Под Андреевским флагом: Русские офицеры на службе Отечеству

Глава 8. Карьера морского офицера

Обучение будущих офицеров Русского флота — тема настолько обширная, что ей стоит посвятить целую книгу. Здесь же мы попробуем рассказать о том, кто и как мог стать «вашим благородием», т. е. мичманом либо младшим офицером одного из корпусов Морского ведомства.

В первый на море офицерский чин — в мичмана — кадет производили чаще всего либо по экзамену, либо по итогам обучения в Морском корпусе[129]. В разные времена — по–разному.

Если экзаменовались гардемарины, находившиеся в дальнем плавании, то в роли экзаменаторов выступали старшие специалисты судов — штурмана, инженер–механики, артиллеристы, а также командиры и старшие офицеры кораблей. По традиции, одновременно с телеграммой в Санкт–Петербург с результатами испытания, посылалась и друга депеша. В ней адмирал, председательствовавший в экзаменационной комиссии, просил переслать ему должное количество мичманских эполет. Ими предполагалось, как тогда говорили, «поздравить» свежеиспеченных офицеров флота.

Скажем прямо — для поступления в Морской корпус наличие потомственного дворянства было, по сути, обязательным. Случаи исключений были крайне редкими. Примером может быть история производства в офицеры будущего вице–адмирала Степана Осиповича Макарова, которого недоброжелатели из столбовых дворян именовали не иначе как «боцманским сыном».

Осип (Иосиф) Макаров был произведен в первый офицерский чин прапорщика в 1848 г., за полгода до рождения сына. Но потомственным дворянином он стал только в 1857 г., после получения чина поручика. Следовательно, обладателем потомственного дворянства стал и его сын, однако в глазах «кадровиков» Морского ведомства все было не так просто.

В 1865 г. Степан Макаров окончил Морское училище в Николаевске–на–Амуре, получив чин кондуктора. Он мог так и остаться на Дальнем Востоке, тянув лямку штурманского офицера, но в конце 1866 г. на корвете «Аскольд» был переведен на Балтику. Пока корвет шел на Запад, огибая Азию и Европу, между Николаевском и Санкт–Петербургом шла напряженная переписка. Дальневосточное морское и сухопутное начальство считало молодого кондуктора достойным продолжения учебы в Морском корпусе с производством его в гардемарины. Тем более что и экзаменационные оценки у Макарова были весьма высокими — не ниже девяти баллов по 12–балльной шкале при 15 учебных дисциплинах.

Тут–то как раз и выяснилось, что на момент рождения соискатель не имел потомственного дворянства. Высшее военно–морское начальство, не желая лишний раз рисковать, нашло «крайнего», причем таковым стал… император Александр Второй. Управляющий Морским министерством подал царю особую записку, в которой дипломатично написал, что Макаров «происходит из потомственных дворян». После этой «ударной» фразы следовала информация о том, что имярек «экзамен выдержал весьма удовлетворительно». Император, видимо, не вдаваясь в подробности, «высочайше разрешил». 14 июля 1867 г. штурманский кондуктор Степан Макаров был произведен в гардемарины.

Итак, будущих офицеров Российского Императорского флота готовили в нескольких учебных заведениях. Главным из них считался Морского кадетский корпус, выпускавший строевых офицеров флота. Кроме того, были училища, из которых выходили инженер–механики, кораблестроители и штурманы. Позже — в годы Первой мировой войны — появились учебные заведения, где по сокращенным программам готовили также строевых офицеров военного времени.

Существует немало мемуарных свидетельств учащихся и выпускников Морского корпуса. Например, мемуары Гаральда Карловича Графа, окончившего Корпус в 1904 г. — так называемый «Царский выпуск». «Царским» он именовался (самими выпускниками) потому, что сразу же после начала Русско–японской войны император Николай Второй лично «поздравил офицерами» гардемарин, которым до официального выпуска оставалось еще несколько месяцев.

Начиналось все с того, что мы бы сейчас назвали «подготовительными курсами» — в те далекие времена именовали «пансионами». Правда, в отличие от современности, они были частными и содержались либо морскими офицерами (преподавателями корпуса), либо просто частными лицами. Гаральд Карлович Граф, например, учился под Санкт–Петербургом, в местечке Шувалове. Пансион держала Антонина Лаврентьевна М. (Мешкова).

Срок учебы преподаватели пансиона «подгадывали» к началу вступительных экзаменов в младшую, четвертую роту Корпуса. Вот как они проходили, по воспоминаниям Графа:

«Всех экзаменующихся было около 100 человек. Нас рассадили по алфавиту, так что пришлось сидеть рядом с незнакомыми мальчиками. Один из экзаменаторов начал диктовать, а мы быстро за ним записывали. Головы усиленно работали, чтобы на свои места посадить предательские „ять“, не забыть поставить на конце правильно „я“ и „е“ и вообще превозмочь все трудности правописания, которые далеко не всем одинаково давались. Время летело быстро, и мы не заметили, как диктовку окончили. Дали ее прочесть, но лучше бы этого не делали, так как при чтении все казалось неверным, и зачастую верное переправлялось как неверное.

Затем дали короткий перерыв, и начался экзамен по арифметике и алгебре. Всех разбили на две смены и дали задачи. Задачи были нетрудные, но от волнения тяжело было собраться с мыслями, и цифры как–то путались. Тройное правило, пропорции, корни квадратные, уравнения с одним и двумя неизвестными — все это угрожало перепутаться и положительно выйти из повиновения. Я кончил задачи одним из первых и, хотя чувствовал, что решил не совсем правильно, боялся, чтобы не вышло еще хуже...

… Здесь нельзя не вспомнить и саму Антонину Лаврентьевну М. Это была, несомненно, замечательная в своем роде женщина: высокого роста, очень полная, с красивыми, чисто русскими чертами лица, энергичная и властная, она ярко напоминала легендарный тип русской помещицы–барыни, которая умела управлять своими крестьянами, и все перед ней трепетали. Каких только сорванцов и лентяев не было у нее в пансионе, а она умела не только заставить себя слушаться, но и прилежно учиться. Целыми днями М. наблюдала за занятиями. Она преподавала русский язык и часто доводила до отчаяния своих учеников, заставляя их по четыре–пять раз переписывать диктовки, в которых было много ошибок. Когда увещевания и слабые наказания не действовали, она, не задумываясь, прибегала к физическому воздействию, которое выражалось тем, что она неожиданно подходила к провинившемуся и пребольно драла его за уши, в присутствии всего пансиона. Мы, конечно, ее за эти качества очень боялись и… уважали. Полагаю, что многие из нас только благодаря ей вышли в люди и сделались полезными офицерами».

Кстати, далеко не всегда русские морские офицеры происходили из приморских губерний империи. Интересно в этой связи посмотреть, из каких местностей России происходили, например, офицеры флота, погибшие на бастионах Севастополя.

Абсолютным лидером оказалась Херсонская губерния — 34 человека. На втором месте — Таврическая губерния с 16 офицерами. И это было совсем не удивительно. На территории Херсонской губернии находился Николаев — место, где размещался штаб Главного командира Черноморского флота и портов Черного моря, а также многочисленные верфи. Что же касается Таврической губернии, то крупнейшим ее городом был Севастополь. Иначе говоря, в значительном числе случаев мы имеем дело с потомственными моряками.

На третьем — Санкт–Петербургская губерния с восемью офицерами. Здесь тоже ничего нет странного — в столице всегда проживало немало семей моряков, не желавших оседать в провинциальном Кронштадте.

Из сугубо сухопутных Костромской, Смоленской и Тверской губерний происходило по шесть офицеров. Из Новгородской губернии — четыре. Трое были выходцами из Эстляндской губернии.

Два офицера на счету Воронежской, Казанской, Киевской, Орловской, Полтавской, Псковской, Рязанской и Тамбовской губерний. По одному офицеру дали Архангельская, Вологодская, Калужская, Курляндская и Лифляндская губернии, Молдавия, Московская, Саратовская, Тифлисская, Тульская и Ярославская губернии.

За более чем 200 лет существования Морской кадетский корпус «оброс» множеством традиций, обычаев и легенд. Попробуем рассказать хотя бы о нескольких из них.

Начнем с того, что прообраз корпуса — «Навигацкая школа» — первоначально располагалась не в Сухаревой башне, как мы привыкли считать, а «в Кадашах» — районе Москвы, расположенном поблизости от современной Кадашевской набережной. Указ Петра Великого «Об основании Школы математических и навигацких наук» от 14 января 1704 г., в частности, гласил:

«Великий государь, Царь и Великий Князь Петр Алексеевич, всея Великия и Малыя и Белыя самодержец. указал именным своим, великого государя, повелением. на славу всеславного имени всемудрейшего Бога и своего богосодержимого храбропремудрейшего царствования, во избаву же и пользу православного христианства быть математических и навигацких, т. е. мореходных хитростных наук учению.

Во учителях же тех наук быть англинския земли урожденным: математической Андрею Данилову сыну Фархварсону, навигацкой — Степану Гвыну, да рыцарю Грызу; и ведать те науки всяким в снабдении во Оружейной палате боярину Федору Алексеевичу Головину со товарищи, и тех наук по учению усмотри избрать добровольно хотящих, иных же паче и со принуждением; и учинить неимущим по прокормление поденный корм. ежели кто сыщется отчасти искусным, по пяти алтын в день, а иным же по гривне и меньше, рассмотрев коегождо искусства учения.

А для тех наук определить двор в Кадашеве. и об очистке того двора послать в мастерскую палату постельничему Головину свой, великого государя, указ; и взяв тот двор и усмотрев всякие нужные в нем потребы, строить из доходов Оружейной палаты».

В 1715 г. в Санкт–Петербурге появилась Академия морской гвардии, в результате чего «Школа математических и навигацких наук» стала чем–то вроде «подготовительного отделения» при академии.

Выпускники Академии морской гвардии носили звание, «гардемарин», являющееся калькой французского выражения garde de marine означает «морской гвардеец» или «морской страж». Список первых 300 гардемарин Русского флота был утвержден лично Петром Великим 27 мая 1718 г.

Обратимся к Морскому уставу.

«Гардемарины на кораблях имеют разделены быть по пушкам, по скольку достанется на человека, где при экзерциции и в бою, должны быть и управлять при определенных каждому пушках, вместе с пушкарями; а во время хода корабельного на фордеке как матросы...

…Ониж повинны в науке своей, которую получили в школах, всегда обращаться, для чего определяется им время 4 часа в день, для разных наук. Полтара часа для штюрманскаго обучении, которое им должен указывать штюрман корабельный; а офицер приставленной к гардемарином повинен тогда надсматривать, чтоб тот штюрман, которой их учит, отправлял должность свою и открывал им все, что он знает в своем художестве. Полчаса, для салдатского обучения с мушкетом и для обращений воинских, и сие будет указывать им, их начальник. Час для обучения пушечнаго, как в теории, которую приняли от офицера артилерискаго, или констапеля [130] , так и в практике которую можно указать в верьху или между деками [131] , смотря, где пристойно. Час, для обучения корабельному правлению, есть ли время позволяет, то повинен командовать капитан, или капитан–лейтенант. Еже ли капитану самому не досуг, оной капитан прикажет гардемарином командовать управлением корабельным, всякому по очередно, их спрашивать и поправливать, в чем не доразумеют, изъяснить случай, в которых какое управление надобно употребить».

Вот еще несколько примеров. Все учащиеся были разделены на «бригады» по 50 человек, причем побег карался смертной казнью, а опоздание из отпуска — каторгой. В каждом классе сидел специальный «дядька» которому было велено «иметь хлыст в руках, а буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным хлыстом бить, несмотря на происхождение ученика». Причина столь жесткой дисциплины видна из следующего высказывания Петра Великого:

«Наш народ, яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера [132] не приневолены бывают».

Добавим, что четкого срока обучения в Академии морской гвардии не существовало — все зависело от способностей учащегося и наличия вакансий. До получения офицерского чина могло пройти четыре–пять лет, а могло — и более 20! Известен случай увольнения в отставку «по болезни и старости» 54летнего гардемарина. Дело было в 1744 г.

Но вернемся к званию «гардемарин».

В 1860—1882 гг. оно присваивалось выпускникам Морского корпуса, которые после практики на кораблях производились в мичмана. Затем гардемаринами именовались кадеты двух старших рот Корпуса (эти роты еще называли иногда «специальными»).

С 1906 г. появились «корабельные гардемарины». Так снова начали именовать выпускников Корпуса, которым предстояла практика на кораблях. Что же касается выпускников Морского инженерного училища, то им присваивали звания «корабельный гардемарин механик» и «корабельный гардемарин судостроитель».

Корабельные гардемарины Морского корпуса, показавшие низкие результаты в учении и практике, часто производились в поручики по Адмиралтейству (если же подпоручики по Адмиралтейству — то чаще всего еще и с увольнением от службы), либо получали соответствующий гражданский чин десятого класса (коллежский секретарь).

В годы Первой мировой войны звание «корабельный гардемарин» присваивалось и выпускникам Курсов гардемарин флота. Эти курсы были созданы (первое зачисление в их состав официально произошло 17 декабря 1916 г.) на базе, сформированной за год до того при Втором Балтийском флотском экипаже Роты гардемарин флота. В нее принимали обладателей высшего образования (в XIX в. таковых принимали в юнкера флота), намеренных стать мичманами. Курсы имели морское, гидрографическое и кораблестроительное отделения.

Пятого мая 1917 г. Курсы произвели первый выпуск, а после октября 1917 г., по сути, перестали существовать.

К началу Первой мировой войны, когда во флоте стал ощущаться серьезный недостаток офицерского состава, гардемаринами стали именовать и слушателей Отдельных гардемаринских курсов, которых за цвет погон величали «черными гардемаринами» (выпускники становились также корабельными гардемаринами). Курсы были созданы весной 1914 г. на базе существовавших с конца предыдущего года Морских юнкерских классов. Принимали в них студентов высших учебных заведений на всесословной основе.

