообразному ассортименту свободных мужчин у стойки. Над входом в бар «Олеандровой башни» висело предупреждение: «Офицерский клуб. Городской филиал. Только для членов клуба и их гостей».

Нынче вечером бар уже переполняли члены и их гости. Даже в вестибюле образовалась очередь, ожидающая свободных столиков. Портье за своим барьером по мере сил справлялся с небольшой толпой тех, кто хотел получить номер в отеле или выехать. Сбоку от барьера образовался островок багажа, ожидая, когда у измученных малочисленных рассыльных дойдут до него руки. Непрерывно возобновляющийся поток офицеров, которые жили в отеле и возвращались к себе с территории или с базы, двигался к лифтам.

Проходя через вестибюль с Натаниелом Хиксом и капитаном Дачмином, лейтенант Турк сказала:

— Огромное спасибо.

— Ну, — сказал Натаниел Хикс, — я понимаю, о чем вы, Аманда. Но…

— Да, — сказала она. — Липпа сейчас уже, наверное, наверху, как и виски, про которое я говорила. Она держит его тут в чемодане в камере хранения — в казармах ведь алкогольные напитки строжайше запрещены. Так почему бы вам не подняться к нам и не выпить? Признаться, я сама очень не прочь.

— Вы крайне любезны, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Но наш крюк — необходимость проводить капитана в Орландо — выбил меня чуточку из расписания. Я вынужден завернуть в бар и посмотреть, не скатился ли мой лейтенантик тем временем под стол.

— Не смеем вас задерживать, — сказал Натаниел Хикс. — Дай-ка мне багаж, и я провожу даму в ее обитель. — Он забрал сумки у капитана Дачмина.

Лейтенант Турк сказала:

— Нам всегда дают тот же номер. Но лучше все-таки проверить. Вы ведь понимаете, Нат? Я позвоню Мэри на случай, если у нее не слишком пристойный вид. — Она направилась к столику портье.

Натаниел Хикс сказал капитану Дачмину:

— Если ты думаешь ополоснуться, в чем, несомненно, нуждаешься, отправляйся в номер и действуй. Потому что мне скоро понадобится ванная. Да, кстати, Дон сегодня не вернется. Ему разрешили остаться на ночь в госпитале.

— А у тебя, — сказал капитан Дачмин, — что-нибудь намечено?

— Нет, — сказал капитан Хикс.

— А не хочешь ли… э… присоединиться к нашему маленькому fête champêtre[15]? Уютная обстановка, домашняя кухня, очаровательное общество! Как я слышал, субботняя ночь — самая одинокая ночь недели.

— Вовсе нет, если провести ее с интересной книгой, — сухо сказал Натаниел Хикс. — Отыщи-ка своего лейтенантика и прими ванну.

— Договорились, — сказал капитан Дачмин. — Но почему тебе не выпить рюмочку виски? Тогда ты не будешь стоять у меня над душой, покуда я буду одеваться на бал. Я же обязан принести моим гостеприимным хозяйкам изысканнейшую дань уважения, побрившись в их честь. Так я стану менее колючим, не правда ли? Зная, что ты где-то уютненько пьянствуешь…

— Ну ладно, — сказал Натаниел Хикс.

— Чувствую, твое решение осчастливит даму, — сказал капитан Дачмин. — Bon amusement[16], мой капитан. Не делай… э… ничего, чего не стал бы делать я. — И он широким шагом удалился в бар.

Натаниел Хикс поставил сумки возле одной из причудливых колонн, поддерживающих свод вестибюля, и встал там в стороне от толпы. В вестибюле, прикинул он, было человек полтораста, причем молчали среди них весьма немногие. Разговоры, которые одновременно велись в многочисленных тесных кружках возле сидящих женщин, сливались в оглушительный гул. До колонны Натаниела Хикса довольно четко доносились два таких разговора.

Справа от него в напряженной позе сидела хорошенькая девушка, которой было никак не больше семнадцати. Смущаясь от неопытности и старательной обаятельности, она глубоко ушла в мягкое кресло, прячась за красивыми ногами без чулок. На левой руке у нее сверкал огромный брильянт и узорчатое обручальное кольцо из платины — оба явно совсем не ношенные. Вокруг ее кресла смыкались три летчика, трое коротко остриженных мальчишек немногим старше ее, два вторых лейтенанта, один из которых выглядел ошалевшим от счастья ее собственником, то есть таким же новеньким, как оба кольца, ее супругом. Третьим был капитан, по виду ровесник лейтенантов, но его грудь украшали крест «За летные боевые заслуги», медаль и Азиатско-Тихоокеанская лента с несколькими звездочками, из чего, несомненно, следовало, что он командует эскадрильей, в которой служат лейтенанты.

Натаниела Хикса позабавил роскошный брильянт — юный муж новобрачной, как свидетельствовало его наивное румяное лицо, скорее всего, никогда прежде не покидал родительского дома и не жил на собственные деньги. В опьянении полной свободой что ему было вышвырнуть половину годового жалованья плюс, видимо, солидный выигрыш в карты или в кости?.. Натаниел Хикс начал прислушиваться к тому, что говорил мальчик-капитан.

Оба лейтенанта слушали его завороженно и точно уравновешивали почтение с фамильярностью, а новобрачная — затаив дыхание, что словно свидетельствовало о здоровом инстинкте, который юности вопреки подсказывал ей, как нужно содействовать мужу. Капитан твердым суровым голосом рассказывал о том, что произошло на озере.

У Натаниела Хикса внезапно исчезло желание добродушно посмеиваться над непомерным брильянтом, телячьим восторгом юного супруга, школьным кокетством новобрачной. Будничные заботы, внимание, необходимое, чтобы смотреть на своих собеседников и слушать их, чтобы вести машину, чтобы глядеть, как капитан Уайли получает разрешение на взлет, забирается в кабину и, пока члены экипажа держат огнетушители наготове, заводит свой старенький П-40, поднимает длинную руку в прощальном жесте и выруливает на взлетную полосу, — все это на протяжении последнего часа препятствовало мыслям Натаниела Хикса обратиться к чему-то другому. И теперь он обнаружил, что события на озере не изгладились из его сознания, а глубоко в него врезались. С щемящим чувством он вновь услышал вопль десантника, ломающего ноги о бетон, ясно увидел падающие в озеро тела и жуткое бестолковое копошение в смыкающейся воде, растянутое на минуту. Увидел понятную, но такую бесполезную попытку черных спасателей, и в заключение: почтительно окруженных генералов на закатном берегу — чуть-чуть опоздавших. И теперь логике вопреки его возмутила бездушная небрежность людей, обсуждающих то, чего они не видели.

Несомненно, в жужжании разговоров вокруг это была главная тема. Повсюду все описывали недавний ужас, но Натаниел Хикс вынужден был признать — и признать с отвращением — высокую разговорную ценность любого ужаса: обсуждать его, во всяком случае, не скучно. Те, что столь деловито повествовали о том, чего знать не могли, говорили с апломбом, рождаемым живым интересом слушающих, а те, что слушали, — слушали жадно, с неподдельным любопытством. В дополнение к мальчику-капитану справа от Натаниела Хикса слева о том же распространялся голос, не менее хорошо различимый в общем гуле. Он принадлежал седовласому майору с золотым ромбом финансового управления. А жадно ему внимали седовласый лейтенант того же управления, два немолодых капитана с яркими щитами генерал-адъютантской службы и две сидящие женщины, невзрачные и пожилые. Майор сообщил им, что, как ему известно, как он от кого-то слышал, генерал Бил приказал арестовать полковника — тут верх взяла осторожность, — полковника X.

— Но, Карл, что он такого сделал? — спросила одна из женщин.

— Суть не в том, что он сделал, а в том, чего он не сделал, — сказал седовласый майор.

Натаниел Хикс, которому не понравилось всезнайство майора, саркастически подумал, что история уже начала обрастать подробностями. Правда, расслышать приказы, которые вскоре начал отдавать генерал Бил, он не мог, но, поскольку полковник Хилдебранд у него на глазах энергично помогал генералу, об аресте полковника Хилдебранда речи явно не было.

Справа от Натаниела Хикса юный командир эскадрильи сказал:

— С кого-нибудь, наверное, снимут шкуру. Насколько я понял, на командном пункте обычная неразбериха. Намечались маневры для испытания новых самолетов, ясно? Назначили их на понедельник под Танжерин-Сити, ясно? А местность там совсем другая. В радиусе десяти миль никаких озер или прудов. Ну, и спасательные жилеты предусмотрены не были. Им же они понадобиться не могли, ясно? И тут вдруг все переиграли: перенесли испытания на сегодня. Ну, и кто-то, черт его дери, взял и забыл…

Седовласый майор сказал:

— …человек, на ком лежит полная ответственность. Ссылки, что забыл или не знал, во внимание не принимаются. Во всяком случае, когда идет война! Если кто-то допустил ошибку, тем хуже для него…

Юный начальник эскадрильи сказал:

— Нороуз мне говорил, а он был у самого озера, что генерал их особенно из-за катера чихвостил. Спрашивал, какого х… хрена они не взяли катера с озера Армстронг, там этих катеров до черта всех назначений. Наняли бы, заняли бы, сперли бы, если на то пошло! Погрузили бы на низкий прицеп, на трейлер или еще как и доставили бы туда, раз уж их глиссер встал на ремонт…

Новобрачная сказала из глубины кресла:

— Какой ужас, капитан Бернс! Значит, всех их можно было бы спасти…

Капитан пренебрежительно щелкнул костяшками пальцев и сказал:

— Откровенно говоря, по-моему, генерал тут пережал. Разницы, по-моему, никакой не было бы. Свались бы в озеро самолет, он бы мог остаться на плаву несколько минут, ясно? Тогда было бы время завести катер, отчалить, добраться туда. Я, конечно, не знаю, откуда эти ребята прыгали, то есть с какой высоты, но все равно, спускались бы они десять, пятнадцать, от силы двадцать секунд. Весь смысл в том, чтобы они побыстрей приземлялись, ясно? Кому надо, чтобы они зря болтались в воздухе, как мишени, ясно?

Один из офицеров генерал-адъютантской службы сказал:

— Насколько я слышал, Карл, спасательный катер был на ремонте, что-то с мотором, и кто-то не доложил об этом в отдел главного инженера, Юлайну. Естественно, спасателей на нем не было, раз так вышло…

Юный капитан сказал, небрежно пожав плечами:

— Может, они прыгнули не там, или вдруг ветер усилился. Но я одно говорю: никакой катер тут не помог бы. Раз на них не было жилетов. Снаряжение их сразу утянуло на дно…

Лейтенант, которого Натаниел Хикс счел мужем девочки в кресле, сказал:

— Тут одно, Хэнк. Они же видели, куда их тащит, верно? Так почему же они не сбросили всю сбрую, не попробовали дать себе шанс? Сообразить это большого ума не требовалось.

Юный капитан многоопытно покачал головой.

— Так ведь на это время нужно! — сказал он. — А у них особое снаряжение: подрывные комплекты, рации. Сколько вся эта дрянь весит? А крепят ее надежно — и ремни, и пряжки, и молнии. Подстраховывают, чтобы в воздухе не свалились. После приземления все понадобится…

Седовласый майор сказал:

— Нет, с того места, где мы стояли, ничего видно не было. Это же по ту сторону поля. По-моему, никто вообще ничего не знал, пока у трибун не проехала аварийная машина. И видеть этого я никак не хотел бы, можете мне поверить! Смотреть, как эти бедняги валятся…

Капитан сказал:

— И не думайте, что это так просто — определить, где ты приземлишься. Мне один раз пришлось выпрыгнуть, так это жуть что такое. Решаю, что до земли футов пятьсот, начинаю прикидывать, куда меня несет. И вижу — прямо на лес, а деревья там — ого-го! Давай вспоминать картинки: лицо закройте ладонями и так далее. А приземлился я на ровном лугу. До деревьев больше двухсот ярдов оставалось, честное слово! Не то чтобы я очень огорчился. Но дело в другом: когда я понял, что приземлюсь на луг, когда уже окончательно убедился, падать мне оставалось секунды три-четыре…

Натаниел Хикс внезапно осознал, что перед ним стоит лейтенант Турк, и сказал:

— А я подслушивал. Тут все… — Он умолк, увидев, как она расстроена.

— Нат, — сказала она, — я сейчас умру! Честное слово, не вынесу. Прошлую субботу я была в Де-Мойне, как мы все знаем, и Липпа не захотела приехать сюда одна, а потому отказалась от номера. То есть Липпа думала, они сообразят, что отказываемся мы только на этот день. А идиоты ничего не поняли. Решили, что мы позвоним и снова закажем номер, когда нам понадобится. А никто не позвонил, ну и… ясно?

— Вполне, — сказал капитан Натаниел Хикс. — Посмотрим, что можно сделать.

— А я с самого утра, как проснулась, все время думала: суббота! Слава Богу, суббота! — сказала лейтенант Турк.

Натаниел Хикс понял, что она просто не могла его не перебить. Никакие «посмотрим» ничего не меняли. Ей требовалось немедленно заглушить, подавить нелепую боль, которая вырвала у нее по такому пустячному поводу постыдный вопль, что она умрет, что не вынесет. Она сказала быстро:

— Стоило мне чуть-чуть отвязаться от них ото всех, и я уже представляла себе, как наконец мчусь по коридору к заветному триста десять-А, распахиваю дверь, дрожащими пальцами вытаскиваю виски, щедро лью его в рюмки. А когда мы немножко придем в себя, я сыграю с Липпой, и, конечно, выиграю, кому первой достанется ванна. И буду нежиться полчаса. И стану такой свежей, такой чистенькой… А, да что там!

Действительно — что? Натаниел Хикс с искренним состраданием понял: ее попытка не удалась. Обычный ироничный автопортрет не принес ожидаемого облегчения. Твердая рука задрожала, быстрые насмешливые мазки ложились невпопад. Маленькое недостойное огорчение не только не рассеялось, но стало сильнее, поскольку, достойное или недостойное, маленьким оно было лишь в том зловещем смысле, что гвоздь, которого не нашлось, чтобы укрепить подкову, был не очень большим гвоздем. Лейтенант Турк с отчаянием смотрела на безводную пустыню вокруг. Этот образ жизни по самой сути своей отвратительный из-за опрокидывания привычных ценностей, когда теряешь доверие к себе в унылой круговерти тщетных усилий и тягостных соприкосновений с неприятными людьми, этот очень страшный образ жизни — гигантская работающая машина, до рычагов которой ты дотянуться не можешь, — делал равновесие крайне хрупким, а обеспечивалось оно сложнейшими приспособлениями. Приспособления эти — да иначе и быть не могло — были достаточно надежными, а нередко и очень хитроумными. Однако коэффициент безопасности, если только способность чувствовать не утрачивалась полностью, был равен нулю. Вышибленная подпорка, лопнувшая оттяжка — и все опрокидывалось.

Натаниел Хикс сказал твердо:

— Погодите! Посмотрим…

— Бесполезно, — сказала лейтенант Турк. — Заказывать надо минимум за две недели. Значит, и в следующую субботу — ничего. Портье, хоть он и старый наш приятель, попросту огрызался. Липпа ему уже выдала. Она приехала почти час назад. И по его словам, чуть не накинулась на него с кулаками, но он-то тут при чем? Она просила передать, что будет в баре, и он говорит, что видел, как она пошла туда с каким-то офицером. Почти наверное с вашим непредсказуемым Эдселлом. Вы же говорите, что его все-таки не арестовали. Я больше не могу этого переносить. И не буду. Возьму такси и вернусь на территорию. Если уж мне надо выплакаться, поплачу в умывалке.

— Ну же, ну же! — сказал Натаниел Хикс. — Вы ведь говорили мне что-то о полезности мужчин? А я еще даже не приступал. Во-первых, перехватим Дачмина. Я видел, как он поднимался по лестнице. Истинный друг в нужде. Он поговорит с управляющим.

— С мистером Праути? А толку что, Нат? Портье нас, правда, хорошо знает. И если бы он мог что-то сделать, то обязательно бы сделал, я уверена. Но он говорит, что просто ничего нет.

— Он ведь не мистер Праути, — сказал Натаниел Хикс, — а вы не капитан Дачмин. А это, как вы убедитесь, большая разница. Нет, я не утверждаю, что он устроит вас сразу же, но это неважно. Сейчас вам ведь ничего не требуется. А когда потребуется, кто-нибудь уже освободит номер, и мистер Праути будет счастлив услужить капитану Дачмину. Уж поверьте, обещаю вам.

— Обещаете? — сказала лейтенант Турк. — Да, пожалуйста! Но только я лучше пойду прогуляюсь. То есть вернусь попозже. Мне необходимо принять ванну.

Натаниел Хикс сказал мягко:

— Вы ее и примете. И лейтенант Липпа может принять. У нас в номере есть ванна. И, по-моему, без серой обводки по краю, потому что у нас есть еще душ в деревянном закутке и, насколько мне известно, все обходятся им. Ванна употребляется только для хранения запаса льда. Так идемте! Дачмин просто позвонит мистеру Праути. Пока он кончит приводить себя в порядок, мы посидим у нас на балконе, полюбуемся озером Армстронг. Боюсь, шотландского виски не найдется, зато ржаного — хоть отбавляй, а действие точно такое же. Когда Дачмин уйдет, спуститесь вниз и отыщите Липпу. Дон Эндрюс ночует в госпитале. Я удалюсь, и вы сможете стать свежей и чистенькой. Затем я накормлю вас ужином…

— Нет! — сказала лейтенант Турк. — Ни в коем случае! Всему есть предел. Не знаю, какие у вас были планы на вечер, но, но всяком случае, не такие. И ужином вы меня кормить не будете. Нам довольно вымыться… — Она умолкла. — Не знаю, как Липпа… — сказала она затем. — Когда этот молодчик начинает ее обхаживать… И ведь она уже успела выпить… Так что ничего не известно. Если вы посадите себе на шею нас, так, боюсь, заодно и его. Нет. Сами видите, как все усложняется. Лучше оставим это, Нат.

Натаниел Хикс взял сумки.

— Пошли! — сказал он. — Командую я. Эдселл меня абсолютно не интересует. Как во многих отношениях и лейтенант Липпа. Но я не желаю, чтобы вы плакали в умывалке…

— Вот они, — сказала лейтенант Турк. — Если я хоть что-нибудь понимаю — а я многое понимаю, — вы убедитесь, что разлучаться они не захотят.

Обернувшись, Натаниел Хикс увидел, что к ним через вестибюль идет лейтенант Липпа под руку с лейтенантом Эдселлом. И увидел, что она действительно уже успела выпить, лейтенант Липпа разрумянилась и выглядела пылкой и блаженно-счастливой, что ей, пожалуй, шло, И она так льнула к руке лейтенанта Эдселла, что все вместе создавало впечатление самозабвенной чувственности, которая не могла не привлекать внимание. Она приближалась к ним с Эдселлом, волоча за собой шлейф взглядов, которые упали на нее случайно, но остались прикованными к ней. Натаниел Хикс заметил, как юный капитан, беседовавший с двумя лейтенантами и школьницей-новобрачной, внезапно заметил ее и умолк с полуоткрытым ртом. Его голубые глаза замигали, не в силах от нее оторваться. Он забыл про своих собеседников, завороженный возможностями, которые живописала его фантазия.

