Под барабанный бой

ГЛАВА 1

На берегу Сезии[1]. — Французы и жители Пьемонта. — Битва с австрийцами. — Вперед, зуавы! — Капрал Франкур. — Беспомощный Обозный, несведущие зуавы. — На захваченной ферме. — Перевернутая колыбель, брошенный младенец. — Убийство! — Солдат возится с пеленками.

Талые снега превратили реку в бушующий пенистый поток. Гроза утихла. На лазурном небосклоне поднималось утреннее майское солнце, освещая далекие вершины итальянских Альп[2].

Два понтонных[3] моста, каждый по пятьсот метров длины, пересекали водное пространство. Солдаты в синих куртках и красных брюках один за другим осторожно вступали на качающиеся платформы и прыжками передвигались к противоположному краю подвижной конструкции. Бесконечная вереница двигалась к левому берегу реки, чтобы образовать там дивизии и полки.

Вдруг раздались взрывы. Противник, до сих пор невидимый, обнаружил себя. Началась тяжелейшая битва с многочисленным и бесстрашным врагом.

Шла священная война за освобождение угнетенного народа[4].

31 мая 1859 года на реке под названием Сезия, протекающей по плодородным землям Ломбардии[5], встретились солдаты трех армий. Французы в союзе с жителями Пьемонта пришли сразиться с австрийцами за освобождение Италии.

Франко-итальянские войска заняли позицию в глубокой низине, где рисовые поля чередовались с оросительными каналами, а в воздухе пахло сыростью и перегноем. Великолепие природы потрясало даже самых равнодушных солдат. В хрустально-чистой воде каналов отражалась яркая синева итальянского неба. Красные черепичные крыши отдельно стоящих ферм проглядывали сквозь листву и довершали очарование пейзажа. Но прелесть этой пасторали[6] таила в себе и опасность. Каналы представляли собой естественные преграды, а поля, зеленеющие виноградники, фруктовые сады, колючие кустарники роз могли служить укрытием противнику. Забаррикадированные же со всех сторон дома стали настоящими крепостями, откуда неприятель вел огонь из пушек.

Австрийцы, численностью превосходящие противника, использовали рельеф местности, чтобы помешать проведению блестяще задуманной операции.

Накануне союзники приняли все меры предосторожности для успешной переправы армии через реку. На левом берегу пьемонтская дивизия заняла город Палестро[7] и оттуда руководила наведением понтонов, а засевший в лощине полк зуавов должен был отразить первую атаку.

Однако солдаты неприятеля, прекрасно знавшие местность, сумели пробраться незамеченными в укрытия за каналами, а оттуда — к реке. Пока сторожевое охранение французских пехотинцев вело беспорядочную стрельбу, главные силы австрийской армии поднялись вверх по течению. Пройдя через обводной канал Самирана, они без единого выстрела захватили мост и проникли на большую ферму Сан-Пьетро, расположенную на плато, откуда Палестро был виден, как на ладони.

Пьемонтская дивизия оказалась отрезанной от своих, отступать было некуда. На понтоны обрушился свинцовый ливень. Солдаты, крича от боли и негодования, падали в бушующий поток.

Командир Сорок третьего линейного полка полковник Дюамель вел коня под уздцы, когда ему снарядом оторвало голову. Началась паника. «Зуавы, черт бы их побрал! — вопили обескураженные солдаты. — Неужели они бросили нас тут подыхать! Давайте! «Шакалы»! Вперед!»

Появление австрийцев в коротких белых мундирах и кожаных киверах[8] было как гром среди ясного неба. Сталь штыков вспыхивала на солнце, ослепляя убегавших. Ненавистные тедески предвкушали победу. Уже слышались их хриплые крики: «Ура! Ура! Ура!»

Вдруг у обводного канала за деревьями прозвучали сигналы горна, от которых перехватывало дух и замирало сердце зуава:

Полк зуавов перестраивался в атакующие колонны, готовясь к броску. Полковник на белом коне, с саблей наголо, отдавал короткие приказы. Три стрелковые роты уже выдвинулись по направлению к неприятелю.

Наконец командир поднялся на стременах и крикнул зычным голосом:

— Третий полк! Вперед, марш!

Зуавы, опережая офицеров, бросились в атаку. Солдаты бежали навстречу противнику через поля и виноградники, преодолевая каналы и овраги.

— Не так быстро! Не нарушайте строй! Ровнее! Атаковать парадным шагом! — продолжал отдавать приказы полковник.

Но в пылу атаки зуавы не слышали и не видели ничего. Под завораживающие звуки горна они неслись вперед и только вперед. Во главе войска бежал сержант-горнист Бодуан, герой Севастополя, по прозвищу Питух. За ним следовал капрал со своим отрядом. Саперы и барабанщики, капралы и сержанты, простые солдаты — все старались оказаться в первых рядах.

— Хорошо! Хорошо! — подбадривал капрал свою небольшую группу. — Эй, Обозный, скоро увидишь, что такое война.

— Да, господин капрал, — отвечал чей-то дрожащий голос.

— Ты что, боишься, толстяк?

— Еще как боюсь, господин капрал!

— И ты осмеливаешься произнести это вслух? Ведь ты — зуав!

— Я не люблю драться.

— Не обязательно, чтобы досталось тебе. Лучший способ избежать оплеух — бить самому. Это говорю тебе я, Франкур, твой капрал!

Оглушительный залп прервал речь командира отряда. Несколько горнистов упали как подкошенные. Из восьми солдат четвертого отряда пятеро лежали на земле. Питух кричал изо всех сил: «Вперед! Вперед!», Франкур хрипло вторил ему.

Солдат, которого называли Обозным, чудом остался в живых. Некоторое время он стоял оглушенный и ослепленный взрывом. Приказ командира вывел его из оцепенения. Решительно выставив вперед штык, зуав побежал дальше.

Командир отряда Франкур был среднего роста, худощавый, но мускулистый и широкоплечий молодой человек. Его бледное лицо выражало одновременно и решительность и лукавство. Над верхней губой пробивался легкий пушок, большие серые глаза светились умом. В свои двадцать два, может быть, двадцать три года он уже стал капралом.

Приятель и подчиненный Франкура, по прозвищу Обозный, являл собой полную противоположность — большой, грузный юноша, с круглым, румяным, почти всегда веселым лицом. Добродушный и сильный крестьянин из Боса[9] Леон Сиго мало знал и мало видел на своем веку и всему наивно удивлялся. На призывном пункте его по ошибке записали в зуавы. Никто не собирался исправлять допущенную оплошность, и молодой человек отправился в Алжир для службы в транспортном подразделении. Прибыв к месту назначения, юноша спросил напрямик:

— Здесь, что ли, находится полк обозных солдат?

Ответом был взрыв хохота. Прозвище «Обозный» так и осталось за толстяком. С тех пор Леон Сиго потешал однополчан своей неуклюжестью и наивностью.

Пять месяцев спустя его перевели в Италию. По дороге он пережил все ужасы морского путешествия, но не стал проворнее. Даже нося форму зуава, юноша не мог избавиться от походки крестьянина, шагающего за плугом, а феску натягивал на уши, как обычную шляпу.

Когда парижанин Франкур в шутку предложил ему свой головной убор, добряк Обозный ответил как всегда невозмутимо:

— Мне не нравится… Падает все время.

Леон Сиго любил своего командира и добродушно сносил его шутки и колкости.

— Давай! Давай! — кричал капрал.

Впереди показался широкий канал. Питух обернулся и, посмотрев на колонну, протрубил атаку.

— Чертова лягушачья страна, — проворчал Франкур, решительно направляясь к обрыву.

— Я дальше не пойду, — пятясь, проговорил Обозный. — Не хочу утонуть.

Капрал сильно толкнул солдата в спину и прыгнул сам. Оба оказались по пояс в воде. Остальные последовали за ними, поднимая в воздух мириады брызг. На другом берегу кипел бой. Французам предстояло сразиться с сильным и умелым противником.

Франкур рассмеялся и ударил кулаком по воде. Тысячи мельчайших капелек с шумом взметнулись вверх.

— Как выражается наш повар, мы сделаем из них котлетки…

Горнисты не переставали играть:

Воодушевленные маршем, зуавы быстро выбрались на высокий берег и, перескочив через дорогу, оказались в гуще вражеских войск.

— Коли! Коли!

Скрежет металла перекрывали яростные крики наступавших и душераздирающие стоны умирающих. Австрийская колонна на протяжении ста метров оказалась выведенной из строя. Зуавы рубили саблями направо и налево, сбрасывая неприятельских солдат кого в канал, кого в реку. Десятитысячная дивизия Бурбаки[10], сосредоточенная на правом берегу Сезии, была спасена.

Но Пьемонтской дивизии, засевшей в Палестро, угрожала вторая австрийская колонна. Радуясь первому успеху и все более распаляясь, зуавы двинулись на помощь союзникам. Франкур, шагавший рядом с сержантом-горнистом, произнес:

— Знаешь, мне сегодня полагается медаль.

Питух остановился, чтобы перевести дух.

— Рад за тебя, земляк!

— И я получу ее, если только австрияки не свернут мне шею.

— Что ж, давай. А я исполню ригодон[11] в твою честь.

— Думаю, за это надо выпить.

— У меня есть вода и кофе, что тебе больше по душе?

— Фу, шляпный сок… В моей фляге есть кое-что получше — водка… Молоко тигра! Держи, свистун!

— Я капельку, а потом — тебе, Обозный!..

— О! У меня разламывается голова от грохота пушек, — простонал толстяк.

— Это бывает, — успокоил его горнист. — В дни сражений всегда мучает мигрень[12] и пересыхает глотка.

— Живей, пошевеливайтесь! Мерным шагом!

Вскоре показались постройки большой фермы Сан-Пьетро, из которых австрийцы вели наблюдение за Палестро. Стреляли отовсюду, будь то жилой дом или хлев. Пламя и дым вырывались из бойниц, проделанных в стенах строений.

Четыре раза поместье переходило от австрийцев к пьемонтцам. Сейчас оно вновь было в руках захватчиков. Тела убитых устилали землю.

— Смотри-ка, — воскликнул Франкур, указывая на трупы, — берсальеры! Их называют «пешими охотниками Пьемонта». Похоже, они стали жертвами жестокой схватки.

Берсальеры слыли превосходными воинами. В бою с превосходящими в несколько раз силами австрийцев многим из них пришлось сложить головы.

Зуавы ураганом налетели на ферму. Каждое строение было подвергнуто интенсивному обстрелу, а затем тщательно осмотрено от подвала до чердака. Не ожидавшие такой яростной атаки австрийцы обратились в бегство.

Сквозь адский шум послышался громкий голос:

— Эй, «шакалы», подбросьте-ка огоньку для этой хибары! Поджарим ее как следует! — крикнул капитан Ларош Франкуру и Обозному.

— Сейчас, мой капитан, — ответил капрал.

Франкур насадил охапку соломы на кончик штыка, поджег и бросил на гумно[13]. Товарищи последовали его примеру. Через пять минут все хозяйственные постройки полыхали. Однако жилой дом оставался нетронутым. Чтобы отбить у врага охоту возвращаться, необходимо было спалить и его.

Капрал схватил новый пучок соломы и вбежал в открытые двери. В комнатах царил страшный беспорядок. Все было перевернуто вверх дном, разбито, растоптано. Семейные реликвии[14], бережно хранимые и передаваемые от отца к сыну, портреты, некогда украшавшие стены дома, где в мире и согласии жило не одно поколение, теперь представляли собой бесформенную груду хлама, среди которого лежали умирающие и истекающие кровью австрийцы.

Франкур остался безучастным к жестокому зрелищу. Перешагивая через тела, может быть, еще живых врагов, он повторял:

— Что ж, это война!

Его приятель Леон Сиго, по прозвищу Обозный, неотступно следовал за своим командиром. Мягкий по натуре, он не мог привыкнуть к ужасам войны.

— Все-таки лучше бы мужчины занимались делом, а не убивали друг друга и не разрушали дома. Как вы думаете, капрал?

Франкур не слушал товарища. Опьяненный борьбой, выстрелами, близкой опасностью, он устремился в глубь здания. Вступив в огромную залу, капрал резко остановился. Ему показалось… Нет, он точно слышал захлебывающийся детский плач.

— Господи! Не может быть! Ребенок! В таком месте! Ну-ка, посмотрим.

Сквозь развороченный пушечным ядром угол дома в комнату проникал свет. На полу среди вспоротых матрасов, разбитой мебели и посуды валялась перевернутая детская кроватка.

Капрал приподнял ее. Под колыбелью лежал младенец, завернутый в тонкие батистовые простынки, в богато расшитом кружевном чепчике. Франкур поднял покрасневшего и охрипшего от крика малыша да так и остался стоять с орущим ребенком в одной руке и карабином[15] — в другой.

Хладнокровие и изобретательность принесли Франкуру славу самого находчивого среди солдат Третьего полка. Благодаря этим качествам он стал капралом. Но сейчас зуав растерялся.

Нужно было что-то делать, и как можно скорее. Но что? Младенец орал что есть мочи.

— Ты выбрал не лучший момент для знакомства, малыш. Я не кормилица, не бонна[16] и не собираюсь ими стать. Черт побери, это невыносимо! Нужно же такому случиться в самый разгар сражения… И кто эти бесчеловечные родители, бросившие здесь свое чадо?

