Под небом Парижа

7

Да, такого с Кристель не было никогда. Она даже не почувствовала, как в уже расслабленное и безвольное тело изливается живительная мужская влага, затопляя, успокаивая и охлаждая возбужденное лоно. Сколько она так пролежала без движения, в забытьи, было трудно сказать. Она очнулась, лежа рядом с ним, на боку, почти уткнувшись лицом в заросли на атлетической груди. Его левая рука придерживала ее за плечи, а правая лениво поглаживала шелковистое бедро.

Кристель сладостно потянулась, затем придвинулась к нему еще плотнее, всем телом… И тут же уткнулась в его уже готовое к бою мужское достоинство. Даже дернулась машинально обратно. Господи, что это? — мелькнула встревоженная мысль. Какая-то сексуальная болезнь, связанная с вечной неудовлетворенностью? Ей как-то приходилось читать в одном женском журнале статью о мужчине, признанном официально инвалидом, поскольку из-за постоянно возбужденного органа он не мог даже выйти на улицу. Он сменил несколько жен, каждая из которых выдерживала не более полугода такой жизни. Интересно, а сколько раз в день смогла бы выдержать она такое интенсивное общение? И сколько дней подряд? Или месяцев?

Во всяком случае, испытания уже начались. Она как-то автоматически оказалась вовлеченной в процесс повышения сексуальной квалификации. Впрочем, без особого сопротивления со своей стороны. Ибо это оказалось приятным. На этот раз общение проходило в другой позиции. Ей было доверено оседлать этого буйного жеребца, укрощая и регулируя его движения и степень получаемого блаженства своими коленями и бедрами.

Она стойко выдержала это повторное испытание, но через некоторое время начался третий этап сексуального марафона. Опять с новациями и сексуальными изысками, о которых ей до этого доводилось лишь читать в специализированных пособиях из серии «Как добиться многократного оргазма».

Оргазмов за этот вечер у нее было более чем достаточно. Во всяком случае, больше, чем за год супружеской жизни. А ведь впереди еще целая ночь. Нет, так сразу нельзя. Переселение в рай должно быть постепенным, чтобы не помялись и не отвалились ангельские крылья в полете. Пора просить пощады.

Она сделала это уже у себя в комнате, куда Ференц перенес ее на руках в перерыве между четвертым и пятым эротическим поединком. Не дала ему поставить новый рекорд с занесением в книгу Гиннесса. Не ущемляя мужского самолюбия, деликатно взяла на себя всю полноту ответственности и инициативу прекращения этой вакханалии, несмотря на его протесты.

Впрочем, протесты партнера носили достаточно формальный характер. Во всяком случае, в глазах не проявилось никаких заметных признаков огорчения. Видимо, интенсивное общение сказалось даже на нем. Ибо, получив подтверждение в окончательном отказе, он тут же благодарно чмокнул ее в грудь и мгновенно заснул. Причем успел перед этим ухватиться за эту грудь рукой и некоторое время даже удерживал ее сосок в зубах, причмокивая во сне, как малыш во время кормления.

После такого общения можно было бы ожидать, что их отношения вступят в принципиально новую фазу. У нее начнется новая жизнь. Что-то из традиционных романтических мечтаний юной девы… Однако утренняя действительность оказалась совсем иной. Похоже, что все, что было вчера, оказалось в прошлом.

Она вновь проснулась от пристального взгляда в упор. Почувствовала его сквозь закрытые ресницы. Перевернулась на спину, вытянулась и кокетливо раскрыла губы для поцелуя. Однако ожидаемого поцелуя не последовало. Кристель недоуменно раскрыла глаза. Может быть, это не он рядом? Подменили? Или это вообще не Ференц, а его домоправительница. Взирает с укоризной на разоспавшуюся девицу, позволяющую себе нагло возлежать на хозяйском ложе в безделье.

