Под Андреевским флагом. Русские офицеры на службе Отечеству

Глава 7. Офицер vs офицер

Для начала — цитата из Морского устава Петра Великого:

«Офицеры и прочие, которые в ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА флоте служат, да любят друг друга верно, как христианину надлежит без расности, какой они веры или народа не будет».

В реальной жизни взаимоотношения офицеров флота строились на многолетних писаных и неписаных традициях. Причем для тех из них, кто служил на одном корабле, даже система чинопочитания зачастую разительно отличалась от того, что требовали уставы. Обратимся к уже знакомой нам повести Константина Михайловича Станюковича «Вокруг света на «Коршуне»»:

«Володя двинулся на сходню и вошел на корвет, разыскивая глазами вахтенного офицера.

На мостике его не было.

Наконец, заметив молодого лейтенанта, показавшегося из–за грот–мачты, он подошел к нему и, вытягиваясь во фронт и отдавая по форме честь, спросил:

— Можно ли видеть капитана?

— Опустите руку, пожалуйста, и стойте вольно. Я не корпусная крыса! — проговорил, смеясь, лейтенант и в ответ не приложил руку к козырьку, а, по обычаю моряков, снял фуражку и раскланялся. — Капитан только что был наверху. Он, верно, у себя в каюте. Идите туда! — любезно сказал моряк».

Раз уж мы упомянули офицера в чине лейтенанта, самое время рассказать о системе воинских званий Российского Императорского флота.

К середине XIX в. низшим обер–офицерским чином флота был чин мичмана, соответствовавший поручику армии (напомним, армейцы выпускались в войска после окончания военных училищ подпоручиками). Примечательно, что на английском флоте чин midshipman (именно от него и происходит слово «мичман») соответствовал российскому гардемарину.

Необходимо сказать, что столь знакомый нам по художественным фильмам чин гардемарина ничего общего с кинематографической вольницей и романтикой не имел. Гардемарины, по сути, являлись стажерами–практикантами, служившими на кораблях либо в береговых учреждениях Морского ведомства перед производством в офицеры. На суше этому чину соответствовали подпрапорщик (по сути, переходный чин от унтер–офицера к офицеру) либо юнкер. Более того, строевая дисциплина в XVIII в. была более чем суровой, поэтому ни о каких длительных отлучках из стен не могло быть никакой речи.

И еще одна деталь, характеризующая качество «гардемаринского эпоса». Молодым людям не было никакого смысла втайне перемещаться из Москвы в Санкт–Петербург, поскольку навигаторские классы Навигацкой школы были переведены в Санкт–Петербург еще в 1716 г., т. е. почти за 30 лет до начала событий, описываемых в первом фильме. Что же касается старой столицы, то здесь оставались лишь «цыфирные» и «русские» классы, которые являлись, по сути, подготовительными для старших, где обучались гардемарины.

Чин лейтенанта в 1701–1907 гг. соответствовал сухопутному капитану, а в 1907–1917 гг. — штабс–капитану. Лейтенанты начальствовали над вахтами, а также командовали небольшими судами — тендерами и бригантинами, а позже — миноносцами и бригами. В 1907–1912 гг. армейскому чину капитана соответствовал старший лейтенант.

В 1713–1885 гг. и 1907–1911 гг. во флоте существовал чин капитан–лейтенанта (аналог сухопутного майора). Примечательно, что в 1885–1907 гг. лейтенанты флота могли получать «содержание капитан–лейтенанта» — несмотря на то что такового чина не существовало. Речь шла, по сути, о высшем должностном окладе лейтенанта.

Штаб–офицерские чины капитана 2–го ранга и капитана 1–го ранга присваивались в 1713–1732 гг. и в 1751–1917 гг… На суше им соответствовали подполковник и полковник. В промежутке между 1732 и 1751 гг. существовал чин «капитан корабля», который заменял капитанов обоих рангов.

Теперь перейдем к адмиральским чинам.