После февраля 1917 г. гардемаринами стали и воспитанники Школы мичманов военного времени (до начала 1917 г. — Школа прапорщиков по Адмиралтейству). Это было учебное заведение, созданное для ускоренной подготовки строевых офицеров флота, созданное в июле 1916 г. в Ораниенбауме. Непосредственное руководство процессом обучения осуществлял начальник Морской учебно-стрелковой команды.

Первоначально курсанты Школы обучались в течение четырех месяцев, но позже срок был увеличен до шести месяцев. По штату в составе этого учебного заведения надлежало готовить 150 человек. Вступительных экзаменов не было; после собеседования принимались выпускники кадетских корпусов, гимназий, реальных и коммерческих училищ, студенты, лица с высшим образованием, а также те, кто уже отслужил во флоте срочную службу.

Примечательно, что все слушатели школы находились на положении унтер–офицеров флота и имели соответствующие чины.

Что же касается собственно Морского кадетского корпуса, то он был создан 15 декабря 1752 г. (Морской шляхетный корпус) на базе уже знакомой нам Академии морской гвардии и разместился на Васильевском острове в Санкт–Петербурге в доме ссыльного фельдмаршала Буркхатда Христофора Миниха. В мае 1771 г. дворец сгорел, и воспитанники были переведены в Кронштадт. Обратно в столицу их возвратили только при императоре Павле Первом.

Кадетам третьего класса полагалось содержание в размере 18 рублей в год, кадетам второго класса — 24 рубля, а гардемаринам (старшим воспитанникам) и ефрейторам — по 30 рублей. Впрочем, денег они этих не видели — только гардемаринам причиталось по шесть рублей в год «для лучшего в трудной морской службе куража и дабы в обучении ревностнее простирались».

Куда шли кадетские деньги? На обмундирование и питание.

Так, на начало 1750–х гг. каждому воспитаннику полагалось ружье, тесак на поясной портупее; на другой портупее располагалась патронная сумка. Кадеты носили зеленые сюртуки с белым воротником и обшлагами, либо белый камзол.

Добавим, что денег, выдавшихся от казны, хватало во времена матушки Екатерины не всегда, в связи с чем один из директоров смог добиться того, чтобы к учебному заведению была приписана деревня с крепостными — почти о 400 душах!

В 1867—1891 гг. Корпус именовался Морским училищем, а кадеты — воспитанниками. В 1891—1906 гг. снова появилось понятие Морской кадетский корпус (в 1906—1916 гг. — Морской корпус).

В 1916 г. последовало обратное переименование в училище, поскольку название «Морской кадетский корпус» было передано новому учебному заведению, основанному в Севастополе. В Севастополь в 1917 г. планировали перевести и младшие роты, в одну из которых в 1917 г., по достижении 13–летнего возраста, должен был поступить наследник — цесаревич Алексей Николаевич, сын императора Николая Второго. Кстати, в последние годы Корпус носил его имя.

Кого принимали в Корпус?

Согласно правилам, действовавшим на середину XIX в., набор мальчиков и юношей в возрасте 10—15 лет по следующим принципам:

«а) Дети флотских офицеров и офицеров Морской артиллерии, состоящих на службе, а преимущественно убитых и раненых в сражениях, или погибших в службе на море;

б) Дети чиновников, воспитывавшихся в Корпусе, служивших во флоте офицерами и вышедших в отставку или перешедших на другую службу;

в) Дети природных дворян, внесенных в четвертую, пятую и шестую части дворянской родословной книги;

г) Дети дворян Великого Княжества Финляндского и губерний: Эстляндской, Лифляндской и Курляндской, имеющие доказательства на дворянство за 100 лет и более;

д) Дети дворян Царства Польского, дворянское происхождение которых, по рассмотрению где следует документов, будет доказано и притом соображено с корпусным начальством с правилами…;

е) Вообще, дети особ, не ниже как в четвертом классе состоящих [133] ».

Теперь поговорим об учебном процессе.

С наступлением занятий — они начинались первого сентября — вновь поступившие кадеты являлись в Корпус, где их делили на отделения из расчета 25 человек в каждом. Во главе отделения стояли два обер–офицера — старший и младший отделенный начальник. Отделения составляли роту во главе со штаб–офицером, а роты Корпуса, исключая две младшие, — батальон. Отделения формировались из расчета баллов на вступительных экзаменах — чем больше номер отделения, тем меньшие успехи его кадеты показали при поступлении в Корпус.

«Новобранцев» от более старших кадет отличала особенность формы — до корпусного праздника (шестого ноября) им не полагались ни погоны, ни кокарды, ни даже ленточки на бескозырку. До этого момента их усиленно обучали строю унтер–офицеры лейб–гвардии Финляндского полка. Традиция привлекать обучающих именно из этого подразделения императорской гвардии возникла во времена Генерал–адмирала Великого князя Константина Николаевича, являвшегося не только Главным начальником флота и Морского ведомства, но также шефом лейб–гвардии Финляндского полка.

Что же касается питания новичков, то оно, по словам Гаральда Карловича Графа, ничем не отличалось от стола старших кадет:

«Кормили нас, безусловно, недурно, хотя и не слишком разнообразно, но очень сытно, и все приготовлялось из доброкачественных продуктов. Мы каждый день получали к завтраку или обеду рубленые котлеты или зажаренное кусками мясо и на третье блюдо вкусные пирожные, нередко служившие предметом мены или расплаты за какие–нибудь услуги. Сервировка была тоже хорошая: серебряные вилки и ножи, квас подавался в больших серебряных кубках, по одному на каждый конец стола; скатерти и салфетки всегда чистые. За столом прислуживали дневальные».

Побудка происходила в семь утра, так как в восемь часов десять минут утра уже начинались занятия. Горнист играл «зарю», а через пять минут в дортуарах появлялся дежурный офицер вместе с дежурным унтер–офицером и фельдфебелем роты (двое последних — из числа старших гардемарин выпускной роты). С особо сонных стягивали одеяла; если и это не заставляло их вскочить с коек, то нарушителей дисциплины записывали и позже подвергали наказаниям.

Отношение к строевой подготовке в корпусе, по мнению Гаральда Карловича Графа, со стороны кадет и гардемаринов всегда было более чем прохладное.

«Была еще одна „особенность“ в Корпусе: воспитанники считали как бы унизительным для себя военную выправку, отчетливое отдание чести, согласно требованиям Устава, и хождение во фронте, „как в пехоте“. Вообще ничто не должно было напоминать подтянутости сухопутных военных училищ. „Настоящий кадет“ Морского корпуса должен был иметь вид весьма независимый, несколько расхлябанный, ходить в развалку и честь отдавать небрежно, так сказать, походить на морского волка. Между прочим, из–за плохого отдания чести сухопутные офицеры, особенно гвардейские, относились к нам враждебно и часто придирались на улицах. Никакие строгости не могли побороть эту закваску, да, впрочем, в то время [134] не очень энергично боролись с этой расхлябанностью и подчеркнутой небрежностью: начальство как будто бы свыклось с таким положением вещей».

Не слишком благосклонно, отмечает мемуарист, относились и к различным учебным дисциплинам, включая иностранные языки. Над преподавателями часто откровенно издевались, невзирая на их заслуги:

«Доставалось также преподавателю кораблестроения, ученому инженеру Ш. [135] , который немного заикался, и это заикание особенно проявлялось в начале урока. Например, когда он собирался что–либо говорить о постройке броненосцев, то сразу никак не мог сказать „броненосец“, и у него выходило „бр… бр… броненосец“, так мы его и прозвали „бр. бр. броненосец“. Особенно трагичным был для него урок, когда он объяснял спуск корабля со стапеля и доходил до торжественного момента обрубания канатов, которыми держались на месте салазки, после чего корабль на них начинал медленно скользить вниз. По церемонии настоящего спуска при этом оркестр играл „Боже, Царя храни“, караул брал „на караул“, и присутствующие кричали „ура!“. Ну и мы, желая поставить бедного Ш. в глупое положение, все сразу вскакивали с мест и пели гимн и кричали „ура!“. Он же, будучи человеком застенчивым и деликатным, решительно не знал, как нас остановить в этом патриотическом порыве. После того как это было проделано в нескольких отделениях, он стал объяснять спуск корабля перед самым концом урока, и когда раздавался звонок, быстро хватал журнал и убегал из класса».

Как мы помним, «настоящими» кадетами новички становились только в день Корпусного праздника, приходившийся на шестое ноября. Попробуем рассказать, как проходил этот день.

Естественно, все начиналось с богослужения в Корпусной церкви Святого Павла Исповедника. Естественно, весь личный состав поместиться в храме не мог, поэтому непосредственно в церкви располагали две младшие роты, а батальон, вооруженный ружьями, располагался в огромном столовом зале, откуда предварительно выносили всю мебель. На богослужение обычно приезжало высшее морское начальство, включая Генерал–адмирала, начальника Главного Морского штаба, членов Адмиралтейств–Совета[136], Очень часто приходили также адмиралы и старшие офицеры, находившиеся в тот момент в столице. После богослужения младшие роты выстраивали позади фронта батальона.

Генерал–адмирал обходил фронт, уделяя особое внимание кадетам самой младшей роты. У многих из них могли спросить фамилию; если же семья была «морской», то не исключался и разговор о предках новичка. Затем следовало еще одно краткое богослужение, после чего батальон, а следом за ним и младшие роты, проходили перед начальством церемониальным маршем. К 12 часам столы в зале возвращались на свое место — предстоял торжественный обед. Для высокопоставленных лиц предназначалось место у модели[137] брига «Наварин», захваченного у турок в Наваринском сражении 1827 г.

Менюобеда было традиционным и неизменным на протяжении десятилетий. Кадетам, гардемаринам и гостям подавали борщ с кулебякой, гусь с яблоками[138] и пломбир. Кроме того, каждому полагалась красивая круглая коробочка с гербом Корпуса — в ней лежало полфунта конфет, которые кадеты, по традиции, должны были отнести домой. Во время обеда играл корпусной оркестр, считавшийся одним из лучших в столице.

Теоретически, после тожественного обеда все кадеты могли уйти домой до вечернего бала, но на практике так поступали единицы. Все силы, вспоминает Гаральд Карлович Граф, бросались на подготовку главного мероприятия года.

«После обеда начинались лихорадочные приготовления к известному всему Петербургу балу Морского корпуса. Им открывался петербургский бальный сезон, и на него вывозились барышни, которые впервые начинали выезжать. Бал был нашей гордостью, и мы прилагали огромное старание, чтобы все выходило возможно красивее и веселее. Младшие роты, конечно, никакого участия в украшениях зала и других приготовлениях не принимали, главные заботы ложились на старших гардемарин. Это был их бал, последний перед выпуском.

Для гостей открывались почти все ротные помещения. Необходимо было превратить их в уютные гостиные, буфеты и танцевальные залы. Времени для этого оставалось совсем мало, и оттого мобилизовывались все местные художники под предводительством кого–нибудь из корпусных офицеров, понимавших в этом толк. Каждое помещение, точно по волшебству, превращалось в подводное царство, царство льдов, тропический уголок, хвойный лес и так далее, насколько хватало фантазии и средств [139] . Главная же трудность заключалась в том, чтобы не повториться и не походить на прошлые годы.

К 8 часам вечера все должно было быть готовым к приему гостей, которых набиралось до трех-четырех тысяч [140] . Все кадеты и гардемарины были налицо: кто стоял у входных дверей и проверял билеты, кто находился в буфетах, кто в танцевальных залах, а кто просто толкался по всем направлениям или ждал приезда своих знакомых. Так называемые „распределители“ имели особые значки, которые сами выдумывали и делали из лент цветов Андреевского флага, пропущенных под левый погон, в виде аксельбантов и завязанных бантом с лежавшим на нем золотым якорем».

На середину XIX в. обучение продолжалось шесть лет (такой срок сохранился и в дальнейшем). В течение четырех лет кадеты изучали Закон Божий, арифметику, алгебру, геометрию, плоскую и сферическую тригонометрию, историю, географию, языки — русский, английский и французский, а также чистописание и рисование. Естественно, не была забыта и строевая подготовка. В гардемаринских (специальных) классах преподавались также навигация, астрономия. Теория кораблестроения, практическая механика, морская съемка, морская эволюция, корабельная архитектура, артиллерия и фортификация.

Примечательно, что плаванию в Корпусе специально не обучали. Возможно, именно в связи с этим ежегодно тонуло по несколько офицеров флота.

Теперь попробуем кратко описать распорядок дня кадета.

В 6.45 происходил подъем, а в 21.30 — отбой. После умывания и гимнастики строем шли на утренний чай, после которого было три урока. В большой перерыв кадеты получали завтрак — мясное блюдо и чай с французской булкой[141]. Обед проходил после пятого урока и состоял из трех блюд. На ужин опять кормили французскими булками (кстати, выпекали их в Корпусе) и чаем. После завтрака младшие классы занимались строевой подготовкой, а старшие — штурманским делом (прокладка курса на карте), изучением уставов и оружия. После обеда шли внеклассные занятия, снова гимнастика, танцы и фехтование (в старших классах).

А вот меню одного из дней:

«Обед — 1. Суп рассольник с пирожками. 2. Тушеная говядина с жареным картофелем и соленые огурцы. 3. Кондитерское пирожное песочное. Ужин — Котлеты с красной капустой».

В конце каждого учебного года, как и полагается, происходили экзамены. Для всех ключевое значение имел так называемый «средний балл» (по 12–балльной шкале) — от него в двух старших — гардемаринских — ротах зависело производство в унтер–офицеры и фельдфебели, что было своеобразным знаком отличия.

