Под сенью виноградных лоз

9

В течение нескольких дней телефонные звонки были пыткой для Келли. Услышав очередной звонок, она каждый раз готовилась к худшему. Снова и снова повторяла в уме, что скажет, как будет реагировать, если все всплывет наружу, какие найдет слова, чтобы не вызывать в других жалость. Но никаких звонков не было.

Келли сидела за большим круглым столом из орехового дерева, присутствуя на еженедельной встрече по понедельникам режиссеров и сценаристов новой программы. Она машинально чертила в блокноте кубики и прямоугольнички, соединяя их прямой линией. Расслабляться еще рано. Но теперь она готова справиться с любыми трудностями.

Когда взял слово Хью, она подняла глаза, чтобы показать свою заинтересованность, но, поглощенная своими заботами, слушала вполуха, пока обрывок фразы «винодельческий район Напа-Вэлли» не привлек ее внимания.

– Что ты сказал? – вырвалось у нее. Все заулыбались, а Хью нахмурился. – Прости, я отвлеклась, – призналась Келли, почти убежденная, что ослышалась. – Что ты только что сказал?

Хью обвел присутствующих взглядом, насмешливо приподняв бровь, и процитировал Библию: «Они пьяны, но не от вина». Потом, глядя на Келли, не без некоторого раздражения повторил последние слова.

– Я решил, что мы снимем сюжет о винодельческом районе Напа-Вэлли. Режиссером будет Диди. Я говорил по этому поводу в конце недели с Кэтрин Ратледж, и она согласна дать нам интервью. Поверьте мне, лучше ее нам никто не расскажет об этом месте. Она знает его прошлое, настоящее и, как никто, может угадать его будущее. – Здесь он остановился, вновь обратившись к Келли. – Кстати, Келли, она просила меня передать тебе свои наилучшие пожелания. У меня предчувствие, что она надеется на вашу новую встречу.

«Нет!» – выкрикнула мысленно Келли. Не было на свете места, куда она стремилась бы меньше всего. Но заговорив, постаралась, чтобы голос ее звучал спокойно и убедительно.

– Ты думаешь, стоит делать сейчас сюжет о вине, учитывая растущие антиалкогольные настроения в стране и отразившие эти настроения изменения в законодательстве?

– Здравая мысль, и все же я считаю, что тема эта очень плодотворна и, более того, благодатна. Риск возбудить чье-нибудь негодование минимален, особенно если вспомнить, что Кэтрин Ратледж прошла через годы «сухого закона». Эту тему надо получше раскрыть.

Почувствовав, что дверь западни захлопывается, Келли попыталась оттянуть решающий момент.

– Когда ты планируешь приступить к съемкам?

– Через две недели.

– Через две недели? Но это невозможно, – запротестовала Келли. – На подготовку нужно гораздо больше времени.

Брови Хью поползли вверх, он смотрел на нее удивленным и одновременно насмешливым взглядом.

– И это говорит женщина, которой всего две недели назад хватило десяти минут, чтобы подготовиться для интервью с Кэтрин в прямом эфире? Для интервью, которое прошло на ура, смею добавить. – Не дожидаясь возражений с ее стороны, Хью продолжал: – Все устраивается наилучшим образом. Пока Келли завершает работу над портретом Гарри Конника-младшего, Диди с командой летит в Калифорнию, снимает основной фон, сбор винограда и подбирает место съемок для интервью. Потом прилетает Келли, делает интервью с Кэтрин и прямо оттуда направляется в Аспен снимать сюжет о Джоне Тревисе.

Он сверкнул улыбкой в сторону Келли, молчаливо поздравив ее с удачей. После ее ленча с Тревисом его секретарь позвонил на студию, передав согласие актера на интервью. Если Линда Джеймс и пробовала вставлять им палки в колеса, то затея ее провалилась.

– Одним выстрелом двух зайцев, – заметила Диди. – Наша бухгалтерия будет в восторге.

– И я о том же. Кстати, Диди, Ратледжи не будут убирать урожай две-три недели. Тебе придется поработать, снимая сбор винограда на других виноградниках долины. Уверяю тебя, долго искать не придется. Разные сорта созревают в разное время.

– А почему не дождаться сбора урожая в поместье Ратледжей? – задала вопрос Келли, чувствуя, что это последний шанс оттянуть время.

– Я вначале так и предполагал, но Кэтрин категорически против. Они тогда слишком заняты, а наши люди будут их постоянно отвлекать. Мы должны или считаться с ней, или вообще оставить эту затею.

Келли предпочла бы последнее, но у нее хватило ума промолчать. Надо было привести сильные аргументы против, а что она могла сказать? Кроме охватившей ее паники, других аргументов не было. Хью не переубедишь, по нему видно, как он увлечен этой идеей. Значит, оставалось последнее: постараться уклониться от собственного участия.

– Учитывая, как важно для нас сделать хорошее интервью с Джоном Тревисом, – начала Келли, взволнованно крутя в руках ручку, – думаю, мне лучше не отвлекаться. Диди справится сама и проведет интервью без меня. А я позже сделаю небольшую заставку, скажу несколько вступительных слов и смонтирую.

Подобная работа делалась постоянно, оставляя у зрителей впечатление, что интервью определял его герой, хотя во многом это был плод усилий режиссера. Теперь же, в новой программе, нужно было подумать, как лучше подать целых три сюжета, выдержав единство стиля.

– Для нас важно все, Келли. – Хью пристально смотрел на нее, в его взгляде к удивлению теперь добавилось некоторое раздражение. – Один сюжет может привлечь внимание зрителей, но и остальные должны не расхолодить его.

– Я понимаю, но…

– Интервью будешь брать ты, Келли, – категорически заявил Хью. – Между тобой и Кэтрин установилась доверительность. С Диди такого может не получиться. И у меня нет ни малейшего желания выяснять – получится или нет. – Он помолчал, разглядывая ее сквозь прищур глаз. – Ты удивляешь меня, Келли. Ты всегда проявляла интерес к месту своего рождения. А теперь, когда у тебя появляется шанс поехать туда за счет студии, ты артачишься и выдвигаешь аргументы против поездки.

Она сама себя загнала в ловушку ложью и хитростями.

– Дело не в том, что мне не хочется ехать, – солгала она в очередной раз. – Просто для меня сейчас важнее всего наша передача, ее успех. И мне кажется – даже после твоих слов, – что лучше бы мне сконцентрировать усилия на интервью с Тревисом.

– А вот это уж мне решать. Не тебе. – Теперь с ней говорил не друг и наставник Хью Таунсенд, а главный режиссер программы.

Он выслушал ее аргументы и отверг их. Ясно, что он считает вопрос решенным. Если она будет упрямиться, это будет вызовом и поставит под угрозу их хорошие дружеские и профессиональные отношения. А этого она не хотела, да и не могла позволить.

– Как скажешь, Хью. – Она примирительно пожала плечами, стараясь справиться с охватившей ее паникой.

Долина вызывала в ней только неприятные воспоминания, которые она предпочла бы забыть. Что ж, она поедет туда, возьмет интервью и тут же уедет. Если повезет, она не встретит жуткие тени прошлого. А если встретит, они ее могут не узнать.

Смелые слова. К сожалению, они звучали в ней не очень уверенно.

Клод Бруссар бродил в прохладе винодельни между огромными чанами из нержавеющей стали, поставленными в ряд. Винодельня располагалась в большом, окруженном колоннадой здании. Сейчас чаны пустовали, но через месяц, а может, и меньше они наполнятся истекающим соком виноградом. К этому времени все должно быть идеально подготовлено.