С 1699 г. в российском военно–морском флоте существовали чины контр–адмирала, вице–адмирала и адмирала (полного адмирала), которые соответствовали генерал–майору, генерал–лейтенанту и генералу рода войск (например, генералу от инфантерии или генералу от кавалерии). Добавим также, что высшие офицеры флота, перечисленные в береговой состав, а также числившиеся по корпусам Морского ведомства, носили сухопутные чины. Исключения в разные годы составляли Корпус инженер–механиков флота, Корпус корабельных инженеров и Корпус инженеров морской строительной части.

Особый разговор — чине и должности Генерал–адмирала — мы не оговорились, между чином и должностью была большая разница. Чин Генерал–адмирала соответствовал генерал–фельдмаршалу, а должность в XIX–XX вв., главным образом, главным начальникам флота и Морского ведомства императорской крови.

Во второй половине XIX — начале XX в. Генерал–адмиралами Русского Императорского флота были Великие князья Константин Николаевич (брат императора Александра Второго) и Алексей Александрович (брат императора Александра Третьего).

В официальных случаях при обращении к офицеру использовались «общегражданские» выражения — «Ваше благородие» (к обер–офицеру), «Ваше высокоблагородие» (к штаб–офицерам) и «Ваше превосходительство» (к контр–адмиралу, вице–адмиралу, а также к генералам соответствующих чинов). Полный адмирал или генерал, а также Генерал–адмирал величались «Ваше высокопревосходительство». Добавим, что титуловали обычно только старших по званию — лица, находившиеся в равных чинах, обращались друг к другу либо по чину, либо по имени–отчеству (в случае знакомства).

Если же офицер был титулованной особой, то его именовали в соответствии с титулом. К графам и князьям обращались «Ваше сиятельство», но если князь был светлейшим либо императорской крови, то «Ваша светлость». Впрочем, предикат титула «Ваша светлость» мог быть дарован императором и «рядовому» княжескому роду. К Генерал–адмиралу (в нашем случае — брату либо дяде царствующего монарха) обращались «Ваше императорское высочество».

Единственными представителями титулованных семей, к которым обращались без предиката, были бароны. Их именовали — «господин барон».

Между офицерами, служившими на одном корабле либо в одном флотском экипаже, титулы и чины обычно отбрасывались. Друг к другу соплаватели и сослуживцы обращались по имени–отчеству, причем это правило распространялось не только на штаб–офицеров и обер–офицеров, но и зачастую на высший командный состав в ряде неформальных случаев.

Случались, впрочем, и казусы. Например, офицеры, призванные из запаса либо произведенные в чин прапорщика по морской или по механической части в военное время из моряков коммерческого флота, часто порывались именовать других офицеров «Ваше благородие». Таковым обычно объясняли, что они уже сами «благородия», и такое обращение в кругу коллег звучит более чем дико.

Другое дело, что офицеры различных специальностей часто относились друг к другу по–разному. Но для начала стоит немного рассказать о системе корпусов, существовавших в Российском Императорском флоте. Чинами корпусов очень часто бывали выходцы из недворянских сословий.

В середине XIX — начале XX в. существовал Корпус морской артиллерии (КМА), Корпус инженер–механиков флота (ВИМФ), Корпус корабельных инженеров, Корпус гидрографов, Корпус флотских штурманов (КФШ), Корпус инженеров морской строительной части (КИМСЧ), Военно–морское судное ведомство.

Создание корпусов изначально имело весьма прозаическую причину. Строевые офицеры периода парусного флота не могли одновременно совмещать контроль за общим прохождением службы подчиненными с получением навыков по различным морским специальностям. Отметим, что, за редким исключением, офицеры корпусов имели общеармейские звания.

Корпус морской артиллерии был образован в 1734 г., и его офицеры имели армейские воинские звания (с 1830 г. морские артиллеристы имели преимущество в один чин над сухопутными колетами). Чины КМА следили за исправностью материальной части, отвечали за сохранность боеприпасов, а также обучали артиллерийской стрельбе личный состав. Кроме того, офицеры корпуса работали в арсеналах и лабораториях, где начинялись разрывные снаряды и проверялись пороха.