Фельдфебелей было шесть человек (по числу кадетских и гардемаринских рот в Корпусе), а унтер–офицеров в каждой из старших рот было человек по 30. Они помогали офицерам в младших ротах и носили на погонах нашивки унтеров. Унтер–офицеры и фельдфебели обладали по сравнению с остальными кадетами и гардемаринами одной весьма существенной льготой — правом ходить в увольнения не только по выходным, но и по будним дням.

Начиная с младшей гардемаринской роты все экзаменационные баллы шли в выпускной аттестат, по совокупности оценок в котором гардемарины получали старшинство при выпуске. Причем слово «старшинство» вовсе не было формальным — первые десять выпускников Корпуса имели право сами выбирать театр своей будущей службы. И снова слово Гаральду Карловичу Графу:

«Выяснилось, что вытягивание жребия, кто в какой флот выйдет, произойдет за два дня до принесения присяги. Это был серьезный момент для тех, кто имел определенное желание служить в том или ином флоте.

В назначенный день все собрались в роте. Завернутые в трубочку билетики были брошены в фуражку, и в присутствии теперь уже бывшего ротного командира полковника М. началось „вытягивание судьбы“. На каждом билетике стояли буквы: „Б“ — Балтийский флот или „Ч“ — Черноморский флот и, наконец, „К“ — Каспийский. Билетиков для Дальнего Востока не было, так как вакансии были уже разобраны окончившими в первом десятке. Больше всего вакансий предоставлялось в Балтийский флот, и именно туда я мечтал получить назначение. Особенной боялся попасть в Черноморский, к которому имел какое–то предубеждение из–за того, что в нем офицеры редко попадали в зарубежные плавания и вообще редко плавали. Теперь же это обстоятельство еще усугублялось тем, что, пожалуй, из Черного моря никак не выберешься на войну [142] , а я во что бы то ни стало решил воевать.

Я с замиранием сердца подошел к шапке, протянул руку и взял подвернувшийся билетик. При этом так волновался, что с трудом мог его развернуть. Судьба была милостива: на билетике стояла желанная буква „Б“. Я был в восторге».

После принесения присяги свежеиспеченные офицеры шли в Столовый зал, где их ожидали родственники. Затем появлялся директор и по старшинству в баллах вызывал бывших гардемарин для выдачи свидетельств об окончании Корпуса. Имена выпускников, окончивших с «круглым баллом» 12, высекались на мраморных досках, висевших в том же зале. Хотя при вручении свидетельства первому в выпуске оркестр и играл туш, но героем дня был не только он. Был и еще один человек, про которого говорили, что он «окончил „с союзом“».

Дело в том, что перед фамилией последнего по списку в реестре окончивших Корпус стоял союз «и», в связи с чем и появилось данное выражение. Затем, пишет Гаральд Карлович Граф, под покровом ночной темноты происходило еще одно торжественное мероприятие:

«В старшей гардемаринской роте была традиция: перед самыми экзаменами устраивать „похороны альманаха“.

Альманахом называлась толстая английская справочная книга, в которой помещались данные, необходимые при морских астрономических выступлениях, и она была чрезвычайно важным справочником для кораблей, плавающих в океанах и дальних морях. Отчего повелась такая традиция и отчего объектом „похорон“ стал именно альманах — не знаю. Впрочем, наверное, оттого, что при решении астрономических задач он был необходим и потому от частого употребления очень надоедал.

„Похороны“ обставлялись весьма торжественно. За несколько дней начинали выпускаться бюллетени, гласящие, что альманах серьезно заболел, здоровье его ухудшается, врачи находят положение безнадежное, и, наконец, он умирал. Конечно, в заранее назначенный срок. Дальнейшая церемония уже, до известной степени, была кощунственной, так как служились панихиды, шло отпевание и, наконец, происходило погребение: альманах тащился в курилку и сжигался в камине. Для исполнения церемонии выбирались все необходимые лица: священник, дьякон, певчие, могильщики и т. д., среди сопровождавших можно было видеть загримированных: директором, ротными командирами, преподавателями–астрономами и другими лицами. За катафалком, который несли несколько человек в черном, тянулись рыдающие близкие.

В курилке говорились надгробные речи, и, конечно, вышучивалось начальство. Надо отдать справедливость, эти речи часто были остроумны и смешны. После этого начинались поминки, заканчивавшиеся изрядным пьянством, в котором принимала участие вся рота. Кончались они иногда и скандалами, но начальство смотрело на это сквозь пальцы, и если все это происходило без особого шума, то оно не мешало. Да это и было самым мудрым, так как все равно запрещение устраивать похороны влекло бы за собой устройство их с большими предосторожностями и только разжигало общий интерес.»

Морское инженерное училище (МИУ) было создано в 1798 г. Вернее, тогда были созданы сразу четыре учебных заведения, которые считались родоначальниками будущего МИУ — два училища корабельной архитектуры и два штурманских училища (каждое — приблизительно на сто воспитанников). Каждая пара училищ располагалась на Балтике и на Черном море. Программа училищ корабельной архитектуры включала арифметику, алгебру, геометрию, тригонометрию, высшую математику, механику, физику, гидравлику, теорию кораблестроения, корабельную архитектуру, составление чертежей, а также английский язык.

В 1803 г. Училище корабельной архитектуры в Черноморском флоте прекратило свое существование. Что же касается столичного Училища, то с 1803 г. в него принимались дети дворян, офицеров и даже солдат в возрасте 12—14 лет. Срок обучения составлял шесть лет, а контингент учащихся сократили до 60 человек.

В 1826 г. училище было переименовано в Роту корабельной архитектуры, а на следующий год — в Учебный Морской рабочий экипаж с задачей «доставлять Адмиралтейству не только одних кораблестроителей, но и мастеров всех других мастерств». Экипаж имел две кондукторские[143] (старшие) и шесть «мастерских» рот по сто человек в роте. Кондукторские роты (срок обучения — 12 лет) вначале готовили только корабельных инженеров, а с 1832 г. — и инженер–механиков. Несколько позже стали готовить артиллеристов, специалистов в области морской инженерно–строительной части и техников для Министерства путей сообщения.

В 1856 г. последовало новое переименование — на этот раз в Инженерно–артиллерийское училище Морского ведомства.

Задача нового Училища, как это следует из названия, состояла в подготовке для флота инженер–механиков, корабельных инженеров и морских артиллеристов. В 1867 г. оно было вновь переименовано — на этот раз в Инженерное училище Морского ведомства.

В Инженерное училище принимались юноши всех сословий в возрасте 15—17 лет и с образованием в объеме реального училища; по итогам вступительных экзаменов проводился конкурсный отбор. Срок обучения составлял четыре года.

В 1872 г. на базе Инженерного и Артиллерийского училищ в Кронштадте было создано Техническое училище Морского ведомства, состоявшее из четырех отделов (факультетов) — механического, кораблестроительного, штурманского и артиллерийского. В 1885 г. два последних отдела были ликвидированы вместе с ранее существовавшим Корпусом флотских штурманов и Корпусом морской артиллерии.

Первоначально в училище принимались исключительно дети дворян (потомственных и личных), потомственные почетные граждане, а также дети офицеров и гражданских чиновников. С начала XX в. училище стало всесословным. Размещалось оно в так называемом «Итальянском дворце» Кронштадта, первоначально принадлежавшем соратнику Петра Великого, генералиссимусу и адмиралу Александру Даниловичу Меншикову.

Абитуриенты сдавали экзамены по русскому и двум иностранным языкам (немецкому и французскому), географии и истории, четырем разделам математики, физике, рисованию и техническому черчению. Срок обучения остался прежним — четыре года. Отметим, что желающих поступить в училище было немало. В начале XX в. конкурс на место в механический отдел достигал десяти человек, а в кораблестроительный отдел — пять.

При училище имелась солидная учебная база. К услугам воспитанников была слесарная, токарная, литейная и кузнечная мастерская, станции для испытания паровых машин и строительных материалов, а также физический, химический и минный кабинеты. Летняя практика инженер–механиков проходила на отряде учебных судов.

Кораблестроители практиковались на столичных и кронштадтских судостроительных заводах.

Ликвидировано училище было в марте 1918 г.

С 1877 г. по 1904 г. полный курс Морского инженерного училища окончили 122 корабельных инженера и 495 инженер–механиков флота, из которых более десяти лет (при обязательных четырех с половиной годах) прослужили 98 корабельных инженеров и 370 инженер–механиков (80 % и 75 % выпускников соответственно). В 1905—1910 гг. на корабли в военно–морские учреждения было выпущено 27 корабельных инженеров и 141 инженер–механик. Из них более пяти лет служили 100 % выпускников–кораблестроителей и 86 % инженер–механиков (122 человека).

Качество образования в училище котировалось достаточно высоко, в связи с чем значительное количество выпускников (до 70 % в зависимости от выпуска) бросали службу после обязательного 4,5–годичного срока. В морской среде такое положение считали крайне вредным. «Какое–то недоразумение в том смысле, что поступающие в училище располагают иметь совсем иную карьеру против той, которую они потом действительно получают», — писал в своей вышедшей посмертно книге «Очерк управления флотом в России и иностранных государствах» погибший в Цусимском сражении капитан 2–го ранга Александр Густавович фон Витте.

Теперь поговорим о штурманских училищах. Они были предназначены для подготовки офицеров–специалистов, поскольку долгое время в Российском Императорском флоте штурмана составляли отдельный корпус — Корпус флотских штурманов.

К примеру, Черноморское (Николаевское) штурманское училище, созданное, как мы помним, в 1798 г., в 1826 г. было переименовано в Черноморскую штурманскую роту численностью в 152 человека (впрочем, в число военно–морских учебных заведений ее включили только на следующий год). В 1834 г. эта рота «приняла обмундирование и весь учебный порядок» Первого Штурманского полуэкипажа, размещавшегося в Кронштадте.

Первоначально на обучение принимались дети военных и гражданских чиновников, однако преимущество отдавалось детям офицеров Корпуса флотских штурманов. С 1846 г. Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря Михаил Петрович Лазарев приостановил прием детей чиновников других ведомств, кроме Морского. Причина — большое количество кандидатов.

Обучение будущих штурманов продолжалось восемь с половиной лет. Возраст поступавших колебался между десятью и 16 годами, а курс наук делился на кадетский и кондукторский. Будущие офицеры изучали русский и английский языки, арифметику, алгебру, высшую математику, начала физики, корабельную архитектуру, лоцию, начертательную и аналитическую геометрию, риторику, логику, историю, географию, планиметрию, стереометрию, тригонометрию, навигацию, геодезию, картографию, эволюцию, астрономию, механику, теорию кораблестроения, артиллерию, фортификацию, черчение, рисование и, разумеется, Закон Божий.

Помимо обучения строю, воспитанников обучали церковному пению, гимнастике и танцам.

Штурманское училище в Кронштадте в 1826 г. было преобразовано в Первый Штурманский полуэкипаж, в который было зачислено 450 воспитанников. С 1851 г. при нем существовала кондукторская рота, выпускникам которой присваивались офицерские звания (в отличие от курсантов остальных рот). В 1856 г. появился артиллерийский отдел, в связи с чем в литературе иногда можно встретить такое наименование как «Штурманско–артиллерийское училище».

Штурманские училища на отдаленных театрах чаще всего выпускали кондукторов Корпуса флотских штурманов (одним из немногих исключений была уже известная нам история вице–адмирала Степана Осиповича Макарова). Качество преподавания зачастую было крайне убогим. Так, Макаров писал про свои годы учения в Николаевском–на–Амуре Штурманском училище, что в первый год обучения «учитель русской истории Невельский во всю зиму приходил только два раза, так что я успел пройти из этого предмета только Ольгу Святую». Возможно, оправданием горе–учителю был тот факт, что преподаватели училищ не получали за свою работу (дополнительную к службе) ни копейки.

Офицеров Корпуса инженеров морской строительной части первоначально готовил Учебный Морской рабочий экипаж, существовавший при Санкт–Петербургском Адмиралтействе. В двух его кондукторских ротах воспитывались дети потомственных и личных дворян, а также купцов и «лиц духовного звания». Впоследствии львиная доля офицеров для Корпуса инженеров морской строительной части готовилась в учебных заведениях Военного ведомства.

Помимо уже упомянутых военно–морских учебных заведений, с 1916 г. существовала Школа прапорщиков по Адмиралтейству, переименованная 30 мая 1917 г. в Школу мичманов военного времени. Располагалась она в Ораниенбауме, а позже — в Петергофе. Воспитанниками школы без экзаменов могли стать вольноопределяющиеся, охотники флота, строевые нижние чины, и «молодые люди христианского происхождения, не моложе 17 лет, имеющие аттестаты или свидетельство об окончании одного из средних учебных заведений». Всего было произведено три выпуска прапорщиков по Адмиралтейству, а также по одному выпуску мичманов военного времени по механической части, мичманов военного времени берегового состава и просто мичманов военного времени.

Отдельный разговор о юнкерах флота.

Такое звание в царском флоте носили люди с высшим гражданским образованием, которые были намерены в дальнейшем продолжить службу под знаменами. Юнкера числились в составе флотских экипажей, а для производства в чин мичмана (с 1906 г. — корабельного гардемарина) должны были выдержать экзамены по курсу Морского корпуса.

Впрочем, первоначально для поступления в юнкера было вполне достаточно и среднего образования.

На середину XIX в. все юнкера Черноморского флота для лучшей подготовки прикомандировывались ко Второму Черноморскому учебному экипажу, располагавшемуся в Николаеве. Отправка юнкеров для экзаменов в Кронштадт происходила только после доклада командира экипажа в штаб флота о состоянии подготовки молодых людей и их «нравственности». После успешной сдачи экзаменов выпускники производились в мичманы после двух морских кампаний (при этом они имели права выпускников Морского корпуса).

