Под страхом смерти. Преступление нелюдима

Глава 3

— Насади-ка мне новую пиаду, Оскар!

Они сидели в лодке, которую в блаженном ритме поднимало и опускало мерное и медлительное дыхание моря. В этот час море почти всегда было гладкое, как атлас, так как бриз поднимался намного позже восхода солнца, незадолго до полудня. Море и небо приняли радужные тона, напоминавшие внутреннюю сторону створок устрицы, а неподалеку от «Зеркального шкафа», на некотором расстоянии от мыса, которым кончался остров, высилась совершенно белая скала Мэд.

Как и предвидел колченогий, он страстно увлекся рыбной ловлей. Это он чаще всего будил Лабро свистом около пяти утра.

— Не забудь вино! — напоминал он ему.

Моторчик начинал гудеть, и «Зеркальный шкаф» взбаламучивал воду пенистой кормовой струей вдоль пляжей и бухточек до самой скалы Мэд.

Однако Жюль терпеть не мог насаживать на крючок пиады, как в Поркероле называют рачков-отшельников. Приходится молотком или большим камнем разбивать панцирь, тщательно вылущивать животное, чтобы не поранить его, и наконец насаживать на крючок.

Эта работа лежала на Лабро, и у него из-за возни с лесой компаньона не хватало времени, чтобы удить самому. Жюль глядел на него, свертывая и зажигая сигарету.

— Скажи-ка, Оскар... мне пришло в голову...

Каждый день у него возникала новая идея, и он говорил о ней самым сердечным тоном, словно оказывая доверие другу. Раз он сказал:

— Моя первоначальная мысль была задушить тебя. И знаешь почему? Потому что как-то в баре — уже не помню где — одна женщина заявила, что у меня руки душителя. Сейчас у меня случай испробовать, правда?

Он поглядел на шею Оскара, потом на свои руки, покачал головой.

— Ты знаешь, это дело становится все сложнее и сложнее. Раньше я думал, что убью тебя, все равно как, а потом будь что будет... Ты понимаешь, что я хочу сказать? У меня не было причин, чтобы очень цепляться за жизнь. В сущности, могу тебе в этом признаться, мне было любопытно, как меня арестуют, как я отниму время у множества людей: полиции, судей, красивых дам, репортеров... Громкий процесс, а? Я выложил бы им все, что у меня на душе. А господь знает, что у меня на душе немало. Я вполне уверен, что мне не отрубили бы голову. А тюрьма — ничего особенно неприятного. Теперь представь себе, что я вновь обрел вкус к жизни... Как это все усложняет! Ведь я должен убить тебя так, чтобы меня не сцапали. Ты видишь, какая проблема, дорогой мой!

— Это было так давно...

Жюль хлопнул себя по деревянной ноге.

— Разве это когда-либо было отменено?

— Мы тогда не знали друг друга.

— Тем больше оснований, старина!.. Пет! Мне надо комбинацию. Сейчас у меня блеснула мысль, что это может случиться, когда мы будем в море, как сейчас... Кто нас сейчас может видеть? Никто. Ты умеешь плавать?

— Немного умею.— Он тут же раскаялся в этом искушающем «немного» и внес поправку.— Я всегда плавал довольно хорошо.

— Но ты не поплывешь, если получишь кулаком по черепу. А удар кулаком по черепу не оставляет следов. Мне надо научиться управлять лодкой, чтобы я мог вернуться один в порт. Насади мне новую пиаду!..

— Надеюсь, ты перестанешь встречаться с этим прохвостом! — говорила мадам Лабро.— Надеюсь также, что не ты оплачиваешь все то вино, которое вы пьете с утра до вечера.

— Да нет! Да нет же!..

Если б она знала, что он оплачивает не только вино, выпиваемое Жюлем, но и полный его пансион в «Ноевом ковчеге»!..

— Послушайте, мосье Лабро,— сказал хозяин «Ковчега».— Мы видели у себя разных постояльцев. Но этот ведет себя невозможно. Вчера вечером он пытался преследовать в коридоре мою жену. Позавчера это была Жожо. Она теперь отказывается входить к нему в комнату. Он будит нас среди ночи, начиная дубасить в пол своей деревяшкой, и все это, чтобы потребовать стакан воды и аспирина. Он буянит по всякому поводу, отсылает блюда, которые ему не нравятся, высказывает свое недовольство в присутствии других жильцов... Я больше не могу терпеть.