В 1827 г. был официально создан КФШ. В обязанности штурмана входило ведение шканечного журнала, прокладка курса и его счисление. Кроме того, офицеры корпуса проводили гидрографические работы, командовали лоцманскими судами, были смотрителями маяков и станций телеграфов.

КИМСЧ появился в 1838 г. для руководства и надзора за строительными работами в портах — речь шла о возведении, доков, арсеналов и других «казенных зданий».

Немного в стороне стояли офицеры ластовых[121] экипажей (упразднены в 60–х гг. XIX в.). Они командовали портовыми и каботажными судами, а также служили в нестроевых частях флота. Нестроевые ластовые роты могли быть портовыми, служительскими, госпитальными, конюшенными, комиссариатскими, маячными и по надзору за зданиями. Офицеры, причисленные к ластовым экипажам, считались низшей категорией среди флотских чинов, у них была отличная от других форма, воинские звания и более низкие оклады жалованья.

После упразднения ластовых экипажей их офицеры были переведены в различные хозяйственные подразделения Морского ведомства, однако «ластовое клеймо» продолжало их тяготить в общении со строевыми офицерами флота. В глазах большинства корабельных офицеров «ластовые» почти поголовно были малообразованными любителями спиртного.

Вот что писал об отставном ластовом подполковнике и такелажмейстере[122] Санкт–Петербургского порта Поздееве (имя сего офицера нам, увы, не известно) князь Язон Константинович Туманов:

«Ластовые офицеры уже отошли в область прошлого, и поэтому следует сказать о них несколько слов. Корпус ластовых офицеров состоял из произведенных в офицеры унтер–офицеров и боцманов флота и предназначался исключительно для службы в порту и экипажах. Это были достойнейшие люди, прошедшие суровую школу морской жизни, тончайшие знатоки своего подчас довольно сложного дела, но вне узкой сферы своей специальности они не знали ничего. Большинство из них были бывшие баталеры, пошкиперы и боцмана и занимали должности заведующих портовыми складами, служили на плавучих средствах порта, заведовали такелажными и парусными мастерскими, плавучими кранами и Чины имели они сухопутные, причем доходили лишь до чина капитана, на котором застревали до предельного возраста, после чего производились в подполковники с увольнением в отставку с мундиром и пенсией, но обычно оставались на своих насиженных местах, продолжая службу по вольному найму.

Таковым был. подполковник в отставке Поздеев. Сколько ему было лет — я думаю, он и сам этого в точности не знал: может быть, 55, может быть, 65, а может, и больше. Сухой кряжистый старик, с лицом цвета мореного дуба, со щетинистыми седыми усами, хриплым голосом и большим носом–дулей, цвет которого предательски указывал на пристрастие его хозяина к напиткам крепостью не ниже 40°. Спрошенный однажды за обедом. какое вино он предпочитает, с полной откровенностью и чувством собственного достоинства Поздеев ответил, что из легких виноградных вин он предпочитает коньяк.

Большой знаток своего дела, он выполнял очень тонкую работу, манипулируя такими грубыми предметами, как 100–тонный неуклюжий кран и броневые плиты. Работа, без сомнения, тонкая: подвести плиту вплотную к борту таким образом, чтобы броневые болты пришлись бы как раз против просверленных для них в борту дыр, — манипуляция в трех плоскостях, причем малейшее отклонение в одной из них сводило на нет всю работу».

Прямо скажем, что различие в положении офицеров различных специальностей было зафиксировано еще в Морском уставе. Вот, например, что написано в нем о морских артиллеристах:

«Офицеры артиллерийские на бомбардирских кораблях имеют в своей команде мартиры, гоубицы и прочи артилерийские вещи и не должны мешаться в команду морскаго Офицера; разве по их искуству от Аншеф командующаго в том приказано будет».

В период зарождения парового флота ко второму сорту можно было отнести, например, штурманов. Многие источники говорят даже о «снисходительно–барском» отношении строевых офицеров к навигаторам, которые зачастую происходили не из дворян, а из разночинцев.

