Под ногами Земля (Сборник фантастики)

Инспектор отдела полезных ископаемых

Фантастика вторгается в детектив, или последнее дело комиссара Дебрэ

Комиссар Дебрэ проснулся в 9 часов. Впрочем, «проснулся» не то слово.

Если вы до трех часов ночи занимались тем, что бесплодно обшаривали огромный особняк в поисках спрятанной кем-то бомбы с часовым механизмом, если после этого вас терзал жестокий приступ язвы желудка и вам вкатили изрядную дозу наркотика, то правильнее было бы сказать, что вы очухались или, в крайнем случае, продрали глаза.

Дебрэ надавил пальцами на живот. Притаившаяся было боль снова рванула когтями желудок. Вот она, награда за сорок лет работы в уголовной полиции.

Тут все: и бессонные ночи, и съеденные наспех сандвичи сомнительной свежести, и бесконечное количество выкуренных трубок в поисках разгадки очередной головоломки. К сожалению, подорвано не только здоровье, но нечто более существенное — вера в человека. Газеты, захлебываясь, превозносят знаменитый метод комиссара Дебрэ. А если разобраться, что, собственно, представляет этот пресловутый метод? Не что иное, как знание человеческих слабостей и страстишек. Уж кому-кому, а Дебрэ известно, что огромное количество преступлений совершается по совсем пустяковым поводам. Уязвленное самолюбие, зависть, ревность. Странный парадокс: чем сложнее преступление, тем примитивнее его причины. Полицейский комиссар должен быть прежде всего психологом, и тогда становится ясным многое. В искусстве раскрытия преступлений не существует мелочей. Очевидная версия — далеко не всегда самая правильная. Понять характер преступника, уметь вжиться в его психологию, почувствовать подсознательные мотивы преступления удается далеко не каждому, однако, если вы овладели этим методом, успех обеспечен. Но какой ценой дается этот успех? Решение психологических этюдов требует максимального напряжения всех духовных сил, а за это тоже приходится расплачиваться. Рано или поздно вы чувствуете себя совершенно опустошенным, а люди, которые вас окружают…

Дебрэ взял с ночного столика трубку и протянул руку в поисках коробки с табаком. Ее не оказалось на привычном месте, и тут он вспомнил все, что было ночью. Как он корчился в кровати от боли и как перепуганная насмерть жена вызвала по телефону доктора Малинду. Конечно, чушь вызывать в таких случаях полицейского врача, специалиста по судебно-медицинской экспертизе, но мадам Дебрэ уверена, что Малинда — лучший из врачей Парижа. Может быть, оно и так, но было бы спокойнее, если б приехал не Малинда, а кто-нибудь другой. Тогда бы удалось обойти вопрос о курении. С Малиндой это не прошло. «Отныне ни одной затяжки, вы слышите, мадам Дебрэ? Это на вашей совести. Весь табак — немедленно в мусоропровод!»

Дебрэ встал и босиком, чтобы не привлечь внимания жены, прошел в переднюю. Он пошарил в карманах пальто. Тщетная надежда! Кисет с табаком исчез и оттуда.

Дебрэ тихонько выругался и, посасывая пустую трубку, снова улегся в постель. «Ну его все к дьяволу! — подумал он. — Сегодня же подаю прошение об отставке. В конце концов, жизнь на пенсии тоже имеет свои прелести». Он представил себе маленький домик на берегу Луары, который они с женой давно уже облюбовали для покупки. Жить подальше от Парижа, удить рыбу и читать детективные романы. Спать до десяти часов, вечером смотреть передачи по телевизору. Совсем неплохо. Можно еще разводить шампиньоны. Итак, решено!

Прошение будет вручено сегодня. Откладывать не имеет смысла, тем более что дело с бомбой в особняке Костагенов, видимо, просто дурацкая мистификация.

Комиссар закрыл глаза и попытался вспомнить голос человека, звонившего ему по телефону. Он говорил через платок. Старый трюк. Как удалось выяснить, звонил из автомата в районе Монмартра. В преувеличенно учтивых выражениях сообщил о готовящемся покушении. На вопрос, откуда ему это известно, не ответил. Просто положил трубку. Интересно, зачем это ему понадобилось? Ведь особняк Костагенов…

Дебрэ вскочил и торопливо начал одеваться. Он совершенно забыл, что бедняга Морранс до сих пор дежурит у особняка.

Стояла отвратительная погода. Холодный ноябрьский ветер гнал со стороны Сены низкие тучи. Моросил дождь пополам со снегом. Прохожие шли, подняв воротники пальто и упрятав руки в карманы. Веселый, жизнерадостный Париж выглядел сегодня серым, как на выцветшей фотографии.

На углу бульвара Вольтера Дебрэ, вместо того чтобы сесть в автобус, взял такси.

Он велел шоферу остановиться в начале улицы и пешком пошел по направлению к особняку Костагенов. Вот оно, нелепое здание постройки начала XVIII века. Интересно, сколько представителей рода Костагенов родилось и умерло под этой крышей? Вообще-то владельцы одного из крупнейших состояний могли бы обзавестись домом покомфортабельнее. Дебрэ вспомнил многочисленные коридоры, тупики, винтовые лестницы и потайные двери. Право, в наше время все это выглядит просто глупо.

В маленьком скверике, наискосок от дома, сидел съежившийся от холода Морранс.

— Доброе утро, малыш!

— О, это вы, комиссар! А я думал, что обо мне уже забыли.

— Ну, рассказывай.

— Рассказывать нечего. Никто не входил и не выходил. Только час назад во двор въехал зеленщик, оставил там овощи и уехал.

Дебрэ нахмурился.

— Вот как?! Нужно посмотреть, что он там привез.

— Проверил. Завел разговор об артишоках и капусте и перещупал все кочаны. Ничего…

— Ладно, отправляйся спать.

— А разве меня не сменят?

— Нет. Видимо, все дело не стоит выеденного яйца. Просто глупая шутка. Меня ждет на углу такси, если хочешь, подвезу домой.

— Спасибо, комиссар, но, право, если я сейчас не выпью рюмочку, грипп мне обеспечен, а тут как раз поблизости…

— Хорошо, лечись, но не переусердствуй.

Дебрэ похлопал его по плечу и направился к такси.

На набережной Орфевр ветер казался еще более холодным. Дебрэ углубился под своды здания уголовной полиции, где вечно гулял сквозняк, быстро поднялся по лестнице и вдохнул привычный застоявшийся запах табака и пыли.

Он невольно ощутил грусть при мысли, что скоро ему уже не придется приходить сюда каждое утро.

Он вошел в кабинет и повесил в стенной шкаф пальто и шляпу. В кабинете было холодно, и Дебрэ вновь пожалел, что так легко согласился убрать старую печку. Пожалуй, несколько хороших поленьев были бы сейчас как раз кстати.

Открыв дверь в комнату инспекторов, он сделал приветственный жест.

— Что нового, мальчики?

— Два раза звонили из министерства внутренних дел, — сказал Дюка. — Просили вас позвонить, как только придете. Телефон я записал на вашем блокноте.

— Ладно! — недовольно буркнул Дебрэ. — Позвоню, когда будет время.

Он не сомневался в том, что история с бомбой уже известна чиновникам министерства. Глупейшая ситуация. Наверняка инспекторы зубоскалили все утро по этому поводу. Рассказывали в лицах, как комиссар попался на элементарную мистификацию, полночи разрывал уголь в подвале и ползал по чердаку. А теперь еще эти сопляки в министерстве!

Дебрэ сунул в рот трубку и машинально похлопал себя по карманам.

Вспомнив, что табака нет, он совсем расстроился.

Ведь у каждого из нас бывают такие дни, когда все не клеится. Правда?

Он достал из ящика чистый лист бумаги и принялся составлять прошение об отставке.

Вошел Дюка и принес свежую почту. В это время зазвонил телефон.

— Послушай, — попросил Дебрэ, ставя размашистую подпись под прошением.

Дюка снял трубку.

— Это вас, комиссар. Из министерства.

Дебрэ поморщился и придвинул к себе аппарат.

— Комиссар Дебрэ у телефона!

Несколько минут он слушал, удивленно подняв брови, а затем кратко сказал: «Хорошо, присылайте», — и раздраженно дал отбой.

— Что-нибудь новое, комиссар? — спросил Дюка.

— У них всегда что-нибудь новое. Сейчас нам пришлют практикантку.

Дюка улыбнулся.

— Женщина-криминалист, как раз то, чего нам не хватало! Умоляю, комиссар, если она хорошенькая, прикомандируйте ее ко мне.

Дебрэ засопел. Он сегодня не был расположен к шуткам.

— Не знаю, как насчет внешности, а вот то, что она русская, мне уже известно.

Дюка свистнул.

— Русская? Откуда же такой сюрприз?

— Из Ленинграда. По научному обмену.

— Так… Какие-нибудь распоряжения будут?

— Встретить ее на улице и привести сюда.

— Слушаюсь! — Дюка осторожно прикрыл за собой дверь.

Дебрэ спрятал прошение в стол и начал просматривать почту. Он делал пометки на полях, кому из инспекторов следует подготовить ответ. Все это были мелкие дела, но Дебрэ хотелось разделаться с ними до вступления в должность нового комиссара. Чем меньше окажется незаконченной работы, тем скорее он сможет покинуть стены уголовной полиции. Он догадывался, кто будет назначен на его место. Комиссар района Иври, один из тех молокососов с университетским образованием, которые сейчас так быстро продвигаются по служебной лестнице… Да… В наше время все меняется, даже полицейская служба. На смену старой гвардии, считавшей раскрытие преступлений искусством, приходят молодые апостолы электронного века. Дебрэ усмехнулся, вспомнив статью, в которой автор доказывал, что один вычислительный центр может заменить сотню квалифицированных криминалистов. Нет уж, дудки! Никогда ваши электронные машины не будут в состоянии проникнуть в самую глубь человеческой души, а без этого нельзя раскрыть ни одно серьезное преступление. Конечно, полезно иметь под рукой электронную машину для быстрого получения справок, но разве в этом дело?

— Разрешите, комиссар? — Дюка приоткрыл дверь и подмигнул Дебрэ.

— Прошу вас!

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла женщина.

С профессиональной точностью Дебрэ отметил, что лет ей больше сорока, рост сто шестьдесят сантиметров, вес около восьмидесяти килограммов, что цвет губной помады плохо гармонирует с лаком для ногтей, что она близорука и что очки с толстыми стеклами отнюдь ее не красят.

— Прошу! — повторил он, встав из-за стола, и направился ей навстречу.

— Комиссар Дебрэ?

— К вашим услугам.

— Моя фамилия Стрелкина, Зоя Никитична Стрелкина. Вот письмо из министерства внутренних дел. — Она вынула из сумочки конверт.

— Да, я знаю. Мне звонили.

Дебрэ жестом пригласил ее и Дюка сесть.

— Итак, мадам Стель…

— О, просто Зоя Никитична.

— Зоя Ники… — Произнести это странное имя было не под силу ни одному французу. — Зоя… Ники?..

Стрелкина рассмеялась.

— Зовите меня просто Зоя. Это легче. А я вас буду называть «комиссар», хорошо?

— Хорошо. Вы надолго к нам?

— Недели на две. Дело в том, что моя основная работа в Сорбонне, а здесь я надеюсь собрать дополнительный материал к своей диссертации.

— Что ж, — Дебрэ встал, показывая, что аудиенция закончена. — Я вас прикомандирую к инспектору Дюка. Ему тоже будет полезно ознакомиться с методами советских криминалистов.

На лице Дюка было написано такое отчаяние, что Дебрэ счет нужным позолотить пилюлю.

— Дюка — один из способнейших инспекторов. Лучше его никто не введет вас в курс работы уголовной полиции.

Стрелкина громко расхохоталась.

— О нет, комиссар! Тут явное недоразумение. Зря вы не прочли письмо. Я не криминалистка, а литературовед. Ничему научить инспектора Дюка я не смогу. Меня интересуете вы, а не уголовная полиция.

— Простите, я не совсем понимаю…

— Конечно, не понимаете. Поэтому я и хочу объяснить. Тема моей диссертации — проникновение фантастики в детектив. А вы меня интересуете потому, что ведь именно вы послужили Сименону прототипом комиссара Мегрэ, не правда ли?

Дебрэ нахмурился. Упоминание о комиссаре Мегрэ всегда вызывало у него сложные и противоречивые чувства. С одной стороны, конечно, лестно, что весь мир знает тебя как двойника литературного героя, а с другой…

— В известной степени это так, — нехотя ответил он. — Сименон действительно использовал материалы ряда дел, которые я расследовал. Больше того, он неплохо понял мой метод. Однако в ряде случаев…

— Прекрасно! — перебила Стрелкина. — В конце концов, Сименон писатель, а не газетный репортер. За ним всегда остается право на художественный вымысел. Именно поэтому я намерена ознакомиться с методом мышления самого комиссара Дебрэ.

— С какой целью? — сухо спросил он.

— Чтобы выяснить, подчинен ли он целиком законам классического детектива, или наш электронно-атомный век внес в него элементы, свойственные современной фантастике.

— Если вы имеете в виду применение электронных машин для расследования преступлений, то могу прямо сказать, что считаю это ерундой. Я сторонник психологического метода, и никакая машина…

Стрелкина не дала ему договорить:

— Речь идет не о машинах, а именно о психологическом методе. Точнее — о человеческом мышлении. Оно может быть разным. Например, рациональным или парадоксальным. Современной фантастике, как и науке, все в большей степени становится свойственно парадоксальное мышление. Не ошибусь, если скажу, что это веяние века. Наступает время, когда преступники тоже начинают мыслить иначе, и если тот, кто расследует преступление, не в состоянии понять заложенный в нем парадокс, то рано или поздно… — Она оборвала свою тираду очень выразительной гримасой.