Внезапно капрал остановился.

Как же он сразу не догадался! Трупы, которые он лишь мельком увидел, когда вошел. Молодая женщина необыкновенной красоты, несмотря на покрывавшую лицо смертельную бледность… Мужчина в цивильной одежде…

Франкур, прижав ребенка к груди, рассматривал убитых.

— Изысканно одетые люди благородной наружности… Без сомнения, знатные синьоры[17]. Наверное, родители, которых я только что оклеветал. Что ж, это война! Нет, пожалуй, не война! У женщины пробит висок, но пуля совсем другого калибра. Так… А мужчина заколот ножом прямо в сердце. Это не солдатская работа, а подлое убийство! Здесь побывали бандиты… Получается, малыш, которому нет и года, круглый сирота и у него никого нет на белом свете. Мне это знакомо! Что же делать? Решено, я усыновлю его и увезу отсюда. Только вот куда? Ладно, придумаю что-нибудь.

Не теряя времени, Франкур положил на пол карабин и орущего младенца, сбросил с плеч военную сумку и размотал длинный шерстяной пояс.

— Хорошо! Хорошо! — зуав. — Скоро ты заснешь под мерный шаг солдата, а колыбельную тебе заменит священный марш зуавов.

Стараясь не причинить ребенку боли, капрал осторожно привязал его к сумке, а затем, проверив, не упадет ли младенец, одним движением закинул ношу за плечи.

— А теперь, малыш, раз уж ты стал военным, пойдем драться!

Схватив карабин, капрал выбежал вон из дома.

ГЛАВА 2

Виктор-Эммануил. — Верхом на пушках. — «Нам нужны луковицы…» — Крестника короля нарекают Виктором Палестро. — После награждения Франкура зуавы производят короля в капралы Третьего полка. — Как получить стакан молока. — Ночная вылазка.

Ожесточенное сражение продолжалось. Солдаты Пьемонтской дивизии вместе с подоспевшими на выручку зуавами обороняли подступы к Палестро. Австрийцы, заняв позиции у дороги и угрожая противнику окружением, открыли яростный огонь. В разгар битвы на поле боя верхом на прекрасном арабском, сером в яблоках жеребце появился король Сардинии и Пьемонта Виктор-Эммануил. С саблей наголо монарх скакал галопом в сопровождении офицеров Генерального штаба. Зуавы, увидев его, восторженно закричали:

— Да здравствует король!

Монарх жестом, как на параде, ответил на приветствие и поскакал дальше.

Свистели пули, умирали люди. К счастью, ни царственная персона, ни ее многочисленная свита не пострадали. Полковник Шаброн хотел удержать короля:

— Сир, умоляю, вернитесь, здесь вам не место.

— Я борюсь за независимость моей страны и должен быть среди солдат!

— Да здравствует король! Да здравствует король! — воодушевленно кричали зуавы.

Высокий, широкоплечий монарх возвышался над всеми, как скала. Пышные усы, кончики которых закручивались почти до висков, делали его похожим на льва, большие зеленые глаза внимательно следили за происходящим.

Орудийный огонь усилился. Виктор-Эммануил повелительным жестом указал в сторону вражеских пушек, изрыгавших пламя, и коротко командовал:

— Вперед!

В это мгновение от фермы Сан-Пьетро отделилась какая-то фигура. Это был Франкур с младенцем за спиной. Сквозь огненный ливень отважный солдат бежал к месту расположения полка зуавов.

Оказавшись среди своих, Франкур мгновенно оценил ситуацию. Ребенок больше не плакал. Как всегда невозмутимый, Обозный спросил:

— Господин капрал, вы обзавелись семьей?

— Похоже! Приглядывай краем глаза за малышом, пока мы будем бить этих негодяев в белых мундирах[18].

— Хорошо. А куда мы направляемся?

— Прямо к пушкам, и немедленно.

Толстяк привычным движением натянул на уши феску и тяжело вздохнул.

Король пришпорил коня, чтобы дать возможность зуавам догнать своих. Один из солдат запел известную всему полку песенку. Бешеный ритм карманьолы[19] совпадал с быстрым шагом пехотинцев:

Отделения, роты и батальоны подхватили песню. Монарх одобрительно кивнул и весело рассмеялся. Вскоре войско достигло переднего края, куда долетали пушечные ядра с батареи австрийцев.

Пьемонтцы предприняли контратаку, чтобы выбить неприятеля с дороги. Зуавы подошли с другой стороны и ударили в спину противнику. Зажатые с двух сторон, белые мундиры отчаянно сопротивлялись.

«Шакалы», воодушевленные барабанным боем, яростно орудовали штыками. Бок о бок с французами, как простой лейтенант, рубился неуязвимый великан Виктор-Эммануил. Вскоре сопротивление противника было сломлено, австрийцы в панике отступили к каналу.

Франкур и следовавший за ним по пятам Обозный первыми добежали до вражеских пушек.

— Эй, толстяк! — воскликнул командир.

— Слушаю, господин капрал!

— Посмотри, мальчонка еще там?

— Да, а что?

— Он молчит, вот я и испугался…

— Его укачало, бедняга успокоился и заснул.

Вокруг стоял такой грохот, что друзьям приходилось орать что есть мочи.

Неприятельской батареей командовал седой усатый капитан. Три орудия были уже заряжены, и он крикнул своим артиллеристам, которых теснили зуавы:

— Огонь, тысяча чертей! Огонь!

Солдаты не успели выполнить приказ. Перед командиром у правой пушки возник Франкур, у левой — Обозный. Горнист по прозвищу Питух, потрясая ружьем, прыгнул на среднюю. Все трое вонзили штыки в своих противников, не дав им произвести смертоносные залпы. Артиллеристы замертво повалились на землю, но старый офицер попытался защищаться саблей. Франкур приставил кончик штыка к его сердцу.

— Сдавайтесь, или я убью вас!

Капитан посмотрел вокруг. Он был один среди опьяненных сражением зуавов.

— Так сражаться недопустимо! — на прекрасном французском языке возразил австриец. — Штык — оружие дикарей! Вы нарушаете общепринятые правила войны.

— Сдавайтесь же! — прокричал Франкур.

Офицер опустил голову[20].

— Только оставьте мне саблю.

— Храбрецов мы не разоружаем. Идите!

Противник был вынужден отступить. Палестро и прилегающий к нему участок реки Сезии остались за освободителями.

В два часа пополудни Питух, а за ним и все оставшиеся в живых горнисты сыграли «Прекратить огонь!» и тотчас — «Сбор!»

Уставшие воины, перепачканные грязью и кровью, в разорванных камзолах[21], глазами искали своих командиров и собирались в группы; перебрасывались фразами, похлопывали друг друга по плечу. Зуавы, захватившие неподалеку шесть вражеских орудий, не хотели оставлять трофеи.

— Пушки! Давайте увезем пушки! — кричали они.

— Нет лошадей!

— Можно использовать пленных, — предложил Франкур.

— Хорошая мысль! Замечательно! Запряжем пленных! Давайте веревки какие есть, пояса, ремни…

Пока пленные австрийцы готовились к исполнению фантазии победителей, зуавы украсили цветами и листьями свои фески. Верхом на орудиях солдаты торжественно подъехали к месту сбора. Раздались аплодисменты, крики «браво». Победители спрыгнули на землю и построились для переклички, которая должна была вот-вот начаться. Вдруг по рядам тех, кто только что сеял смерть, да и сам смотрел ей в глаза, прокатился гомерический хохот[22]. Смеялись все — от рядового солдата до командира. Пока шло сражение, никто не замечал, что за бесценный груз у Франкура за спиной. Зуавы частенько запихивали в свои мешки разные вещи, найденные или украденные.

Едва капрал встал в строй, ребенок, до этого спокойный, выпростал из пеленок ручонки и начал размахивать ими, пронзительно крича. Сосед посмотрел на командира и спросил:

— Франкур, ты что, чревовещатель?[23]

— Да нет! У него мальчишка за спиной!

— Не может быть!

— Да! Привязан к сумке!

— Это твой сын?

— Нет!

— Племянник?

— Нет!

— Уж не отец ли он твой?

Каждый считал своим долгом отпустить шутку. А младенец уже орал во все горло, к великой радости зуавов, смеявшихся от души. Франкур сохранял спокойствие. Он совершил благородный поступок и прекрасно знал, что товарищи будут в восторге от идеи усыновить малыша. Всеобщее веселье было прервано командой:

— Равняйсь! Смирно!

Виктор-Эммануил и маршал Канробер[24] объезжали войска. Солдаты громко приветствовали монарха и героя Севастополя:

— Да здравствует король! Да здравствует Канробер!

Его величество заинтересовался, над чем только что так весело смеялись зуавы. Заметив, что шутки адресовались капралу, он спросил:

— Так это ты потешаешь товарищей?

— Нет, сир, ребенок.

— Какой ребенок?

— Он у меня в сумке, — без тени смущения отвечал француз.

— Покажи!

— Пожалуйста, сир. Извините, что придется повернуться к вам спиной.

— Превосходный мальчуган! Так ты — кормилица?

— Да, сир. Кормилица, которая уничтожила полдюжины ваших врагов, захватила пушку и сохранила одного из ваших подданных…

— Хорошо сказано! Значит, ты нашел младенца?

— Бедный малыш остался без имени и без семьи.

— Я буду его крестным. Мы назовем его Виктор.

— Виктор Палестро — отличное имя в честь одержанной победы и будущих успешных сражений!

— А семьей ему станет Третий полк зуавов.

— Благодарю от его имени, сир, и простите мне допущенную в разговоре вольность.

— Нет, мой дорогой друг, это я должен поблагодарить тебя за службу.

Король с доброй улыбкой отстегнул от своего мундира серебряную медаль на голубой ленте и прикрепил к камзолу побледневшего от волнения капрала.

— Произвожу тебя в кавалеры Ордена Военных заслуг Сардинии! — торжественно произнес король и поцеловал зуава под несмолкаемый плач младенца. Затем, смеясь, добавил: — Мой крестник будет доволен! До скорой встречи, друзья мои, желаю вам дальнейших повышений по службе.

Слова коронованной особы вызвали бурю восторга. Солдаты нацепили фески на штыки и подняли вверх.

— Да здравствует король! Да здравствует Пьемонт! Да здравствует Италия! — дружно скандировали зуавы.

Запели горны. Питух со своим отделением направился к товарищу.

— Я обещал исполнить для тебя ригодон. Прими его как искреннее и единодушное поздравление от всего Третьего полка.

Король и маршал удалялись. Раймон, бывалый солдат из отделения Франкура, покачав головой, сказал:

— Какой могучий человек этот король!

— И смелый, как наш Канробер, — добавил горнист.

— Да, конечно. Канробер — первый зуав Франции.

— Послушайте! У меня идея!

— Говори!

— Король сражался вместе с нами как одержимый. Это кое-что значит. У себя в стране он монарх и главнокомандующий, а для нас — простой доброволец без чина. Предлагаю произвести его в капралы… Виктор-Эммануил — капрал Третьего полка! Здорово?

— Отлично! Он заслужил это.

— Обсудим после переклички.

Ох, уж эта перекличка после сражения! Как тягостны минуты молчания, когда выкрикивают имя того, кто не вернулся с поля боя. А потом наряд отправляется на поиски погибших, чтобы перенести их к месту захоронения. Случалось, подбирали еще живых, с оторванными конечностями и ужасными ранами, облепленными мухами. Несчастные невыносимо страдали от потери крови, высокой температуры и жажды. То была оборотная сторона победы. Солдаты украдкой смахивали слезы с обветренных лиц, вынося с поля боя останки друзей, которых уже не увидят никогда. Лишь старый солдат ко всему относился философски. Желая поскорее отделаться от горестных мыслей, зуавы с готовностью реагировали на его шутки и, подходя к полевой кухне, уже громко смеялись.

Маленький Виктор Палестро разошелся не на шутку. Франкур никак не мог взять в толк, почему ребенок, крепко спавший под грохот пушек, не желал успокоиться, когда они смолкли.

— Черт побери, — воскликнул он вдруг, хлопнув себя по лбу, — мы сражались целый день, и у него во рту маковой росинки не было!

— Послушай, отнеси его матушке Башу, — предложил Раймон.

Матушка Башу, дородная маркитантка, лет сорока, с черными, уже седеющими волосами, доброжелательно приняла крестника короля. Прижав его к туго затянутой в корсаж груди, она спросила Франкура:

— Что ты думаешь делать с этим ангелочком?

— Я доверяю его вам, матушка Башу. Во-первых, потому что он умирает от жажды, а это по вашей части, во-вторых, ребенку нужна женская забота.

— Конечно, я присмотрю за малышом. Но ему нужно молоко, а у меня только сивуха для ваших ненасытных глоток.

— В обозе, что следует за полком, есть коровы, — заметил один бывалый солдат. — У них наверняка найдется молочко, стоит только подоить.

— Что ж, попробуем! Это, должно быть, не сложно.