Лейтенант Липпа, ничего этого не замечая, сказала лейтенанту Турк:

— Молодец, подруга! Возлагаем все на тебя.

Лейтенант Турк сказала:

— Почему ты не предупредила, когда отказывалась от номера на ту субботу, что он нам сегодня опять понадобится? Берт говорит, ты об этом и не заикнулась…

— И о том, что он нам не понадобится, я тоже не заикалась, — сказала лейтенант Липпа. — А вот ты, по-моему, могла бы и проверить! Ну и что ты думаешь делать теперь?

Лейтенант Турк сказала:

— Капитан Хикс любезно предложил нам свой номер, чтобы мы привели себя в порядок. Вот только капитан Дачмин кончит переодеваться и уйдет. Он думает, что мистер Праути сумеет попозже устроить для нас что-нибудь. Мы как раз собирались пойти туда. Хочешь тоже принять ванну? По-моему, это было бы неплохо. Я уверена, лейтенант Эдселл тебя извинит.

— Ах, ты уверена! — сказала лейтенант Липпа, гневно краснея. — Да только я уже сыта по горло всем, в чем ты уверена, Аманда.

Лейтенант Турк сказала:

— Так ты идешь?

— Нет, я просто остановилась предупредить тебя, что мы поедем в другое место и я сюда больше не вернусь.

— Ну, если ты ночуешь где-то еще, — сказала лейтенант Турк, — так возьми свою сумку. Тебе может понадобиться ночная рубашка.

Лейтенант Липпа сказала:

— Аманда, меня от тебя тошнит! Перестала бы ты выламываться под воспитанную! — Лейтенант Липпа облизнула дрожащие губы и сказала громко: — Ну зачем может мне понадобиться ночная рубашка?

— Не знаю, — сказала лейтенант Турк. — А весь вестибюль об этом спрашивать тебе обязательно?

Со смаком, взбесившим Натаниела Хикса, лейтенант Эдселл сказал:

— Девушки, может, кончим царапаться? — Он перевел глаза на Натаниела Хикса, проверяя выражение его лица. Вряд ли, решил Натаниел Хикс, оно было более дружеское, чем чувства, которые он испытывал к лейтенанту Эдселлу.

Насмешливо, с нарочитой участливостью лейтенант Эдселл еще раз поглядел на Натаниела Хикса, а потом сказал:

— Тебе будет неудобно одолжить мне на вечер твою машину?

— Она может понадобиться мне самому, — сказал Натаниел Хикс.

Лейтенант Эдселл засмеялся.

— Верный друг! — сказал он. — Проси его когда хочешь! Ну, не расстраивайся. Мы возьмем такси. Лу, когда уезжал на прошлой неделе, оставил мне свой ключ. Ну-ка, дай эту сумку.

Лейтенант Турк сказала:

— Если там, куда ты едешь, есть телефон, оставь мне номер. Если сержант Леви начнет тебя искать, будет лучше, чтобы я могла ей ответить.

Лейтенант Липпа сказала:

— Заткнись, а? — Она пошла к дверям.

Лейтенант Эдселл взял ее сумку и сказал Натаниелу Хиксу:

— Я слышал, твой дружок Бил опять сел в лужу. Жду доклада об этом в понедельник, хорошо? А пока всего наилучшего.

Лейтенант Турк посмотрела на Натаниела Хикса.

— Что же, можно не говорить капитану Дачмину, чтобы он поговорил с мистером Праути. Не надо их затруднять, — сказала она. — Я возвращаюсь на территорию. Только одно: вы не знаете, где квартира, от которой у него ключ? То есть мне бы все-таки хотелось знать номер телефона. Вряд ли, конечно, он понадобится, но если вдруг… Ведь ей не положено быть там, где с ней нельзя связаться.

— Разумеется, — сказал Натаниел Хикс. — Это квартира капитана Адлера из нашего отдела. Он откомандирован на базу в Райте. Живет он в доме на Тропикал-авеню. Телефон у вас будет. У меня есть список номеров. И на территорию вы не вернетесь. Во всяком случае, сейчас. Мне надо выпить. И вам не помешает.

— Ну, пожалуй, да. Спасибо, — сказала лейтенант Турк. — И правда не помешает.

Она поглядела на часы. Было семь. Вестибюль понемногу пустел.

— Но разве, Нат, вы ничего на вечер не намечали?

— И не думал, — сказал Натаниел Хикс. — А потому отнесем вашу сумку наверх. Вы примете ванну и переоденетесь, а потом мы поужинаем. И никаких «нет». Это официальное приглашение. — Взяв сумку, он повел лейтенанта Турк к лифту.

Лифтер сказал:

— Третий, капитан?

Лейтенант Турк сказала:

— Благодарю вас, сэр. Это доставит мне чрезвычайное удовольствие.

— Третий, — сказал Натаниел Хикс лифтеру. — А если вы твердо решили здесь не ночевать, я потом отвезу вас. Нет, обязательно. Я же объявил Эдселлу, что машина может мне понадобиться.

— Ну, выставлять вас лжецом я не хочу, — сказала лейтенант Турк. — Вы очень любезны. Да, одна я тут ночевать не хочу. Странно: там ведь гнусно донельзя. Но, честно говоря, здесь мне будет тоскливо. Когда я проснусь, увижу, что Липпы нет, то начну переживать все заново.

Выйдя из лифта, они пошли по длинному, ярко освещенному коридору. Несколько дверей были распахнуты, в других номерах были закрыты внутренние двери. Из одних доносились звуки музыки, из других — голоса и смех.

— Да, — сказал Натаниел Хикс, — чертовски странный способ вести войну, не правда ли?

— Мне сегодня утром пришлось, — сказала лейтенант Турк, — завтракать в обществе нашего друга Эдселла, и я высказалась в таком же духе, но с некоторой оскорбительностью, не спорю, а он мне вполне справедливо возразил, что не виноват, если его направили сюда. Пожалуй, это следует учитывать. И к тому же еще неизвестно, намного ли здесь лучше, если отбросить возможность, что тебя в любую минуту убьют. Впрочем, сегодня и об этом с успехом позаботились. Нет, мне действительно необходимо выпить.

— Сейчас и выпьем, — сказал Натаниел Хикс. — Вон наш номер…

В этот момент дверь в конце коридора распахнулась. Капитан Дачмин, облачивший свою могучую фигуру в безупречно отглаженную форму, сияя бодростью и свежестью, торопливо вышел в коридор и закрыл за собою дверь. Увидев их, он остановился, наклонил голову набок, и его широкое, выскобленное до блеска лицо расплылось в улыбке.

— Прошу прощения, мой капитан! — сказал он. — Сейчас все наладим. — Он извлек из кармана ключ, сунул его в скважину, отпер замок, широко распахнул дверь и вытащил ключ.

— Ванная в очень непотребном виде? — сказал Натаниел Хикс. — Лейтенант Турк осталась без номера, и я предложил ей переодеться здесь.

— Ванная в идеальном порядке, — сказал капитан с интересом. — Как же иначе я мог бы сдать ее тебе? Хотите, чтобы я поговорил с Праути или вы уже устроились?

— Большое спасибо, — сказала лейтенант Турк. — Нат говорил, что вы могли бы помочь, но у нас изменились планы, и я решила тут не ночевать. И если вы не против, чтобы я воспользовалась вашей ванной…

— Для нас это честь, мэм, — сказал капитан Дачмин. — Воспользуйтесь всем, чем пожелаете! — Смешливые глаза под тяжелыми веками перешли с нее на Хикса. — Жаль только, я не могу задержаться и чем-нибудь вас угостить, но я должен извлечь моего лейтенантика из бара, пока он еще мобилен. Когда я с ним расставался, он уже самую чуточку окосел. А посему да благословит вас Бог, дети мои! В мыслях в ваш мы вступим круг, где играют и поют…

Он уже рысцой удалялся по коридору.

XVI

На улице у личного входа в канцелярию генерала Била стояло несколько штабных машин. Ночь выдалась теплая, звездная. Внутри зажгли света больше, чем обычно, однако вызывать много людей посчитали ненужным.

Между холлом и основным кабинетом генерала Била располагалась приемная, в которой ожидал вызова капитан Коллинз. При нем был проект сообщения для печати, подготовленный согласно приказу полковника Росса. В смежной комнате мистер Ботвиник устроил собственный штаб. Сам он занял место за столом миссис Пеллерино и отвечал на звонки. На случай, если что-нибудь понадобится генералу Билу, ждали двое посыльных.

В следующем помещении — кабинете полковника Моубри — тоже горел свет. Полковник Моубри вместе с полковником Хилдебрандом все еще находились в штабе, где они усердно, но, вне всякого сомнения, безуспешно занимались «улаживанием». Зато миссис Спен, верная своему чувству долга и привычке быть в курсе происходящего, вернулась на место сразу же после ужина, хотя никто за ней и не посылал.

На всех окнах кабинета генерала Била опустили светомаскировочные шторы. Там находились полковник Росс, генерал Бил, генерал Николс и подполковник Каррикер. Полковник Росс отвечал на звонки; для этого ему пришлось занять командирское место под украшенными бахромой и кистями знаменами. Генералы Бил и Николс устроились в роскошных кожаных креслах напротив стола.

Генерал Бил почти лежал, вытянув перед собой ноги. Во всем кабинете горела только одна бронзовая настольная лампа. Мягкий, приятный для глаз рассеянный свет играл на коротко стриженных генеральских волосах. На лице его лежала тень, подбородок почти касался груди. Он разглядывал свои тонкие, сильные руки, спокойно, без малейших признаков напряженности вращая на пальце перстень выпускника Военной академии. Насколько мог видеть полковник Росс, генерал был безмятежен.

Рядом, расстегнув мундир, расположился генерал Николс. Он тоже был невозмутим, сидел абсолютно прямо, слегка скрестив ноги и по привычке твердо сжав губы под темными усами. Его широкий лоб был чист и ясен. Он разглядывал только что полученный листок с донесением: «БИЛУ ДЛЯ НИКОЛСА ОТ АРНОЛЬДА». Полковник Росс догадывался, что генерал Николс продумывает сейчас известные только ему важные дела, попутно прикидывая, что могло произойти за те 30 часов, пока он не был в Пентагоне, и в чем причина срочного вызова к командующему.

Подполковник Каррикер сидел в менее удобном кресле. Сейчас на него, как заметил полковник Росс, старались не обращать внимания — своего рода наказание; весьма, впрочем, наигранное, с точки зрения Росса, тем более что Бенни воспринимал это весьма хладнокровно, как нечто само собой разумеющееся.

Когда они прибыли, Каррикер сидел на ступеньках у входа. Он выкинул сигарету и молча встал в угасающих сумерках. Генерал Бил, выйдя из машины, не сказал ему ни слова, и Бенни обратился к полковнику Россу:

— Миссис Росс просила передать, что они уехали, судья. Я думаю, они поехали домой.

Тогда генерал Бил не выдержал:

— Ну что, подкинул мне работку?

Бенни ответил, что, мол, нет, все в порядке. Генератор перестал подавать заряд. Он и раньше, должно быть, работал с перебоями, и аккумулятор из-за этого окончательно сел. А двигатель-то работал нормально. Тогда он перешел на ручное и пошел на третью полосу. Завтра утром надо взять с собой Дэнни, пусть посмотрит.

— Не знаю, не уверен, — сказал генерал Бил. — Сегодня ночью Дэнни работает на самолете генерала Николса. Ему и спать надо иногда.

— Ну тогда, когда сможет, — ответил Бенни. — Это не мой самолет. Моторами лучше голову себе не морочить.

Генерал Бил проворчал что-то, но не стал возражать, когда Бенни прошел с ними. Он просто перестал обращать на него внимание.

Бенни очень спокойно перенес это пренебрежение и сейчас ожидал вместе со всеми, сев чуть в стороне.

Ждали звонка полковника Юлайна с озера о том, как продвигается «улаживание» полковника Моубри. Полковник Росс был рад видеть Нюда таким спокойным и расслабленным. Это урок и для него, думал полковник Росс, наглядный пример того, как нужно избавляться от лишних волнений. И, как это всегда бывает, урок впустую. С его опытом легче советовать другим, чем учиться самому. Он мог настойчиво потребовать, чтобы они не впадали в панику. В таких случаях надо просто подождать, и все уладится. Дайте Времени время, и Время сделает свое дело. Полковника Росса охватило ощущение пронесшейся бури, сбавивших темп событий, милосердно позднего прихода той мудрости, которую можно ожидать, лишь когда пророчества на этот день не сбылись, перестали болтать языки, а заблуждения сгинули без следа.

Полковник Росс, хотя и был в подавленном состоянии, теперь обрел надежду. На первый взгляд (обусловленный тревогой и волнением) то, с чем они здесь столкнулись, — еще одна ужасная неприятность, свалившаяся на генерала Била в самый неподходящий момент. Сначала полковник Росс таки впал в панику. Нюд разделался со вчерашними неприятностями — если он с ними разделался. Поскольку эту сомнительную операцию провернул полковник Росс, он имел все основания считать, что все это висело на волоске, зависело от случая и было рискованно; невольно приходит в голову, что Природа Вещей не терпит прямых линий, предпочитая произвольные мазки и пятна, сопротивляется последовательности и презирает драму. Действия человека определяются привычкой, а привыкание к привычке — инерция. Любая попытка что-либо предпринять — главная помеха, и всегда лучше ставить не на то, что человек хочет, а на то, чего он делать не желает.

Не представляя, что еще он мог бы сделать и как все это он мог бы повторить, полковник Росс теперь начал понимать (разумеется, позже, чем это произошло бы, если бы он не впал в панику), что эта неприятность, пусть ужасная, куда больше соответствовала вкусам и способностям Нюда. Нюд точно так же был Нюдом, как Бенни был Бенни, и потому отреагировал остро, но уверенно. Стремительная гамма чувств началась с первой бесхитростной эмоциональной реакции на простую мысль о храбрецах, кому настал черед (в нелепой и жестокой реальности!) обресть конец в пучине вод, через такой же бесхитростный и эмоциональный взрыв гнева, нашедший естественный выход в привычной роли, в отдаче необходимых распоряжений (долой сюсюкающую тоску по милым ушедшим дням, по комическому типу Вуди; долой дурацкие заботы, навязанные ему этим идиотом, который присвоил себе привилегию плакаться; долой ораву обидчивых цветных ребят, а также планы рекламного проекта, который какой-то псих из службы общественной информации навязывал штабу ВВС), и далее, уже без настоящих препятствий или тяжких крестов, до вечернего угасания гнева, до перехода — такого же простого — от здравого сожаления к принятию (а что еще остается?) свершившегося факта. Отсюда следовала зловещая истина, утешительная, хотя и безмерно печальная, окрашенная отчаянием, но выносимая, а именно: и лучшее, на что ты можешь надеяться, и худшее, чего ты можешь опасаться, никогда не значат много, а в конечном счете — ничего. Прочие чувства, рассматриваемые в таком свете, неизбежно должны ослабнуть, стать более спокойными, а в сущности — более прохладными. Раз так, то и меры напрашиваются более мягкие, соответственно более формальные.

Скомкав пустую пачку, генерал Бил попросил:

— Бенни, там, в автомате, есть сигареты. Возьми две пачки.

Генерал Николс вытащил красивый серебряный портсигар с эмблемой Военно-воздушных сил Великобритании. Генерал Бил потянулся за сигаретой:

— Благодарю, но мне все равно нужно еще. Мелочь есть, Бенни?

— Да, — ответил Бенни, вставая.

— Послушай, — вдруг остановил его генерал Бил. — Ты же не хочешь сказать, что генератор отключился, а я этого не заметил? Если генератор хоть на минуту выключается, срабатывает прерыватель, и потом, когда он снова включается, прерыватель надо ставить в прежнее положение, иначе напряжения не будет. Ладно, проглядел я что-то в воздухе, но при посадке-то, черт побери, не заметить этого невозможно! Сам подумай!

Бенни остановился у двери, почесывая нос.

— Да я ничего подобного не говорил, шеф.

— Черта с два ты не говорил, — огрызнулся генерал Бил.

Взявшись за ручку двери, Бенни повернулся и, будто на спокойной технической дискуссии, сказал:

— Я всего-навсего прикидывал, как я мог посадить аккумулятор. Есть только одно объяснение. Генератор прекращает подачу тока, но не отключается. Тогда двигатель работает на аккумуляторе, который, конечно, садится. Это могло произойти сразу же после взлета. Не знаю. Дэнни должен найти либо замыкание, либо пробой на массу, или что-нибудь еще. Я пошел на третью, чтобы планировать вниз. Вот все, что я хотел сказать.

Он открыл дверь и вышел.

Едва подполковник Каррикер ушел, в другую дверь постучали.

Полагая, что это мистер Ботвиник, генерал Бил крикнул:

— Входите, входите!

Вошел мистер Ботвиник.

Вероятно, он плохо видел в полутьме. И, несомненно, больше всего его волновало, какое он производит впечатление. Мистер Ботвиник по привычке устремил свое тщедушное тело в центр комнаты, к столу генерала Била. Застыв на положенном от стола расстоянии, он отдал честь и только потом разглядел, что перед ним полковник Росс.

— Ради Бога, Ботти, что с вами? — спросил полковник Росс.

Несмотря на смущение, мистер Ботвиник быстро сориентировался. Он отсалютовал полулежащему в кресле генералу Билу и доложил:

— Прибыл под арест, сэр.

Первой мыслью удивленного, однако никак не ошеломленного полковника Росса было то, что мистер Ботвиник, который в конечном итоге принадлежал к числу людей с не очень устойчивой психикой, все-таки спятил. Генерал Бил подтянулся, вздрогнув, и сел ровнее. Генерал Николс вопрошающе посмотрел на него. Некоторое время все молчали, а полковник Росс прикидывал, что надо делать, пока не подоспеют санитары со смирительными рубашками.

Между тем мистер Ботвиник, будучи не вполне спокойным, явно не утратил самообладания и ясности мышления.

— У меня появилась возможность проверить кое-какие обстоятельства, сэр, — обратился он к генералу Билу, — и в их свете у меня нет иного выбора. Я виноват, сэр, но позвольте мне вначале объяснить ситуацию.

— Конечно, конечно! Что за ситуация? — Генерал Бил сел еще ровнее.

По настороженному вниманию генерала Николса полковник Росс понял, что, не знакомый с привычкой мистера Ботвиника резать правду-матку, он тоже решил, что бедняга тронулся. Генерал Николс вопросительно посмотрел на полковника Росса, и тот, сомневаясь, что его поймут, слегка пожал плечами.