Дебрэ сел. Ему совершенно ни к чему была эта практикантка со всеми ее сумасбродными идеями. Однако перед выходом на пенсию не стоило портить отношения с министерством внутренних дел. Ведь наградные, на которые он мог рассчитывать… А может быть, он просто хитрил сам с собой. Вполне благовидный предлог, чтобы отложить на две недели прошение об отставке.

Объяснить жене, что при создавшейся ситуации его присутствие здесь просто необходимо. Международный культурный обмен и все такое.

— Так как вы представляете себе свою работу здесь?

— О, я ни на что не претендую! Разрешите мне быть безмолвной свидетельницей вашей работы. Если вы здесь поставите для меня маленький столик, я буду вполне удовлетворена, а чтобы быть вам полезной, я могла бы взять на себя секретарские обязанности.

Этого только не хватало!

— Я привык обходиться без секретаря, — сказал Дебрэ. — Что же касается столика, то Дюка все сейчас устроит.

— Отлично! — Стрелкина извлекла из сумочки портсигар. — Вы не возражаете?

— Пожалуйста, курите.

При этом глаза Дебрэ загорелись хищным огнем. Стрелкина протянула ему портсигар.

— Если разрешите, я возьму две.

Он разорвал сигареты и высыпал табак в трубку. Тем временем Стрелкина уже успела закурить.

Дюка вдохнул воздух и удивленно поднял брови.

Дебрэ зажег трубку. Казалось, что у него под носом вспыхнул пороховой заряд.

— Кхе-кхе-кхе!

— Что, слишком крепкие? — осведомилась Стрелкина.

— Да… кхе-кхе! Любопытный табак.

— Сигареты «Памир». Других я не признаю.

— И много их у вас? — деликатно спросил Дюка.

— Целый чемодан. Меня еще в Москве предупредили, что ваши сигареты — трава.

— Вот что, малыш, — сказал Дебрэ. — Пошли-ка кого-нибудь за табаком.

Прошло три дня. Для Дебрэ это был самый тяжкий период за все сорок лет работы в уголовной полиции. Он постоянно чувствовал себя кем-то вроде диковинного зверя в зоопарке. Стрелкина не спускала с него любопытных глаз.

При этом у нее был такой напряженный вид, словно сию минуту должно было начаться расследование какого-нибудь головоломного преступления.

Между тем дела все шли ерундовые, и инспекторы только изредка заходили в кабинет комиссара с докладом о поимке мелкого воришки или об очередном угоне автомобиля.

Последние годы Дебрэ привык в такие периоды затишья дремать в кресле, зажав зубами потухшую трубку. В присутствии же постороннего человека ему приходилось симулировать напряженную деятельность, в которой решительно не было никакой необходимости.

Зоя Никитична курила одну сигарету за другой из своего неисчерпаемого запаса. Постоянный запах табачного дыма заставил Дебрэ плюнуть на все предписания доктора Малинды. Теперь у него на работе всегда был табак. Дома дело обстояло сложнее. Мадам Дебрэ с редким искусством обнаруживала все подозрительные запахи. Но попался все же комиссар на работе. Он шел по коридору, пуская клубы дыма, когда неожиданно столкнулся с доктором Малиндой. Последовало короткое, но бурное объяснение, в результате которого Дебрэ удалось уговорить врача ничего не сообщать жене, а взамен пришлось дать согласие пройти несколько сеансов внушения.

Гипноз — великая вещь, но если вы курили свыше сорока лет, то он может только погасить желание, но никак не уничтожить его. Тем более, когда у вас постоянно под носом кто-то курит.

Немудрено, что в этот день Дебрэ был в отвратительном настроении. Больше всего его раздражала Стрелкина. Ведь каждый из нас в таких случаях готов сделать виновником своих бед кого угодно, только не самого себя.

Дебрэ казалось, что, сумей он хоть на день сплавить куда-нибудь практикантку, все пошло бы иначе. Наконец, перебрав все возможные варианты, он с преувеличенной вежливостью спросил:

— Может быть, мадам хочет посетить Лувр?

— О, я была в Лувре несколько раз.

— Тогда, может быть, поездка в Версаль? Правда, в это время года он не так хорош, как летом, но для иностранцев…

— Я была в Версале летом.

Дебрэ начал яростно сосать пустую трубку. Он был уверен, что еще час наедине с этой невозмутимой женщиной сведет его с ума. Нужно было что-то предпринять. Сослаться на недомогание и уйти домой? Но как в этом случае объяснить жене причину такого раннего возвращения? Он молил судьбу, чтобы она послала ему сегодня хоть самое ерундовое убийство. Ведь тогда он смог бы наконец продемонстрировать свой знаменитый метод, а Стрелкина удовольствовалась бы одним примером и вернулась к своим занятиям в Сорбонне.

Наконец Дебрэ решился:

— Может быть, мадам окажет мне честь пообедать со мной? Тут неподалеку есть кабачок, излюбленный уголовниками. Право, ни в одном детективном романе вы не найдете такой коллекции преступных типов.

— Охотно, комиссар! Только не называйте меня «мадам». Мы ведь с вами договорились.

Конечно, Дебрэ немного преувеличил, когда говорил об уголовниках. Это был обычный кабачок, охотно посещаемый проститутками и сутенерами. Онщи все знали комиссара в лицо, и, когда он со своей спутницей появился в дверях, наступила напряженная тишина. Все с любопытством разглядывали Стрелкину.

К ним подошел гарсон и проводил к свободному столику в углу.

— Сегодня есть отличное жиго! — доверительно нагнулся он к Дебрэ.

— Как вы относитесь к жиго, Зоя? — спросил комиссар.

— Ну что ж, жиго так жиго.

Комиссара тоже вполне устраивала баранина после утренней порции овсяной каши.

— Что мы будем пить?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Водку я днем не пью, а все ваши вина — ужасная кислятина. Впрочем, закажите мне то же, что и себе.

— Хорошо! Две рюмки перно.

Гарсон мгновенно выполнил заказ.

— За ваши успехи, комиссар!

Она чуть пригубила и удивленно взглянула на Дебрэ.

— У вас кашель?

— Нет, почему вы думаете?

— У нас эта штука продается в аптеках от кашля.

— Гм… — Дебрэ принялся за баранину.

Когда подали кофе, Стрелкина с увлечением начала пересказывать содержание какого-то научно-фантастического романа. Дебрэ рассеянно слушал.

Его мало интересовала фантастика. Во всяком случае, значительно меньше, чем пара, сидящая в другом углу кабачка. Мужчина ничего особенного собой не представлял. Обычный тип, какого можно встретить повсюду. Массивного телосложения, облачен в вельветовые брюки и замшевую куртку со множеством застежек. Густые черные волосы, мохнатые брови, мясистый нос, под которым красовались тщательно подбритые усики. Не то коммивояжер, не то альфонс, а может быть, и то и другое. Женщина же явно принадлежала к привилегированному слою общества, хотя одета была нарочито скромно, видимо для того, чтобы не привлекать здесь лишнего внимания. Опытный глаз Дебрэ отметил золотой портсигар с бриллиантовой монограммой, который она небрежна вертела в пальцах, и безукоризненный покрой синего костюма. Красота ее холеного лица усугублялась огромными расширенными зрачками наркоманки. Такие глаза бывают обычно у человека, принявшего большую дозу морфия. Именно эти глаза заставили комиссара напрячь память. Где-то он их уже видел.

Дебрэ вспомнил. Это было ночью в особняке Костагенов, когда он искал там спрятанную бомбу. Конечно, это была та женщина, которая прошла мимо него по коридору в тончайшем пеньюаре, оставляя за собой аромат дорогих духов. Его тогда еще поразило странное выражение ее глаз и неуверенная походка.

— Правда, интересно? — прервала Стрелкина его воспоминания. — Рассказывать дальше?

— Да, пожалуйста!

Дебрэ по движению губ пытался определить, о чем разговаривает та пара.

Женщина почувствовала его взгляд, посмотрела на Дебрэ, нахмурилась и что-то сказала своему спутнику. Они поднялись, женщина вынула из сумочки ассигнацию, положила на столик и направилась к выходу. Мужчина последовал за ней.

— Простите! — перебил Дебрэ Стрелкину. — Я вас покину на несколько минут. Мне нужно отдать кое-какие распоряжения Моррансу.

Он подошел к телефону, откуда можно было, оставаясь незамеченным, вести наблюдение за улицей.

Наискось от кабачка стоял красный «понтиак», спортивная модель последнего выпуска. Мужчина в замшевой куртке открыл дверцу, пропустил вперед свою даму, а сам сел за руль.

Дебрэ подождал, пока они отъехали, и записал номер машины. После этого он позвонил в уголовную полицию.

— Инспектор Морранс у телефона!

— Слушай, малыш, — тихо сказал Дебрэ, — узнай-ка быстренько, кому принадлежит «понтиак». Номер я тебе сейчас назову. Записывай!

— Слушаю, комиссар!

Дебрэ продиктовал ему номер машины.

— Куда вам сообщить?

— Я буду через полчаса.

Он вернулся к столику. Стрелкина курила очередную сигарету, жадно рассматривая компанию подвыпивших парней.

— Уголовники? — шепотом спросила она Дебрэ.

— Безусловно! — ответил комиссар. Он хорошо знал этих славных ребят — мясников с Центрального рынка, но нельзя же разочаровывать практикантку.

Ведь он сам ей обещал роскошную коллекцию уголовных типов.

В кабинете на столе его уже ждало донесение Морранса. Красный «понтиак» две недели назад был взят напрокат неким Жаном Пьебефом, проживающим на улице Франсуа, дом 15, по профессии спортивным комментатором. Плата за машину была внесена за месяц вперед.

— Странно! — сказал Дебрэ. — Очень странно!

— Что странно? — поинтересовалась Стрелкина.

— Странно, что после сеанса гипноза мне хочется курить еще больше, а курить противно, — уклончиво ответил комиссар.

Весь воскресный день Дебрэ нервничал. К этому было несколько причин. Его удручала жесткая диета, установленная женой, раздражало непроходящее желание курить. Кроме того, комиссар непрестанно думал о Жане Пьебефе. Какое отношение мог иметь этот вульгарный тип к аристократическому дому Костагенов? Не был ли он замешан в этой глупейшей шутке с бомбой? Но если действительно о бомбе сообщил он, то какими соображениями при этом руководствовался?

Наконец уже поздно вечером, когда мадам Дебрэ включила телевизор, комиссар заявил, что пойдет прогуляться.

Он купил в киоске на углу маленькую пачку табака и с наслаждением закурил. Первая же затяжка его немного успокоила. Попыхивая трубкой, Дебрэ направился к особняку Костагенов.

Ветер по-прежнему гнал тучи, и только временами в их просвете показывался диск луны. Дебрэ выбрал себе наблюдательный пункт в скверике.

Это затененное место делало его невидимым с улицы.

Очевидно, в особняке уже спали. Лишь в одном из окон второго этажа сквозь щель в плотной занавеси виднелся свет, но и тот вскоре погас.

Весь облик старинного здания с облупившимися колоннами почему-то вызывал у Дебрэ тревогу. Он никак не мог отделаться от мысли, что какая-то таинственная угроза нависла над обитателями этого дома…

Когда комиссар вернулся домой, мадам Дебрэ уже спала.

— Где ты был так долго? — спросила она, не открывая глаз.

— Гулял, — буркнул Дебрэ и погасил свет в спальне.

Уснул он сразу, но всю ночь его терзали кошмары, и все они были так или иначе связаны с особняком Костагенов.

На работу Дебрэ явился позже обычного. Едва он открыл дверь, как навстречу ему бросилась взволнованная Стрелкина.

— Ах, комиссар! Я уже вас совсем заждалась! Убит Леон Костаген. Морранс и Дюка уже там, а я решила подождать вас. Вы ведь возьмете меня с собой, правда?

— Да, — сказал Дебрэ.

У подъезда особняка стояло три автомобиля. Двое полицейских с трудом сдерживали любопытных. Несколько поодаль стояла группа репортеров. Видимо, им не разрешали войти.

— На второй этаж, комиссар, — почтительно сказал полицейский.

Дебрэ поднялся по уже знакомой ему мраморной лестнице. За ним, пыхтя от возбуждения, следовала Стрелкина.

В дверях их встретил Морранс.

— Убит во сне ударом ледоруба в висок, — отрапортовал он. — Мы пока ничего не трогали. Видимо, преступник проник через дверь угольного подвала. Есть следы угля на полу. Вышел тем же путем. Шел в носках, ботинки надел уже на улице. Дальше след теряется, собака не берет. Убийство произошло не с целью грабежа: бумажник, в котором крупная сумма, лежит на ночном столике. Сейчас прибудет врач из соседнего округа.

— Почему не Малинда?

Морранс усмехнулся.

— Малинда отколол номер! В субботу уехал с женой в Компьень. Вчера вечером в Сен-Дени у самого комиссариата смял крыло полицейской машине. Когда составляли протокол, обругал инспектора скотиной и отказался предъявить документы. Они его задержали до утра. Сегодня позвонили, и я подтвердил, что он наш сотрудник. Обещали отпустить.

— Ладно!

Дебрэ подошел к кровати. Фотограф делал снимки. Убитый лежал на боку. На вид ему было лет 35. Несмотря на раздробленный висок, у него было безмятежное выражение лица, какое бывает у человека, убитого во сне.