Она потерла глаза и даже слегка потрясла головой. Но нет, никаких ошибок. Господин Рокаш, собственной персоной. В махровом банном халате голубого цвета, с мокрыми волосами. Явно только что из-под душа. Вместо того чтобы лежать обнаженным рядом, говорить комплименты и баюкать ее в своих объятиях, просто сидит на кровати и чего-то ждет. С не очень приветливым видом. И никаких поцелуев в сонные глазки, в полураскрытые губки и мягкие розовые соски. Не говоря уже о большем. О том большом и приятном, что прячется под этим халатом, с чем он так охотно знакомил ее почти до рассвета. И загадочно молчит. Может быть, что-то случилось? Она первой не выдержала этого гнетущего, настораживающего молчания.

— Фери, ты смотришь на меня так, как будто я в чем-то провинилась. Или ты просто не выспался? Может, хочешь о чем-то спросить?

Некоторое время он продолжал молчать, что-то обдумывая. Затем все же разжал губы. Решил, надо полагать, поделиться чем-то сокровенным.

— Пока ты спала, у меня созрели новые замыслы. Связанные с тобой. Поэтому я не мог ждать, пока ты соблаговолишь проснуться. Ты слишком долго спишь. Я тебе уже об этом говорил. Нельзя терять ни минуты. Жизнь проходит, и надо все успеть.

— Фери, ты брюзжишь, как почтенный старец, уставший от жизни. Разве так можно, да еще по утрам? Тем более, критика не соответствует действительности. Мы с тобой ночью не теряли времени даром. Или ты уже не помнишь? — обиженным тоном изложила она свои встречные претензии.

— Нет, я все прекрасно помню. Не надо передергивать. Я не это имею в виду. Ты все прекрасно понимаешь.

— Ты намекаешь на то, что я уже должна стоять у мольберта? С первыми лучами солнца? Я что, не могу понежиться в постели? Я ведь все-таки женщина, и у меня не такой выносливый организм, как у тебя. — Она подумала о том, что их дискуссия уже начала набирать обороты и при таких темпах могла быстро превратиться в огромный снежный ком, который похоронит под собой обоих спорщиков. Такой финал ей был не нужен. К счастью, он это тоже понимал.

— Нет. Все не так. Успокойся. Я не хотел тебя обидеть. Речь идет обо мне. Это я уже должен стоять у мольберта. У меня появилась масса новых идей, и их нужно воплощать. Пока они еще свежи и держатся в голове.

— А я как-то мешаю их воплотить? Я тебя отвлекаю? Тебя тянет прилечь рядом со мной? — Она решила, что кокетливые интонации в данной ситуации не помешают. Для того чтобы смягчить тон дискуссии и направить ее в другое русло. — Может быть, ты и вправду приляжешь? И мы сможем обсудить твои великие замыслы в более удобном положении.

Она потянулась к нему и привлекла к себе за полы халата. Ференц не сопротивлялся и позволил уложить себя рядом, на спину. Однако крепился и пока никак не реагировал на то, что она распахнула его халат и забралась к нему на грудь, распластавшись на нем всем своим теплым и мягким после сна телом. Совершенно обнаженным. Но когда она слегка помассировала его усталый и вялый орган, тот тут же встрепенулся, как будто прислушиваясь к тому, что происходит. Затем начал подавать еще более активные признаки жизни и вовлекать в этот процесс своего хозяина. Продолжая удерживать в руке главное мужское украшение, она поддразнивающим тоном заявила:

— А вот твой «друг», похоже, считает, что ты не прав. И что утро надо начинать не с упреков. Мы могли бы заняться вначале более приятным делом. А потом уже перейти к обсуждению твоих творческих планов. Ты же видишь, что твой подросший «малыш» с этим полностью согласен. Подожди минутку. Только не смотри. Закрой глаза. Мы ему немножко поможем подрасти и окрепнуть.