Мистер Ботвиник принялся торопливо объяснять: сейчас он совершенно уверен — копии докладной записки по спасательному катеру на озере Лейледж, отправленной полковником Юлайном через канцелярию полковника Хилдебранда, в папках полковника Моубри нет. Он еще сомневался после своих поверхностных поисков; но теперь, когда подключилась миссис Спен и тоже ничего не нашла, он категорически утверждает, что копии там нет.

Нахмурившись, генерал Бил сказал:

— Но записка-то все-таки была. Полковник Хилдебранд показывал нам копию. Она была отправлена сегодня утром.

— Да, сэр, — отозвался мистер Ботвиник. — Полковник Моубри сообщил, что видел эту копию, и желает знать, почему ее ему не показали. — Мистер Ботвиник сделал паузу, словно ему было больно говорить. — Я полагаю, и сказал ему об этом по телефону, что мы могли и не получить докладную. Я был не прав. Мы с миссис Спен просмотрели журнал учета входящих документов. По нему выходит, что нечто подобное к нам поступало — документ зарегистрирован, проставлен адрес, однако содержание, как обычно, не указано, так как стоит номер папки. Я не сомневаюсь, что речь идет о пропавшей бумаге.

— Значит, вы полагаете, что все-таки получали докладную, так я понял? — спросил генерал Бил.

— Вынужден признать, — через силу проговорил мистер Ботвиник. Несмотря на искусственную прохладу в комнате, его лоб заблестел от пота, и полковник Росс это заметил. Напрягаясь всем своим тщедушным телом, мистер Ботвиник судорожно втянул в себя воздух. — Убедившись в том, что бумага к нам приходила, я продолжил расследование. Миссис Спен, хоть и не готова подтвердить это под присягой, почти уверена, что видела в сегодняшней почте какой-то документ, где речь шла о спасательном катере. Ей кажется, она его видела, когда просматривала корреспонденцию, которую зарегистрировала мисс Джеллиф, Она немедленно пригласила мисс Джеллиф, и та подтвердила, что помнит, как регистрировала докладную.

Генерал Бил взглянул на полковника Росса, и тот сказал:

— С этим ясно, Ботти. Помнит — не помнит, какая разница. Бумага зарегистрирована, значит, мы ее получили.

Не сводя глаз с генерала Била, мистер Ботвиник проговорил:

— Все это так, сэр. Я хотел проверить, запомнила ли мисс Джеллиф содержание. Она не может сказать точно. При регистрации документов у нее нет времени их читать, да это и не входит в ее обязанности. А вот миссис Спен их обычно читает. И вот что получается: сегодня утром она просмотрела часть корреспонденции, но не столь тщательно, как обычно…

— Хорошо, хорошо, — перебил его генерал Бил. — К чему вы клоните?

— Я буду максимально краток, сэр. Полковник Моубри был чрезвычайно занят сегодня утром. Он приказал принести почту сразу же после ее получения, чтобы тут же ее и разобрать, потому что позже времени могло не быть. Миссис Спен только взялась ее просматривать, когда полковник Моубри позвонил мне и велел принести…

— Все это понятно! — оборвал генерал Бил. — Непонятно, почему Дед так и не получил докладную. По этому поводу вы нам можете что-нибудь сказать?

— Да, сэр. Я все могу объяснить.

— Ну объясняйте же!

— Я уничтожил докладную, сэр.

— Вы… что?! — сказал генерал Бил.

— Я ее уничтожил, — стоически повторил мистер Ботвиник. — Если позволите, я поясню. Полковник Моубри потребовал почту. Я взял ее у миссис Спен, которая только что получила ее от мисс Джеллиф после регистрации. В этот момент прибыли генерал Николс, — мистер Ботвиник бросил на генерала Николса напряженный взгляд, — и генерал Бакстер. Полковник Моубри говорил по селектору, как я понял, с полковником Россом. Миссис Спен доложила полковнику Моубри о прибытии генерала Николса и генерала Бакстера, и он пригласил их в кабинет. Я решил, что почта в ближайшее время не понадобится, и оставил ее пока у себя. Потом почта понадобилась… Вы, должно быть, помните, сэр? — Мистер Ботвиник посмотрел на генерала Николса.

— Мы попросили полковника Моубри не отрываться от работы, и он послал за почтой. Я помню, как вы ее принесли.

— Да, сэр. — Размеренным, торжественным голосом мистер Ботвиник подготавливал слушателей к великому событию: сейчас он пожертвует собой, и, пусть развязка будет трагической, его драма заслуживает внимания.

Теперь, когда полковник Росс стал вспоминать, он понял, что в трудах своих праведных Ботти и раньше был склонен к драматизации происходящего… Генерал Бил начал недоуменно хмуриться; полковник Росс тоже глубокомысленно сдвинул брови.

Мистер Ботвиник продолжал:

— К несчастью, на моем столе были разложены секретные материалы — кое-какие бумаги и документы, больше ненужные и подлежащие уничтожению. Боюсь, что случилось то, чего и следовало ожидать. Забирая со стола почту полковника Моубри, я вполне мог оставить одну бумагу — докладную полковника Юлайна. А возвратившись, я, не глядя, собрал в кучу все приготовленные на сжигание бумаги, лично бросил их в печь и проследил, чтобы они сгорели. Мне нет прощения, сэр.

Поскольку генерал Бил хранил молчание, полковник Росс сказал тоном профессионального юриста:

— Давайте на этом немного остановимся, Ботти. Во-первых, вы же не утверждаете, что именно так все и произошло, вы только так думаете?

Не поворачиваясь спиной к генералу Билу, мистер Ботвиник исхитрился посмотреть на полковника Росса:

— Миссис Спен и я уверены, сэр, что докладной нет ни в папках, ни вообще в нашей канцелярии. Если она не уничтожена…

— Да, — прервал его полковник Росс, — мне ясно, почему вы считаете ее уничтоженной. Но я бы хотел пойти дальше. Давайте по порядку. Начнем с того, как вы получили почту полковника Моубри от миссис Спен. По записи мисс Джеллиф в журнале регистрации мы почти наверняка знаем, что докладная к нам пришла. И миссис Спен, хотя и не готова присягнуть, утверждает, что ее видела. Таким образом, прямых доказательств тому, что докладная была в кипе бумаг, полученных вами от миссис Спен, нет, но при обычном развитии событий ей больше негде было находиться. Согласны?

Мистер Ботвиник на мгновение замялся настороженно. Потом сказал:

— Да, сэр.

— Хорошо. Итак, у вас в руках кипа бумаг — почта для полковника Моубри. Вам помешали сразу же передать ее, и вы возвращаетесь к своему столу. На нем другая кипа бумаг — старые документы на уничтожение. Где они лежали? В каком месте на столе?

— Примерно в центре, сэр, — медленно проговорил мистер Ботвиник. — На бюваре. Я собирался унести эти материалы, когда полковник Моубри потребовал почту. Я привык лично уничтожать такие бумаги.

— Похвальная привычка, — сказал полковник Росс. — Итак, вы вернулись в кабинет с почтой, подошли к столу, в центре которого лежали приготовленные на уничтожение бумаги. На некоторое время вы положили почту на стол. Куда именно? На те бумаги?

— Боюсь, что да, сэр.

— Вы меня удивляете. С вашей стороны было бы естественно положить их отдельно. Увидев, что на столе уже лежат бумаги, вы должны были вспомнить, что это за бумаги и зачем они там. И элементарно позаботиться о том, чтобы документы в двух пачках не перепутались.

Мистер Ботвиник облизнул пересохшие губы.

— Я согласен с вами, полковник. Вынужден признать, что я этого не сделал. Я проявил небрежность, за которую…

— Давайте пойдем дальше, — прервал его полковник Росс. — Через несколько минут вам сообщают, что полковник Моубри требует почту. Потрудитесь вспомнить, чем вы были заняты в это время?

Мистер Ботвиник погрузился в тревожное молчание и наконец неуверенно произнес:

— Кажется, я говорил по телефону, сэр. Да, я как раз заканчивал разговор, когда полковник Моубри вызвал меня по селектору.

— Заканчивали разговор… — повторил полковник Росс. — Давайте представим это. Вы кладете трубку. Полковник Моубри обращается к вам по селектору. Вы берете почту — она лежит сверху на куче бумаг посреди стола. Возможно ли, чтобы вы случайно сгребли всю кучу и, не заметив этого, отнесли полковнику Моубри вместе с почтой?

— Думаю, — мистер Ботвиник говорил очень медленно, — я бы это заметил, сэр. Там набралось довольно значительное…

— Тогда вы отделили то, что посчитали почтой, от старых документов. Требовалась лишь верхняя часть кипы; так неужели вам не пришло в голову остановиться и посмотреть, не прихватили ли вы чего-нибудь не относящегося к почте или, наоборот, не оставили ли вы какую-либо ее часть?

Мистер Ботвиник густо покраснел, но ответил твердо:

— Я схватил бумаги в спешке, полковник. Мне не следовало так делать. Я обязан был тщательно все просмотреть.

— Как я понял, — заключил полковник Росс, — вы хотите убедить генерала Била, что готовы нести персональную ответственность за свою халатность, частично вызванную спешкой, в результате которой докладная записка полковника Юлайна не дошла до полковника Моубри и соответственно не были приняты надлежащие меры?

— Я вынужден признать свою вину, сэр.

— Полагаю, — полковник Росс обратился к генералу Билу, — нам не следует что-либо предпринимать по этому делу, пока не проинформирован полковник Моубри. Мне кажется, до этого времени мистер Ботвиник должен вернуться к своим обязанностям.

— Да, — согласился генерал Бил. — Надо переговорить с Дедом. Не будем горячиться.

— Прошу прощения за причиненное беспокойство, сэр, — заговорил мистер Ботвиник, — но, как только я понял, что произошло, я посчитал необходимым немедленно вас известить. Позвольте мне выйти. — С этими словами он попятился, направляясь к двери, и осторожно прикрыл ее за собой.

Генерал Бил встал. Подойдя к небольшому изящному шкафу у окна, он вытащил из кармана ключ и открыл верхнюю дверцу, за которой стояли бутылки и ряд стаканчиков.

— Давайте выпьем.

— Своевременное предложение, — сказал генерал Николс. — Замечательный тип, а, судья? — добавил он, с любопытством глядя на полковника Росса.

Выбрав бутылку, генерал Бил сказал:

— Вам этого, судья? С водой, конечно… Если хотите, я могу послать за льдом.

— Сойдет и без льда, — откликнулся полковник Росс. Глядя на генерала Николса, он добавил: — Да, мистер Ботвиник интересный человек, генерал. Можно сказать, что в некоторых довольно важных областях именно он командует административным отделом. Я удивлен его небрежностью. Он не из тех, кто допускает промахи и ошибки. Честно говоря, мне трудно представить, что он может сделать что-либо случайно. Тем не менее от случайностей никто не застрахован. Даже лучшие из нас.

— Это я вижу, — улыбнулся генерал Николс.

Посидев немного с лейтенантом Турк на балконе, Натаниел Хикс понял, что те качества, которые она приписывала лейтенанту Липпе во время беседы на штабеле у летного поля, на самом деле относились к ней самой. Но лейтенант Турк отличалась еще и ясностью сознания, ограждающей ее, по всей видимости, от недостойных поступков и даже мыслей, от чего лейтенант Липпа не была застрахована. Восхищаясь ею, Натаниел Хикс не мог избавиться от любопытства и чувства соперничества по отношению к человеку, который раньше был ее мужем. Кажется, она упоминала, что он доктор. И разве мало говорит тот факт, что Хикс не представлял, как можно найти малейший повод для развода с ней? Могло ли ей не понравиться его мнение, что присущие ей вкус и рассудительность должны были уберечь ее от брака со случайным человеком, с которым потом все равно придется разводиться? В наступивший момент теплой сердечной близости, когда выясняется, что у людей много общего и схожие взгляды, он едва не задал ей прямой вопрос. Еще мгновение, может быть, еще одна рюмка, и ничто не помешало бы ему попросить с грубоватой симпатией: «Расскажите мне о вашем браке, Аманда».

Но именно в этот момент она сказала:

— Боже милосердный! Восемь часов, а я здесь сижу, пью, сама не пользуюсь ванной и вас задерживаю. К тому же вы из-за меня останетесь без ужина. Нам ведь ничего не дадут, если мы спустимся после половины девятого.

Натаниел Хикс послушно встал, хотя и не испытывал в этом блаженном состоянии раскованности и духовного подъема ни малейшей нужды ни в ванне, ни в приеме пищи.

— Ужин я устрою, — заверил он. — Я тут знаю ходы. — Похоже, он снова принялся создавать образ ловкого, предприимчивого человека, пробивного и заботливого. — Не волнуйтесь. Как ни странно, ужин в номер здесь можно заказывать до девяти. Ресторан закрывается в полдевятого, и у них высвобождаются люди. Деликатесов нам не приготовят, но сандвичи с мясом есть всегда. Если вы не возражаете, я закажу.

— Нет! — воскликнула лейтенант Турк, но лишь в изъявлении восторга. — Надо же! Какая роскошь! Я и не думала, что такое возможно. Мы с Липпой иногда приносили еду и готовили себе в маленькой и грязной кухоньке, только чтобы не надевать опять форму и не идти вниз…

— Это все Дачмин, — сказал Натаниел Хикс. — Теперь я знаю кое-что об отелях и как здесь надо жить. Сидите спокойно. Я занесу вашу сумку в комнату Дона Эндрюса. Потом сбегаю вниз, гляну, что там есть у Ника перекусить. Когда я выйду, закройте за мной дверь. Иногда сюда забредают посторонние.

Он быстро прошел через гостиную и взял стоявшую у двери сумку. Потом зажег свет в комнате капитана Эндрюса. На спинке стула висело потертое темно-синее пальто и тонкое ситцевое поношенное платье. Это платье было на Кэтрин Эндрюс утром, когда их знакомили. Затем он обнаружил выцветшую розовую комбинацию, один чулок и старый, застиранный пояс, растянутый до размеров ее тела, который (Натаниел Хикс вспомнил слова Дона) она не смогла снять самостоятельно. Все эти детали туалета лежали на полу у кровати. То, что они там остались, красноречиво говорило о состоянии Дона, когда он приходил днем за вещами Кэтрин.

Натаниел Хикс поднял комбинацию, пояс, чулок и еще один чулок, который нашел под кроватью, выдвинул ящик комода и запихнул все туда, к рубашкам Дона. Потом взял старое пальто и поношенное платье, чтобы повесить их на вешалки в гардеробе, и в этот момент увидел в дверях лейтенанта Турк.

— Вы не удивляйтесь, — сказал он. — Это вещи жены Дона. Он был не в состоянии навести порядок. Для него это сильный удар.

— Как она себя чувствует?

— Ее еле откачали, — мрачно произнес Хикс, снова ощущая сострадание и то сладкое, болезненное состояние, в котором он находился, сидя с Доном в приемном покое. — Она была в коме, когда ее забирали в госпиталь. Надеюсь, сейчас ей лучше. Как я понял, с ней случился острый приступ диабета, да такой, что не дай Бог никому. Дон страшно расстроен. Он ужасно к ней привязан; и вообще, они очень милые люди.

— Это она? — Лейтенант Турк показала на фотографию.

— Неудачный снимок, — ответил Натаниел Хикс. — Ну вот. Кажется, теперь все в порядке. Ванная — там, свет горит. У вас целых полчаса.

Взглянув на него, она слабо покраснела.

— Я, собственно, пришла сказать, что, если вы любезно разрешили мне воспользоваться вашей ванной, из этого вовсе не следует, что теперь вам надо куда-нибудь уходить. То есть я считаю, что приличия будут соблюдены, если вы просто посидите на балконе, может быть, пропустите еще рюмочку. А насчет еды можно и позвонить. Собственно, так вы и хотели сделать с самого начала.

Оценив изящество, с каким она балансировала между уверенностью и смущением, Натаниел Хикс сказал:

— По-моему, я был несколько зануден.

— Нисколько. Нет ничего важнее воспитанности и доброго участия. Мне вообще все это напоминает книжки Мориса Хьюлетта. И в кинофильмах любят обыгрывать такие ситуации. Знаете, героиня-девственница, не снимая даже шляпки, укладывается в единственную кровать в уединенной хижине, после чего на экране обязательно появляется герой, коротающий ночь с поднятым воротником на ступеньках крыльца. Я не хочу причинять вам больше неудобств, чем это необходимо. И мне так будет гораздо спокойнее.

Позвонив в ресторан, Натаниел Хикс вернулся на балкон. Плеснув себе в бокал, он устроился в плетеном кресле в углу, задумчиво глядя на озеро.

Наступил вечер, и по всему было видно, что вечер — субботний. Большинству военных постояльцев «Олеандровой башни» не надо было вставать рано утром. Долгая неделя кончилась; следующая начнется лишь в понедельник. Гостиничные шумы и обычные звуки с наступлением вечера чуть изменились — все было вроде как прежде, но и тембр, и громкость стали другими. От желудка волной поднималось тепло. Оно успокаивало нервы и усиливало (или это так казалось?) чувствительность. Натаниел Хикс впитывал в себя ощущения и наслаждался.

До него долетали звуки: приглушенные голоса с выходящих к озеру балконов, беззаботный смех сверху и снизу. Но и он сам, как понимал Натаниел Хикс, своим сугубо личным настроением окрашивает вечер в субботние тона, улавливает многозначительные особенности даже в звучании приемников. Вот томным голосом, каким-то образом напоминающим о блаженной возможности поваляться утром в постели, одинокая певица сетует на кого-то, кто заставил ее полюбить — о, против ее собственной воли. А мужской голос, решительный и резкий, подводит итог новостям дня, словно торопясь побыстрее разделаться с этим делом и тоже отдаться субботнему вечеру…

С нижнего балкона донесся взрыв хохота.

— Расскажи им еще тот, помнишь? — попросил кто-то, не переставая смеяться.

Другой голос охотно начал:

— Одна неудовлетворенная девица по имени Алиса…

В конце последовал новый взрыв смеха и еще кто-то сказал:

— Ну что, ребята, пошли? Если решили, то пора.

С темного озера долетел легкий ветерок. Слушая, как компания внизу расходится, Натаниел Хикс поднял свой бокал и со смущенной улыбкой выпил. Последний голос, капризно-самоуверенный и ребячливо-нетерпеливый, напомнил ему о лейтенанте Эдселле. И сразу же непроизвольно он погрузился в размышления о том, как проводит Эдселл ночь любви. Вот лейтенант Липпа сбрасывает юбку, потом рубашку, в чем мать родила (зачем ей ночная рубашка?) ложится и становится звеном в бесконечной армейской текучке: саркастические шуточки о военной службе, насмешки над дуростью, никчемностью и фальшивыми принципами генерала Била, полковника Моубри, полковника Росса, майора Уитни и вообще всего начальства. Между поцелуями бедная Липпа слушает аргументы в пользу равноправия черных, а объятия сопровождаются категорическим осуждением мира, построенного на личной наживе. И когда весьма быстро изольется и кончится случайная страсть, она, вне всякого сомнения, сможет подремать под скрупулезный отчет своего любовника о его дневных свершениях: о людях, которым он дал отпор, о людях, уничтоженных одним его словом, о людях, которых он заслуженно выставил на посмешище.