Животные паслись неподалеку. Осмотрев коров, зуавы отдали предпочтение буренке с большим выменем, флегматично пощипывающей траву. Солдат, которому было поручено добыть молоко, встал около нее на колени и, поставив под вымя кастрюльку, попытался произвести необходимую операцию. От сильнейшего удара копытом в плечо бедняга перевернулся через голову и отлетел шагов на десять. Последовал взрыв хохота. Другой зуав подобрал кастрюлю и стал осторожно подходить к корове. Но не успел он расположиться под ее брюхом, как таким же манером был опрокинут на землю. Взбешенное животное обернулось и, увидев повсюду красные камзолы, угрожающе наклонило голову, собираясь броситься на ненавистный цвет. Зуавам ничего не оставалось, как пристрелить корову. Обозный укоризненно покачал головой:

— Убивать коров — жестоко!

— А что-нибудь дельное ты можешь предложить? — смерив его презрительным взглядом, спросила маркитантка.

— Одолжите-ка мне ваш белый колпак, рубашку и фартук, матушка Башу.

— А ты не так прост, как кажешься с виду. Что ж, бери, и удачи тебе!

Обозный водрузил колпак на голову, одел рубашку и завязал фартук. В таком одеянии юноша напоминал толстую доярку с фермы. Зуавы, стоявшие в стороне, толкали друг друга в плечо и хохотали, держась за животы. А тот, над кем потешались, напевая старую босеронскую песенку, уверенно подошел к пестрой розовогубой корове и ласково погладил ее. Не переставая петь, он поставил кастрюлю на землю, присел на корточки и быстро и сильно надавил на соски. Тотчас белые струи звонко ударили о дно и края посуды. Через пять минут емкость наполнилась до краев.

— Браво! — кричали потрясенные зуавы. — Да здравствует Обозный! Качать его! Качать!

— Только без глупостей! Вы опрокинете кастрюлю, и малышу ничего не останется, как сосать палец.

— Да, ты прав!

— Возьмите, матушка Башу, и накормите как следует нашего малютку.

Маркитантка налила молока в стакан и приблизила его к губам ребенка:

— Пей, малыш! Пей, как большой мальчик, а вечером у тебя будут бутылка с соской, трубка из птичьего пера и пеленка.

— Бог мой, как он свистит! — заметил бывалый зуав. — Вот это, глотка!

— Да, Питух может позавидовать.

— Сейчас видно, что у малыша главное достоинство зуава — альтерация![25]

— Тогда сыграем в его честь марш. Да здравствует Виктор Палестро! Да здравствует сын зуавов! Да здравствует крестник короля!

Не обращая внимания на шум, маленький обжора пил молочко, отфыркиваясь и пуская пузыри розовыми губками. Насытившись, он заснул на руках маркитантки, которая смотрела на него с материнской нежностью.

— А теперь, — объявил Франкур, — идем к королю!

Спустя полчаса делегация из шести старых капралов полка, возглавляемая седьмым и самым молодым среди них — Франкуром, просила аудиенции монарха. Их проводили на гумно, где Виктор-Эммануил, сидя на охапке соломы, с аппетитом ел поленту[26] из солдатского котелка. Семеро воинов отсалютовали королю оружием. Монарх поднялся навстречу вошедшим.

— Что привело вас ко мне, дорогие друзья?

— Сир, — отвечал Франкур, в то время как его товарищи стояли, вытянувшись по стойке «смирно», — после сражения Третий полк зуавов единогласно произвел вас в капралы. Мы пришли, чтобы засвидетельствовать наше уважение и восхищение вашей смелостью.

Король сначала удивился, затем покраснел от удовольствия и, положив руку на шпагу, произнес громким, но приятным голосом:

— В капралы Третьего полка? Принимаю с радостью и горжусь оказанной мне честью, так как считаю, что зуавы — лучшие в мире солдаты! Подобный трогательный случай однажды объединил дом Савойя[27] с французскими воинами. Когда-то в Испании мой отец Карл-Альберт сражался бок о бок с французами. Во время взятия Трокадеро гренадеры Шестого полка пожаловали ему пару шерстяных эполет в знак уважения и восхищения его храбростью. Сегодня вы продолжили славную традицию. Благодарю вас от всего сердца. А теперь — вольно!

И король крепко пожал руку каждому.

— Галуны[28] надо спрыснуть!

Предложение его величества тут же было приведено в исполнение, после чего отряд капралов вернулся в лагерь.

Франкур был счастлив. Сегодня он сражался как одержимый и остался невредим, хотя тысячу раз мог быть убит. Король собственноручно вручил ему военную награду, столь же почетную, как и французская медаль за отвагу. И наконец, храбрый зуав спас от мучительной смерти младенца, чье будущее теперь зависело от него.

Мысль о ребенке не давала молодому человеку покоя. Семь лет назад он потерял родителей и знал, каково быть сиротой. Но что за трагедия разыгралась на ферме? Из-за чего были убиты те двое? Из-за денег, из ненависти или ревности? Вместо того чтобы вытянуться на еще влажной земле прямо под темно-синим небом, усыпанным звездами, и, положив под голову мешок, заснуть, юноша долго слонялся по лагерю. В конце концов желание узнать правду возобладало над здравым смыслом.

«Злосчастный дом, в котором произошло преступление, в двух шагах отсюда, — размышлял он. — Посмотрю, не осталось ли каких-нибудь следов. Пять минут туда, пять минут обратно, полчаса там. Думаю, моего отсутствия никто не заметит».

Франкур вытащил из сумки свечку, хранящуюся у каждого солдата на всякий случай, проверил пояс, на котором висел клинковый штык[29], и направился в сторону поместья. Часовые не видели, как он уходил.

ГЛАВА 3

Порабощенная страна. — За свободу. — Террор австрийцев в Ломбардии. — Проклятое имя. — Ужасы Брешии. — Две армии. — Капрал Франкур хочет видеть и знать все. — Привидения фермы Сан-Пьетро. — На расстоянии шпаги. — В подполе.

Прекрасная Ломбардия, земной рай, воспетый поэтами, была объята пламенем войны. По плодородным землям, некогда возделываемым гордым народом, текла кровь, пастбища покрывали трупы. Как случилось, что страна мирного труда стала ареной военных действий? Чтобы понять настоящее, нужно обратиться к прошлому.

Господство австрийцев в Северной Италии началось с давних времен. В результате войны 1701–1714 годов за испанское наследство[30] Австрия получила во владение эту часть Апеннинского полуострова. Бонапарт принес Италии свободу. Но в 1814 году она вновь подпала[31] под еще более суровое иго Австрии, став Ломбардо-Венецианским королевством.

Завоеватели управляли страной с помощью железного кнута, но им не удалось поставить Италию на колени. Эпитет «тедеско» — что значит «немецкий» — в устах итальянца звучал как оскорбление. Тедесками называли ненавистных австрийцев. Двери всех домов — от ветхой лачуги до величественного дворца — были закрыты для завоевателей. В кафе, на улицах, в театре, даже в церкви итальянец старался держаться подальше от австрийца. Ненависть к оккупантам росла втайне, передавалась от отца к сыну, иногда прорывалась наружу.

В 1848 году во Франции произошла революция, эхо которой докатилось до Италии. Повеяло ветром свободы, и жители Ломбардо-Венецианского королевства с оружием в руках восстали против векового господства завоевателей. За несколько часов улицы Вероны, Мантуи, Бергамо, Феррары, Пескьеры, Венеции, Брешии и Милана были перегорожены баррикадами. Король Пьемонта Карл-Альберт мобилизовал войска, которые поспешили на помощь повстанцам. В то время в Ломбардии от имени австрийского императора командовали граф Радецкий[32] и барон Айно. Оба были фельдмаршалами и заслужили самые высокие награды императора. У Радецкого, безжалостного солдафона, но талантливого полководца, находилось в подчинении восемьдесят тысяч человек. Он разбил армию Карла-Альберта, хотя и малочисленную, но творившую чудеса военного искусства, и потопил в крови Милан, превратив его в развалины. Фельдмаршала призывали к великодушию, но он бросил как вызов цивилизованному миру циничные слова: «Тридцать часов резни в Милане за тридцать лет отдыха в Вене!»

Барона Айно, ироничного и еще более кровожадного, чем Радецкий, называли титулованным бандитом. К побежденным он был беспощаден и жесток. Пока граф проводил военные операции, барон занимался репрессиями. Террор в Ломбардии длился месяцами. Сначала разрушили и подожгли Пескьеру, расстреляв именитых жителей. Затем той же участи подверглись Бергамо и Феррара. Город Брешиа пережил те же ужасы и резню. В течение трех суток его жители, оставшись без поддержки, героически оборонялись. Завоевателям приходилось брать приступом каждую баррикаду, каждый дом. Среди защитников самым отчаянным был портной, невысокого роста горбун. Всегда в первых рядах, он казался неуязвимым. Его отвага и смелость не остались незамеченными. После победы австрийцы разыскали смельчака. С него сорвали одежду и, обмотав просмоленной паклей, сожгли живьем.

Репрессии продолжались полгода. Айно с помощью своих агентов заполнил тюрьмы. Несчастных хватали прямо на улицах. Чтобы разнообразить жуткий спектакль, время от времени устраивали казни. Женщин публично на площади избивали кнутами и палками. Многие не выдерживали наказаний и умирали. Те, кто выжил, остались изувеченными на всю жизнь.

Барон навязал городу контрибуцию[33] в шесть миллионов франков. Издеваясь над побежденными, он объявил, что жители Брешии должны будут платить за палки для экзекуций[34]. Трупы выдавались родственникам только после уплаты двенадцати тысяч франков.

Подобная жестокость вызвала в Европе бурю негодования. Год спустя во время путешествия по Англии барон Айно был избит рабочими пивоварен «Барклай и Паркинс», а затем брошен в чан с отходами, откуда его с большим трудом извлекла подоспевшая к тому времени полиция. Из Брюсселя и Парижа известный фельдмаршал еле унес ноги.

Можно понять ненависть, которая годами копилась в сердцах жителей Ломбардии. К 1859 году все итальянцы, будь то аристократ или простой горожанин, мечтали об одном: воевать против ненавистного врага — Австрии.

В Италии долгое время жил изгнанник и претендент на французский трон принц Луи-Наполеон[35]. Он сочувствовал карбонариям и одобрял их действия. Принц считал, что независимость, главная мечта итальянцев, заключала в себе идею единства, которая была близка и ему, ибо он сам стремился к единению со своим народом и страной. Луи-Наполеон дал клятву добиться, когда позволят обстоятельства, и того и другого.

Став императором Франции под именем Наполеона III, бывший изгнанник сдержал слово. Он заключил союз с Виктором-Эммануилом, чье маленькое королевство Пьемонт должно было стать отправным пунктом борьбы за освобождение Италии.

Предвидя войну, австрийцы вооружались и укрепляли свои силы. Пьемонтцы делали то же самое. Хотя на границе сохранялся мир, подготовка к войне нарушала спокойствие в регионе. В конце концов вмешалась Европа.

Чтобы решить вопрос о разоружении обоих государств и добиться от Австрии некоторых уступок в отношении Италии, был созван конгресс.

Переговоры затянулись. Обстановка день ото дня становилась все более напряженной. Однажды утром мир узнал, что Австрия вторглась в Пьемонт. Началась война.

Франция на правах союзницы направила свои войска в Италию, которые по прибытии объединились с армией Пьемонта. Наполеон III стал главнокомандующим.

Французская армия состояла из императорской гвардии и шести армейских корпусов, которыми командовали Канробер, Мак-Магон[36], принц Наполеон, Ниель[37], Рено де Сен-Жан-д’Анжели[38] и старик Бараге д’Илье[39], потерявший левую руку в битве под Лейпцигом еще в эпоху Первой империи[40].

Форе, Ламиро, Базен, Ламотруж, Эспинас, Трошю, Винуа, Уриш, де Файн и другие, менее известные военачальники, возглавляли дивизии. Французская армия насчитывала приблизительно сто восемнадцать тысяч человек, располагала десятью тысячами пятьюстами лошадьми и четырьмястами тридцатью пушками.

В состав итальянской армии входили шесть дивизий общей численностью пятьдесят пять тысяч пятьсот солдат под командованием короля, подчинявшегося приказам Наполеона III. В армии было четыре тысячи двести лошадей и девяносто пушек[41].

Войска союзников пересекли Тичино[42], отделявшую Пьемонт от Ломбардии, и укрепились на участке между реками Сезией и По. Линия огня проходила от Версея до Ломело, а основные резервы сконцентрировались на направлении Албанезе — Мортара — Гарлазе — Павия — Виккарецца.

Австрийский главнокомандующий Джиулай[43] был уверен, что обеспечил империи победу. Ожидая атаки слева, он усиленно укреплял левый фланг. Битва при Палестро оказалась для него страшным потрясением. В то время как фельдмаршал полагал, что французы находятся на юго-западе, в двадцати лье от его солдат, стотысячная франко-итальянская армия обрушила свой удар на правый фланг австрийцев.

С помощью быстрого и точного выдвижения флангов французы окружили войско Джиулая и отрезали ему путь к отступлению. Фельдмаршал, оспаривавший у Наполеона III пальму первенства в военном искусстве, не успел опомниться. Его армия не смогла оказать достойного сопротивления и почти без боя отдала территорию около шестидесяти квадратных километров. Император Франции не скрывал, что этот дерзкий и эффективный маневр ему подсказал генерал Жомини[44], консультировавший монарха перед походом в Италию.