— Все, комиссар! — сказал фотограф. — Двенадцать снимков.

— Хорошо.

Дебрэ приподнял одеяло. Убитый был совершенна гол. Тренированное, загорелое тело спортсмена, все мышцы расслаблены. Смерть наступила мгновенно, даже не проснулся.

— Так… — Дебрэ вновь накинул на него одеяло. — Кто обнаружил труп?

— Огюстен, дворецкий.

— Когда?

— В девять часов утра. Он всегда в это время приносит кофе.

— Кто сообщил в полицию?

— Он же.

— Когда?

— В пять минут десятого.

— Удар был нанесен этой штукой?

— Совершенно верно! Мы ее пока не трогали, могут быть отпечатки пальцев.

— Едва ли. Человек, идущий на преступление, сняв ботинки, редко забывает надеть перчатки. Все же проверить нужно.

Дюка опрыскал орудие убийства фиксатором и поднял, держа за лезвие рукой, обернутой платком.

— А ну, покажи-ка. — Дебрэ подошел поближе и взглянул на серебряную табличку, украшавшую рукоятку. — Что это такое?

— Серебряный ледоруб, — ответил Дюка. — Высшая награда ассоциации альпинистов. Преподнесена убитому два года назад.

— Позови Огюстена, — обратился Дебрэ к Моррансу.

Дебрэ помнил Огюстена еще с той ночи. Это он сопровождал комиссара по особняку. Сейчас у дворецкого был совсем перепуганный вид. Дебрэ предложил ему сесть. Дюка, Морранс и Стрелкина отошли к окну.

— Когда вы поступили в этот дом? — задал вопрос Дебрэ.

— Пятнадцать лет назад. Тогда еще были живы старые господа, а месье Леон и месье Пьер учились.

— Кто такой месье Пьер?

— Брат… покойного… месье Леона. — Дворецкий взглянул на кровать и снова опустил глаза.

— Месье Пьер живет тут?

— Да.

— Кто еще живет в доме?

— Мадам. Жена… месье Леона.

— Кто еще?

— Камилла, горничная мадам Костаген.

— А остальная прислуга?

— Шофер, кухарка и еще одна горничная, но они приходящие.

— У кого из прислуги есть ключи от входных дверей?

— Только у меня и у Камиллы.

— Кто запирает двери на ночь?

— Я.

— Сколько дверей?

— Три.

— А дверь от угольного подвала?

— Она никогда не запиралась.

— Почему?

— Попасть из подвала в дом посторонний человек не может, пройти можно только через потайной ход.

— Это тот ход, который вы мне показывали, когда я искал бомбу?

— Тот самый.

— В котором часу месье Леон вчера вернулся домой?

— Он вчера вообще не выходил из дому.

— А месье Пьер?

— Тоже.

— Когда вы заперли двери?

— В десять часов.

— Мадам Костаген тоже была дома?

— Нет. Она вернулась около одиннадцати.

— Она сама открыла дверь?

— Ключ был вставлен изнутри, и она позвонила. Я ей открыл.

— Когда вы легли спать?

— Сразу после этого.

— Ночью вы ничего не слышали?

— Нет.

— Где расположена ваша комната?

— В первом этаже.

— А комната Камиллы?

— Рядом с моей.

— Во сколько вы сегодня встали?

— В восемь часов. В это время обычно приходит прислуга.

— Через какую дверь они входят?

— Ту, которая ведет со двора.

— Она была утром заперта?

— Да.

— А остальные двери?

— Тоже.

— Прислуге известно о существовании потайного хода из угольного подвала?

— Нет, неизвестно.

— Итак, вы впустили прислугу. Что вы делали дальше?

— Сварил месье Леону кофе.

— Почему не кухарка?

— Я всегда это делаю сам.

— Когда вы отнесли кофе наверх?

— В девять часов. В это время я обычно бужу месье Леона. Я постучал в дверь, он не ответил. Тогда я вошел и увидел…

Дворецкий вытащил из кармана платок и приложил к глазам.

Дебрэ подождал, пока он немного успокоится, и задал новый вопрос:

— Что вы сделали после того, как увидели труп?

— Побежал сообщить мадам Костаген.

— Где находится ее комната?

— Рядом.

— Эта дверь ведет к ней?

— Да.

— Значит, вы не побежали, а просто вошли через эту дверь?

— Нет, эта дверь всегда заперта.

— Вот как? И давно?

— Больше года.

— Как реагировала мадам Костаген на смерть мужа?

— Она… Мне не сразу удалось ее разбудить… Она часто принимает снотворное и… Я решил, что лучше сразу сообщу в полицию, а потом уже…

— Месье Леон всегда спал без пижамы?

— Да, с детства.

— Вам знакома эта вещь? — Дебрэ указал на ледоруб.

— Да, это приз, который получил месье Леон.

— Где он обычно находился?

— Кто?

— Этот приз.

— Вон там, над каминной полкой.

Дебрэ подошел к камину, на котором красовалось несколько кубков. Все они, как явствовало из выгравированных надписей, были получены Леоном Костагеном за различные спортивные достижения.

В это время в комнату вошел маленький толстый человек с чемоданчиком в руке:

— Комиссар Дебрэ? Доктор Жаневье. Дело в том, что меня просили заменить доктора Малинду.

— Пожалуйста, вот труп.

Доктор Жаневье занялся покойником.

— Вот что, мальчики, — обратился Дебрэ к инспекторам, — допросите приходящую прислугу. Остальными я займусь сам. А вы, Огюстен, свободны.

— Мне можно остаться с вами? — спросила Стрелкина.

— Ну что ж, оставайтесь.

Тем временем врач закончил осмотр и вытер руки бумажной салфеткой, извлеченной из чемоданчика.

— Когда наступила смерть? — спросил Дебрэ.

— Десять — двенадцать часов назад. Точнее это можно будет сказать после вскрытия.

Дебрэ взглянул на часы. Было десять часов тридцать минут утра. Итак, убийство произошло вчера вечером.

Дебрэ пришлось дважды постучать, прежде чем за дверью комнаты мадам Костаген раздался слабый голос, приглашавший войти.

Да, это была она, все в том же пеньюаре. Она полулежала в глубоком кресле.

— Комиссар Дебрэ, мадам. — Он показал свой жетон. — А это моя помощница, мадам… э-э-э… Зоя.

Стрелкина поклонилась.

Хозяйка поморщилась и небрежным жестом предложила им сесть.

— Я буду вынужден задать вам несколько вопросов.

Она даже не удостоила его ответом. Только пожала плечами.

— Мое присутствие не помешает? — неожиданно раздался голос.

Дебрэ оглянулся и невольно вздрогнул. В старинном вольтеровском кресле у камина сидел убитый Леон Костаген. Ошибки быть не могло. Это было то же волевое лицо с чеканным профилем и густыми каштановыми волосами, спадавшими на лоб.

Двойник убитого с трудом поднялся, и тут Дебрэ увидел, что голова покоится на туловище горбатого карлика.

— Месье Пьер?

— Совершенно верно, комиссар. — В его голосе звучала горькая насмешка. — Пьер Костаген, брат Леона.

— Я бы предпочел поговорить с вами отдельно, — сказал Дебрэ, — а пока…

— Понимаю. Извините, Луиза, но мне придется на время вас покинуть…

Дебрэ вновь почудилась в его голосе насмешка. Он подождал, пока за Пьером закрылась дверь, и обратился к Луизе:

— Я понимаю, мадам, ваше горе, но в интересах следствия…

— Нельзя ли обойтись без вступления?

— Как вам будет угодно.

Дебрэ поглядел на туалетный столик, где среди многочисленных баночек и флаконов лежал медицинский шприц.

— Итак, первый вопрос: с какого времени вы прибегаете к наркотикам?

Луиза встала и убрала шприц в ящик.

— Это вас не касается, комиссар, и к следствию не имеет никакого отношения.

— Допустим, — согласился Дебрэ. — Сейчас я не буду настаивать на ответе. Тогда другой вопрос: когда вы вчера вернулись домой?

Она снова пожала плечами.

— Точно не помню. Кажется, около десяти.

— Вы виделись с мужем вчера вечером?

— Нет.

— Прошли сразу к себе в комнату?

— Да.

— И легли спать?

— Да.

— Вы крепко спите?

— Да.

— Морфий?

— Снотворное.

Луиза, не вставая, взяла со столика коробку с люминалом и швырнула на колени Дебрэ.

— Значит, вы ночью ничего не слышали?

— Нет.

— Где вы провели вечер?

— Это вас не касается.

— И все же?..

— Ужинала в ресторане.

— С кем?

— Не имеет значения. Ну, хотя бы с любовником.

— На чем вы приехали домой?

— На такси.

— А почему вас не подвез на своем «понтиаке» Жан Пьебеф?

Луиза побледнела и закусила губу.

— Ах, вы и это знаете?! Что ж, ничего другого от полицейской ищейки ждать не приходится! Так вот, комиссар, больше ни на один ваш вопрос я отвечать не стану. Прошу оставить меня в покое.

— И все же я вынужден вам задать еще один вопрос: кто ведет денежные дела вашей семьи?

— Метр Севаль. Все?

— Пока все, мадам. — Дебрэ встал, вежливо поклонился, пропустил вперед Стрелкину и осторожно прикрыл за собой дверь.

— Теперь вы приметесь за Пьера? — спросила Стрелкина.

— Пожалуй, это преждевременно. Сейчас меня больше интересует Камилла, горничная мадам Костаген.

Трудно было предположить, что такая женщина, как Луиза Костаген, выберет себе в горничные древнюю старуху, к тому же весьма неопрятного вида.

Маленькие злобные глаза Камиллы поочередно буравили Дебрэ и Стрелкину.

— Что вам от меня нужно?

— Каковы ваши обязанности в этом доме?

— Прибираю в комнате госпожи.

— И, надеюсь, пользуетесь ее полным доверием?

Старуха фыркнула.

— Доверием?! А как вы думаете, если я живу в этом доме уже тридцать пять лет? Нет уж, комиссар, спросите что-нибудь поумнее.

— Итак, вы живете тут тридцать пять лет. Значит, вы поступили еще до рождения нынешних хозяев?

— Я была кормилицей Пьера и Леона.

— Они близнецы?

— Близнецы.

— А когда же Пьер получил увечье?

— Пяти месяцев от роду.

— При каких обстоятельствах?

Камилла извлекла из кармана передника клетчатый платок и громко высморкалась.

— Много знать хотите, комиссар.

— Вы обязаны отвечать на мои вопросы.

— Ишь какой! Молоды вы меня стращать!

Дебрэ усмехнулся. До чего же относительны наши понятия о возрасте. Вот этой старухе он, шестидесятипятилетний полицейский, кажется юнцом. Впрочем, обстоятельства увечья были ему ясны. Судя по всему, невольной виновницей была сама Камилла. Пятимесячному ребенку выскользнуть из рук кормилицы не так уж сложно. Естественно, что она не хочет об этом говорить. И так, видимо, постоянные укоры совести не дают ей покоя.

— Хорошо, — примирительно сказал Дебрэ, — не будем ворошить старое.

— Вот так-то лучше.

— Какие были отношения между братьями? Они никогда не ссорились?

— Ссорились?! Вот уж дурацкий вопрос! Да они души не чаяли друг в друге, Пьер и Леон! Всю жизнь, с самого рождения.

— Так… — Дебрэ машинально вынул из кармана трубку.

— А у нас тут не курят! — раздраженно сказала Камилла. — Если невтерпеж, выйдите во двор.

Дебрэ повертел трубку в руках и спрятал в карман.

— Вы не замечали, чтобы между мадам Костаген и мужем были какие-нибудь ссоры?

— Я в чужие дела нос не сую.

— Принимала ли мадам Костаген здесь, в доме, своих знакомых?

— Нет.

— А сама часто уезжала?

— Когда надо, тогда и уезжала.

— Каждый день?

— Не знаю.

— Когда вы вчера легли спать?

— Вечером, а когда точно — не помню.

— Вы крепко спите?

— Как когда.

— Сегодня ночью вы ничего не слышали?

— Слышала.

— Что именно?

— Как храпит Огюстен. Эта старая перечница…

— Ладно. — Дебрэ встал. — Я вижу, вы преданная горничная. Ну что ж, может, нам еще придется побеседовать.

— Из этой старухи много не вытянешь, — сказала Стрелкина, когда они снова поднялись на второй этаж.

— Ошибаетесь, — буркнул Дебрэ. — Я считаю, что она нам сообщила очень важные подробности.

— Какие?

Дебрэ не ответил.

Труп уже увезли на вскрытие. В комнате убитого был один Морранс.

— Ну как? — спросил Дебрэ.

— Вся приходящая прислуга допрошена. Видимо, у всех есть достаточно убедительное алиби. Сейчас Дюка все это проверяет.

— Отлично! Мы едем в полицию.

— Как?! Разве вы не будете допрашивать Пьера Костагена? — удивилась Стрелкина.

— Вызвать такси? — спросил Морранс.

Дебрэ поморщился. Он очень редко пользовался казенной машиной, только в исключительных случаях, когда за рулем сидел кто-нибудь из инспекторов. Сам он так и не научился управлять автомобилем. Что же касается расходов на такси, то каждый из нас с приближением пенсионного возраста становится немного скуповатым, не правда ли? Поэтому привыкший к причудам шефа Морранс не удивился, когда комиссар раздраженно заявил, что поедут они в автобусе.