Корпус инженер–механиков флота и Корпус корабельных инженеров имели свои звания (в остальных корпусах офицерам присваивались армейские чины). В каждом корпусе было лишь по пять чинов.

В КИМФ службу начинали с младшего инженер–механика (соответствовал чину армейского поручика или мичмана), за которым следовали помощник старшего инженер–механика (штабс–капитан или лейтенант), старший инженер–механик (подполковник или капитан 2–го ранга), флагманский инженер–механик (полковник или капитан 1–го ранга) и инспектор по механической части (генерал–майор или контр–адмирал). В военное время вводился чин прапорщика по механической части.

Низшим офицерским чином в ККИ был младший помощник судостроителя, соответствовавший сухопутному поручику или флотскому мичману. За ним шли старший помощник судостроителя (штабс–капитан или лейтенант), младший судостроитель (подполковник или капитан 2–го ранга), старший судостроитель (полковник или капитан 1–го ранга) и инспектор судостроения (генерал–майор или контр–адмирал).

В 1905 г. офицеры КИМФ и ККИ получили общевойсковые звания с добавлением слов «корабельный инженер»» или «инженер–механик». В 1913 г. последовала новая реформа — механикам были присвоены морские чины: инженер–механик капитан 1–го ранга, инженер–механик капитан 2–го ранга, инженер–механик старший лейтенант, инженер–механик лейтенант и инженер–механик мичман. Что же касается высших чинов, то они остались армейскими (генерал–майор, генерал–лейтенант и генерал).

Стоит добавить, что у офицеров корпусов были вполне реальные шансы получить адмиральских «орлов». Например, 24 апреля 1865 г. в кондукторы Корпуса флотских штурманов был произведен Николай Александрович Гаупт. В 1867 г. он стал мичманом ( строевым офицером флота), а службу закончил, выйдя в отставку вице–адмиралом.

Несмотря на запрещение Морского устава, естественно, бывали и конфликты между офицерами. Кстати, «регламент» предусматривал суровое наказание в том числе за драки:

«Ежели офицер товарища своего дерзнет бить руками, или попросту на берегу, тот будет лишен чина на время, и повинен будет заплатить тому обидимому, против его жалования на полгода, больше или меньше, по разсмотрению воинскаго суда: А ежели кто на корабле сие учинит, тот лишен будет чина, и написан в матрозы на такое время, как в суде определено будет и столькож повинен будет тому обидимому заплатить, как выше писано».

Но драки продолжали иметь место.

Так, уже знакомый нам старший офицер транспорта «Иртыш» лейтенант Петр Петрович Шмидт однажды встретил в Либаве[123] другого лейтенанта, «который в дни их молодости был причиной его семейной драмы». Встреча закончилась пощечиной.

«Иртыш» входил в состав Второй эскадры Флота Тихого океана, время было военное, и все ожидали от крайне вспыльчивого начальника эскадры крутых мер. Но резолюция Зиновия Рожественского была более чем сдержанной:

«Во время войны никаких дуэлей не допускать, а лейтенанта Шмидта арестовать на десять суток в каюте с приставлением часового».

Помимо офицеров на кораблях русского флота служили так называемые «чиновники», исполнявшие главным образом, административно–хозяйственные обязанности. Это были люди, которые носили так называемые «классные» гражданские чины, но пользовались правами офицеров. Впрочем, большинство «настоящих» офицеров, включая молодежь, считали их людьми «второго сорта».

Вот что писал на этот счет Гаральд Карлович Граф (рассказ относится к его кадетским годам):

«Было на «Пожарском»[124] и еще несколько достопримечательных личностей. Среди них два чиновника, выслужившиеся из матросов, — шкипер и артиллерийский содержатель. Еще в давно прошедшие времена такие чиновники получали на флоте прозвище «петухов» и жили в особой кают–компании, которая соответственно и называлась «петушиной ямой». «На «Пожарском» она помещалась под офицерской кают–компанией и, так как была уже за броневым поясом, не имела бортовых иллюминаторов, и свет попадал через узкий и глубокий, как колодец, световой люк. Конечно, среди нас находились озорники, которые не забывали поддразнивать ее обитателей, крича «Петухи, хорошо ли вам там?», или подражая петушиному «ку–ка–ре–ку». Этих двух чиновников никогда не было видно на палубе, и только по праздничным дням, после обедни, во время торжественного поздравления командиром всего экипажа они вылезали на шканцы и становились на левый фланг офицерского фронта. Причем одевались они в очень короткие сюртучки и какие–то удивительной формы треуголки, на которые мы всегда заглядывались и находили, что как они, так и сами их обладатели поросли мохом».