Из одного чана вылез работник, загородив проход. Клод, остановившись, всматривался в заостренные черты новичка – жилистого мужчины в очках и со шлангом в руках. Он безуспешно пытался вспомнить его имя.

При виде Клода мужчина вздрогнул. Нервно кивнув, он с бегающими глазами поправил очки на носу и потащил шланг к следующему чану.

В душу Клода закрались подозрения.

– А этот что, уже помыт? – задал он вопрос.

– Угу. – Мужчина быстро кивнул. – Блестит как новенький.

Работник был на винодельне новым человеком, да и слова его звучали не слишком убедительно. Недоверчиво хмыкнув, Клод, скрючившись, заглянул в чан. Внутри все так и сияло чистотой. Но Клод доверял своему чутью больше, чем глазам.

Совершая своего рода подвиг, он протиснул в отверстие свои широченные плечи и грудь, почти достав до дна. Теперь он мог получше осмотреться. Закончив осмотр, он подался назад, освободившись от стального плена, и, кипя от ярости, посмотрел на работника.

– У тебя есть жена? – Клод испепелил его взглядом.

– Есть. – Мужчина кивнул, испуганно моргнув.

– Ты хотел бы, чтобы твой ребенок родился здесь? – Клод резко выбросил палец в сторону чана.

– Здесь? – Работник наморщил лоб, рот его удивленно раскрылся.

– Ты этого не хотел бы, потому что чан грязен. – Стоило Клоду произнести эти слова, как он тут же утратил над собой контроль и взревел: – Ты что, думаешь, прекрасное вино может родиться в нечистом месте? Никогда! Пошел вон! – Взмахнув огромной рукой, он указал работнику на дверь. – Здесь ты работать не будешь. Я не потерплю разгильдяев в моей винодельне.

– Если вы считаете, что я плохо вымыл чан, я перемою. Но вы не можете так просто уволить меня, не дав мне еще одного шанса.

– А у вина был бы шанс, как ты думаешь, если бы я не обнаружил грязь? Нет. Другого шанса у тебя не будет. Ищи его на другой винодельне. – Видя, что мужчина не двигается с места, Клод сделал к нему шаг, сжав свои огромные лапищи в кулаки. – Вон! Собирай вещички и катись.

– Но… – Работник замолчал, глядя на кого-то позади Клода. – Мистер Ратледж, я…

– Если Клод уволил вас, значит, вы здесь больше не работаете, Джонсон. – Сэм Ратледж встал рядом с главным технологом.

– Но это несправедливо. Сэм сухо спросил:

– Что именно?

Покраснев от негодования, мужчина швырнул шланг и, недовольно ворча, зашагал к выходу.

– Тьфу, – Клод сделал вид, что хочет сплюнуть. – Жаль, что не догадался отобрать шланг и облить его хорошенько. Производство вин захиреет, если им будут заниматься такие безалаберные люди. Жизнь вина должна зарождаться в абсолютно чистых сосудах, только тогда у него есть будущее. А этот негодяй торопился поскорее кончить работу.

– Мы с ним расстались. – Сэм положил руку на покатое плечо старика, ощутив бьющую того яростную дрожь. – Я пошлю сюда Джино, он все здесь отмоет дочиста.

– Пусть все проверит, – прибавил Клод, метнув на Сэма быстрый взгляд. – А я потом взгляну еще раз.

– Он-то дело знает. – Сэм дружески похлопал старого мастера по плечу и вышел из винодельни.

Клод смотрел ему вслед. Прошло еще несколько минут, прежде чем он окончательно успокоился и мысленно взвесил качества работника, которого обещал прислать Сэм. А подумав, одобрительно кивнул седой головой. Выбор был хорош. Джино д'Аллесандро можно доверить ответственную работу. И все же потом он еще раз осмотрит чаны. Лишняя проверка не повредит.

– Клод…

Обернувшись, Клод увидел шедшую к нему Кэтрин, вид у нее был разгневанный. Обычно она не посещала винодельню в это время дня.

– Мадам. – Лицо его приняло озабоченное выражение. – Что случилось?

– Ты не знаешь, где Сэм? Мне сказали, что его видели здесь с тобой. – Глаза ее бегали по сторонам, потом с беспокойством остановились на мастере.

– Он недавно ушел, мадам. Пошел за Джино, тому придется перемыть чаны. Что-нибудь случилось?

– Да, неприятности. Это дело рук моего сына.

– Гилберта? – Клод произнес имя с французским прононсом.

– Да, – Лицо ее омрачилось еще больше. – Сегодня утром я говорила с бароном. Похоже, Гил посеял в нем сомнения относительно планируемой сделки.

– Сомнения?

– Главным образом относительно Сэма. Его способности вести дела «Ратледж-Эстейт» или другого винного завода. Того, в чем я сама подчас сомневаюсь.

– Сэм – хороший человек, – уверенно сказал Клод. – Он любит эту землю, всего себя отдает виноделию.

Кэтрин недовольно вздохнула.

– Да он только это и любит. Иногда… – Голос ее дрогнул. – Иногда мне Хочется, чтобы в нем было кое-что от Гила – хватка, например. Но у него нет честолюбия. Слишком мягкий характер – он всем доволен. Сэм никогда не станет бороться за «Ратледж-Эстейт».

Клод не мог не высказать свое мнение по этому поводу.

– Сам войну он никогда не развяжет, но если она начнется, доведет до конца.

Хотя во взгляде Кэтрин осталось сомнение, спорить она не стала. Только сильнее сжала палку и гордо вздернула подбородок.

– Я должна быть твердо убеждена, что у «Ратледж-Эстейт» есть будущее. Соглашение с бароном давало эту гарантию. Никто не должен этому помешать. И уж, конечно, не Гил. – Она повернулась, собираясь уходить. – Я должна найти Сэма.

Клод понимающе кивнул. И, глядя ей вслед, как всегда, залюбовался ее горделивой осанкой. Увидев впервые Кэтрин еще мальчишкой, он подумал, что перед ним принцесса какого-нибудь королевского дома. Она всегда казалась ему красивейшей женщиной на свете. С годами он постарел и ссутулился, лицо его избороздили морщины, и оно стало напоминать кору многолетнего дерева, она же умудрилась сохранить многое из былой красоты. Вот хотя бы эту девичью стройность.

Тогда же, в юности, волосы ее были черны как смоль, их блеск напоминал мерцание оникса в перстне его хозяина барона. Она носила короткую стрижку, вошедшую в моду после мировой войны. Тогда еще эту войну не называли «первой».

Ему было одиннадцать лет, когда он впервые увидел мадам – она стояла в саду замка с его хозяйкой баронессой и мужчиной, копна волос на голове которого горела как солнце. Это был ее муж Клейтон Ратледж, хотя тогда Клод еще этого не знал.

В замке редко звучал смех. Именно поэтому серебристый смех привлек его внимание, и он подошел поближе, чтобы лучше разглядеть новых гостей…

Скорчившись, Клод сидел за кустами роз, украдкой следя сквозь решетку за происходящим в саду, а майский ветерок окутывал его ароматами роз и лаванды. В глубине сада высился величественный замок. Его многочисленные башни и башенки, сложенные из крупных, потемневших от времени камней, вздымались ввысь, прочерчивая зубчатую линию на фоне ярко-синего неба. Но он ничего этого не видел, также как не видел простиравшиеся за домом зеленые джунгли виноградника. Он видел только молодую женщину, стоявшую рядом с баронессой. Красота ее поражала контрастами: белая как снег кожа, черные как смоль волосы, алые как вино губы; глаза цвета небесной лазури искрились смехом.