Однако сегодня судьба уготовила им другой вид транспорта. Они прошли под моросящим дождиком с полквартала, когда Дебрэ заметил на углу съежившуюся фигурку Пьера Костагена. Горбун кого-то поджидал и явно нервничал. Он поминутно поглядывал на часы, раздраженно топая ногой.

Дебрэ молча увлек своих спутников в ближайший подъезд.

— Что-нибудь случилось, комиссар? — спросил Морранс.

— Нет, но, вероятно, сейчас случится.

Вскоре в конце улицы показался красный «понтиак», идущий на большой скорости. Он поравнялся с Пьером Костагеном и резко остановился. Человек за рулем опустил стекло. Пьер бросился к машине.

— Пойдем! — сказал Дебрэ.

Пьер был настолько поглощен разговором с человеком за рулем, что вздрогнул, когда Дебрэ сказал:

— Отвратительная погода для прогулок, мосье Костаген, не так ли?

Пьер состроил гримасу, многозначительно взглянул на водителя «понтиака» и, не говоря ни слова, направился к дому.

Дебрэ открыл дверцу машины.

— Месье Жан Пьебеф, если не ошибаюсь?

— К вашим услугам.

— Садись-ка за руль, — обратился Дебрэ к Моррансу, — а мы сядем сзади.

— Что это за шутки?! — спросил огорошенный Пьебеф.

Дебрэ показал ему свой полицейский жетон.

— Вы арестованы!

— За что?!

— Вот об этом мы с вами поговорим в полиции.

— Проведи его в арестантскую, малыш, и хорошенько обыщи машину, а я пока займусь другими делами.

Дебрэ поднялся в кабинет, повесил промокшее пальто на гвоздь и закурил.

Стрелкина уселась за свой столик. Она с каким-то благоговейным трепетом уставилась на комиссара, окутанного клубами дыма. Наконец-то начался настоящий детектив в духе Сименона. Прошло минут десять, прежде чем она решилась обратиться к комиссару:

— Вы подозреваете этого Пьебефа в убийстве?

Дебрэ поморщился. Он терпеть не мог, когда кто- нибудь прерывал ход его мыслей.

— Как вы сказали? — переспросил он. — Подозреваю в убийстве?

— Да.

— В убийстве Леона Костагена?

— Конечно, кого же еще?

— Вот уж чепуха! Никакого отношения к убийству Леона Костагена он не имеет. Это же абсолютно ясно!

— Но почему?

— Человек, проникший в чужой дом, чтобы совершить убийство, всегда приносит оружие с собой, а не пользуется для этой цели первым попавшимся предметом, взятым в комнате убитого.

— Зачем же вы тогда арестовали Пьебефа?

— Для получения дополнительных данных.

Дебрэ взял телефонный справочник и начал листать, показывая этим, что урок основ криминалистики на сегодня закончен.

В кабинет вошел Морранс. Дебрэ поднял голову.

— Ну что, малыш?

— Парень, видно, напуган, но держится вызывающе. Говорит, что будет жаловаться на незаконный арест. А вот что я нашел в машине под сиденьем.

Морранс протянул комиссару футляр из крокодиловой кожи.

— Так… — Дебрэ осмотрел содержимое футляра и спрятал его в стол. — Еще какие новости?

— Лаборатория не нашла отпечатков пальцев на ледорубе. Очевидно, преступник действовал в перчатках.

— Разумеется. Что показало вскрытие?

— Убийство произошло между десятью и одиннадцатью часами вечера. В желудке убитого обнаружено большое количество коньяка.

— Вот как? — Дебрэ задумался. — Насколько я помню, в комнате не было ничего похожего на спиртное.

— Совершенно верно, комиссар.

— Где сейчас труп?

— Выдан родственникам для погребения.

— Ладно, можешь пока идти.

— Вы будете допрашивать Пьебефа?

— Потом. В свое время.

Несколько минут Дебрэ молча глядел на Стрелкину, что-то обдумывая. Потом придвинул к себе телефон внутренней связи.

— Доктора Малинду!

— Слушаю! — раздался в трубке низкий баритон.

— Говорит Дебрэ. Зайдите ко мне, пожалуйста!

Доктору Малинде было сорок лет. Он обладал веселым характером, незаурядной внешностью и непререкаемо-авторитетным тоном. Как известно, все это привлекает женщин. Недаром мадам Дебрэ считала его непогрешимым авторитетом в области медицины. Да и не только медицины. Все суждения молодого врача всегда отличались ясностью и оптимизмом. Он вошел в кабинет Дебрэ с несколько смущенной улыбкой.

— Добрый день, комиссар! Прошу извинить меня за эту глупейшую историю. Вы же знаете лучше меня этих полицейских чиновников. Должен сознаться, что нам с женой пришлось провести ночь в не очень комфортабельных условиях. И все из-за какого-то помятого крыла полицейской машины. Вы знаете, я редко теряю самообладание, но этот идиот инспектор совершенно вывел меня из себя. Впрочем, нет худа без добра. По правде сказать, я даже рад, что не принимал участия в вашем деле.

— Почему?

Малинда замялся.

— Длинная история. В общем, моя жена… ведь она дальняя родственница Костагенов. После замужества она с ними не встречалась, и, право, мое появление в их доме при подобной ситуации…

— Понимаю, — сказал Дебрэ. — Я вас хочу просить о другом. — Он вынул из стола крокодиловый футляр. — Не могли бы вы определить содержимое этих ампул?

— Попробую. — Малинда внимательно осмотрел футляр снаружи и изнутри. — Это тоже связано с убийством Леона?

— Полагаю, что связано. Видимо, эти ампулы должны были быть переданы кому-то из Костагенов.

— Отлично! Я к вам зайду, как только что-нибудь выяснится.

Дебрэ снова взял телефонный справочник. Нашел номер метра Севаля, попросил телефонистку соединить его с ним.

Долгое время на звонки никто не отвечал. Потом недовольный голос буркнул в трубку:

— Ну, что там такое?

— Говорит комиссар уголовной полиции Дебрэ.

— Кто вам нужен?

— Метр Севаль.

— Это я. Говорите, в чем дело.

— Вам известно об убийстве Леона Костагена?

— Об этом знает весь Париж. Во всяком случае, всякий, кто читает газеты.

— Покойный был вашим клиентом?

— Да.

— Вы могли бы сообщить мне размер его состояния?

— Нет.

— Почему?

— Подобные сведения даются только по решению судебных органов. Вам это должно быть известно, комиссар.

— Я не прошу называть мне точную сумму.

— Тогда что же?

— Скажите только, велико ли это состояние?

— В этом можете не сомневаться.

— Кто его наследует?

— По брачному договору — жена.

— А брат?

— Вы имеете в виду месье Пьера?

— Да.

— Он не является наследником. Состояние родителей по завещанию было разделено между двумя братьями.

— А в случае смерти Луизы Костаген кто должен наследовать ее капитал?

— Не знаю. Такие вещи решаются судом.

— Если нет завещания?

— Совершенно верно.

— Благодарю вас, метр Севаль! — Дебрэ положил трубку.

— Попросите, пожалуйста, Дюка зайти ко мне, — обратился он к Стрелкиной.

Доклад Дюка не внес ничего нового. Вся приходящая прислуга имела тщательно проверенное алиби.

— Что вы думаете делать дальше, комиссар? — спросила Стрелкина.

— Съесть пару сандвичей и выпить чашку кофе.

— Я с удовольствием составлю вам компанию.

Дебрэ про себя чертыхнулся и галантно подал ей пальто.

Дебрэ уже давно достиг того возраста, когда после каждой еды клонит в сон. Инспекторы это хорошо знали и обычно давали комиссару подремать часок в кресле. Однако в присутствии практикантки ему приходилось хитрить. Вот и сейчас он, прикрыв глаза, изображал глубокое раздумье. Разбудил его доктор Малинда, похлопав по плечу.

У разбуженного человека всегда глуповатый вид, совсем не такой, какой пристал прославленному криминалисту, но и врач и практикантка проявили достаточно такта, прикинувшись, что ничего не замечают.

— Простите, что прервал ваши размышления, — сказал Малинда. — Анализ закончен. В ампулах морфий — доза, которую обычно употребляют закоренелые наркоманы. Боюсь, комиссар, что этот футляр предназначался Луизе. Не знаю, известно ли вам, что она…

— Известно, — прервал его Дебрэ. Он взял футляр и спрятал в стол.

Чувствовал он себя очень неловко. Было двадцать минут пятого, — значит, проспал он не менее двух часов. — Мне это известно, — повторил Дебрэ, закуривая потухшую трубку. — Поэтому я и попросил вас…

— Комиссар!! — В голосе Малинды было столько укоризны, что Дебрэ вздрогнул. — А наш уговор?! Поймите, что для вашей язвы табак — сущий яд. Нет, видно, мне все же придется прибегнуть к помощи мадам Дебрэ.

— Не надо. — Комиссар спрятал трубку в стол. — Не надо зря волновать мадам Дебрэ. Лучше уж давайте еще один сеанс внушения.

— Никакие сеансы не помогут, если вы сами не будете бороться с этой привычкой. Тем более что завтра утром я уезжаю в отпуск и присматривать за вами будет некому. Нет, нет, мой долг…

— Ну пожалуйста! — Дебрэ умоляюще взглянул на врача. — Я ведь обещаю…

— Что с вами поделаешь! — вздохнул Малинда. — Пойдемте!

Из кабинета Малинды Дебрэ вернулся совсем в скверном настроении. Он втянул ноздрями воздух и демонстративно открыл форточку. Смущенная Стрелкина затушила сигарету.

— Приведи-ка этого парня, Морранс! — крикнул Дебрэ, приоткрыв дверь в комнату инспекторов.

У Жана Пьебефа вид был одновременно наглый и испуганный.

— Я жду объяснений, комиссар!

— Объяснений?! — Дебрэ улыбнулся, что обычно не предвещало для арестованных ничего хорошего. — Объяснений, говоришь?

— Да, — уже менее уверенным тоном произнес Пьебеф.

— Ладно. Так вот, я расследую убийство мужа вашей любовницы.

— Которой? — простодушно спросил Пьебеф.

Стрелкина рассмеялась.

— Луизы Костаген. — Дебрэ неодобрительно взглянул на практикантку. — Леона Костагена, мужа Луизы. Вам что-нибудь говорит это имя?

— Разве муж Луизы убит?

— Да, вчера вечером.

— Очень жаль, — задумчиво произнес Пьебеф. — Бедняжка, вероятно, очень расстроена? Мне кажется, что она любила своего мужа.

— Возможно. Но это не помещало ей стать вашей любовницей.

Пьебеф ухмыльнулся и достал портсигар.

— Разрешите?

— Не разрешаю. — Дебрэ и впрямь теперь чувствовал отвращение к табачному дыму. — Когда Луиза стала вашей любовницей?

— Да что вы, комиссар! Никогда она моей любовницей не была. Сказать по правде, такая женщина вообще не в моем вкусе. Слишком тонка, на мой взгляд. — Он поглядел на Стрелкину и подмигнул ей. — Я люблю, чтобы были такие формы, как у мадам.

Дебрэ нахмурился.

— Послушайте, Пьебеф. Я вам уже сказал, что речь идет об убийстве. Мне нужны честные показания, В этом случае я готов не обращать внимания на некоторые обстоятельства, которыми обычно полиция не пренебрегает. В частности, обещаю не спрашивать, откуда под сиденьем вашей машины появилась эта штука. — Дебрэ извлек из стола крокодиловый футляр. — Итак, выбирайте: либо полная откровенность, либо адреса, где вы приобретаете наркотики.

Пьебеф побледнел. От его прежней самоуверенности не осталось и следа.

— Ну что ж, комиссар, давайте говорить откровенно.

— Сколько времени вы знакомы с Луизой Костаген?

— Два года.

— Она была вашей любовницей?

— Я же сказал, что не была, можете мне верить.

— Вы ее снабжали морфием?

— Как вам сказать?.. Ну, снабжал.

— Когда вы ее видели в последний раз?

— В субботу.

— Где?

— В кабачке «Голова вепря».

— Она вам назначила свидание?

— Да.

— Вы ей привезли морфий?

— Нет.

— Почему?

— У меня его не было. Не достал.

— Вы условились встретиться в другой раз?

— Нет, она сказала, что больше ей морфий не нужен.

— Она объяснила, почему не нужен?

— Решила бросить.

— Чем было вызвано это решение?

— Не знаю, она мне не сказала.

— Вы ее отвезли домой?

— Да.

— В воскресенье вы с ней виделись?

— Нет.

— Где вы были в воскресенье вечером?

— В котором часу?

— Между десятью и одиннадцатью.

— В радиостудии. Вел передачу, спортивный обзор за неделю.

— Когда началась передача?

— Ровно в десять.

— Когда окончилась?

— Около одиннадцати.

— Что вы делали потом?

— Ждал конца передач.

— Зачем?

— Ну, пока освободится моя подружка, дикторша.

— Как ее фамилия?

— Мишу. Эмма Мишу.

— Вы ночевали у нее?

— Да.

— В котором часу вернулись домой?

— Около девяти утра. Эмма в восемь ушла на работу.

— Когда вам позвонил Пьер Костаген?

— Вскоре.

— Что он вам сказал?

— Он сказал, что Луиза очень расстроена и что…

— Ей нужен морфий?

— Да.

— И назначил вам свидание на углу?

— Да.

— Вы с ним раньше встречались?

— Нет.

— Откуда он узнал ваш телефон и то, что вы снабжаете Луизу морфием?

— Не знаю. Может быть, ему сказала Луиза.