Она скользнула вниз и, подавив некоторую неуверенность и предубежденность, решительно взялась за дело. Собственно, особо стараться не пришлось, поскольку скольжения обнаженной грудью по мужскому телу и гениталиям оказалось достаточно для того, чтобы вялый отросток окончательно расправился, набрался сил и вновь превратился в могучего красавца. Но не прерывать же свою работу на самом интересном месте. Тем более что она впервые в жизни этим занималась. Надо было попробовать свои новые возможности и в этой сфере. Свой язык и губы в забаве с такой интересной игрушкой. Сколько новых ощущений, которые даже трудно передать словами. Конечно, как современная женщина, живущая в мире с широким распространением эротических фильмов и журналов, теоретически она представляла, как это лучше сделать. Но одно дело теория, и совсем другое — ее применение на практике.

Как выяснилось, с практикой у нее тоже неплохо получилось. Зря волновалась. От получаемого наслаждения Ференц начал стонать. А потом, не выдержав накала чувств и искушений, решил продолжить в более традиционном ключе, закончив начавшееся общение там, где ему и было отведено природой законное место. Под ее собственные крики и стоны. С настоящим фонтаном и фейерверком чувств в апогее.

Именно такой финал, по представлению Кристель, и должен был венчать каждое утреннее пробуждение в ее новой жизни. А после него, само собой, должен следовать период релаксации. Полежать, понежиться на атласных простынях. Поговорить о чем-нибудь красивом и эстетичном. В том числе о творческих замыслах и уже реализованных идеях. Она в его объятиях, он всегда рядом, под рукой, всегда в готовности и доступен. Стоит только пожелать, поманить пальчиком или многозначительно посмотреть и томно вздохнуть — и вновь сладость обладания, воплощенная в сексе радость любить и быть любимой. Затем позвонить в колокольчик и слуги принесут завтрак прямо в постель…

Однако мечты есть мечты, а жизнь есть жизнь. Она гораздо сложнее. И в этой реальной жизни все же пришлось вставать гораздо раньше, чем хотелось. Не сразу, конечно, а после некоторых дискуссий и заключенных компромиссов. Ференц вновь вошел в роль патрона и удалился в столовую, заявив, что будет ждать ее в мастерской. И чем скорее они там увидятся, тем лучше. Тиран и сатрап. Ведет себя как муж, уставший от однообразной брачной жизни. А ведь это была их первая романтическая ночь, их первое путешествие в мир изысканной и страстной физической любви. Так где же медовый месяц? Правда, этого следовало ожидать и не строить воздушных замков.

Всем известно, что творческие личности — немного сумасшедшие, у них тяжелый, импульсивный характер. Их настроение, планы и действия подвержены быстрым и непредсказуемым изменениям. Может быть, она тоже станет такой. Будет бросать своего возлюбленного посреди ночи, чтобы встать к мольберту. Может быть, даже прервет акт любовного общения ради этого, хотя такое трудно представить. Но это потом. А сейчас она к этому еще не готова. Не созрела в должной степени. Не насытилась любовью, которой была так долго лишена. Никакие кисти и краски не смогут заменить эти волшебные фиолетовые глаза, черные шелковистые волосы, небрежно откинутые назад, жаркие и ненасытные губы, музыкальные пальцы, искусно ласкающие ее грудь. А мольберт может подождать.

Она тут же вспомнила, что не успела задать ему вчера нескромный вопрос. Что так долго держало его у полотна? Над чем он работал? Хотя, конечно, вопрос был бы чисто риторическим. По ряду признаков и так было понятно, что на полотне должен появиться ее облик. Правда, неизвестно в каком виде. Может быть, что-то сюрреалистическое. Например, ярко-алая роза в капельках искрящейся росы, освещенная первыми лучами восходящего солнца. Цветок, вырвавшийся к свету, проросший в расщелине потрескавшегося парижского асфальта. Занесенный житейскими ветрами в этот асфальт с известняковых холмов Божоле.