Натаниел Хикс созерцал эту гротескную картину с каким-то злобным удовольствием. И не потому, что считал ее единственно верной. Ведь был еще и другой Эдселл, совсем не похожий на того, которого он так хорошо знал. На самом деле сегодня днем, когда они с полковником Култардом были в кабинете полковника Росса, показной фасад дал трещину, и на мгновение за непроницаемой внешней оболочкой мелькнул совсем другой — неуверенный, обиженный и расстроенный Эдселл. Именно этого несчастного Эдселла лейтенант Липпа могла прижать к себе и нежно успокоить.

Прервав свои размышления, Натаниел Хикс прислушался: в прихожей открылась и закрылась дверь. Он вспомнил, что не заперся на задвижку, и при мысли о том, что кто-то забрел с предложением сыграть в покер, с раздражением поднялся. Выйдя через балконную дверь в освещенную гостиную, он с изумлением увидел капитана Эндрюса.

— Привет!

— А, это ты, Нат, привет! — повернулся к нему капитан Эндрюс. — Я думал, никого нет. Забыл здесь кое-что. Из моего барахла. Хотел взять бритву.

— Как Кэтрин?

— Боюсь, что неважно, — ответил капитан Эндрюс. — Они говорят, все в порядке, но мне кажется, что она очень больна. Ты знаешь, эта медсестра, что дежурила утром, такая молодчина! Хочу как-нибудь ее отблагодарить. Ее смена уже закончилась, а она еще там — сидит с Кэтрин. Меня, конечно, к ней не пускают.

Он снял очки и протер уставшие глаза.

— Послушай, Дон, не хочешь ли пропустить стаканчик? По-моему, тебе не помешает.

Капитан Эндрюс снова надел очки.

— Я, пожалуй, не буду, Нат. Потому что эта сестра, лейтенант Шекспир, ждет, когда я вернусь. А могла уйти уже час назад. Она мне расскажет, как Кэтрин. Я ведь не могу пройти в палату. Она хочет также показать меня ночной сестре, чтобы та знала, где меня искать. Там мне выделили койку в пустом крыле. Так что я лучше заберу все для бритья…

Он посмотрел на дверь ванной комнаты.

— Кларенс?

— Нет, — ответил Натаниел Хикс. — Собственно говоря, у нас сейчас гости. Лейтенант Турк из женской вспомогательной службы. Ты ее знаешь. В данный момент она принимает ванну.

По недоверчивому, ошеломленному взгляду капитана Эндрюса Натаниел Хикс мог догадаться, как тот оценил ситуацию. Примерно так же, может быть, немного возвышеннее он и сам оценивал ее вначале, сейчас же просто забыл об этом. Говоря, что все приличия будут соблюдены, лейтенант Турк, видно, не учла вариант с неожиданным посетителем.

Хикс тоже об этом не подумал и, объясняя капитану Эндрюсу, кто там в ванной и почему, даже не допускал мысли о возможно неверном истолковании своих слов. В какой-то мере это свидетельствовало о его наивности, но, к сожалению, только с точки зрения самого Хикса. Он попал в классическую комедийную ситуацию: невинный человек поражается тому, что все вокруг свидетельствует о его вине, а попытки объясниться ведут лишь к дальнейшему непониманию. Лишь он один может пролить истинный свет на это дело, зная, с чего все началось, но кто, скажите на милость, в данных обстоятельствах ему поверит?!

Не найдя, что ответить, капитан Эндрюс промолвил «О!» и в смущении отвернулся от Натаниела Хикса.

Хотя все это было, конечно, нелепо и забавно, Хикс с раздражением почувствовал, как заливается краской.

— Она заказывала номер на выходные, но заказ сорвался… — начал было он, но замолчал, представив, сколь сложным и подробным должно быть объяснение, о скольких взаимосвязанных фактах ему придется рассказать, чтобы получился хоть какой-нибудь смысл. Комедия пошла своим ходом. Теперь, что бы он ни сказал, это будет всего-навсего его версия. Поступки говорили сами за себя, причем убедительнее слов. Живущие в этом мире, если только они не вчера появились на свет, не раз слышали подобное (в том числе и бесхитростный капитан Эндрюс). Мужчина и женщина уединяются таким образом только с одной целью, и правильность подобного предположения отнюдь не уменьшается оттого, что женщина в данный момент находится в ванной комнате без одежды. (Объяснения мужчины можно опустить.)

Подчеркнуто спокойным голосом Натаниел Хикс сказал:

— Боюсь, она оставила свои вещи в твоей комнате. Я думал, тебя не будет… Я думал, она примет ванну и переоденется. Потом мы хотели немного перекусить — ужин я уже заказал, — и я бы ее проводил.

Все это было сказано напрасно. Естественно, он был уверен, что Эндрюса не будет; вполне понятно, что после ванны они поужинают и он ее проводит. Свежо предание!.. Натаниел Хикс рассмеялся.

— Дон, не волнуйся, ты ничему не помешал. У меня нет никаких видов на лейтенанта Турк, и она не собиралась проводить со мной ночь. Она моется в нашей ванной потому, что у них там нет ванных комнат. Она каждую неделю приезжает сюда с подругой с единственной целью принять ванну. Я заметил ее на автобусной остановке и подвез.

Многое оставалось недосказанным, но ситуация требовала простоты и краткости.

— Произошла путаница, — продолжал он, — и номер им не оставили. Когда она мне это рассказала, я подумал: почему бы не предложить ей по крайней мере нашу ванну? Кстати, давай-ка лучше все-таки пройдем на балкон и выпьем. Она вот-вот закончит. А поскольку она уверена, что я на балконе и весь номер в ее распоряжении, получится неловко, если мы вдруг ее здесь встретим.

Натаниел Хикс видел, что капитан Эндрюс честно и добросовестно пытается проглотить эту в общем-то правдоподобную историю. Он хотел, и у него получилось!

— Господи, Нат, я тут так нашумел… Надеюсь, ты не подумал, будто я решил… — Смутившись, он не закончил явную ложь. Вместе этого он сказал: — Да в любом случае, какое мне дело? Я, конечно, нахал, что заставил тебя оправдываться. То есть даже предположив… Ну ладно, нам действительно лучше здесь не торчать. Только мне пора. Собственно, я могу обойтись… Да, надо бежать вниз, хочу отправить несколько телеграмм.

Натаниел Хикс поднял руку:

— По-моему, она нас услышала. — Он подошел к ванной, из-за двери которой доносился голос лейтенанта Турк: «Нат?»

— Все в порядке! — крикнул он в ответ. — Дон Эндрюс заглянул за своими вещами. Через минуту можете выходить, мы будем на балконе.

— Нет, Нат, это лишнее, — вновь запротестовал капитан Эндрюс. — Собственно говоря, у меня есть другая бритва, лежит в верхнем ящике. Как ты думаешь, может, я пройду — ну, раз уж она знает, что мы здесь?.. Это займет всего минуту… — Он быстро открыл дверь в свою комнату.

Натаниел Хикс увидел на стуле открытую сумку лейтенанта Турк. На кровати были разложены чистое белье, форменная рубашка и юбка. Целомудренно отводя от них глаза, капитан Эндрюс прошел к туалетному столику.

— Нашел! — крикнул он. — Больше мне ничего не нужно. Прости, что я так бесцеремонно… Ты объяснишь лейтенанту Турк, почему я не мог подождать? Надеюсь, я не стеснил ее.

— Она очень разумная молодая девушка. Если ты постараешься не думать о ней плохо только потому, что ей нужна ванная, она будет весьма признательна.

— Господи, Нат! — Капитан Эндрюс открыл дверь. — Я вообще не вижу никакой причины… То есть… В конце концов, я знаю, что ты — это не Кларенс. И ты знаешь, что я это знаю. Все, пока!

— Надеюсь, у Кэтрин ночь пройдет хорошо, — сказал Натаниел Хикс.

В просторной, старинного образца ванной комнате на корзине для белья лейтенант Турк оставила флакон с ароматическими солями, отчего в воздухе держался стойкий запах лаванды. Других следов ее купания не осталось, и Натаниел Хикс отметил ее аккуратность.

Дай Бог Кэтрин провести спокойную ночь!.. Стоя под душем, Натаниел Хикс ясно представил себе эту несчастную совместную вахту: Дона, снявшего на ночь только ботинки и беспокойно ворочающегося на матрасе в нежилом крыле госпиталя, и его жену — бледную, больную женщину, полуспящую, полуоглушенную наркотиком, не находящую места на подушке, в мольбе об избавлении от тошнотворных кошмаров своей болезни, каковых было множество, ибо их никогда не бывает мало.

Натаниел Хикс стал припоминать свой собственный больничный опыт, более, впрочем, подходящий Дону, чем Кэтрин. Он вспомнил, как несколько лет назад мучительно ждал, когда рожала Эмили. Ему казалось, что, обуреваемый предчувствиями, он представляет собой типичную мишень для шуток. Растрепанный, виноватого вида, взволнованный отец изводил занятой персонал бестолковыми вопросами и под конец, несмотря на их нечеловеческую выдержку, все-таки допек, недвусмысленно показав свою глубокую уверенность, что впервые на свет появляется ребенок, а никто здесь не готов к этому беспрецедентному случаю в силу расхлябанности, медлительности и, возможно, некомпетентности.

Намаявшиеся за день доктора, издерганные медсестры терпеливо объясняли ему и всем ему подобным молодым людям, которых можно встретить у любого роддома в любое время суток: женщины рожают уже давно, и, если при этом им надо кричать, значит, так оно устроено, и волноваться тут не из-за чего. Для того и рождаются на свет девочки — большинство из них в свое время, как бы трудно ни пришлось, пройдут через это вполне успешно. Более того, весьма вероятно, что очень скоро они забудут свои муки и придут опять, с новым большим животом, не менее важные, хотя, как и в предыдущий раз, полные жалоб, тревог и страха. Короче говоря, мужчина вы или женщина, мудрее с вашей стороны принимать происходящее без суеты, потому что уж чему быть, того не миновать. Если вы не умрете, таким образом решив для себя эту проблему, вы останетесь жить и решите ее по-другому — старея.

Натаниел Хикс выключил душ и вылез на коврик. Глядя на себя, мокрого и голого, в зеркало, он видел тот, второй способ в действии. Судя по весам, он не много набрал жира в свои тридцать восемь по сравнению с восемнадцатью, но тело приобрело какой-то грузный вид — так старый холст тяжело висит на старой раме. Рядом с некогда молодой линией подбородка просматривались припухлости и провисания — намеки на будущие складки старого лица. С другой стороны, Эмили, несмотря на насилие над ее телом, выразившееся в тугих и уродливых вздутиях при двух ее беременностях, а потом двух безжалостных, мучительных родах, не обнаруживала внешне никаких признаков старения.

Однако бессмысленно при данных обстоятельствах задерживаться дольше на случайно вызванном образе Эмили: Эмили в нижнем белье у туалетного столика, снимающая через голову ночную рубашку, или матовая и обнаженная на кровати.

Взяв полотенце, Натаниел Хикс несколько отвлекся. Вообще он воспринимал подобные мысли как что-то постороннее, касающееся его лишь косвенно; это были, скорее, даже не мысли, а ощущения, ибо в мысли они так и не оформлялись. Порой он изумлялся и сам себе не верил, что вот это — он и что он — здесь. Щипать себя было бессмысленно. Он и так чувствовал свое холодное, незамутненное бытие, безнадежное и беспомощное перед безжалостным временем, перед всеми ушедшими «вчера», перед жизнью, как она есть, и этой войной, которой нет конца, и невыносимой неизменностью ситуации, которая, казалось, была такой же не восемнадцать месяцев, а целых восемнадцать лет и из которой при таком раскладе ему никогда не вырваться.

Надевая халат, Натаниел Хикс вспомнил, как серьезно отреагировал капитан Уайли на его полушутливое замечание: мол, если анализ боя будет проводить это ничтожество Фоулсом, то война закончится раньше, чем в отделе учебных пособий соберутся писать руководство, не говоря уж о том, чтобы министерство обороны успело напечатать его, а хоть кто-либо из тех, для кого оно предназначено, — в это руководство заглянуть.

Капитан Уайли согласился с ним насчет полковника Фоулсома и высказал предположение, чтó именно надлежит сделать полковнику Фоулсому. А потом добавил: «Знаешь, Нат, я не волнуюсь, что война скоро кончится».

То есть совершенно серьезно капитан Уайли допустил, что Натаниел Хикс из-за этого волнуется, что он может в какой-то степени разделять иногда посещающие капитана Уайли маленькие и вполне реальные опасения о скором конце войны.

Не то чтобы капитан Уайли потерял сон от таких мыслей, но, совершая боевые вылеты с куском мела на классной доске в Орландо, он чувствовал, что многое теряет. У капитана Уайли не было курсантских иллюзий насчет боевых действий. Он вернулся домой сытым по горло: там тяжело, там опасно, там очень даже запросто могут убить — чего он, черт побери, вот уж совсем не хочет! Но, зная все минусы войны, он видел в ней для себя и плюсы.

Там, избавленные от всей здешней чепухи, они дрались.

Раскачиваясь с пятки на носок и время от времени сквернословя, капитан Уайли несколько косноязычно рассказывал молодым курсантам школы тактического мастерства, командирам звеньев и эскадрилий о воздушных боях.

Например, атакуя бомбардировщик, чтобы остаться в живых, следует прижаться к ублюдку как можно ближе, всадить в него все, что есть, обязательно убить его стрелка, иначе, когда самолеты разойдутся, тебя безнаказанно расстреляют фланговым огнем.

Говоря, капитан Уайли все более возбуждался, возможно видел ряды истребителей, знакомые лица, старых боевых друзей по эскадрилье. Вот они отрываются от полосы на скорости сто миль в час и летят как гром. Земля стремительно уходит вниз, ветер уступает путь. Скоро, скоро вражеский наблюдатель заметит крошечные точки в небе. И как бы ни был он тверд, опытен и уверен в себе, еще не рождался человек, у кого при виде такого не пересыхает во рту. Ожидать ему недолго. На систоле сердца истребители кажутся за целую милю, а на диастоле — они уже здесь.

Но и им нельзя терять ни секунды. За Бога и отечество, за летные оклады, за леденящую кровь игру со смертью, просто так, черт побери, в угаре боя и жажды убивать ни выжимают все до капли из своих несравненных моторов по две тысячи лошадей каждый. Наметанный глаз дает сигнал опытному мозгу — пора.

Прикосновение пальца, легкое, как крыло карающего ангела, — и из всех стволов рвется пламя смерти. А они летят за свинцовой грозой, рука об руку друг с другом, все глубже врезаясь в пробитую брешь, все глубже и глубже, друзья мои!

Мудро улыбаясь, капитан Уайли говорил:

— Только не думай, что фрицам не понадобится хорошая взбучка, Нат. Мы ведь еще и не начинали. Мы пока только не давали им вздуть себя. И еще, не забывай, — он казался бесстрастным и задумчивым, — они совершенствуются на своих истребителях; нам, по-моему, и до этого далеко.

Натаниел Хикс осторожно открыл дверь ванной и прошел в свою комнату. У капитана Уайли были основания для такого мнения, и, выслушивая их, Натаниел Хикс с внутренним смятением видел, что свой собственный расхолаживающий анализ хода войны капитан Уайли считал весьма оптимистическим.

— Видишь ли, Нат, мы слишком увлеклись бомбежками. В этом наша самая большая беда. В Орландо много болтают о стратегическом использовании авиации. Утверждают, что мы уничтожаем военный потенциал Германии. — Он с сомнением покачал головой. — Знаешь, что я думаю? Что наши большие, тяжелые друзья не причинили им серьезного ущерба. Немцы ничего не имеют против, что их уничтожают на лекциях в Орландо и в газетных отчетах. Наши прицельные бомбардировки — это самообман; нам дают их наносить. Мы тратим бомбы, мы тратим самолеты, мы тратим человеческие усилия — чего еще им желать? Как только это начнет беспокоить их всерьез, они отзовут пару крыльев истребителей из России и дадут Восьмой воздушной армии прикурить.

С мрачным видом Натаниел Хикс достал из комода эмблемки и прикрепил их к петлицам свежей рубашки.

Угрюмо, хотя достаточно легко и без страха, капитан Уайли говорил:

— Увидишь, что произойдет. Однажды утром мы начнем там операцию с тысячью бомбардировщиками, а назад вернутся только пятьсот — или четыреста, или еще меньше. Тогда придут в себя наши завзятые бомбометатели, и мы, спохватившись, сделаем то, с чего следовало начинать: обеспечим достаточное количество истребителей, чтобы накрыть все немецкие аэродромы и не дать подняться ни одной их машине. Нет, Нат, пока я не строю планов на возвращение домой. Даже когда все кончится в Европе, не забывай, нам еще выручать флот от япошек.

Натаниел Хикс не забывал. Затянув пояс и выровняв пряжку, он выключил свет и вышел в маленький коридор.

В дальнем углу гостиной лейтенант Турк просматривала журнал. Он заметил, что она несколько по-другому причесалась: этакие растрепанные локоны, пожалуй, только слишком аккуратно растрепанные. Она сидела с изяществом, скрестив стройные нога под опрятной свежей юбкой. Отложив журнал, она улыбнулась:

— Ну разве не здорово? Я чувствую себя такой свежей и чистой!

— И наверняка голодной, — добавил Натаниел Хикс. — По правде говоря, не хотелось бы вновь звонить на кухню. Они, конечно, все принесут — но не раньше, чем приготовят.

И хотя сам он был свеж и чист, он вдруг ощутил приступ мучительного и безутешного одиночества, бессмысленность своих слов и бессмысленность ожидания.

Почти с состраданием лейтенант Турк воскликнула:

— Бедняжка! Я вам доставила столько хлопот!

— Ни в коем случае, — ответил Натаниел Хикс. — Я размышлял о войне. Если бы не вы, я бы, наверное, застрелился. Как бы то ни было, давайте выпьем еще.

— Хорошо. Давайте, — согласилась лейтенант Турк.

XVII

По-прежнему сидя за столом генерала, полковник Росс потянулся и придвинул к себе по гладкой блестящей поверхности небрежно брошенную здесь шкатулку, где хранилась медаль генерала Била «За отличную службу». Он рассмотрел широкую белую ленту с голубыми полосками и красной каймой, вгляделся в бронзовый герб в темно-синем эмалевом кольце с золотыми буквами. Потом лениво перевернул медаль и стал изучать реверс, где были выбиты лента с надписью, знамена и оружие.

— Как бы то ни было, давайте еще выпьем, — сказал генерал Бил.

— Это настоящее шотландское виски, — откликнулся генерал Николс.

— Естественно, если иметь в виду, от кого я его получил. Но у них там принято воздерживаться, все приходится делать секретно. Один ящик я отвез бедолаге Вуди. Не думаю, что даже он способен был столько выпить с четверга. Интересно, кто унаследует то, что осталось?