Дебрэ откинулся на спинку кресла.

— Вероятно, вы не врете, Пьебеф. Впрочем, все ваши показания мы проверим. Остается выяснить одно: в субботу вечером у вас не было морфия, а в понедельник утром оказался. Где вы его взяли?

— Комиссар! — Пьебеф развел руками. — Вы же обещали! Вот и верь после этого…

— Хорошо. — Дебрэ встал. — Я всегда держу слово, но предупреждаю, если вы еще раз попадетесь…

— Я тоже держу слово. Верьте мне, что с этим покончено навсегда. Я ведь хотел только помочь этой даме.

Дебрэ усмехнулся.

— Будем надеяться, Пьебеф, что это так.

— Я могу быть свободным?

— Не раньше вечера. Нам еще нужно проверить ваше алиби в деле об убийстве.

— Мерзкий тип! — воскликнула Стрелкина, когда Морранс увел арестованного.

— Еще не самый мерзкий во всей этой истории, — задумчиво сказал Дебрэ.

Он надел пальто и сунул во внутренний карман пиджака футляр с морфием.

— Вы уезжаете? — спросила Стрелкина.

— Да. Сейчас самое время допросить Пьера Костагена. Только я думаю, что мне это лучше сделать без вас. А вы пока попросите Морранса проверить на радио все, что касается алиби Пьебефа.

Дебрэ пришлось долго звонить, пока не приоткрылась окованная медью дубовая дверь и старческий голос спросил:

— Кто там?

— Полиция.

— Ах, это вы, комиссар! Сейчас, минутку, я сниму цепочку.

Дверь снова прикрылась. Раздался звук снимаемой цепи, а затем в проеме возникла сгорбленная фигура Огюстена.

— Извините, комиссар, но я теперь закрываю на все запоры, тем более что, кроме меня, в доме никого нет.

— Где же ваши хозяева?

— Уехали в Понтуаз, в свое поместье. Там ведь семейный склеп Костагенов. Мадам пожелала, чтобы месье Леона перевезли туда.

— Когда будут похороны?

— Завтра.

— И мадам с месье Пьером вернутся в Париж?

— Да, завтра к вечеру.

Дебрэ задумался. Ему очень не хотелось откладывать допрос Пьера Костагена. Кто знает, что может произойти за сутки? Полицейский, ведущий расследование, всегда выбирает наиболее подходящий психологический момент для допроса. В этом главное его преимущество. Кроме того, Дебрэ интересовали кое-какие подробности, от которых зависел весь дальнейший ход следствия.

Впрочем, это можно было выяснить и в отсутствие хозяев.

— Мне нужно еще раз осмотреть комнату убитого.

— Пожалуйста, комиссар. — Дворецкий посторонился, давая Дебрэ пройти.

В спальне Леона Костагена все оставалось нетронутым. Даже подушка с засохшей кровью хранила след головы убитого.

— Ваш инспектор велел тут ничего не убирать, — пояснил дворецкий.

«Молодчина Морранс! — подумал Дебрэ. — Из этого мальчика со временем выйдет толковый криминалист».

— Хорошо. — Дебрэ сел в кресло у стола. — Я произведу осмотр. Когда вы понадобитесь, я вас вызову.

— Как вам угодно. Вот звонок.

Еще некоторое время после ухода дворецкого Дебрэ сидел в кресле, собираясь с мыслями. Итак, первая деталь: в желудке убитого обнаружен алкоголь. Судя по тому, что в крови его было совсем немного, Леон пил незадолго до смерти. Должны же быть где-то бутылка и стакан. Ну хотя бы бутылка, если предположить, что он пил прямо из горлышка.

Дебрэ тщательно простучал стены в поисках замаскированного бара, но ничего не обнаружил. Исследование камина тоже не дало результатов.

Видимо, Леон пил не у себя в комнате. Но тогда спрашивается — где? Из дома в этот день он не выходил. Следовательно, есть три варианта: либо в столовой или библиотеке, либо у брата, либо у жены. Первый вариант легко поддается проверке, нужно только допросить Огюстена. Но странно было бы, если бы спортсмен, уделяющий столько внимания тренировкам, стал ни с того ни с сего глушить коньяк стаканами. Значит, к этому были какие-то причины.

Может быть, сильное волнение, вызванное разговором с братом или женой.

Однако, если верить Луизе, она вечером не виделась с мужем. Гм… если верить.

Дебрэ подошел к запертой двери, ведущей в спальню мадам Костаген.

Человеку, проработавшему сорок лет в полиции, не так уж трудно открыть простой дверной замок.

Ничего спиртного в комнате Луизы не оказалось. Впрочем, бутылку могли уже убрать. Дебрэ открыл ящик туалетного столика, куда Луиза утром спрятала шприц. Он все еще находился там, а рядом — точно такой же футляр из крокодиловой кожи, какой Пьебеф собирался передать Пьеру Костагену. Дебрэ сличил содержимое обоих футляров. Сомнений быть не могло, ампулы того же размера, только в футляре Луизы оставалась всего одна, тогда как тот, что был изъят у Пьебефа, содержал двенадцать штук.

Дебрэ положил футляр Луизы на место, вернулся в комнату Леона и снова запер дверь.

«Ну что ж, — подумал Дебрэ, — приступим к проверке следующих вариантов».

— Вот что, Огюстен, — сказал он, когда явился вызванный звонком дворецкий, — где у вас в доме бар?

— Один в библиотеке, другой в столовой.

— Мне нужно их осмотреть.

— Пожалуйста, комиссар.

Содержимому обоих баров мог бы позавидовать самый тонкий ценитель спиртного, однако, к удивлению Дебрэ, ни одна бутылка не была откупорена.

— У вас что, никто не пьет?

Огюстен пожал плечами.

— Месье Леон не пил, мадам тоже, а гостей у нас не бывает.

— Вот как? Ну, а месье Пьер?

— У месье Пьера свой бар.

У Дебрэ непроизвольно напряглись все мышцы. Это с ним бывало всегда, когда наконец появлялся верный след.

— Проведите меня в комнату месье Пьера, — сказал он тоном, не допускающим возражений.

Долгая практика научила Дебрэ с первого взгляда определять по виду комнаты характер ее владельца. Но тут он остановился в недоумении. Вся обстановка напоминала скорее будуар кокотки, чем жилище холостяка. Старинная двуспальная кровать в глубоком алькове, освещаемом причудливым светильником, множество зеркал, туалетный столик, уставленный всевозможными косметическими принадлежностями, небрежно брошенный на спинку кресла японский халат, потолок, расписанный картинами фривольного содержания, — все это совершенно не гармонировало с обликом жалкого горбуна, каким оставался Пьер в памяти комиссара.

— Вот бар, — сказал Огюстен, — только, мне кажется, он всегда заперт.

Дебрэ подошел к небольшому шкафу черного дерева, украшенному фигурками из слоновой кости. Он поколдовал над дверцей, и она распахнулась.

Среди множества початых бутылок там была опорожненная бутылка старого коньяка и два стакана, из которых, судя по всему, недавно пили.

Дебрэ хотел было уже захлопнуть дверцу, но его пальцы нащупали на ее внутренней стороне странный выступ. Он нажал на него пальцем.

Тонкая стенка опустилась вниз, открыв фотографию обнаженной Луизы Костаген.

Человеку, расследующему преступление, часто приходится искать внутреннюю связь между фактами, казалось бы, внешне несопоставимыми. Дебрэ в таких случаях любил сгруппировать данные, в которых в первую очередь нужно было исключить противоречия. Вот и теперь, взяв лист бумаги, он нанес на него все, что подлежало анализу:

Криминалистические данные

1. Предупреждение по телефону о готовящемся покушении.

2. Убийца проникает через угольный подвал.

3. Убийце известен потайной ход.

4. Убийца пользуется ледорубом, взятым в комнате Леона, а не приносит с собой оружие.

5. Подтверждение алиби Пьебефа.

6. Подтверждение алиби приходящей прислуги.

7. Убийца не взял бумажник Леона.

8. Подтверждено лабораторией, что отпечатки пальцев на одном из стаканов в баре Пьера принадлежат Леону.

Данные о семье Костагенов

1. Запертая дверь между спальнями супругов (в течение года).

2. Пьебеф снабжает Луизу морфием.

3. Луиза принимает решение не пользоваться больше услугами Пьебефа.

4. Пьер заказывает Пьебефу морфий для Луизы.

5. Пьебеф считает, что Луиза любила мужа.

6. Фотография Луизы у Пьера.

7. Камилла утверждает, что братья были очень дружны.

8. Леон перед смертью пьет коньяк с Пьером.

9. Пьер не наследует состояние Леона.

10. Луиза берет себе в горничные Камиллу, виновницу увечья Пьера.

11. Пьер очень заботится о своей внешности (косметика).

Любой полицейский инспектор сосредоточил бы свое внимание на левой колонке, где содержалось все, что непосредственно относится к убийству.

Однако Дебрэ больше привлекала правая. Там были свои психологические противоречия, а комиссара в первую очередь интересовала загадочная жизнь обитателей старинного особняка. В их отношениях чувствовалась какая-то скрытая трагедия, которая, быть может, и служила ключом к разгадке преступления.

Более двух часов под восхищенным взглядом Стрелкиной он изучал обе колонки. Затем сунул исписанный лист в карман и молча надел пальто.

— Вы уезжаете домой? — спросила практикантка.

— Да, — буркнул Дебрэ и направился к двери. На набережной он остановил проезжавшее такси. Забившись в угол машины, он попытался представить себе загадочные взаимоотношения этих трех людей. Красавец Леон, спортсмен и наверняка кумир многих женщин, наркоманка Луиза, жалкий калека Пьер. Вот они собираются на обед в столовой, обставленной старинной дубовой мебелью. О чем они разговаривают за обедом? И разговаривают ли вообще? Может быть, просто молча отбывают эту тягостную обязанность, пока им прислуживает Огюстен, такой же древний, как и весь особняк, а потом расходятся по своим комнатам?

Как проводят вечер? В доме нет ни радио, ни телевизора. У книг в библиотеке такой вид, будто ими давно никто не пользуется. Луиза часто уезжает к каким-то знакомым, Леон — в спортивный клуб. Остается один Пьер наедине со своим баром и потайным ящиком с фотографией нагой Луизы. Кстати, как она к нему попала? Подобные сувениры дарят только любовнику, но невозможно предположить, чтобы такая женщина…

— Приехали, комиссар!

Дебрэ поморщился. Очень трудно работать, когда каждый таксист знает тебя в лицо.

В девять часов вечера Дебрэ занял наблюдательный пункт в сквере напротив особняка Костагенов.

Ждать ему пришлось недолго. Вскоре к дому подъехал черный «панхард», из которого вышли Пьер и Луиза в сопровождении Камиллы. Они вошли в дом, а шофер отвел машину в гараж.

В особняке осветилось несколько окон, но тут же плотные шторы скрыли от Дебрэ все, что за ними происходит.

Моросил дождь, но Дебрэ не покидал поста, пытаясь разгадать, что творится сейчас в доме. Подсознательно он чувствовал тревогу. Ему казалось, что смерть еще не собрала там всей жатвы…

Вернулся домой он мокрый и продрогший.

Мадам Дебрэ уже спала.

Дебрэ скинул с себя промокшую одежду, налил ванну и с наслаждением погрузился в горячую воду.

Перед тем как лечь в постель, комиссар долго разглядывал лист с данными следствия. Последняя запись, которую он там сделал, прежде чем потушить свет, гласила:

Оформить ордер на арест Пьера Костагена!

…Мадам Дебрэ недаром была женой комиссара уголовной полиции. Встав утром, чтобы приготовить диетический завтрак мужу, она быстро оценила ситуацию вчерашнего вечера. Грязное белье на полу в ванной и нетронутый ужин свидетельствовали о тяжелом дне, который выпал на долю комиссара. Поэтому она решила дать ему выспаться и выключила звонок будильника.

Все же выспаться Дебрэ не удалось. В начале девятого у него над ухом зазвонил телефон. Взволнованный голос Морранса сообщил, что убит Пьер Костаген. Машина с Дюка вышла за комиссаром. Все остальные уже на месте преступления.

Дебрэ выругался и начал торопливо одеваться. Спустя несколько минут он надевал в передней еще не просохшее за ночь пальто и шляпу.

Дюка в машине уже ожидал у подъезда. Дебрэ плюхнулся рядом с ним на сиденье.

— А ну, малыш, гони вовсю!

В комнате убитого было много народа. Пьер Костаген сидел в кресле, уставившись остекленевшими глазами на фотографию Луизы. Распухший язык вывалился изо рта, отчего казалось, что покойник дразнит свою прелестную невестку. Шея его была обмотана шелковым шарфом, скрученным наподобие веревки. У ног убитого рыдала Камилла. Фотограф устанавливал треногу аппарата, выбирая наиболее выгодный ракурс. В углу на стуле сидел обезумевший от горя Огюстен.

Морранс прервал разговор с молодым человеком в элегантном сером костюме и подошел к Дебрэ.

— Мы ничего не трогали до вашего приезда.

— А это кто?

— Доктор Гойяр. Он со вчерашнего дня заменяет Малинду.

Молодой человек в сером почтительно поклонился. В это время кто-то сзади тронул Дебрэ за локоть.

— Какой ужас, комиссар! — По щекам Стрелкиной катились слезы. — Не пощадили даже калеку!

— А, и вы здесь, — сказал Дебрэ без особого энтузиазма.