Или, не исключено, не совсем приличное изображение, если исходить из того, как он рвался в мастерскую утром. Так сказать, под свежим впечатлением воздействия ее прелестей. Спешил выплеснуть на полотно избыток эмоций. Дополнить или внести коррективы. Например, изобразить ее в виде бело-розовой вакханки, возлежащей на изумрудной травке и укрытой только собственными медово-золотистыми локонами. С лукавым взглядом и виноградной гроздью у раскрытых губ. Правда, тогда бы не мешало изобразить рядом с ней мускулистого сатира с похотливым взглядом, в облике которого явственно проступали бы черты автора.

Интересно, что только после общения с Ференцем она почувствовала себя настоящей женщиной. Как будто именно он стал ее первым мужчиной. Только с ним она поняла, что такое ощущение сексуальной свободы и сексуальной насыщенности. И еще одна творческая проблема… Как передать трансформацию той женщины в языках пламени, в терновом венце брака, в свое нынешнее «я»… Женщины, проделавшей путь от замужней рабыни к свободной художнице. Благодаря настоящему мужчине, которого ей послало провидение. И как изобразить себя и его? В каком виде?

Наверное, над этим надо подумать вместе. Находясь рядом с ним, глядя в его глаза и слыша биение его сердце. Для любви нужны двое, и для описания этой любви на полотне тоже необходим творческий симбиоз.

Ференцу снился какой-то тяжелый и нелепый сон. О том, чего с ним никогда не было. Наверное, что-то из подсознания. Какие-то баррикады на улицах, рвущиеся из окон домов языки пламени, танки и люди в касках, рев моторов и скрежет гусениц, пули высекают искры вокруг. Он бежит из последних сил, пригнувшись, с автоматом в руке, по брусчатке мостовой, спасаясь от всего этого ужаса, скользя и падая, задыхаясь, полный невыносимого животного страха и жажды жизни. Как это часто бывает во сне, совершенно беспомощный.

Он вдруг понимает, что даже не знает, как пользоваться этим орудием смерти в своих руках. Ему уже не спастись. Танк стремительно догоняет его, еще немного, и он окажется под этими жирными от крови, безостановочно и жадно крутящимися гусеницами, которые раздавят его, разотрут в кровавые клочья, размажут по булыжнику мостовой. Он что-то отчаянно закричал… и проснулся от этого крика.

Вокруг царила тишина, которую нарушало только его хриплое и неровное дыхание. Он взглянул на светящиеся красные цифры на электронных часах. Уже четвертый час. Скоро начнет светать. Затем провел рукой по лбу. Совершенно мокрый. Грудь тоже вся потная. Надо бы пойти, принять душ, мелькнула мысль. И хорошо бы вдвоем. Это напомнило ему о другом. О том, что он не один. Уже почти два месяца. Ференц машинально провел рукой рядом с собой. Там, где должна лежать женщина с солнечными волосами и шоколадными глазами, его волшебное лекарство от всех проблем, его панацея и защита от всевозможных бед, от житейских неурядиц и кошмаров. Достаточно было коснуться рукой, прижаться к ее телу, обхватить ладонью ее спелую грудь, найти своими губами ее губы, услышать серебристый колокольчик ее голоса, и все как-то сразу становилось на свои места.

За эти недели он так привык к ее постоянному присутствию рядом, в постели, в столовой, в мастерской, на улице, в парке, в машине, что уже не мог обходиться без нее, без ее стройного тела, без ее теплого голоса, без ее ласковых рук. И без ежедневного секса. Или, правильнее сказать, без занятий любовью. Ибо это были не просто половые отношения с женщиной, а отношения с любимой женщиной. Это он понял почти сразу, с первых дней знакомства, хотя и не сразу признался сам себе. Вначале даже не поверил своим чувствам. Такого с ним никогда не происходило. У него было много женщин, очень разных. И красивых, и не очень. Пару раз совсем уж дурнушек, но по-своему оригинальных. Разных и по возрасту, и комплекции, и по темпераменту, и по цвету волос и глаз. Многие производили очень сильное впечатление, и порой даже казалось, что это навсегда, что он нашел свое счастье.