В 1852 г. в Черноморском флоте появилась официально Школа флотских юнкеров в составе 70 воспитанников (в качестве экспериментальных Николаевских юнкерских курсов она существовала с 1851 г.). В соответствии с высочайшим повелением императора Николая Первого от 13 октября 1853 г. для обучения принимались «дети дворян, записанных во 2–ю и 3–ю части[144] родословной книги, равно дети и братья Черноморских офицеров, как–то Флотских, Артиллерийских, Штурманских и Инженеров: Корабельной[145] и Морской строительной части (за исключением братьев офицеров, происходящих из простого звания), а также поступивших из сих родов службы в другие части войск и управлений Морского ведомства, но каждый раз с удостоверением начальства Черноморского флота, что юноши эти заслуживают, по нравственному образованию, определения в означенную школу».

С 1854 г. штат Школы флотских юнкеров сократили до 60 юнкеров, а курс увеличили до трех лет с привязкой к программе Морского корпуса. В 1861 г. школа была расформирована.

Вновь Морские юнкерские курсы в Николаеве были восстановлены в 1871 г. после отмены договоров, зафиксировавших последствия Крымской войны 1853—1856 гг. 60 воспитанников должны были обучаться три года. Просуществовали они до 1879 г., причем окончили курсы 118 человек.

Как строевые офицеры флота, так и офицеры корпусов имели возможность продолжить свое образование по различным отраслям военно–морского искусства и техники. Ниже мы попробуем рассказать о них вкратце.

Офицер Российского Императорского флота мог продолжить обучение в Николаевской Морской академии, созданной в 1827 г. в виде Офицерского класса (его также называли Высшим офицерским классом). В класс принимали мичманов, успешно окончивших курс Морского корпуса. На время обучения в академии не только сохранялось содержание офицера, но выплачивалось пособие на приобретение «учебных руководств».

Штаб–офицеры имели возможность окончить так называемый «Академический курс морских наук», являвший собой четырехмесячную выжимку из наук собственной Николаевской Морской академии. Впрочем, число слушателей обычно было невелико. Так, в 1897 г. курс окончили десять человек, в 1898 и 1899 гг. — по 15 человек, в 1900 г. — семь человек.

Обучение в Офицерском классе первоначально продолжалось два года, а с 1831 г. срок был увеличен до трех лет. Слушатели класса изучали астрономию, теоретическую и практическую механику, теорию кораблестроения, интегральное и дифференциальное исчисление, аналитическую и начертательную геометрию, высшую алгебру, физику, химию, артиллерию, фортификацию, физическую географию, русский, французский и английский языки. В 1827—1857 гг. из 319 поступивших мичманов 158 человек было выпущено лейтенантами, 46 человек — без производства в следующий чин. 68 офицеров курса не окончили.

В августе 1862 г. Офицерский класс был преобразован в Академический курс морских наук при Морском кадетском корпусе; срок обучения слушателей при этом снова сократили до двух лет. Появилось три отдела (факультета): гидрографическое, механическое и кораблестроительное. Артиллерийского отдела, как легко заметить, не было, но желающие могли слушать курс сухопутной Михайловской Артиллерийской академии.

Для поступления на Курс необходим был двухлетний стаж в офицерских чинах; вакансии распределялись между строевыми офицерами флота и офицерами корпусов Морского ведомства.

В январе 1877 г. Академический курс морских наук был преобразован в Николаевскую Морскую академию. Отметим, кстати, что в отличие от «сухопутной» Академии Генерального штаба, окончание Морской академии не означало автоматического производства в следующий чин.

В октябре 1874 г. в связи с активным развитием минно–торпедного оружия в Кронштадте был создан Минный офицерский класс. Стоит, впрочем, добавить, что в Российском Императорском флоте к минному делу относились также электротехника и связь.

Первоначально срок обучения составлял один год, причем для подготовки специалистов были избраны корабли, весьма слабо подходившие на роль носителей минного оружия того времени. Напомним, что до начала активного использования торпед главным наступательным орудием минера были шестовые мины и так называемые «крылатки», которые надо было подвести к борту корабля противника (оба вида мин чаще всего замыкались минным офицером при касании цели). Между тем, в состав практического отряда были зачислены уже изрядно послужившие корабли, не отличавшиеся, к тому же, особой быстроходностью — броненосный фрегат «Адмирал Лазарев», винтовой корвет «Боярин», винтовой клипер «Изумруд» и винтовая канонерская лодка «Опыт». В дальнейшем использование устаревших кораблей в качестве учебных судов стало практикой. Позже практический отряд получил название Учебно–минного отряда.

В 1880–х гг. срок обучения вырос до двух лет, а с начала XX в. уменьшился до десяти месяцев теоретического курса и четырехмесячного практического плавания. По окончании класса присваивалось звание «минный офицер второго разряда», причем лучшие офицеры могли с 1880 г. продолжить обучение, получив в дальнейшем звание «минный офицер первого разряда»[146].

Программа обучения включала около пятнадцати предметов, в том числе (в разные годы) физику, аналитическую механику, высшую математику, электростатику и магнетизм, подрывное дело, взрывчатые вещества, радиотелеграфию, электротехнику, минное и торпедное оружие, подводные лодки, минные суда, а также вопросы морской тактики.

Помимо строевых офицеров флота в класс принимались и инженер–механики, получавшие на выходе из него звание «минный механик». Их обучали правилам подготовки торпед и аппаратуры для их пуска. Срок обучения для механиков составлял полгода.

С 1904 г. в рамках класса работало отделение, готовившее специалистов в области радиосвязи, а в 1880—1890–х гг. существовало и отделение для специалистов в области электрического освещения.

В 1878 г. в Кронштадте был основан и Артиллерийский офицерский класс (АОК). Первоначальная задача класса состояла в том, чтобы познакомить офицеров флота с прибором автоматической стрельбы, позволявшим вести залповый огонь из орудий. Слушатели изучали следующие дисциплины: стрельба в море, аппараты автоматической стрельбы, запалы, проводники и гальванические батареи, разрушительное действие стрельбы, дальномеры.

В 1883 г. АОК включили в состав Учебно–артиллерийского отряда (УАО) Балтийского флота, состоявшего, подобно Учебно–минному отряду, чаще всего из устаревших кораблей. Так, на кампанию 1897 г. в состав УАО входили древние броненосцы береговой обороны «Первенец», «Кремль» и «Адмирал Лазарев» (возраст каждого составлял 40 и более лет), 30–летний крейсер (бывший броненосный фрегат) «Генерал–адмирал» и канонерская лодка береговой обороны «Гроза». Самым новым кораблем отряда был минный крейсер «Воевода».

В постоянном составе отряда было 65 офицеров и 730 нижних чинов, а в переменном (обучающемся) составе — 934 матроса и 17 офицеров.

Срок обучения в классе постоянно колебался от одного года до двух. С 1896 г. выпускникам стали присваивать звание «артиллерийский офицер второго разряда»; они направлялись старшими артиллерийскими офицерами на корабли 2–го ранга либо младшими артиллерийскими офицерами на корабли 1–го ранга.

В начале XX в. в Кронштадте появился Временный штурманский класс. Прием офицеров (в чине мичмана) в класс осуществлялся по мере необходимости, а изучали слушатели теоретический курс навигации, маневрирование, штурманские приборы, мореходную астрономию, метеорологию и гидрографию. На все науки отводилось пять с половиной месяцев. После двухмесячного практического плавания выпускникам присваивалось звание «штурманский офицер второго разряда». В 1911—1914 гг. класс работал на постоянной основе.

В 1897 г. был создан Водолазный офицерский класс, организационно входивший в состав Водолазной школы в Кронштадте. В классе изучали теорию водолазного дела, устройство аппаратуры, ее ремонт и хранение, основы общей анатомии и физиологии человека, физику, химию и минное дело.

За кампанию офицер мог совершить до 30 погружений; кроме того, в программу обучения входило посещение заводов, выпускавших водолазную технику, а также профильных портовых складов.

Выпускники Класса получали звание «водолазный офицер». В дальнейшем они назначались либо на корабли 1–го ранга (линкоры, эскадренные броненосцы, броненосцы береговой обороны, броненосные крейсера и крейсера 1–го ранга), либо на соединения кораблей 2–го и 3–го ранга.

С 1906 г. существовал Учебный отряд подводного плавания, в рамках которого был создан Офицерский класс подводного плавания. В декабре был утвержден первый список «офицеров подводного плавания» в составе 68 человек, включая трех медиков и одного гражданского чина Морского ведомства. Учебный отряд базировался в Либаве (современная Лиепая, Латвия) и первоначально включал подводные лодки «Сиг», «Белуга», «Лосось», «Пескарь», «Стерлядь», а также учебное судно «Хабаровск».

В класс принимались офицеры, прослужившие на надводных кораблях флота не менее трех лет. Приоритет получали выпускники Водолазного офицерского класса. В зимнее время года слушатели изучали теорию — материальную часть подводных лодок, девиацию, физику, электротехнику, минное дело, водолазное дело, маневрирование и т. д.

С апреля наступало время практики на подводных лодках — офицеры–слушатели проходили все операции по управлению кораблями, включая даже те, что по боевым расписаниям относились к обязанностям нижних чинов. На каждого практиканта приходилось и до 20 учебных торпедных стрельб. Выпускникам присваивалось звание «офицер подводного плавания».

Теперь немного статистики. В 1913 г. выпускниками офицерских классов стали 80 человек — 24 человека окончили Артиллерийский офицерский класс, 19 человек — Минный офицерский класс, 14 человек — Временный штурманский офицерский класс, четыре человека — Водолазный офицерский класс, 19 человек — Офицерский класс подводного плавания.

В том же 1913 г. слушателями офицерских классов стали 99 человек. 31 офицер поступил в Артиллерийский офицерский класс, 29 человек — в Минный офицерский класс, 23 человека — во Временный штурманский офицерский класс, 16 человек — в Офицерский класс подводного плавания. Приема слушателей в Водолазный офицерский класс в 1913 г. не было.

В годы Первой мировой войны были созданы и две школы морской авиации — в Петрограде (на Гутуевском острове) и в Баку. Выпускникам с октября 1915 г. присваивалось звание «морской летчик». 25 февраля 1917 г. было принято Временное положение об Офицерском классе морской авиации, но последовавшие революционные события в России похоронили это начинание.

Морские артиллеристы могли также продолжить обучение в Михайловской Артиллерийской академии, готовившей кадры для сухопутных войск. Академия была создана в 1855 г. на базе офицерских классов Михайловского артиллерийского училища (до 1863 г. входила в состав Императорской военной академии наряду с Николаевской инженерной академией и Николаевской Академией Генерального штаба). Слушателями принимались офицеры, прослужившие в артиллерии не менее 3 лет. Курс обучения — 2 или 3 класса — был рассчитан на два–три года.

Александровская Военно–юридическая академия (ВЮА) готовила офицеров для Военно–морского судного ведомства. Она появилась в 1866 г. как офицерские классы при Аудиторском училище, созданном в 1832 г. В 1867 г. классы были переформированы в Военно–юридическую академию. В ВЮА принимали офицеров в чине до капитана (флотских — до лейтенанта включительно), прослуживших в строю не менее четырех лет. Срок обучения в академии первоначально составлял два года, а с 1878 г. увеличился до трех лет.

В Российском Императорском флоте не возбранялось получать и, говоря современным языком, непрофильное образование.

Например, в списках Российского Императорского флота было немало археологов, окончивших соответствующие институты в Москве и Санкт–Петербурге. Так, археологом был известный русский флотоводец и публицист Иван Федорович Лихачев. Кстати, Лихачев был и серьезным лингвистом — он знал английский, французский, немецкий, греческий, латинский, чешский, польский языки.

Раскопками всерьез увлекались и три Великих князя, служивших в разные годы во флоте — Генерал–адмирал Константин Николаевич, его сын Константин Константинович[147], а также шурин императора Николая Второго, адмирал Александр Михайлович.

Были среди строевых офицеров флота и профессиональные медики.

Например, конструктор подводных лодок Александр Сергеевич Боткин в 1892 г. стал доктором медицины, а на следующий год сдал экзамен на мичмана. Чуть не стал врачом и герой Наваринского сражения 1827 г.[148] адмирал Петр Федорович Анжу, отец которого был уездным лекарем. От медицинского поприща мальчика спасли только постоянные обмороки при виде крови.

Как же выглядела карьера морского офицера в Российском Императорском флоте? Чтобы описать все возможные перипетии жизни юных мичманов, потребовалась бы не одна книга. В этой главе мы постараемся коснуться хотя бы некоторых деталей.

Для начала попробуем выяснить, сколько офицеров и в каких чинах служило во флоте на первое января 1914 г. Если брать офицеров, непосредственно служивших в строевых частях, то налицо было 60 адмиралов, 103 генерала, 774 штаб–офицера и 2829 обер–офицеров. Из них 34 адмирала, 87 генералов, 236 штаб–офицеров и 275 обер–офицеров состояли в разного рода береговых учреждениях.

По Адмиралтейству и Военно–морскому судебному ведомству числилось 18 генералов, 88 штаб–офицеров, 319 обер–офицеров. Кроме того, было 298 военных медиков и фармацевтов, а также 669 чиновников. Отметим, что на долю берегового состава флота приходилось 17 генералов, 44 штаб–офицера, 41 обер–офицер, 76 медиков и фармацевтов, а также 592 чиновника.

На флотах и флотилиях служило 3056 лиц командного состава. Наибольшее количество их было в Балтийском флоте. В списках флота в общей сложности числилось 18 адмиралов, 12 генералов, 344 штаб–офицера, 1130 обер–офицеров, 144 медика и фармацевта, а также 48 чиновников.