— А как же? — Стрелкина обиженно поджала губы. — Ведь у нас была договоренность…

— Ладно! — Дебрэ терпеть не мог женских обид и слез. — Оставайтесь, если вам нравится. Прошу вас, доктор, начинайте.

Врач снял с шеи убитого шелковый жгут и внимательно осмотрел кровоподтеки, затем через лупу исследовал глаза и обратился к Дебрэ:

— Задушен вчера вечером.

Дебрэ взял в руки шарф, от которого исходил слабый запах духов.

— Кому принадлежит эта вещь, Камилла?

— Кому? — Старуха подняла на Дебрэ полный ненависти взгляд. — Кому же он может принадлежать, как не этой змее, — она ткнула корявым пальцем в фотографию Луизы, — этой волчице, этой… — Громкие рыдания прервали ее тираду.

— Где сейчас мадам Костаген?

— У себя в спальне, — ответил дворецкий. — Я ей сообщил обо всем, но мадам отказалась выйти из комнаты, она сказала… — Огюстен поднес платок к глазам. — Только подумать, что теперь с нами будет!

— Что она сказала, Огюстен?

— Она сказала, что… что в этом доме слишком много покойников… что сейчас она соберет вещи и уедет туда, где никогда больше не услышит проклятую фамилию Костагенов.

— Она не сказала, куда собирается уехать?

— Нет.

— Хорошо! Пойдем, Морранс. — Дебрэ направился к двери.

Стрелкина последовала за ними. Дебрэ пришлось дважды постучать в дверь, прежде чем за ней прозвучал томный голос Луизы:

— Кто там?

— Комиссар Дебрэ.

— О господи! Оставят меня когда-нибудь в покое?! Подождите, комиссар, я не одета.

Дебрэ выждал несколько минут и постучал снова.

Ответа не было. Тогда он открыл дверь.

Луиза лежала в кровати. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что здесь произошло.

— Доктора! — рявкнул Дебрэ. Стрелкина кинулась выполнять это приказание.

Доктор Гойяр вытащил шприц из руки Луизы, поглядел ей в зрачки и понюхал ампулу, которую она все еще сжимала левой рукой.

— Цианистый калий. Предпринимать что-нибудь уже поздно.

Дебрэ взял со стола крокодиловый футляр. Он был пуст.

Комиссар снял шляпу.

— Пойдем, Морранс. Полиции тут делать больше нечего. Правосудие свершилось!

— Какое правосудие? — спросила Стрелкина.

— Есть Высший Судья. Он ведет счет нашим поступкам и карает без жалости.

— Вера в бога свидетельствует о примитивности мышления, — сказала Стрелкина, строго взглянув из-за толстых окуляров. — Никогда еще никому не удавалось исходя из идеалистических концепций…

Дебрэ не дослушал ее. Он кивнул врачу и направился к двери.

На следующее утро Дебрэ был настолько погружен в свои мысли, что даже не заметил отсутствия Стрелкиной. Он испытывал счастливое чувство, какое, вероятно, знакомо только музыканту-виртуозу после удачно прошедшего концерта. Да… там, где требовался тщательный анализ человеческих страстей, комиссар Дебрэ не знал себе равных. Огорчало его только то, что в сухом донесении о раскрытии дела Костагенов придется отказаться от красочного узора, вытканного на психологической канве. Начальство таких вещей не одобряет, а жаль… Сейчас Дебрэ очень хотелось поделиться с кем-нибудь результатами напряженной работы мысли, приведшей его к успеху. Он достал из ящика стола трубку и доверху набил ее своим любимым табаком «Черри бленд». К черту все советы врачей! Доктор Малинда охотится на антилоп где-то в Африке, а инспекторы — надежные ребята, они наверняка не будут доносить на него жене.

— Добрый день, комиссар!

Дебрэ поднял голову. В дверях стояла раскрасневшаяся от быстрой ходьбы Стрелкина.

— Добрый день.

— Вы знаете, какая неприятность?! — Стрелкина сняла пальто и уселась за свой столик. — Я получила телеграмму. Заболел отец, и мне придется уехать домой. Через три часа самолет. Я уже купила билет.

— Крайне сожалею! — вежливо ответил Дебрэ. — Надеюсь, болезнь вашего отца не очень серьезна?

— Трудно сказать, у него больное сердце.

Дебрэ снова набил грубку.

— О, вы опять курите?! — улыбнулась Стрелкина. — Меня это очень радует.

— Вот как? Почему же именно это вас радует?

— Во-первых, это означает, что вас больше не мучат боли в желудке, а во-вторых.. — Стрелкина замялась, — а во-вторых, я хотела оставить вам сувенир. Память о совместной работе. А если бы запрет доктора Малинды действовал по-прежнему, такой подарок был бы, по меньшей мере, бестактностью. А сейчас… — Она вынула из сумочки трубку. — А сейчас как раз кстати.

— Очень тронут вашим вниманием. — Дебрэ взял трубку. — Мне незнакома эта фирма. Что означают три буквы F?

— Это работа Федорова, знаменитого ленинградского мастера. Даже Сименон курит его трубки.

— Еще раз благодарю вас. — Дебрэ знал толк в трубках. С первой же затяжки он почувствовал, что эта — для самого взыскательного курильщика. — Великолепный вкус!

— Рада, что она вам понравилась. Как жаль, что все так неудачно складывается и я вынуждена уехать до того, как эти кошмарные преступления будут раскрыты.

— Вы ошибаетесь, — добродушно усмехнулся Деэрэ. — Они уже раскрыты.

— Неужели?! — Стрелкина даже привстала от волнения — Умоляю, комиссар, расскажите мне обо всем подробно, это имеет огромное значение для моей диссертации!

— Ну что ж, — Дебрэ откинулся на спинку кресла, стараясь полностью восстановить весь ход рассуждений. — Итак, нам придется начать издалека, когда в семье Костагенов появились на свет два очаровательных близнеца, Пьер и Леон. Казалось, судьба сделала все, чтобы они были счастливы. Но вот в дом вкрадывается первая беда. В пятимесячном возрасте Пьер выскальзывает из рук кормилицы и навсегда остается калекой. Пьер и Леон неразлучны, они вместе играют, учатся, достигают поры возмужания. И все это время перед глазами Пьера — его брат, красивый, удачливый во всем, любимый девушками. Ежечасно Пьер сравнивает себя с Леоном. Что представляет собой он, жалкий, горбатый карлик, рядом с покорителем сердец, спортсменом, молодым светским львом?

Немудрено, что душа его озлобляется, и эта злоба переносится на брата. Он никому не выдает своих чувств. Наоборот, пытается создать видимость у всех окружающих, что души не чает в Леоне. И вот Леон женится на Луизе, красивой, очаровательной, но очень легкомысленной девушке. Все трое живут под одной крышей, и у Пьера просыпается страсть к жене своего брата. Тем временем между супругами происходит размолвка. Луиза пристрастилась к наркотикам.

Леон, человек спартанских правил, не пьющий даже вина, не может мириться с пороком жены. Она же не в силах отстать от пагубной привычки. Дело фактически доходит до разрыва. Дверь между спальнями супругов заперта, и каждый из них живет своей жизнью. Сходящий с ума от страсти Пьер решает воспользоваться этой ситуацией. Единственный человек, который знает о его чувстве, — Камилла. Ему удается устроить ее горничной к Луизе. Она же похищает для него интимную фотографию своей госпожи. Вы улавливаете основу конфликта?

— О, еще бы! Продолжайте, прошу вас! — Стрелкина молитвенно сложила руки. — Ведь это так интересно!

— Хорошо. — Дебрэ еще раз набил новую трубку и закурил. — Примерно в это время у Пьера складывается замысел убить брата. Он дьявольски тонко все подготавливает. Сначала звонит в полицию и сообщает о том, что в особняк собираются подложить бомбу.

— Это зачем же? — удивилась Стрелкина.

— По чисто психологическим мотивам. Этим он создает некую видимость угрозы, нависшей над домом извне. Естественно, что после убийства Леона полиция как-то свяжет его с несостоявшимся взрывом и не будет искать убийцу среди обитателей дома, которые сами случайно избежали опасности. Никто ведь не станет сам себе подкладывать бомбу, не правда ли?

— Конечно! — убежденно сказала Стрелкина. — Ведь если бомба была бы в самом деле подложена…

— В том-то и дело. Дальше он зазывает Леона к себе в комнату и сообщает ему, что у Луизы есть любовник, торговец наркотиками Жан Пьебеф. Это известие ошеломляюще действует на Леона. Он испытывает сложные чувства. Тут и старая любовь к жене, и rope по поводу ее наркомании, и презрение к сопернику. Пьер отлично учитывает его душевное состояние и предлагает выпить. Леон не привык к алкоголю, он быстро пьянеет. Пьер отводит Леона в его комнату, помогает лечь в постель, выжидает, пока он заснет, и ударом ледоруба раскалывает брату череп. Здесь тоже все предусмотрено, вплоть до перчаток, чтобы не оставить отпечатков пальцев. После этого он снимает ботинки, проходит в одних носках в угольный подвал, возвращается назад, оставляя заметные следы на полу, надевает ботинки и отправляется к себе.

— Ну и гадина! — воскликнула Стрелкина.

— Мало сказать — гадина, это самый хладнокровный и жестокий из всех преступников, с которыми мне приходилось иметь дело. Когда убийство обнаружено, он продолжает плести интригу. Ошеломленная смертью мужа Луиза в порыве откровенности рассказывает ему, что накануне приняла решение не прибегать больше к морфию, чтобы вновь завоевать любовь мужа. Пьебеф сказал правду: она действительно отказалась от его услуг. Пьер понимает, что потрясение, которое перенесла Луиза, вновь толкнет ее к морфию. Пока мы допрашивали мадам Костаген, он позвонил Пьебефу и заказал ему ампулы. С их помощью он надеялся поработить волю несчастной женщины. Вечером они отправляются в Понтуаз на похороны Леона. Еще не засыпана могила брата, а Пьер уже признается Луизе в своей страсти. Ей это кажется кощунством. С негодованием молодая вдова отвергает гнусные притязания горбатого сластолюбца. Тогда у Пьера появляется новый дьявольский план. Если Луиза не может принадлежать ему, она должна умереть. Вернувшись в Париж, он подменяет единственную ампулу в футляре из крокодиловой кожи ампулой с цианистым калием. Расчет очень тонок. Вечером он сообщает ей, что убил Леона, предполагая, что, потрясенная этим известием, она немедленно захочет прибегнуть к морфию и впрыснет себе смертельную дозу яда. Тут уж факт самоубийства не вызовет сомнения даже у самого опытного следователя. Однако он просчитался. Разъяренная Луиза сначала задушила собственным шарфом убийцу мужа и только потом взялась за шприц, желая подбодрить себя перед допросом, на котором, не будь этой злополучной ампулы, она бы, вероятно, чистосердечно обо всем рассказала. Вот и все! Как видите, психологический метод раскрытия преступлений еще раз себя оправдал.

Стрелкина всплеснула руками.

— Изумительно! Какой тонкий психологический рисунок! Ведь это готовый детективный роман, написанный в лучших традициях жанра!

— Еще бы! — самодовольно усмехнулся Дебрэ. Он уже начал проникаться симпатией к этой практикантке, такой скромной и в то же время восторженной.

— Думаю, что, когда данные следствия будут обнародованы, многие из писателей возьмутся за эту тему. А вы говорите — фантастика! Ну что бы в этом деле мог добавить фантаст?

— Очень многое, — улыбнулась Стрелкина. — Прежде всего иное решение сюжета. Я уже говорила вам, что фантастике свойственно парадоксальное мышление.

— Какой же тут может быть парадокс?

— Сейчас объясню. — Она вынула из сумочки несколько фототелеграмм, исписанных убористым почерком. — Вот здесь — уже готовый сюжет. Я его сегодня получила из Ленинграда.

— Вот как?! — Дебрэ расхохотался. — Быстро же в наши дни работают писатели! Боитесь, как бы не перехватили тему? Может быть, уже запродали новый роман какому-нибудь издательству? Кто же ваш соавтор?

— Нет, комиссар. Я не собираюсь писать роман. Просто материал для диссертации. Что же касается соавтора, то это… электронная машина.

— Так… — Дебрэ испытующе поглядел на Стрелкину. — Значит, вы меня ввели в заблуждение, когда сказали, что не имеете никакого отношения к криминалистике. Я вам поверил, а вы тем временем…

— О нет! Клянусь вам, что все — чистая правда. Машина провела не криминалистический, а литературный анализ на стыке фантастики и детектива. Вот видите, тут написано: «Решение по обобщенному алгоритму».

— Не понимаю.

— Все очень просто. Каждый писатель имеет свой творческий метод. Именно благодаря ему вы никогда не спутаете, скажем, произведения Сименона и Агаты Кристи. Не правда ли?

— Допустим. Ну и что?

— Однако наряду с этими различиями существуют и некоторые сходные приемы, характерные для всего этого вида литературы в целом. Мне удалось выделить основные методы решения сюжетных задач в детективе. То же самое я проделала и для фантастических произведений. Эти методы, называемые алгоритмами, ввели в оперативную память электронно-вычислительной машины, и теперь она может превращать любые исходные ситуации либо в детективный, либо в фантастический сюжет. Что же касается дела Костагенов, то сюжетное решение было найдено по этим двум алгоритмам сразу. Тройное убийство положено в основу детектива, а разгадка построена на парадоксе — обычный прием в фантастике. Вчера я сообщила по телефону в вычислительный центр университета фактические данные, а сегодня получила готовый сюжет. Повторяю, это не криминалистическое исследование, поэтому пусть вас не удивляет, что разгадка, предложенная машиной, несколько отличается от блестяще проведенного вами расследования. Как-никак ваш метод — это чистый Сименон, а тут — какой-то гибрид.