Но через некоторое время вдруг замечал, что становится скучно в присутствии очередной возлюбленной, что яркая внешность приедается и не производит должного впечатления. Что надоедают словесные банальности, что чувства угасают, сексуальные отношения становятся слишком будничными, а обнаженные прелести вызывают лишь легкий интерес. Буря эмоций затихает, шторм прекращается… Пора расставаться. Время вить совместное гнездо для него еще не пришло. Он даже начал бояться, что никогда не придет.

На этот раз все было совсем не так. С этой женщиной совсем по-другому текло время, совсем по-другому развивались отношения. Вначале он думал, что это тоже ненадолго, что все преходяще, что все пойдет так, как раньше. Небольшая прелюдия, потом быстрый всплеск эмоций и чувств, возможно, даже извержение вулкана. Но потом исторгнутая из раскаленных недр лава остынет, вулкан вновь затянет толстая кора, и останутся только комья черного шлака и пепла. Однако получилось наоборот. Эта любовь напоминала восхождение в гору. Трудные переходы день за днем, но с каждым шагом ты все ближе к солнцу, к сверкающим вершинам, все ярче становится свет.

Именно с ней он впервые серьезно задумался о том, что будет дальше. Годы проходят, а кисть и мольберт не могут заменить всего того, из чего складывается жизнь человека и его будущее. Калейдоскоп женщин в прошлой жизни убедил, что это постоянная игра в любовь, эти бесконечные качели из встреч и расставаний не для него. Он понял, что ему нужна одна, только одна, но настоящая и постоянная женщина. Такая, о которой он мечтал всю жизнь. И именно сейчас встретил то, что искал, а теперь изображает на своих полотнах.

Жаль только, что у них, скорее всего, не будет детей. Он почему-то не спросил сразу об этом. Посчитал бестактным выяснять, почему после семи лет замужества у нее никто не появился. В ходе их общения проблема защиты от беременности как-то не вставала. Он не пользовался противозачаточными средствами, просто не любил этого. Кристель не проявляла беспокойства по этому поводу. Поэтому, наверное, и не было необходимости обсуждать эту проблему.

Ладно, это не поздно будет сделать и потом. А пока надо найти пропавшее сокровище. Ибо на том месте, по которому он шарил рукой, никого не было. Других мест, куда она могла направиться, не так уж много. Он включил свет и осмотрелся. По крайней мере, в ванной комнате темно и тихо. В углах спальни, в шкафах и за шторами никто не таится, даже привидения. Остается или кухня, что маловероятно, или… Да нет, вряд ли. Это еще менее вероятно. Но стоит все же проверить. А вдруг у нее появился художественный лунатизм.

Ференц надел спортивные трусы из синего шелка, синюю хлопчатобумажную майку… Немного подумал и набросил сверху голубой махровый халат, для приличия, на случай встречи с прислугой, а также потому, что его что-то познабливало. Наверное, все же нервничал. Затем завершил ритуал одевания, натянув на ноги синие матерчатые китайские туфли на веревочной подошве, которые обычно надевал для занятий боевыми искусствами. Поход на кухню и в столовую не дал никаких результатов. Никто не стучал вилкой по тарелкам и не рылся в холодильнике. Даже отъевшийся Роланд явно потерял интерес к ночным походам на кухню.

Прогулки по двору исключались. По дому тоже. Все же он не Синяя борода, и ей не надо прочесывать его замок в поисках запертой комнаты. Для нее открыты все помещения. Почти все. Кроме хранилища его картин. Его полотен, которые никогда не были на выставке. Которые никто не видел, кроме него самого и Кристоса. Двенадцать картин, как двенадцать апостолов. Каждая отражала какую-то сторону его души и его переживаний. В этих картинах был он сам и его прошлое. Именно за ними и охотился его сводный родственник по матери, его спонсор и его управляющий делами. Может быть, когда-нибудь он покажет их и этой женщине, которая сейчас загадочно исчезла из его спальни.

Сбежать совсем она не могла, поскольку разбросанные по спальне предметы дамского туалета оставались на прежнем месте. Например, бюстгальтер, от которого он помог ей избавиться, а потом метко забросил на спинку кресла. Хоть это и маловероятно, но остается только мастерская.