Мужчина говорил по-английски с американским акцентом, как подумал Клод. А вот женщина говорила по-французски. И к тому же изумительно.

Как долго он сидел вот так, высматривая и подслушивая? Он не знал этого. Но ноги его затекли. И все же он не покинул своего укрытия, даже когда она пошла в его направлении по усыпанной гравием дорожке.

Только когда она обернулась к баронессе, как бы приглашая ту следовать за ней, у Клода мелькнула мысль об опасности. Он решил проскользнуть меж розовыми кустами и улизнуть, но его подвели заплетающиеся ноги – он споткнулся и рухнул прямо на колючий куст.

Клод поспешил подняться, но было уже поздно. Она стояла перед ним, с любопытством его оглядывая.

– Кто ты такой? – спросила она.

Клод посмотрел ей прямо в лицо, выпрямляясь во весь рост – довольно большой для его возраста.

– Меня зовут Клод Анри Бруссар. – Он метнул испуганный взгляд на баронессу, ожидая выговора, но ту, казалось, случай этот скорее позабавил, чем рассердил. Ему вдруг страстно захотелось вырасти в глазах прекрасной незнакомки, и он важно прибавил: – Мой дедушка работает главным технологом на винодельне «Шато-Нуар».

– Вот как. – Это, видимо, произвело на нее впечатление. – А твой отец?

Пытаясь совладать с комком в горле, он опустил глаза.

– Он умер, мадам. Погиб на войне.

– В траншее, во время газовой атаки. А потом от лихорадки скончалась и его мать. Теперь Клод живет с дедушкой, – мягко прибавила баронесса.

– Мне очень жаль, Клод. – Красавица ласково смотрела на него. – Мой отец тоже умер, когда я была в твоем возрасте. Мне до сих пор больно, когда я вспоминаю его.

Сердце его бешено застучало – она поняла его боль, если сказала ему о своей. Когда он заговорил, от волнения его голос стал хриплым.

– Когда я вырасту, – сказал Клод, – то тоже стану виноделом и буду руководить производством, как мой дед. Он меня всему этому учит.

– Тогда ты должен много знать о виноградниках. – Она сложила руки – белые перчатки жемчужно переливались на фоне бледно-розового платья.

Клод, подражая деду, важно кивнул.

– Я знаком с работами на виноградниках и в винодельне. Дедушка часто советуется со мной при дегустации вин.

Говоря это, он немного преувеличил. Действительно, несколько раз ему давали пробовать молодые вина, И каждый раз дедушка интересовался его мнением. Даже не мнением, а более конкретными вещами – что внук чувствует, пробуя вино, потом говорил, что тот должен был бы чувствовать.

– Как мне повезло, что я познакомилась с таким знатоком. Мы с мужем проведем здесь несколько недель. Может быть, твой дедушка разрешит тебе сопровождать нас, ты бы мог показать нам виноградники и винодельню.

Клод чуть не задохнулся от нахлынувшего горделиво-радостного чувства.

– Я спрошу у него. – Быстро кивнув незнакомке и баронессе, он бросился бежать к винодельне – низкому внушительных размеров зданию, в одном из отсеков которого хранилось в огромных бочках вино, дожидаясь того времени, когда его можно будет разливать по бутылкам. Он знал, что найдет дедушку именно там.

Разрешение он получил не сразу. Дедушка не был уверен, что с внуком не пошутили, и сказал, что сам выяснит все у барона. Только поздно вечером дедушка передал Клоду просьбу господ быть в замке в десять часов утра следующего дня.

Вырядившись в свою самую лучшую рубашку и новенькие брюки и кое-как пригладив водой непослушные волосы, Клод ровно в десять был в замке. Он ужасно нервничал, не понимая, что его больше приводит в трепет: величественная, отделанная мрамором и позолотой галерея и сам барон – стройный и элегантный в твидовом спортивном пиджаке и свитере – или сознание того, что ему выпала честь сопровождать гостей.

В сердце же Клода царила прекрасная мадам. Сегодня она выглядела еще ослепительнее (хотя, на его взгляд, это было невозможно), на ней было голубое платье, отчего волосы ее казались еще темнее, а глаза обрели глубокую синеву редкой породы мрамора, покрывавшего пол галереи.

– Если не возражаете, я хотел бы начать экскурсию с виноградника.

Барон воздержался от комментариев, предоставив право выбора гостям. Американка что-то быстро проговорила мужу на родном языке, а потом обратилась к Клоду:

– Великие вина зарождаются на виноградниках. Значит, и нам надо сначала идти туда.

Этим утром виноградник, словно понимая, что принимает важных гостей, накинул на себя ярчайший из своих зеленых нарядов. Дедушка давно уже научил Клода распознавать сорта винограда по рисунку листьев. Горя желанием продемонстрировать свои знания, Клод ступил на свежевскопанную межу шириной в метр, отделяющую один ряд от другого.

– Здесь вы видите наш самый молодой виноградник. Из винограда этого сорта делают каберне-совиньон, – начал он. – Это можно определить и на глаз…

Но красивая дама не слушала его. Наклонившись, она подняла горсть земли и, не снимая перчатки, протянула руку с раскрытой ладонью к мужу. Хотя Клод не понял ни слова из того, что она при этом сказала, но уловил в ее голосе нотки восхищения.

Затем она обратилась к нему на французском:

– Мы никак не ожидали, что у вас здесь такая неплодородная почва.

Думая, что она выражает таким образом свое недовольство, Клод попытался объяснить:

– Для других культур эта почва действительно не подходит, но для винограда в самый раз. Мой дедушка говорит, что из такой земли быстро испаряется влага, и виноградные лозы должны глубоко пускать корни, чтобы напоить себя и получить достаточное количество питательных веществ. А глубокие корни – это очень важно. Тогда виноград останется здоровым и сильным, даже если наступит засуха или польют дожди. Важно также, чтобы его все время освещало солнце. – И в подтверждение своих слов он развел руки, показывая, что виноградник должен все время находиться под солнцем.

– Ясно. – Она бросила беглый взгляд на ряды виноградника и тут же снова перевела его на комок трубой земли. Потом размяла землю между пальцами. – У нас в Америке точно такая же земля.

Видимо, она придавала этому большое значение, и поэтому Клод понимающе кивнул. Ухватившись за слово «Америка», он решил окончательно убить ее своими знаниями.

– Вы слышали о филлоксере? – Клод имел в виду крошечное, вроде блохи, насекомое, которое, если завелось в корнях, непременно погубит растение.

В дни юности деда филлоксера распространилась по всему континенту, погубив только во Франции более двух с половиной миллионов акров виноградников, впоследствии зараза достигла Австралии. Вредителя завезли из Америки, но Клод не упомянул об этом, боясь обидеть мадам.

Она покачала было головой, но тут ей что-то сказал муж. Перекинувшись с ним парой фраз, она вновь обратилась к Клоду.

– Мой муж говорит, что его дед потерял из-за филлоксеры свои виноградники. Потом он снова засадил некоторые из них, но не все.

– А он рассказал вам, как сделать, чтобы филлоксера не завелась в корнях молодых растений и не уничтожила и их тоже?

– Нет, – ответила она.