Дебрэ плохо понял эту литературоведческую лекцию, однако утверждение Стрелкиной, что никто не покушался провести криминалистический анализ на электронной машине и тем самым поставить под сомнение психологический метод, успокоило его.

— Какая же развязка в вашем сюжете? — спросил он скорее из вежливости, чем из любопытства. Стрелкина смутилась.

— О развязке говорить вряд ли приходится, так как машина дала лишь примитивную сюжетную схему. Дело в том, что она… словом, предложен такой вариант, в котором комиссар расследует три убийства, которые он совершил сам.

— Что?! — Шея Дебрэ приобрела пунцовый оттенок, глаза, казалось, готовы были выскочить из глазниц. — Что вы сказали?! Да как вы могли позволить себе?!

— Успокойтесь, комиссар! — Стрелкина слегка коснулась пальцами его рукава. — Мы ведь с вами говорим о чисто литературных вариантах темы, которые никак не могут бросить тень на вашу безупречную репутацию. Давайте, если вам угодно, поставим на ваше место литературного героя, хотя бы… комиссара Мегрэ.

— Ну, это другое дело, — облегченно вздохнул Дебрэ, — а то я уж, по правде сказать, думал, что вы…

— Ни в коем случае я бы не посмела ставить под сомнение результаты следствия, — перебила Стрелкина. — Ведь речь идет о том, что можно сделать из этого сюжета.

— Рассказывайте. — Дебрэ откинулся на спинку кресла и набил трубку. — Интересно, что там еще можно выдумать.

— Отлично! Итак, будем прежде всего исходить из психологических портретов, так мастерски нарисованных вами. Они отлично отражают моральный распад паразитической верхушки буржуазного общества.

Дебрэ пытался что-то возразить, но Стрелкина остановила его жестом.

— О, я понимаю, что служба в полиции вас обязывает… Впрочем, речь не об этом. Мне кажется, что в анализе поступков Пьера чувствуется чрезмерное увлечение фрейдизмом. Комплекс неполноценности, либидо и все такое. Не обязательно это должно служить мотивом преступления.

— Тогда что же?

— Хищнические стимулы, свойственные капиталистическому миру.

— Чепуха! — убежденно сказал Дебрэ. — Пьер не мог наследовать капитал Леона.

— Да, но его могла наследовать жена доктора Малинды, видимо единственная родственница Костагенов.

— Ну и что из этого?

— Из этого вытекает новое сюжетное решение, и выглядит оно так.

Однажды доктор… будем называть его Лолиндой, встретившись в буфете с комиссаром… Мегрэ, незаметно подсыпает ему в кофе слабую дозу яда, достаточную только для того, чтобы вызвать через несколько часов боль в желудке. Комиссар возвращается к себе в кабинет, а… Лолинда отправляется на Монмартр и под видом неизвестного сообщает о готовящемся покушении в оссбняке Костагенов. Ему нужно, чтобы комиссар тщательнейшим образом изучил все закоулки этого особняка. Естественно, что Мегрэ там ничего не находит, потому что никакой бомбы нет. Ночью яд начинает действовать, и встревоженная жена комиссара вызывает к нему доктора Лолинду — семейного врача Мегрэ.

Лолинда знает, что комиссар страстный курильщик. Он ему запрещает курить, в полной уверенности, что комиссар бросить эту привычку не сможет. На следующий день он застает комиссара с трубкой в зубах и уговаривает подвергнуться гипнозу. Во время гипнотического сеанса он внушает Мегрэ план убийства Леона. Леон — лишь первая жертва в той цепи преступлений, которую задумал Лолинда. Поэтому нужно отвести всякие подозрения от обитателей особняка. Ведь если их арестуют, выполнить весь план будет труднее. В соответствии с этим комиссару внушается необходимость пробраться через угольный подвал в одних носках и оставить следы, свидетельствующие, что преступник проник со двора. Преступление совершено точно по плану Лолинды, но комиссар ничего не помнит, так как действовал в состоянии гипнотического транса. Лолинда же в эту ночь обеспечивает себе алиби, смяв крыло полицейской машины. Он с женой во время убийства находится в полицейском участке. Нужно сказать, что Лолинде везет. Он еще не продумал окончательного плана убийства Пьера и Луизы, но удача сама приходит к нему в руки. Мегрэ передает ему на анализ футляр с ампулами, которые Пьер заказал Пьебефу для Луизы. Врач-преступник подменяет одну ампулу ампулой с цианистым калием. В этот день Мегрэ подвергается новому гипнотическому сеансу. Ему внушают, чтобы он проник в комнату Луизы и подменил ампулу, а заодно прихватил там шарф Луизы. Этим шарфом ему предстоит задушить Пьера. Мегрэ послушно отправляется в особняк Костагенов, когда там никого нет, кроме Огюстена…

— Откуда вы знаете?.. Гм… Почему ваша машина предполагает, что Мегрэ поступил именно так? — спросил Дебрэ хриплым голосом.

— Об этом можно догадаться хотя бы потому, что, уходя из кабинета, он взял с собой футляр с ампулами, побывавшими в руках Лолинды. Итак, ампула подменена и шарф похищен. Поздно вечером, следуя внушению Лолинды, Мегрэ снова проникает в особняк через угольный подвал. На этот раз важно не оставить никаких следов. Поэтому он снова проходит подвал в носках, но надевает ботинки в тамбуре потайной двери. Впрочем, теперь полиция и не будет искать следы, так как улики против Луизы налицо, это ее шарф. Пьер задушен. Мегрэ снова снимает ботинки перед входом в подвал и надевает их, выйдя на улицу. Вот и все. Комиссар ничего не знает и не помнит, ему просто приказано все забыть, поэтому со свойственным ему блеском он строит совершенно ложную, но вполне правдоподобную гипотезу. Между тем у Лолинды снова неопровержимое алиби. Он с женой уже два дня как в Африке. Вам нравится такой вариант?

— Ерунда! — сказал Дебрэ. — Ваш вариант противоречит основам криминалистики. Никогда в состояние гипноза человек не может совершить преступление, если это противоречит его моральным устоям. Об этом написано множество статей.

— Верно! — подтвердила Стрелкина. — Однако есть одно исключение.

— Какое?

— Когда этот человек — полицейский комиссар, приверженец психологического метода раскрытия преступления. Ведь ему так часто приходится мысленно ставить себя на место преступника. Ox! — Она взглянула на часы. — Кажется, я опаздываю на самолет! Всего хорошего, комиссар, большое спасибо за все!

— Не за что, — ответил Дебрэ. Он подождал, пока за ней закроется дверь, пододвинул к себе телефон и набрал номер.

— Алло!

— Метр Севаль?

— Да, это я.

— Говорит комиссар Дебрэ. Не можете ли вы мне сказать, кто теперь возможный наследник состояния Костагенов?

— Думаю, что могу. Видимо, одна из дальних родственниц, мадам Малинда. Других наследников как будто нет.

Дебрэ положил трубку и задумался.

Спустя две недели мадам Дебрэ жаловалась соседке:

— Никак не пойму, что творится с мужем. С тех пор как он вышел на пенсию, слова от него не добьешься. Сидит целый день и о чем-то думает, курит одну трубку за другой, стал говорить во сне. Сегодня под утро как закричит: «Так какого черта он пил с Пьером?!» Я разбудила, спрашиваю, что ему снилось, не отвечает, Хорошо хоть, что живот теперь не болит.

Соседка сочувственно кивнула.

— Это с ними бывает. Мой тоже, когда ушел на пенсию, места себе не находил, а теперь ничего, привык.

— Может, и привыкнет, — сокрушенно сказала мадам Дебрэ. — Мы ведь хотели купить домик на берегу Луары. Я сейчас и заикаться об этом боюсь. Переутомился он там у себя в полиции, ведь служба не из легких. Вы не поверите, недавно два раза возвращался с работы в таком виде, что даже носки перепачканы углем, хуже трубочиста, честное слово!

Новое о Шерлоке Холмсе

Лондонское воскресенье всегда полно скуки, но если к этому добавляется дождь, то оно становится невыносимым.

Мы с Холмсом коротали воскресный день в нашей квартире на Беккер-стрит. Великий сыщик смотрел в окно, барабаня своими тонкими длинными пальцами по стеклу.

Наконец он прервал затянувшееся молчание:

— Не раздумывали ли вы, Ватсон, насчет неравноценности человеческих потерь?

— Я не вполне вас понимаю, Холмс.

— Сейчас я это поясню: когда человек теряет волосы, то он их просто теряет. Когда человек теряет шляпу, то он теряет две шляпы, так как одну он потерял, а другую должен купить. Когда человек теряет глаз, то неизвестно, потерял ли он что-нибудь, ведь одним глазом он видит у всех людей два глаза, а они, имея два глаза, видят у него только один. Когда человек теряет разум, то чаще всего он потерял то, чего не имел. Когда человек теряет уверенность в себе, то… впрочем, сейчас мы, кажется, увидим человека, потерявшего все, что я перечислил. Вот он звонит в нашу дверь!

Через минуту в комнату вошел тучный, лысый человек без шляпы, вытирая носовым платком капли дождя с круглой головы. Левый глаз у него был скрыт черной повязкой. Весь его вид выражал полную растерянность.

Холмс церемонно поклонился.

— Если я не ошибаюсь, то имею честь видеть у себя герцога Монморанси? — спросил он с очаровательной изысканностью.

— Разве вы меня знаете, мистер Холмс? — спросил изумленный толстяк.

Холмс протянул руку и достал с полки книгу в черном коленкоровом переплете.

— Вот здесь, ваша светлость, моя скромная работа по переписи всех родовых перстней. Я не был бы сыщиком, если бы с первого взгляда не узнал знаменитый перстень Монморанси. Итак, чем я могу быть вам полезен? Можете не стесняться моего друга и говорить обо всем вполне откровенно.

Некоторое время герцог колебался, по-видимому не зная, с чего начать.

— Речь идет о моей чести, мистер Холмс, — сказал он, с трудом подбирая слова, — дело очень деликатное. У меня сбежала жена. По некоторым соображениям я не могу обратиться в полицию. Умоляю вас помочь мне! Верьте, что мною руководит нечто большее, чем ревность или ущемленное самолюбие. Дело может принять очень неприятный оборот с политической точки зрения.

По блеску полузакрытых глаз Холмса я понял, что все это его очень интересует.

— Не соблаговолите ли вы изложить обстоятельства, при которых произошло бегство? — спросил он.

— Это случилось вчера. Мы находились в каюте «Мавритании», готовящейся к отплытию во Францию. Я вышел на минуту в бар, а жена оставалась в каюте. Выпив стаканчик виски, я вернулся, но дверь оказалась запертой. Открыв ее своим ключом, я обнаружил, что жена и все принадлежащие ей вещи исчезли. Я обратился к капитану, весь пароход был обыскан от клотика до киля, к сожалению, безрезультатно.

— Была ли у миледи горничная?

Наш гость замялся:

— Видите ли, мистер Холмс, мы совершали свадебное путешествие, и вряд ли посторонние могли способствовать…

Я хорошо знал деликатность моего друга в таких делах и не удивился тому, что он жестом попросил герцога не продолжать рассказ.

— Надеюсь, что мне удастся помочь вам, ваша светлость, — сказал Холмс, вставая, чтобы подать гостю его пальто. — Жду вас завтра в десять часов утра.

Холмс учтиво снял пушинку с воротника герцога и проводил его до двери.

Несколько минут мы провели в молчании. Холмс, сидя за столом, что-то внимательно рассматривал в лупу.

Наконец я не выдержал:

— Интересно, Холмс, что вы думаете об этой истории?

— Я думаю, что герцогиня Монморанси — грязное животное! — ответил он с необычной для него резкостью. Впрочем, Холмс всегда был очень строг в вопросах морали. — А теперь, Ватсон, спать! Завтра нам предстоит тяжелый день. Кстати: я надеюсь, что ваш армейский пистолет с вами? Он может нам понадобиться.

Я понял, что из Холмса больше ничего не вытянешь, и пожелал ему спокойной ночи.

На следующее утро герцог не заставил себя ждать. Ровно в десять часов он позвонил в нашу дверь.

Кеб был уже заказан Холмсом, и мы отправились по указанному им адресу.

Ехали мы очень долго, и наш клиент уже начал терять терпение. Неожиданно Холмс приказал кебмену остановиться в районе доков. Он свистнул, и из-за угла появился верзила с рыжим кенгуру на привязи.

— Ваша светлость, — обратился Холмс к герцогу, — прошу вас вручить мне пятнадцать фунтов, три шиллинга и четыре пенса в присутствии моего друга мистера Ватсона. Из этой суммы я должен десять фунтов хозяину зверинца за герцогиню Монморанси, а остальное я внесу в виде штрафа таможенным властям за попытку незаконного вывоза животных из Англии.

Герцог весело рассмеялся.

— Прошу простить меня, мистер Холмс, за маленький обман, — сказал он, доставая кошелек. — Я не мог сказать вам, что под видом миледи на пароходе скрывался кенгуру. Вы никогда бы не взялись за ее розыски. Я вынужден был нарушить закон и привезти во Францию это животное из-за дурацкого пари. Надеюсь, что вы на меня не в претензии?

— Нисколько! — ответил Холмс, протягивая ему руку.

Через мгновение в руках Холмса блеснули наручники, ловко защелкнувшиеся на запястьях герцога.