Однако возвратимся к нашему бесстрашному герою, среди ночи пробиравшемуся на ферму Сан-Пьетро, чтобы отыскать следы жестокого и загадочного убийства. Звезды светили ярко, и солдат мог легко ориентироваться на местности. Через дыру в заборе он проник во двор.

Повсюду на земле лежали трупы, их белые мундиры отсвечивали в темноте. Франкура передернуло. Днем в пылу сражения он убивал не задумываясь: перед ним были враги, жаждавшие его крови. Но ночью место, где проходил бой, выглядело жутко, и при виде неподвижных тел скорбь закрадывалась в сердце.

Пожар уничтожил хозяйственные постройки и только чуть затронул большой жилой дом с толстыми каменными стенами.

Войдя в просторную прихожую, молодой человек остановился, передвигаться в темноте было трудно. Он достал спички и зажег свечу. Кругом царил беспорядок: опрокинутая мебель, разбитые окна, на стенах — следы пуль и снарядов. Бесшумно ступая, Франкур перешел в следующую комнату.

— Это здесь! Вот колыбелька, а вон охапка соломы, которую я бросил!

Подняв свечу повыше, зуав внимательно осмотрел пол.

— Вот так так! А где же трупы? Я собственными глазами видел убитых мужчину и женщину. Они лежали здесь бок о бок, а теперь исчезли… Если бы не следы крови, можно было подумать, что их в доме никогда не было. Кто же убрал тела, неужели убийца? Каков хитрец! Надо поискать еще… О, дьявол!

Прямо над местом, где раньше лежал труп мужчины, в почерневшую деревянную панель в метре от пола был воткнут кинжал. Поднеся свечу, капрал увидел, что оружие до рукоятки покрыто высохшей кровью.

Этот кинжал напоминал тот, что торчал из груди убитого… Существуют вещи, которые видишь долю секунды, а запоминаешь на всю жизнь. Очевидно, с крестником короля была связана какая-то тайна…

Внезапно Франкур почувствовал дуновение воздуха, как от приоткрывшейся двери, а вслед за тем услышал осторожные шаги в соседней комнате и потушил свечу. Спрятавшись за перевернутым буфетом, капрал стал ждать.

В комнату вошли. Глаза молодого человека понемногу привыкли к темноте, и он различил фигуру в черном одеянии с капюшоном, напоминающем монашескую рясу. «Привидение, — подумал зуав. — Как есть призрак».

Вошедший замер. Что-то блеснуло в складках его плаща. Вдруг притаившийся зуав услышал ритмичные всплески, сопровождавшиеся скрипом, как будто кто-то работал веслами. Франкур вспомнил, что у подножья стены фермерского дома протекает канал, довольно широкий, по которому можно добраться до Палестро.

Внезапно, со свистом рассекая воздух, взметнулась шпага и привидение застыло в боевой стойке. Из-под капюшона послышался сухой резкий голос.

— Wer ist da?[45] — вопрос прозвучал по-немецки.

В противоположном конце комнаты появился другой призрак, который, смело подставив грудь под острие шпаги, ответил вполголоса по-итальянски:

— Il terze![46]

— Почему ты говоришь по-итальянски? — раздраженно прервал вошедшего первый, — тебя могут услышать и понять.

— А почему ты спрашиваешь по-немецки? Здесь все его знают.

— Хорошо, говори по-французски.

Франкур, все более изумляясь, подумал: «Так-то лучше, хотя я прекрасно понимаю итальянский».

— Который час? — произнес тот, что был при шпаге.

— Полночь.

— Где мы?

— На пороге большой комнаты.

— Что нужно, чтобы войти?

— Освободить место перед клинком.

Шпага опустилась, и привидение протянуло левую руку, одновременно прошептав несколько слов, смысл которых был непонятен зуаву. Два капюшона приблизились друг к другу, наклонив головы, затем одновременно выпрямились. Наконец один призрак склонился перед другим.

«Что ж, знакомство состоялось, — размышлял капрал. — Каково будет продолжение?»

Плеск весел затих, и в дверях появился новый черный силуэт. Навстречу ему вновь взвилась шпага, и все тот же голос спросил:

— Ты говоришь по-французски?

За третьим последовал четвертый, потом пятый, шестой и, наконец, седьмой призрак. Все отвечали быстро, затем каждый брал из рук первого веревку в том же порядке, как входил.

Затаив дыхание, капрал смотрел во все глаза. Человек со шпагой достал из-под плаща маленький потайной фонарь и осветил пространство. Зуав увидел, что капюшоны, закрывавшие лица незнакомцев до подбородка, имели прорези для глаз. Первый подошел к деревянной панели, из которой торчал кинжал, и надавил на скрытый механизм. Тяжелая дверь бесшумно отодвинулась. Человек с фонарем шагнул в открывшийся проход, за ним последовали остальные.

С момента, когда зуав появился на ферме, прошло полчаса. Здравый смысл подсказывал, что пора уходить. Но в сознании каждого француза живет маленький Гаврош[47], таинственность и загадочность разжигают его любопытство и толкают на безрассудные поступки. Франкур поправил свой клинковый штык и прислушался. В доме было тихо. «Не будь я «шакалом», если не узнаю, в чем тут дело! — подумал он. — В этом ночном спектакле я оказался зрителем, но может быть, стану актером?»

Так же, как предводитель призраков, зуав нажал на деревянную панель, и она мягко отодвинулась. Нащупав ступени, молодой человек стал медленно спускаться в подземелье, откуда веяло холодом и сыростью.

ГЛАВА 4

Что призраки понимали под словом «работать». — Ненависть к Франции. — Тайное немецкое общество. — «Смерть Наполеону III и Виктору-Эммануилу!» — Монархи[48], пользовавшиеся популярностью. — Заговор раскрыт. — Один против семерых. — Дуэль. — Отличная защита. — Провал. — Франкур окружен кинжалами. — В полной темноте, в полном неведении.

Франкур осторожно пробирался в темноте, придерживая рукоятку клинкового штыка, чтобы не задеть стену и не наделать шуму. Решив не подходить слишком близко, он спрятался в углублении стены, откуда мог наблюдать происходящее, не рискуя быть обнаруженным.

Призраки расположились перед чем-то вроде алтаря, на котором горели поставленные в ряд семь свечей. Под сводчатым потолком подземелья голоса звучали отчетливо, было слышно каждое слово.

— Я пришел из Сицилии, — произнес один из призраков.

— Я приехал из Пьемонта, — подхватил второй.

— Я — из Милана.

— Я прибыл из Венгрии.

— Я — из Тироля[49].

— Я — из Вены.

— А я — из Пруссии[50], — после небольшой паузы сказал седьмой.

Наступила тишина. Затем, совершив ритуал[51], имеющий какой-то таинственный смысл, семеро призраков выпростали руки из складок монашеских одежд и поднесли к свечам. У шестерых на указательных пальцах блестели золотые кольца, у седьмого — перстень из платины, на котором бриллиантами были выложены какие-то буквы. Головы шестерых почтительно склонились.

— Я — первый и считаю вас нашим предводителем.

— Я — второй и считаю вас нашим предводителем.

Эти слова повторили все шестеро. Затем обладатель платинового перстня сказал:

— Мы не должны ни знать, ни видеть друг друга. Таков закон, за невыполнение которого — смерть. Но все мы — братья. Итак, вверенной мне властью объявляю заседание Верховной Палаты открытым.

Акцент[52] незнакомца выдавал его происхождение с берегов Шпрее[53]. Торжественный и повелительный голос то поднимался к высокой ноте, то вдруг обрывался и начинал с низкого тона. Черные плащи сидели вокруг алтаря на больших камнях и внимали говорящему.

— Братья! Пришла пора действовать. Я имею в виду не участие в сражениях, а применение тайной силы, более действенной, чем война. Эта сила нашего общества, которое ведает обо всем, повсюду проникает, вершит по своему усмотрению дела, ведет за собой людей. Она бьет без промаха по ничего не подозревающему врагу в нужное время, не оставляя следов.

Послышался одобрительный шепот.

Голос с берлинским акцентом продолжал:

— Братья, вы знаете, что проклятая война, в которой проливаются реки крови, война, подвергшая опасности Австрийскую империю, — дело рук карбонариев!

Шестеро призраков вскочили с мест и закричали:

— Смерть карбонариям!

Франкур знал, что карбонарии — члены тайного общества, цель которого — освобождение Италии из-под австрийского ига революционным путем. Молодой человек слышал также, что в этом обществе существуют суровые законы, предусматривающие наказания вплоть до смертной казни в случае предательства или неподчинения. Название «карбонарий» происходило от слова «карбон», что значит угольщик. Первые члены тайного общества были угольщиками и жили в древесных хижинах в лесу.

— Благодарю вас за поддержку, братья. Да, смерть карбонариям, кровавая смерть тем, кто хочет отделить Италию от Австрии и войти в союз с Францией, нашим вековым врагом. Смерть революционной Италии! И да здравствует «Тюгенбунд»!

— Да здравствует «Тюгенбунд»! — повторили призраки.

— Пусть всегда живет бог добродетели, нерушимый союз воли и могущества, слепой преданности и фанатичного повиновения, возрожденный нами, немцами, которые не хотят объединения Италии и ненавидят Францию! С Францией во все времена яростно сражались наши предки. Одолев Бонапарта, мы победили Францию.

Капрал, которому подобные речи уже начали действовать на нервы, возмутился про себя: «Ах ты, дрянь! С каким удовольствием я свернул бы тебе шею за эти слова».

Главарь, постепенно возвышая голос, перешел к последним фразам на крик:

— За нами сто тысяч немцев, готовых оказать помощь в смертельной схватке между германцами и латинянами…[54] Я представляю секту немецких патриотов «Тюгенбунд», спровоцировавшую в свое время отступление России и организовавшую битву при Ватерлоо[55], в результате которой Наполеон был разбит. В моем лице «Тюгенбунд» объявляет беспощадную войну Франции! Войну Наполеону III! Войну Виктору-Эммануилу!

Обведя присутствующих сверкающим сквозь прорези в капюшоне взглядом и выдержав короткую паузу, предводитель продолжал:

— Верховная Палата приговаривает к смертной казни Наполеона III, Виктора-Эммануила, Кавура, Гарибальди[56] и прочих иже с ними! Для приведения в исполнение приговора хороши все средства — сталь, огонь, яд! Монархи должны быть уничтожены любой ценой! Повсюду Палата будет противостоять Венте…[57] Пусть везде звучат воинственные кличи… А теперь, братья, идите и возглавьте наше движение! Ищите союзников, последователей, умножайте наши ряды! Действуйте отважно, работайте без устали! Пусть франко-итальянская армия будет начинена предателями, пусть повсюду слышатся слова «смерть суверенным союзникам!».

Члены секты за непорочные связи, встав, воодушевленно скандировали:

— Смерть Наполеону III! Смерть Виктору-Эммануилу!

Капрал едва сдерживал гнев. Стиснув зубы и сжав кулаки, он готов был один броситься на подлых семерых заговорщиков: «Убить императора, убить короля! Проклятье! Пусть меня изрубят на куски или поджарят живьем, если я позволю им это сделать!»

Порыв зуава был искренним. Чтобы понять и оценить его, необходимо знать, что в те времена Наполеон III пользовался огромной популярностью. Императора любила вся Франция. Обратимся к историческому факту. Во время плебисцита[58] 21–22 ноября 1851 года за Наполеона III проголосовало около восьми миллионов французов. А если быть точным 7 824 125 граждан были за империю, 253 149 — против, 63 126 бюллетеней оказались пустыми[59]. Престижу монархического режима, который поддерживала армия, немало способствовали недавние победы в Крыму — Альма, Инкерман, Севастополь. Теперь же, когда император принял командование войсками, сражающимися за независимость Италии, почитание усилилось.

Что касается солдат молодой итальянской армии, то все они испытывали к королевской власти добрые чувства, унаследованные от старших, и считали легендарного героя в маленькой шапочке и сером сюртуке, имя которому Наполеон, олицетворением монархического строя.

Франкур преклонялся перед императором, восхищался и любил короля, от которого к тому же получил награду. Услышав призывы «Смерть Наполеону III!», «Смерть Виктору-Эммануилу!», он в ярости сжал кулаки, выпустив из рук рукоятку клинкового штыка. Оружие сильно ударилось о стену, и ужасный скрежет эхом пролетел по всему подземелью. Призраки вздрогнули.

— Мы, кажется, не одни. — От недавнего воодушевления главаря не осталось и следа.

— Предательство! Предательство! — волновались остальные, шаря черными дырами капюшонов по сторонам. — Горе тому, кто подслушал нас!

— Смерть ему! Смерть! — метались заговорщики.

Главарь остановил их:

— Успокойтесь и следуйте за мной!

Выставив вперед шпагу и подняв фонарь над головой, он стал пробираться к выходу. Франкур понял, что бегство невозможно. Без колебаний молодой человек принял дерзкое решение. «В конце концов, их всего лишь семеро, а человек, решивший дорого продать свою шкуру, способен на многое. Вперед!»

Скрежет вынимаемого из ножен клинкового штыка выдал местонахождение зуава. Заговорщики поспешили на звук. Не дожидаясь, пока они подойдут вплотную, Франкур как тигр прыгнул навстречу с криком: «Убийцы! Подлые убийцы!»