— Любопытный вопрос, — серьезно произнес генерал Николс. — Полагаю, это можно назвать личным имуществом. Олли сможет кое о чем догадаться. Еще бы! Оставить в целости и сохранности несколько полных бутылок — нет, Вуди явно был не в себе.

Генерал Бил встал и подошел к шкафчику, держа в руках свой бокал и бокал генерала Николса.

— Что вы, бессердечный, можете знать о Вуди?

— Нюд, — сказал генерал Николс, — на живого или на мертвого я на него не куплюсь. Давайте будем считать, что он пережил свою полезность, если вообще когда-либо был полезен. Давайте погрузим его на корабль и отправим на Арлингтонское кладбище, а там с почестями предадим земле.

— Не пойму, зачем мертвому почетный караул? Еще одна чертовски глупая церемония. Что скажете, судья?

— Это нужно не мертвому, — начал полковник Росс не без напыщенности, — это нужно нам. Церемонии нужны живым. Почетный караул или, как его сейчас называют, траурный эскорт — это принятое выражение скорби о кончине, благодарность за добросовестную службу, а если не добросовестную, то безвредную или на крайний случай просто долгую. Когда вы доживете до моих лет, вы осознаете, что это дает. Не покойнику — нам. Не много, но кое-что. То, что люди могут увидеть.

— Здорово, судья! — засмеялся генерал Бил. — Только я хотел спросить, что вы скажете насчет еще одной рюмки?

— Спасибо, — ответил полковник Росс.

Заметив, как он крутит медаль, генерал Бил произнес:

— Только не испачкайте ленту. Они еще могут потребовать свой дар назад.

— По-моему, их выдают навсегда, — сказал генерал Николс. — Как говорит судья, для воодушевления зрителей. Или вы хотите, чтобы сразу же после приказа о награждении ее цепляли вам на мундир, чтобы все знали наверняка, что она ваша? Дед собирался устроить в клубе настоящее торжество.

— Ерунда, — добродушно бросил генерал Бил.

На столе перед полковником Россом загорелась лампочка. Он отложил медаль и поднял трубку:

— Кабинет генерала Била. Полковник Росс.

В дверь постучали, и вошел подполковник Каррикер. Подойдя к генералу Билу, он бросил на стол две пачки сигарет.

— Ты что, заблудился? — спросил генерал Бил.

— В ближайшем автомате сигарет нет, — ответил Бенни. Потом отошел к стене и присел на стул.

— Выпить хочешь?

— Нет, не хочу.

— Что так, Бенни? — Генерал Бил пристально посмотрел на него. — Не идет после вчерашнего?

Бенни наблюдал за летающей вокруг его колена мухой. Подняв левую руку, он выдержал паузу, потом резким, точным движением поймал ее.

— Может быть, шеф, — ответил он, бросая раздавленную муху на пол.

На лице генерала Била мелькнула слабая улыбка.

— Хочешь, еще найду дело?

— Конечно! — кивнул Бенни.

Генерал Бил посмотрел на полковника Росса, откинувшегося с трубкой на спинку кресла.

— Можно взять вашу машину, судья? — Тот махнул рукой, и генерал Бил продолжил: — Значит, бери машину полковника Росса и поезжай к ангару два; посмотри, как там Дэнни и что думает о готовности к отлету пилот генерала Николса. И запроси метеослужбу, есть ли какие-либо перемены на севере… Вы когда хотите вылететь, Джо-Джо?

— До полуночи, если получится, — ответил генерал Николс. — Похоже, нас ждут. Как я понял из газет, Черчилль в Белом доме. Может быть, завтра понадобится Старик.

— Он работает по воскресеньям? — спросил генерал Бил.

— Только тогда мы и работаем по-настоящему.

— Это так необходимо?

— Они следят, чтобы он отдыхал — иногда. Я улечу, как только будет готов самолет. Сам хочу немного полетать — особенно ночью, по приборам.

— Хорошо, — сказал полковник Росс в трубку. — Я вам перезвоню.

— Кто это был, судья? — спросил генерал Бил.

— Юлайн.

— Они получили зенитные прожекторы?

— Да.

— Как у них дела?

— Они достигли дна, — пожал плечами полковник Росс. — Глубина около двухсот футов.

Генерал Бил кивнул и обратился к подполковнику Каррикеру:

— А потом поезжай домой, Бенни. Здесь делать нечего. Тебе следует выспаться. — Окинув его строгим взглядом, добавил мрачно: — Завтра быть здесь в одиннадцать. Я вызову этого лейтенанта, и ты скажешь ему все, что положено… А теперь постарайся усвоить. Лучше десять раз подумай, прежде чем решишься ударить кого-либо еще. Черт побери, расквасил ему нос! — Генерал все более распалялся. — И почему, чтоб тебе разорвало, ты не ударил белого? Заварил кашу! До Вашингтона вонь дошла! Могли начаться массовые беспорядки. Судья вот уже два дня рвет сердце, пытаясь хоть как-то уладить дело. В следующий раз получишь на всю катушку. Понял?

— Понял, — ответил подполковник Каррикер.

— Черта с два ты понял! — взорвался генерал Бил. — Я даже не услышал от тебя извинения. Я не про нос, с парнем будешь объясняться завтра. Я про вчерашний день. Полковник Моубри дважды посылал за тобой. Тебя нигде не могли найти. Если нечто подобное повторится… И еще. Черт знает что происходит на этой квартире. Не мешало бы прямо сейчас тебе кое в чем разобраться.

Подполковник Каррикер сказал:

— Мне жаль, что я заставил волноваться судью. Я никак не думал, что все так обернется. Я был не в себе. — Он мрачно уставился себе под ноги. — Вчера я напился. Устроил маленькую пирушку. Разберусь, шеф.

Он поднял руку, будто хотел щелкнуть пальцами, и беззвучно опустил ее:

— Разрешите идти?

— Хорошо, Бенни. Спокойной ночи.

Когда дверь закрылась, генерал Бил спросил:

— Как думаете, судья, подействует на него?

— Лучше, чем ничего, — пожал плечами полковник Росс.

— Все, этим ограничимся, — мягко сказал генерал Бил. — По-моему, на этот раз достаточно. Если он еще что-нибудь выкинет, тогда посмотрим. — Повернувшись к генералу Николсу, он добавил: — У него неприятности с женщиной. Она его преследует; но, так или иначе, пора завязывать. Даже Сэл об этом знает.

Он снова повернулся к полковнику Россу:

— Я знаю, что там глубоко. Но плевать мне на это! И меня не волнует, сколько потребуется времени. Важно, чтобы они нашли тела! Зачем вы хотите перезванивать?

— За этим, — ответил полковник Росс.

— Тогда звоните сейчас. И скажите, пусть не успокаиваются, пока не найдут.

— А если не найдут до конца недели — продолжать? А до конца месяца? Юлайн полагает, что на глубине двести футов на многое рассчитывать не приходится.

— Двести футов? — перебил генерал Бил. — Поднимают же подводные кабели с глубины в тысячи футов! Как им это удается?

— Я не знаю, — ответил полковник Росс. — Думаю, используют суда со специальным оборудованием. Может, и нам запросить что-нибудь подобное? У ВМС наверняка найдется… Пророем канал от побережья залива — миль сорок пять, не больше. Или поставим верфи на озере и сами построим нужное судно.

Генерал Николс крякнул от удивления.

Генерал Бил спокойно улыбнулся:

— Нет-нет. Ничего подобного мы пока предпринимать не будем, судья. У них есть прожекторы, есть лодки. Пусть осматривают дно всю ночь. Передайте Юлайну. Пока будем пытаться найти этим способом.

— Этим способом не получится, — возразил полковник Росс. — Но решать вам.

— В этом вы правы, черт побери, — сказал генерал Бил. — Им придется доказать мне, что так найти невозможно, а не просто заявить об этом. Кстати, что там с информационным сообщением?

— Я поручил капитану Коллинзу подготовить проект. Кажется, он ожидает в приемной.

— Пусть войдет. Лучше мы напишем что-нибудь, прежде чем это за нас сделает наш друг Арт Буллен. То-то прославимся! И, кстати, расскажите Джо-Джо о человеке Хэла, Хиксе. Ну, обо всей этой задумке. Интересно, что скажет Джо-Джо.

— Настоящая женщина, — лейтенант Турк широко раскрыла глаза, — не самое лучшее и добродетельное создание с точки зрения человеческой природы, но у нее есть преимущество перед мужчиной. Не мудрено, что яблоко съела именно Ева. У нее не было моральных запретов. Женщина просто знает, что, если ей чего-нибудь по-настоящему хочется, уже по этой простой причине ее желание законно — и неважно, хорошо оно или дурно с точки зрения этики. Это мое больное место. Неудобств оттого, что я женщина, мне хватает, а вот преимуществ, какими бы они ни были, у меня нет. Не то чтобы меня что-то останавливает или мешает; просто в ситуациях, когда любая женщина откровенно и незамысловато жаждет, у меня все испорчено ужасным и вовсе не женским подозрением, что я делаю нечто унизительное. Воспоминания, черт бы их взял!

Натаниел Хикс, улыбаясь, рассматривал собеседницу. Ей очень шла новая прическа — хаос коротких завитков вверху, плавно переходящих в ухоженные локоны по бокам. За аккуратно накрашенными губами открывался ровный ряд зубов. Искренние глаза сохраняли печальное выражение, даже когда она говорила о чем-нибудь забавном.

— По-моему, я немного опьянела, — улыбнулась она. — Даже не знаю, как так могло получиться. Мы говорили о Мортимере Макинтайре-младшем и о трогательном жесте с жареным цыпленком.

— Теперь я жалею, что не оставил цыпленка себе. — Натаниел Хикс посмотрел на поднос с грязными тарелками. — Наверняка он был очень вкусный. Мне кажется, я вас плохо угощаю. На редкость сухие бутерброды. Надо запивать их бурбоном — тоже, в конце концов, еда.

— Нет, нет, все отлично, — заверила лейтенант Турк. — Только мне, пожалуй, хватит. Я, конечно, не забыла свои проблемы, но по крайней мере они меня сейчас не волнуют. И это хорошо. Однако еще чуть-чуть, и будет перебор. Или… уже? Признайтесь!

— Нет, — сказал Натаниел Хикс. — Я как раз любуюсь, какая вы… собранная.

И хотя слово «собранная» очень ей подходило, он вдруг понял, что есть другие слова, которые сейчас просто не шли ему в голову. Тонкая шерсть выглаженной форменной одежды придавала девушке особую прелесть чистоты и опрятности. Это был эстетически безупречный отказ от роскоши, увенчанный тем, что с успехом заменяет любые украшения, — строгими золотыми лейтенантскими нашивками и классическим профилем Афины Паллады, отлитым из простого металла.

— Приятно слышать. Мама как-то сказала, что лучше быть очень чистой, чем очень хорошенькой. Не знаю, как вообще, но я убеждена, что девочек надо с детства приучать по одежке протягивать ножки.

Эта в общем-то безобидная, но затасканная фраза в устах любого другого человека воспринималась бы как самоуничижение или напрашивание на комплимент. Но у нее она прозвучала так, что Натаниела Хикса захлестнула волна теплого и доброго чувства и ему захотелось сказать этой девушке самые дорогие слова, о которых не просят, но которых всегда так ждут.

Она сохранила всю свежесть и чистоту после принятой ванны, но чувствовалось, что чистота и строгость присущи ей органически: этого состояния нельзя добиться, просто начисто отмыв кожу. За этой опрятностью Натаниел Хикс видел безустанную работу воли, заставляющую человека при любых обстоятельствах сохранять внутреннюю чистоту. Вчера, в невыносимо жаркий полдень, она произнесла несколько театрально: «Ливийский воздух полон зноя…» Сейчас он понял, это была защита — ирония. Ирония, если можно так выразиться, обоюдоострая, направленная в обе стороны. Пусть она пропахла потом, но она цитирует Мильтона; да, она цитирует Мильтона, но ведь она пропахла потом. Она осталась такой же и после того, как ее вырвало в любезно предложенный сержантом Пеллерино бумажный пакет, когда она, смущенная, стояла на подгибающихся ногах у трапа.

— Я думаю, ваша мама была бы очень вами довольна, — сказал Натаниел Хикс.

— Правда? Вы очень добры. Она мне говорила и другие вещи, которые я постаралась запомнить. Например, если вы хотите кому-нибудь до смерти надоесть, рассказывайте только о себе. Важное в моем случае предупреждение. Я всегда проявляю невероятную изобретательность, чтобы свернуть разговор на эту тему. Можно подумать, что я обожаю историю своей жизни. Но я, кажется, трезвею. Вы говорили о генерале Биле и проекте статьи для журнала.

— Нет, нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Позвольте объяснить в вашем стиле: это был пример моей изобретательности. Я вам демонстрировал, какой я достойный восхищения парень и какие у меня достойные восхищения принципы. Я ведь туда рвался, как лиса к винограду. Был готов обмануть, сблефовать — что угодно. Даже когда стало ясно, что винограда нет, я все еще подпрыгивал. Так тяжело было отказаться от возможности полететь на Север, чтобы там, пока не вернут, убивать время и тянуть из армии денежки. Но, пропрыгав весь день, я понял, что это бесполезно. Именно тогда я и попытался обратить ваше внимание на мои утонченные принципы и безошибочное умение отличать доброе от дурного. Знаете, на душе у меня словно стало легче…

— А разве не так? — вставила лейтенант Турк.

— Так. И сейчас легко. Но решение досталось мне с трудом, во всяком случае, медали моя совесть не заслуживает. Теперь я понимаю, что полковник Росс видел меня насквозь. Ушлый старик. Пока я самым недостойным образом расписывал все прелести проекта, он просто сидел и смотрел на меня, вовсе не собираясь поднимать эту тему еще раз с генералом Билом. Конечно, я рад, что ничего не получилось. Мне очень не хочется так выглядеть, особенно в глазах человека, подобного полковнику Россу.

— У меня просто талант ставить людей в неловкое положение, — сказала лейтенант Турк. — Я говорю: «О, вы не подозреваете, какое я ничтожество!» И — и привожу примеры. Моему несчастному собеседнику ничего не остается, как в традициях восточного этикета сказать, что если уж речь зашла о ничтожествах, то мне далеко до него, и тоже поспешно привести пример. Так может продолжаться бесконечно, куплет — припев: вы вовсе не так уж и плохи — ах, это я так плоха… Ну все, достаточно. Я прекращаю пить ваше прекрасное вино, я наведу здесь порядок, и с глубокой признательностью за ваше радушие и понесенные расходы я сделаю, как мы говорили в детстве, так, чтобы меня искали.

— Нет-нет! — воскликнул Натаниел Хикс. — Это не наша посуда, здесь все принадлежит отелю, мы никогда ничего не моем, просто складываем тарелки в раковину, на радость тараканам. И вам еще рано домой. Лучше идемте на балкон, там вы устроетесь поудобнее, а я принесу еще выпить.

— Тогда вам, вероятно, придется выслушать историю моей жизни. Поверьте, вы этого не хотите, — вздохнула она. — Я уже приводила из нее несколько отрывков, в самолете, в четверг, помните? По мере развития история становится все более жалобной и все менее интересной. Должно быть, вы решили, что дальше некуда, но это так. Было бы неблагодарно с моей стороны так ответить на вашу доброту. Поэтому я сейчас поеду домой, если, конечно, это можно назвать домом.

— Нет, не надо, — опять повторил Натаниел Хикс. Он видел на ее лице признаки напряжения и тревоги; в слабой улыбке таилась боль, в глазах — смятение, словно она оказалась в бедственном положении выбора, да и сам выбор был выбором очередной беды. — Послушайте, — сказал Натаниел Хикс, — мне кажется, это прекрасная возможность облегчить душу. — По-моему, у вас масса совершенно ненужных предубеждений. Давайте просто сядем и разберемся в вашей истории. — Он посмотрел на нее очень серьезно. — Расскажите о вашем замужестве, Аманда. Не надо все держать при себе.

Она по-прежнему смотрела на него, и взгляд ее не дрогнул, но в глубине глаз промелькнула черная тень, а щеки порозовели.

— Нет, вы не поняли! — воскликнул Натаниел Хикс. — Я, может, и не гожусь вам в отцы, однако все же значительно старше… — И на самом деле он не мог отделаться от мысли, что годится ей в отцы. Он крепко, по-родительски похлопал ее по плечу: — Ну-ну, не краснеть. Вот беда-то. Это совсем ни к чему. Я и так знаю о вас больше, чем вы думаете. И как бы там оно у вас ни складывалось, вам краснеть не из-за чего.

— Еще одно обстоятельство, — сказала лейтенант Турк. — Мне опасно говорить добрые слова. Я так в них нуждаюсь, что сразу же принимаю близко к сердцу, и они непозволительно на меня действуют. Видите?

Она окончательно залилась краской, глаза наполнились слезами и заблестели.

— Вижу. — Натаниел Хикс был до глубины души потрясен открывшимся ему изяществом смущения и гордостью стыда. — И это прекрасно.

— Я — мерзкая, можете поверить Липпе. Она знает меня лучше, чем кто-либо. — Лейтенант Турк облизнула губы и добавила: — Была раньше такая манера поведения — «первый выход молодой девушки». Думаю, и сейчас есть, потому что подходит юным женщинам, не успевшим свыкнуться со своей истинной натурой. Сентиментальные нюни на тему «девочка, какой ты меня представляешь» и «девочка, какой я себя знаю». Но вас я от этого избавлю; да, выхожу на балкон. Но прежде, если можно, я загляну в ванную… — Она помолчала. — Кажется, мне удалось сказать это так, будто я очень сожалею, что мне туда надо, правда? Так оно и есть, и это нехороший признак.

В крохотной кухоньке Натаниел Хикс соскреб с тарелок остатки пищи, сложил их в бумажный пакет и выкинул в мусоропровод, потом поставил посуду в раковину. Он провозился дольше, чем было нужно, ожидая, пока выйдет лейтенант Турк. Если уж она сожалеет, что ей туда надо, то, безусловно, предпочла бы, чтобы ее не видели оттуда выходящей.

Натаниел Хикс вдруг обнаружил, что чувствует себя несравненно лучше. Безысходное отчаяние, охватившее его под душем, отступило, и он понял, как важно думать о ком-то другом.

— Я теперь знаю, о человеке можно судить по глазам, — сказала лейтенант Турк. — Они обычно широко раскрыты и слегка… с поволокой, вот, правильно. Такой любопытный и подчеркнуто мягкий взгляд, если я понятно выражаюсь. Можно сказать, глаза застенчивые, но голодные. Тогда я не разбиралась. Но все равно, в случившемся виновата я сама.

С озера долетел нежный порыв почти прохладного ветерка. Лейтенант Турк поежилась в кресле, подняла бокал, поблескивающий слабым отраженным светом из гостиной, и пригубила.