Ференц открыл дверь и застыл у входа в ее собственный храм искусства, не веря глазам своим. Конечно, в глубине души он не исключал такое. Но все же…

Кристель стояла у мольберта, задумчиво глядя на полотно, не замечая ничего вокруг. В одной прозрачной и короткой ночной рубашке и босиком. В ореоле какого-то неземного, серебристого свечения вокруг тела, которое создавал струящийся через окно свет луны. Он залюбовался этим чудесным видением, боясь спугнуть нахлынувшие мысли и чувства. Боясь потревожить это воплощение своей мечты, девушку из своих снов и видений.

Он мог долго стоять так, не двигаясь. Но Кристель вдруг повернулась к нему, видимо почувствовав его взгляд. Ее взор был затуманен и углублен в себя. Однако постепенно в нем проступило понимание того, что она не одна.

— Прости, Кристель, я не хотел мешать твоей работе. Не предполагал даже найти тебя здесь. Просто обеспокоился, не найдя тебя в постели. Здесь холодно, а ты босиком и почти не одета. Пойдем в спальню. Уже четыре часа утра. Я согрею тебя. Поспишь, потом продолжишь, днем. Нельзя же работать до полного истощения.

Некоторое время она молча стояла, с широко раскрытыми глазами. Ему даже показалось, что она не слышит его, продолжая прислушиваться к своему внутреннему голосу. Но спустя несколько мгновений Кристель окончательно пришла в себя.

— Такое впечатление, что я еще сплю. Не верю своим ушам. И это говоришь ты, Ференц? Человек, который еще недавно учил меня тому, что у настоящего художника не может быть деления на день или ночь. Есть только периоды активного творчества и периоды творческого застоя. А дневной свет нужен только для того, чтобы различать, как будут выглядеть краски на полотне. Твердый распорядок дня для служащих и рабов, а не для свободных личностей. Или я тебя неправильно поняла? Или мир вокруг изменился? Или ты сам теперь не такой?

— Нет, я не изменился, Кристель. Мир вокруг нас тоже остался прежним. Просто волнуюсь за тебя. И не могу без тебя.

— Совсем не можешь? Ни минуты? А когда сам уходил в эту мастерскую? Когда я тебя упрашивала остаться и побыть рядом? — В ее голосе как-то по-детски прозвучала обида. — Или ты уже успел забыть?

— Нет, не забыл. Просто ситуация изменилась. Тогда мог, а теперь вот не могу. Долго не могу быть без тебя, — тут же поправился он. — Я даже не могу спать, и меня мучат кошмары, когда тебя нет рядом. Наверное, влюбился. Да. Наверняка это так. Так что пошли вместе, вернемся в спальню. Я расскажу про свои чувства к тебе. А днем опять займешься своей картиной. Днем она все равно будет смотреться по-другому.

— Я знаю про твои чувства. Но ты даже не поинтересовался, что я пишу.

— У художников это не принято. Если захочешь, то сама мне скажешь или покажешь. Ради бога, Кристель. Не стой босиком на полу. Ты же заболеешь. — В его голосе прозвучали почти материнские нотки.

— Так значит, тебе не спится. И ты считаешь это достаточным поводом, чтобы выгнать меня из мастерской? Оторвать меня от моей работы. Может быть, начнешь ревновать к кистям и краскам?

— Нет, я ревную только к другим мужчинам. Ну хорошо, давай не будем ссориться. Если хочешь, то оставайся. Я принесу тебе халат и тапочки. И шерстяные носки. Могу даже приготовить горячий кофе. С ромом или коньяком. Но лучше все же, если бы ты пошла со мной. Положишь головку мне на плечо, закроешь глазки и немного поспишь. А я тебя поцелую, поглажу…

— У тебя только одно на уме, — прервала она его излияния. — Вначале поцелуешь, потом будешь опять приставать и требовать горячего секса. Ты уже и так превратился в сексуального маньяка. В настоящего сексуального наркомана. Мне даже за кисть некогда взяться. Могу заниматься живописью урывками и только тогда, когда ты спишь. — В ее голосе послышались игривые интонации.