— Инспектор Летард! — сказал Холмс, обращаясь к нашему кебмену. — Вы можете арестовать профессора Мориарти по обвинению в убийстве герцога и герцогини Монморанси. Он совершил это преступление, чтобы похитить голубой карбункул, находящийся в настоящее время в сумке этого кенгуру. Не трудитесь, профессор, мой друг Ватсон выстрелит первым!

— Скажите, Холмс, — спросил я его вечером, — как вы догадались, что это была не миледи, а кенгуру?

— Я снял с нашего клиента при первом свидании рыжий волос. По наведенным мною справкам, миледи была брюнеткой, следовательно, волос мог принадлежать или горничной, или животному. Горничная, как вы знаете, исключается. То, что это была самка кенгуру, я установил при помощи лупы. А теперь, Ватсон, — закончил он, — я намерен на два года оставить все дела, чтобы пополнить мою монографию о черных дроздах.

— Последний вопрос, — взмолился я, — как вам удалось узнать, что под видом герцога скрывается Мориарти?

— Не знаю, — растерянно ответил он, — может быть… может быть, я за ним следил все эти годы?

Я вздохнул, положил руку на плечо Холмса и нажал скрытую под пиджаком кнопку выключения. Затем, сняв с Холмса заднюю панель, я начал перепаивать схему. Нечего было даже пытаться продать его в таком виде Скотланд-Ярду.

Гомункулус

Я проснулся от звонка телефона. На светящемся циферблате будильника часовая стрелка перешла за два часа. Не понимая, кто может звонить так поздно, я снял трубку.

— Наконец-то вы проснулись! — услышал я взволнованный голос Смирнова. — Прошу вас немедленно ко мне приехать!

— Что случилось?

— Произошло несчастье. Сбежал Гомункулус. Он обуреваем жаждой разрушения, и я боюсь даже подумать о том, что он способен натворить в таком состоянии.

— Ведь я вам говорил, — начал я, но в трубке послышались короткие гудки.

Медлить было нельзя.

Гомункулус! Я дал ему это имя, когда у Смирнова только зародилась идея создания мыслящего автомата, обладающего свободой воли. Он собирался применить изобретенные им пороговые молекулярные элементы для моделирования человеческого мозга.

Уже тогда бессмысленность этой затеи вызвала у меня резкий протест. Я просто не понимал, зачем это нужно. Мне всегда казалось, что задачи кибернетики должны ограничиваться синтезом автоматов, облегчающих человеческий труд. Я не сомневался в неограниченной возможности моделирования живой природы, но попытки создания электронной модели человека представлялись мне просто отвратительными. Откровенно говоря, меня пугала неизбежность конфликта между человеком и созданным им механическим подобием самого себя, подобием, лишенным каких бы то ни было человеческих черт, со свободой воли, определяемой не чувствами, а абстрактными, сухими законами математической логики. Я был уверен, что чем совершеннее будет такой автомат, тем бесчеловечнее он поведет себя в выборе средств для достижения поставленной им цели.

Все это я откровенно высказал тогда Смирнову.

— Вы такой же ханжа, — ответил он, — как те, кто пытается объявить выращивание человеческих зародышей в колбе противоречащим элементарным нормам морали. Ученый не может позволить себе роскошь быть сентиментальным в таких вопросах.

— Когда выращивают человеческого эмбриона в колбе, — возразил я, — для того, чтобы использовать его ткани при операциях, требующих пересадки, то это делается в гуманных целях и морально оправдано. Но представьте себе, что кому-нибудь пришло в голову из любопытства вырастить в колбе живого человека. Такие попытки создания нового Гомункулуса, по-моему, столь же омерзительны, как и мысль о выведении гибрида человека с обезьяной.

— Гомункулус! — захохотал он. — Это то, что мне не хватало! Пожалуй, я назову робота Гомункулусом.

Смирнов ожидал меня на лестнице.

— Полюбуйтесь! — сказал он, открывая дверь в квартиру.

То, что я увидел, прежде всего поразило меня своей бессмысленностью.

Прямо у входа на полу лежали изуродованные останки телевизора. Было похоже на то, что кто-то с извращенным сладострастием рвал его на куски.

Я почувствовал специфический запах газа и прошел в ванную. Газовой колонки попросту не существовало. Искореженные куски арматуры валялись в коридоре.

Закрыв краны, я направился в кабинет Смирнова. Здесь меньше чувствовалось проявление инстинкта разрушения, но книги и бумаги валялись на полу в хаотическом беспорядке.

— Скажите, как это произошло? — спросил я, усаживаясь на диван.

— Я почти ничего не могу объяснить вам, — сказал он, пытаясь привести в порядок бумаги. — Вы знаете, что год тому назад я взял Гомункулуса из лаборатории к себе домой, чтобы иметь возможность уделять ему больше внимания. Недели две тому назад он захандрил. Его вдруг начало интересовать все, что связано со смертью. Он часто расспрашивал меня, от каких причин она наступает. Дня три тому назад он попросил меня рассказать подробно, чем он отличается от человека. Потом он спросил, не придет ли мне когда-нибудь в голову умертвить его. И вот тут я допустил ошибку. Мне так надоела его хандра, что я пригрозил ему демонтажем, если он не изменит своего поведения и не станет более тщательно готовить заданные ему уроки.

«И тогда я перестану существовать и от меня ничего не останется, кроме кучи мертвых деталей?» — спросил он, пристально глядя мне в глаза.

Я ответил утвердительно.

После этого разговора он замолчал. Целые дни он напряженно о чем-то думал. И вот сегодня вечером я, придя домой, увидел, что входная дверь открыта, а квартира приведена в такое состояние, будто в ней хозяйничало стадо диких слонов. Самого же Гомункулуса и след простыл.

— Куда же он мог отправиться?

— Право, не знаю. Он всего один раз был на улице, когда я вез его из лаборатории домой. Может быть, он запомнил дорогу и пошел туда. Просто так, без всякого плана, искать его в городе невозможно. Мне кажется, что лучше всего сначала посмотреть, нет ли его в лаборатории.

Мы снова вышли на лестницу. Я обратил внимание на то, что несколько стальных стоек, поддерживавших перила, вырваны. Одной из них на лестнице не было. Мне стало не по себе. Легко предположить, на что способен разъяренный робот, спасающийся от демонтажа и вооруженный вдобавок ко всему стальной дубинкой.

Выйдя из дома на улицу, мы свернули за угол. У большого универсального магазина стояла милицейская машина. Несмотря на поздний час, десятка дна прохожих толпились около разбитой витрины.

Достаточно было беглого взгляда на хаос, царящий внутри магазина, чтобы понять, что там произошло. Это были следы той же бессмысленной ярости, той же слепой жажды разрушения, поразивших меня при осмотре квартиры Смирнова. Даже на улице валялись искореженные магнитофоны и радиоприемники.

Смирнов молча показал мне на большую куклу с оторванной головой, брошенную среди обломков, и я понял, какая страшная участь ожидает всякого, кто этой ночью попадется на пути Гомункулуса.

Два милиционера с собакой вышли из магазина. Собака беспомощно толклась на тротуаре.

— Не берет след, — сказал один из милиционеров.

Смирнов остановил проезжавшее мимо такси и назвал адрес лаборатории.

К нашему удивлению, вахтер, дежуривший в вечер, мирно попивал чаек и ни о каких роботах не слыхал. Мы осмотрели все помещения, но ничего подозрительного не обнаружили.

След Гомункулуса потерялся.

Смирнов устало опустился на стул.

— Заряда аккумуляторов хватит на два дня, — сказал он, вытирая влажный лоб. — Трудно представить себе, что он может натворить за это время! К несчастью, он настолько хитер, что найдет способ подзарядить аккумуляторы, когда они разрядятся.

Необходимо было срочно принимать решительные меры.

Мы вызвали такси и отправились в милицию.

Дежурный лейтенант вначале скептически отнесся к нашему рассказу, но вскоре перспектива преследования стального чудовища, одержимого манией мести человечеству, вызвала в нем чисто профессиональный интерес. Он быстро связался по телефону со всеми отделениями милиции. Теперь нам оставалось только ждать.

Скоро начали поступать сообщения. Однако все это были обыденные ночные происшествия большого города. Даже в совершенных преступлениях не чувствовалось того, что следователи называют «почерком преступника», уже хорошо мне знакомого.

Было ясно, что робот где-то притаился и выжидает, пока бдительность преследующих его людей ослабнет.

На рассвете, усталые и еще более обеспокоенные, мы распростились с лейтенантом и поехали домой к Смирнову, чтобы за чашкой кофе обсудить дальнейший план действий.

К сожалению, нашим мечтам о кофе не суждено было сбыться.

Поднявшись по лестнице, мы увидели, что входная дверь квартиры разбита в щепки и во всех комнатах горит свет.

Я посмотрел на Смирнова и поразился странной бледности его лица.

— Гомункулус пришел свести со мною счеты, — пробормотал он, прислонясь к стене. — Скорее звоните лейтенанту, иначе мы оба пропали!

Через несколько минут к дому подъехал автомобиль с тремя милиционерами.

— Преступник в этой квартире? — спросил бравый старшина, расстегивая кобуру пистолета. — Кому известно расположение комнат?

— Пистолетом вы ничего не сделаете, — обратился к нему Смирнов. — Корпус робота изготовлен из хромовомолибденовой стали. Подождите, я спущусь вниз и постараюсь достать брезент от автомашины. Единственный способ обезвредить Гомункулуса — это поймать его в сеть.

Вскоре он вновь появился на лестнице в сопровождении дюжего дворника, тащившего большой кусок брезента.

Теперь нас было шестеро. Шесть мужчин, полных решимости обезвредить это электронное исчадие ада. И все же каждый из нас испытывал смутную тревогу.

— Он, кажется, в кабинете, — прошептал Смирнов, заглядывая в дверь, — идите за мной. Может быть, мне удастся на мгновение его отвлечь, а вы набрасывайте на него брезент. Не мешкайте, потому что он вооружен стальной дубинкой.

Сохраняя полную тишину, затаив дыхание, мы медленно продвигались по коридору. Смирнов вошел первым, и сразу же послышались хрипы человека, которого стальной рукой схватили за горло.

Мы постарались поскорее проскочить с развернутым брезентом в дверь. То, что мы увидели в кабинете, заставило нас застыть на месте.

Припав головой к стене, Смирнов хохотал захлебывающимся, истеричным смехом.

На полу, сидя среди разбросанных радиодеталей и всевозможного металлического лома, перед разложенными рукописями своего хозяина, мурлыкая тихую песенку, Гомункулус мастерил маленького робота. Когда мы вошли, он прилаживал к нему голову куклы, добытую в разграбленном им магазине.

Судья

В одном можно было не сомневаться: меня ждал скорый и беспристрастный суд.

Я был первым подсудимым, представшим перед Верховным Электронным Судьей Дономаги.

Уже через несколько минут допроса я понял, что не в силах больше лгать и изворачиваться.

Вопросы следовали один за другим с чудовищной скоростью, и в каждом из них для меня таилась новая ловушка. Хитроумная машина искусно плела паутину из противоречий в моих показаниях.

Наконец мне стало ясно, что дальнейшая борьба бесполезна. Электронный автомат с удивительной легкостью добился того, чего следователю не удавалось за долгие часы очных ставок, угроз и увещеваний. Я признался в совершении тягчайшего преступления.

Затем были удалены свидетели, и я остался наедине с судьей.

Мне было предоставлено последнее слово.

Я считал это пустой формальностью. О чем можно просить бездушный автомат? О снисхождении? Я был уверен, что в его программе такого понятия не существует.

Вместе с тем я знал, что пока не будет произнесено последнее слово подсудимого, машина не вынесет приговора и стальные двери судебной камеры не откроются. Так повелевал Закон.

Это была моя первая исповедь.

Я рассказывал о тесном подвале, где на полу, в куче тряпья, копошились маленькие человекообразные существа, не знающие, что такое солнечный свет, и об измученной непосильной работой женщине, которая была им матерью, но не могла их прокормить.

Я говорил о судьбе человеческого детеныша, вынужденного добывать себе пищу на помойках, об улице, которая была ему домом, и о гнусной шайке преступников, заменявшей ему семью.

В моей исповеди было все: и десятилетний мальчик, которого приучали к наркотикам, чтобы полностью парализовать его волю, и жестокие побои, и тоска по иной жизни, и тюремные камеры, и безнадежные попытки найти работу, и снова тюрьмы.

Я не помню всего, что говорил. Возможно, что я рассказал о женщине, постоянно требовавшей денег, и о том, что каждая принесенная мною пачка банкнот создавала на время крохотную иллюзию любви, которой я не знал от рождения.

Я кончил говорить. Первый раз в жизни по моему лицу текли слезы.

Машина молчала. Только периодически вспыхивавший свет на ее панели свидетельствовал о том, что она продолжала анализ.

Мне показалось, что ритм ее работы был иным, чем во время допроса. Теперь в замедленном мигании лампочек мне чудилось даже какое-то подобие сострадания.

«Неужели, — думал я, — автомат, созданный для защиты Закона тех, кто исковеркал мою жизнь, тронут моим рассказом?! Возможно ли, чтобы электронный мозг вырвался из лабиринта заданной ему программы на путь широких обобщений, свойственных только человеку?!»

С тяжело бьющимся сердцем, в полной тишине я ждал решения своей участи.

Проходили часы, а мой судья все еще размышлял.

Наконец прозвучал приговор:

«КАЗНИТЬ И ПОСМЕРТНО ПОМИЛОВАТЬ».