XII

Эти дни на Луаре были радостны, и каждый следующий день радовал больше предыдущего. Хорнблауэр наслаждался не только и не столько ленивым двухнедельным пикником, сколько деятельным дружеством этих дней. Десять лет он служил капитаном, и природная робость, подкрепленная необходимостью держать дистанцию, заставляла его все глубже замыкаться в себе, так что он перестал замечать, как остро нуждается в товариществе. Здесь, в маленькой лодке, где беда одного становилась общей бедой, он познал счастье. Он лучше прежнего оценил, какое сокровище Буш – тот втайне горевал об утрате ноги и вынужденной бездеятельности, тревожась, чего калеке ждать от будущего.

– Я добьюсь, чтобы вас назначили капитаном, – сказал Хорнблауэр, когда Буш один-единственный раз намекнул ему на свои сомнения, – даже если это будет последнее, что я успею сделать в жизни.

Он думал, что сумеет сдержать обещание, даже если суд признает его виновным. Леди Барбара должна помнить Буша до «Лидии», она не хуже Хорнблауэра знает о его достоинствах. Призыв к ней, написанный в нужных выражениях – даже от человека, осужденного трибуналом – может возыметь действие и привести в движение скрытый механизм протекции. Буш заслуживает капитанского звания больше, чем половина знакомых ему капитанов.

И здесь же был неизменно бодрый Браун. Никто лучше Хорнблауэра не мог оценить, как трудно Брауну жить в тесной близости с двумя офицерами. Однако Браун всегда находил верное соотношение между дружественностью и почтением. Он от души хохотал, когда поскользнулся на круглом камне и сел с размаху в Луару; сочувственно улыбнулся, когда то же случилось с Хорнблауэром. Он брался за любую работу и ни разу, даже спустя десять дней, когда у них сложилось нечто вроде привычного распорядка, не показал, что ждет от офицеров помощи. Хорнблауэр предвидел большое будущее для Брауна при разумной поддержке сверху. Он может легко дойти до капитана – Дарби и Весткот тоже начинали на нижней палубе. Даже если Хорнблауэра осудит трибунал, он сумеет помочь Брауну. По крайней мере, Болтон и Эллиот не отвернутся от него окончательно и возьмут Брауна мичманом, если их попросить.

Придумывая, как помочь друзьям, Хорнблауэр убедил себя смириться с окончанием путешествия и неминуемым трибуналом, в остальном же этими золотыми днями он сумел избежать мыслей о том, что будет после их окончания. То было неомраченное ничем путешествие. Мысли о постыдном обращении с Мари остались в прошлом, неприятности ждали где-то далеко в будущем; в кои-то веки можно было наслаждаться блаженным настоящим.

Продвижение вперед наполняли мелкие события – пустяковые сами по себе, они были в данную минуту очень значительны. Выбрать курс между золотистыми отмелями, вылезать наружу и тащить лодку, если ошибся, найти одинокий островок для ночлега и приготовить ужин, пройти мимо лодок, черпающих песок, или редких рыболовов, миновать город, не возбуждая подозрений – забот хватало. Две ночи шел дождь, и они спали рядом под натянутым между ив одеялом – забавно, какой радостью было, проснувшись, услышать рядом сопение Буша и обнаружить на себе его заботливую руку.

Пышной процессией проходили виды – Жьен со средневековым замком на высоком обрыве, Сюлли с большими полукруглыми бастионами, Шато-неф-сюр-Луар, Жеранд. Много миль подряд они видели огромные узорные шпили орлеанского собора – Орлеан оказался одним из немногих городов, раскинувшихся на самом берегу реки, пришлось с особой тщательностью пробираться под его трудными мостами. Только скрылся из глаз Орлеан, как начался Божанси с его бесконечным многоарочным мостом и странной квадратной крепостью. Река синела, золотилась и зеленела. Галечные отмели, сменившие в среднем течении перекаты Невера, теперь уступили место золотистым песчаным отмелям посреди искрящейся речной голубизны, зеленой за бортом лодки. Разнообразная зелень радовала глаз – зелень нескончаемых ив, виноградников, полей и лугов.