Клод удовлетворенно улыбнулся, радуясь, что первым расскажет ей о спасительном средстве.

– Оказалось, что филлоксера не трогает корни некоторых сортов американского винограда. Тогда попробовали взять наши черенки и привить к американскому подвою. Кое-кто думал, что из винограда, выросшего на американских корнях, хорошего вина не получится, но мой дедушка, – с гордостью произнес Клод, – не соглашался с такой точкой зрения. Он говорил, что виноградная лоза всегда поймет, что растет на французской земле, даже если будет получать питание через американские корни. – Помолчав, он повторил слова, которые часто слышал от деда: – Все дело в земле, мадам. Хорошее вино получится только из хорошего винограда, а свое великолепие виноград черпает из почвы. Конечно, хороший уход и соответствующая погода тоже необходимы, – прибавил он и таким образом упомянул все три необходимых условия. – О погоде заботится Господь Бог, а обо всем остальном – мы. – Так Клод подчеркнул свою личную ответственность за успехи.

Гостья похвалила подростка.

– Уверена, что ты хорошо ухаживаешь за виноградом.

Раскрасневшись от похвалы, Клод с новой энергией продолжил рассказ.

Он пытался припомнить все, что когда-нибудь слышал от деда. Иногда вставлял слово барон, но в основном говорил Клод.

Вскоре солнце достигло зенита и начало свой путь вниз, приближалось время обеда – надо было заканчивать экскурсию. Клод с явным сомнением прощался с мадам.

Она ласково улыбнулась ему.

– Благодарю тебя, Клод, за такую содержательную экскурсию. Может быть, завтра, если ты свободен, покажешь нам винодельню?

Заколебавшись, Клод бросил взгляд на хозяина, ожидая, что тот сам объяснит мадам. Но барон смотрел на него понимающим взглядом, предоставив самому выпутываться из ситуации.

Чувствуя великое смущение и боясь обидеть красавицу, Клод все-таки решился.

– Простите меня, мадам, – начал он неуверенно, – вот только ваши духи. Нет, запах прекрасный, – поспешно ввернул он. – Но, понимаете, мой дед, он очень строг. Он не позволяет, чтобы в винодельню заходили надушенные люди или даже слегка побрызгавшие лаком волосы. Это вредит молодым винам. – Дама густо покраснела, а он в смущении опустил глаза, невнятно бормоча: – Мне очень жаль, мадам. Если бы не это, я был бы счастлив сопровождать вас.

– А против легкого запаха мыла твой дедушка не будет возражать?

Клод поднял голову, все еще не смея надеяться.

– Нет.

– Обещаю тебе, что ничем другим от нас завтра пахнуть не будет. – Голос ее звучал холодно, но взгляд оставался по-прежнему ласковым. – Идет?

– Конечно, мадам. – Клод прямо расцвел улыбкой. – Дедушка оценит, что вы правильно его поняли. Он мне много раз говорил: первым делом – вино, а уж люди с их чувствами – потом.

Казалось, она задумалась над этими словами, потом кивнула и, взяв мужа под руку, направилась к замку. Какое-то время Клод шел за ними, а затем свернул, припустившись к небольшому коттеджу, где жил вместе с дедушкой.

Захлебываясь от возбуждения, пересказывал он дедушке события дня и слова мадам. Жаркое совсем остыло, но он был слишком возбужден, чтобы есть. И даже не замечал, что дедушка не разделяет его восторгов.

На следующее утро он снова явился в замок. На этот раз Клод повел гостей в старую каменную винодельню. Прогресс еще не коснулся тогда виноделия в этих местах. У мужа мадам было много вопросов, и ей приходилось переводить и вопросы, и ответы. Но в этот раз дедушка тоже присутствовал при экскурсии и на самые трудные вопросы отвечал он.

После обеда все вновь вернулись в винодельню, чтобы продегустировать молодые вина. Внутри было довольно прохладно, толстые стены удерживали постоянную температуру. Дедушка взобрался по небольшой лестнице, чтобы дотянуться до одного из множества дубовых бочонков, лежащих на боку. При помощи деревянного молоточка он выбил затычку и прислонил к отверстию узкий стакан, который кое-где зовут «винным воришкой». Набрав полный стакан пурпурного вина, он с точностью, приходящей с годами практики, разлил вино по бокалам.

У стоящего рядом Клода мелькнула мысль, что дедушка не приготовил для него стакан. Он беспокойно заерзал, но тут как раз дедушка вручил ему бокал, обращаясь с ним, как со взрослым мужчиной, – так же, как и мадам.

Барон сопровождал процесс дегустации пояснениями – на плохом английском; впрочем, Клод и так бы ничего не понял. Он просто делал все так, как дед.

Вначале Клод полюбовался цветом вина – тем оттенком пурпурного, в котором больше алого, чем синего, что говорит о молодости напитка. Потом, согревая бокал руками, довел вино до нужной температуры, а затем поболтал его круговым движением, пока вино не вспенилось и не выпустило аромат. Тогда приблизил нос к бокалу и вдохнул.

Это и был букет вина, складывающийся из множества запахов. Клоду понравилось, что мадам некоторые угадала: запах дуба и еще более отчетливый – кедра, а также ягодный, напомнивший ей запах черной смородины, и неуловимый аромат фиалок. Тонкость ее обоняния произвела впечатление даже на дедушку.

Только потом Клод пригубил немного вина, смочив язык, а потом и всю полость рта. Он поболтал его во рту, как поступают настоящие знатоки, – так учил его дедушка. На взгляд Клода, вино было достаточно выдержанным, но в нем отсутствовала нужная сбалансированность.

На этом этапе дегустации вино полагалось выплюнуть, но поблизости не было подходящего сосуда. Клод неуверенно огляделся и сделал глоток. Вкус вина надолго задержался во рту. Дедушка сказал бы, что у вина долгое послевкусие, подумал Клод, вспомнив нужный термин.

Мадам и ее супруг неторопливо потягивали вино. Мадам прикоснулась пальцами к губам.

– Крепкое вино, – сказала она барону. – У меня вяжет рот.

– Это от танинов, – объяснил барон. – Они продлевают вину жизнь. Но тут важно не переборщить – иначе вино будет горчить, как слишком крепко заваренный чай.

– Понятно, – кивнула мадам и перевела мужу слова барона.

В последующие дни и недели Клод часто видел мадам. Они с мужем все время были поблизости, всем интересуясь и задавая бесчисленные вопросы. Иногда Клод сам сопровождал их, иногда, выполняя какое-нибудь поручение дедушки, просто следил за ними глазами.

За это время он много узнал о мадам. Основную информацию он получал из разговоров с ней, а что-то рассказали ему другие работники. В Америке она жила в Калифорнии, где прежде изготовлялось низкосортное американское вино, а потом с принятием нелепого закона, запрещавшего производить и продавать спиртные напитки, остановилось и это производство.

Мадам подружилась с баронессой несколько лет назад, когда обе учились в одной школе в Швейцарии. Слуги из замка говорили, что она привезла с собой во Францию двух малолетних сыновей: младшего звали Гилбертом, а у старшего было очень трудное английское имя – Клод с трудом произносил его – Джонатан. Клод никогда не видел малышей. Говорили, что мадам захватила с собой также няньку, которая заботилась о них.

Говорили также, что мадам и ее муж верили, что скоро наступит день, когда в их стране вновь можно будет производить вино. И тогда они станут делать из винограда, выращенного в их родной Калифорнии, вина, не уступающие лучшим французским. Безумная, неосуществимая мечта – там ведь нет французской почвы. Но в душе Клод хотел, чтобы мечта красивой мадам сбылась.