Самой маленькой была Каспийская флотилия. Здесь на начало 1914 г. адмиралов и генералов не было вообще. Штаб–офицеров было всего четверо, обер–офицеров — 27 человек, медиков и фармацевтов — пятеро, а чиновников — всего один.

Впрочем, такое соотношение вовсе не удивительно. В списках Балтийского флота числились девять линейных кораблей, семь линейных и броненосных крейсеров, 11 крейсеров, 85 эскадренных миноносцев, 23 миноносца, одна миноноска, шесть минных заградителей, 24 подводные лодки, шесть канонерских лодок, 26 транспортов, 11 посыльных судов, шесть яхт, восемь учебных и 59 портовых судов. Что же касается Каспийской военной флотилии, то в ней было всего семь боевых и вспомогательных судов — две канонерские лодки (единственные современные корабли), два посыльных судна, два портовых судна и один транспорт.

Отношение к молодежи с парусных времен было несколько ироничное. Вот, например, как говорили в давние времена матерые «марсофлоты»:

«Фендрикам [149] на корабле более двух не собираться. Понеже ослушаются, то их надобно разгонять и бить батогами, ибо о деле говорить не сумеют, а бесчинство учинить не замедлят».

Для того чтобы казаться старше, офицеры старались носить усы. Тем более что этого требовали законы Российской империи. Так, первого августа 1911 г. высочайшим приказом по Морскому министерству были утверждены правила, в соответствии с которыми офицерские, медицинские и гражданские чины ведомства были обязаны носить усы.

Весьма сложной была и система производства в следующий чин.

Понятие «морского ценза» появилось в Русском флоте 25 февраля 1855 г. — с его помощью попытались отсеять офицеров, не состоявших в строю и долгое время не выходивших в море. От срока, проведенного в плавании, стали зависеть условия дальнейшего продвижения по службе.

Согласно «Положению и морском цензе», подписанном императором Александром Третьим, перед получением чина мичмана будущему офицеру надо было совершить не менее четырех плаваний, из которых одно должно было быть не короче четырех месяцев. Для производства в лейтенанты нужно было провести в море 40 месяцев, а капитана 2–го ранга — 98 месяцев, из которых 58 месяцев — в лейтенантском чине.

Кандидат на производство в чин капитана 1–го ранга должен был проплавать год в должности старшего офицера корабля 1–го ранга (фрегат, броненосец, большой крейсер) и еще год прокомандовать кораблем 2–го ранга (корвет, малый крейсер, канонерка, минный крейсер). В контр–адмиралы производили после четырех лет командования кораблем 1–го ранга, из которых надо было провести либо восемь месяцев во внутреннем плавании, либо 13 месяцев — в заграничном плавании. Чтобы стать вице–адмиралом, надо было совершить 12–месячное внутреннее (или 24–месячное заграничное плавание) в качестве начальника эскадры.

Например, предельный срок пребывания в чине лейтенанта составлял 12 лет. Впрочем, производство в следующий чин — капитана 2–го ранга — могло произойти лишь только после того как офицер выплавал пять лет.

Было также решено, что в штатах флота должно быть шесть вице–адмиральских должностей, 22 — контр–адмиральские, 300 — штаб–офицерских и 825 — обер–офицерских.

Но на деле выяснилось, что «Положение о морском цензе» вовсе не стало панацеей в отсеивании откровенно слабых офицеров. В реальной жизни многих хороших старших офицеров и командиров часто переводили с корабля на корабль, чтобы они имели возможность командовать боевыми судами различных рангов. Вот и попадал опытный офицер–минер с новейшего миноносца на антикварный транспорт, а командир парусно–винтового учебного судна — на мостик современного крейсера или эскадренного броненосца. Что же касается небольших миноносцев, то на них постоянные командиры бывали очень редко.

Расплачиваться пришлось в годы Русско–японской войны. В итоге 28 мая 1907 г. «Положением о прохождении службы офицерами флота» Морской ценз был отменен.

Положением 1907 г. была установлена и система баллотировки для офицеров, являвшихся кандидатами в должности старших офицеров и командиров кораблей — кстати, во флотах других крупных морских держав такая система отсутствовала. Вначале особые аттестационные комиссии при военных портах составляли списки офицеров–кандидатов с учетом старшинства и результатами баллотировки. Для командиров судов 3–го ранга, а также старших офицеров решения комиссии было достаточно для назначения на должность.

Списки кандидатов на должность командиров кораблей первого и 2–го ранга, а также начальников отрядов боевых судов представлялись на рассмотрение Главного Морского штаба (ГМШ), отвечавшего за прохождение службы офицерами флота. Из ГМШ списки предавались в Высшее аттестационное совещание при Морском министре. Отметим, что совещание при необходимости могло провести и повторную баллотировку — в том случае, если некие достоинства офицера–кандидата представлялись ему сомнительными.

Впрочем, система баллотировки существовала еще при Петре Великом — правда, речь шла не о назначении на должности, а о производстве в следующий чин. Непосредственным правом производства обладала Адмиралтейств–коллегия. Регламент от 1720 г. гласил следующее:

«…Баллотировать из унтер–офицеров и мичманов [150] в обер–офицеры, кто есть в унтер–лейтенанты; а из унтер–лейтенантов до капитан–лейтенанта без баллотирования по старости чина; из капитан–лейтенантов в капитаны 3 — го ранга паки баллотировать, а из капитанов 3–го ранга до капитанов 3–го ранга до капитанов 1–го ранга без баллотирования, також по старости в чину; а из капитанов 1–го ранга в командоры и флагманы, каждого чина баллотированием производить, разве особый указ, зная чье достоинство, дан будет. Равным образом баллотировать и адмиралтейских служителей, а именно в контролеры, казначеи, обер–провиантмейстеры, обер–комиссары от подряду и покупки, в советники Адмиралтейской конторы, а в прочие чины без баллотирования».

К началу Первой мировой войны предельные возрасты для офицеров различных чинов выглядели следующим образом.

В надводных силах строевой морской офицер мог находиться в чине мичмана не более десяти лет с момента производства. Для лейтенанта предельным возрастом было 40 лет, старшего лейтенанта — 45 лет, капитана 1–го ранга — 50 лет, а капитана 2–го ранга — 53 года.

Но это на кораблях. На берегу все было по–другому, и никого не удивлял почти 56–летний Павел Прохорович Шишов, числившийся по Морскому министерству в чине всего лишь капитана по Адмиралтейству.

В лейтенанты обычно производили после окончания какого–либо офицерского класса, а также вахтенных начальников по представлению командира корабля или соединения. Сходная процедура была и при производстве в чин старшего лейтенанта.

Для того чтобы стать штаб–офицером, а именно капитаном 2–го ранга, и командовать кораблем 2–го ранга (например, крейсером, канонерской лодкой или эсминцем) нужно было прослужить командиром корабля 3–го ранга (например, миноносца) не менее трех лет, из которых в море провести десять месяцев. Как вариант — служба старшим офицером на корабле 2–го ранга. В капитаны 1–го ранга могли произвести после двухлетнего командования кораблем 2–го ранга (минимальный срок пребывания в плавании — один год).

Хороший начальник постоянно следил за тем, чтобы его подчиненные вовремя получали следующие чины и награды. Вот рассказ академика Алексея Николаевича Крылова о том, как стал генерал–лейтенантом Корпуса морской артиллерии генерал Антон Францевич Бринк, считавшийся современниками видным теоретиком и практиком артиллерийского дела. Бринка неоднократно «обходили» при производстве, в результате чего Крылов (в то время он занимал пост исполняющего должность председателя Морского технического комитета) обратился напрямую к тогдашнему Морскому министру, Степану Аркадьевичу Воеводскому:

«Заодно позвольте Вам словесно доложить одно дело. Генерал–майор А. Ф. Бринк состоит в чине 12 лет и в должности главного инспектора морской артиллерии 8 лет. Он имеет все права на производство в генерал–лейтенанты, надо только „удостоение начальника“. Я его представлял в декабре 1908 г. Вы мне обещали мое представление поддержать. Он произведен не был. Я его вновь представил к производству на Новый год. Вы уже были министром, обещали представить к производству. Произведен он не был. Я представил его к Пасхе, произведен он не был. Случайно в одной из самых черносотенных газет, руководимой экстраправым членом Государственной думы, я заметил намек, что Бринк поляк и как таковой способен и подозревается в государственной измене.

Вы меня знаете, я слов на ветер не бросаю если к царскому дню в мае Бринк в генерал–лейтенанты произведен не будет, я Вам подам рапорт о предании его суду по обвинению в государственной измене, ибо как председатель Морского технического комитета я не могу терпеть, чтобы над главным инспектором морской артиллерии тяготело выраженное даже намеками подозрение в государственной измене, которому Вы, видимо, придаете веру, систематически не давая ходу моим представлениям.

Положить этот рапорт под сукно Вам не удастся, ибо одновременно копия его будет мною вручена главному морскому прокурору.

На этот раз Бринк был произведен и явился 9 мая ко мне генерал–лейтенантом».

Случалось, что офицер занимал должность, которая совершенно не соответствовала его чину. Так, на начало 1914 г. должность дежурного генерала для поручений при Морском министре занимал капитан 2–го ранга Владимир Николаевич Шрамченко. Причем занимал ее уже почти полтора года!

В Российском Императорском флоте существовала и система доплат к жалованью. Например, существовало вознаграждение за длительное командование судами 1–го и 2–го ранга в размере 540 рублей в год. Бывали и другие варианты.

В 1862 г. капитан 2–го ранга (будущий вице–адмирал) Александр Иванович Баженов получил право на прибавочное жалованье в размере 580 рублей в год. Причина — долголетняя (с 1852 г.) служба на пароходофрегате «Рюрик» (Баженов уйдет с корабля только в 1870 г.).

Офицерам, служившим на Дальнем Востоке, полагалось «прибавочное жалованье за службу в Приморской области Восточной Сибири». Размер его зависел от чина и продолжительности службы. Так, лейтенант и будущий капитан 1–го ранга Александр Николаевич Пелль в 1904 г. получал 150 рублей, капитан 1–го ранга Яков Иванович Подъяпольский — 562 рубля 50 копеек.

Могли быть и более экзотические доплаты. Например, офицерам кораблей, состоявших в охране императорских яхт, ежедневно доплачивали по три рубля.

В Российской империи была достаточно сложная система наград. Начнем с орденов.

Старшинство орденов считалось в следующем порядке: Святого Андрея Первозванного, Святой Екатерины[151], Святого Владимира первой степени, Святого Александра Невского, Белого Орла, Святого Владимира второй степени, Святой Анны первой степени, Святого Станислава первой степени, Святого Владимира третьей степени, Святого Владимира четвертой степени, Святой Анны второй степени, Святого Станислава второй степени, Святой Анны третьей степени, Святого Станислава третьей степени, орден Святой Анны четвертой степени.

Итак, высшей наградой империи был орден Святого Андрея Первозванного, учрежденный Петром Великим в 1698 г. Любопытная деталь — кавалер ордена автоматически получал ордена Александра Невского и Белого Орла (в том случае, если их раньше не имел).

Отметим, что все ордена, вручавшиеся за военные заслуги, украшались перекрещенными мечами. Единственное исключение — орден Святого Георгия, который изначально был создан в качестве знака отличия за воинские подвиги, а также четвертая степень ордена Святой Анны.

Второй по возрасту русский орден — Святого Александра Невского (учрежден Екатериной Первой в 1725 г.) был тоже генеральским. Задуман он был еще Петром Великим, причем как исключительно военная награда.

Генеральским являлся и орден Белого Орла — бывшая польская награда, ставшая имперской в 1831 г. (основан он был еще в 1705 г.).

Три ордена можно было получить за выслугу лет.

Орден Святого Владимира был основан в 1782 г. Екатериной Второй под девизом «Польза, честь и слава» и имел четыре степени (две высшие — генеральские). От большинства других российских наград «Владимир» отличался тем, что носился при любых других, даже более высоких орденах.

Орден Святой Анны появился в российской наградной системе при Петре Третьем, хотя был учрежден еще в 1736 г. герцогом Голштинским Карлом–Фридрихом (правил в 1702—1739 гг.) в честь своей супруги, дочери Петра великого Анны. Генеральской являлась первая степень (как и ордена Святого Станислава).

Орден Святой Анны четвертой степени вручался исключительно за военные заслуги и носился не на груди — его знак крепился на внутренней части эфесов шпаг и сабель. Причина была в том, что будущий император Павел Первый, опасаясь гнева матери, императрицы Екатерины Второй, приказал своим приближенным крепить орденский знак таким образом, чтобы этого никому, кроме посвященных, не было заметно. После своего восшествия на престол Павел сохранил такое правило ношения.

Кстати, среди офицеров эта степень ордена (в официальных документах она называлась «орден Святой Анны четвертой степени с надписью „За храбрость“») иронично именовалась «клюквой». Дело в том, что к «Анненскому» оружию полагался красный орденский темляк, по цвету напоминавший эту ягоду.

Польский орден Святого Станислава вошел в систему наград империи в 1829 г. Это была, если можно так выразиться, наиболее демократичная награда империи. Ведь орден Святого Станислава третьей степени мог получить офицер и чиновник любого чина. А вот для получения третьей степени ордена Святой Анны требовалось уже быть в чине мичмана, либо ему соответствующем.

Особняком стоит единственный исключительно военный орден — орден Святого Георгия, учрежденный Екатериной Второй шестого ноября 1769 г. «для награждения отличных военных подвигов и в поощрение в военном искусстве».

Отметим, что для «инородцев» существовал вариант дизайна ордена Святого Георгия, отличный от «христианского» — на нем вместо изображения святого располагался российский государственный двуглавый орел. При этом награждаемые очень часто были недовольны, требуя награду не с «птицей», а с «джигитом».