— Не убийцы, а заступники, — высокомерно возразил главарь, нанося капралу удар.

Семидесятисантиметровый клинковый штык зуава был короче шпаги, имевшей в длину девяносто сантиметров. И капрал наверняка получил бы удар прямо в грудь, но сам дьявол не был таким увертливым и ловким фехтовальщиком, как бравый француз. Шпага[60] или сабля, рапира или клинок — вид оружия не имел значения.

Заметив приближавшееся острие, Франкур молниеносно отпрыгнул в сторону и отвесил шутовской поклон.

— Промазал! Попробуй еще! Давай!

Сохраняя хладнокровие, черный плащ под прикрытием друзей продвинулся на два шага. Заговорщики хотели броситься на француза, но главарь остановил их:

— Этот человек принадлежит мне и только от меня примет смерть!

— Посмотрим, — ответил Франкур, так звонко прищелкнув каблуками, что звук, как пистолетный выстрел, потряс своды.

Шесть темных силуэтов подняли свечи повыше, чтобы осветить пространство для дуэлянтов. Главарь предпринял новую атаку. Нелегко драться широким, тяжелым и коротким клинковым штыком с противником, вооруженным легкой и длинной шпагой. Но выбора не было. Зуав быстро и грациозно отразил нападение.

— Проклятье, — прохрипел главный призрак по-немецки, удивленный неожиданной силой и ловкостью противника. Он был умелым фехтовальщиком, но француз, несмотря на молодость, не уступал ему. Зуава, казалось, не смущало, что он один против семерых. Солдат сражался отважно, изумляя заговорщиков выдержкой и мастерством.

— Эй, привидение в балахоне, давай! — c усмешкой произнес смельчак. — Мне хотелось бы видеть твое лицо. Будь у меня кривая сабля, я содрал бы эту маску. Один… два… три… Что? Меня хотят прикончить ударом ниже пояса? Каналья!

В этот момент противник сделал выпад, но Франкур быстро повернулся вполоборота, и шпага черного капюшона, врезавшись в стену, разлетелась на куски. Капрал молниеносно нанес главарю сокрушительный удар в грудь.

— Наконец-то я получу твою шкуру!

Зуав наносил удары один за другим, но несмотря на то, что заговорщик уже был весь исколот, он по-прежнему оставался на ногах.

— Можно подумать, что этот человек из дерева! — пробормотал француз.

На какое-то мгновение рука капрала ослабла, и клинок выскользнул из его рук. Молодой человек остался без оружия.

— Кинжалы! — потребовал главарь.

Приняв боксерскую стойку, Франкур приготовился к рукопашному бою. Оружие валялось всего в пяти-шести шагах, если бы он мог подобрать его! Но стоит только приблизиться, как все семеро накинутся на него и заколют ножами, зловеще поблескивающими в полумраке.

Круг сужался. Сейчас кто-нибудь вонзит кинжал, и все кончится. Вдруг сильный взрыв потряс стены подземелья. За ним последовал второй, третий… Обеспокоенный главарь произнес несколько слов по-немецки, и заговорщики мгновенно задули свечи. Все стихло, и молодому человеку, оказавшемуся в полной темноте, оставалось гадать, спасло ли его Провидение, или он все же получит смертельный удар.

ГЛАВА 5

Старый знакомый. — Тревога. — В разведку. — Старина Перрон и двое неизвестных. — Парадный марш зуавов перед королем. — Кофе Виктора-Эммануила. — Чтобы взять пленного. — Загадочный зов. — Ужасная борьба. — Смертельный удар. — Все взорвалось.

В лагере зуавов только что прошла перекличка. Капитана, командира второй роты, увезли с высокой температурой из расположения полка. Командование принял молодой поручик лет двадцати шести — двадцати семи. Высокий, голубоглазый, с красиво очерченным носом, светлой бородой, он великолепно выглядел в форме африканских офицеров — красные штаны и черная туника[61], складками спадающая с широких плеч. Могучую грудь украшали орден Почетного легиона, боевая медаль и медаль за битву в Крыму. Зуавы любили своего нового командира и гордились им.

В лагере повсюду царило оживление. Солдаты, расположившись возле сумок, пили кофе. Молодой командир подошел к группе из четырех человек. Зуавы тотчас вскочили, поднеся правую руку ко лбу, а левую положив на эфес шпаги в знак приветствия.

— Обозный! — обратился командир к одному из стоящих.

— Слушаю, господин поручик!

— Так ты говоришь, Франкур исчез?

— Да, господин поручик. Не знаю, что и думать…

— Но я видел его вчера вечером и говорил с ним.

— Он был здесь, его вещи лежат рядом с моими. Но утром, когда нас разбудили, обнаружилось, что капрала нет на месте.

Подошел сержант-горнист и отдал честь офицеру.

— Питух, ты пришел вовремя. Франкур исчез! Кебир хотел видеть его, и немедленно… Я очень обеспокоен!

— Я тоже, поручик! Ведь он — мой друг. Если разрешишь, я поищу его. Капрал когда-то спас мне жизнь…

— Перед атакой! Да ты рехнулся! Мы можем выступить с минуты на минуту.

— Однажды в Крыму, когда ты был простым зу-зу[62], Жаном Оторвой, мы пошли на это. Мы плевали на все и в том числе на дисциплину.

Красивого офицера звали Жан Бургей. Прозвище Оторва укрепилось за ним, когда Канробер производил его в сержанты. Поручиком Бургей стал после того, как установил флаг на Малаховом кургане. Легендарный зуав, герой многих любовных приключений, женился на княжне, а свидетелями на его свадьбе были офицеры — адъютанты маршалов Франции. Однако поручик оставался простым и добрым товарищем и с удовольствием рассказывал о своих подвигах. В полку его любили чуть ли не так же, как императора в армии.

— Там, в Севастополе, — ответил он Питуху, — мы не боялись, что полк покажет нам хвост…

В это время прибыл офицер в голубой униформе приближенного к императорскому двору. Не слезая с коня, порученец быстро сказал несколько слов полковнику и ускакал обратно. Тотчас же заиграл горн.

— Скорее на место! — крикнул Питух и помчался прочь.

— Значит, судьба такая… — сказал ему вслед поручик и положил руку на плечо Перрону.

— Что ж, старина, возьми мешок и карабин Франкура и отнеси в повозку.

Перрону было около сорока лет. Ему нравилось, когда к нему обращались на «ты» и называли «стреляным воробьем», особенно когда это делал Оторва.

Исчезновение капрала повергло Обозного в смятение. Кто поддержит его в трудную минуту? Кто будет заботиться об отделении? Толстяк прилип к Перрону. А тот уже командовал:

— Взвод, шагом марш!

Перрон отдал сумку капрала Обозному, а карабин — Раймону. И трое друзей отправились искать повозку.

К поручику подбежал аджюдан-мажор[63].

— Бургей, вы идете на Сан-Пьетро в боковом охранении, затем — к каналу и выхо́дите на дорогу к Росбио, рядом с белыми строениями… Разведку надо провести особенно тщательно.

— Слушаюсь, господин капитан.

— Армия выступает с фланга, чтобы захватить противника справа, тогда как нас ждут между Морторой и Виджевано. Поэтому сведения, которые вы добудете, имеют огромное значение.

— Значит, господин капитан, главная цель наших войск — дорога между Новаро и Тичино?

— Именно!

— А африканские стрелки́?

— Они поступают в ваше распоряжение и будут помогать обеспечивать связь с полком. Будьте осторожны, в бой не вступайте. Если наткнетесь на противника, уходите. Понятно?

— Да, господин капитан.

— Желаю удачи!

— Спасибо, господин капитан.

Перрон заметил двух зуавов, неторопливо удалявшихся куда-то в тыл. По всему было видно, что они не собираются принимать участие в общем построении.

Полк шел бодрым шагом по берегу Сезии. Из-под ритмично топающих по дороге солдатских ботинок поднимались столбы пыли. Вскоре густое серое облако окутало французов: только штыки и стволы ружей поблескивали на солнце, да мелькали красные штаны.

Зуавы прибыли в Бридду, где располагался Генеральный штаб короля Пьемонта. Итальянская армия готовилась к выступлению. Монарх уже заканчивал завтрак, когда перед штабом появились первые ряды французских пехотинцев. Увидев королевский штандарт, они гаркнули во все горло:

— Да здравствует король! Да здравствует капрал Эммануил!

Не дожидаясь тамбурмажора[64], Питух приложил к губам горн и заиграл. Как раскаты грома, грянули приветствия, теперь подхваченные всеми: «Да здравствует король!.. Да здравствует Эммануил! Да здравствует капрал!»

Король отставил украшенную фамильным гербом большую серебряную чашку с ароматным мокко[65], промокнул губы салфеткой, пригладил бороду и, широко улыбаясь, в сопровождении одного лишь адъютанта вышел навстречу зуавам. Виктор-Эммануил всегда ел в одиночестве, офицер явился только для того, чтобы выслушать приказ.

— Позвать караул! — распорядился монарх.

Прибежали гвардейцы и быстро выстроились в почетную шеренгу. Виктор-Эммануил вытащил из ножен саблю и салютовал проходившим мимо французам.

— Да здравствует Эммануил! Да здравствует король-капрал! — неслось от ряда к ряду по нескончаемой колонне шагавших строем солдат. Барабанная дробь была уже еле слышна, а монарх все стоял и улыбался, глядя вслед уходящим воинам, навсегда покорившим его своей храбростью и сердечностью.

Столовая на время опустела. Офицеры, служащие, дневальные, ординарцы — все покинули дом, чтобы проводить зуавов. Вдруг в комнату бесшумно вошли двое «шакалов». На первый взгляд они ничем не отличались от бравых африканцев: форма сидела безупречно, не было ни единой лишней детали. Но что-то в их облике настораживало. Может быть, отсутствие некоторой небрежности в одежде и непринужденности в поведении? Да и лица не покрывал южный загар, которым так гордились зуавы, а в движениях не чувствовалось военной выправки. Но среди всеобщего ликования на это никто не обратил внимания.

Незнакомцы действовали быстро. Один с карабином в руке встал у двери, другой подошел к столу и, вытащив из кармана маленький зеленый флакон, вылил несколько капель в чашку с кофе. По комнате распространился едва уловимый запах горького миндаля[66]. Вскоре он улетучился. Виктор-Эммануил вряд ли что-либо заметит, когда вернется.

Не говоря ни слова зуавы быстро вышли. Форма служила им прекрасным пропуском. Со стороны можно было подумать, что они спешат догнать своих товарищей, от которых отстали.

В то время как полк проходил перед королем парадным маршем, рота поручика Бургея быстро миновала несколько сот метров, отделявших лагерь от фермы, и остановилась недалеко от построек. Вдруг раздался выстрел. Пуля просвистела над ухом командира.

— Ложись! — тут же скомандовал Жан.

Зуавы залегли в высокой траве, африканские стрелки, спешившись, укрылись за виноградниками и фруктовыми деревьями. Последовали новые выстрелы, скорее громкие, чем опасные. «Что бы это могло значить?» — подумал Бургей.

Он подал сигнал: два коротких свистка, один длинный.

Тотчас из-за высоких колосьев появился сержант.

— Прибыл по вашему приказанию!

— Хорошо. Возьми восемь человек. Обойдите ферму справа и выясните, что там происходит. Но — ни выстрелов, ни криков… И чтобы никто вас не видел. Постарайтесь взять кого-нибудь в плен.

— Есть, господин поручик.

Унтер-офицер скрылся во ржи. На ферме продолжали стрелять. Прошло несколько минут. Зуавы, прекрасно зная, что Оторва не упустит случая ввязаться в драку, спокойно ждали.

Отряд сержанта, никем не замеченный, добрался до молодых вязов с густой кроной и удобными для лазания стволами. Командир осторожно взобрался на вершину одного из деревьев и раздвинул ветви.

Во дворе находилось семь или восемь австрийских солдат, которые беспрестанно палили из ружей без видимой причины.

— Что делают здесь белые мундиры? — прошептал сержант.

Появился человек в костюме тирольского стрелка с дымящимся факелом в руке. Обойдя здание, незнакомец громко отдал какое-то приказание по-немецки. Тотчас солдаты бросились к люку, очевидно ведущему в подвал либо в колодец. Один за другим белые мундиры исчезали в дыре. Заинтригованному сержанту это показалось странным. Вдруг он вспомнил, что поручик просил захватить пленного. Зуав перевел взгляд с опустевшего двора на канал, омывающий стены фермы. На воде покачивались две барки: одна довольно большая, способная вместить десять человек, другая совсем маленькая, похожая на каяк[67]. Вдруг в каменной стене у самого берега открылся потайной лаз. Из него один за другим стали выпрыгивать австрийцы и направляться к лодкам. Сержант мигом оказался на земле.

— Спрячьтесь за насыпью у канала, — приказал он своим подчиненным. — Когда я крикну «ко мне» — бегите!

