Под чужим именем

15. ДВЕ ВСТРЕЧИ

Трофим Фаддеевич мастерил рукоятку из пробки на короткое удилище для подледного лова. Стояло жаркое лето, открытое окно, несмотря на приближающийся вечер, не приносило прохлады, а Трофим Фаддеевич уже готовился к зиме, к подледному лову.

Жил он в небольшом деревянном доме, на холмистом берегу реки. При доме был дворик, засаженный желтой акацией и жасмином. Был когда-то Ступин совладельцем дома, потом стал квартиронанимателем, и все в районе Зеленой Горки знали этого чудаковатого старика, страстного рыболова-неудачника.

На одной стене его комнаты висели, точно холодное оружие в средневековом замке, спиннинги всех систем, удилища, сачки, багры и другие рыболовные снасти.

У другой стены, на этажерке в коробочках, были наборы крючков, лесок, поплавков, колокольчиков, грузил и всякой другой мелочи, а над этажеркой в темной овальной раме — большой портрет сына Вадика. Ниже несколько фотографий покойной жены и его самого, Ступина, в крахмальном, стоячем воротнике, черном костюме, с орденом на груди.

Трофим Фаддеевич на электроплитке, в эмалированной кастрюле, варил пробку, добиваясь ее эластичности. Он то посматривал на часы, то заглядывал в справочник, то помешивал в кастрюле большой ложкой и был похож на алхимика, добывающего таинственный философский камень.

Вдруг в окне показался человек. Улыбаясь, он любезно спросил:

— Можно ненадолго потревожить хозяина?

Трофим Фаддеевич, узнав в позднем госте счетовода-инкассатора Гуляева, очень удивился его приходу, но все же пригласил зайти в комнату.

Гуляев вошел, держа в руке большой прямоугольный пакет, завернутый в газету. Усевшись на предложенный хозяином стул, он так же любезно сказал:

— Мы с вами, Трофим Фаддеевич, оба пожилые люди, незачем нам лукавить друг перед другом. Вырос я на Смоленщине, рыбачил я в верховье Днепра, Волги да Осьмы, но ваша рыбачья слава мне не дает покоя.

— Ну уж… Что уж вы… Какая там слава… — млея от удовольствия, скромничал Ступин.

— Не говорите, не говорите, уважаемый Трофим Фаддеевич, — запротестовал Гуляев, — слава, подлинная слава! О вас весь город знает, да что город — район! Москва о вас слышала!

— Ну уж, что уж вы… неужели Москва?! — слабо сопротивлялся Ступин.

— Москва! Уж я-то знаю. Сознаюсь, позавидовал я вам, Трофим Фаддеевич, решил: покажу я этому Ступину, где раки зимуют, куплю я снасти да и начну рыбачить… Купил. А как купил, начало меня одолевать сомнение: что за гордыня, думаю, зачем это тебе снасти понадобились, брось, отдай тому, для кого в этом заключается жизнь. Мучился я, мучился и вот решил: берите, уважаемый Трофим Фаддеевич, берите как дар вашему великому таланту!

С этими словами развернул Гуляев газету, и предстала перед Ступиным, сверкая полированными боками, шкатулка красного дерева, а в ней, словно слепящие солнца, — блесны, блесны и блесны.

Надо отдать справедливость: совершенно изнемогая от восторга, Ступин сопротивлялся, он отталкивал от себя шкатулку, совал в руки Гуляева деньги, но все-таки, обессиленный, сдался.

Шкатулку с набором блесен он получил в подарок. «Как жаль, что признание и слава приходят так поздно, — думал Ступин, — когда подагрическая боль в суставах не дает по ночам спать, а сердце отслужило и, подсчитав амортизацию, его можно уже списать».

Гуляев возвращался от знаменитого рыболова поздно. Жил он здесь же, на Зеленой Горке, вот уже десять лет, снимая у старушки Бодягиной мезонин ее покосившегося старенького дома.