Потомственное дворянство давали высшие степени орденов Святой Анны и Святого Станислава, а также орден Святого Владимира четвертой степени. Впрочем, для получения ордена Святого Владимира четвертой степени человеку недворянского происхождения требовалось прослужить в офицерских чинах не менее 20 лет (чаще всего — не менее 25 лет).

При получении каждого ордена необходимо было внести определенную сумму в орденский капитул. Так, взнос за орден Святого Андрея Первозванного с 1860 г. составлял 500 рублей, за орден Святого Александра Невского — 400 рублей, Белого Орла — 300 рублей, Святого Владимира первой степени — 450 рублей, Святого Владимира второй степени — 225 рублей, Святого Владимира — 45 рублей, Святого Владимира четвертой степени — 40 рублей, Святой Анны первой степени — 150 рублей, Святой Анны второй степени — 35 рублей, Святой Анны третьей степени — 20 рублей, Святой Анны четвертой степени — десять рублей, Святого Станислава первой степени — 102 рубля, Святого Станислава второй степени — 30 рублей, Святого Станислава третьей степени — десять рублей.

Добавим также, что получить непосредственно знак ордена можно было, только внеся деньги в капитул. Впрочем, даже без орденского знака награжденный считался кавалером.

Из средств, внесенных за награды, образовывался особый фонд (по лексике начала XX в. — «капитал»), который к 1910–м гг. оценивался более чем в 1,2 млн рублей в ценных бумагах и свыше 415 тыс. рублей наличными. Единовременно капитал ежегодно получал в виде орденских взносов около 315 тыс. рублей. Деньги расходовались на благотворительные нужды, а также в виде пенсий кавалерам.

Количество награждений в мирное время определялось определенными нормами. Ежегодно награды мог получить каждый шестой военный чин Морского ведомства. Представления офицеров корабельного состава подавались к шестому декабря, а для служивших на береговых должностях — к Пасхе. При этом последним сроком представления документов в Главный морской штаб (а именно в этом учреждении определяли степень достойности того или иного человека) были, соответственно, 15 октября и 15 февраля. Существовал и срок, который должен был пройти между награждениями — он составлял от трех до пяти лет.

Существовали и награды за выслугу лет — до 1855 г. в этой роли выступала четвертая степень ордена Святого Георгия, смененная той же степенью ордена Святого Владимира. Для него требовалось либо совершить 18 морских кампаний, либо прослужить 25 лет в офицерских чинах. В случае же участия в сражениях и наличия боевых орденов (степени с мечами) к ордену Святого Владимира добавлялся бант.

Случалось, что офицеры обменивались своими орденами, становясь как бы побратимами. Причем это касалось не только исключительно моряков–армейцев. Так, в 1881 г. капитан 2–го ранга Степан Осипович Макаров и генерал Михаил Дмитриевич Скобелев обменялись орденами Святого Георгия четвертой степени. Это произошло после совместных операций в ходе Ахалтекинской операции российских войск на территории современного Туркменистана. Известно, что крест этого ордена был на вице–адмирале Макарове в день его гибели при взрыве эскадренного броненосца «Петропавловск» 31 марта 1904 г.

В 1869 г. к ордену Святого Георгия причислили и «Золотое оружие», учрежденное в 1807 г. Это были кортики, шпаги, сабли, палаши и шашки с гравированной надписью «За храбрость». Получить их могли лишь те офицеры, у которых уже были ордена Святой Анны и Святого Георгия четвертой степени. Лицам, находившимся в генеральских и адмиральских чинах, вручали оружие, украшенное бриллиантами.

Приказом по Морскому ведомству от 1 апреля 1859 г., все офицерам, имевшим «клюкву» либо Золотое оружие, разрешалось при выходе в отставку носить мундир. Это решение распространялось даже на тех, кто не выслужил положенных десяти лет.

Офицер мог получить и несколько видов подарков.

Это могли быть достаточно традиционные и утилитарные вещи — так называемые подарки по чину. Обычно это были часы (золотые или серебряные — в зависимости от чина и должности), а до последней четверти XIX в. — и бриллиантовые перстни. Именовалась такая награда официально «подарком по чину», причем имела как бы две «степени» — с императорским вензелем и без него.

В 1813 г. золотые часы за постройку императорской яхты «Россия» были вручены будущему генерал–лейтенанту Корпуса корабельных инженеров в отставке Александру Кирилловичу Каверзневу.

А в 1883 г. золотые часы с цепью получили два лейтенанта флота — будущий контр–адмирал в отставке Александр Львович Бубнов и будущий генерал–майор по Адмиралтейству в отставке Евгений Павлович Тверитинов. Их заслуга была в иллюминировании Кремля, включая колокольню Ивана Великого, по случаю коронации императора Александра Третьего.

Было также такое понятие, «как подарок из кабинета императора». Речь шла, естественно, не о рабочем кабинете государя, а об учреждении, тождественном современному Управлению делами.

«Из кабинета», например, могли выдать табакерку с портретом императора. Живописный оригинал, с которого делались копии, избирался высочайшим указом. Так, в качестве «эталонного» изображения императора Николая Второго была избрана работа прусского художника Франца Крюгера, выполненная в 1832 г. Распространенным подарком была также табакерка, украшенная императорским вензелем либо драгоценными камнями. Нередко моряков награждали и перстнями с драгоценными камнями.

Или вот пример мичмана (будущего капитан 1–го ранга) Константина Семеновича Головизнина. В 1895 г. он был награжден «из кабинета» запонками с рубинами.

Офицер мог стать и обладателем «высочайшего благоволения»[152]. Впрочем, таковое могло быть объявлено как конкретному человеку, так и воинской части в целом. К благоволению не представляли, и оно было наградой в высшей степени спонтанной и зависящей от императора.

Монаршее благоволение объявлялось либо Именным высочайшим рескриптом на имя награжденного, либо высочайшим приказом по флоту и Морскому ведомству. Благоволением на год сокращался срок получения следующего чина либо ордена, однако это правило не распространялось на «смотры, парады и другие подобные случаи».

Отметим, что впервые благоволение было объявлено в 1774 г. императрицей Екатериной Второй Оренбургскому губернатору и жителям Оренбургского края за верность короне в ходе восстания Емельяна Пугачева.

Одной из знакомых нам форм поощрения было выражение благодарности (как варианта — признательности). Кстати, выражение «искренняя признательность» было не выражением чувств, а лишь более высоким уровнем поощрения.

Своеобразной наградой являлось «старшинство в чине». При получении такого отличия морской офицер становился как бы старше по производству по сравнению со своими сверстниками, что давало ему возможность гораздо раньше них получить следующий чин.

Бывали и необычные, и неожиданные награды.

Например, после знаменитого боя брига «Меркурий» с двумя турецкими линейными кораблями близ пролива Босфор 14 мая 1829 г., на доклад главного командира Черноморского флота и портов черного моря адмирала Алексея Самуиловича Грейга императором Николаем Первым была наложена следующая резолюция:

«Капитан–лейтенанта Козарского произвести в к. 2 ранга, дать Георгия 4 класса, назначить в флигель–адъютанты с оставлением при прежней должности и в герб прибавить пистолет.

Всех офицеров в следующие чины, и у кого нет Владимира с бантом, то таковой дать. Штурманскому офицеру сверх чина дать Георгия 4 класса. Всем нижним чинам знаки отличия воен. ордена и всем офицерам и нижним чинам двойное жалованье в пожизненный пенсион.

На бриг „Меркурий“ Георгиевский флаг».

А 29 июля того же года последовал именной высочайший рескрипт на имя морского министра об увековечивании памяти самого брига «Меркурий»:

«32 флотского экипажа 18–пушечному бригу „Меркурий“ за славные подвиги с двумя неприятельскими кораблями, дарован флаг со знамением св. Великомученика и Победоносца Георгия. Мы желаем, дабы память без примернаго дела сего сохранилась до позднейших времен, вследствие сего повелеваем вам распорядиться: когда бриг сей приходит в неспособность продолжать более служение на море, построить по одному с ним чертежу и совершенным с ним сходством во всем другое такое же судно, наименовав его „Меркурий“, приписав к тому же экипажу, на который перенести и пожалованный флаг с вымпелом; когда же и сие судно станет приходить в ветхость, заменить его другим новым, по тому же чертежу построенным, продолжая сие таким образом до времен позднейших. Мы желаем, дабы память знаменитых заслуг команды брига „Меркурий“ и его никогда во флоте не исчезала, а, переходя из рода в род на вечныя времена, служили примером потомству».

Добавим, что изображение пистолета было внесено в гербы всех офицеров брига — в знак того, что последний оставшийся в живых должен был пустить пулю в пороховые бочонки корабля, дабы не допустить сдачу его врагу.

Вот еще один пример необычной награды. В 1863 г. лейтенант (будущий капитан 1–го ранга) Иван Петрович Белавенец впервые в мире уничтожил девиацию[153] корабля — броненосной батареи «Первенец». За это ему был пожалован золотой компас с 32 бриллиантами — по числу румбов компасной картушки.

Бывали и совсем уж экзотические награды и знаки отличия. Так, контр–адмирал Николай Люцианович Подгурский имел почетный диплом Императорского общества покровительства животным «за спасение собаки с опасностью для собственной жизни».

Коллективное награждение офицеров одного корабля не было редкостью и в последующие годы. В 1878 г. этого удостоились офицеры черноморского вооруженного парохода «Веста», в 1904 г. — бронепалубного крейсера 1–го ранга «Варяг» и мореходной канонерской лодки «Кореец».

Кстати, офицеры «Корейца» были награждены дважды. Сначала, одновременно с награждением офицеров крейсера, они получили по ордену Святого Владимира четвертой степени с мечами и бантом. Но офицеры «Варяга» изначально получили Георгиевские кресты, и в руководстве Морским министерством было решено, что налицо своего рода дискриминация. Поэтому спустя немного времени все офицеры канонерки также стали кавалерами ордена Святого Георгия четвертой степени.

Особняком стояли иностранные награды — для их ношения кавалер должен был получить особое разрешение императора. В этом случае в «Морском сборнике» публиковался приказ по флоту и Морскому ведомству, в соответствии с которым имярек получал право «принять и носить» тот или иной орден или медаль.

Существовало, например, выражение «крестовый поход», что означало плавание с высочайшими особами за границу, включая посещение дружественных столиц. Естественно, в ходе таких «походов» офицерам перепадали иностранные награды. Так, Георгий Карлович Старк получил в феврале 1912 г.

Мекленбург–Шверинский орден Грифа четвертой степени за вовремя произнесенный тост.

«Очень лестно, а главное — заслуженно», — иронично записал офицер в своем дневнике.

Впрочем, иностранные награды Старка (помимо ордена Грифа, будущий контр–адмирал был в 1909 г. награжден Командорским крестом тунисского ордена «Нишан Ифтикар») не идут ни в какое сравнение с орденскими «иконостасами» иных русских адмиралов.

Возьмем, например, первого (после длительного перерыва) Морского министра Российской империи адмирала Алексея Алексеевича Бирилева. За годы командования восемью кораблями и несколькими соединениями флота он получил 15 иностранных орденов различных степеней.

Бывали, впрочем, и «дворцовые флотоводцы». Так, «состоявший» с 1859 г. по 1907 г. при Великом князе (с 1883 г. — Генерал–адмирале) Алексее Александровиче адмирал Николай Густавович Шиллинг никогда в жизни не руководил даже самым маленьким соединением кораблей, ограничившись в молодости командованием небольшой винтовой канонеркой «Снег». Это, впрочем, не помешало ему получить 13 иностранных орденов.

Интересен также пример капитана 2–го ранга Владимира Ивановича Лепко, в 1908—1911 гг. командовавшего эскадренным миноносцем «Эмир Бухарский». Корабль был назван в честь монарха Абулахада, внесшего в возрождение флота после Русско–японской войны миллион рублей — больше других жертвователей. Не забывал эмир и командира «своего имени» эскадренного миноносца — его командир в 1910 г. получил вторую степень ордена Бухарской Золотой Звезды, а на следующий год — уже первую степень.

Бухарские ордена, а также награды Персии котировались среди офицеров Российской империи, впрочем, весьма низко — ведь для их получения достаточно было купить патент у консула (в случае персидского ордена Льва и Солнца), либо даже просто пообщаться с высокопоставленным представителем этих восточных государств.

Во времена Российской империи случались и награждения будущих офицеров — юнкеров и гардемаринов — Знаком отличия Военного ордена (солдатским «Георгиевским крестом»). Среди известных деятелей Российского Императорского флота, имевших эту награду, был будущий Морской министр Иван Михайлович Диков, отец адмирала Александра Васильевича Колчака генерал–майор Корпуса морской артиллерии в отставке Василий Иванович Колчак, а также управляющий Морским министерством Иван Алексеевич Шестаков.

Знаком отличия было получение так называемых «свитских званий», введенных в 1827 г. Таковыми считались звания флигель–адъютанта, генерал–майора (контр–адмирала) свиты, а также генерал–адъютанта. Никаких ограничений количества офицеров свиты не существовало — во времена императора Александра Второго их было 405 человек, а при императоре Александре Третьем — 105 человек. На 1914 г. налицо был 51 генерал–адъютант, 64 генерал–майора и контр–адмирала свиты, а также 56 флигель–адъютантов.

Свитские офицеры считались как бы «порученцами» государя и должны были выполнять различные не слишком обременительные придворные обязанности. Это были специальные поручения, участие в различных приемах и других официальных мероприятиях. Кроме того, свитские чины поочередно несли дежурства в императорской резиденции.

Естественно, были у императорских «порученцев» привилегии по службе. В частности, флигель–адъютантом могли произвести в следующий чин без учета имеющихся вакансий.

Существовало также звание «адъютант Генерал–адмирала», но оно имело реальное значение только в годы управления флотом и Морским ведомством Великим князем Константином Николаевичем.