— Видите, как долго… — сказала она. — Вы действительно хотите слушать дальше? Уже, должно быть, ясно, что дело тут заключалось в неверной оценке. Старая как мир ошибка. Человек нехотя застилает себе постель — и тогда надо в нее ложиться, а он все жалуется, жалуется… Единственно возможный ответ — следовало быть немножко умнее.

Натаниел Хикс загасил сигарету в пепельнице на подлокотнике кресла.

— Я все-таки не вижу, в чем тут ваша вина, Аманда.

— Я вам помогу. Понимаете, Малькольм, в общем-то, не хотел на мне жениться. Это я хотела выйти за него замуж. Все было чрезвычайно сложно и запутанно. Мои чувства, его чувства, моя ситуация, его ситуация… Ну, во-первых, моя ситуация. Я ведь пыталась получить заочно медицинский диплом; это невозможно — уж во всяком случае, для меня, но думаю, что и для всех. Я тогда работала помощником библиотекаря в медицинском институте, с двух до десяти вечера. По утрам могла посещать лекции, да и на работе была не сильно загружена. Тем не менее все оказалось нереально. В любой школе хватает проблем, даже когда учеба основное дело и ты имеешь к ней склонность.

— Согласен, — сказал Натаниел Хикс.

— Да, а мне приходилось зарабатывать себе на хлеб, и к медицине настоящей склонности не было. Просто взбрела в голову дурь, когда я устроилась в эту библиотеку. Ну а приняв решение, я сделалась упрямой, чертовски упрямой. Медицина тут ни при чем. Что меня привлекало — так это быть доктором, облегчать страдания человека. При этом вызывать священный ужас и изумленное почтение. — Она рассмеялась. — Я себе представляла нечто подобное: раздается встревоженный, испуганный голос: «Доктора! Есть ли здесь доктор?» Нет ответа. Тогда медленно выхожу я: «Да, я врач». Все происходит словно на сцене, и, я уверена, проворный осветитель наводит на меня юпитер. Следует изумленный шепот, кто-то выдыхает: «Ведь это девушка!» Здесь кульминация; а через несколько торжественных минут я появляюсь снова, измученная, но спокойная: «Он будет жить».

— Аманда, — произнес Натаниел Хикс, — вы когда-нибудь смеетесь над кем-нибудь, кроме себя?

— Тушé, — сказала лейтенант Турк. — Может, боюсь? О себе шутить просто. Главное — успеть первой. Но я, кажется, уклонилась от темы. Так вот, учебу я не потянула, несмотря ни на упрямство, ни на мечты. Это было слишком тяжело. Декан, должно быть, просто спятил, разрешив мне попытаться. Я уже проработала полкурса анатомии — самого легкого для большинства студентов предмета, — когда поняла: экзамена мне не сдать. Не думаю, что была тогда столь расчетлива, чтобы что-то планировать, но выход из положения я искала. Вот тогда и появился Малькольм, хотя он об этом не знал, да и я, наверно, тоже. Я обманула его.

— Не думаю, чтобы вы кого-нибудь обманули, — сказал Натаниел Хикс.

Сама по себе ситуация, взятая объективно, а не так, как унизительно представила ее лейтенант Турк, вызывала даже симпатию. Ни тогда, ни сейчас она не понимала, что ее решимость и ее усилия способны тронуть сердца многих людей. Безумный декан, например, хотя и мог посчитать ее план неосуществимым, вероятно, вполне резонно полагал, что в мире бывают яркие личности. И если им дать хоть один шанс, они сделают невозможное. Вдруг эта худенькая фанатичная девушка — одна из них? Так почему бы не принять ее в институт и не посмотреть, что получится?

— Нет, я все-таки обманула Мала, — горько вздохнула лейтенант Турк. Она молча и грустно о чем-то вспоминала в темноте. — Понимаете, он считал, что хорошо меня знает. Он учился на третьем курсе и очень много работал в библиотеке. Друзей у него не было; его вообще не любили. Многие взяли привычку звать его Ужасный Турок. Узнаете грубый и несмешной институтский юмор? Здесь было два смысла — буквальный, то есть его просто считали ужасным, и второй — намек на известные истории о противоестественной половой жизни оттоманских турок. Вам, наверное, очень скучно?

— Ну перестаньте же так говорить, — мягко укорил ее Натаниел Хикс.

— Хорошо, не буду. В любом случае уже поздно, правда? Я знала, как непопулярен Мал. У меня со многими парнями были дружеские отношения, они любили задержаться у моего стола и поболтать. Девушки-студентки, а им всегда нелегко, тоже доброжелательно меня приняли, а некоторые даже по очереди со мной занимались. Только так я и смогла достичь своих скромных результатов. Мне казалось, я знаю, почему они не любили Мала. Я думала, это потому, что он был слишком хорошо воспитан, любил книги и музыку. В институте мало кто мог похвастаться хорошими манерами.

Она откинулась в кресле.

— Вы когда-нибудь обращали на это внимание? Конечно, два-три исключения припомнить можно, не сомневаюсь, но по большому счету очень трудно найти доктора с хорошими манерами. Или со вкусом. Может быть, они так заняты своей медициной, что об остальном просто забывают. И ни на что другое у них не остается ни времени, ни энергии.

— Никогда не думал об этом, — признался Натаниел Хикс. — Но вы снова отклонились от темы.

— Да, — согласилась лейтенант Турк. — Так вот, Мал мне по-настоящему нравился, и, думаю, я тоже ему очень нравилась. Нам бы на этом остановиться, но куда там!.. Мне ведь тогда приходилось несладко, — она вздохнула. — Весьма забавно, как иногда, инстинктивно о чем-то догадываясь и даже получая тому косвенные подтверждения, человек упорно не желает ничего знать. Когда ребята проведали, что их мисс Смит собирается выходить замуж (И за кого бы вы думали? Господи Боже! За Ужасного Турка!), они, по всей видимости, выбрали из своих рядов представителя, чтобы он объяснил мне, почему этого делать нельзя. И он объяснил мне с той степенью откровенности, которую посчитал допустимой. «Конечно, меня это не касается, но…» — и все такое. Он был честным парнем, и ему приходилось нелегко, потому что говорить-то ему было особенно нечего, не хватало фактов. Конечно, я поняла, что он имел в виду. Я обо всем этом не раз читала. Проблема современной этики. Я могла вести на эту тему ученые беседы с примерами и клиническими подробностями из историй болезни. Как бы то ни было, с этим парнем мы пообедали, и он по-братски меня предостерег; я вообще располагаю людей к задушевным разговорам. Он даже успел мне понравиться, но он был неотесан; и это объяснило все, что я желала себе объяснить.

Натаниел Хикс задумчиво допил свой бокал и проницательно заметил:

— Послушайте, Аманда, а нет ли здесь наложения более поздних фактов? Вы же сами сказали, что у ребят не было никаких доказательств. Может быть, они по другим причинам не хотели, чтобы он…

— А! — прервала его лейтенант Турк. — Говорю вам, я знала. Поймите, я должна была знать наверняка, иначе бы я его упустила. Он не интересовался женщинами. Он испытывал к ним отвращение. И, конечно, я очень искусно дала ему понять, что со мной он может об этом не беспокоиться, я фактически и не женщина. Я не хочу сказать, что все выдумала. Но, по нормальным меркам, я, вне всякого сомнения, была недостаточно сексуальной. Именно этим я ему и понравилась. Кроме того, он получал все преимущества формального и официального брака, а это для него было очень важно.

В темноте она поменяла положение ног и одернула юбку.

— Пожалуй, я излагаю чересчур хладнокровно. Да, я хотела выйти замуж, чтобы с честью уйти и не убиваться из-за врачебного диплома. Да, он хотел женитьбы, видя в ней своего рода защитную окраску. Он полагал, что не будет так бросаться в глаза, если станет постоянно жить с существом, которое может сойти за женщину. Но… — она замолчала. — Боюсь, это похоже на фарс, только по-другому мне не объяснить. Я все-таки хотела быть любимой; и Мал хотел быть любимым, бедняга. К слову сказать, он лучше меня сознавал, что ему надо.

Она резко отвернулась и посмотрела вдаль, где тускло блестело озеро.

— Разве бы я болтала так, если бы не выпила? Не довольно ли?

Тронутый ее рассказом, Натаниел Хикс ответил мягко и почти торжественно:

— Я хочу услышать все до конца, но вряд ли имею право настаивать.

— Господи! — Лейтенант Турк допила остатки вина. — Кажется, я хватила через край. Как обычно. Надо меньше поддаваться эмоциям. Любовь — это сложное женское представление. То, что женщины называют любовью, присуще только им. Это и ведет к непониманию. Поверьте, я знаю достаточно для своих лет, которых немало. Тем не менее поправьте меня, если я ошибаюсь. Полагаю, мужчина различает некоторые сходные между собой чувства, они не сливаются у него воедино. Так?

— Затрудняюсь ответить, — сказал Натаниел Хикс. — Но я бы не стал утверждать, что чувства мужчины примитивнее чувств женщины.

— Если взять все аспекты, то нет, — согласилась лейтенант Турк. — Однако у меня сложилось впечатление, что мужчины живут по принципу — всему свое время. Ну, знаете. Мужчина любит свою женщину утром, чувствуя к ней теплую дружескую привязанность; днем, когда ее нет, он любит, испытывая почтенное уважение к достоинствам ее характера; а ночью он любит, обуреваемый непреодолимым желанием как можно скорее вступить с ней в интимную близость. Все эти чувства женщину вполне устраивают; вскоре она понимает, что лучше все принимать так, как есть, иначе неизбежно пойдешь наперекор человеческой природе; а поскольку ее не изменить, то и ломать голову над этим не стоит. Женщина довольно успешно подстраивается под чувства мужчины, но я сомневаюсь, чтобы она была до конца счастлива, даже в самой благоприятной обстановке, ибо она не чувствует себя в безопасности. Господи, если б только все чувства, которые она пробуждает в мужчине, были явлены ей сразу!

— Так это видится женщине, — рассудительно сказал Натаниел Хикс. — В чисто практических целях пора назвать все своими именами. Я бы сказал так. Обычный мужчина в состоянии, как вы выразились, непреодолимого желания ни на мгновение не перестает испытывать к женщине чувства привязанности и уважения. Хотя, естественно, в такие минуты он может быть слишком увлечен своей непосредственной целью; но, если понимать правильно, это следует рассматривать как вполне приемлемый комплимент, разве нет?

— О да! — воскликнула лейтенант Турк. — Если понимать правильно! Я знала: это не должно казаться примитивным и грубым. Человеческие возможности и средства для выражения своих чувств более чем ограниченны. Я была готова, только немного нервничала. — Она подняла руку и провела ногтем большого пальца по зубам. — Нельзя же к этому всерьез относиться, как к доказательству твоей физической привлекательности, ведь так? Я понимаю, реакция всегда стереотипна и в той или иной степени заученна. Что касается комплимента, то человек имеет право либо принять его, либо оставить без внимания, правильно?

Смущенный Натаниел Хикс сказал:

— Нельзя так воспринимать. Эдак можно, знаете…

— И ничто, ничто не в силах помочь! — перебила она его. — Становится только хуже. Унижение непередаваемое, поверьте мне. Можно только уползти куда-то и там подохнуть от всех этих решительных намерений, мужественных попыток, собачьей настойчивости и даже временных, различной степени удач… — Она почти беззвучно заплакала.

— Аманда!

— Да! Я любезно опущу клинические подробности из истории болезни. Я, конечно, самый несчастный человек в мире; но он-то, он-то, бедняжка… Все мои воздушные мечты! Мои невыказанные чувства и нежный лепет, лепет, лепет!.. — Сдавленным голосом она произнесла: — «Соломенные клятвы и вера всех людей суть лишь обман, а есть одна лишь сила» — самая не к месту цитируемая строчка из всех когда-либо слышанных!

Она вдруг быстро встала.

— А сейчас я безоговорочно иду домой.

Прерывающимся от волнения голосом Натаниел Хикс воскликнул:

— Безоговорочно — нет! Сядьте. Я налью вам еще. Я вел себя как последний дурак. Я не имел права…

— Вы тут совершенно ни при чем, — сказала лейтенант Турк. Стоя, она продолжала плакать. — Думаете, это вы меня разговорили? Думаете, я этого не хотела, может быть, больше всего на свете? Я ничего не могла поделать. И сейчас не могу. Все, что я могу, — это уехать домой.

Натаниел Хикс тоже встал. Он увидел, как она дрожит, и опустил руку на ее плечо. Он хотел только успокоить ее, но прикосновение подействовало, как удар тока. Дрожание женских плеч под его рукой вызвало ответную дрожь, вспышку острого, резкого чувства, проявившего себя сразу и безошибочно.

— Аманда. Посмотри на меня.

— Я не виновата, Нат. Пустите меня. Вы должны… Немедленно, вам ясно?!

— Пожалуй, нет, — произнес Натаниел Хикс и обнял ее второй рукой. Она пошатнулась, сделала непроизвольный маленький шаг навстречу, и ее дрожащие стройные ноги прижались к его ногам. — Пожалуй, нет, — повторил он с трудом, словно ему мешал стук собственного сердца. Переведя дыхание, он сказал: — Ты не допускаешь мысли, что мне тебя просто жалко?

— Не знаю, — проговорила она сквозь зубы. — Нет, знаю. Знаю, что я — несчастная лгунья. И еще я знаю, что это бессовестно. Так? Видите, я все знаю?

Сжимая ее крепче, Натаниел Хикс сказал:

— Да перестань же ты думать обо всем, что знаешь! Попробуй просто…

Лейтенант Турк, до этого стоявшая с безвольно опущенными руками, вдруг обняла его и, застонав, стала биться лбом в его плечо.

— Не могу противиться… — с отчаянием выдохнула она.

— А зачем?

— Я знаю сотни причин. Тысячи. — Она поспешно подняла вверх уголки мокрых от слез губ. — Ах!

— Пойдем, — сказал Натаниел Хикс. Он чувствовал, что дрожит не меньше, чем она.

Она слабо сопротивлялась. Потом прошептала:

— Хорошо. Я согласна. Только вначале выключи свет.

— Можете включить свет, если вам темно, Коллинз, — сказал генерал Бил. — Выключатель у двери.

— Спасибо, сэр.

Лампы дневного света ярко осветили комнату. Поморгав и поправив очки, капитан Коллинз принялся читать вслух отпечатанный проект:

— Оканара, штат Флорида, четвертое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.

Командование Управления анализа боевых действий и потребностей армейской авиации сообщило сегодня, что в ходе широкомасштабной операции по учебной высадке десанта в приближенных к боевым условиям погибли семь десантников. — Капитан Коллинз произносил слова медленно и отчетливо. — Все погибшие были прикомандированы к одному из учебных аэродромов дивизии, где демонстрируются и отрабатываются новые способы ведения боя. По данным предварительного расследования, причиной несчастья послужила техническая неисправность самолета военно-транспортной авиации, вследствие которой десантирование частично прошло в стороне от запланированной зоны выброски. Имена погибших не называются. Ближайшие родственники будут извещены.

— Это все? — спросил генерал Бил.

— Да, сэр, — ответил капитан Коллинз.

— Вот что, — сказал генерал Бил, — судья, вызовите, пожалуйста, Ботти… Или нет, не надо. Лучше подготовьте проекты приказов. Приказы разослать сегодня же, в течение часа. Всему личному составу Управления анализа боевых действий армейской авиации обязательно надевать спасательные жилеты при выполнении любых заданий, связанных с полетами. Над водой или нет — не имеет значения. У вас есть копии вашего проекта? — обратился он к Коллинзу.

— Так точно, сэр, пять.

— Раздайте их нам. Прочитайте, судья. Прочитайте, Джо-Джо. По-моему, это черт знает что.

— Я не согласен, — сказал полковник Росс. — По-моему, тут все правильно. Капитан Коллинз — опытный журналист, и мы можем на него в этом вопросе положиться. Информации здесь достаточно, никто нас не упрекнет в том, что мы темним. В то же время нет ни одного лишнего слова. Официальное сообщение для прессы. Мистер Буллен из «Сан» напишет, конечно, побольше. В конце концов, несколько тысяч читателей его газеты были свидетелями происшедшего. Капитан Коллинз с ним беседовал.

— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что, как ни смотри, история страшная. Ради чего мы угробили семь человек? — Генерал Бил взглянул на капитана Коллинза. — Что говорит Буллен? Ему что-нибудь известно?

— По его словам, он слышал, что на погибших не было спасательных жилетов; и со спасательным катером тоже не все оказалось в порядке.

— Что вы ему сказали?

— Что, судя по всему, так оно и было, сэр.

Генерал Бил вскинул подбородок.

— Кто вас просил? А если все попадет в газету? Вы об этом подумали?

— Капитан Коллинз был уполномочен делать такие заявления, генерал, — вмешался полковник Росс. — Я попросил капитана по возможности уладить вопрос с Булленом. Мое личное мнение — никогда не надо говорить газетчикам, что факты не подтвердились, если они на самом деле имели место. Журналисты на это обижаются. Капитан Коллинз знает, что, если хочешь иметь с газетчиками нормальные отношения, им нельзя говорить даже слов «не знаю».

— Чего мы можем ожидать от Буллена? Что он нас всех распишет?

— Я так не считаю, генерал, — возразил капитан Коллинз. — Буллен просил передать вам искренние соболезнования от него самого и от всей Оканары, города и графства, а также глубокое сожаление, что этот трагический случай омрачил столь радостное событие. Он сказал, сэр, что лично будет писать статью для «Сан», основываясь только на том, что мы посчитаем нужным предать гласности. И я уверен, там не будет ничего из того, что мы не захотим обнародовать. Я хочу сказать — это его газета, и он решает, что выйдет в свет. Думаю, мы можем на него положиться.

— Ну, это уже кое-что, — согласился генерал Бил. — Скажите ему, мы ценим такое отношение.

— Да, скажите, — подтвердил полковник Росс. — Вы для этого немало постарались.

Генерал Бил снова нахмурился:

— Кто-то должен был побеспокоиться о том, чтобы люди надели спасательные жилеты. Есть же карты! И по ним ясно видно, что рядом с зоной выброски находится озеро шириной в милю. Неужели надо много ума, чтобы все предусмотреть? Нам здесь нужны более толковые люди. И этот сломанный катер. Что там случилось с двигателями? Чего ради их потребовалось менять? Я не знаю, на какой срок они рассчитаны, но, стоя на приколе, эти двигатели должны служить вечно. Разве что их вообще ни разу не запускали и все проржавело. Я жду от Юлайна объяснений.

— Мне кажется, Нюд, прок от такого катера был бы только в том случае, — сказал генерал Николс, — если бы в момент выброски он дежурил на воде.

— Именно там ему и место! — вскипел генерал Бил. — Почему, черт побери, никто не хочет ни о чем думать? Юлайн обязан был предусмотреть и держать катер наготове! Еще один приказ, судья. Спасательный катер на озере Лейледж на период десантирования должен быть полностью укомплектован командой. Каждый день совершать контрольные выезды. Если возникнет необходимость поставить его на ремонт хоть на полчаса, то рядом должен стоять другой катер, такого же назначения. Это ясно?