Пока пехотинец пробирался к каналу, австрийцы успели сесть в лодку и отплыть на значительное расстояние. На берегу оставался один тиролец. Вдруг сержанту показалось, что из подземелья доносятся крики. Молодой офицер прислушался. Раздался знакомый каждому «шакалу» свист, который означал, что зуав попал в беду. «Там кто-то из наших!» — подумал сержант, однако времени на размышления не оставалось — тиролец уже сел в каяк. Каменная дверь в стене с тяжелым скрипом вернулась на место, и пехотинец больше не слышал ни звука. Какое-то мгновение он еще колебался, но незнакомец взялся за весла, еще секунда — и он уйдет. Не раздумывая, сержант прыгнул в качавшийся на волнах ялик[68], который от сильного толчка перевернулся. Зуав и тиролец оказались в воде. Схватив своего противника за рукав, сержант крикнул:

— Вы мой пленник! Отряд, ко мне!

Тиролец был очень силен и яростно сопротивлялся. Борьба длилась недолго. Когда пехотинцы прибежали, на воде качалось лишь бездыханное тело сержанта. Вытащив труп, они обнаружили, что грудь несчастного распорота от сердца до подмышки.

Вдруг неслыханной силы взрыв обрушил на головы зуавов град обломков. В мгновение ока от трагического и загадочного дома остались лишь дымящиеся головешки.

ГЛАВА 6

Выполняя поручение. — Чтобы выпить глоток. — Похвала подействовала. — Один стаканчик за два су. — В столовой короля. — Слишком сладкое вино. — Королевский кофе. — Сражен напитком наповал. — Виктор-Эммануил избежал смерти. — Обозный потерял товарища, но приобрел батон колбасы.

Перрону, Раймону и Обозному порядком надоело таскать вещи без вести пропавшего товарища. Потеряв надежду встретить повозку, они не без сожаления оставили сумку своего командира на дороге и поспешили вслед за ротой.

Бойцы совершают геройские поступки не каждый день. Бывают моменты, когда солдат чувствует себя расслабленным, вялым и размякшим, как тряпка. Именно это состояние и испытывали трое друзей, шагая по пыльной дороге под палящими лучами солнца. Ах, если бы только восстановить потраченную накануне в сражении энергию с помощью нескольких стаканчиков живительного напитка!

Зуавы часто страдали от жажды и всегда были рады случаю промочить глотку. И он не замедлил представиться: повозка матушки Башу с искусительными напитками уже громыхала по дороге.

— Не пропустить ли нам по стаканчику, — воскликнул Перрон, и нос его сморщился в довольной гримасе, как у кота, почуявшего молоко.

Раймон, бледное лицо которого говорило о склонности к крепким напиткам, кашлянул в бороду:

— Кхе-кхе… Не откажусь…

Но, похлопав по карману, печально добавил:

— У меня только дуро![69]

Перрон, в свою очередь, тоже проверил наличность.

— Кхе-кхе… У меня, как у Раймона, — Саха́ра в гло́тке, а в кошельке — ни сольдо…[70]

Обозный не проронил ни звука. Может быть, он стал богачом? Удивленный Перрон спросил:

— Эй, Обозный, ты случайно не хочешь промочить горло?

Толстяк пробормотал что-то невразумительное. Интуиция[71] подсказывала друзьям, что в карманах у жителя провинции Бос имелось несколько су. А в душе бывшего крестьянина шла страшная борьба между врожденной бережливостью и нежеланием показаться скаредным. Хитрец Перрон понял, в чем дело, и решил пойти окольным путем. Старый солдат притворился страшно огорченным и с видом человека, понесшего большую потерю, произнес:

— Жаль все же, что мой кошелек совершенно пуст. Он плоский, как подошва. А мне так хотелось спрыснуть твою феску, Обозный!

— Мою феску? — удивился юноша. — Ты что, рехнулся?

— Говорю, что думаю, старина, и ничего более…

— Не понимаю…

— А ты следи внимательно за ходом моих мыслей. Что делает человека зуавом?

— Не могу знать.

— Феска.

— Как это так?

— Только зуав может носить феску на своей голове. Этот головной убор Провидение создало исключительно для «шакала».

— Что ты говоришь?

— Внимание, новобранец! До вчерашнего дня твоя феска возвышалась на голове, как ночной колпак, и позорила полк.

— Что правда, то правда.

— Но вчера ты побывал под огнем, понюхал пороху… Ты дрался, как истинный зу-зу… И вот результат — феска стала лучше держаться у тебя на ушах. Дух фески проник в твое тело и обратил тебя в настоящего зуава, — продолжал плести тонкую паутину лести старый обманщик. Он ускорил шаг и, поравнявшись с повозкой, спросил:

— Я правильно говорю, матушка Башу?

— Конечно, мой дорогой Перрон.

— И я также буду прав, если скажу, что зуав Обозный заплатит за каплю, которая не даст старикам умереть от жажды.

Жадность в душе крестьянина отступила. Леон Сиго был счастлив. Он чувствовал себя настоящим героем и не думал более сопротивляться. С легкостью отстегнув кошелек, юноша извлек из него заветную монету в двадцать су, которую уже несколько недель хранил между кожаными прокладками, и с достоинством протянул маркитантке:

— Обслужите нас, матушка Башу!

В те героические времена огненная вода стоила два су за маленький стаканчик.

Маркитантка трижды наполняла стаканчики, которые солдаты выпивали до капли.

— Три раза по шесть — будет восемнадцать… Осталось еще два су. Добавляю на второй стаканчик от себя, — сказала добрая женщина.

Благодарные зуавы выпили за здоровье матушки Башу и не без сожаления расстались с повозкой и ее хозяйкой. Теперь мир казался прекрасным, а настроение заметно улучшилось.

Вдалеке из-за поворота показалась головная колонна полка, направлявшегося в Бридду. Желая сократить путь, путники пошли наперерез. Вскоре зуавы услышали барабанный бой, звуки труб и приветствия, а потом увидели короля, отдававшего воинам честь.

— Какая удача! — мгновенно сообразил Перрон. — Может, капрал Эммануил угостит нас парой глоточков?

И хитрец выразительно посмотрел на товарищей. Те только облизнули сухие губы.

— Смотрите в оба и следуйте за мной!

Перрон осторожно добрался до задворок Генерального штаба и вдруг увидел двух зуавов, бежавших в направлении, противоположном тому, куда ушел полк.

— Вот те на! Смотрите-ка, те двое, кажется, опередили нас. Будем надеяться, что они оставили нам что-нибудь…

Перрон служил не первый месяц и знал, по крайней мере в лицо, всех солдат своего полка. Те двое были ему совершенно незнакомы.

— Откуда их черт принес? — пробормотал он.

А Раймон добавил:

— И физиономии какие-то бледные, а одеты во все новое, должно быть, из запаса…

— Или из штаба, секретари какого-нибудь начальства.

— Да, да, писаки…

— Хорошо, кабы они не все съели и не все выпили.

— Не бойся, у короля найдется, чем угостить доблестных зуавов. Вперед!

Водка уже ударила солдатам в голову, а пьяному — море по колено. Все трое беспрепятственно вошли в столовую. Обозный сразу углядел огромный батон болонской[72] колбасы, схватил его и, вдохнув запах, произнес:

— Черт возьми, пахнет неплохо! Ее хорошо есть с сухими хлебцами! Я беру… Удачный налет! Bouno!

Юноша действительно становился настоящим зуавом. Насадив батон на кончик штыка и убедившись, что он держится крепко, босеронец перешел к напиткам. Его более расторопные друзья уже изучали содержимое бутылок. Раймон заинтересовался наполовину пустой флягой с асти[73]. Поднеся ее к губам, он сделал большой глоток, прополоскал горло и сплюнул:

— Фу!.. Сладкое! Никогда бы не подумал, что такой матерый волк, как капрал Эммануил, пьет сироп!

Перрон завладел бутылкой с белой этикеткой.

— «Киршвассер»[74], — прочитал он название, написанное мелкими буквами. — Наверное, латинское или греческое. Но цвет — не очень…

— Да, похоже на настой из трав.

— Может быть, минеральная вода?

— Дьявол, достаточно одного взгляда, чтобы вызвать отвращение…

Тут Перрон заметил большую, полную до краев серебряную чашку и, понюхав, сказал:

— Королевский напиток! Настоящий мокко. И подают на серебре. Надо попробовать!

— Ну ты, гурман![75]

— Это очень редкая вещь — значит, для меня!

— Оставь мне глоток, я не брезгую ни тобой, ни Эммануилом. На старости лет, когда мы станем ветеранами наполеоновской гвардии, будем рассказывать, что пили из кружки короля.

— Мне кажется, я слышу шаги, — сказал Обозный.

— Да, правда, сюда идут!

Перрон, боясь, что ему помешают, залпом выпил половину кружки. И тут случилось страшное: глаза солдата расширились и стали неподвижными, тело конвульсивно дернулось. Он хотел крикнуть, но дыхание перехватило; жуткая гримаса исказила лицо. Чашка выскользнула из сведенных судорогой пальцев, и Перрон, один из самых могучих и сильных зуавов в полку, рухнул как подкошенный. Бледный как полотно Раймон бросился к товарищу.

— Перрон, бедный Перрон, что с тобой? Бравый парень, как ты, не может так просто умереть… — причитал он. — Господи, это яд! Кофе короля отравлен!

Парадный марш полка закончился. Виктор-Эммануил вложил саблю в ножны, отпустил охрану и направился в столовую. Адъютант открыл перед монархом дверь, и оба услышали крики. Король, вступив в комнату, удивленно произнес:

— Что здесь происходит?

На лицах зуавов застыли ужас и растерянность. От хмеля не осталось и следа.

Потрясенный Раймон не мог вымолвить ни слова. Все же привычка к железной дисциплине одержала верх над чувствами. Справившись с собой, он шпагой отсалютовал монарху, потом вытянулся по стойке «смирно» и замер в ожидании. Обозный с некоторым опозданием старался как можно точнее повторить движения друга, но ему это удавалось плохо. Насаженный на штык батон болонской колбасы, весом в пять или шесть ливров[76], грозил вывалиться из рук вместе с оружием. Несчастный воришка, потеряв от страха голову, думал только об одном: «Я пропал, я украл… теперь меня расстреляют…»

— Что вы здесь делаете? — спросил Виктор-Эммануил.

Раймон понял, что отвечать придется ему. С трудом подбирая слова, он выдавил:

— Извините, мой король! Мы выполняли поручение… я… Перрон и Обозный. Нам очень захотелось пить… Вы наш капрал и должны понять…

— Но что произошло? Заканчивай! Тот зуав на полу, что с ним? Он смертельно пьян?

— Это мой товарищ Перрон из отделения капрала: Франкура, того, что спас вашего подданного… за что вы его собственноручно наградили…

— Ладно, ладно! Но что с ним?

— Он мертв!

— Не может быть!

— Выпил ваш кофе и упал замертво.

— Значит, он был болен… Кровоизлияние!

— Нет, нет! Сначала Перрон выпил королевскую водку, а это крепкий напиток… Все было в порядке… Потом отхлебнул из вашей чашки и упал замертво. В кофе — яд, я уверен. Вас хотели отравить, ваше величество.

— Но кто?.. Ты подозреваешь кого-нибудь?

— Когда мы шли к вам, то видели, как двое неизвестных, одетые в форму зуавов, выходили отсюда. Я еще сказал, что они не похожи на настоящих «шакалов». Ты помнишь, Обозный?

— Да, господин король! И они бросились бежать, едва заметили нас.

Виктор-Эммануил задумался, а Раймон продолжал:

— А что касается нас, мы честные солдаты… Хотели только глотнуть чуть-чуть, проходя мимо. Разве это преступление? А вот ведь чем обернулось… Один бокал за ваше здоровье стоил Перрону жизни.

Король Пьемонта понял, что солдат сказал правду. Несмотря на природную смелость, монарх вздрогнул, подумав о беспощадном враге, чья ненависть преследовала его повсюду.

— Они, все время они… — прошептал Виктор-Эммануил. — Узнаю́ их подлую манеру. Но ни смертельный яд, ни острые кинжалы, ни мрачные ловушки не остановят порыв народа, который скоро разорвет вековые оковы. Время пришло! Я буду жить, а Италия будет свободна!

— Вы храбрые ребята, — сказал король, обращаясь к солдатам. — Идите в свой полк. Только дайте честное слово, что никому не расскажете об этом печальном событии. Я сам все объясню командирам. Вашего товарища похоронят с почестями, и я никогда не забуду, что обязан ему жизнью.

ГЛАВА 7

В темноте, в воде, в грязи. — Напрасные надежды. — Немного света, но снова мрак. — Конец ли это? — На солнцепеке. — Лодка и лодочница. — Прекрасная итальянка. — Кое-что о крестнике короля. — «Уходите!» — Враг. — Франкур узнал голос незнакомца.

Капрал был заперт в подземелье. Он не знал, сколько мучительных часов провел в кромешной тьме. Время от времени он кричал, звал на помощь, проклинал все на свете. Наконец, поняв, что его никто не слышит, уставший и разбитый, заснул прямо на каменном полу. Но сон не принес облегчения.

Когда узник проснулся, кошмар продолжался наяву. Зуав невыносимо страдал от жажды и голода, но еще больше от темноты, вернее от галлюцинаций, порожденных ею. Отважному капралу чудилось, будто он проваливается в таинственный мир, полный призраков. Ему стало страшно. Твердый духом солдат, привыкший к тяготам и лишениям военной службы, заплакал, как ребенок. Не веривший в Бога и смеявшийся над дьяволом, он вспомнил слова старой молитвы, которые вдруг сами пришли на ум.