Ференц удовлетворенно хмыкнул. Незатейливая мужская тактика оправдывает себя.

— Возможно, ты права, Кристель. Но это ты сама виновата. Ты действуешь на меня, как сексуальный наркотик. Ничего не могу поделать с собой. Когда ты рядом, я не могу думать ни о чем другом… — С каждым словом он постепенно приближался к ней, раскрывая объятия. — Давай я отнесу тебя в спальню. Я страдаю и чахну от любви.

— Фери, тебе не идет роль страдальца. У тебя для этого слишком крепкая комплекция и здоровый румянец. Я и так чрезмерно щедра и откликаюсь по первому твоему зову. Но я не могу проводить всю жизнь в постели, даже рядом с тобой. Некоторое время ты вполне можешь потерпеть. Помнишь, пару недель назад я тебя весь вечер упрашивала, у меня все пылало внутри, а ты хладнокровно читал лекцию о том, что настоящий художник должен думать о высоких материях, а не о животных инстинктах.

— Я никогда не говорил о животных инстинктах. Это клевета. Я даже слов таких не знаю. Любовь — это не инстинкт, а высокие чувства. Ну хорошо. Может быть, что-то и сказал когда-то сгоряча. Не уследил за своей речью, поторопился, сболтнул что-то лишнее. Наконец, я мог просто ошибиться, — смиренно, с покаянным видом добавил он, нарочито потупив голову. — Каждый имеет право на ошибку. Главное — вовремя ее исправить. Пойдем в спальню, займемся исправлением наших ошибок. Это лучшее лекарство от творческого истощения.

— Твоих, Ференц, твоих ошибок, а не наших. У меня тоже были ошибки, но из другой области. И я далека от истощения. Собственно говоря, я проработала всего пару часов. Просто мне приснился интересный сюжет, и я решила тут же его воплотить, пока он не забылся. Ты слишком крепко спал, и я не отважилась тебя разбудить. Ты и так слишком много работаешь. Намного больше меня. Решила приготовить тебе небольшой сюрприз, к твоему утреннему пробуждению. А ты даже не поинтересовался тем, что я пишу, — уже всерьез, обиженным тоном добавила она.

Конечно, с одной стороны ей было приятно то, что он так заботится о ней. И эти слова про любовь, которые стали повторяться все чаще и чаще. И та красивая жизнь, которую она вела теперь. Выезды на природу, посещение выставок и концертов, рестораны по вечерам, дорогие магазины и бутики в дневное время. В «Галери Лафайет» она подобрала себе целый ансамбль изящного и очень эротичного белья. Неизвестно, правда, зачем, ибо в постели ее прелести не требовали дополнительных украшений, а постель занимала все большее место в их совместной жизни. Казалось, они перепробовали уже все известные способы сексуального общения, но его эротическая фантазия оказалась неистощимой.

Она уже даже не представляла, как могла обходиться без этого раньше. Порой казалось, что не сможет жить, если не будет засыпать каждый вечер рядом с ним, в его объятиях, и просыпаться каждое утро на его груди. Засыпать с драгоценным мужским органом внутри и просыпаться от его скольжения по влажным стенкам своего «тайного хранилища». Такое впечатление, что он поселился внутри нее навечно. Ференцу каким-то чудом удавалось уже не раз проделывать этот сказочный трюк.

Если оценить два месяца их совместного обитания, то оно выглядит порой как настоящее затяжное сумасшествие. Конечно, они занимались и живописью. Но не так активно, как поначалу. Значительно реже, порой выкраивая лишь пару часов в день. Поэтому ее все чаще посещали странные для нормальной женщины мысли. Тревожило то, что в ходе этой веселой круговерти она все реже занималась тем, ради чего сюда пришла. И он тоже, наверное, тратит слишком много времени на нее. В ущерб собственной творческой работе.