— Да, — сказал полковник Росс. Он выдвинул ящик стола, достал стопку бланков с шапкой «АБДИП. Служба командующего» и, достав карандаш из кармана рубашки, принялся писать.

— Клянусь Богом, — продолжал генерал Бил, — я им здесь устрою! Вызвать на завтра Лестера из Танжерин-Сити. Пусть объяснит, как получилось, что его люди вылетели без спасательных жилетов. И гнать его в шею. Он обязан был подумать об этом.

— Полковник Лестер — прекрасный человек, — заметил полковник Росс.

— По-вашему, и Юлайн — прекрасный человек, не так ли? Я даже с вами согласен, хоть и не во всем. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них здесь остался после происшедшего. Надо избавляться от мертвого груза.

Прозвучал вызов селектора.

— Да, — ответил полковник Росс, нажав на клавишу.

Незнакомый голос, скорее всего одного из помощников мистера Ботвиника, глухо доложил:

— Полковник Моубри, сэр.

Генерал Бил кивнул, и полковник Росс сказал:

— Пусть войдет. — Потом он посмотрел на капитана Коллинза. — Думаю, будет неплохо, если вы сами все скажете Буллену.

— Слушаюсь, сэр, — ответил Коллинз.

— Вряд ли моя машина освободилась. Возьмите другую. Вы ужинали?

— Не беспокойтесь, сэр, все в порядке.

— Что ж, полагаю, пора вам привыкать, — засмеялся полковник Росс. — Я забыл вас предупредить, Коллинз, мы тут вообще не едим.

На седую голову полковника Моубри была лихо надета старая измятая фуражка с не совсем прямо пришпиленным орлом. Рукава на тонких волосатых стариковских руках были закатаны, на груди болтался новенький полевой бинокль. Широкий армейский ремень свисал под тяжестью кобуры с пистолетом 45-го калибра. Хотя все движения полковника Моубри, когда он входил в комнату и закрывал дверь, были нелепы и суетливы, развернуться ему удалось с щегольской удалью. Выразительными глазами на суровом лице гнома он уставился на генерала Била.

— Заскочил на минутку, Нюд. По дороге на озеро. Думаю, там все готово — или будет готово к моему приезду.

— Еще бы! — улыбнулся генерал Бил. — Вы, никак, собрались стрелять, Дед?

Худые серые щеки полковника Моубри порозовели.

— Всего не предусмотришь, Нюд. — Замешательство полковника длилось лишь мгновение, и он энергично добавил: — Дело серьезное. При оружии я чувствую себя спокойнее. И подчиненные видят, что ситуация нешуточная.

Он сделал шаг вперед, и полковник Росс увидел тяжелые солдатские ботинки и краги.

— Садитесь, — предложил генерал Бил. — Выпейте.

— Нет, Нюд, у меня нет времени, надо ехать. Юлайн, наверное, доложил: у Хилдебранда и у меня есть лодки и снаряжение. Зенитные прожекторы, должно быть, уже установлены. Света будет достаточно. Детали проработаны. Там сейчас один взвод; если мы не закончим к полуночи, его сменят. Я закрыл доступ к зоне и выставил охрану. Подготовлены машины «скорой помощи». Да! Эрет докладывал: телеграммы родственникам подготовлены, но я велел подождать с отправкой, чтобы их не принесли среди ночи. Да! Гробы в госпитале, я проверил. Думаю, будет лучше, если мы отвезем тела туда…

— Если вы их найдете, — вставил генерал Бил.

— Не волнуйтесь, найдем. Вообще ни о чем не волнуйтесь, Нюд, — сказал полковник Моубри. — Все предусмотрено. Почему, собственно, нам их не найти? Место, где они должны находиться, определено с точностью до ста ярдов, даже меньше.

— Юлайн позвонил полковнику Россу: там очень глубоко, — сказал генерал Бил.

Щеки полковника Моубри опять порозовели, на этот раз сильнее.

— То есть как? Какое право… Если он так считает, почему он не сообщил мне или Хилдебранду? Мы бы приняли меры. Его это не касается… — Полковник Моубри нахмурился. — По правде говоря, Нюд, я несколько разочаровался в Гордоне. Я, конечно, понимаю, что он чувствует свою ответственность за то, что все пошло наперекосяк с этим катером и вообще. Все это так, и его понять можно, я вижу, как он расстроен. Но боевой офицер, командир должен сохранять хладнокровие и спокойно реагировать на неожиданности. Так вот, я не нахожу, что Гордон хорошо себя проявил, и мне больно говорить об этом. Постараюсь привести его в чувство. Ну все, пора ехать. Да, насчет похорон, Нюд. Как мы решили?

— Что мы должны решить? — спросил генерал Бил.

Опять покраснев, полковник Моубри сказал:

— Вам не кажется, что следует сделать нечто большее, чем просто повытаскивать тела и отвезти их на станцию — если родные предпочтут домашние похороны? Не хотите, чтобы я продумал маленькую церемонию, может быть службу на берегу озера? Завтра как раз воскресенье, можно устроить что-нибудь религиозное. Ненадолго — пройдут торжественным маршем несколько батальонов, может быть люди Джонни Сирса; главное, чтобы они смотрелись. Ружейный салют, барабанный бой. Можно пригласить капелланов — полагаю, капитан Эпплтон и капитан Дойл прочтут что-нибудь соответствующее. Позовем на всякий случай и лейтенанта Мейера — вдруг среди погибших были евреи. Это я, конечно, проверю. Так или иначе, с точки зрения веротерпимости будет демократичнее. Можно организовать и сбрасывание венков в воду с самолета…

— Не стоит, Дед, — сказал генерал Бил. — Мы тут подготовили сообщение для прессы, и я полагаю, нет смысла еще как-нибудь привлекать к этому внимание. Мы и так неважно выглядим на этой неделе.

— Да, пожалуй, — согласился полковник Моубри. — Об этом я не подумал. Конечно, вы правы, Нюд. Я просто исходил из того, что, раз погибших так много, мы должны сделать что-то особенное… Да, Нюд, чуть не забыл. Это очень важно. Мы так и не получили докладную записку. Вне всякого сомнения, отчет в канцелярию Хилди поступил вместе с надлежащей информацией; они подготовили и отправили докладную. Дело серьезное. Полагаю, завтра, в крайнем случае к понедельнику надо во всем разобраться. Как такое могло произойти? Проверим по порядку: базовый центр связи, наших связистов, службу доставки — все. Следует прочесать все мелкой гребенкой. Таково мое мнение. Согласны?

— Вы не видели Ботти? — спросил генерал Бил.

— Сейчас нет, Нюд. Там сидит кто-то из его людей. Кажется, он сказал, что Ботти направился в столовую на кухню.

— Да, — сказал генерал Бил. — Он должен организовать нам что-нибудь поесть.

— Ну, по этому вопросу Ботти мне не нужен. Я позвонил ему сразу же после того, как увидел копию этой докладной в Главном штабе. Уверен, что с утренней почтой она к нам не пришла, хотя по срокам должна была прийти именно утром. Мы не могли ее просмотреть — ни Ботти, ни миссис Спен. У нас ничего не теряется, Нюд. Надо начать поиски с центра связи и проследить всю цепочку.

— Скажите ему, судья, — попросил генерал Бил.

Взглянув на генерала поверх очков, полковник Росс кивнул:

— Хорошо. Мы знаем, что случилось с документом, Дед. Полчаса назад пришел Ботти и доложил генералу, что уничтожил ее. Докладная у него была. Пришла с утренней почтой и зарегистрирована. Он ее сжег, перепутав, по его словам, с другими бумагами.

Полковник Моубри открыл рот, потом закрыл. Полковник Росс отметил, как поднялся и упал торчащий кадык, когда Моубри наконец сглотнул и прохрипел:

— Мы потеряли докладную? Она была у нас и мы ее потеряли?

— Мистер Ботвиник считает, что вина лежит на нем. Если все было так, как он описывает, я тоже так считаю. По-моему, нет оснований сомневаться в его правдивости, — сказал полковник Росс.

— Это на самом деле так, Норм? — Потрясенный полковник Моубри едва выговаривал слова. — Он-то сам уверен в том, что говорит?

— Настолько уверен, что пришел с рапортом, доложил о своей преступной халатности и хотел, чтобы его арестовали. Именно так, ни больше ни меньше. Генерал велел ему выполнять свои обязанности. Так что он сам вам обо всем расскажет.

Губы полковника Моубри судорожно дергались.

— Нюд, это ужасно! Трудно поверить, вот что я хочу сказать. Ботти за всю жизнь, сколько я его знаю, не потерял ни одной бумажки. — Он помолчал, облизнул губы и добавил, не вполне разборчиво: — И об этом нельзя забывать, не так ли? Конечно, я понимаю, почему он решил явиться с рапортом — ведь произошла эта страшная ошибка, вот что я хочу сказать… Потому что семь человек… Ужасно сознавать, что по твоей вине… Я его не оправдываю…

— Не слишком ли вы суровы, Дед? — мягко сказал генерал Николс. — Не думаю, что всем здесь надо это знать. Насколько мне известно, истинная причина гибели парней в какой-то неполадке с замками на тросе. Пока они разобрались, в чем дело, прошла минута или две, и зона планируемой выброски осталась позади. В этой войне мы все учимся, Дед.

Полковник Моубри издал хриплый, похожий на карканье звук и заговорил:

— Это не имеет никакого отношения к…

Однако генерал Николс решительно продолжил:

— Инструктор был неопытен, и, рискну предположить, сами десантники тоже. Возможно, это не сыграло бы своей роли, но, думаю, бывалые парашютисты провели бы выброску значительно лучше, ну, корректировали бы свой спуск. Утверждать что-либо трудно. Тем не менее мы знаем, где была совершена серьезная ошибка. Вместо того чтобы прекратить выброску, раз уж произошла задержка, инструктор возобновил ее. Это принципиальный промах. Разжаловать его в рядовые — безусловно; но когда он выпрыгнул сам, то по крайней мере с его стороны ошибочных оценок уже не было. Несчастье произошло из-за ошибки в оценке ситуации. Так при чем здесь ваш Ботвиник?

— Нет, сэр! — Полковник Моубри огорченно покачал головой. — Не пойдет, Джо-Джо. Для того мы и здесь, чтобы помочь, если кто-нибудь допускает ошибку. Всего не предусмотришь, верно. Но мы знаем, что кто-нибудь рано или поздно ошибется. Вот тогда мы должны быть готовы вмешаться и не допустить ошибок. То, что вы говорите, не оправдывает…

Полковник Моубри замолчал и сглотнул, возможно ища передышки после тяжело давшегося ему заявления, а возможно, подыскивая новые доводы, однако в этот момент, очевидно, пришел в себя и вспомнил, где находится.

— Нюд, я не знаю, что сказать, — закончил он. — Я просто не знаю, что…

Полковник Росс посмотрел на полковника Моубри. Тот застыл посреди комнаты, вся его удаль улетучилась. Худое тело по многолетней солдатской привычке стояло навытяжку; но казалось, будто полковник Моубри съежился и усох в своем мундире. Ботинки и краги стали вдруг ему велики. Тяжелый пистолет, съехавший на высохшие ягодицы, выглядел непомерно большим, как взрослая вещь, надетая на ребенка. С мятой фуражки криво свисал неаккуратно приколотый орел. С печальным смущением полковник Росс увидел, как в глазах полковника Моубри заблестели старческие слезы.

Потом Моубри медленно повернул голову в сторону генерала Николса и рассеянно взмахнул рукой, словно пытаясь что-то объяснить:

— Джо-Джо, я сказал, что не знаю, потому что… Ботти, конечно, простить нельзя. Но с другой стороны, большое значение имеет… полезность человека. Надо представлять себе картину в целом. Главное — интересы службы, в конечном итоге наши общие интересы. Я не против принятия соответствующих мер, я только против того, чтобы…

Генерал Бил встал.

— Давайте пока оставим все так, как есть. Не будем принимать скоропалительных решений. — Подойдя к полковнику Моубри, он положил руку на его худое плечо. — Поезжайте. Вы мне нужны на озере.

Не убирая руки с его плеча, генерал Бил проводил полковника Моубри к двери и, мягко его подталкивая, вышел вместе с ним.

Оставшись с полковником Россом, генерал Николс некоторое время мрачно разглядывал свои аккуратные, ухоженные пальцы.

— Ну что, судья? — спросил он наконец.

Откинувшись на спинку генеральского кресла, полковник Росс отозвался тем же тоном:

— Ну что, генерал?

Редкая задумчивая улыбка тронула губы генерала Николса. Привычная ему официальная маска — выражение терпения, внимательности, стойкости и сдержанности — сменилась неприкрытой радостью, вызванной моментом пусть мимолетным, но приятным. Полковник Росс ждал, не менее довольный утонченной встречей двух интеллектов. Он любил эту игру одинаково сильных умов, когда можно определять, отличать, спрашивать, отвечать и соглашаться, не опускаясь до грубых возможностей произносимого слова. Он получал истинное удовольствие от высокого качества суждений и обоюдного уважения — ибо каждый из них видел больше, чем было явлено взгляду обычных людей, и даже сейчас слова им были не нужны.

Наконец генерал Николс сказал деловым тоном:

— Вернемся к войне, судья? Что вы думаете об этом проекте, ну, по формированию доброжелательного общественного мнения? Нюд хотел, чтобы я с ним ознакомился.

— Да, генерал, вопрос действительно важный. Нюд прав, на этой неделе с общественным мнением у нас неважно. Нам бы не помешало что-нибудь прямо противоположное.

— Безусловно, — согласился генерал Николс.

— Хорошо еще, что есть этот молодой капитан из отдела нестандартных проектов. Между прочим, вы его видели сегодня утром в госпитале; я привел его вместе с отцом того цветного паренька.

— Да-да, помню, — сказал генерал Николс.

— На гражданке, — продолжал полковник Росс, — это весьма важный редактор в журнале, или администратор, или кто-то из руководства журнала. Он по-настоящему знает свое дело, и я уверен, у него хорошие связи в издательских кругах. Его фамилия Хикс…

До Натаниела Хикса донеслось нестройное пение — два типа из подгулявшей компании внизу пытались завести остальных. Никто не подхватил; было еще рано, компания в целом не созрела, и певцы исполнили свою партию с нарочитой выразительностью, показывая тем самым, что они не поют, а просто дурачатся:

Не дам я ни цента

За весь штат Флорида…

В темноте без единого движения лежала лейтенант Турк. Ее можно было принять за мертвую, но Натаниел Хикс слышал дыхание девушки. Оно замедлилось, но все же было учащенным и чуть хрипловатым, словно она еще не отошла от захватывающего дух напряжения последнего получаса. Сперва эти ранние, мучительные слезы на балконе, которые высохли позже; непроизвольные стоны, когда она начала уступать, потом стали вырываться хныкающие крики, сдержать которые она была, очевидно, не в силах. И наконец хлынули обильные слезы облегчения и разрядки. Вначале он истолковал их как реакцию на наслаждение, но слезы не прекращались, и становилось ясно, что она горько и запоздало оплакивает себя, горюет беспомощно и все сильней и сильней о всех обстоятельствах, которые привели ее сюда, где ее раздели и разглядывали, где отметили унизительные судороги ее тела и услышали, как вырываются из ее рта ненавистные звуки.

Убедившись, что слезы тщетны, она понемногу затихла, а потом легким, выразительным и печальным движением попыталась высвободиться.

Слушая ее дыхание и пение внизу, Натаниел Хикс думал, что надо бы что-то сказать, но все казалось неуместным. Не зная, что делать, он протянул руку, нашел в темноте и погладил ее мокрую щеку. Потом провел рукой по волосам, тоже мокрым. С чувством странного сострадания он принялся было гладить их, но едва сделал первое движение, как в темноте на ночном столике пронзительно зазвонил телефон.

— Ох! — Лейтенант Турк всем телом вздрогнула.

Натаниел Хикс, хоть и сам испугался, успокаивающе потрепал ее по плечу. Потом повернулся, нащупал телефон и ответил:

— Капитан Хикс.

— Полковник Росс, капитан. — Голос в трубке звучал очень громко.

— Слушаю вас, полковник.

— Не был уверен, что застану вас, Хикс. Что ж, меньше хлопот. Надеюсь, не разбудил?

— Нет, сэр.

Полковник Росс прокашлялся:

— Хорошо. Спать вам сегодня не придется. Думаю, вы будете рады услышать, что генерал Бил отправляет вас на Север с этим проектом. Прямо сейчас. Генерал Николс подбросит вас до Вашингтона. Через полчаса за вами заедет штабная машина.

— Слушаюсь, сэр. Приказа ждать? Я хочу сказать…

— Не беспокойтесь, мы все сделаем. Увидимся у самолета. Генерал Бил даст вам кое-какие указания, но в основном мы предоставляем вам полную свободу действий. Ждем от вас хороших вестей.

— Да, сэр, — ответил Хикс.

— Вот и отлично. Вылетайте. Соберите вещи. В вашем распоряжении две недели. Если понадобится, сможете остаться еще. Будет лучше, если к приходу машины вы уже спуститесь.

— Слушаюсь, сэр.

Положив трубку, Натаниел Хикс сказал:

— Черт меня побери, это был полковник Росс. Он говорит…

— Я слышала, — перебила лейтенант Турк. В темноте она поднялась и села. — Похоже, придется включить свет. В темноте я не найду свою одежду.

XVIII

Ночью стеклянную кабинку диспетчерской вышки заливал мягкий голубоватый свет — предполагалось, что достаточно яркий для работы и в то же время не слепящий диспетчера, которому надлежало наблюдать за темным полем аэродрома.

Сейчас, впрочем, в голубоватое освещение кабинки неестественно вплетались яркие блики, падающие на стекло снаружи, — мощные прожекторы заливали лучами асфальтированную площадку перед зданием оперативного отдела. Теплая ночная тьма будто отступила, позволив вырезать в своей толще призрачную пещеру света. Техник третьего класса Андерсон и техник пятого класса Мерфи смотрели из кабинки вниз, как зритель с балкона на сцену.

На краю освещенной площадки ждал, притихнув и поблескивая, двухмоторный моноплан со средним расположением крыла и двойным рулевым оперением: его длинный заостренный нос выдавался далеко вперед. Со шлангами углекислотных огнетушителей на изготовку у самолета стояли несколько механиков в толстых комбинезонах и матерчатых фуражках, лихо сдвинутых набекрень. К моноплану подкатили передвижной генератор. Сидя на цыпочках, в какие-то его детали внимательно вглядывались два сержанта: командир подразделения наземной службы и сержант Пеллерино, механик генерала Била.

В пятидесяти футах от самолета, залитые светом прожекторов, стояли две машины — штабной автомобиль генерала Била с маленьким флажком на капоте и двухместный автомобильчик с откинутым верхом. В последнем сидела женщина — по мнению техника Андерсон, миссис Росс; рядом с машиной сбились в кучку генерал Бил, генерал Николс, полковник Росс и миссис Бил.