Ничуть не меньше доставалось и механикам. И снова слово Графу (речь снова идет о крейсере 1–го ранга «Князь Пожарский»):

«Последней достопримечательностью был старший судовой механик, тоже старого закала, сохранившийся с тех пор, когда механики еще только вводились на флот с переходом на паровые суда. Офицеры–парусники встречали их недружелюбно, как первых вестников исчезновения парусного флота. В довершение к этому, механикам не дали офицерских чинов, и они имели чиновничьи погоны. Кроме того, они были не дворянского сословия, как строевые офицеры, и все это ставило их даже ниже другой «черной кости» на флоте — офицеров корпуса штурманов и корпуса артиллерии. Механиков прозвали «сапогами» и «вельзевулами», и эти прозвища дошли и до нас. Мы сейчас же стали изощряться в этом направлении, спуская на веревке в машинный люк сапог или крича туда «Вельзевул!».

Старший механик был человек раздражительный, по–видимому, очень обидчивый и не любивший строевых офицеров, оттого он болезненно реагировал на наши издевательства, а это только подзадоривало. Его тронковая машина с горизонтальными цилиндрами нам казалась таким курьезным сооружением, что мы не могли не подтрунивать над ее ходом. Еще бы раньше чем начать работать, она забавно скрипела и как–то особенно пыхтела. Вся кадетская палуба наполнялась паром противного запаха, и мы начинали ругать «Вельзевула», «портящего» воздух».

Пренебрежительное отношение к инженер–механикам сохранилось до 1917 г. В повести Сергея Колбасьева «На «Джигите»» описывается весьма характерный случай, когда одного инженер–механика попросили приструнить сильно пьяного мичмана — сухопутный адъютант не смог отличить «механические» погоны от «флотских». Естественно, мичман не подчинился. Итак, мичман Лука Пустошкин «под сильным влиянием винных паров вообразил себя макакой, кувыркался в ветвях, издавал дикие вопли и вообще развлекал публику.

«… Услышал, что за столиками смеются, и решил на смех этот реагировать в точности так же, как реагируют обезьяны. Одним словом, показал местному населению города Владивостока свою голую задницу на фоне густой зелени.

Этого было вполне достаточно, чтобы смутить присутствовавшего адъютанта коменданта крепости. Будучи юношей осторожным, он сам не принял никаких мер, но сразу же позвонил по телефону своему начальству.

Начальство тоже было толковое. Точно учитывая психологию мичмана, вообразившего себя макакой, оно приказало адъютанту разыскать старшего из присутствующих морских офицеров и поручить ему оного мичмана убрать.

Вот тут–то адъютант и совершил ошибку. Выбрал какого–то дяденьку с двумя просветами на погонах[125], но не обратил внимания на то, что погоны эти были не строевые, а механические. Механиков же в те времена юные мичманы по свойственной им дурости не уважали.

… Адъютант передал ему приказание начальства, и он спорить не стал, — он был человеком военным. Вытер губы салфеткой, встал из–за стола, подошел к дереву и внушительно произнес:

— Молодой человек, извольте спуститься вниз! — Лука, естественно, не послушался. Продолжал скалить зубы и выделывать неприличное.

— Ах так! — сказал почтенный инженер–механик и, круто повернувшись на каблуках, ушел на кухню, откуда через минуту вернулся с небольшой пилой.

Снял тужурку, аккуратно повесил ее на спинку стула и начал пилить дерево, которое шесть рабочих могли бы спилить примерно в недельный срок.