Гуляев был в отличном настроении, он шел, тихо напевая себе под нос что-то по поводу цыпленка, который тоже хочет жить. Когда он поровнялся с домом, со скамейки поднялся человек и двинулся к нему навстречу.

Эта встреча была не очень приятна Гуляеву, однако он остановился и любезно протянул руку Саше Елагину.

Саша Елагин, водитель грузовой машины, в начале прошлого года демобилизовался, но успел влюбиться, женился и уже ждал ребенка. Проникаясь к жене чувством удивительной благодарности, он ухаживал за ней, трогательно оберегая ее от волнений и тяжелой работы, сам мыл пол и стирал белье. Был Саша человеком необычайной физической силы. Домкрат под машину он ставил так: руками поднимал машину, а кто-нибудь подставлял поднятый домкрат. Как большинство сильных людей, он был добродушен и прост, пил редко, да и то больше пиво, но пьянел быстро.

И сейчас Елагин был пьян. Широко расставив ноги, засунув руки в карманы брюк, он беззлобно, мягко попросил:

— Поговорить бы чуток, Сергей Иванович, а?

— Ну что ж, давай, Саша, потолкуем, — согласился Гуляев и, взяв его под руку, повел на берег реки, на пригорок, где стояла в тени старой липы одинокая скамейка.

По реке бежала лунная тропинка, где-то около берега, под ветвями ивы, скрипя уключинами, поднималась против течения лодка и в ней тихо, едва перебирая лады, баянист наигрывал:

Гуляев и Елагин сели на скамейку, помолчали.

— Ну, что у тебя, Саша? — нарушив молчание, спросил Гуляев.

— Не знаю, как и сказать, Сергей Иванович. Очень я вам обязан, хороший вы человек, душевный…

— Ты, Саша, будто сватать меня собираешься, все хвалишь да хвалишь. Либо денег занять хочешь? — с ухмылкой спросил Гуляев.

— Вы для меня, Сергей Иванович, что отец родной. Другой бы отец того для сына не сделал, что вы для меня сделали… — в голосе Елагина слышалась пьяная слеза умиления.

— Гляди, Саша, захвалишь меня, зазнаюсь, — все так же бросил Гуляев.

— Нет, Сергей Иванович, вы человек простой. Я с вами чуток поговорю, у меня на душе яснее становится. Варька-то моя на сносях, того и гляди рожать будет… Ох и люблю я ее, Сергей Иванович, так люблю, что и слов у меня нет оказать это.

— А ты, Саша, помолчи. Гляди красота какая.

Лодка выбралась на середину реки, девушка, сидевшая на веслах, перестала грести и, откинувшись назад, запрокинула руки за голову. Подхваченную течением лодку медленно сносило вниз, и звуки баяна становились все глуше, глуше и затихли совсем.

— Ты хотел мне что-то оказать, Саша? — напомнил ему Гуляев.

— Хотел, Сергей Иванович, да вот чуток задумался, — ответил Елагин, проводив глазами падающую звезду. — Был уговор меж нами, ну я его честь-по-чести выполнил. Теперь вы не то что любительские, по второму классу права получите.

— Ну? — после паузы спросил Гуляев. — Ты, Саша, все чего-то не договариваешь.

— Не знаю, как и сказать. Смелости у меня не хватает, — растерялся Елагин.

— Ну, ну, Саша, смелее!

— Не могу я, Сергей Иванович, машину вам давать. Поговорили бы вы с начгаром, он вас уважает, даст распоряжение и — порядок! Я, конечно, вам по гроб жизни обязан, да…

— Кишка тонка, так, что ли? — с усмешкой спросил старик.

— Ладно, — сказал Елагин, безнадежно махнув рукой, — ладно, что будет, то будет, — и, поднявшись, добавил: — Варька, поди, волнуется, поздно… Покойной вам ночи, — и широкой походкой, вразвалку, он быстро пошел в сторону города.

Гуляев постоял, посмотрел ему вслед.

В стороне города огромные корпуса завода сверкали электрическими огнями, дальше еще и еще, огни переливались, сливаясь на горизонте с ярким, звездным небом и полной луной.