Было бы неправильным сказать, что в царское время ничего не решали связи при дворе. Другое дело, что обладатели таких связей очень часто не искали им применения. Вот интересный рассказ старшего минного офицера бронепалубного крейсера 1–го ранга «Аврора» Георгия Карловича Старка. Дело происходит в 1905 г. в Маниле, вскоре после Цусимского сражения:

«Адмирал [154] просил разрешения Петербурга списать больных офицеров: своего штаба капитана 2–го ранга Деливрона [155] и старшего флаг–офицера лейтенанта Дена [156] и с „Авроры“ тяжело раненного мичмана Яковлева [157] , легко раненных лейтенанта Лосева [158] и Путятина [159] и мичмана Б. [160] (не раненного). Из Петербурга пришел ответ: „Разрешается всем, кроме Лосева и Путятина“. После получения этого ответа милейший Дмитрий Валентинович Ден пришел к нам в кают–компанию и сказал: „Это потому, что к моей жене хорошо относится Императрица, а у мичмана Б. большие связи, а эти два просто офицеры“. Я никогда раньше не пользовался своими возможностями. Я послал телеграмму жене: „Проси разрешения вернуться всем, если это не будет, то я не вернусь“. Разрешено было вернуться всем».

Первые офицеры, «служащие на коммерческих судах», появились в 1856 г. с созданием Российского общества пароходства и торговли — РОПиТ. Это была полугосударственная судоходная компания, целью которой было усиление торговых связей с иностранными государствами, а также получение судов, которые в случае войны могли бы вступить в строй Черноморского флота. Отметим, что отличившиеся в годы Русско–турецкой войны 1877—1878 гг. пароходы активной обороны «Россия», «Великий князь Константин» и «Веста» были как раз пароходами РОПиТ.

Уже в 1858 г. общество располагало 17 пароходами водоизмещением 8500 т; еще десять судов водоизмещением 10 824 т были в постройке. Через 12 лет, в 1870 г., в строю РОПиТ было уже 63 парохода, работавших на 20 линиях.

К началу Первой мировой войны в составе пароходства было уже свыше 70 судов (общая вместимость — 143 430 т), в большинстве своем мобилизованных в качестве транспортов, тральщиков и посыльных судов. Участвовали они в эвакуации из Крыма войск генерала Петра Николаевича Врангеля в конце 1920 г.

С конца 1870–х гг. выражение «на коммерческих судах» чаще всего означало уже службу на судах Добровольного флота — государственного пароходства, созданного в 1878 г. на добровольные пожертвования. Указ о создании «Комитета по устройству Добровольного флота на жертвуемые для сей цели суммы с временным действием» был подписан императором Александром Вторым 11 апреля 1878 г.

Всего на нужды Добровольного флота было собрано четыре миллиона рублей. Основное назначение судов новой компании состояло в создании резерва вспомогательных крейсеров и военных транспортов — как торговые пароходы ее суда были заведомо убыточными (все они, например, имели оборудованные погреба для боеприпасов и специальные подкрепления под орудия).

В мирное время суда Добровольного флота ходили по гражданским линиям, а служили на них часто офицеры запаса флота (для некоторых даже сохранялись чины, и шел ценз). Первым делом, порученным Добровольному флоту, была перевозка русских войск из турецких портов после Русско–турецкой войны 1877—1878 гг.

В дальнейшем суда пароходства ходили из Одессы на российский Дальний Восток. Одной из задач была перевозка каторжников из Европейской России на остров Сахалин. К 1893 г. Добровольный флот располагал восемью пароходами водоизмещением пять–восемь тыс. так 1914 г. их количество выросло до почти 50 судов общим тоннажем 83 111 т.

После Крымской войны 1853—1856 гг. численность корабельного состава Российского Императорского флота значительно уменьшилась — Черноморский флот, по сути, перестал существовать, а балтийские корабли были в большинстве своем парусными и не могли эффективно противостоять неприятелю. Кроме того, в стране угрожающе рос дефицит государственного бюджета, что заставило Генерал–адмирала Великого князя Константина Николаевича пойти на значительное сокращение издержек на содержание Морского ведомства.

Естественно, начались и сокращения офицерского состава. Для начала уволили в отставку с пенсией и с производством в следующий чин всех, кто достиг предельных возрастов пребывания в чине — это касалось всех офицеров и генералов, исключая тех, чье дальнейшее пребывание в строю было признано Генерал–адмиралом либо лично императором. Приветствовался и переход на коммерческие суда.

Значительную часть командного состава перевели в резерв — речь шла о 21 генерале и адмирале, а также 640 офицерах. Всем им сохранили жалование по последнему чину и право ношения полного мундира (т. е. с эполетами). В итоге численность личного состава, как офицеров, так и нижних чинов, в 1855—1865 гг. уменьшилась со 125 тыс. до 40 тыс. человек.

В случае войны на вакантные должности строевых офицеров и механиков призывались и моряки торгового флота. Они получали чины прапорщиков по морской, механической, а позже — и по авиационной части. После прихода к власти в 1917 г. Временного правительства часть из них была переименована в мичманов военного времени либо в мичманов берегового состава.

Отношение кадровых офицеров флота начала XX в. к офицерам из запасных можно выяснить из следующих строк воспоминаний князя Язона Константиновича Туманова:

«Институт прапорщиков в русском флоте существовал лишь во время войны [161] . Это были, главным образом, офицеры и механики коммерческого флота, призываемые лишь по мобилизации, причем первые носили звание прапорщиков по морской части, вторые — по механической. Несмотря на свой малый чин, в большинстве случаев это были люди далеко не юные, прекрасные моряки, прошедшие суровую школу жизни. Их жизненный путь ничего общего не имел с жизнью коренных морских офицеров, питомцев одной и той же школы и вышедших из одной и той же среды. Самого разнообразного социального положения, зачастую просто малоинтеллигентные, всем складом своей идеологии и привычек они резко отличались от общей массы морских офицеров, проникнутой, как нигде, корпоративным духом и традициями, унаследованными веками из поколения в поколение».

Вот еще один отзыв — на сей раз старшего артиллерийского офицера броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков» лейтенанта Николая Николаевича Дмитриева:

«Немало было и таких прапорщиков, особенно по машинной части, которые, нося офицерскую форму, будучи членами кают–компании и титулуемые „благородием“, зачастую не только по воспитанию, но и по специальным знаниям бывали вынуждены стушеваться перед кондукторами и даже унтер–офицерами.

Совершенно непонятное явление представлял собой на одном из транспортов второй эскадры прапорщик, еле умевший нацарапать свою фамилию и в тоже время нанятый Главным штабом за огромное жалованье, в три с половиной тысячи в год, жалованье, на которое с радостью пошел бы человек с высшим образованием».

Не слишком отличаются от предыдущих мемуаристов и воспоминания Гарольда Карловича Графа. Речь идет об офицерах военного транспорта «Иртыш» в 1904 г.:

«Появились также, совершенно неожиданно, две прекомичные личности — прапорщики по механической части Н. и П., солидного возраста, лет под пятьдесят. Совершенно неинтеллигентные, с типичным одесским говором и примитивными взглядами. До призыва они служили в одном пароходном обществе и даже плавали на одних и тех же пароходах. Это их сближало, но они — на беду — завидовали друг другу и оспаривали старшинство. На этой почве их поссорить ничего не стоило, и молодежь этим часто пользовалась, на потеху всей кают–компании. Н. в приказе о производстве в прапорщики попал выше П., и мы его уверяли, что он, таким образом, начальство для П. и тот должен перед ним вставать. При первом же удобном случае он не замедлил попробовать использовать свое мнимое право и потребовал, чтобы П. встал. Разыгралась такая сцена, что чуть дело не дошло до драки.

Как ни странно, Н. был неграмотен и даже вместо подписи ставил крест, а П. умел прилично писать, и вот тут–то старался ставить Н. в глупые положения перед нами. Когда в Одессе Н. и П. узнали о своем производстве в прапорщики, они немедленно купили форму и отправились к фотографу. Первый снялся в мундире, треуголке и с обнаженной саблей в руках, а второй, как более скромный, сабли не обнажил, а мечтательно облокотился на какую–то тумбу. Фотографии заказали самого большого размера и страшно ими гордились, но как–то имели неосторожность показать их нам. После этого, конечно, мы их так „разыграли“, что они, бедные, не знали куда деваться и закаялись когда–либо вытаскивать эти злополучные фотографии…

…Получение офицерского звания ничем не изменило противность натур Н. и П., и оба они понятия не имели, как должно офицеру себя держать. На „Иртыше“ к командиру и старшему офицеру он обращались не иначе, как „ваше высокоблагородие“, и с трудом могли понять, что этого не следует делать. К нам, строевым офицерам, чувствовали они бесконечное почтение и считали за величайшее счастье, если мы дозволяли им вместе съезжать на берег, что, впрочем, нами допускалось в исключительных случаях. Прилично есть за столом Н. и П. совершенно не умели, и им пришлось пройти суровую школу под градом наших насмешек, и только через несколько месяцев наши механики приблизительно приняли „христианский вид“».

Теперь поговорим об увольнении в отставку.

Причин для отставки у морского офицера было несколько. Например — по болезни или, как говорили в те времена, «за ранами». Отставка могла быть и «по домашним обстоятельствам», причем под эту категорию подходили даже нелады с начальством.

В отставку могли уволить и по предельному возрасту.

В 1885 г. Положением о Морском цензе для каждого строевого чина Морского ведомства установили «особый возрастной срок, по достижении которого нельзя более оставаться на действительной службе». Иначе говоря, если офицер в течение определенного времени не производился в следующий чин, его положено было отправить в отставку — например, в чине мичмана нельзя было пребывать более десяти лет. Для лейтенанта предельный возраст равнялся 47 годам от роду, капитана 2–го ранга — 51 году, капитана 1–го ранга — 55 годам, контр–адмирала — 60 годам, вице–адмирала — 65 годам.

Если офицер полностью выплавывал необходимый ценз, однако не был произведен в следующий чин из–за отсутствия вакансий, то он зачислялся, как тогда говорили, «по флоту». По сути, речь шла о пребывании в некоем роде «кадрового резерва». Адмиралы зачислялись по флоту бессрочно (т. е. чаще всего до смерти), а остальные офицеры — «впредь до достижения предельного возраста следующего высшего чина».

Штаб–офицеры и обер–офицеры, не выполнившие положений Морского ценза, достигнув предельного возраста, увольнялись в отставку «силою самого закона, без всяких прошений и представлений».

Первоначально правила предельного возраста в рамках Морского ценза были установлены лишь для строевых офицеров флота. Но несколько позже их распространили на офицеров Корпуса морской артиллерии, Корпуса флотских штурманов, Корпуса инженер–механиков флота, Корпуса корабельных инженеров, Корпуса инженеров морской строительной части, а также офицеров, состоявших по Адмиралтейству, по Военно–морскому судебному ведомству, а также морских медиков.

Вот несколько примеров увольнения в отставку по предельному возрасту. Как мы увидим, речь во всех случаях шла о береговых должностях.

Полковник по Адмиралтейству Николай Николаевич Дирин был уволен в отставку в 1896 г. с поста помощника управляющего Санкт–Петербургской речной полицией с производством в следующий чин. В том же чине был делопроизводитель пятого класса Главного морского штаба Алексей Николаевич Долгов, отставленный генерал–майором по Адмиралтейству в 1900 г.

А вот капитан 1–го ранга Андрей Карлович Деливрон при увольнении в отставку в следующий чин произведен не был. Возможно, он чем–то «проштрафился» в своей последней должности — командиром Лондонского плавучего маяка и лоц–командира общества Кронштадтских лоцманов.

Для офицеров подводного плавания предельные возраста были сходными. Что же касается сроков командования кораблями и соединениями, то они были другие и сильно разнились в зависимости от типов подводных лодок.

С адмиральскими чинами все было куда более «индивидуально».

Теоретически предельный возраст для контр–адмирала составлял 56 лет, для вице–адмирала — 60 лет, а адмирала — 65 лет. В контр–адмиралы производили после командования кораблем 1–го ранга (линкор или крейсер) в течение не менее чем трех лет, из которых год надо было провести в плавании. Но на практике в два последних чина производили исключительно по личному усмотрению императора.

Чаще всего при увольнении присваивалось следующее воинское звание. Могли, впрочем, произвести не в контр–адмиралы, а, например, по Адмиралтейству — это считалось признаком «неблаговоления» начальства. Правда, известны случаи, когда уже находившемуся в отставке человеку позже все–таки присваивали флотский чин.

Если же производства в следующий чин не происходило, что это означало крайнее недовольство руководства Морским ведомством. Например, не был произведен «по совокупности» проступков в чин капитана 2–го ранга лейтенант Петр Петрович Шмидт. Что, впрочем, не помешало ему в ходе мятежа на бронепалубном крейсере 1–го ранга «Очаков» носить погоны капитана 2–го ранга.

Свитское звание при отставке не сохранялось, однако в большинстве случаев в отставке разрешалось носить мундир. Исключения составляли мичманы, не имевшие ордена Святой Анны четвертой степени либо Золотого оружия. Мундир отставника отличался несколько видоизмененными погонами — наличием так называемого «басона» — перпендикулярной нашивки на более коротком погоне.

Случалось, что офицера в отставке лишали права ношения мундира. Так, командир бронепалубного крейсера 1–го ранга «Олег» периода Русско–японской войны отставной контр–адмирал Леонид Федорович Добротворский в апреле 1914 г. высочайшим указом был лишен права на ношение мундира «за подвержение в публичных собраниях и в отдельных брошюрах в высшей степени неприличной критике флота и Морского ведомства». Впрочем, сведений о лишении его пенсии нет.