Однако чем больше он узнавал мадам, чем сильнее обожал ее – тем меньше надеялся понять. Эти американцы очень отличались от обычных гостей барона. И на самого хозяина они тоже не были похожи.

Конечно, барон регулярно посещал виноградники, проверял, здоровы ли растения, вызрели ли ягоды. И в винодельню он наведывался достаточно часто, обсуждая с дедушкой Клода степень зрелости вин в бочках и бутылках. Но хозяин никогда не смешивался со своими работниками, не проводил с ними все свое время, не работал рядом – об этом и помыслить было нельзя!

А вот муж мадам считал это самым обычным делом. Приближалось время сбора винограда, когда срезали лишние листья, чтобы ягоды получали больше солнца, и муж мадам все свое время проводил с работниками на винограднике, глядя, как они работают, и стараясь понять, по какому принципу отбирают те листья, которые нужно обрезать. А поняв, стал работать вместе с ними.

Он говорил на ужасном французском языке и, когда мадам была рядом, то и дело вставлял английские фразы. Клоду казалось, что мадам сельскохозяйственные работы интересны не менее, чем ее розовощекому мужу.

Поначалу Клод не знал, как относиться к мужу мадам, но постепенно, как и остальные работники, он полюбил его. Не в такой степени, как мадам, конечно. Она была исключительная, а ее муж – просто непохож на других. Он стремился всему научиться, все знать.

На рассвете дня сбора ягод муж мадам прибыл на виноградник в рубашке с длинными рукавами. Взяв у бригадира корзину и нож с изогнутым лезвием, он встал в начале одного из рядов. И что всего удивительнее, работал в тот день не меньше других.

На следующий день он направился уже не на виноградник, а в винодельню и внимательно смотрел, как чистили и давили виноград. Мадам все время была рядом, переводя его бесконечные вопросы.

Так шли дни. Дедушка временами жаловался, что этот человек доконает его расспросами, что он для него как кость поперек горла. Но в глазах ворчавшего деда Клод видел одобрение. Старик продолжал терпеливо объяснять мсье Ратледжу тонкости приготовления вина.

Дедушке явно нравился муж мадам. И сама мадам тоже нравилась, хотя он и не говорил об этом открыто.

Когда сбор винограда закончился, а лозы обрели новые желто-красные осенние оттенки, Клод решил, что супруги вот-вот уедут. Но они остались, покидая поместье лишь изредка. Садясь в спортивную машину, они отправлялись в Париж или на другую винодельню в Медоке. Зачем они это делали? Клод не понимал. Нигде не производили лучших вин, чем у них в Шато-Нуар. Кое-где делали не хуже, но лучше – нигде.

Зимой супруги помогали подрезать сухие лозы. Высокому мсье приходилось при работе сгибаться почти вдвое. В конце дня он с гордостью показал мадам рабочие мозоли, и оба смеялись.

Весной они снова помогали обрезать виноград – здесь успех был особенно связан с точно найденным временем проведения этих работ. Алберт Жирарден, садовод барона, водил их от растения к растению, уча видеть в голом кусте будущего зеленого красавца. Только с такой картинкой в голове можно было приступать к формированию куста.

Альберт говорил позже дедушке Клода, что хотел бы, чтобы и другие работники учились так же быстро, как эти американцы, которые все на лету хватают. Он также признал с некоторым смущением, что мадам показывает необычную для женщины смекалку в виноградарстве. Клоду было приятно слышать эту похвалу.

Лето прошло весело. В замок приезжало много гостей, то и дело устраивались приемы. Иногда поздно вечером, когда дедушка уже спал, Клод потихоньку выскальзывал из дома и пробирался через залитый лунным светом виноградник к замку, окна которого ярко светились.

Сладостная музыка плыла в ночном воздухе, они называли ее джазом. Гости обычно собирались в большой гостиной. Мужчины выглядели очень представительно в черных фраках, белых жилетах и черных брюках с жестко заутюженной складкой, волосы их блестели от бриллиантина. Дамы в узких платьях с отделкой из стекляруса, шелестя атласными лентами и шифоновыми шарфами, прогуливались по замку; длинные нити жемчуга свисали у них до пояса. Какие они все были красивые, какие загадочные – с длинными мундштуками и бокалами шампанского в руках. И каждый раз Клод, найдя взглядом мадам, с облегчением убеждался, что она все же прекраснее всех. И тогда, успокоенный, возвращался в коттедж и забирался в постель.

Наступила осень. Ничто не предвещало приближающейся трагедии. И вот в одно холодное осеннее утро муж мадам уехал. Он помахал Клоду, крикнув, что отправился за саженцами, которые повезет в Америку. Мадам с ним не было. Заболел их младший сын Гилберт, к нему вызвали врача.

Как плохо болеть в такой чудесный день, думал Клод, глядя, как над Жирондой клубится туман. В вышине жаворонок приветствовал песней восход солнца, его первые лучи уже золотили увлажненные росой виноградные лозы, бросавшие глубокие тени на междурядья. В воздухе приятно пахло свежестью. День обещал быть чудесный. Позже, вернувшись из школы, Клод узнал ужасную новость: муж мадам погиб утром в автомобильной катастрофе. Свернув в сторону, чтобы уступить дорогу едущей навстречу лошади с тележкой, он потерял управление, и его автомобиль, перевернувшись в воздухе, полетел под откос. Мсье скончался на месте.

Поместье погрузилось в траур, разогнать который не могли даже яркие солнечные лучи. А вечером, когда закончились дневные работы, все служащие барона, мужчины, женщины и дети, сбившись в небольшие группки и покачивая головами, обсуждали трагедию и предавались воспоминаниям…

«Мсье всегда ездил с большой скоростью. Всегда куда-то торопился, хотел всюду поспеть, все узнать». – «Да, мсье… Он всегда задавал вопросы». – «Бедная мадам, как ей сейчас тяжело. Она ведь всегда была рядом с ним». – «Да, они были всегда вместе… до сегодняшнего дня». – «Если бы она и сегодня поехала с ним, дети остались бы круглыми сиротами. Так, видно, Бог пожелал, чтобы сегодня заболел малыш». – «Болезнь оказалась несерьезной. Температура уже снизилась».

Клод тоже был там, прислушиваясь к разговорам. Он крепился, чтобы не расплакаться: ведь он уже большой. Но слезы так и наворачивались на глаза – ему было нестерпимо жаль мадам. Кто теперь позаботится о ней? Кто защитит?

На следующий день по Клейтону Ратледжу отслужили заупокойную мессу. Работники и члены их семей собрались у входа в замок и, стоя на посыпанной гравием земле, ожидали возвращения мадам. Женщины стояли с покрытыми головами, в темной одежде. У Клода, как и у остальных мужчин, рука выше локтя была перетянута черной лентой.

Он видел, как в ворота замка въехало несколько автомобилей, они медленно подкатили к замку по белевшей в сумерках дорожке. Когда машины замерли у входа, Клод почтительно стянул с головы кепку.

Барон помог мадам выйти из машины. Она была в глубоком трауре – туфли, платье, перчатки, вуаль, шляпка – все было черным. Увидев собравшихся людей, она с силой сжала руку старшего сына, мальчика лет восьми-девяти, который стоял рядом в коротких штанишках, волосы его были чуть посветлей, чем у отца. Он качался смущенным и перепуганным. Младший, хоть и чувствовал себя, как говорили, значительно лучше, все еще оставался в постели.