— Я тебя прошу, Морис... Если ты питаешь ко мне хоть какие-нибудь дружеские чувства...

— Для вас я готов многое сделать, мосье Лабро. Но для него... нет!

— Потерпи еще две недели!..

Две недели, неделю... Выиграть время... Избежать катастрофы... Нужно было еще умиротворять игроков в шары: они больше не желали иметь дело с таким нахалом.

— Надо тебе сегодня поиграть, Виаль... И попроси Герси прийти... Скажи ему от моего имени, что это очень важно. Совершенно необходимо, чтобы он пришел...

Лабро так унижался, что слезы выступали у него на глазах.

Иногда он говорил себе, что Жюль сумасшедший. Но это ничего не меняло. Нельзя ли добиться, чтобы его заперли?

Нет, Лабро не мог явиться в полицию и заявить: «Этот человек угрожает убить меня». У него нет никаких доказательств. Ничего не доказывают даже открытки, над которыми все смеются.

Неужели он должен дать себя убить? Неужели он должен — что еще хуже — жить неделю за неделей, может быть месяцы, с мыслью, что в какой-то час, ничем не отличающийся от других, и в миг, когда он того меньше всего ожидает, Жюль своим дружеским и в то же время глумливым голосом скажет: «Час настал, Оскар!»

Он садист Он тщательно укрепляет страхи компаньона. Как только Жюль замечал, что Лабро удалось немного успокоиться, он мягко говорил «Не проделать ли нам это сейчас?»

Еще это «нам», такое свирепое! Словно он получил от Лабро согласие, и тот, подобно сыну Авраама, добровольно пойдет на заклание.

— Ты знаешь, Оскар, я постараюсь, чтобы ты как можно меньше страдал Я вовсе не такой злой, как может показаться. Это займет не больше трех минут..

Лабро пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что он не спит, что он не во власти чудовищного кошмара.

— А что если я вам дам денег, чтобы устроиться в другом месте?

— Оскар!

Строгий призыв к порядку

— Остерегайся когда-либо так говорить со мной. Если это повторится, конец наступит немедленно. Понял? Немедленно!

И тогда короткая фраза человека с деревянной ногой начала выдвигаться на первый план. Что в точности он сказал в тот миг, когда выловил двухфунтовую макрель? «Как бы ты взялся за это?»

Эти несколько слов стали для Лабро в некотором роде откровением. Вообще говоря, то, что мог сделать Жюль, мог сделать и он. Жюль сказал: «Я уверен, что есть способ убить тебя так, чтобы меня не сцапали».

Почему это не может быть обоюдным? Почему бы Лабро не избавиться от своего притеснителя? Когда эта мысль блеснула у него впервые, он испугался, как бы не прочли ее у него на лице, и порадовался, что носит темные очки.

С этой минуты он начал следить за компаньоном. Он каждое утро видел, как тот после третьей бутылки утрачивал интерес к рыбам, оседал на дно «Зеркального шкафа» и постепенно впадал в более или менее глубокое забытье. Вправду ли он спал? Не продолжал ли он исподтишка наблюдать за хозяином лодки?

Для проверки Лабро быстро поднялся и увидел, как глаза Жюля приоткрылись, злобно сверкнули, и бас Жюля пробубнил «Что ты делаешь?»

У Лабро был заготовлен правдоподобный ответ, но он дал себе зарок больше не производить подобных опытов, чтобы не пробудить подозрений. Ибо не сомневался, что тогда «это» произойдет немедленно.

— В общем,— сказал Жюль,— поскольку течение утром почти всегда направлено с востока на запад, тебя понесет примерно по тому же пути, что и лодку, и, возможно, выбросит па берег недалеко от порта.

Он проследил взглядом курс на тихой воде. Лабро тоже смотрел. Только он видел не тот труп.

— Это, понимаешь ли, надо сделать, когда ты будешь на ногах. Потому что ты слишком тяжел. Если мне придется поднимать тебя, чтобы бросить в воду, я легко могу перевернуть лодку и очутиться в море вместе с тобой.

«Это верно,— сказал себе Лабро.— Он тоже тяжел. Из-за деревянной ноги его еще труднее ворочать, чем меня. Кстати, у меня то преимущество, что молоток для разбивания пиад у меня под рукой».