Адъютант еще раз ошибся: солидный механик оказался не менее пьяным, чем юный мичман».

Отдельный разговор о взаимоотношениях флотских офицеров с офицерами армии — «армеутами».

Они всегда были крайне сложными — моряков считали «белой костью», которые только и делают, что плавают по морям–океанам, пьют дорогие напитки и шикуют в портовых городах.

Отметим, что негативное отношение к флоту было характерно и для нижних чинов. Поэтому начальство всегда направляло на подавление выступлений матросов армейские части, не беспокоясь о том, что они перейдут на сторону восставших. Так было во время Кронштадтских восстаний, а также подавления мятежа на «Очакове», во время Севастопольских событий 1905 г.

Напротив, моряков очень часто привлекали для того, чтобы призвать к порядку солдат сухопутных частей.

Но вернемся к взаимоотношениям офицеров.

Безусловно, все люди — разные, но многие моряки смотрели на своих сухопутных коллег свысока. Ведь кадеты Морского корпуса комплектовались почти исключительно из потомственных дворян, в то время как армейцы очень часто могли быть выходцами из семей разночинцев.

Косо смотрели и на офицеров, перешедших в Морское ведомство из сухопутных частей — гвардия не исключение.

Отдельно стоит сказать о взаимоотношениях флота с армией.

«Во всем свете у нас только два верных союзника — наша армия и флот. Все остальные при первой возможности сами ополчатся против нас», — сказал как–то император Александр Третий. Но на практике говорить о неких «союзнических отношениях» между родами войск было нельзя. Напротив, между солдатами и матросами постоянно возникали трения.

Во многих случаях негативное отношение к армейцам разделяли и строевые морские офицеры.

Более того, морской офицер всегда считал своим долгом защитить нижнего чина, так или иначе пострадавшего от береговых сухопутных властей. И снова обратимся к повести «На «Джигите»» Сергея Колбасьева. Речь идет о сухопутных «геройствах» легендарного капитана 2–го ранга Сергея Захаровича Балка, выходца из старого морского рода и обладателя феноменальной физической силы.

«Команду Сергей Балк любил и жил с ней ладно, а начальство, особенно сухопутное, не слишком уважал. Однажды — кажется, в Николаевске–на–Амуре — стоял он со своим миноносцем на якоре и влетел в исключительно красивую историю.

Один из его матросов нашумел на берегу, был изловлен и посажен на гауптвахту. Балк, как только об этом узнал, срочно дал семафор коменданту крепости: прошу, дескать, вернуть мне моего матроса, дабы я мог наказать его по всей строгости морских законов. Не вышло. Комендант, конечно, ответил отказом.

Тогда Балк вызвал желающих из команды на четверку[126], роздал им оружие и во главе десанта из четырех человек высадился на берег.

Подошел к гауптвахте, крикнул часовому: «Здорово, молодец!», сразу же вырвал у него из рук винтовку и поставил свой караул.

Потом поднялся к дежурному офицеру. С ним тоже любезно поздоровался, но так сжал ему руку, что тот сразу потерял способность соображать. Очнулся запертым в шкафу и только тогда понял, что у него отобрали ключи.

Балк без особых затруднений освободил своего матроса, спокойно вернулся с ним на миноносец и решил сниматься с якоря, потому что в Николаевске делать ему было больше нечего.

По семафору получил приказание лично явиться к коменданту крепости, однако, как и следовало ожидать, предпочел подняться на мостик и скомандовать:

— Пошел шпиль![127]

Тут–то и началась самая замечательная петрушка. На ближайшей береговой батарее люди забегали во все стороны и стали с пушек стаскивать чехлы, а семафор передал второе, более решительное приказание: «Немедленно прекратить съемку с якоря. Орудия крепости направлены на миноносец».

— Ха! — сказал Балк. — Боевая тревога, прицел пятнадцать кабельтовых, целик семьдесят пять, точка наводки вон по тому белому домику. — И ответил крепости семафором: «Орудия миноносца направлены на дачу коменданта. Крепко целую».