— Хорошо, Кристель, — прервал Ференц поток ее рационально-критических мыслей. — Давай взглянем на твое творение, а потом отправимся спать. Мы даже можем дождаться здесь восхода солнца, чтобы увидеть все в его лучах. Слава Богу, здесь тоже есть диван. А мне с тобой везде хорошо.

— Хорошо, ты меня убедил, — сдалась Кристель. — Мы останемся здесь, на этом диване, ждать восхода солнца. Ты прав, утром все видится по-другому, и наверняка кое-что придется подправить при дневном, естественном свете. Но ты будешь наказан за пренебрежение к моей работе. Ты будешь отлучен от доступа к моему телу.

— Совсем? — Он притворно округлил глаза и в шутливом отчаянии схватил себя за волосы. — Боже, как ты жестокосердна. Какого монстра я воспитал. Или проглядел, как ты в него превратилась. Даже дикие звери так не поступают.

— Неправда. В природе нередко самки поедают самцов после совокупления. А ты жив до сих пор. Не обгрызен и не покусан. Так что твои стенания напрасны и лицемерны. Ты отлучен временно. А срок будет зависеть от твоего последующего поведения. Искреннее покаяние будет способствовать более быстрой отмене штрафных санкций.

— Я буду молить Господа, чтобы он ниспослал просветление на твою голову и надоумил тебя не затягивать воздержание более чем на пять минут. Ты слишком близко стоишь, чтобы я смог выдержать дольше.

С этими словами Ференц, осторожно подкрадывавшийся к своей жертве, усыпляя ее бдительность красивыми речами, наконец сделал последний шаг, и неосторожная птичка оказалась в когтях голодного хищника. А еще через несколько мгновений взлетела в воздух и перенеслась на диван. Дальнейшая сцена чем-то напоминала поведение воина-варвара после взятия штурмом города и завершения дележа прекрасной добычи. Уже без всяких слов он опрокинул ее на спину и завел ее руки вверх. Затем, удерживая ее за обе кисти левой рукой, правой рукой одним резким движением задрал ее ночную рубашку до груди и уставился на ее ничем не прикрытые бедра вожделеющим взглядом.

От этого взгляда у нее зарделись щеки и учащенно забилось сердце. Она почувствовала, как начало разогреваться и таять ее тело, а ароматная, липкая влага просачиваться сквозь стенки и быстро заполнять полость естественного сосуда. Скоро, наверное, начнет литься через край. Она ощутила, как мужские пальцы уверенно раздвигают ее половые губы, и услышала его хрипловатый, срывающийся от страсти голос.

— У тебя есть один волшебный предмет, без которого я не могу больше жить. Ни одного дня. Ни одной минуты. Прекрасный, притягательный, поглощающий без остатка мое тело и душу. Я хочу тебя, женщина, и я возьму тебя немедленно, прямо сейчас. Хочешь ты этого или нет.

Его язык скользнул к ней прямо в рот, сплетаясь с ее языком, а его разбуженный колосс уже начал свое продвижение в ее сладкие и сочные глубины. Он проникал в нее все глубже с каждым яростным движением, уверенно раздвигая стенки влагалища своим сверхтвердым, мощным инструментом. С каждым движением его члена мысли Кристель стирались, вылетали, уносились прочь. Какие там еще картины? И зачем, когда есть это, каждый день и каждый час… Ее нежные мускулы то сжимались, то разжимались вокруг этого прекрасного предмета внутри. Резкий и пьянящий мускусный запах тел смешивался с их криками и стонами и заполнял все вокруг. Горячая кровь бурным потоком неслась по венам. Она начала отчаянно хвататься за его плечи и царапать ногтями его спину, не в силах больше выдерживать накал страстей, рвущих и изгибающих все тело. Последние, самые сильные и яростные толчки, и из его луженой мужской глотки вырвался настоящий боевой клич, громогласный и победоносный, сопровождаемый бурным потоком… Слава победителям в сексуальных боях, неутомимым и неукротимым!