Временами узнику казалось, что он снова присутствует на заседании призраков — людей, говорящих на французском языке с иностранным акцентом и прячущих свои лица под капюшонами и масками. Заговорщики хотели убить императора и короля.

О! Как необходимо добраться до Виктора-Эммануила, чтобы раскрыть ужасный заговор: «Будьте осторожны, ваше величество, вас собираются убить!»

Но ему никогда не вылезти отсюда. Заговорщики прекрасно знали это, иначе не оставили бы ему жизнь. Они обрекли пленника на мучительную смерть от голода и жажды.

Молодой человек вновь погрузился в тяжелый сон. Его разбудили глухие звуки. Это ружейные выстрелы! Там, наверху, сражаются! Совсем рядом!

Несчастный солдат набрал в легкие побольше воздуха и крикнул изо всех сил:

— Сюда! На помощь! Это я, Франкур… Зуавы, ко мне!

Он свистнул. Этот свист знали все «шакалы». Он означал, что зуав попал в беду. Но все было напрасно. Капрал кричал до хрипоты, пока не смолк грохот.

Вдруг Франкур заметил луч света, пробивавшийся сверху. Дневной свет, очень слабый, едва освещал пространство. Однако его вполне хватило, чтобы француз увидел свой клинковый штык, оброненный во время драки с главарем заговорщиков. У молодого человека появилась надежда. Забыв об усталости, он устремился на свет.

— Эй, «шакалы»! Ко мне на помощь! — закричал он, перепрыгивая через камни. Но вдруг свет исчез, вновь наступила тьма, еще более непроглядная, чем прежде. Несчастный солдат остановился, не зная, куда идти.

— Вот напасть…

Глухой мощный взрыв не дал ему договорить. Франкуру показалось, что мир рушится. Своды подземелья содрогнулись, на зуава посыпались щебень и штукатурка. Думая, что умирает, молодой человек потерял сознание.

Однако конец еще не наступил. Отважному солдату не суждено было погибнуть. Свежий воздух привел его в чувство.

Придя в себя, наш герой увидел, что лежит посреди небольшой лужи. Он с жадностью припал к воде. Затхлая и грязная, она показалась Франкуру божественным напитком.

Вдруг он услышал журчание. Вероятно, взрывом повредило фундамент, и теперь вода из канала сочилась через образовавшиеся трещины. Капрал пошел на звук. Сильная струя била из большого отверстия в стене.

Он тут же сообразил, что может расширить отверстие и через него проникнуть в канал, а там вплавь добраться до берега.

С яростным воодушевлением Франкур принялся разрывать скользкую рыхлую почву. Влажная глина соскабливалась легко, как масло. Неожиданно свод рухнул. Масса песка, глины и воды сбила беднягу с ног, грязный поток понес в неизвестном направлении. Некоторое время капралу удавалось держаться на поверхности, но камни, летевшие сверху, оглушили его. Теряя сознание, он успел подумать: «На этот раз точно конец», — и скрылся в водовороте.

Сколько ложных смертей пережил храбрый зуав! Сколько раз прощался с жизнью и вновь обретал ее! Вот и сейчас, почувствовав на лице сильный жар, молодой человек приоткрыл веки и с удивлением обнаружил, что лежит на солнцепеке. Он вдохнул поглубже, протер глаза, ущипнул себя за щеку.

— Кажется, я жив… Чувствую поцелуй солнца, которое и не надеялся больше увидеть.

Франкур попытался перевернуться со спины на бок, но движение болью отозвалось в теле.

В ту же минуту до его слуха донесся скрип уключин и плеск весел. Он понял, что находится в лодке. Высокий девичий голос потряс зуава до глубины души своей мелодичностью, нежностью и мягкостью.

— Господин солдат! Как я рада, что вы живы…

Франкур, сделав неимоверное усилие, приподнял голову.

На лавке, крепко сжав маленькими ручками весла, сидела очаровательная девушка. Она была скромно одета, но молодому человеку показалась прекраснейшим созданием во всей Италии. Великолепные черные волосы, сколотые коралловой[77] булавкой, выбивались из-под соломенной шляпы, огромные голубые глаза смотрели чуть лукаво.

— Синьорина[78], как мне благодарить вас? — произнес молодой человек. — Вы извлекли меня из могилы, и я снова вижу солнце…

Губы цвета спелого граната приоткрылись в улыбке, обнажив ряд белоснежных зубов.

— Я счастлива, что оказалась рядом, когда вас вынесло бурлящим потоком. Так, значит, вы были в подземелье?

— Да! Вы знаете, кто там был?

— Я слышала… О них говорят по всей стране.

Барка причалила и остановилась. Юная красавица сложила весла и, спрыгнув на берег, сказала:

— Приехали! Вы сможете дойти до дома? Здесь совсем рядом…

Девушка протянула солдату обе руки. Франкур, собравшись с силами, с трудом поднялся на ноги.

— Вот и хорошо. Обопритесь на меня. Не бойтесь, я сильная!

— Но я такой грязный…

— Ничего. Держитесь крепче!

Не прошли они и пятидесяти шагов, как оказались около ветхой лачуги. Войдя внутрь, девушка представилась:

— Меня зовут Беттина.

— Франкур, капрал Третьего полка зуавов. Разрешите засвидетельствовать вам мое почтение…

— Пожалуйста, садитесь вот сюда!

— Мы у вас дома, синьорина? — недоверчиво спросил зуав.

— Да, — неопределенно ответила девушка, — почему вы спрашиваете?

— Не сочтите за нескромность, но вы такая красивая, благовоспитанная, дворец едва ли достойное жилище для вас.

Девушка улыбнулась и, не теряя времени, принесла хлеб, сыр и кувшин с вином.

— Я нашла вас без сознания, — вместо ответа произнесла она. — Сколько времени вы там пробыли?

— Не знаю… Я сбился со счета. Какой сегодня день?

— Третье июня.

Франкур подскочил на месте.

— Я пропал! Три дня отсутствия в военное время! Меня сочтут дезертиром. Мадемуазель Беттина, мне надо срочно уходить, нельзя терять ни минуты. Мне необходимо догнать полк.

— Сначала обсохните и немного поешьте. Ведь вы еле держитесь на ногах.

Зуав решил на время забыть неприятности и отдать должное еде. Он с аппетитом поглощал все, что приготовила его спасительница, запивая большими глотками вина.

— Вы правы, синьорина! Разрешите один-два вопроса?

— Спрашивайте!

— Во-первых, где мы находимся?

— Около Конфиенцы, на берегу малого канала Сан-Пьетро.

— Далеко от фермы?

— В полутора лье.

— Это оттуда вы меня привезли на барке?

— Совершенно верно. Или я должна была вас там оставить? — спросила она с шаловливой улыбкой, сводившей Франкура с ума.

— И еще вопрос.

— Задавайте!

— Зачем вы пошли на ферму, которая находится прямо на линии фронта? Это же очень опасно! Должно быть, важная причина заставила вас отправиться туда.

— Это не моя тайна.

Франкур посмотрел девушке прямо в глаза.

— Вам нужно было узнать что-нибудь?

— Может быть.

— О молодом человеке, его жене и ребенке?

Беттина, побледнев, с мольбой посмотрела на зуава.

— Значит, вы их видели?

— Да, синьорина…

— Живыми и здоровыми?

— Увы, нет. Простите, если сообщил плохую новость.

— Они ранены? Говорите!

— Их убили. Ей досталась пуля в висок, ему — кинжал в сердце.

— О, Святая Мадонна![79]

— Что же касается ребенка…

— Он тоже умер, не так ли? Несчастная семья…

— Младенец жив!

Девушка радостно вскрикнула, ее прекрасные голубые глаза наполнились слезами.

— Вы уверены? Вы точно знаете? — с беспокойством спросила она.

— Я сам лично вытащил ребенка с фермы, когда мы отбили ее у австрийцев.

Беттина взяла руки Франкура в свои и нервно сжала их.

— Вы спасли его. Да вознаградит вас Господь! Он сейчас в безопасности?

— Как маленький король! Он находится среди трех тысяч зуавов, которые усыновили его и обожают, как родного. Так младенец вас интересует?

— Да, да, очень!

— Но почему? Вы знаете его родителей? Кто они?

— Извините, но я не могу вам ответить. Пока это тайна, даже для вас, спасителя ребенка.

— Вы причиняете мне ужасное огорчение, синьорина… Я обязан вам жизнью и сердце готов отдать за вас и тех, кого вы любите…

— Я едва знакома с вами, но почему-то доверяю вам… Да, я очень нуждаюсь в отважном друге, но не могу принять вашу помощь.

— Почему, синьорина?

— Сегодня я не вправе это сказать. Да и вы не можете распоряжаться своей судьбой, вам надо догонять полк.

Зуав опустил голову и тихо произнес:

— Это правда. И все же необходимо, чтобы вы узнали, что станет с ребенком. Надо, чтобы он вернулся к своим родным, к вам, если хотите…

В глазах девушки мелькнул страх.

— Ко мне? Нет, только не сейчас! Это небезопасно и для малыша, и для меня… Там, где он в настоящий момент находится, среди ваших товарищей по оружию, ему ничто не угрожает. Позднее, когда закончится война и наша дорогая Италия будет свободна, а ненависть умрет вместе с нашими врагами, ребенок сможет вернуться к себе домой.

— Скажите, по крайней мере, к кому обратиться и где вас искать? Меня вы знаете как найти: Франкур, Третий полк зуавов.

— Милан, дворец Амальфи. Ска́жете: «Я хочу поговорить с Беттиной».

— Отлично! Правда, Милан пока в руках австрийцев, но скоро мы выбьем их оттуда. Дело нескольких дней!

— Свободный Милан! Об этом можно только мечтать!

— Скоро это станет действительностью, синьорина. Между прочим, мы сражаемся не каждый день, бывают и часы досуга. Надеюсь, вы вспомните обо мне. Сердце мое принадлежит вам навеки!

Юная красавица протянула на прощание руку и коротко ответила:

— Принимаю!

Снаружи послышались быстрые шаги. Беттина побледнела.

— Случайная встреча может обернуться дружбой на всю жизнь. А теперь уходи́те! Быстрее! И сделайте вид, что не знаете меня. Это враги!

— Но я хочу защитить вас! Несчастье тому, кто…

— Ни слова больше! Я не боюсь! Уходите, наконец!

Дверь открылась. На пороге появился молодой мужчина среднего роста с красивым надменным лицом. Он удивленно посмотрел на заляпанного грязью зуава, потом на сохранявшую удивительное спокойствие Беттину. Едва ответив на приветствие капрала, который глядел на него так, словно хотел запомнить на всю жизнь, незнакомец обратился к девушке:

— Кто этот человек и что он здесь делает?

Франкур чуть было не закричал от гнева.

— Разве вы не видите? — ответила Беттина. — Это французский солдат, он болен, умирает от голода. Я только что встретила его и дала поесть. Могу я сделать что-нибудь для наших освободителей?

— Хорошо… Но я пришел за вами.

— Прошу меня извинить, — вежливо перебил капрал. — Синьорина, еще раз простите за неожиданное вторжение. Благодарю от всей души.

Зуав поклонился, снова отдал честь незнакомцу и вышел, сжимая кулаки. «Дьявол! Провалиться мне на месте, — думал он, — если это не голос того негодяя, который хотел прикончить меня в подземелье».

ГЛАВА 8

Подвиги пехотинца на коне. — В поисках французской армии. — На границе. — Мост Сан-Мартино. — Бегство австрийцев. — Лихо скачущий конь и плохо взорванный мост. — Передислокация вражеских войск. — Битва при Турбиго. — Три будущих генерала. — Франкур и Мак-Магон.

Франкур шел быстро. Он неплохо подкрепился и отдохнул, но был еще довольно слаб. Инстинктивно молодой человек чувствовал, что за ним следят.

«Это он! — рассуждал зуав про себя. — Двух таких голосов не бывает! Должно быть, узнал меня, поэтому так пристально смотрел. Я один и почти безоружный, если не считать штыка. Без сомнения, он захочет прикончить меня. Что ж, поборемся. А хотелось бы остаться в живых, чтобы еще раз увидеть прекрасную мадемуазель Беттину!»

Скрываясь за деревьями, зуав добрался до пшеничного поля, а затем, прячась в колосьях, пополз, пока не достиг виноградника. Там он позволил себе немного передохнуть.

Было приблизительно восемь часов утра. По солнцу молодой человек определил направление. Армия, по его расчетам, должна была продвигаться на северо-запад.

Отдохнув, Франкур почти восстановил свои силы. Твердый дух, закаленный в постоянной борьбе за выживание, давал молодому телу огромную жизненную энергию, помогавшую преодолевать любые трудности.

Капрал осторожно выбрался из укрытия. Вокруг не было ничего подозрительного, грязная размытая дорога казалась пустынной. Она проходила через заросшие пастбища, заброшенные рисовые поля и виноградники.

За два часа пути Франкур не встретил ни души. Он видел лишь одинокие строения, в которых не чувствовалось присутствия человека. Как только линия фронта передвинулась сюда, жители покинули эти места.