В Блуа они прошли под горбатым мостом с обелиском и надписью, что мост сей возвел малолетний Людовик XV, миновали Шомон и Амбуаз с высящимися над рекой дворцами, Тур (он, как и Орлеан, раскинулся вдоль самой реки), Ланже. Река и ее многочисленные островки чаще были безлюдны, но в отдалении высились замки, дворцы и церкви. За Ланже Луара соединилась с полноводной, медлительной Вьенной. Теперь она стала шире, прямее, мели встречались все реже и реже. После Сомюра и бесчисленных островов Ле-Пон-де-Се к ней присоединились еще более полноводная Майенна, и река окончательно утратила своеобразие, с которым они успели сродниться. Она стала глубже, медлительнее, и впервые они увидели успехи в речном сообщении – выше по течению им часто встречались следы неудавшихся прожектов Бонапарта.

За впадением Майенны волнорезы и дамбы уже могли противостоять паводкам и постоянному размыву: вдоль них нанесло золотистого песку, и фарватер был достаточно глубок для барж – лодка миновала не одну на пути из Анже в Нант. Обычно их тянули мулы, но одна-две шли с западным ветром под гафельными гротами. Хорнблауэр жадно смотрел на эти, первые за много месяцев, паруса, но от мысли украсть баржу отказался сразу. Достаточно было взглянуть на неуклюжие обводы, чтоб убедиться – выходить на ней в море будет куда опаснее, чем даже на теперешней их плоскодонке.

Подгонявший баржи западный ветер принес с собой и кое-что еще. Браун, усердно налегая на весла, вдруг потянул носом.

– Прошу прощения, сэр, – сказал он. – Я чую море.

Они принюхались к ветру, все трое.

– Господи, ты прав, Браун, – сказал Буш.

Хорнблауэр не сказал ничего. Он тоже уловил запах соли, пробудивший бурю смешанных чувств, от которых на время лишился дара речи. Этим вечером на стоянке – пустынных островков, несмотря на изменившийся характер реки, было по-прежнему предостаточно – он заметил, что уровень воды заметно поднялся после того, как они вытащили лодку. То не был паводок, как в ночь после сильного дождя, когда лодку чуть не унесло. Дождей не было уже дня три. Хорнблауэр наблюдал, как вода почти на глазах пребывает, наблюдал, как она дошла до наивысшего уровня, подержалась немного и началась спадать. То был прилив. Ниже, у Пембефа, перепад между приливом и отливом составляет футов десять-двенадцать, в Нанте – четыре-шесть, здесь Хорнблауэр видел последние усилия зажатого берегами моря обратить реку вспять.

Мысль эта пробудила странные чувства. Вот он и добрался до приливно-отливных вод, на которых провел больше половины жизни, они проделали путь от моря до моря, от Средиземного до того, что уже можно в некотором роде назвать Атлантикой – прилив, за которым он сейчас следил, накатывает на берега Англии, где живут Барбара, Мария, неведомое дитя и лорды Адмиралтейства. Мало того, окончился беспечный пикник на Луаре. В этих водах им уже не двигаться так привольно: незнакомцев будут проверять пристрастно и подозрительно. В следующие сорок восемь часов решится, достигнет ли он Англии, чтобы предстать перед трибуналом, или вновь попадет в плен и будет расстрелян. Он ощутил признаки волнения, которое называл страхом сердце забилось чаще, ладони вспотели, по ногам пробежал холодок. Пришлось взять себя в руки, прежде чем идти к остальным и сообщить о своих наблюдениях.

– Наивысший прилив полчаса назад, сэр? – переспросил Буш.

– Да.

– М-м, – сказал Буш.

Браун знал свое место и потому смолчал, однако и его лицо выразило ту же сосредоточенную задумчивость. Оба они впитывали услышанное на моряцкий манер. Хорнблауэр знал, что с этой минуты они, взглянув на солнце и даже необязательно на реку, без запинки ответят, в какой стадии прилив, опираясь на приобретенную за долгие годы в море привычку. Он и сам мог это сделать – разница была в том, что его это явление занимало, их же оставляло равнодушными, если вообще осознавалось.

Загрузка...