В Морском уставе Петра Великого есть отдельная статья, посвященная изувеченным в бою и «состарившимся в службе»:

«Ежели кто изувечен будет в бою, или иным случаем, во время службы своей, что он в корабельной службе негоден будет, того к магазеинам, в гарнизоны или штатскую службу употребить, повысив чином; а ежели так изувечен, что ни куды ни годен, то такого в гошпитали кормить до его смерти; а ежели в гошпитали быть не похочет, то награжден будет годовым жалованьем, и дать пашпорт.

Тож разумеется о старых».

С конца XVIII в. в Санкт–Петербурге на Каменном острове существовал созданный Екатериной Второй по предложению будущего наследника престола, Павла Первого Инвалидный дом для увечных чинов флота. Он был рассчитан на 50 человек, причем принимал не только офицеров, но и нижних чинов.

Первое здание для Инвалидного дома было возведено в 1776—1778 гг., а в 1806 г. его перестроили по проекту зодчего Адмиралтейства в Санкт–Петербурге Адриана Дмитриевича Захарова. В 1978 г. здание снесли, чтобы построить к Олимпиаде 1980 г. Школу высшего спортивного мастерства.

Пенсии для моряков и чинов Морского ведомства складывались из нескольких составляющих.

Прежде всего, существовали «пенсионы» по чинам. Полному адмиралу (генералу) в начале XX в. в год полагалось 1430 рублей, вице–адмиралу (генерал–лейтенанту) — 1145 рублей, контр–адмиралу (генерал–майору, а также инспектору кораблестроения, инспектору по механической части и инспектору морской строительной части) — по 860 рублей.

Штаб–офицерам причиталось существенно меньше — капитану 1–го ранга (полковнику) при условии получения столовых денег в год платили 575 рублей, а при отсутствии столовых денег — 515 рублей. Особняком стояли офицеры по Адмиралтейству — полковнику, не получавшему столовых денег, причиталось 460 рублей в год. Капитан 2–го ранга (подполковник) довольствовался 430 рублями.

Обер–офицерам оставалось только завидовать. Капитан–лейтенант (капитан) мог рассчитывать на 345 рублей, лейтенант (штабс–капитан корпусов и капитан по Адмиралтейству) — на 315 рублей, мичман (поручик корпусов либо штабс–капитан по Адмиралтейству) — на 290 рублей, а подпоручик и поручик по Адмиралтейству — на 245 рублей.

Добавим, впрочем, что 2 % от этих сумм удерживалось в пользу общего пенсионного капитала.

Любопытно сравнить пенсии начала XX в. с пенсиями, утвержденными Генерал–адмиралом Великим князем Константином Николаевичем в конце 1859 г. (речь идет о выплатах серебром из расчета пенсиона за год).

С учетом вычета одной копейки с рубля на госпитали и полутора копеек на медикаменты адмиралу причиталось 1430 рублей, вице–адмиралу — 1145 рублей, контр–адмиралу — 860 рублей, капитану 1–го ранга — 571 рубль 80 копеек, капитану 2–го ранга — 430 рублей, капитан–лейтенанту — 345 рублей, лейтенанту — 315 рублей, мичману — 245 рублей.

Впрочем, реально «на руки» получали меньше, поскольку еще 6 % уходило в Эмеритальную кассу Морского ведомства. В результате годовой пенсион адмирала составлял 1325 рублей, вице–адмирала — 1116 рублей 30 копеек, контр–адмирала — 838 рублей 50 копеек, капитана 1–го ранга — 502 рубля, капитана 2–го ранга — 419 рублей 25 копеек, капитан–лейтенанта — 336 рублей 30 копеек, лейтенанта — 307 рублей 5 копеек, мичмана — 238 рублей 80 копеек.

Что же такое «Эмеритальная касса»?

Эмеритальная касса Морского ведомства была учреждена в 1859 г. для обеспечения отставных офицеров, вдов и сирот моряков. Неприкосновенный капитал кассы составили 1,4 млн рублей, отпущенных из Государственного казначейства. Когда офицер выходил в отставку, ему устанавливалась пожизненная пенсия; семьям полагались либо пенсии, либо единовременные пособия (например, на погребение).

На пенсию из Эмеритальной кассы мог рассчитывать человек, прослуживший не менее 25 лет, при условии участия в кассе не менее трех лет. Оклады пенсий были пропорциональны числу «платных лет» (количеству лет участия в капитале) и высчитывались в процентах от полного оклада пенсии из Государственного казначейства.

Максимальная пенсия из Эмеритальной кассы могла быть назначена за 35 лет службы и равного количества платных лет. На начало XX в. это означало бы 154,3 % от пенсии из казначейства. В случае же 25 лет службы и трех лет участия в Эмеритальной кассе пенсия составила бы менее 30 % от «государственной».

Например, в 1907 г. отставной адмирал Павел Петрович Андреев получил от Эмеритальной кассы 2206 рублей 20 копеек в год. Заметим, что в офицерских чинах он уже пребывал 44 года.

Вице–адмиралу Павлу Ниловичу Аболешеву в 1872 г. при отставке назначили за 25 службы 901 рубль 24 копейки. Спустя пару лет в отставку в том же чине вышел его брат, Александр Нилович Аболешев, которому за 35 лет службы и 18 платных лет начислили уже 963 рубля 40 копеек.

Контр–адмирал Иван Семенович Антипа в 1876 г. располагал от Эмеритальной кассы 746 рублями 91 копейкой (в офицерских чинах к тому моменту он был уже 39 лет). А контр–адмирал Александр Павлович Арбузов в 1866 г. получил лишь 215 рублей 35 копеек. Судя по всему, количество платных лет у него было невелико, поскольку в офицерских чинах он находился на момент отставки 35 лет. А вот контр–адмирал Константин Александрович Бертье–Делагард в 1876 г. стал обладателем пенсии в размере 1143 рубля 80 копеек. И это при том, что пенсия рассчитывалась «по сокращенному сроку»!

Пенсия из Эмеритальной кассы, как мы помним, могла быть назначена не только офицеру, но и его вдове, а также детям. Так, в 1907 г. круглая сирота Мария Андреева (ее отец умер в чине подпоручика портовых экипажей в отставке) получила из кассы пенсион в размере 42 рублей 61 копейки. А после смерти в 1893 г. отставного генерал–майора по Адмиралтейству Евгения Петровича Арцыбашева его матери и сыну были назначены пенсии в размере 194 рублей 80 копеек каждому.

Помимо пенсий по чинам, существовали и так называемые «специальные».

В том случае, если офицер находился в плавании длительностью от 120 до 180 суток, при выходе в отставку ему причиталось «вознаграждение за плавание» — половина оклада жалования за этот период. Если же он был в море более 180 суток, то размер пенсии увеличивался до двух третей от оклада за период нахождения в дальнем вояже. Примечательно, что данный вид пенсии выдавался единовременно при выходе в отставку и не зависел от пенсий, выдаваемых на общем основании. Если же офицер умирал до выхода в отставку, сумма выдавалась его наследникам.

Существовало и вознаграждение за длительное командование кораблями 1–го и 2–го ранга, которое выплачивалось на службе, а также в случае увольнения в отставку по сокращению штатов. Размер данного вознаграждения варьировался от половины до полного оклада жалованья по последнему чину командования и зависел также от срока командования и ранга судна.

Корабельный инженер мог рассчитывать на прибавку к жалованью и пенсион за «постройку, перестройку и капитальное исправление» судов. За каждые 3000 т водоизмещение полагалось 450 рублей в год, однако не свыше 1350 рублей. В случае смерти кораблестроителя пенсион полагался опять же его ближайшим родственникам.

Офицерам Корпуса инженер–механиков флота за долговременное управление судовыми машинами могли начислить прибавку и пенсию в размере до 900 рублей в год, а старшим техникам Корпуса инженеров морской строительной части — до 120 рублей в год прибавки за каждый год службы свыше пяти. В случае выхода в отставку они получали пятую часть данного вознаграждения.

В качестве примера «региональной пенсии» расскажем о пенсии Амурской (она же — Приморская). Она причиталась чинам Морского ведомства, служившим в Приморской области Восточной Сибири, на Сахалине и в Квантунской области, на территории которой находился Порт–Артур. Тем, кто прослужил в указанных местностях десять лет, полагалась одна восьмая часть получаемого в год на момент выслуги пенсии содержания, а прослужившим 15 лет — четверть содержания. Исключение составляли прибавки к жалованью за выслугу пятилетий, а также суммы морского довольствия. Примечательно, что в срок службы не включалось время, которое требовалось офицеру на то, чтобы добраться к новому месту службы после официального приказа о его назначении на Дальний Восток, а также отпуска сроком более двух месяцев.

Бывали и дополнительные пенсии.

Так, многолетний (в 1857—1872 гг.) инспектор классов Инженерного и артиллерийского училища Морского ведомства генерал–майор Корпуса инженер–механиков флота Николай Николаевич Божерянов (Божерянинов) получил пенсию в размере 1961 рубля, из которой 280 рублей были добавлены за 40–летний преподавательский стаж. А генерал–майор по Адмиралтейству Александр Михайлович Бригер в 1914 г. получал в качестве пенсии за 25 лет учебной деятельности 743 рубля 43 копейки.

Фигура отставного высокопоставленного моряка знакома нам по рассказу Антона Павловича Чехова «Свадьба с генералом», опубликованном в журнале «Осколки» 15 декабря 1884 г. На семейное торжество в купеческую семью приглашается отставной контр–адмирал Филипп Ермилыч Ревунов–Караулов, на котором родной племянник заработал 25 рублей. Контр–адмирал сыплет морской терминологией; уходит после того как выясняет, что его пригласили не из уважения, а для престижа.

В 1889 г. Чехов на основе своего рассказа пятилетней давности написал водевиль «Свадьба», по мотивам которого в 40–х гг. прошлого века был снят одноименный фильм. В водевиле Ревунов–Караулов именуется уже Федором Яковлевичем и находится в чине капитана 2–го ранга в отставке. Естественно, никаким «генералом» он не является и на этом строится одна из сюжетных линий.

«— Будете всю жизнь мне благодарны. Не генерал, а малина, Буланже! Не пехота какая–нибудь, не инфантерия, а флотский! По чину он капитан 2–го ранга, а по–ихнему, морскому, это все равно что генерал–майор, или в гражданской — действительный статский советник. Решительно все равно. Даже выше», — рекомендует хозяевам своего протеже агент страхового общества Андрей Андреевич Нюнин.

Сюжет водевиля был более чем знаком современникам. Каждая богатая и не очень купеческая или мещанская семья была горда, если могла похвастаться приглашенным генералом. Генерал (или лицо, его заменяющее) обязательно должен был быть при орденах и всегда рассчитывал на неплохой гонорар, о чем честный Ревунов–Караулов, видимо, не подозревал.

Кстати, о фамилии «Ревунов–Караулов». В рассказе «Свадьба с генералом» упоминается не только его чин, но и срок пребывания в отставке — 16 лет. Из этого мы можем сделать вывод, что действительную службу Филипп Ермилыч покинул в 1868 г., когда в результате снижения объема ассигнований на флот происходило сокращение численности личного состава.

Естественно, человека с такой фамилией в списках русского флота не было. Но были офицеры с весьма похожими. Например — с фамилией Реунов, а также носители двойной фамилии Ратьков–Рожнов.

Часто адмиралы и генералы в отставке вели достаточно активный образ жизни. Они входили в советы директоров и правления крупных заводов, оказывали различные консультационные услуги, а также служили в различных судоходных компаниях. Некоторые, естественно, занимались на профессиональной основе делом, которое не понравилось их «коллеге» Ревунову–Караулову.

Другие офицеры вели в отставке крайне тихую жизнь. Например, уже знакомый нам контр–адмирал Оскар Адольфович Энквист в отставке жил полным затворником. Говорили, что он даже не участвовал в похоронах собственной жены.

В ряде случаев отставной офицер имел право на посмертные почести. Таковые полагались тем, кто имел любую из степеней ордена Святого Георгия, либо Золотое оружие. Примечательно, что почести воздавались без различия вероисповедания, а так же невзирая на «никакие противоречащие распоряжения» покойного в завещании. Салют из трех залпов полагался даже самоубийцам — правда, в том случае, если они не были лишены христианского погребения.

Что же касается умерших офицеров запаса, то для них условия были сходными. Разве что салют полагался и генералам, не имевшим Георгиевских крестов и Золотого оружия.

Если финансовое положение отставника оставляло желать лучшего, то его близкие родственники могли получить из бюджета Морского ведомства средства на его погребение (точно так же, как можно было получить деньги на похороны родственников строевого офицера).

К примеру, в 1873 г. умер незадолго до того ушедший в отставку вице–адмирал Ростислав Степанович Вальронд. Жене его, Пелагее Вальронд, из казны было выдано пособие на похороны адмирала в размере 500 рублей.

И еще одна деталь. Покойнику полагалась пенсия от Эмеритальной кассы Морского ведомства в размере 430 рублей, однако жене было начислено пенсии уже 435 рублей десять копеек. В 1875 г. вдове выделили еще 300 рублей единовременно.

Впрочем, бывало и по–другому.

Известный российский флотоводец и управляющий Морским министерством адмирал Степан Степанович Лесовский, уже будучи в больших годах, женился на Екатерине Владимировне Вестман, родившейся в 1851 г.[162] Предыдущая супруга адмирала — Софья Александровна — умерла в 1873 г.

После смерти флотоводца Екатерина Владимировна Лесовская решила выйти замуж, подав императору Александру Третьему прошение о сохранении ей пенсии в надежде, что монарх и Россия «не забыли службу ее мужа, адмирала Лесовского». Но резолюция Александра Третьего гласила: «Ни я, ни Россия не забыли службу почтеннейшего Степана Степановича, а вот вдова его забыла. Отказать».