— Не обращайте на них внимания, милочка, — сказала Андерсон, так наставник с легкой укоризной поправляет и в то же время поощряет способного ученика. — Смотрите лучше на самолет. Вы ведь хотите разбираться в самолетах? Это си-шестьдесят, видите? Он почти неотличим от си-пятьдесят шесть. У многих моделей все различие заключается лишь в оборудовании и оснащении.

Техник Мерфи с трудом перевела взгляд.

— Вот, посмотрите на крылья, — продолжала Андерсон. — Так называемые конические или трапециевидные, их концы не закруглены, но нет и прямых углов, следовательно…

В прохладном воздухе диспетчерской стоял постоянный гул, бубнение далеких бестелесных голосов: тише — громче, тише — громче… Внезапно выделился голос более резкий и требовательный:

— Привет, Хирам-двенадцать, это Лазарь. Направление два-шесть-ноль, на Зеленую Пчелку. Ангелы десять с половиной. Прием.

Техник Мерфи, озадаченная ахинеей, повернулась в полутьме, но Андерсон объяснила:

— К нам это отношения не имеет. Я специально настроилась на волну истребителей ПВО из Орландо, чтобы вы послушали, если они сегодня летают. Их диспетчер дает указания…

— О Боже! — воскликнула Мерфи. — Столько знать! По-моему, я никогда…

— Не бойтесь, милочка, освоитесь, — не без удовольствия сказала Андерсон. — Я все вам покажу. Вы впервые дежурите в ночь; не мудрено, что многое смущает…

Из треска и хрипа пробился другой голос:

— Ноль пятый диспетчеру. Прошу проверку. Пожалуйста… — Остальное потонуло в шуме.

— А вот это ваш, — сказала Андерсон. — Пилот си-шестидесятого. Проверяет связь. Рация работает, но идут помехи. Слышите? При таком шуме надо, чтобы он повторил. Ну, давайте!

Мерфи поднесла микрофон ко рту и неуверенно произнесла:

— Ноль пятый, говорит Оканара. Пожалуйста, повторите…

Раздался другой голос, спокойный, даже с ленцой:

— Диспетчер! Руководитель тактических занятий Орион, звенья Белое и Синее. Программа выполнена. Приближаемся с юга на высоте три тысячи. Дадите разрешение на посадку?

Первый голос монотонно бубнил:

— …семь, восемь, девять, десять, девять, восемь, семь…

— Скажите ноль пятому, что у него все в порядке, — кивнула Андерсон, — и выходите из связи. Так, теперь Орион. Вы знаете, что это такое — эр-семьдесят или, вернее, а-двадцать — ночные полеты наших. Вы еще с ними познакомитесь, они в воздухе почти каждую ночь. Только командир у них сменился, какой-то новый…

В микрофон Андерсон сказала:

— Орион, Орион, говорит Оканара. Подождите. При первой возможности освобожу для вас полосу. У нас тут готовится к взлету самолет. — Она отвела микрофон: — Милочка, спросите у ноль пятого, когда они полетят. Боевые вылеты принимают, конечно, в первую очередь. И все же учтите: никогда не заставляйте ждать генералов. Генералы этого не любят.

Техник пятого класса Мерфи возбужденно затараторила в микрофон.

— Кто бы мне самому сказал! — откликнулся пилот. — Откуда я знаю, сколько они собираются там торчать! Вроде ждут кого-то…

Андерсон поднесла микрофон к губам:

— Орион, Орион, разрешение на посадку. Два звена, шесть самолетов. Прошу сделать круг над полосой семь, чтобы я сориентировалась. Первый приземлившийся, пожалуйста, дайте мне знать. Маркеры горят, повторяю: маркеры горят. Ветер слабый, коррекция ноль. Прием.

Наступила тишина.

— Проклятье! — с чувством произнесла техник Андерсон. — Ведь не слушал!.. Орион, Орион, говорит Оканара.

Техник Мерфи вновь взяла бинокль и стала рассматривать площадку.

Глядя на нее, техник Андерсон укоризненно заметила:

— Не отвлекайтесь. Самой скоро придется работать.

Мерфи внезапно хихикнула.

— Вы бы только видели!

— Что? — неохотно спросила Андерсон.

— Генерал Бил… представляете, что сделал?! Дернул миссис Бил за волосы! А она его ударила! А он вывернул ей руку!

— Всерьез поцапались? — удивилась Андерсон.

Мерфи, улыбаясь, покачала головой.

— Не-а. Дурака валяют.

— Ну ладно, милочка, хватит. Сидите тихо. — В микрофон Андерсон сказала: — Орион, вы будете меня слушать? Я пытаюсь дать вам…

— Слышу, сестричка, слышу. У нас тут маленькая… Командир — Синему! Какого черта ты…

Раздался щелчок, и все стихло.

— Нет, этот мне не нравится, — заявила Андерсон. — Это ж по голосу видно! Вот прежний у них был симпатичный. Так жаль…

— Чего жаль? — спросила Мерфи.

— Они погибли с радистом. По-моему, в понедельник вечером. Разбились где-то. Их вроде только недавно нашли. — Она устремила взгляд во тьму. У озера Лейледж светились направленные на воду поисковые прожекторы. При виде этого дополнительного свидетельства неожиданностей и опасностей летной жизни Андерсон задумчиво произнесла: — Как долго все у них там. Вот уж, должно быть, неприятное дело! Не хотелось бы мне этим заниматься, поверьте…

— Бр-р-р! — рассеянно согласилась Мерфи. — Смотрите, машина. Может, тот, кого они ждали?

В ворота между зданием оперативного отдела и ангаром номер один быстро въехал штабной автомобиль. Он пересек освещенную площадку и остановился возле других машин. Из автомобиля вылез водитель и взял с переднего сиденья сумку. Открылась задняя дверца.

— Господи! — сказала техник Андерсон. — Это всего лишь капитан!

Если не считать полковника Росса (и несмотря на него), в компании царило веселье. Он же чувствовал только усталость. И выглядел плохо: мрачным и старым — это уж точно. Не зря Кора, сидевшая в машине, то и дело бросала в его сторону взгляд одновременно осуждающий и обеспокоенный. Кому, как не ей, знать, что он устал и потому — а может, и по иным причинам — раздражен. Она, вероятно, догадывается и об этих иных причинах; и, безусловно, расстроена, что на него так сильно действуют пустяки… Да, далеко ему до нее.

Генерал Николс оживленно рассказывал какую-то историю. Не расслышав ее начала, полковник Росс не знал, о чем идет речь; но дело явно касалось военных летчиков, хорошо известных Нюду.

— Тут Туи бросил на них свой коронный взгляд, и все заткнулись. То есть все, кроме Пита, разумеется, который сказал: «Ну, это все равно что каждую неделю откладывать часть денег в банк. Откладывать десять лет, двадцать лет… Однако клянусь Богом, когда вы в конце концов решите эти деньги снять, с ума можно сойти, как получится мало!»

— Он, пожалуй, прав, — с улыбкой согласился генерал Бил.

— Ой, тебе-то откуда знать? — воскликнула миссис Бил. — Ты за всю свою жизнь гроша не отложил! Только болтаешь — и не даешь мне делать покупки… Вот любопытно, куда Нюд тратил деньги на фронте? Если не в покер продувался, то, готова поспорить, гарем содержал. Признайтесь, Джо-Джо, содержал он гарем?

— Это вовсе не так дорого, — с серьезным видом произнес генерал Николс. — Я мог бы назвать вам кое-кого, кто, по слухам, развлекался с маленькими желтыми девчушками и даже водил их в кино, но, по-моему, они идут по дешевке…

Генерал Николс, казалось, мог выбросить из головы свои тревоги. Он мог забыть, как часто сидел на равных — или почти на равных — на совещаниях высоких лиц; и если не сказал своего слова, то, бдительный и непреклонный, принимал посильное участие самим своим присутствием. Где-то по пути он будто растерял и грозную решимость, и безжалостную целеустремленность, и уверенные рассуждения о роли военно-воздушных сил, и безошибочную проницательность. Не переоценил ли его утром полковник Росс? Не наделил ли генерала Николса большей остротой ума, чем есть на самом деле?

А миссис Бил? Помнит ли Сэл, что еще этим утром ее переполняло бешенство, а уже днем — отчаяние? Неужели она забыла, что генерал Николс — заместитель командующего ВВС, его карающий меч, что он готов поставить к стенке собственную мать и Нюду нечего ждать от него ничего хорошего?

— Бросьте, Джо-Джо! — сказала миссис Бил. — Выкладывайте начистоту. Я желаю знать всю подноготную…

Генерал Бил продолжал улыбаться. Своей улыбкой Нюд словно списал весь груз волнений, что так давил на каждого из них эти последние несколько дней. Генералу Билу, казалось, неприятности вовсе не грозили; так что те, кто из кожи юн лез, пытаясь переложить этот груз на свои плечи, старались, в общем-то, зря. Довольно трогательный образ простого солдата, которого в пока еще непривычном для него высоком положении подвело злополучное стечение обстоятельств. Простой солдат, преследуемый несчастьями, отнюдь не вызванными им самим, чередой досадных случаев и поступков: запоями полковника Вудмана (пистолет в рот); неисправимой ершистостью Бенни — задиры и драчуна; маленьким уроком истории и социологии, который преподала группа цветных пареньков, вздумавших доказать, что они ничуть не хуже прочих; запаниковавшим инструктором в Си-46 — не хватило ума прекратить выброску, опять их всех ославил… Картина более чем ясная. Выходит, всерьез отнеслись к опасности лишь полковник Моубри — старый пень — и полковник Росс… Ну а он кто?

Все еще улыбаясь, генерал Бил неожиданно протянул руку и шаловливо дернул жену за длинные золотистые волосы.

— Ой! — вскрикнула миссис Бил. Потом резко качнула головой, освобождаясь, проворно развернулась и дала супругу звонкую затрещину.

— Ой! — смеясь, произнес генерал Бил. Как ни быстра она была, он сумел ухватить ее запястье. — Ну, теперь ты у меня получишь… — И вывернул пойманную руку за спину, заставляя жену согнуться в три погибели.

— Нет, нет! — завизжала миссис Бил, тщетно пытаясь ударить его другой рукой. — Все, квиты! Я сдаюсь. Джо-Джо, пусть он прекратит! Айра! На нас смотрят! Я тебе ноги отдавлю…

Она на самом деле пнула его каблуком и вырвала руку. Затем распахнула дверцу автомобиля и повалилась на сиденье рядом с миссис Росс.

— Все, уймись! — сказала, хихикнув, миссис Бил. — Кто первый начал? Велите ему утихомириться, Норм! Сам напросился…

— Он мой командир, — напомнил полковник Росс. — Не я ему приказываю, а он мне.

Генерал Бил на него не глядел. В ночи из тьмы теплого неба раздался нарастающий рокот невидимых самолетов. Генерал Бил и генерал Николс машинально подняли головы и замерли, прислушиваясь. Даже не будучи специалистом, полковник Росс мог определить (или думал, что мог) по ритмичным басовитым раскатам, что к аэродрому приближаются легкие бомбардировщики, ночные воины.

— Как они? — поинтересовался генерал Николс.

— Вооружение ни к черту, — ответил генерал Бил. — Это те, с четырьмя двадцатимиллиметровыми пушками под брюхом. Надо бы заменить их пулеметами. Какой смысл тратить снаряды на то, чего на самом деле не видишь? Сами посудите. При сближении все нормально, однако стоит лишь чуть-чуть уйти в сторону — а как это поймаешь при лобовом? — и все твои пушки, естественно, мажут. Установить бы вместо них на носу шесть пулеметов пятидесятого калибра с широким сектором обстрела и прямым прицеливанием — совсем другой расклад!

— Если хочешь, сделаем. — Генерал Николс пожал плечами. — Установить пулеметы несложно; только с лентами, думаю, будет возня.

В ворота въехал штабной автомобиль, и полковник Росс с облегчением вздохнул.

— Ну, наконец. Это Хикс. Хотите поговорить с ним, Нюд?

— Нет, — отозвался генерал Бил. — Лучше вы с ним потолкуйте, Джо-Джо. По пути. Что я ему скажу?

Генерал Николс повернулся к самолету и поднял руку. Тут же из окна кабинки раздался голос:

— Запускаем!

— Хорошо, майор, — ответил старший механик. — Мы готовы.

— Включайте левый двигатель. От винта!

— Есть, сэр.

Левый пропеллер с утробным звуком дернулся, мотор сразу завелся, и завертевшиеся лопасти слились в круг, который в свете падающих на него лучей замер и пошел в обратную сторону.

Грохот с уменьшением газа немного стих; из другого окошка донесся голос второго пилота:

— Включаю правый двигатель!..

Полковник Росс подошел к машине.

— Вы опоздали, хоть и не намного, — сказал он капитану Хиксу. — Давайте скорее на борт. У генерала для вас указаний нет. Возможно, с вами побеседует генерал Николс. — Полковник Росс замолчал и окинул офицера внимательным взглядом. — У вас на щеке что-то похожее на помаду, капитан.

Проводив взглядом выруливающий самолет, генерал Бил произнес:

— Отойдемте-ка на минуту, судья.

И двинулся не спеша с освещенной площадки вдоль распахнутых ворот ангара номер один. В ангар вкатили огромный четырехмоторный Б-24, его крылья простирались от стены до стены. Чудовище поддерживали массивные стальные козлы. Над шасси работали механики; одно резиновое колесо, величиной с человека, уже было снято.

Генерал Бил на секунду остановился, заглядевшись, потом зашагал по рулевой дорожке, прочь от асфальтового покрытия, к аэродрому.

В самом конце длинного ряда ангаров замер на взлетной полосе самолет генерала Николса. Над ним, футах в четырехстах или пятистах, прорезался устремленный к земле луч света — шел на посадку последний ночной истребитель; полковник Росс видел вырывающиеся выхлопные газы. Неуклюжая громадина медленно села, с глухим ударом соприкоснувшись с полосой, и исчезла во тьме.

Самолет генерала Николса вновь тронулся с места, развернулся; задергались, нацеливая его, рули. Потом, когда пилот дал полный газ, он задрожал, будто подбираясь перед прыжком, и, взревев моторами, покатился вперед, не в силах противиться тяге. В кромешной темноте заскользили с нарастающей скоростью опознавательные огни, гул утих. Внезапно произошло обычное чудо — самолет взлетел. Огни слегка накренились, взмыли вверх, расстались с землей.

— Все! — выдохнул генерал Бил.

— Что ж, — произнес полковник Росс, — думаете, он остался доволен?

— Завершение отличного дня… Джо-Джо — человек необычный. Его порой трудно понять; но он хороший летчик. Я всегда об этом помню. По-моему, все обошлось. Вы пришлись ему по душе, судья.

— Польщен, — ответил полковник Росс. — Я тоже не питаю к нему дурных чувств. На мой взгляд, он многого может достичь. Если так, он куда приятнее большинства из тех, которые стремятся многого достичь.

— Джо-Джо считает, что мне нужна нянька, — беспечно произнес генерал Бил. — То есть вы. Наверное, я действительно так себя веду. — Он рассмеялся и положил руку на плечо полковника Росса. — Не волнуйтесь, судья. Даже Джо-Джо понимает, что скорее они обойдутся без него, чем без меня. Это не хвастовство. Идет война. Джо-Джо умеет вести разговоры с Черчиллем; зато война — для нас. Если бы не я… не мы — о чем ему говорить, а?

Полковник Росс едва не вздрогнул, ощутив сквозь материю рубашки прикосновение тонких сильных пальцев, чутких, но твердых. Та самая добрая рука, что, обняв несчастного Деда за плечи, вывела старика из кабинета и сострадательно отправила на озеро.

— Уже поздно, судья, — продолжал генерал Бил. — Я, собственно, хотел только кое-что обсудить. Как вам сегодняшний вечер? Дед, по-моему, вошел в штопор. За все эти годы он, похоже, так и не раскусил нашего Ботти.

— И я тоже, очевидно, за все эти месяцы, — сказал полковник Росс.

— Ботти — великий хитрец, — со смешком заметил генерал Бил. — Это, в сущности, не имеет значения, однако признайтесь, между нами, что все-таки этот чертов умник сделал с докладной?

— У вас есть основания сомневаться в том, что он ее сжег? — спросил полковник Росс.

— Я видел, как вы с Джо-Джо переглядывались. — Генерал Бил рассмеялся. — Мусоросжигатель обычно работает лишь по утрам. Так что, полагаю, Ботти, попавшись, порвал бумагу в клочья и спустил ее в унитаз. Как вы думаете?

— Ну, по чести…

— Бросьте, судья! — перебил генерал Бил. — Скажите мне только — почему? Почему он решил, что от нее необходимо избавиться? Уж во всяком случае, не для того, чтобы уйти от ответственности. Напротив, Ботти все время твердил, что виноват именно он. Может, он посчитал, что лучше так, чем она попадется кому-нибудь на глаза?

— К такому выводу я и пришел, — сказал полковник Росс.

— Я не должен ее увидеть, вы не должны, Дед… Это о чем-нибудь вам говорит?

— Это говорит мне о том, что я порой слишком много беру на себя, генерал, — произнес полковник Росс.

— Судья, у меня есть свои маленькие слабости — например, люблю все делать по-своему. Джо-Джо думает, что я как был простым пилотом, так им и остался, и он прав. Мыслитель из меня никудышный. Однако растолкуйте мне все хорошенько — и я, скорее всего, соображу. Объясняйте мне то, чего, по-вашему, я не понимаю, а я буду объяснять вам то, чего, по-моему, не понимаете вы; тогда дело пойдет. Только я вас попрошу: подхватывайте за Дедом, если он дает промашку; не много, не часто — но будьте начеку, хорошо?

— Я постараюсь, — ответил полковник Росс. — Один мой в прошлом знакомый — тоже старик и тоже судья — частенько говорил: «Sed quis custodiet ipsos custodes?» Знаете, что это значит?

— Откуда? — сказал генерал Бил. — Я чертовски многого не знаю.

— Ну, в данном случае это звучит примерно так: «Кто подхватит после меня?»

Генерал Бил легонько хлопнул его по плечу.

— Я позабочусь об этом, когда придет время. Я сделаю все, что в моих силах, и вы делайте все, что в ваших силах; кто способен на большее?

С площадки донесся автомобильный гудок. Генерал Бил обернулся; обернулся и полковник Росс. Стоя в машине, миссис Бил приложила руки ко рту и закричала:

— Айра! Мы хотим домой!

— Что ж, пожалуй, — проговорил генерал Бил. — Идемте, судья?

И все же он замер на миг, подняв к ночному небу взгляд прищуренных глаз. Если знать, куда смотреть, еще можно было заметить, как скользят опознавательные огни удаляющегося на север самолета. Шум моторов затих, растворившись в тишине. Мгновение — и самолет затерялся в безмолвии необъятного ночного неба — еще одна звездочка среди бесчисленных звезд.