На следующий день он внес поправку: «Нет, молоток не годится: он, несомненно, оставит след. Человека с деревянной ногой достаточно толкнуть, чтобы он потерял равновесием.

Он наблюдал море. Они оба знали подходящее место. В определенный час там проходили рыболовные суда: они возвращались с противоположной стороны острова, где выбирали сети. Кроме того, какой-то пенсионер в колониальном шлеме появлялся около восьми утра и становился на якорь в полумиле от «Зеркального шкафа»

Между проходом рыбаков и восемью утра!..

Существовала еще опасность, о которой Жюль не подозревал. На берегу в сосняке стояла хибарка флотского старшины, который сторожил форт Мэд. Один только Лабро знал, что два раза в неделю, по вторникам и пятницам, этот сторож на пароходе Батиста отправляется в Гиер. Значит, он уходил из своей хибарки около семи утра.

Без четверти восемь! Вот какой час следует избрать... И притом, поглядывать на маяк. Там иной раз стоит смотритель и, облокотись о перила, в бинокль обозревает море.

— Бывают дни, Оскар, когда я спрашиваю себя, не лучше ли кончить дело. Стол у Мориса хорош, но мне надоедает есть все одно и то же. А кроме того, нет женщин. Жожо не желает ничего слушать.

Лабро покраснел. Неужели Жюль воображает, что он станет доставлять ему проституток?

— Мы проводим вместе приятные минуты, это правда. Мы стали почти что закадычными друзьями, это так... Я говорю то, что думаю. И мне будет больно идти за твоим гробом... Тебя похоронят в Поркероле?

— Я там купил себя место на кладбище.

— Отлично!.. Это приятнее, чем пойти ко дну. Дай-ка мне бутылку, Оскар... Отпей первым... Ну! Пусть твоя жена дерет глотку, а ты делай, что я тебе говорю...

Тысячи, сотни тысяч, миллионы людей — и недалеко от них — по-прежнему живут нормальной жизнью. Неужели это еще возможно?

— Что меня удивляет, это что ты когда-то был изрядным грубияном, а теперь я вижу тебя таким вежливым. Вообще говоря, ты стал настоящим буржуа, самым настоящим буржуа... Признайся!.. Я уверен, что ты богаче, чем хочешь показать... Не играешь на бирже?

— Поигрываю.

— Ага! Я и не сомневался. Да, мы с тобой одного поля ягода... Кто знает, если б не история с пирогой, если б не моя нога, я, возможно, был бы теперь вроде тебя... Каким же ты был негодяем! Да нет, подумай!.. Оставить человека, как ты это сделал, без каких-либо средств выбраться из леса! Думал ли ты иногда об этом, Оскар?.. А к тому же еще ты был грубияном: слова, которых я не произнес бы даже теперь... А ведь я не буржуа. Ты не знаешь, как ты мне иногда омерзителен!

В такие мгновения Лабро не смел приподняться, боясь, что это послужит сигналом. Он не забывал заранее убирать молоток для пиад подальше от компаньона. Равно и большой камень, который возили с собой как балласт.

— Ты боишься смерти, а? Смешно: мне вот смерть нипочем. Это потому, что ты стал буржуа, потому, что у тебя есть, что терять.

В таком случае, раз Жюлю нечего терять...

— Я иногда спрашиваю себя: живы ли еще мои родители? Была сестра. Она собиралась замуж, но у меня не было от нее никаких известий. Знать бы, что хоть она не пошла по дурному пути!

А как, собственно, его фамилия? Там, в Габоне, на злосчастном объявлении он подписался «Жюль». Жюль, а дальше?

Лабро спросил. Тот удивленно посмотрел на него.

— Как?.. Шапю... Разве ты не знал? Жюль Шапю. Это звучит хорошо. А то— нет? Я уверен, что среди Шапю есть вполне почтенные люди. Передай мне бутылку!.. Нет... Подожди... Ты мне не ответил.

Зачем он приподнялся на сиденье?

Лабро вцепился в края своей скамейки. Вцепился изо всех сил. Но пот прошиб его лишь потом, когда он убедился, что Жюль поднялся по простой причине, он хотел удовлетворить малую нужду

Сначала испуг, потом реакция. Его начало трясти. Он дрожал от всех страхов, которые пережил за последние месяцы, и вдруг он тоже поднялся, сделал два шага...