Взгляд Клода, недолго задержавшись на мальчике, вновь остановился на красивой мадам. Шагнув к собравшимся, она не склонила голову, а, напротив, подняла ее выше. И плечи не сутулила в горе, а держала их прямо и горделиво. Но сквозь вуаль Клод разглядел блеск струившихся слез, и сердце его сжалось от сочувствия к бедной мадам – такой несчастной и такой мужественной.

Она заговорила, голос ее звучал ровно и чисто, ни разу не задрожав.

– Вы оказали моему мужу большую честь, придя сюда сегодня. Дни, которые он провел с вами, обучаясь у вас ремеслу, были самыми счастливыми в его жизни. Спасибо вам за это. И, обещаю, в будущем, когда стану вспоминать это время, я постараюсь вызывать в своей памяти именно счастливые дни, а не дни боли и скорби, потому что это полное радости лето навсегда останется для меня самым драгоценным воспоминанием. А вы, я надеюсь, будете вспоминать моего мужа с теми же светлыми чувствами, с какими я буду помнить о вас.

Она подошла к каждому и каждому пожала руку – кроме Клода. Он же, не в силах перенести мысль о том, что она уедет навсегда, убежал незамеченным и спрятался в винограднике. Там, в зарослях, среди темно-пурпурных кистей винограда он наконец позволил себе заплакать, и его плечи задрожали в беззвучных рыданиях.

В течение последующей недели Клод каждое утро просыпался с щемящим предчувствием, что сегодня он увидит мадам в последний раз. Но неделя прошла, а мадам не уехала и даже ни разу не вышла из замка.

Он брел к винодельне, бездумно подталкивая ногой случайный камешек, и только изредка поднимал глаза от земли, бросая взгляд на башни замка, высившиеся за стеной из тополей. Подошло время сбора нового урожая винограда, но Клод не чувствовал обычного радостного волнения.

У винодельни он увидел дедушку, который о чем-то беседовал с хозяином. Ничего удивительного – рядовое событие, учитывая горячее время. Клод замедлил шаг. Дедушка не любил, когда его отвлекали от серьезного разговора. Ничего, ужин, оставленный на плите женой садовника, не успеет простыть.

Как, должно быть, одиноко сейчас в замке мадам, думал Клод, поглядывая на барона и машинально ковыряя носком ботинка сухую каменистую землю. Лицо барона было сурово и немного печально. Говорил почти все время он один, а дедушка только вежливо кивал. Все это мало напоминало их обычные беседы. Клод внимательнее пригляделся к деду. Тот держался очень напряженно, а лицо прямо пылало от гнева.

Странно. Дедушка не отличался ровным характером, частенько бывал нетерпелив, но чтобы так гневаться? Клод такого не помнил.

Дедушка чопорно поклонился барону и отошел. Он направился в сторону Клода и прошел мимо внука, не сказав ему ни слова и даже не глянув в его сторону. Слезы. Неужели на глазах у дедушки поблескивали слезы? Клода это настолько поразило, что какое-то время он не мог двинуться с места. Потом побежал за дедом, чтобы убедиться, что не ошибся.

Догнав его, Клод увидел, как по дряблой щеке старика катится слеза.

– Дедушка! Что случилось?

Ответа не было. Дедушка резко толкнул дверь их домика – та с грохотом распахнулась. Клод перехватил ее, когда она чуть было не захлопнулась перед его носом, и проскользнул внутрь. Дедушка стоял, оперевшись на кухонный столик и наклонив голову.

– Дедушка, – Клод осторожно шагнул к нему и замер.

Дедушка решительно оторвал руки от стола и подошел к маленькому окошку; нахмурясь, он глядел через стекло наружу.

– С сегодняшнего дня я больше не управляю винодельней. – Он проговорил эти слова хриплым, низким голосом, дрожащим от гнева. – Мое место займет Андре Пашаль.

Клод изумленно воззрился на него. Это казалось невозможным.

– Ч-что?

– Хозяин, – это слово дедушка произнес почти с презрением, – считает, что я слишком стар. И потому, чтобы не вредить делу, мне нужно уйти на покой. Слишком стар! – Старик с силой хлопнул по столику, на котором стоял таз для умывания, и Клод испуганно вздрогнул от грохота. – Мой отец работал, когда ему было за восемьдесят. Я еще долго не изношусь. Но он не хочет этого видеть. – Обернувшись, дедушка поводил пальцем перед носом Клода. – Будь жив старый хозяин, он бы так не поступил.

Старый хозяин умер еще до рождения Клода. Внук не знал другого хозяина, кроме барона. Расширенными глазами смотрел Клод на деда, силясь осознать происшедшее, понять, что это означает для них.

– Что теперь будет?

Дедушка опустил руку и снова, словно оцепенев, уставился в окно.

– Меня отправят на пенсию. За годы службы мне дадут домик и три акра второсортного виноградника… – Помолчав, он продолжил с дрожью в голосе: —…в районе пятилетних посадок. Так обошлись со мной, Жераром Стефаном Луи Бруссаром, родившимся в Медоке, на родине самых знаменитых вин. – Последние слова он почти проревел, ударив себя в грудь кулаком. – Меня, который целых пятьдесят лет делал марочное вино, отправляют на покой – делать заурядные вина из заурядного винограда. И не потому, что я утратил знание и умение или разучился делать первоклассное бордо. Нет, всего лишь потому, что хозяин считает, что я слишком стар.

Дедушка замолчал, и оба они долго стояли в полной неподвижности, думая каждый свое. Клод всю жизнь прожил здесь, в этом доме, и ничего другого не видел. Скоро он покинет его – совсем как мадам. А он-то собирался прожить в Шато-Нуар всю жизнь, став со временем главным виноделом и делая вина, которыми мог бы гордиться. А теперь… теперь он не знал, что случится с ним… с ними.

Наконец дедушка оторвал взгляд от окна и произнес почти с отвращением:

– Еда остынет. Давай-ка будем есть.

Клод разложил по тарелкам еще теплую пищу. Сев за стол, они молча принялись есть, но кусок не шел в горло.

Поздно вечером, когда зашло солнце, Клод сидел при свете лампы за раскрытым учебником. Дедушка, как всегда, устроился у камина, блики огня играли на его старом лице, кожа старика, сухая и морщинистая, напоминала древний пергамент, руки, которые пятьдесят лет давили виноград, бессильно свисали с ручек деревянного кресла. Сегодня он выглядел очень старым и душевно надломленным. Клоду хотелось утешить его, но он не знал, как. Наконец он заставил себя смотреть в расползавшиеся перед глазами строчки.

Раздался стук. Клод приподнялся на стуле, но дедушка махнул ему, чтобы он оставался на месте, и пошел сам открывать дверь.

На пороге стояла мадам! Глядя, как она входит в комнату, Клод широко разинул рот. Дедушка нетерпеливым жестом попросил его зажечь все лампы, и тогда комната расширилась от света, прогнавшего из углов сумрачные тени. Открывшаяся бедность кухоньки и жилой комнаты смутила Клода, а стены с облупившейся штукатуркой показались ему еще ужаснее, когда он вспомнил обитые шелком стены замка.

Дедушка предложил мадам деревянный стул, и Клод помчался за чистой тряпкой, чтобы застелить сиденье. Когда он, с трудом разыскав ее в материнском сундуке, вернулся, мадам уже сидела, тихо беседуя с дедом. Клод стал поодаль, не сводя с нее глаз и все еще не веря, что она находится в их доме.