Вскоре зуав увидел перевернутую повозку, а вокруг на земле — многочисленные вмятины. «Должно быть, армейский корпус проходил по этой дороге, — подумал он. — Это следы от пушек. Пойду по ним!»

Колея привела к винограднику. У последнего куста он заметил подпорку.

«Отличная трость, чтобы поддержать мое молодое тело», — решил отважный француз.

Еще через несколько шагов ему попалось валявшееся на обочине печенье, вероятно выпавшее из солдатского мешка. Он подобрал его и положил в карман.

Капрал продолжал путь через поля, мимо опустевших домов. Внезапно за невысокой изгородью из тутовых деревьев послышался стук копыт.

— Лошадь! Неужели меня преследуют?

Тревога оказалась напрасной. Статный рыжий жеребец без седла и пово́дьев жадно щипал листья люцерны. Увидев человека, он вздрогнул, фыркнул и ускакал прочь прежде, чем Франкур успел к нему приблизиться.

— Отбился от эскадрона, как я от роты… — сочувственно произнес зуав. — Жаль, что я не успел вскочить ему на спину. Было бы здо́рово явиться в полк верхом на этаком красавце!

Конь, добежав до рисового поля, провалился по брюхо в ил. Капрал рассмеялся и покачал головой.

— Эх, четвероногий! Вот ты и попался, будешь стоять, пока я тебя не вытащу! Но для этого мне нужны поводья или, по крайней мере, несколько ивовых прутьев.

В гуще древесной кроны Франкур отыскал два стебля толщиной с мизинец и ловко скрутил их в скользящий узел.

— Прекрасные поводья! Прочные, как трос. Смогут выдержать и пушку.

Затем взял ветку и, обломав с обеих сторон, прикрепил к прутьям. Получились удила.

— Теперь можно седлать. Назовем коня Четвероногий.

Животное с беспокойством наблюдало за человеком, который шел к нему, тихонько насвистывая. Подойдя, Франкур ласково погладил жеребца по стройной шее и быстро взнуздал. Не переставая насвистывать, он легко вскочил на спину животному.

Конь, совершив бешеный рывок, попытался сбросить всадника. Капрал только рассмеялся. Жеребец то яростно вскидывал круп, то вставал на дыбы. Но Франкур словно сросся с могучим телом скакуна. Наконец Четвероногий перестал сопротивляться и уступил настойчивости седока. Теперь зуав сосредоточил усилия, чтобы заставить коня выбраться на твердую почву. Но жеребец упрямо пятился, словно не понимая, чего от него хотят.

Франкур достал клинковый штык и, не вынимая из ножен, легонько уколол коня в бок, затем в другой.

— Немного жестоко, но ты сам виноват. Пошел! Пошел!

Измотанному борьбой скакуну такое обращение не понравилось, и он галопом рванул вперед. Конь мчался все быстрее и быстрее. Примерно через полчаса путь им преградила речка. Без колебаний Франкур направил лошадь к воде. Купание в реке освежило и взбодрило его.

Выбравшись на отмель, наездник пришпорил Четвероногого, и тот, подчинившись воле седока, поскакал дальше. Их путь лежал через пшеничные и рисовые поля, виноградники, ирригационные каналы. Они оставили позади дорогу, протянувшуюся с севера на юг, затем параллельную ей железную дорогу и выехали к большому поселку. У крестьян Франкур спросил название поселения.

— Vespolate!.. Stazione della strada ferrata[80].

Молодой человек прекрасно понимал итальянцев. Он выучился их языку, общаясь с мальтийцами[81] в Алжире.

— Вы видели солдат?

— Вчера тедески еще были здесь… Они пересекли границу.

— А французы?

— Нет.

Зуав плохо представлял, где находится. По его мнению, части французской армии должны были быть в двух лье отсюда. Но, проскакав это расстояние, он с удивлением не обнаружил там никого. У местных жителей Франкур выяснил, что в двух километрах протекает большая река Тичино, естественная граница между Пьемонтом и Ломбардией.

— Где австрийцы?

— Ушли сегодня ночью.

— А французы?

— Мы видели всадников, одетых, как вы.

— Слава Богу! Это, конечно, африканские стрелки́.

— Только у них были сапоги и ружья, а лошади оседланы по-другому.

— Я из пехоты! — грубо возразил капрал, решив, что над ним смеются.

Но ломбардийские крестьяне даже не помышляли об этом, ведь перед ними был их освободитель.

Время торопило. Зуав, залпом выпив стаканчик молодого кислого вина, предложенного жителями, собрался ехать к Тичино, чтобы пересечь его.

— Даже не пытайтесь! — отговаривали его поселяне. — Вас унесет течением, как перышко!

— А что же делать?

— Поднимитесь немного на север, там будет мост Сан-Мартино, по которому проходит дорога на Милан…

— Это далеко?

— Всего одно лье. Только австрийцы его заминировали. Мы с минуты на минуту ждем, что он взорвется.

— Спасибо, что предупредили. Постараюсь уцелеть!

Капрал пустил коня рысью: необходимо было как можно скорее добраться до моста и предотвратить взрыв, даже рискуя жизнью. После встречи с прекрасной итальянкой молодой зуав готов был каждый день совершать подвиги. Он почему-то не сомневался, что это доставит ей удовольствие.

Спустя двадцать минут Франкур увидел полосатый черно-желтый пограничный столб с двуглавым медным орлом, блестевшим на солнце. За ним начинался мост, въезд на который преграждала небольшая баррикада. Посередине моста возвышалась баррикада побольше, сложенная из туров, за которой суетились несколько солдат в белых мундирах.

В безумном порыве зуав влетел на мост. С одним клинковым штыком в руке, на коне с самодельными поводьями отважный солдат мчался к баррикадам.

— Вперед! Вперед! — кричал он, будто командовал многочисленным войском.

Верхом на лихом коне капрал легко преодолел первую преграду. Раздались выстрелы, над головой засвистели пули. Конь несся во весь опор, подбадриваемый криками всадника:

— Вперед! Да здравствует Франция! Да здравствует Италия!

— Французы! Французы! Спасайся кто может!

Единственным французом был Франкур, достойный преемник известных заводил кавалерийских атак — Лазаля, Кольбера, Монбрюна и Мюра[82].

На другом конце моста солдаты в униформе каштанового цвета выскочили из укрытий и бросились к привязанным невдалеке лошадям.

«Это, вероятно, саперы вылезли из заминированных шахт, — догадался зуав. — Значит, мост вот-вот взорвется!»

Солдаты в белых и каштановых мундирах, вскочив на лошадей, галопом помчались прочь, преследуемые Франкуром, который производил такой шум, что австрийцы, должно быть, решили, будто за ними гонится целый эскадрон.

Вдруг молодой человек почувствовал, как задрожала земля. Раздался страшный взрыв.

Зуав остановил коня.

— А славно я нагнал на них страху! — рассмеялся он. — Только бы мост не был разрушен целиком.

Капрал вернулся к мосту, над которым поднимались столбы пыли, и с удовлетворением отметил, что взрыв не вывел сооружение из строя. Осели два первых пролета, но настил по всей длине остался целым. Для проверки молодой человек проскакал до конца моста и вернулся обратно.

«Наряд в двадцать человек приведет его в порядок за два часа», — решил Франкур.

В этот момент вдали он увидел вспышки. Стреляли где-то на северо-западе.

— Тысяча чертей, там сражаются, а я здесь наблюдаю за полетом майских жуков. Ну, чистокровный, пошел!

По широкой долине Тичино проходили железная дорога и дорога на Милан через Мадженту[83]. Глубокая извилистая река местами разливалась, образуя множество болотистых участков, сплошь поросших камышом и осокой. Рисовые и хлебные поля, окаймленные фруктовыми деревьями и стройными тополями, чередовались с пастбищами и виноградниками. То тут, то там виднелись фермы с красными черепичными крышами.

Рядом с дорогой протекал широкий канал Навиглио-Гранде, который спускался от Турбиго к Милану. По берегам утопали в яркой зелени деревни и поселки — Понто-Нуово, Буффалора, Монте-Ротундо, Бернате, Куджиони, а затем Мальваглио, откуда, похоже, и стреляли. Еще дальше находились Ребечетто и Турбиго.

Франкур моментально оценил эти особенности ландшафта и понял, что лучше всего ехать вдоль канала, топким, болотистым берегом. Проскакав метров двести, он услышал свист пули над головой.

Через триста метров выстрел повторился. Обернувшись, капрал заметил вдалеке за деревьями активное перемещение австрийских войск. Огромное пространство было занято людьми, техникой, лошадьми.

«Да тут целая армия! — подумал юноша, вновь пришпоривая коня. — Эти сведения пригодятся командованию».

У Буффалоры на капрала обрушился целый град пуль.

— Царапин, кажется, нет! — присвистнул Франкур.

Отдав честь невидимому вражескому отряду, он помчался дальше. Между Мальваглио и Ребечетто стреляли еще сильнее.

— Здесь становится жарко! Но-о!.. Пошел!

Разгоряченный жеребец мчался во весь опор, камни и грязь летели из-под копыт. Наконец сквозь дым Франкур увидел ровные ряды красных фесок. Это были французские войска.

Пули продолжали свистеть над головой, но капрал, казалось, их не замечал. Вдруг конь споткнулся.

— Эх, задело!

Раненое животное жалобно заржало и попыталось укусить себя за бок, откуда сочилась кровь. Не теряя времени, Франкур направил коня к каналу, чтобы пробраться к своим. В воде молодой человек, как мог, помогал слабеющему жеребцу держаться на поверхности. Выбравшись на берег, всадник оказался в самой гуще сражения. Бешеная музыка перекрывала шум взрывов. Зуав услышал хорошо знакомый по Крыму марш:

Увидев голубую униформу африканцев, Франкур воскликнул:

— Да это же турки…

В тот же миг ноги коня подкосились и он упал, захлебываясь собственной кровью. Капрал спрыгнул в сторону и оказался лицом к лицу с ошеломленным капитаном, державшим в одной руке пистолет, в другой — шпагу.

— Франкур? Не может быть! — закричал офицер, узнав юношу. — Откуда тебя черт принес?

Молодой человек тоже узнал старого знакомого, в прошлом лейтенанта стрелковой части, и, отдав ему честь, ответил:

— Господин капитан! Я приехал от виадука…[84] там полно австрийцев — на мосту, в деревнях, на канале… Это в двух лье отсюда.

— У нас очень плохо с разведкой. Никаких сведений! Постарайся найти генерала Мак-Магона и расскажи ему все, что видел.

— Чуть позднее, мой капитан! А пока дайте мне ружье и позвольте сражаться рядом с вами. Чрезвычайные обстоятельства вынудили меня отстать от полка, но я не хочу, чтобы меня считали дезертиром.

— Возьми мой карабин и следуй за мной!

Это была битва при Турбиго[85], в которой Франкур сражался в качестве добровольца алжирских стрелков.

Сквозь грохот орудий послышалась команда:

— В штыковую!

С воинственными криками турки ринулись на австрийских пехотинцев, в считанные минуты разрушив шеренгу противника. Перешагивая через поверженные тела, солдаты побежали к вражеской батарее, орудия которой тотчас смолкли. Бросив пушки, белые мундиры спасались бегством.

Вскоре протрубили: «Прекратить огонь!» Впереди, в одном ряду с запыхавшимися солдатами, оказались генерал, два капитана, тяжело раненный младший лейтенант и капрал зуавов. Случай свел вместе генерала армии Ожера, его адъютанта капитана Греви, капитана Даву д’Орстедта и младшего лейтенанта Буланже. Впоследствии первый станет командующим армейским корпусом, а его брат — президентом республики. Второй сделается великим канцлером, кавалером ордена Почетного легиона, третий — министром военных дел и почти диктатором.

Капитан Даву д’Орстедт представил генералу Ожеру зуава.

— Мой генерал, это капрал Франкур, смелый и преданный солдат. У него важные сведения о перемещениях войск противника. Хотите выслушать его?

— Конечно. Я сам провожу его к главнокомандующему. Пойдемте, капрал!

Маршал Мак-Магон спускался с колокольни Турбиго в сопровождении генерала Кальму. Бравый семидесятилетний старик, которого солдаты называли «отец Кальму», командовал пехотно-стрелковой дивизией гвардейцев.

Мак-Магон имел лишь общее представление о передвижениях белых мундиров. Ни подробностями о численности войска, ни сведениями о направлении, в котором оно двигалось, маршал не располагал. Франкур был именно тем человеком, в котором командующий нуждался. Он пригласил капрала в штаб, где в течение получаса они, склонившись над картой, обсуждали дислокацию австрийской армии. Отпуская капрала, Мак-Магон сказал:

— Спасибо, друг мой! Вы оказали мне большую услугу. Не ошибусь, если скажу, что завтра будет грандиозное сражение. Постарайтесь остаться целым и разыщите меня после победы. Я отблагодарю вас по заслугам.

Франкур вышел из штаба в прекрасном расположении духа. «Победа 31 мая… Победа сегодня… Победа завтра… Правда, оно еще не наступило, но раз Мак-Магон обещает викторию — она будет, маршал — человек слова, — думал молодой зуав. — Вот это называется вести военные действия под барабанный бой!»