Так и ушел миноносец, потому что у коменданта на даче были дети, жена, самовар, канарейка и весь прочий дорогой комендантскому сердцу домашний уют.

Сухопутное начальство, естественно, подняло страшный шум, но штаб Сибирской флотилии за Балка решительно заступился. Вероятно, потому что обрадовался хоть какому–нибудь развлечению.

Пошла всякая переписка и путаница из–за того, что никак нельзя было понять, кто кому подчинен. Кончилось тем, что морское министерство в пику военному заупрямилось, и дело попало на доклад к самому царю.

Царь же, как известно, был мужчиной средних лет и весьма средних умственных способностей. Он вдруг вспомнил какую–то знакомую вполне убедительную фразу и ни с того ни с сего положил резолюцию: «Победителей не судят»».

Между офицерами и даже гардемаринами флота случались, естественно, и дуэли. Чаще всего — из–за дам или по политическим причинам. Так, лейтенант Российского Императорского флота и будущий вице–адмирал Советского военного морского флота Александр Васильевич Немитц в 1906 г. был вызван на дуэль за усилия в качестве защитника на суде. А защищать ему надо было участников Севастопольского матросского восстания 1905 г.

Более этого, из–за вызова на поединок Немитц был приговорен к четырем месяцам заключения в крепости. И это при том, что сам инициатор дуэли на нее так и не явился!

Дуэль могла случиться и под влиянием алкоголя, как, например, в случае со старшим лейтенантом Борисом Михайловичем Бачинским. Рассказывает Гаральд Карлович Граф:

«Наши офицеры познакомились с какими–то штатскими, которые им очень понравились. После бала они с ними остались ужинать. При этом выпито было немало, и наш штурман пришел в свое неприятное настроение. По каким–то для всех не известным причинам он повздорил с одним из новых знакомых. Но его успокоили, и казалось, все благополучно уладилось. Компания стала расходиться, а штурман остался в ресторане, видимо, обдумывая происшедший инцидент. Выпив еще, он пришел к убеждению, что, несомненно, оскорблен и даже очень. Поэтому должен немедленно разыскать обидчика и потребовать извинения, и если тот на это не пойдет, то вызвать на дуэль. Адрес своего обидчика он имел. Выйдя из ресторана, он столкнулся с несколькими офицерами с «Александра»[128] и им сообщил, что едет разыскивать такого–то господина, чтобы вызвать на дуэль. Все его начали успокаивать и советовали отложить решение до следующего дня. Но штурман закусил удила, и переубедить его было нельзя. Тогда один из офицеров решил ехать с ним вместе, чтобы не дать разрастись скандалу и надеясь, что тот понемногу успокоится.

Дом, где жил «обидчик», им разыскал извозчик, но в этом доме света не было, и не у кого было узнать, действительно ли означенный господин живет там. Тогда штурман соскочил с извозчика и начал ломиться в дверь. В доме начался переполох, и, видимо, жильцы боялись открыть дверь. На шум прибежал полицейский и стал уговаривать прекратить скандал, но штурман не унимался. Проснулись жители соседних домов, и оказалось, что то лицо там не живет. Получился полный конфуз — пьяный морской офицер ломился к неизвестным людям.

После такой встряски воинственный штурман успокоился, и его увели на корабль. Но на следующий день в местечке только и было разговору, что об этом случае, да, очевидно, его сильно раздули. Все стало известно адмиралу, и он приказал немедленно штурмана арестовать в каюте с приставлением часового. Сам штурман теперь уже отдавал себе отчет во всей дикости учиненного им скандала, да было поздно. Но этим дело не кончилось, и ему пришлось подать в отставку, а он был отличный офицер и морскую службу очень любил. В довершение всех бед из–за этого расстроилась и его женитьба».

Наказывали и за нарушение дуэльного кодекса. Лейтенант Константин Сергеевич Рощаковский, например, 30 мая 1901 г. получил по приговору суда три года заключения в крепости (правда, без лишения прав). Вина офицера заключалась в том, что «в неразрешенной дуэли» с мичманом Иловайским в том же году он сделал «раньше времени выстрел без умысла».