Она была в трауре, но без вуали. Ее лицо было спокойным и очень бледным – ни румян, ни помады. И все же она была прекрасна. А ее устремленные на дедушку глаза горели внутренним огнем. В их выражении не было ничего яростного, ничего гневного. Скорее, оно говорило о некой внутренней силе.

Клод расслышал несколько слов. И приблизился, чтобы не пропустить ни одного из них.

– …эту мечту мужа – выращивать на нашей родине вина, не уступающие по качеству французским, – разделяла и я. И я осуществлю нашу мечту, но в одиночку мне будет трудно. Поэтому я прошу у вас помощи. Мне нужна ваша поддержка, мсье Бруссар.

– Моя?

– Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне выбрать сильные, здоровые саженцы. И мне хотелось бы, чтобы вы и ваш внук, – она посмотрела в сторону Клода, – поехали со мной в Калифорнию и помогли разбить новый виноградник. Пока не отменят «сухой закон», мы будем производить вино только для церкви и для медицинских целей. У нас… у меня есть на это разрешение, – добавила она и продолжала: – Саженцы несколько лет будут приживаться и взрослеть, а потом достигнут той зрелости, когда из них можно будет делать хорошее вино. Возьметесь вы за это, мсье Бруссар? Поедете со мной в Америку и станете моим главным виноделом?

– Я много слышал об Америке и о тех дрянных винах, которые там производят, – проговорил он, и Клод чуть не застонал, услышав нотку презрения в голосе деда. – Нужно, чтобы француз научил вас, как делать по-настоящему хорошее вино.

Улыбка пробежала по лицу мадам.

– Значит, вы поедете со мной?

– Поеду.

Клод чуть не завопил от радости, но сдержался, подождав, пока не уйдет мадам. Дедушка закрыл за ней дверь, повернулся к Клоду и подмигнул.

– Значит, слишком стар, а?

– Мы едем в Америку! Мы едем в Америку! – Клод бросился на шею дедушке, крепко его обнимая.

Хлопот у них прибавилось. Нужно было закупить саженцы, подготовить все необходимое для переезда, собрать вещи, заказать билеты. Францию они покинули только в конце зимы.

Клод стоял в глубокой задумчивости посреди сверкавших стальной поверхностью чанов. Теперь он уже мало напоминал того крепкого мальчугана, который когда-то приехал в Ратледж-Эстейт, он стал похож на своего деда, и кожа его поблекла и покрылась морщинами.

Странно, что после всех этих лет ему так ярко припомнилась родина. Взлетающие ввысь башенки замка, потемневшие от времени стены, жаворонок, рвущийся к солнцу, звон кузнечиков, раскинувшиеся по обоим берегам Жиронды виноградники, вкус жаркого, приготовленного женой Алберта, запах лаванды и роз, доносившийся из сада, звуки музыки, нарядные туалеты дам – почему эти воспоминания разом пронзили его сердце? Из-за упоминания мадам о новом бароне? Или о младшем сыне Гилберте?

Впрочем, какое это имеет значение? Все это было и быльем поросло. Теперь его дом здесь – настоящий дом. Он огляделся, довольная улыбка тронула его губы. Он знал здесь каждый уголок, каждую трещинку, ему были знакомы здесь все звуки, все запахи. Все фамильные секреты знал он и крепко хранил тайну.

У него был свой собственный каменный домик, где он только спал. Настоящим его домом стала винодельня, вот там-то он и проводил дни, там ел и пил, там же делал свои изумительные вина, ни в чем не уступавшие лучшим образцам «Шато-Нуар».

Вино. Нужно успеть приготовить емкости для нынешнего урожая. Время. Куда оно бежит? Оглянуться не успеешь, а уже занялся новый день. С этими мыслями старик заторопился взглянуть на новую бочкотару.

Расположенное неподалеку от винодельни низкое строение было когда-то конюшней для тягловых лошадей. Двадцать лет назад ее приспособили под офисы, дверцы заложили до половины кирпичом, превратив в окна. Старые перегородки снесли и установили новые, разделив помещение на подходящего размера комнаты. Цементный пол выложили дубовым паркетом.

Растущий рядом раскидистый старый дуб большую часть дня укрывал в своей тени всю постройку. Сэм, пройдя мимо великана, вошел в бывшую конюшню.

Гейлин Уэстмор, темноволосая пышечка, выполнявшая функции секретаря, регистратора, делопроизводителя и еще много кого, говорила по телефону. Не прекращая разговора, она вытащила из ящика кипу писем и передала ему, указав жестом на то, что лежало сверху. Агент по продаже, работавший на северо-западе, умолял прислать ему пять ящиков каберне 1986 года.

Сэм не был уверен, что может послать больше одного, но решил все же свериться с данными компьютера.

Заслышав жужжание работающего компьютера, Сэм пошел на шум. Передав Энди Холстеду рабочую карточку Джонсона и сообщив тому, что Клод уволил работника, он ненадолго задержался в комнате.

– Это надо оформить как полагается, Сэм. Указать причину увольнения и сопутствующие обстоятельства.

– Оставь бланк на моем столе. Я его заполню и подпишу, – сказал Сэм, зная, что Клод никогда сам не занимается всей этой «канцелярией», считая ее бумажной волокитой.

Потом Сэм сразу же направился к себе в офис, расположенный в противоположном конце коридора. Оставленные незаделанными стропила ручной работы придавали кабинету слегка деревенский вид. У окна стоял весь в выбоинах и царапинах стол красного дерева.

Сэм наткнулся на стол семь лет назад, когда Кэтрин отправила его на чердак за рождественскими украшениями. Он стащил его вниз, прихватив также старую фотографию, на которой его прапрадед, первый Ратледж, поселившийся в Ратледж-Эстейт, сидел за этим самым столом.

Кэтрин, поняв, что внук собирается поставить стол в своем офисе, глянула и заявила:

– Тебе придется его реставрировать.

– При первом удобном случае, – согласился Сэм. Случай же все не подворачивался. А он со временем полюбил эти царапины и выемки, чернильные пятна и прожженные сигарами места – они придавали столу индивидуальность. Старая фотография заняла почетное место на полке с книгами. По соседству с ней расположились книги по виноградарству, а также спектрофотометр, треснутый «винный воришка» и разномастные стаканчики.

На противоположной стене стояла грубая тахта с матрасом из конского волоса – еще одна находка Сэма все на том же чердаке. Более неудобный предмет мебели надо было поискать. Сэм усаживал на нее коммивояжеров, которых не любил и от которых рассчитывал побыстрее отделаться. Перед столом стояла пара высоких кожаных кресел, обитых медными гвоздиками, – когда-то они украшали библиотеку в главном доме. Стены были выкрашены в нежно-салатовый цвет, гармонируя по цвету с ковром, покрывавшим почти всю поверхность дубового паркета. На стенах висели редкие гравюры и рисунки, предметом изображения всюду были виноградные лозы.

Подойдя к столу, Сэм нахлобучил шляпу на творение современного скульптора, изобразившего скорее всего Вакха, римского бога виноделия. В центре стола, ожидая его подписи, лежали разные бумаги и документы. То были отчеты агентов по продаже, а также ежемесячный отчет, отправляемый ими в Бюро по алкогольным напиткам, о количестве производимого ими продукта.

Проверив все данные на компьютере и уже взяв ручку, чтобы подписать отчет, он заметил входящую в кабинет Кэтрин.

– Наконец я разыскала тебя, – проговорила она голосом, в котором слышалось осуждение. – Обошла почти всю винодельню в поисках.

Такая прыть была не в духе Кэтрин.

– Что стряслось? – он сделал приглашающий жест в сторону кресла, но Кэтрин, не обращая внимания, продолжала стоять.

– Гил пригласил барона с женой погостить в Напа-Вэлли. И Эмиль принял приглашение. – Она произнесла это короткими резкими фразами. – Полагает, что должен оказать уважение Гилу. Прибыв сюда, намеревается посетить и Ратледж-Эстейт.

– Когда он приедет? – Сэм поставил подпись под отчетом.

– Через три недели.

Он приподнял голову и нахмурился.

– Значит, попадет на самое горячее время.

– Как раз на дробление. – Пройдя мимо тахты, она подошла к окну и, опершись руками на подоконник, бросила взгляд на каменное здание винодельни. – Постарайся понять, зачем приезжает сюда Эмиль. Он хочет присмотреться к тебе. Гил посеял в нем сомнения в твоей способности управлять крупным делом без посторонней помощи.

– Было бы странно, если дядя упустил бы такой шанс, – сухо ответил Сэм. – Вся долина знает, что именно ты ведешь дела. И все главные решения принимаешь ты. А я всего лишь исполнитель.

Повернувшись, она окинула его своим холодным насмешливым взглядом.

– Надеюсь, ты рассеешь эти сомнения, когда Эмиль приедет.

Сэм взглянул на нее, заинтригованный.

– А как, по-твоему, я сумею это сделать, если никогда не мог убедить тебя в своей пригодности к делу?

Кэтрин замерла на месте, пораженная его откровенностью. Она никогда не говорила ему о своих сомнениях. И сейчас не собиралась.

– Речь идет о другом, – заявила она.

– Почему же, – возразил Сэм. – Верь ты, что я могу вести дела самостоятельно, – никогда бы не стремилась к соглашению с бароном, разве не так?

– Я никогда не подвергала сомнению твою компетентность в работе. Как менеджер, ты более чем на месте.

– Такая похвала звучит как порицание, Кэтрин. – Улыбка Сэма была натянутой.

Разгневанная его нежеланием сменить тему, Кэтрин бросила:

– Ты слишком легкомысленный по натуре.

– Легкомысленный. – Он скрутил пальцы, изображая напряженную работу мысли. – Думаю, что проявил особенное легкомыслие, когда вырвал у Дауэрти винтовку, а не засунул ее в глотку этому идиоту, стрелявшему в моих людей. Или в прошлом году, когда ты лежала после падения, а я возбудил дело против фирмы «Ратклифф Уайнери» и добился от них обязательства прекратить выпуск вина под одной с нами этикеткой. Ты была недовольна, что я прекратил дело после того, как они внесли существенные изменения в оформление, хотела вести борьбу до победного конца, заставить их выплатить компенсацию, чтобы другим неповадно было. Мне же казалось, что не стоит ввязываться в дорогостоящую и утомительную тяжбу.

– На это денег не жалко. Ты был к ним слишком снисходителен.

– Именно так ты тогда и говорила.

– И была права.

Его глаза вспыхнули гневом – такое с ним редко случалось, и Кэтрин вся напряглась. Ей показалось, что внук собирается подняться с кресла. Она бессознательно затаила дыхание, ожидая всплеска ярости. Но ничего не произошло. Опасная минута прошла, а внук подкатил кресло к столу и принялся перебирать телефонограммы.

– Ты ведь всегда права, Кэтрин? – В его тоне звучали саркастические нотки.

– Когда речь идет о Ратледж-Эстейт, то – да. – Он снова разочаровал ее, и она не скрыла это от него. – Никогда не надо проявлять своей слабости.

Сэм вскинул голову.

– Не надо путать слабость со здравым смыслом, Кэтрин, – возразил он. – Земля у нас скверная, стоит убийственная жара и почти постоянно дуют ветры. Из-за этого виноград у нас мелкий, невзрачный. Но зато он обладает толстой и прочной кожицей, она-то и помогает ему вызреть в таком климате.

– Мне это известно, Джонатан.

– Меня зовут Сэм, – поправил он, оборвав спор, который он находил бессмысленным. – Лучше бы тебе не оговариваться, а то барон подумает, что у тебя плохо с головой.

– Мне необходим этот договор. – Голос Кэтрин звучал упрямо и твердо.

– Гил сделает все возможное, чтобы он сорвался, – предупредил бабушку Сэм. – Для него это очень важно по личным соображениям.

Кэтрин отозвалась не сразу.

– Для него это важно не только по личным, но и по финансовым соображениям. Его виноград заражен новой разновидностью филлоксеры. – Голос ее звучал медленно и задумчиво. – Через четыре года все его виноградники придется засаживать заново, и это потребует колоссальных капиталовложений.

– Мне казалось, он обратился в банк развития за ссудой.

– Верно. – Ее губы скривились в улыбке. – Но иметь поддержку, да еще такую влиятельную, со стороны тоже не мешает. Интересно, знает ли Эмиль о его проблеме, – задумалась она. – Надо будет сказать ему об этом… так, между прочим.

– Конечно, – шутливо поддержал он ее. – А кстати, где барон остановится, пока будет здесь гостить?

– Гил предложил ему жить у него, в гостевом домике, но барон предпочел зарезервировать комнаты в отеле. Так сказать, на нейтральной территории, – объяснила она и повернулась от окна, уверенным жестом поправив прическу. – Нужно организовать прием во время пребывания барона в долине – желательно, пока здесь будет находиться телевизионная группа.

– Что еще за группа? – нахмурился Сэм.

– Я собиралась рассказать тебе завтра за ленчем. На прошлой неделе мне звонил Хью Таунсенд. Он хотел бы снять фильм о калифорнийских винах, уделив особое внимание «Ратледж-Эстейт».

– И ты согласилась?

– Мне не хочется, чтобы у Эмиля сложилось впечатление, что только Гил умеет устанавливать контакты. Мы это тоже можем, и передача о нас будет транслироваться по всей стране. А может, ее покажут и за рубежом, – прибавила она, грациозно передернув плечиком. – Фильм для нас будет лучшей рекламой, чем все фотографии и статьи в журналах по виноградарству и бизнесу. Телевизионщики пробудут здесь несколько дней. Так я поняла. А вообще, кто знает? Может, мы сумеем предоставить им здесь достаточно много материала. – Она направилась к двери. – Встретимся завтра за ленчем в час дня.

Сэма интересовало, будет ли в группе Келли Дуглас. Но он не задал этого вопроса. А только, кивнув, подтвердил:

– Хорошо.

Оставшись один, он долго не сводил глаз с закрывшейся за Кэтрин двери, не в силах понять, почему он не может забыть встречу в Нью-Йорке с Келли Дуглас. Может быть, его волновал контраст между спокойным и ровным звучанием ее голоса и исходящей от нее вибрирующей, беспокойной энергией. А может, его привлекали сила и ум, которыми дышали ее черты. Или усталость, иногда проскальзывающая во взгляде, усталость, говорившая, что за победоносным обликом таится ранимая душа.

А может быть, все дело заключалось в том жарком поцелуе, будь он неладен.

Постаравшись отбросить все эти тревожащие его мысли, Сэм сосредоточился на лежащих перед ним телефонограммах.